09-12. 1973 г. 3-й курс ЛПИ. Психушка

На фото: С Сергеем Немакиным
=============================================

Из дневника и записных книжек. С редактированием, купюрами и дополнениями.
=============================================

Некоторые факты и упоминаемые имена за давностью лет могут быть не точны и, в любом случае, являются авторской интерпретацией.
Прошу считать публикацию - литературным произведением, отражающим близко прошедшее, но не являющимся документальным.
=============================================

9/Х/1973 г.
Месяц, месячник, месяцонок, месячишко, месяцок,  месячина, размесячился, месячонок, размесячался, месяченка, помесячиться, омесячилась, месяцок, месяца, месяцятко, месяцан, перемесялся, замесячился

Берёза, берёзовый, березняк, береста, берёзонька, берестянник, бересина, берестина, березА, березиться
--------------------------------------

ХI-XII/1973 г.
В конце октября почувствовал острую необходимость уйти в академку. В карты (преферанс) я выигрывал уже приличные суммы. На жизнь и развлечения хватало. На инженера учиться не хотелось совсем – не моё! Армия тоже не привлекала.
Через терапевта явно было не закосить, хронический насморк – не тема.
Кто-то, вроде, Андрей Кимстач, посоветовал использовать Псих. диспансер. А тут ещё мать поспособствовала, замечая за мной по её мнению «странности» - пишу стихи, не желаю учиться.. в престижнейшем ВУЗе! на сильнейшей из кафедр!..
Договорилась через маму Чайковского Ростика (мед. работника, председателя, как оказалось, профкома 1-ого Медицинского института – всё схвачено) показать меня какому-то психиатру, супер специалисту.
Желания наши совпали. Подъехали. Разговаривал со светилом наедине в его кабинете, наверное, с час. Запомнилось – одноногий. Потом он попросил меня выйти и позвать мать. С её слов, профессор высказался в том смысле, что я очень умён - редко, даже и слишком. И в этом вся наша проблема.
– Жаль, - сказал он, - если ваш сын.. такоой человек!.. пропадёт. - И, вроде, даже добавил. – Для Родины.
Ногу он потерял на войне.
Что же мне-то он ничего толкового не сказал? Ладно…

В институт я совсем не ходил. Карты и пьянка. Накопились долги по лабораторным, контрольным… Приближалась зачётная неделя. Вопрос надо было решать кардинально.

И вот однажды утром я появился в больнице Скворцова-Степанова. Нашёл псих. диспансер. Справился в регистратуре, где врач.
Ни народу у кабинета, ни доктора в нём не оказалось.
Не сильно раздумывая, я зашёл, сел на место врача и закурил папиросу. Когда вторую докуривал, пришла доктор. И стала кричать.
Вот сумасшедшая женщина! – подумалось мне.
Спокойно – а я был абсолютно спокоен – ответил, что пришёл к ней на приём, у меня есть проблемы, и хотелось бы их обсудить. А закурил я только потому, что её долго не было. И пришлось ждать.
Она сразу сбавила тон и профессионально (видимо) стала меня расспрашивать – что беспокоит?
Говорю, иду по улице – как по глубокой канаве, кажется, сейчас дома на меня начнут падать; спускаюсь в метро, боюсь, эскалатор провалится, под ним ведь ничего нет - может быть, к центру Земли?. А ещё ощущаю в себе несколько «я» и не могу определиться никак, какое же из них главное - пишет стихи?
- Всё, - говорит, - понятно. Подождите немного, сейчас вызову скорую и вас отвезут.
Вот тут я занервничал. – Прямо сейчас?
– Да, конечно.
– Так не пойдёт. – заявляю. – Мне надо дома вещи собрать и с мамою попрощаться.
Она. – Нет, вам нельзя!
Говорю ей. – Позвольте, я же сам к вам пришёл. Не так ли? Самостоятельно. И завтра приду, подождите. Закрою только дела.
- Что же, - спрашивает, - скорую вам не надо?
- Зачем? Нет, конечно. – нога на ногу, несколько снисходительно даже, по-барски ей отвечаю. И достаю папиросу… Почувствовав снова себя хозяином положения.
Отпустила меня.

Бросился на Тихорецкий.
Надо сказать, не ожидал я столь быстрого реагирования медицины. Захотелось проститься с волей по-настоящему.
В «Гренаду». - Никого нет!.. Туда, сюда… Все как повымерли. Примчался к Карлуше. – Слава богу, он дома!
И мы закатили отвальную, по полной программе. Не помню, как вернулся домой.

