Артист

АРТИСТ
Фрагмент из романа Артист.

- Павлик!
Мать стояла на крыльце с ведром в руке и, заслонясь рукой от солнца, всматривалась сквозь кусты. Те прямо от забора круто уходили вниз к блестящей в лучах полуденного солнца реке, мешавшей разобрать белеющий у самой воды силуэт. Ребенок обернулся на крик, щурясь на солнце. Белокурые вихры нетерпеливо заплясали на его крупной, как у гончей, голове.
– Вот артист! – мать услыхала нетерпеливую трель и успокоенная зашла в избу. Павлик, наконец, нашел тростинку нужной толщины и сидел, скрестив ноги, на глинистом поросшем травой берегу. Резать дудку его научил Ефим: обычно тот вырезал пять трубочек по длине своих цепких коричневых пальцев и перевязывал их жгутом или слеплял воском. «Звук уже родится в тростнике, - терпеливо разъяснял он пастушескую премудрость, - тебе только на волю его выдуть надобно. Представь, что кугикла – губы твои, и дуй, в душу ее так».
Первые звуки дудки заставили ребенка поморщиться. Он укоротил ствол еще на два пальца и расширил отверстия, которые зажимал пальцами правой руки. В левой он крепко сжимал пернатку, уже почти неживую, а только временами всхлипывавшую. «Небось и птичка недаром поет», - щурил глаз Ефим. – «кого-то разжалобить хочет, полюбиться». Наконец, свирель зазвучала в унисон природному оригиналу, что означало окончание настройки, и Павлик разжал руку. Пернатка, не веря счастью, попыталась вспорхнуть, но завалилась на бок и поползла по траве к спасительным кустам. Ребенок потер зазубренный край цевницы о рукав рубахи и с удовлетворением оглядел свежесправленное орудие – хорошая свирель при умелом использовании могла удвоить ежедневный сбор. Музыкант поднялся, отряхивая ладошки, и заковылял вверх по склону, цепляясь за травяные стебли. Проходя мимо дровницы, он сунул инструмент между поленьями и скрылся в доме.
Завидев его, Аленка спустилась в подпол, зачерпнула в бадейке кружку янтарного квасу, протянула брату. Он сдул с пены совершенно захмелевшего таракана и, запрокинув голову, от души напился, пустив по груди и животу липкие ручейки. Отдышавшись, выловил из кружки набухший ржаной сухарь, отправил его в рот, зажмурился: «Хорошо!» Мать, орудуя рогачом, выставила на укрытый скатертью стол курящийся чугунок с золотистыми щами и принялась разливать суп по мискам. Павлик выудил пару скользких картофелин, завернул их в платок и отправил за пазуху, по которой тут же разлилась вытная тепель. Спеша унять заурчавшее чрево, он поцеловал руку у удивленной матери и, схватив с лавки футляр, выскочил во двор. Он долее чем нужно провозился с дудкой и теперь торопился. По реке уже растекался чугунный кисель – звонили к обедне, а пропускать обедню было нельзя: самый сбор!
- На урок побег, Артист!
***
Базарный торг, как водится в наших местечках, находился в самом в центре поселка, недалеко от парома. Павлик с матерью и сестрой жили во Фруктовой, деревеньке в полсотни домов верстах в пяти вверх по течению, и путь его до рынка занимал более часа. Обычно Павлик шел по высокому берегу Оки до излучины, где русло неспешно забирало влево, описывая гигантский крючок с насаженным на острие городком, тропинка же шла напрямик, вдвое сокращая путь против водного. Миновав дубовую рощицу, шапкой заломленную над окрестным полем, нужно было прошагать пару верст по духмяному стрекочущему лугу, после чего тропа выводила к успевшей сделать петлю реке и терялась в прибрежном ивняке. Здесь же кряхтела паромная переправа: скрипучий катерок буксировал туда-сюда здоровенную платформу; паромщиком на катере с допотопных времен ходил старый Харитон, летось передавший это почетное право своему сыну – Харитону малому. Паром доставлял охотника до пестрых строительских бараков, которыми и начинался город, а вернее сказать поселок: пять улиц, две цирюльни, похоронное бюро и без счету портных. В роще Павлик завершал свой наряд, дополняя костюм пастушка свежими грязевыми разводами. Надо сказать, пастухи едва не самые чистоплотные из всего деревенского люда, а Павлик и вовсе был нетерпим к любой неопрятности, но ремесло беспризорника, как и любое искусство, требовало немалых жертв. Он аккуратно, высунув язык, крапил лицо и руки, негодуя, если куски тины попадали на одежду.
