О человеке и его времени

 
                (Часть вторая)
               
                «Создаваемая техникой искусственная реальность          
                стала    нелинейной,  контринтуитивной            
                и контррациональной, что из субъекта
                человек  превращается в ее элемент деятельности   
                (человеческий фактор)».
                «Прельщение бессмертием» Кутырев В.А.)

                * * *
О творческом человеке говорят:  он хорошо чувствовал время и поэтому смог выразить его (время) в художественных полотнах, музыке, литературе, архитектуре и так далее.
Время здесь понимается как совокупность неповторимых социальных и политических форм, присущих этому времени.

Иначе сказать время есть то, что обстоит человека, а вовсе не число и год. Число указывает  только место  конкретной совокупности форм в  чреде сменяющихся  человека обстоятельств.

И еще говорят, что гениального писателя «делает» такой же гениальный читатель. Без читателя – нет писателя, а есть всего лишь одна писательская потенция, то есть возможность и способность к зачатию художественного произведения. Читатель и есть то обстоятельство, которое «слышит» писателя и в котором, писатель реализуется. Таково обычное мнение о писателе и его времени.

Почему мы сосредоточиваем внимание на писательском творчестве? Творчество писателя особо важно для христианской культуры потому, что христианское мировоззрение полагает в центр Вселенной Бога, а не человека, а Бог есть Слово творящее.
Бог создал Вселенную Словом и Бог-слово (логос) воплотился в человека Иисуса Христа.

Поскольку обстоятельства являются социально-политическим явлением, то они взаимодействуют с человеком не как бездушные, но как духовно-душевные формы. Иначе сказать – они чувствуют присутствие человека-творца, что тоже самое – время чувствует человека. То есть не только человек чувствует время,  но и  оно – время чувствует человека вопреки  принятому представлению.

Отсюда простые вопросы: человек для времени, или  время для человека?
Если верно, что время чувствует (слышит) человека, то можно сказать  так:
Время хорошо чувствовало (слышало) этого человека и потому, он мог выразить его (время) в художественных полотнах, музыке, литературе, архитектуре и так далее.

Что же изменилось в этой переформулировке начального утверждения о человеке, выразившем своё время?
Многое и главное то, что мы переместили смысловой центр из человека во время, превратив его – время в субъект, а творческого человека в объект.

По сути дела мы сказали вот о чем: не  время для человека, а человек для времени. Такое утверждение идет в разрез с антропоцентричным  представлением о мироздании.
Выходит не писатель для читателя, а читатель для писателя. 
Писатель есть  формирующая (или разлагающая) читателя духовная сущность, которая делает читателя способным (восприимчивым) слышать бег времени и чувствовать его, а через это – сочувствовать героям писательских фантазий.  Писатель не просто на шаг опережает действительность, он её формирует  своими фантазиями о ней.

Будущее творится в литературе и других видах искусства. Иначе сказать – будущее приходит к нам со страниц книг и с полотен кинотеатров, добавьте к этому экраны персональных компьютеров и телевидения и картина будет полной.

                * * *
Всегда ли это так, или бывают времена, когда на творческого человека воздействуют совершенно иные, иногда тотальные по своей природе силы, определяющие вектор его творчества?

Конечно в диалоге писатель-читатель или напротив, читатель-писатель, есть нечто умозрительное, то есть очищенное от реальности представление. На самом деле в этот диалог вмешиваются и власть, и собственная совесть, и эгоизм писателя.  Любое из них, или все вместе могут стать тотальным явлением.

Политическая, моральная, эстетическая, экономическая, или какая иная цензура остается цезурой, то есть цепным псом у врат творчества.

Рассматривая творчество Чехова, Иван Шмелев говорит:
«В 80— 90-х годах прошлого века читатель требовал от писателя не свободного творчества, а, главным образом, ответов на вопросы общественности, хотел видеть в писателе, прежде всего, — трибуна».

Время в лице читателей требовало трибуна, или напротив - писатели радищевского типа подготовили время к такому трибунному диалогу? Как в народе говорят – накликали.
Вот в чем вопрос, что после чего? Где причина и где следствие? 

