Флобер. Глава 15

                Глава XV 



                1852



               

   Проза родилась только вчера – надо это помнить. Стих же - по преимуществу форма литератур древних. Что до французской литературы наших дней, то стихи очень слабы, у авторов прозы плохой слух, а невежество пишущей братии чудовищно. Но разве они читают друг друга, разве у них есть время на это? Несут околесицу, и ладно. Друзья похвалят, а другого признания уже не требуется. Где они, старинные точёные фразы с выпуклыми мышцами, фразы, щёлкающие каблуками? Я, однако, представляю себе некий стиль, прекрасный стиль, которым будут писать прозу лет через сто, а то и через тысячу, - стиль ритмичный, как стихи, и точный, как язык науки, с плавностью и взлётами виолончели и мерцанием пламени. Мысль автора тогда сможет наконец скользить легко, как скользит по воде парусник при хорошем попутном ветре.

               
                ***


 Я провёл скверную неделю. Мне нужно привести мою героиню на бал. Сам же я так долго не видел балов, что приходится сильно напрягать воображение. И потом, это так банально, об этом столько писали! Будет чудом, если удастся избежать пошлости. При такой скорости закончу работу над «Бовари» не раньше чем через год. На полгода больше или меньше, эка важность! Но жизнь коротка. Порой меня убивает мысль обо всём том, что я хотел бы сделать, прежде чем околею. Увы! Вот уже пятнадцать лет я тружусь без передышки, упорно и непрестанно, и у меня никогда не будет досуга, чтобы дать себе отчёт, что же собственно я хотел сделать в жизни.


                ***

 Всё же, по-моему, царит над жизнью ирония. Она-то, быть может, и есть источник всякой добродетели. «Мнимый больной» куда глубже проникает в суть вещей, чем все Агамемноны. Комическое, доведённое до крайности, комическое, уже не вызывающее смеха, - в этом заключён величайший лиризм. Но поди растолкуй это педантам! 

                ***

 Шатобриан схож с Вольтером. Оба постарались испортить блестящие способности, дарованные им богами. Труды великих предшественников, воспринятые ими как предмет для подражания, сильно повредили их самобытности. Без Расина Вольтер был бы великим поэтом. А что бы создал Шатобриан, не будь Фенелона! Наполеон был таким же: призрак монархии Людовика XIV сильно повредил его вкусу. Тем прекраснее великие мужи античности, не стеснявшиеся своей самобытности. Черпать из себя, в этом всё!

                ***

 Ночь на воскресенье застала меня на середине страницы, отнявшей у меня целый день и до сих пор далеко ещё не оконченной. С этой страницей не развяжусь, пожалуй, до завтрашнего вечера. Пришлось отложить, чтобы написать это письмо. Часто уходит несколько часов на то, чтобы найти одно нужное слово. Что-то сегодня опять пошло туго. А впрочем, в последние несколько дней моя книга неплохо продвинулась. Знаешь, чем я был занят позавчера после полудня? Смотрел на окрестность через цветные стёкла – это понадобилось мне для одной страницы из моей «Бовари», она, надеюсь, будет не из худших.

                ***

 Франция – страна равенства и несвободы. Ведь в нашем любезном отечестве свободу ненавидят. Разве идеал Государства, каким его видят наши социалисты, - не огромное чудовище, поглощающее всякую индивидуальную деятельность, всякую личность, всякую мысль, чтобы оно одно всем управляло, всё делало? В глубине этих ограниченных сердец – жреческая тирания. Всё-то им нужно регламентировать, всё переделать, всё «перестроить на новых основах» и т.д. Нет таких глупостей, таких пороков, для которых эти мечты не были бы благоприятны. Непогрешимость всеобщего голосования приходит на смену догмату непогрешимости папы. Сила кулака, право большинства, почтение к толпе пришли на смену авторитету имени и превосходству разума. Общество, уставшее от трудов и исторических бурь, пребывает в чувственном отупении, подобно шлюхе, дремлющей в фиакре после маскарада. Она до того пьяна, что жёсткое сиденье кажется ей мягким, и она рада, видя на улице жандармов, своими саблями охраняющих её от улюлюканья мальчишек. С республикой ли, с монархией – мы ещё нескоро отсюда выберемся. Что есть наше равенство, как не отрицание всякой свободы, всякого превосходства, даже самой природы! Вот почему я люблю Искусство. Здесь, в мире воображения, по крайней мере царит свобода.

                ***

  Чем больше в церкви певчих, тем верней можно предположить, что прихожане не набожны. Верный признак того, что Искусство забыто, - это несметное множество художников. Им бы следовало тянуть публику на буксире, а они сами тащатся на буксире у неё.