Надо упомянуть об еще одном верном источнике доходов Артиста, благодатной почвой для коего вновь служила рыночная площадь. Известно, что помимо торговцев и побирушек рынок заодно вбирает в свое чрево жуликов и воров всех мастей. Водились они и в Белоомуте. Больше всего было, конечно, карманников., а у самого входа обычно сидели со своим ящиками чернушники, или, в народе, наперсточники. Их-то и облюбовал Павлик в качестве поставщиков карманных денег. «Заряженный» наперсток Павлик определял очень просто – на слух. Как только шарик (семка или орех) оказывался под одним из наперстков, тот тут же менял свой тон и при перемещении по ящику начинал звучать глуше. Павлик определял это момент безошибочно, так что местные умельцы давно уже не брались «крутить» при «прозорливом пастушке». «Клиентами» Артиста были залетные гастролеры, которые появлялись на день-два и успевали проиграть пастушку рубль-другой, прежде чем убеждались в его умении видеть предметы насквозь.
«Залетного» Павлик увидел сразу. Точнее, сначала он увидел окружавшую его изрядную толпу, а уж потом, протиснувшись в центр, и самого «престидижитатора», как представился изумленной публике гастролер. Слова этого Павлик, конечно, не знал и про себя назвал гастролера Председателем. Заседание, которое было в самом разгаре, не потребовало обычных зазывал. Да что там, даже чернобородый Мирко, отставив свой ящик, топтался в первых рядах и во все глаза рассматривал конкурента. Председатель засучил рукава и, как хирург перед операцией, раскладывал на столе свои инструменты. Про обеденный сбор сегодня можно было забыть. Эх!
- Почтеннейшая публика, - неожиданно заговорил долговязый хлыщ в заломленном колпаке, которого Павлик сперва принял за зеваку. – Только один день, проездом из Медыни, маэстро Баракас, ученик самого Гудини. Ловкость рук и никакого мошенния, проверьте остроту вашего зрения. Разгадавшему секрет любого из фокусов – рубль серебром.
Зрители ответили на вызов шепотом и свистом. Председатель Баракас ощерился золотым зубом и приступил к престиди... престижи... одним словом – к оболваниванию. Недостатка в желающих раскусить этот орешек не было, однако трюки золотоносного гостя оказывались не по зубам белоомутским умникам. Монеты, ассигнации, даже украшения перекочевывали из карманов и мошон зрителей в руки Долговязого, где благополучно испарялись. От фокусов с предметами Председатель перешел к играм с публикой, так что до наперстков добрались только на втором часу выступления. Вместо наперстков Баракас достал три больших ракушки, а вместо шарика – публика ахнула – настоящую жемчужину, которая, как было объявлено, достанется счастливчику, выигравшему три раза подряд.
- Поди фальша? – раздалось из толпы. – Япошки его у себя в огородах выращивают, что моя милка – крыжовник.
- За этот крыжовник, – важно ответил Долговязый, - в Новгороде нам пароход предлагали. Желающим предоставляется сертификат.
- Ишь ты, фертикат! – мужики уважительно покачали головами.
Ставка была высока, такой щедрости белоомутский рынок еще не видел. Даже цветастые бабки побросали кульки и взобрались на свои короба, составив непрерывно лузгающий круг. Павлик заметил, что Долговязый был не единственный, кто работал в команде Председателя. В толпе обтирались еще два-три «зазывающих», совсем уж не отличимых от прочего люда, но явно игравших по невидимой указке фокусника. Они то азартно включались в игру, то затевали перебранку друг с другом, то отходили в сторонку, чтобы «тайно» пересчитать «выигрыш». Местные воротилы, почувствовав родную стихию торга, помноженную на запах денег, толкая друг дружку, вступали в игру, размахивая пачками ассигнаций. Крупный куш удавалось срывать лишь «подставным». «Клиентам» крутящий позволял выиграть пару конов, после чего ставки вырастали и удача неизменно отворачивалась от игрока. В самом печальном положении оказался, судя по всему, Сила Савич Хомутов, хозяин прядильной артели, возивший ткани аж до самой Москвы. Когда после очередного проигрыша – в ход уже пошел нательный крест мануфактурщика – Хомутов попробовал опротестовать результат, Павлик обнаружил еще одного прихвостня Председателя. «Бык», здоровущий простоволосый детина, с неожиданным для его габаритов проворством протиснулся вплотную к игравшему, нежно приподнял за локотки и, выведя из толпы, стал что-то втолковывать, сжимая в щедрых объятиях. Судя по ритмично качавшейся голове Силы Савича – весьма доходчиво. Прочие не заметили исчезновения горе-игрока, а его место у стола тут же было занято очередным «джентльменом удачи». Вслед за Хомутовым число проигравшихся мало-помалу пополнили чуть не все местные богатеи, а жемчужина по-прежнему поблескивала матовым светом в руках улыбающегося Баракаса.
