Эссе о нелепости войны

Сегодня, спустя много лет, перечитывая эти строки, я невольно вспоминаю свои ощущения, переживания тех лет. И нет ничего прекраснее того, что, пройдя все испытания, уготованные мне судьбой или же Богом, я чувствую в себе силы продолжать жить.
Я был добровольцем. Да, я попал в это пекло добровольно, по собственному желанию, находясь в здравом рассудке. Мне всегда было интересно узнать, что чувствует человек, находясь в близости от смерти, ощущая ее холод, зная, что она притаилась где-то за углом, в тени того огромного дуба, в завтрашнем дне, а может в следующей секунде. Говорят, что человек чувствует, как она подкрадывается, слышит ее дыхание, но все равно она является неожиданно, так же как в пустыне может начаться дождь, как с горы сорваться лавина, как ребенок может сказать свое первое слово. Я видел много смертей, и каждый раз у нее было одно и то же лицо. И не важно, где она настигала свою жертву. Она всегда была беспощадна и жестока. Я видел, как умирали мои товарищи: кто-то быстро от удара снаряда, кто-то мучительно умирал в агонии, а кто-то медленно день за днем сходил с ума и поэтому был уже мертв. Я не попал ни в одну категорию. Я не умер, не лишился рассудка. Я помню все. И если судьба надо мной сжалится, когда-нибудь я смогу облегчить  груз своих воспоминаний.
Мне было восемнадцать лет – совсем мальчишка. Максимализм, обостренное чувство справедливости – атрибуты юности, которые порой калечат жизнь и душу навсегда.   Мы попали на фронт на следующий же день, после того, как пришли на призывной пункт, и наши детские души были наполнены радостью того, что мы, наконец-то, стали взрослыми. Мы чувствовали себя мужчинами, победителями. Тщеславие! Ты тоже один из пороков человеческого бытия. Как жаль, что так поздно приходит понимание того, что это всего лишь одно из заблуждений юности. Прекрасной юности, когда впереди вся жизнь, когда ты полон светлых чувств, вдохновения, когда позади нет сожалений…
Сколько дней, месяцев, лет это уже длится? Я не помню, и никто не помнит. Здесь все как один нескончаемый день. Чувство страха. Я думал, что здесь я смогу избавиться от него навсегда. Это не так. Ты привыкаешь к близости смерти, к жужжанию пуль над головой, к взрывам снарядов, но ты не можешь привыкнуть к стонам умирающих товарищей, к запаху обгоревшей плоти. Я перестал бояться своей смерти, но не могу перестать бояться того, что вновь могу пережить то, как в метре от меня в течение целой недели находился труп моего школьного товарища, с размозженным черепом.
Его звали Чижиком. Он был моим лучшим другом.  Среди нас он был самым маленьким, поэтому его и прозвали Чижиком. У него были огромные загнутые ресницы, как у девочки, белокурые кудрявые волосы. Он всегда смеялся звонким заразительным смехом, и нам казалось, что ничего нет прекраснее этого звука.
Мы находились в укрытии, оставшемся от одной из предыдущих, никчемных войн, лишенных смысла, чести, достоинства. Одной из тех нелепых войн, когда во имя чьих-то политических забав люди гибнут  миллионами, и миллионы же остаются без крова, лишаются близких.
Чижик лежал возле меня, смертельно раненный осколком. Верхняя половина черепа была снесена. Но остались глаза, эти глаза были открыты и смотрели на меня. Я долго всматривался в этот взгляд, пытаясь прочесть, что в нем написано. Я видел застывший ужас, невыносимое отчаяние. Из-за постоянного обстрела мы не могли выбраться из нашего укрытия. И так, день за днем в течение недели я смотрел ему в глаза, вдыхал запах разлагающейся плоти. Видел, как его тело начинало распухать, и от этого взгляд делался еще страшнее. Я молил Бога о том, чтобы он лишил меня рассудка, чтобы я сошел с ума, дабы не понимать, не чувствовать, не помнить. Но я помнил. Я помню все…
Когда мы в первый день попали на фронт, каждый из нас хотел совершить подвиг. Мы были юнцами, не понимающими того, что в грязной политической игре, жертвами  и заложниками которой были мы все,  не было место подвигу. Была лишь мучительная смертельная пучина, которая затягивала в себя наши души, наши лучшие порывы, нашу молодость. Адская машина уничтожения человека, и мы – винтики этой машины, мы – пушечное мясо, а не солдаты удачи, не герои войны, защищающие свою страну. Мы жертвы этой страны, жертвы системы, подчиняющей все своей власти и сметающей все на своем пути.

