Ванечка

                С благодарностью Джиму и Делле Диллингем Юнг…



Звали его Иван, так и называли.
Только иногда мать наедине чуть тише произносила «Ваня», и тогда в этом имени открывалось теплое, знакомое и непривычное… но это редко случалось. Хотя, наверно, он был любимым ребенком, просто как-то само собой сложилось так, от отца пошло, никто этого не показывал, не выражал прямо, а потом и привыкли. С самого детства все звали его только по взрослому «Иваном», даже бабушка.
Также и воспитывали: не сюсюкались с ним, не носились, напроказничал, разбил что-нибудь, испачкал – не говори ничего – иди исправляй, убирай за собой. «В словах толку мало» - повторял отец. Мать молчала.
 В 9 лет Иван был полностью самостоятельным мальчиком.
Дома мыл раковины, посуду, пылесосил, выносил мусор. Сам ездил в школу на метро. Учился стабильно. На «литературе» и «русском» руки не тянул, но как началась алгебра с физикой – увлекся. Сначала стало любопытно, потом интересно, а потом  серьезно, начал читать специальные журналы, книги: «Изобретатель», «Юному физику», «Волшебный фонарь», особенно по оптике ему нравилось. Отец одобрял, даже хвалил, иногда даже по голове трепал. Однажды, когда Иван ставил в темной ванной очередной опыт с закрепителями…  а соседи снизу пришли жаловаться, отец не ругался, только спросил: «Что там у тебя льется?» Вообще-то отец итак никогда не ругался, не то, чтобы бить или наказывать. У него был свой, особенный метод: если ему что-то не нравилось – он смотрел. Он умел так посмотреть, так сказать  взглядом, что становилось холодно под языком и ясно до звона. Но в тот раз он смотрел не всерьез, по-домашнему и казалось, даже рад был чему-то, как вспомнил что-то забавное.
По дороге со школы Иван покупал хлеб у Сашиной бабушки в магазине, она-то, как раз, и звала его Ванечкой, отчего Ивану хотелось поскорее уйти. Дома, как приходил со школы, умывался, как полагается, ел, сразу садился за уроки на завтра, и только после этого шел гулять. Нет, конечно, его никто не заставлял. Самому так было проще, спокойней. Наперед, впрок ничего не брал себе, но и в долг не оставлял.
Копил деньги на плеер, копил вкладыши с машинками, копил баночки, не матерился, плавал хорошо, из рогатки стрелял, но не в кошек и не в стрекоз, носил крестик на белом шнурке, не плакал и вовсе не был занудой. Ребята во дворе его уважали, а Ленка думала, что любит, но потом её родители поменяли квартиру...
А гуляли они здорово, весело. Осенью и весной лазили в лесу и по котловану, зимой на горках катались, в хоккей играли, летом ездили на пруд купаться и раков ловить. Здорово. В одном только не повезло Ивану: надо было раньше всех возвращаться – в 10, ни раньше, ни позже. Ровно в10.  «В 11 в постели должен лежать. Не хочешь – не спи». Так обычно и лежал в постели часов до 12, до 2, а то и дольше… лежал так каждый день до 14 марта 2003-го.
Вечером, после семейного ужина, отец позвал его к себе, закрыл дверь, сказал «сядь» и ещё:
-  Не знаю, что ты там себе думаешь, но я тебе скажу. Всё, Иван. Закончилось
   детство. Теперь ты взрослый. С этого дня ты больше не мальчик 
   – теперь ты мужчина. А мужчина должен понимать это и чувствовать
   ответственность. Так что смотри...  Ни я, ни мать не будем тебе говорить,
   больше что делать. Сам должен знать. Если не знаешь – спроси, подскажем,
   но лучше всегда своей головой думай, быстрее научишься. Семью
   заводить не торопись, с девками тоже… берегись. И начинай строить свою
   жизнь. Понял? И мой тебе совет, строй как нравится, но только запомни, 
   что не построишь, если сам себе нравиться не будешь.
- Угу.
- Чего угукаешь?
- Ну, понял я...
- Делай так, чтоб себе по совести стыдно не было. Так жить проще. Ну, иди
  … нет, постой, я тебе главного не сказал… мать береги. Теперь ты ей
   обязан.
- ...
- Скажи.
- Да я и сам знаю, чего ты?..
- Хорошо… ладно… и… с днем рождения, сын.
 Иван, кивнув и там и оставив голову, пошёл к двери. Смутное чувство, похожее на большую невыраженную мысль, ходило по всему телу. И ещё это последнее «сын», как-то странно звучало. Он и сам знал всё это раньше, но теперь все-таки не мог понять до конца, как же случилось… и закончилось так...  У двери он вдруг вспомнил, дернул голову вверх, повернулся и, глядя в сухое, задумчивое отцовское лицо, громко спросил:
- А гулять теперь, сколько хочу можно?
Отец кивнул. Иван сделал бодрый шаг к двери, но услышал…
- Стой! – за спиной и вздрогнул, левая нога его сначала медленно опустилась, а потом  шаркнула автоматически в сторону. В одном коротком и остром слове Иван снова узнал своего отца.
- Повтори.
- Что?
- Что ты только что сказал.
- А что?
- ...
- Да я не знаю… про то, что гулять что ли…?
- ...
- Я сказал… ну, гулять теперь мне можно сколько захочу, да?...
- Так. А я тебе перед этим, о чём говорил?
- Как…
- … 
- …
- Я тебе говорил о том, что ты взрослый. Что ты должен о своей жизни 
  думать!   
-  Ну… я …
- Иди и реши для себя, сколько тебе ещё гулять! Иди… Гуляй.   
Когда дверь за спиной тихо захлопнулась, смысл отцовских слов окончательно ясно встал в его голове, хотя последнее «гуляй» прозвучало сомнительно, мягче, вроде как разрешение. Хотя кто его знает? Да и какая разница. Именинник оделся и «послушно» вышел на улицу. Солнце уже закатилось. А сама долгожданная мысль о том, что теперь можно не возвращаться домой в ненавистные 10, казалась не только безнадежно испорченной, но даже глупой с самого начала, а ведь он так давно ждал её! Тогда он ругнулся и тут же плюнул горячо про себя: «Я могу вообще не вернуться!», но потом сразу вспомнил про маму, достал жвачку.