- Если смельчаков больше нет, то представление окончено, – объявил Долговязый, кланяясь. – Видно все зоркоглазые нынче в Рязань подались. Поедем-ка и мы туда.
- Не спешите, почтеннейший. – Павлик протиснулся к столику. – Позвольте попытать счастья.
Долговязый перегнулся пополам и заглянул в глаза выскочке:
- А деньги-то у тебя есть, недопасок?
Павлик поставил на стол футляр.
- Гудок против жемчужины.
Фитиль оглянулся на Председателя и, получив одобряющий кивок, распрямился:
- Дамы и господа! Под занавес сегодняшней программы – финальный раунд. На кону два замечательных произведения: творение рук человеческих и чудо природы. Пусть же ловкость рук и зоркость глаз рассудят это вечное противоборство.
Публика, зная о таланте Павлика, замерла в предвкушении реванша. Даже Сила Савич забыл о своих растратах и, почесывая намятые бока, приготовился наблюдать за поединком, согнав какого-то босяка с его насеста. Председатель нежно, двумя пальцами, ухватил жемчужину, покатал ее по ладони перед Павликом и опустил на стол, накрыв раковиной. Кон был не слишком велик, но спектаклю Баракаса требовался достойный финал. Он не стал лишний раз разжигать азарт противника и первым же катанием так стасовал ракушки, что мало кто из зрителей успел разобрать что-либо. Пастушок же, казалось, не посмотрел на пассы чернушника и уверенно указал на среднюю ракушку. Приподняв бровь, Председатель продемонстрировал публике жемчужину, послушно лежащую под указанной раковиной.
- А паренек-то везучий, - осклабился Долговязый. - Посмотрим, на чьей стороне госпожа удача будет впредь.
На этот раз Председатель крутил кон подчеркнуто плавно, так что за жемчужиной могли уследить даже бабки из последних рядов. Он широко улыбнулся, глядя в глаза игроку, и тут же неловким движением зацепил среднюю раковину, на миг приподняв ее над столом. Пустоту под ракушкой видели все. Когда чернушник выпрямился, все наперебой закричали: «Слева она»! Павлик будто не замечал происходящего. Подперев кулаком подбородок, он замер в раздумье. Мирко подбежал к Павлику и зашептал ему в ухо: «Ты чего, левую кажи!» Ребенок, однако, вновь указал на среднюю. Он знал этот прием: классный чернушник мог так раскрутить стакан, что шарик вращался внутри него, не выпадая. Этих мгновений хватало, чтобы якобы по неосторожности приподнять стакан, провоцируя простака на легкий выбор. Но и без этого знания одного слуха было достаточно для выбора. Председатель, грозно сверкнув фиксой, поднял раковину, в самом деле, скрывавшую жемчужину.
- Поразительно! – наконец изрек побагровевший долговяз. – Уж не юродивый ли этот бесенок? Да и можно ли ему играть в отсутствии родителя?
Толпа возмущенно загудела в ответ – все жаждали развязки.
- Третий кон давай! - заорал что есть силы Хомутов, растолкавший толпу и стоявший уже в первом ряду.
Председатель жестом дал понять, что все в порядке, и приготовился к решающему трюку. Павлик обернулся и увидел, что даже «подсадные» забыли о своих обязанностях и, пораскрыв рты, во все глаза наблюдают за происходящим. Чернушник тем временем сделал два-три движения и, склонившись к Павлику, ждал выбора. Рынок погрузился в тишину. Вдалеке послышалось ворчание парома. На этот раз никакой смены тона не было, все раковины скрипели по столу абсолютно одинаково. Павлик медлил, и по его растерянности Хомутов почувствовал, что реванша не будет.