Он находился под трибуналом. Наш командир. Он ожидал исполнения приговора. Смертная казнь через расстрел. Осталось четыре дня. Четыре дня жизни, четыре дня размышлений: «Что я сделал неправильно? Почему я должен умереть из-за поступка, за который еще вчера мне бы дали медаль?» Он никогда не найдет ответа на этот вопрос. Потому что его нет. Нет ответа на вопрос, почему должен умереть человек, совершивший правый поступок?
Он подорвал вражеский танк. Каждый из нас мечтал об этом. А сделал это он. Наш командир. В тот момент он еще не знал того, что за четыре часа до этого события, за каких-то двести сорок минут до этого был подписан мирный договор. Подорванный танк уже не являлся вражеским. Командир об этом не знал. Об этом не знали мы. Постоянные перебои со связью не позволили командиру узнать об этом вовремя. За четыре часа до рокового события. За двести сорок минут.
В его  камере пахло сыростью и смертью. Осталось жить всего четыре дня. На востоке число четыре – это число смерти. Для нашего командира оно было таковым же. Четыре часа не дали ему стать героем, они превратили его в военного преступника. Четыре дня отделяли его от последней черты. В голове звучал один лишь вопрос: Как?!! Как такое могло произойти? Сводила с ума мысль не о самой смерти, а о том, что его наказывала страна, за которую он воевал, жертвовал своими людьми, отправляя их на смерть. Его мозг не способен был понять и принять абсурдность и нелепость ситуации.
Первая попытка покончить с собой закончилась неудачно. Он перерезал себе вены. Он чувствовал, что жизнь его уже покидает, но  истекающего кровью его обнаружила охрана, и доктора вернули командира к жизни. Теперь руки его связаны, рот заклеен. В крови успокоительные средства. Реакции затормаживаются, невозможно адекватно мыслить. На рассвете он был расстрелян. Всё. Командир свободен. И пусть его следующая жизнь будет счастливой!

Помню, однажды у нас закончилась еда. В течение трех дней мы ничего не ели. Не могли думать ни о чем кроме изнуряющего голода. Мы добрались до деревни. Из жителей осталось всего несколько человек, которые не захотели покинуть свой унылый скарб и убогие жилища. Мы вошли в один из домов. Навстречу нам вышла пожилая женщина. Увидев людей в форме, она упала на пол, умоляя о пощаде. Я никогда не забуду того отчаяния, которое я видел в глазах этой женщины. Отчаяние и страх! Страх и отчаяние – два чувства, главенствующие в душах каждого на той войне. Мы объяснили, что не сделаем ей ничего дурного, что мы просто голодны и хотим есть. Женщина сварила нам овсяной каши. В каше была лишь крупа и вода. Мы с жадностью съели предложенное угощенье, и только потом осознали, что крупа была последней.
Сколько искалеченных судеб! Из всех кризисов и катастроф, которые могут произойти на Земле, самое безжалостное, чудовищное, всепоглощающее – это война. Безумие, созданное человеком против человека. Метастазы этой опухоли разрастаются молниеносно, поражая все уголки планеты. И нет от нее спасения. Фактически, для меня война окончена. Однако человек, побывавший там, никогда не сможет забыть о ней, вырвать из своей памяти, сердца мысли о ней. Война, ты та женщина, которая была со мною всю жизнь, которую я не мог бросить! И по прошествии многих лет  на вопрос, чего бы мне хотелось? Я отвечаю: «Мира. Мира в душе, над головой, в сердце».