Sehnsucht. Глава восьмая

Ливень настиг Ларса чуть позже, чем тот отказался от предложения Фишера подвезти его от издательства и проводил взглядом его «Мерседес». Парень горестно воздел глаза к небу. В Гамбург пришла весна, а это значило, что дождь снова вернулся в город. Холодный ветер, сгибающий  молодые деревья, бил по лицу и забирался за шиворот, грозя принести простуду или грипп. Зонтик в этот с утра еще погожий день был оставлен дома, конца дождю не предвиделось, и Ларс, тяжело вздохнув, смело шагнул в лужу, обдав и себя и идущего мимо человека веером брызг.
- Куда прешь, гнида! – опасно возмутился прохожий, и добавил извиняющимся и радостным тоном одновременно: - Ларс, ты что ли?
Парень поднял глаза и встретился взглядом с Гансом, таким же промокшим, несмотря на зонт, в который тот вцепился как утопающий в спасательный круг. По-видимому, это была его, Ларса, вина.
- Привет, Ганс, - дружелюбно поздоровался Нойвилль, хотя настроения у него совершенно не было. – Если ты к Фишеру, то он уже уехал.
- А тебя что с собой не взял? – искренне удивился белобрысый. – Я думал, вы всегда вместе ходите, где один там и второй, ну, ты меня понимаешь.
- Вообще он хотел, конечно, но тогда погода еще была сносной, и я думал прогуляться на рынок, купить Лине цветы.
Ганс рассмеялся и хлопнул парня по плечу, складывая зонтик и выкидывая его в ближайшую урну.
- Это достойно того, чтобы парням рассказать! Нойвилль ходит на рынок за цветами!
- Что в этом такого? – обиделся Ларс, увлекаемый Гансом в какую-то подворотню.
- Да ничего, кроме того, что половину тех, кто их там продавал, ты самолично оприходовал, - гоготал парень, неожиданно гибко лавируя в изгибах улиц.
- Куда мы идем? – сообразил, наконец, Ларс. – Я собирался домой.
- До твоего дома отсюда идти и идти, - резонно заметил Ганс. – Это на машине быстро. Сюда ты приехал с Фишером, значит, денег на автобус у тебя нет. Потому что если ты хочешь купить хорошие цветы, то пойдешь пешком, чтобы сэкономить. Дождь перестанет часа через полтора, от рынка до твоего дома минут пятнадцать ходьбы, а я живу прямо напротив. Вывод: резоннее дворами добраться до моего дома, обсохнуть, выпить чего-нибудь для согреву и уже тогда идти домой. Или сначала за цветами, тут уж тебе решать.
Ларс молчал, пораженный длинной логической цепочки, выстроенной туповатым, по мнению Фишера, Гансом. Дворами действительно оказалось намного быстрее, да и лило так гораздо меньше, потому что пробирались в основном под козырьками подъездов, а не по оживленной улице. Ганс жил на первом этаже старого жилого дома. Местами краска в подъезде была ободрана, чувствовался характерный запах, с верхних этажей доносились стоны и характерные всхлипывания, из чего Ларс сделал вывод, что чердак популярен среди парочек, которым некуда пойти. Ганс открыл дверь и отошел, пропуская гостя вперед.
Квартира Ганса оказалась небольшой и куда менее убогой, чем Ларс предполагал. Слева от двери – чистенькая кухня, туда Ларс заглянул в первую очередь. Небольшой белый стол, два табурета, черная пепельница в середине стола, газовая плита, шкафчики, полочки, веник с совочком – все как надо. Никакой горы немытой посуды в раковине, старый, дребезжащий, маленький холодильник, из которого Ганс тут же выудил две банки пива и полез в морозилку за пиццей. Следом за кухней по левой же стороне была единственная комната, служившая Гансу и кабинетом и спальней. Небольшой, явно раскладной, диван у правой стены. Напротив, ближе к окну – стол с компьютером. Новенький музыкальный центр и коллекция дисков. Ларс подошел к стеллажу и наугад вытащил пару экземпляров.
- Бетховен и… Rammstein? – удивленно прокомментировал свою находку Ларс.
Ладно Rammstein, но классика никак не укладывалась в понимание Нойвилля интеллектуальности Ганса. Белобрысый, по-видимому, очень смутился, забрал диски и поставил их на место.
- Фишер приучил, - признался он. – И к тому, и… к другому.