- Ну же, юноша, - улыбнулся Долговязый. – Умнице Фортуне наскучило соседство с вами?
Мирко продолжал шептать:
- Шельмует он! Ей богу, в ладонь укрыл, паскуда марвихер. Откажись от игры.
Павлик и сам понял, в чем дело: все ракушки были пусты, а жемчужина спрятана в руке, прижатая с внешней стороны к стенке раковины. Председатель действовал наверняка: уличить в нечистой игре чернушника было нельзя, он мигом сунет жемчужину обратно и объявит шулером Павлика, выйдя победителем в поединке. Ситуация была патовой, тем более что «бык» вплотную притиснулся сзади и чем-то больно кольнул под лопатку, давая понять, что рыпаться бесполезно.  Футляра было, конечно, не жаль, но проигрывать Артист не любил. К тому же перлышка с лихвой перекрывала «обеденный» сбор, чем ускоряла исполнение заветных планов.
- Поправьте меня, если я ошибаюсь, - неожиданно заговорил «недопасок». – Пойдем методом исключения. Перлышка находится только под одной ракушкой?
- Что? Да, ты абсолютно прав, головастый, – Долговязый прижал футляр к груди и сдувал с него пылинки. – Истинно так.
- Значит, под другими двумя ракушками ее нет?
- Ха-ха. Замечено чертовски верно, никак нет.
Гастролеры теряли терпение. Председатель настороженно переглядывался с ассистентом.
- Другими словами, если ее нет под этой, - ребенок опрокинул первую раковину, - и под этой, - на пол полетела вторая, - то перлышка непременно под третьей? Павлик накрыл оставшуюся раковину шапкой вместе с рукой Председателя. – Я выбираю ее.
Чернушник, казалось, окаменел и стоял, согнувшись, Долговязый побледнел и глотал ртом воздух, мигая то на Председателя, то на Павлика. Сила Савич не вполне понял, что произошло, но присоединился к восторженному реву толпы: «Молодец, Артист! Наша взяла!» Мирко же, не теряя времени, подбежал к Председателю и сквозь зубы зашипел: «Быстро суй жемчуг под ракушку. А то щас выставим твою кодлу перед честным народом как есть, расскажем, как ты их ошустать решил. За хлюзду у нас и руки повыдернут, и того пошибче, а, Сила Савич? Живо нацугундерим». Мирко обвел рукой обмишуленных мужиков, сейчас хлопавших в ладоши, не подозревая об обмане, но готовых с мясом оторвать свое добро обратно, случись подобное разоблачение. Уважать трюкачей у нас уважают, но лишь когда дело шито-крыто сделано, без запрещенных «низких» приемов. Коли попался - быть тебе битым, да больно.
Председатель посмотрел на Долговязого, затем на Мирко и наконец на Павлика. Осклабившись, он сунул камень обратно под раковину и прорычал:
- Ну, берегись, козий вертухай. Что уставился? Смотри, как бы не зажмуриться.
- Спасибо за игру.
Павлик с поклоном водрузил шапку на голову и, высвободившись из объятий Мирко, поспешил прочь. Бабки торопливо расступились перед героем, перешептываясь: «Ай, артист!». Сила Савич поочередно подбегал к кому-то из коллег по несчастью и заключал того в медвежьи объятия. Долговязый между тем, оправился от оцепенения и что-то зашептал Быку, указывая в сторону Павлика, который споро удалялся по направлению к пристани, держа путь к Мысу.
Погоню он заметил почти сразу, оказавшись за пределами рынка. Пока не вышли за границу города, Бык держался на расстоянии, опасаясь подходить к триумфатору рынка. Павлик кланялся встречным, стараясь держать преследователя в поле зрения, но тот все так же плелся в сотне шагов позади, не слишком усердно изображая зеваку. Еще на подходе к пристани Павлик расстался с мыслью оторваться во время переправы – паром маячил на том берегу, собирая редких попутных. Теперь нужно было найти способ скоротать время до переправы. Павлик кивнул сам себе и как ни в чем не бывало свернул к баракам. Здесь обитали вахтовые рабочие, занятые на строительстве плотины и многочисленных дамб. Сейчас в поселке находились одни бабы, они хорошо знали «деревенского пастушка» и, завидев, приветливо замахали ему:
- Эй, музыкант! Заходи, сыграешь нам про высокую любовь, - окликнули его из крайней хибары.