Утром сообщил матери, и та увязалась за мной в Скворцово-Степаново.

Там всё, как показывают в кино. Пришлось, правда, подождать пару часов в диспансере.
Когда пришли санитары, крупные и породистые, я читал книжку. Мать плакала, не скрываясь…
Меня увели во внутренние помещения. Предложили раздеться. Помыли в ванной, одной из двух стоящих посреди комнаты, очень большой, полностью облицованной кафелем. Побрили голову наголо, надели на меня какой-то жуткий халат с длинными рукавами, как потом выяснилось «гуси-лебеди», и поместили в палату, где лежало ещё несколько бедолаг.
Всё молча, не спрашивая ни о чём.
Ну, и я ни о чём их не спрашивал. Попросил только уже в палате: «Отдайте очки!»
- Не положено. – отвечают. И всё.
Тааак!.. – думаю. - Напросился.

Несколько дней пришлось провести без очков. Я сильно не возмущался, потому как понял, что бесполезно. В такой же ситуации были мои товарищи по палате (точнее, предварительном боксе отстойнике-распределителе), тоже студенты.
Покорность сыграла позитивную роль, и всех, за исключением одного (всё-таки, как определили врачи, буйного - он чем-то был не доволен и пытался уйти), отправили в отделение, которое в местном обиходе называли санаторно-курортным. Именно в нём лежал после роли Гамлета Смоктуновский, а также скрипач Саша Чёрный (не путать с поэтом!).
Портреты их и других отечественных знаменитостей, посетивших сии душеспасительные места, висели на Почетной доске отделения.
С Иннокентием Смоктуновским понятно - творческий перенапряг.
А Саша, как говорили, после гастролей на Дальнем Востоке зачем-то решил возвращаться железной дорогой. За 12-ть дней пропил весь немаленький гонорар – 20 тысяч рублей (500 стипендий моих!). Дошёл до белой горячки. На каждой станции выходил и играл трогательно на скрипке, народу. А на вокзале нашего города Ленинграда у него уже не было ничего, лишь инструмент, работы чуть ли не Страдивари. Он вышел из вагона практически голым и тоже пытался играть, пока не подоспела милиция, скорая помощь и его не связали.

В отделении я пробыл два месяца. Никакого лечения не применялось, даже таблеток. За мной наблюдали.
Вёл я себя совершенно естественно, больше ничего не придумывал. Но сказанного при поступлении, видимо, оказалось более чем достаточно.
Так же естественно вели себя практически все окружающие. Никаких особенных странностей не замечал. У пары студентов, наверное, действительно переутомление было. У одного, моего товарища, ещё по боксу, уж точно.
Прибыл в Питер он откуда-то из провинции, вроде как Пскова. Поступил в ЛГУ и настолько хотел учиться, что дошёл до галлюцинаций.
Однажды к нему в окно общежития на 8-ом этаже постучался мужчина. Снаружи. Попросился войти. Студент еще и ел мало, не было денег, не спал, занимался, зубрил 20 часов каждый день, голова кружилась давно… а тут – такое явление. Упал от испуга и истощения в обморок. Очнувшись, подумал сам, что умом двинулся, и обратился к врачу. Его тут же в психушку отправили… Дорога, я уже понял, - одна.
А мужик-то просто мыл окна, сидел в люльке подвешенной. Да лебёдка сломалась, не туда, не сюда – и постучался.
Прибавили бы парню за старанья немного стипендию, чтобы не голодал, - не получил бы клеймо на всю жизнь.

Большинство пациентов – молодые ребята – откровенно косили от армии. Если не иметь к психам предубеждений, плевать на карьеру и не бояться, что на воле будут дразнить, получить жёлтый билет очень легко.

Добавила несколько страниц в мою историю болезни и мать. Показала врачам «Шедевры абсурда»: «Стихи о рыбе», «Людям», «Странность», «Женщине» и некоторые другие мои стихи. Которые и стали главными уликами-документами в моём деле, кроме, конечно, добровольных признаний.