Ларс улыбнулся. Ингвар действительно был таким. Стремился сделать похожим на себя каждого, кто появлялся в его жизни. Или в чью жизнь он входил сам.
- А мне не нравится классика. Вот хоть убей, - доверительно сообщил Ларс. – Разве что в обработке какой-нибудь электронной. А насчет Rammstein … Да меня даже приучать, пожалуй, не надо было, и так вырос на этом.
Ганс благодарно улыбнулся и протянул гостю банку пива.
- Чисто тут у тебя, - заметил Нойвилль.
- Вообще у меня сегодня день рожденья, - неожиданно грустно заявил Ганс, с размаху плюхаясь на диван и умудряясь не расплескать пиво.
- День рожденья?! – воскликнул Ларс. – Что же ты раньше молчал! Пойдем, сходим куда-нибудь! А торт, торт ты купил? Я позвоню Фишеру, он…
- Не надо, - неожиданно резко отрезал Ганс. – Не надо звонить Фишеру.
Ларс поник и присел рядом, готовый выслушивать объяснения, которые, несомненно, должны были последовать. Ганс мрачно буравил взглядом темный монитор, поглаживая указательным пальцем края банки. Просидев молча минут пять и поняв, что Ларс ничего не скажет, пока не услышит объяснения его отказу, белобрысый тяжело вздохнул и сказал:
- Когда-то я был таким же как ты для него. Подающий надежды студент (меня он сцапал гораздо позже, чем тебя), идущий на диплом и проходящий практику в издании, где он был редактором. Тогда я относился к нему как к надоедливому шефу, который, конечно, ни черта не понимает в журналистике и только портит мои работы. Которые, кстати, были посвящены популярной теме мира во всем мире и счастливому сосуществованию нашей, увы, многонациональной страны.
Ларс рассмеялся, мигом представив себе возможные возражения Фишера по поводу тем и их изложения. Ганс натянуто улыбнулся и продолжил:
- Диплом я не защитил, это ясно. Фишер предложил мне работу, от нее я отказался. Я видеть его не хотел и подозревал его в том, что это он виноват в моем профессиональном провале. Я впервые увидел несправедливость мира и про себя звал его «Фишерман», ища в его внешности хоть какие-то намеки на еврейскую кровь. Естественно, не находил, и злился еще больше. А потом он спас мне жизнь. Знаешь, это ведь мы вдвоем заварили всё это. Я и Фишер. Все эти люди, и ты тоже – результат нашей работы, кадровой – его, воспитательной – моей. У него появились новые игрушки, меня он оставил в покое. Знаешь, когда-то эта квартира была дорогой и красивой. Он подарил мне ее просто так, потому что я жил с родителями, и не мог полностью погрузиться в нашу работу. Хочешь водки?
- Думаю, мне следует позвонить домой, - вздохнул Ларс. – Где у тебя телефон?
За окном темнело. Дождь не прекратился ни через полтора, ни через два, ни через пять часов. Порядком напившиеся парни сидели на кухне, курили, слушали музыку и говорили каждый о своем. В основном говорил Ганс, Ларс внимательно слушал, продираясь сквозь туманность водки и пива и не веря, не желая верить до конца в то, о чем Ганс говорит.
- Я все-таки думаю, что…
- А тебе не надо думать, - жестоко хохотнул Ганс. – Никому из нас думать не надо, пока есть он. Если он заметит, что ты думаешь – вышибет тебе мозги, и дело с концом.
- Да, он жесток, но ведь это оправданная жестокость, наверное.
- Возможно. У него свои представления о том, как всё должно быть.
- Может, я все-таки позвоню…
- Не сметь. Раньше мы каждый раз заваливались куда-нибудь вместе. Только он и я, никого больше из нашей команды. Никаких женщин, никакой попсовой хрени, только пиво, гренки, я и он. Однажды, в мой последний день рожденья, он отвел меня на концерт. Я стоял, потрясенный, чувствуя, как огонь проникает в меня. Он стоял рядом и смотрел на меня краем глаза. Он был серьезен. После этого дня… Мы никогда больше не собирались вместе. Это был его прощальный подарок. Я… я не понимаю, Ларс, как тебя угораздило попасться так просто.  Возможно, ему действительно стало одиноко, или я не оправдал его ожиданий, и этот концерт был проверкой, которую я не прошел… Ты интересен ему, пока умудряешься играть по его правилам и утирать ему нос. Пока удивляешь. Потом… Потом тебя ждет то же, что и меня. Слепая вера в его гениальность, бессильная перед фактами.