- Сейчас, тетя Зось, только оправлюсь.
- Иди, мы тебя тут оправим как следует, - батрачки дружно захохотали.
Павлик всерьез подумал было воспользоваться приглашением, но быстро понял, что ситуации это не изменит: помощи все равно просить было не у кого, а Бык лишь отсидится, да еще, того и гляди, дождется напарников. К тому же бабам бы пришлось рассказывать о рыночном выигрыше, что можно было допустить лишь при крайней нужде. Случай выиграть драгоценные метры, однако, представлялся отменный. «Знамо, побегать придется», - развязывая штаны, он направился к ивовым кустам. Бык, приготовившись к долгому ожиданию, уселся прямо на землю в некотором отдалении от хижины и стал строгать рогатину. Пока беглец пересекал пустырь, отделявший бараки от прибрежных зарослей, план созрел окончательно. На Мысу у Артиста была спрятана лодчонка, с которой он обычно рыбачил, сплавляясь вниз до дома, как поступали многие деревенские. Бык выглядел довольно грозно, но для бега, рассудил Артист, пригоден был слабо: борцовские габариты и короткие ноги должны были сослужить хорошую службу Павлику. В лодке был единственный шанс, так что попасть на тот берег нужно было до зарезу, лучше и не скажешь. Едва скрывшись за кустами, он опоясался потуже и со всех ног бросился вдоль реки, обратно к пристани. Бык не заставил себя ждать: услышав треск, он вскочил на ноги и под недоуменный ропот батрачек устремился вслед беглецу.
Расчеты Павлика быстро рассеялись – бегал Бык на удивление ладно. Палку он не бросил и, держа в другой руке нож, весьма ловко рассекал воздух четким махами, а слоновьи ноги оказались весьма подходящи для топкой местами почвы, и в длинной траве путались куда меньше пастушеских, тем более что Павлику ко всему приходилось придерживать рукой драгоценную шапку. Паром уже причалил и ждал, пока с него съедет одинокая повозка, да сойдут бабки-богомолки – и здесь подмоги ждать не приходилось. Он еще поднажал, однако не смог оторваться и на сотню шагов, так что на паром они поднялись почти одновременно.
- Привет, Харитон! – поспешил поздороваться Павлик.
Харитон малый возился с мотором и только махнул рукой. Павлик примостился по левому борту, поближе к буксиру и вполглаза поглядывал за Быком. Тот совершенно безмятежно уселся с противоположного края и принялся за свою рогатину, как будто позабыв про Павлика. Тот стал вглядываться в наплывающий берег, понимая, что ничего не остается как снова бежать. «Только бы дотерпеть до лодки!»
Лишний десяток шагов выкрасть все же удалось. Когда паром уже почти приблизился к берегу и Харитон вылез из катерка, чтобы швартовать платформу, Павлик перемахнул через борт, спрыгнул на нос буксира, а с него пошлепал по воде мимо к густому ивняку слева от пристани. Когда он вскарабкался на крутой берег Харитон только пришвартовался и не спеша открывал решетки. Бык оттолкнул его, перемахнул через ограждение, сиганул с саженной высоты платформы на припаромок и ломанулся к ивняку.
До Мыса оставалось добрых двадцать минут хода, а Павлик уже запыхался и с трудом перемахивал через репьи. Он огляделся по сторонам: укрыться было ровным счетом негде. До самой излучины берегом тянулся луг с редкими ивами и тополями. За спиной раздалось сопение: Бык не утруждал себя огибанием кустов и уверенно пер следом, шумно раздувая ноздри. Расстояние между бегущими сокращалось.
Старый Харитон сидел на Острове в зарослях камыша и про себя матерился. Рыбалка сегодня не шла, ротаны обглодали уже третьего червя, а в животе неприятно посасывало.
- Вот же бесы, паралик вас расшиби!