Через некоторое время мне предложили вести литературную часть , а потом и стать Главным редактором стенгазеты нашего отделения. Под моим началом успешно вышло несколько вполне неплохих номеров – не только на мой скромный взгляд, но и профессионалов медицинского персонала. Со стихами (не только моими), рассказами и рисунками.
Материала давали много, народ оказался творческий, нестандартный. Я отбирал, правил, компоновал.. И даже подумал, что на свободе, может быть, смог бы этим заниматься серьёзно, в какой-нибудь из редакций. Может, даже толстых журналов… Но всё же сообразил, что вряд ли стоит ссылаться на больничную практику, и справки нужной в диспансере мне не дадут. Потому получу хорошие шансы быстро вернуться обратно в Скворцова-Степанова и редакторскую деятельность продолжать здесь.

Пару раз, на 7-ое ноября и ещё как-то (в день рождения Глав. врача, вроде) устраивали нам танцы. Приглашалось женское отделение. Но среди женщин молодёжи было существенно меньше, в основном дамы среднего возраста и старушки. Это, видимо, потому что женщинам не надо косить от армии. Но некоторым с годами, возможно, хотелось отдохнуть от домашних обязанностей. Которые, иногда, можно сравнить и со службой… Пожизненной.
И, пожалуй, там были настоящие сумасшедшие с явными отклонениями. Они не прикидывались. Я бы даже сказал, наблюдать это было не слишком приятно, не то чтоб ещё танцевать… хоть и казалось поначалу забавным.
Некоторые из дам поглядывали на нас с интересом, но танцы не ладились. Уединиться и пообщаться с кем-то наедине тоже возможности не было – все мысли об этом гасили стоящие у дверей бальной залы здоровенные санитары.
Поговорил всё-таки с одной сестрой по несчастью, со взглядом не вовсе пустым – как там у них? Рассказала пару весёлых случаев, патологических.
Одна женщина всё свободное время прыгала через воображаемую скакалочку, точно школьница. И сил откуда бралось? Другая, когда отпускали погулять в коридор, - с кочки на кочку, полагая, видимо, что она на болоте. Прыгнет – присядет, оглянется; поднимется – опять прыгнет. И так снова и снова, в разные стороны.
Правда, не правда - сам не видел, не знаю. На танцы их не пригласили.

С начала второго месяца меня стали отпускать погулять одного. Сперва ненадолго, потом даже на пару часов. Успевал сбегать за сигаретами и попить пива.
Последние две недели на выходные ездил домой. Встречался с друзьями, ходил с Ольгой (сестрой) в театр.

Уговорил Глав. врача выписать меня до Нового года.
Всё срослось. Получить академку труда не составило. Случай мой в Политехе был вовсе не первый.

Да, а диагноз? – Что-то типа психопатии, неярко выраженной.
Ощущение, что врачи просто исполняли профессиональный свой долг. Мозг человеческий – тайна. Если индивид сам заявляет, что сумасшедший… на всякий случай подержим его, заведём мед. карту, понаблюдаем. Поставим его на учёт. Даже если он внешне абсолютно нормален…
И это, наверное, правильно. Так и должны вести себя в цивилизованных обществах люди ответственные, пусть и предполагая процентов на 90, что их дурят, разводят. – Кто? Дураки? Психи? - Ну, так и что ж?.. Кто знает - да или нет? Кроме самого человека!..

-----------------------------------------


6/ХII/1973 г.
Мне не хочется даже пытаться осмысливать своё состояние, потому что и это кажется бесполезным, не имеющим смысла, как всё.

8/ХII/1973 г.
Плохо произносимые «л», «р».
Трудно произносимые слова: Лук, ла-ла, глыба, рыба, лак, плохо, Рюрик

13/ХII/1973 г.
Вино, подливки и сигареты – дело стариков, которые не могут уже найти удовлетворения в своём дряхлом теле (перефр. Монтень «Опыты»). - Какая разумность!

26/ХII/1973 г.
Газета «Маяк» № 146(1195)
Стихотворения: Журавли, Женщине, «Из далека, из далека…», «Белёсая равнинность…»
«Работа литературного кружка нашего объединения в разгаре. По установившейся традиции мы регулярно сообщаем о его занятиях, знакомим с творческими успехами начинающих авторов.
….
Вниманию читателей предлагаются стихи самого молодого члена литкружка – Виталия Иванова. Темы и мотивы его лирических раздумий близки и понятны каждому. Виталий увлечен литературой, кропотливо работает над стихом. Но его путь в поэзию только начат. Счастливой дороги тебе, Виталий!»