- Почему же ты тогда не уйдешь? – удивился Ларс. – Если тебе так плохо.
- А ты когда-нибудь пробовал представить себе жизнь без этого психа? – Ганс рассмеялся и закурил. – Это невозможно. Как Тилль в балетной пачке, например.
F;hre mich, halte mich,
Ich f;hle dich, ich verlass dich nicht …
- Вот типа того, - улыбнулся белобрысый, с помощью пульта заставляя Тилля замолчать.
Ингвар сидел в кресле, закинув ноги на подлокотник, и читал газету. Ларс сидел на диване, бездумно переключая каналы телевизора и раздумывая, не мешает ли он Фишеру читать. Вопрос об этом стоял в горле комом. Ларсу казалось теперь ненужным что-то у него спрашивать или проявлять инициативу в чем бы то ни было. С вечера, который Ларс провел с Гансом, прошло несколько месяцев. Май близился к концу, общие посиделки в пивнушках потеряли счет, расистские вылазки превысили порог успешности, о чем не уставали рапортовать в газетах. Незадолго до этого вечера Ганс с компанией попал в руки полиции, но отделался предупреждением. Ларс гадал, кто мог их сдать, ведь предугадать, куда двинется толпа националистов с четко выраженными намерениями, а главное – когда, и направить туда почти целое подразделение просто так не выйдет. Фишер отмалчивался, считая, что сделал свое дело, когда заплатил за каждого из них залог.
- Сегодня ты совсем со мной не разговариваешь, - внезапно сказал Фишер.
Ларс вздрогнул, повернулся к нему и понял, что тот давно уже отложил газету и смотрит на него поверх узких очков.
- Впрочем, я немного неточен сейчас. Ты в принципе перестал со мной разговаривать, - холодно продолжил Ингвар. – Этому есть какая-то причина? Или у тебя весенняя депрессия?
- Нет никакой причины, - Ларс пожал плечами. – Лина со мной тоже редко стала говорить.
Фишер снял очки и закусил дужку как учительница литературы.
- Но Лина твоя женщина, и она тебе изменяет, это можно понять. Ты мне изменять еще не начал, надеюсь.
- Но мы с тобой как бы и не…
- А ты хочешь?
- Твою мать, Фишер!!! – Ларс вскочил и запустил в него пультом.
Ингвар ловко увернулся и свалился с кресла, весело хохоча.
- Прости, Ларс, - донеслось с пола. – Просто у тебя была такая морда… Такая морда… Я не удержался.
Фишер снова забрался к кресло, закинул ноги на подлокотник и похлопал по соседнему. Ларс, крякнув, встал и переместился на указанное место. Фишер снова уткнулся в газету, и Нойвилль не совсем понимал, в чем смысл его присутствия на подлокотнике кресла, обитого красным бархатом.
- Ты совсем меня не любишь, - вздохнул Ингвар, дочитав колонку и запрокинув голову, чтобы лучше видеть собеседника.
- Если ты сейчас не прекратишь, я из тебя фарш сделаю, - пообещал Ларс.
- Мда? И как ты собираешься это сделать? – заинтересовался Фишер.
- Разозли меня – и узнаешь.
Фишер рассмеялся, сложил газету и бросил ее на журнальный столик.
- Но вообще я серьезно говорю. Ты стал редко приходить, в кабинет заходишь только по долгу службы, если мы ходим куда-то, то только с остальными, да и сидеть ты стараешься ближе к кому-то еще, - Фишер вздохнул, и Ларс почувствовал укол совести. – Давно ли ты лежал на больничной койке и спрашивал меня о причинах возникновения дружбы? Давно ли я говорил тебе, насколько я в тебе нуждаюсь, а ты говорил, насколько ты нуждаешься во мне? Да что с тобой, черт возьми, такое?!
Ларс поискал глазами пульт, не нашел, встал и выключил телевизор вручную. Затем вернулся на подлокотник, взглянул на Фишера сверху вниз и ответил:
- Наверное, это потому, что у Ганса был день рожденья, а ты даже не позвонил.
Фишер мгновенно помрачнел и отвернулся, продолжая по инерции покусывать дужку очков и покачивать тапок на кончиках пальцев.