Когда на противоположном берегу промелькнула белая рубаха, Харитон в голос выругался и решил сматывать удочки. Сенька Утробин, или просто Бура, напротив, только готовился к улову. Косоворотка ретивого пастушка развевалась уже перед самым носом, и он был уверен в скором окончании самогона. Сеня уже давно подумывал об уходе из труппы Баракаса, для чего ноныча представлялась живейшая возможность. Он даже радовался, что парнишка решил держать путь подальше от города, так Сенька убивал двух зайцев: овладевал драгоценной перлышкой без лишних глаз и уходил подальше от Председателя. А тот, будь неладен, за эту самую перлышку без лишних слов шкуру спустит, наиспод вывернет и обратно наденет. Топая по кочкам, Сеня щерился пышнотелым тучкам и мечтательно сопел: жизнь-избушка с перлышкой в кармане грозила повернуться к нему совсем другим боком. Из рядового быка, мыкавшего свое горе по рынкам да вокзалам, не худо было обернуться видным Юпитером. О римском боге Сеня, конечно, не знал, но жизнь небожителя представлял конкретно: тут фря, там фря, всяк Сеню Рязанского уважает да почести оказывает -  не жизнь, а малина. К слову, жизнь Сени и сейчас походила на малину, только не на сладкую ягоду, а на колючий непролазный кустарник. Баракас держал свою шарань, что называется, на коротком поводке: все, даже долговязый Миня Карелин, он же Арль, ходили перед ним на цыпочках. Платили в шарани плохо, общего котла не держали, и почти весь барыш уходил в бездонный карман Председателя. А ведь кто придумал шарик жемчужиной заменить? Сеня. Кто Гудини предложил в афише упомянуть? Бура. Наконец, кто исправно остужал пыл проигравшихся толстосумов? Все он, Утробин. А у таких, как Сила Савич, между прочим, не только сума толстая, но и кулаки пудовые. А позволить себе с такой славной работы Сеня мог разве что гулянку в харчевне, и то раз в неделю. А что за раз в неделю нагуляешь? То-то!
А ведь в шапито, где его подсмотрел Баракас, Сеня подавал большие надежды. Эх! Ступая по мягкому лугу, Сеня вспомнил родную деревню, где с отцом и братьями пахал землю, молотил рожь, метал стога. Отец его, хлебороб, даже в семьдесят валил быка наземь, дед дожил до ста лет, хоть и был сволочью – в смысле таскал суда через волжские волоки. Вспомнил одесский цирк, куда портовый грузчик Семен Утробин заглянул после смены, да так и остался. Как завороженный, наблюдал он за выступлениями коверных борцов. Как, не усидев, направился за кулисы с просьбой померяться силами с европейским атлетами. Как стушевал поочередно каждого из них: гороподобного Луриха, необъятного Бороданова, стального Разумова, непобедимого итальянца Паппи – на глазах у рукоплещущих земляков и, конечно, на глазах Полли. Ах, эти пепельные глаза цвета степей родной Черкащины! Как часто, скосив глаза, наблюдал Сеня, как она, гимнастка из их труппы, оттачивает свои номера, взмахивая хрупкими ручками, балансирует гибким тельцем, стоя на каучуковом шаре. За целый сезон, пока гастролировали по черноморским курортам, Сеня так и не решился заговорить с Полли, но твердо знал: меж ними протянулась невидимая нить, нет, даже канат дружбы, как это бывает между настоящими Артистами. Эх, если бы не Баракас! Хитромудрый «Гудини» заявился в раздевалку к Сене, когда юным атлетом заинтересовалось Петербургское атлетическое общество и перед ним замаячил шанс участия во Всеевропейском турнире в Гамбурге. Чернушник живо охмурил простодушного Сеню, соблазняя благами кочевой жизни, и свабил-таки молодца в свою труппу. Вот уже второй год Сеня кочевал вдали от родных мест с шайкой уркаганов, обмишуливая простой базарный люд.
- Эй, босяк! – заговорил вдруг Бык. – Ты, верно, думаешь, что Сеня Утробин – бандюкан и душегуб, тебя ни за что извести хочет? Ан нет, врешь постреленок. Перлышку ты честно выиграл, ценю. Но она мне нужнее, брат.
Павлик не смог бы ему ответить, даже если бы захотел – он задыхался, со свистом втягивая ставший вдруг таким вязким воздух, тогда как Бык говорил как ни в чем не бывало, даже не повышая голос. Бас его лился степенно, будто он не бежит, а архимандритом стоит в скрижалях на амвоне.
- Нет, брат, ты послушай, я ведь не за грабежом с Баракасом повязался, другое у меня намерение.
Сеня был уверен в исходе погони и не спешил кончать с пастушком раньше срока. Он сорвал на бегу колосок тимофеевки и сунул его в рот.