По сути  - это мировоззренческий вопрос, а такие вопросы не принимаются в виду их доказанности, а  принимаются по вере в авторитет, их провозгласивший.

Иначе сказать: кто, на чем стоит, тот с той «кочки» и видит. Если признать самозарождение природы и человека – это будет одно видение. Если признать,  что весь этот мир создан творческим актом божественной любви, то увидится нечто прямо противоположное.

В утверждении, что   не обстоятельства формируют человека, а человек формирует окружающие его обстоятельства, так что все социально-политические формы времени отражают дух человека этого время, есть, что называется, высокая правда – правда духа! 

Человек не раб обстоятельств он их творец! Даже Господь не  лишает человека свободной воли.  Итак: человек не выражает волю, и настроение времени, он его формирует своим волевым творческим актом. По сути дела мы пришли к христианскому утверждению о том, что «дух творит для себя формы».

Иначе сказать мы встали на христианскую «кочку зрения» о сути мира и человека в нём. От этой «кочки» мы и будем «плясать» дальше.  Но прежде мы должны вспомнить о наших корнях, о том, что мы выросли  в  лоне богоборчества,  воинствующего атеизма,  который уже в 18 веке преобразил Европу до неузнаваемости. 

И хотя семена атеизма  были посеяны в лоно российской православной культуры еще в екатерининские времена, но окончательно в  Россию  атеизм прилетел на  драконьих крыльях революции  1917 года. Прижился  он потому, что почва для этого гнездовья была подготовлена российской интеллигенцией.  И российской же церковью!  Многие церковные авторитеты утверждали, что революция вызревала в духовных школах.
                * * *
Что такое атеизм помимо того, что  это человекобожеская религия? Атеизм – мужество горделивого, а на самом деле, отчаявшегося человека. Мужество стало  героем  художественных произведений советской эпохи. 
Это было  мужество Заратустры, поскольку оно есть мужество отчаяния перед фактом «убийства бога».
«Где Бог? - воскликнул он. - Я хочу сказать вам это! Мы его убили -  вы и я!  Мы все его убийцы!  Но как мы сделали это? Как удалось выпить море? Кто дал нам губку стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы,  оторвав эту землю от солнца?  Куда теперь движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Не блуждаем ли  мы  в  бесконечном  Ничто?..  Не наступит ли все сильнее и больше ночь?..  Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц!  Самое святое и могущественное существо, какое только было в мире,  истекло кровью под нашими ножами,  - кто смоет с нас эту кровь?» 

Сверхчеловек, предсказанный Ницше, вот идеал, вымечтанный творческим духом советской интеллигенции. Вспомните гимн, пропетый одним из лучших советских, по духу и букве поэтов – Робертом Рождественским – «Баллада о комиссаре».

Сталин  был Заратустрой, осознавший и переживший,  прежде всего в самом себе гибель христианского Бога и предвидел такую же гибель его в сердцах пламенных революционерах. 
Сталин-Заратустра прекрасно понимал, что обычному человеку нужен бог, иначе его начинает тошнить от самостояния.  По себе знал.  И он принял на себя эту, непомерную для  обычного человека ношу, ведь для того чтобы человеку стать богом, нужно, прежде всего, уверовать в самого себя, а это значит - возгордится, не меньше чем возгордился сам сатана.
Свойство  же гордости - видеть в себе только хорошее,  а  в  других только худое. Отсюда тотальная подозрительность и все те «прелести» того времени, описанные тысячекратно в литературе «хрущевской оттепели».

Великая Отечественная война только укрепила в советском человеке это горделивое, самоутверждающее «Я».
При этом сам человек в его конкретной земной действительности оказался не нужным в  государственной идеологии человека-победителя. Государство больше любила мертвых героев, чем живых. Мертвым ставили грандиозные монументы, живые жили в землянках, бараках. Живые докучали, мозолили глаза и плохо, не по геройски пахли незаживающими ранами к тому же  безбожная душа, измотанная и ожесточенная  войной, делала их психически не уравновешенными.

В гениальной песне из кинофильма «Белорусский вокзал» рефреном звучит мысль о том, что советский, героический человек за ценой победы не постоит. Победа, где бы и чего бы она не касалось – вот лейтмотив художественного идеала этой эпохи.  Слепая готовность к жертвенности во имя общей цели –  дух, творящий советскую эпоху и советские обстоятельства.