- Однажды он начал вести себя так же, как ты, - сказал он полчаса спустя. – Перестал звонить, перестал приходить, перестал разговаривать. Мне казалось, в этом есть какая-то причина, и я не стремился узнать. Я был одержим идеей найти Клауса как можно скорее, мне казалось, что я уже близко, и скоро все разрешится. Ганс продолжал выполнять свои обязанности, и я успокаивал себя тем, что он просто стал взрослее, и больше не нуждается во мне для того, чтобы совершенствоваться. Он был со мной, когда это случилось, он помнит еще мою жену и сына. Мы через многое вместе прошли, и вот однажды, после концерта, на который я привел его в надежде, что он заговорит со мной хотя бы после этого, Ганс отдалился окончательно. Я смотрел на него, и даже не слышал песен, хотя всё внутри меня вибрировало от звука. Он взглянул на меня только один раз, и после концерта затерялся в толпе.
- Мне кажется, он так же как и я почувствовал свою ненужность, - решился сказать Ларс.
- Ненужность? – воскликнул Фишер. – Ты с ума сошел? Я когда-нибудь говорил, что ты не нужен мне? Это ты отказался ехать со мной в тот день и отказываешься до сих пор!
- Ты говоришь как ребенок.
- Да, я говорю как ребенок, потому что тебе не понять, что это такое – возвращаться в огромный дом, где ты будешь спать один! У тебя есть Лина, пусть она и ходит налево, но не говори мне, что ты не получаешь взамен больше, чем можешь желать! У тебя есть Лотар, пусть он и дерет твою жену, но, черт возьми, он никогда не отказывался прийти к тебе! Именно к тебе, мать твою! Почему после всего, что я для тебя сделал, ты считаешь возможным вот так поступать?!
Фишер впадал в бешенство, это было видно по его глазам. Ларс почувствовал себя неуютно, но не мог не признать, что всё это выглядело так, будто они с Гансом, и бог весть сколько еще народу попользовались положением Фишера, его возможностями и состоянием, а исчерпав надобность в нем, перешли на другой уровень, забыв поблагодарить. Ларс встал и направился в кухню. Достав из холодильника пиво и сцапав со стола оставшиеся кусочки пирога с мясом, он вернулся на свой насест и протянул добытое Фишеру. Ингвар взял, подозрительно косясь на Ларса, вздохнул и уселся в кресле как нормальный человек, откинувшись на спинку и положив ноги на журнальный столик.
- Иногда мне кажется, что мы с тобой поменялись ролями, - улыбнулся Ларс. – Еще недавно я говорил бы то же, что говоришь ты сейчас, и ты точно так же пошел бы на кухню и заткнул бы меня чем-нибудь вкусным. Мне всегда казалось, что ты скуп на эмоции, и немного не понимаю, как реагировать на то, что сейчас вижу, извини. Ганс слушает Бетховена, потому что это нравится тебе. Я не удивлюсь, если он читает те же книги и смотрит те же фильмы. Я был у него дома, там чисто и уютно, хотя куда более одиноко, чем тут у тебя. Он говорил мне о том, что однажды ты бросишь меня так же, как и его, что мы для тебя всего лишь игрушки, и когда становимся неинтересны – ты уходишь, что…
- Это я становлюсь вам неинтересным, давай называть вещи своими именами, - резко заметил Фишер. – И если ему так без меня плохо – мог бы и сам поговорить об этом.
- Думаю, он боится, - задумчиво проговорил Ларс, откусывая от куска пирога Фишера и отпивая пива из его банки. – Что если заговорит об этом, ты окончательно укажешь ему на дверь.
- Идиот, прости господи, - Фишер отправил кусок пирога в рот, спасая его таким образом от посягательств Ларса. – Сейчас же пойду к нему и поговорю. Ты ведь подождешь меня здесь? Или пойдешь домой? Хотя, идти домой я бы тебе не советовал, ведь ты обещал Лине, что останешься у меня на ночь, мало ли что…
- И не стыдно тебе копаться в моих ранах? – кисло поинтересовался Ларс.
- Я не копаюсь, я спасаю ваш шаткий брак, - ответил Фишер из соседней комнаты.
В дверь позвонили. Ларс подпрыгнул от неожиданности, он не привык к тому, что к Фишеру может кто-то прийти так поздно. Точнее, так рано. Часы показывали половину пятого утра.
- Я открою! – Фишер выбежал из комнаты, на ходу застегивая рубашку. – Кого принесло так рано?