- Я с детства приметил: более всего ярмарка того уважает, кто обмануть умеет – актеров, фокусников, воров. Чтобы человека одурачить, нужно его умнее бысть, а это, брат, не волоки таскать, тут ум надобен. Ну а коли кто сдюжил, толпу одурачил – тот и есть всем мудрецам мудрец.
Тропа пошла под гору, и Бык задышал в самое ухо Артисту. Тот не смог бы бежать быстрее, будь у него на это силы: тело само неслось вперед, ноги же едва поспевали следом. Сердце стучало в висках и готово было выпрыгнуть навстречу кучерявым облакам, несшимся тем же курсом над головой. Сухие кочки, казалось, пульсируют в такт и хотят прыгнуть в лицо.
- А кто не мечтает людей удивить, так чтоб они шли-шли да и споткнулись на ровном? Верно, брат, всяк. Вот и идут молодцы кто в воры, кто в шуты, а кто и в юродивые. Эти выше всех стоят: не с людом, не с царями - с богом дела имеют, всевышнего, понимаешь, дурачат. О, такую сметку русский человек куда как уважает! Почитай, иной в науку идет за тем только, чтобы людей обмануть: дескать, вы меня обманули, в счастье-любви обделили, ну так глядите, как я вас удивлю. Счастлив, скажу я тебе, тот, кому на удивление спрос есть. Я бы артистом быть хотел, а то - режиссером. Чтобы ты диво какое вычудил, а все вокруг, мужички да бабоньки, только ахнули. За ради этого «ах!» только и жить можно.
Павлик отер заливающий глаза пот. Дождя не было третью неделю, и жухлые листы одуванчиков одиноко торчали среди выжженной солнцем бурой травы. Пахло сухой землей и солнечными лучами. В такую погоду нельзя думать ни о чем, кроме студеного с хлебной крошкой кваса, тягучего, как деготь, слегка царапающего нёбо.
- Только ты мне с этим трюком дорогу перешел. Нет, с шапкой это ты ловко выдумал, Баракасу завсегда этот мухлеж с рук сходил. Ты, почитай, всю ярмарку ахнуть заставил, а это, брат, мой хлеб. За хлеб, не взыщи, и убить можно, это еще в библии сказано: око за око, зуб за зуб. Вот за Окой тебя и порешу. Опасен ты мне, брат, больше Баракаса опасен. Он кто, пустомеля, ловкость рук, никакого мошенства! А ты, брат, людей удивлять умеешь – видал я, как эта рыжая на тебя таращилась. Бабе ей, окромя подывиться, и не нужно ничего, поразил ты ее раз, вот и любовь готовая. За этот самый талант будут за тобой всю жизнь бегать, как я сейчас бегу. Так что лучше уж я, чем кто другой. Ты не переживай, брат, я твой талант зря в землю не закопаю, а прежде сердце твое поджарю, да с печенкой и съем. Ты гляди не подумай, что я какой-то там из этих, из калибанов, нет! Я для тебя же стараюсь. Будешь потом на этом вот облачке сидеть, да Сеньку благодарить. За что? А за то, что он твое семя в своем же теле прорастил. Не сочти за людоедство, а считай, что силу свою в надежные руки передал.
В эту секунду Павлик увяз носком в каком-то ползучем цветке и со всего маху полетел вниз, успев лишь вытянуть руки рыбкой. Он почувствовал шершавый лист репья, распоровший щеку под левым глазом, и теплый запах травы, в мгновение наполнивший тело ленивой истомой. Перед самым носом он успел разглядеть муравья, радостно бегущего по низу подорожникового листа, и разобрать душное жужжание шмеля, от которого стало до невозможности сонно и тёпло. «Эх, задать бы храпака!» – мелькнула в голове блажная мыслишка, но раздавшееся сзади сопение заставило вскочить на ноги. Он сунул выпавшую раковину за пазуху и помчался дальше. Бык достиг места падения, когда он не успел сделать и десяток шагов. Схватив брошенную шапку и убедившись, что та пуста, бугай рванул дальше.
- А перлышку я бы и рад тебе оставить, да без нее мне от Баракаса не уйти, он из-под земли достанет. А с ягодой этой волшебной я в кого хошь могу обернуться, куда хошь податься. А «докуда я хошь» и Баракасу не дотянуться. Так что не серчай на Сеньку, брат, он тебе не враг, а друг. На друзей не обижаются.