Хрущевская оттепель и последующий за ней выплеск литературы, спродуцировал и адекватные ей формы общественного сознания. Что из этого последовало – мы знаем.
Цемент веры в нечеловеческую, а божественную мудрость Сталина, скреплявший до этого СССР, стал разъедаться духом личной свободы, горделивым «Я» выстоявшим  в битве с драконом государственности. 
                * * *
Что же произошло с этим «мужественным человеком», после того как Хрущев  «убил Сталина»? Хрущев убил бога-Сталина, а сам оказался не готов к роли земного бога.  Потому что во всех государствах, убийцы драконов государственности сами становятся драконами.  Советский человек оказался предоставленным самому себя. Ему не на что было опереться, кроме как на самого себя. Царство земное коему он служил  верой и правдой, героически служил, и коего он жаждал, рухнуло в одночасье с правдой о сталинизме. Непомерная и непосильная для человека свобода опьянила его.

Ситуация в СССР оказалась той же самой, в духовном смысле, какой она была в Европе в 19 веке. И все  риторические вопросы, заданные Заратустрой, встали и перед освобожденным от «сталинского дракона», человеком. Чем же он ответил на эти вопросы?
Литература «хрущевской оттепели», и в целом искусство, по инерции продолжали петь гимн человеческой воле, преодолевающей сопротивление  враждебной ему, костной природы и обстоятельств. Отсюда громадьё замыслов от космоса до поворота северных рек в Среднюю Азию, и в Черное море. Искусство в разных формах воспело  героев, соответствующих этим задачам.

Все тот же атеистический дух гордого человека  продолжал творить окружающие его обстоятельства и социально-политические формы, но уже не было перед его глазами, или мысленным взором ни земного бога, ни Бога небесного. Человек оказался одиноким перед лицом открывшейся для него бесконечности и,  чтобы спрятаться от этого ужаса, он замкнулся в своем эгоцентризме,  спрятался в экзотерические учения, пытаясь отыскать там опору своему метущемуся духу.  Государственный организм стремительно распадался на миллионы противостоящих друг другу атомов-человечков.

И вот они, преданные земными богами, испив полной мерой из источника индивидуальной  творческой мощи,  отравились своим эгоизмом. От  чрезмерной гордости и тщеславия советского человека стошнило и вырвало.
Духовная и душевная рвота и есть реакция советского человека на  убийство им  вначале небесного, а затем и земного бога. В политическом смысле, обстоятельства горбачевской перестройки и последующие  за ней события, есть   духовная и душевная рвота гордого человека, человека богоубийцы.

Ткань государственности стала расползаться, как гнилая тряпка потому как исчезла потенция жертвенной крови - единственного материала прочно "склеивающего" общество.

На волне  нравственной и духовной рвоты пышным цветом распустились самые дикие суеверия, начиная от веры в то, что можно на рубль вложенных в дело денег получить сто рублей «навара», до гаданий на звездах.
Открылись все шлюзы для реализации человеческого своеволия.
Цинизм стал синонимом прагматизма.
Осмеяно и  заблевано было всё, в том числе и патриотизм, и честь, и мужество. 

Нравственное состояние и безнравственное смешались в этой «рвотной массе» и уже на чистого и нравственного человека стали смотреть как на урода. В обездушенном мире: педерастия, педофилия и прочая зараза, явление закономерное, естественное.

Противоестественно говорить об этом, называть уродство - уродствами, заразу – заразой, ибо естественно обратное. Вот почему всё законодательство выстроено таким образом, чтобы морально-нравственный человек замолчал, а безнравственный  - бесстыдно похвалялся своей безнравственностью.

На этом и остановимся, поскольку и сказанного довольно, чтобы иметь представление  о  человеке и его времени, и хотя бы на мгновение задуматься. Над собой, конечно и, прежде всего над собой!

Реставрированное христианство не может переварить обрушившийся на неё поток духовных и душевных болезней человека. Практика священнодействий все больше и больше скатывается к магизму, потому что идет на поводу у  суеверного человека, требующего чудес. Не бог нужен людям, а чудеса!