- Может быть, тебе стоит подождать с Гансом? – резонно заметил Ларс. – Рановато как-то для дружеского визита.
- Думаю, ты прав. Поедем к нему вместе перед работой, - Фишер открыл дверь и замер на пороге. – Ан нет, мы никуда с тобой не поедем, Ганс пришел к нам сам. Привет, дружище, ты чего так рано?
- Солнце восходит, - донеслось из-за двери. – Интересно… Что мне приснится?
Ларс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучал выстрел. Уши заложило, и он не слышал мягкого стука, с каким тело Ганса падало на землю. Он видел только, как метнулся вперед Фишер, подхватывая его. Ларс не мог подняться. Ноги внезапно сделались ватными, кишки будто сжала стальная рука, к горлу подкатывала тошнота от запаха крови, смешанного с запахом поздней весны и мокрой травы. Он открывал и закрывал рот, хватая воздух как рыба, выброшенная на берег. Глаза жгло, все вокруг будто застилало пеленой тумана. Он протянул руку, она не нашла поддержки, Ларс упал и ползком добрался до двери. Фишер стоял на крыльце, держа на руках обмякшее тело Ганса и внимательно глядя в остатки его лица. То ли он устал держать его, то ли руки отказали ему, как тело отказывало Ларсу, но когда Нойвилль подполз ближе, тело Ганса с мягким стуком опустилось на землю прямо перед ним, обдав его кровавыми брызгами и чем-то еще,  кусочками чего-то липкого, мягкого, и…
- Не смотри, - донеслось сквозь пелену тумана. – Не смотри, не смотри, не смотри, не смотри, не смотри…
Ларс поднял голову. Фишер стоял на коленях, вцепившись пальцами в волосы.
- НЕ СМОТРИ НА МЕНЯ!!!!!!
Остекленевшие глаза Ганса безжалостно жгли его. Мир взорвался. Ларс подполз к Фишеру, обнял  сзади и закрыл ладонями его глаза. Пальцы Ингвара безжалостно вцепились в руки Ларса, царапая, пытаясь убрать. Нойвилль держал крепко, и отпустил только, когда Фишер относительно успокоился и безразлично обмяк, прислонившись спиной к его груди. Ладони оказались мокрыми. Ларс подхватил Фишера под руки и буквально втащил в дом. Усадил в кресло, завернул в плед, приготовил чай, позвонил в полицию. Прошло несколько часов, прежде чем все было кончено, Ларс говорил что-то, давал показания, Фишер сидел в кресле, бездумно глядя в одну точку. Было около семи, когда полицейские уехали, а тело увезли в морг. Ларс закрыл дверь и окинул Фишера критическим взглядом. Мужчина был весь в крови Ганса. Ларс осторожно присел на подлокотник и положил руку на его плечо. Ингвар вздрогнул как от удара и медленно перевел на него взгляд. От этого взгляда защемило сердце. Пустой, абсолютно пустой, безумный, с болью где-то в самой глубине.
- Не уходи, - хрипло попросил он, невидяще глядя на Ларса и протягивая руку в пустоту, словно слепой, ищущий опоры. – Не уходи сегодня. Не оставляйте меня одного. Пожалуйста. Не оставляйте меня одного…
Ладонь Фишера встретилась с ладонью Ларса. Пальцы переплелись, руки сжались. Фишера еще трясло. Ларс отвел его в душ. Ингвар вышел через полтора часа. Нойвилль перекинул его руку через плечо и повел по коридору в спальню. Самому спать не хотелось. Было десять утра, когда Ингвар, наконец, заснул. Ларс достал плеер, установил случайное воспроизведение и воткнул наушники в уши, устраиваясь на большой кровати поудобнее.
Und der Haifisch der hat Tr;nen,
Und die laufen vom Gesicht.
Doch der Haifisch lebt im Wasser,
So die Tr;nen sieht man nicht…
Рука Фишера до боли сжала его собственную руку. Ларс повернул голову. Ингвар лежал, уткнувшись носом в подушку. Уголки рта опущены, брови сдвинуты, дыхание частое и тяжелое. Ларс погладил его по внутренней стороне запястья, и хватка ослабла.
- Акулы, говоришь, тоже плачут, - усмехнулся Ларс. – Да только слезы их… В действительности всего лишь морская вода, стекающая по щекам.
Солнце действительно появилось. Ларс закрыл глаза.