Тем временем Павлик из последних сил доскакал до родного Мыса и уже высматривал  сквозь стоящий в глазах туман заводь, где дожидался спасительный челнок. Сеня понял, что босяк метит к воде, и, приготовившись порешить дело тут же у берега, стал стаскивать на ходу рубаху. Артист, наконец, выглядел черневшую сквозь тростник лодчонку. Времени на спуск не оставалось. Из последних сил он разбежался, отчаянно оттолкнулся от земли и, продолжая перебирать в воздухе ногами, ухнул с десятисаженной высоты вниз.
Каждый раз, проходя мимо Мыса, гребнем нависавшим над гладью реки, Павлик останавливался и подолгу смотрел на воду. Ближе к середине течи, там, где гуляли вольные водовороты, на поверхности разбегались легкие круги, будто маня в свои объятия: «Прыгай ко мне, не бойся». У берега вода была и вовсе спокойной и безмятежной, разве плеснет порой хвостом рыбина, ослепив блеском чешуи. Из-за своей высоты гребень часто осыпался, так что крайняя его точка не доходила до границы воды. Чтобы нырнуть с Мыса, надо было – помимо того, что не струсить – хорошо разбежаться и лететь по дуге, обязательно офицериком, иначе прыгун рисковал приземлиться аккурат в глинистый берег, как это однажды произошло на глазах Павлика с деревенским конюхом Степаном.
Подняв сноп брызг, Павлик погрузился в светлоструйную прохладу реки. В воде стук сердца разом затих и будто бы замедлился, все прочие звуки исчезли, и лишь мутный метроном отсчитывал: пу-бум, пу-бум, пу-бум. Он достиг илистого дна, толкнулся ногами и через пять пу-бумов выскочил на поверхность, мотая головой:
- Упффф!
Павлик успел вскарабкаться в лодку и, сипло дыша, увидел, как Бугай вытянул руки перед собой и прыгнул рыбкой, издав при этом странный клич: «Иеронимы!». Прыжок был мощный, но бугай неминуемо должен был уткнуться всей своей тушей в глинистое дно у самой кромки воды. На деле вышло иначе. Перед самым входом в воду Бык вдруг свернулся калачиком, ловко подтянув под себя ноги. Сделав в воздухе кувырок, он выгнулся и вошел в воду пятками, не воткнувшись в глину, а лишь проскользив по дну подошвами. Павлик, однако, этого уже не видел: ослепленный целой стеной воды, он нащупал гребок и попытался оттолкнуться ото дна. Сеня вынырнул у самой лодки и хотел ухватиться за борт, когда из водяной взвеси вытянулась жердь и больно разбилась о Сенину голову. Он на мгновение погрузился в воду, но тут же, упершись о дно, выпрыгнул и всем весом навалился на борт, ухватившись рукой за что-то матерчатое. Павлик, оставшись без весла, рванул рукав, но Бык крепко ухватил его за руку, и, пытаясь подтянуться, потащил ребенка в воду. Павлик шлепнулся на дно лодки и почувствовал боль в груди. Ракушка! Вытащив камень из-за пазухи, он что было силы резанул краем раковины по толстопалой пятерне. Бугай заревел и, на секунду разжав пальцы, бултыхнулся в воду. Лодку качнуло, и Павлик чуть не вывалился следом, но лишь, взмахнув руками, опять повалился на дно, теперь уже навзничь. Падая, он успел увидеть, как мелькнула драгоценной искрой жемчужина и булькнула в воду.
Лодку тем временем прилично отнесло от берега, и возле бортов показали свои щупальца водокруты. Услышав плеск, Бык пришел в себя и, шумно вдохнув, нырнул с головой вслед за сокровищем. Подводный вихрь тут же подхватил грузную добычу и поволок вдоль пещеристого дна. Сеня попытался нащупать опору ногой, но попал в одну из ям, вырытых течением на изломе русла, и вместо желанного воздуха втянул в легкие добрую косушку беловатой воды. Пловцом Сеня был отменным, но длительная погоня изнурила его, а Чертов омут знал свое дело. Последнее, что увидел Сеня, были белоснежные даже сквозь толщу воды облака, парящие над Окой, да седовласый Харитон, раскрывши рот и вытянув шею застывший в своем челноке на том берегу.