                ***

Через год Иван поступил во ВГИК на операторский в мастерскую Невского. Как мама обрадовалась!
Отец тоже видно был рад, похвалил, по голове потрепал, но когда одернул руку – больше не улыбался. Такая была у него привычка: если давал волю чувствам на миг, то потом компенсировал весомым молчанием и как будто стеснялся. 
На экзаменах Иван познакомился с Артемом и Ксюшей.
Артем не поступил, а Ксюша поступила. Так что на первом занятии, на первом вступительном семинаре по мастерству сели за одну парту. Она спросила:
- А поскольку здесь пары, не знаешь? 
- Не знаю... щас скажут, наверно.
- …надеюсь по часу.
И они стали слушать.
На второй день перезнакомились все в группе. И стали учиться. 
И хотя они Ксюшей виделись всего на 2 раза больше, чем с остальными,  одногруппники приняли их за давних знакомых, чуть ли не за старых друзей. Да и сами они чувствовали себя так, даже странно. Может потому что оба с «юга» - удивлялся Иван.
Вместе ходили в столовую: с утра обычно вдвоем, а днем с ребятами, чаще с Кириллом и Аней, и с Машей, а ещё с Димой, и иногда с Леной со второго курса, её Дима знал.
А через неделю Кирилл с Машей стали встречаться.
Однажды вошли в институт, взявшись за руки (правда, никто этого не видел). Занятия шли как обычно; так что все догадались только в столовой. Иван почти сразу принял как есть, а Ксюша… ему показалось, смутилась.
Да, смутилась. А почему? Не мог понять в самый первый момент. Почему же она смутилась? В следующую секунду Иван снова обратился к новому положению Кирилла и Маши, а в третий момент принял факт, как он есть и сразу привык. Только подумал: «да они подходят друг другу» и «как я сам не заметил?»
Мысль, воспоминание о сцене в столовой вернулась к нему снова в метро, по дороге домой. Короткое воспоминание – лицо Ксюши. «Ведь смутилась...?».
И тут шальная, спонтанная мысль: «А если из-за меня?... нет… вдруг я ей … нет - успокаивал себя Иван и сразу опять повторял вдруг…?». 
На кольце его отношение к Ксюше переменилось. 
Ему, конечно, было приятно; только уж совсем как-то неожиданно.
До сих пор он ни разу не думал о ней, как о девушке. Не правда.
В первый день, когда они только познакомились, он что-то такое представил себе. Представил и забыл. И тут...
Целый день дома он думал, так что в конце даже устал. Перед сном говорил себе: «Она же красивая. Да. И умная. Мы ведь сразу как-то с ней… начали общаться… просто не замечал, да… не воспринимал… красивая и… интересная… интересная… сколько интересно сейчас… пары по часу… по часу… без звонков… не воспринимал… звонков…красивых…нет…»      

                ***

На другой день, в пятницу, Иван проснулся в  новом настроении. Бодрый, полный сил, уверенный, смелый и чистый. Готовый принять любой неожиданный поворот, а в самый острый момент высунуться из окна и заорать: «А-а-а!». 
Он побрился, умылся, поел, оделся, крикнул с порога: «Пока» и полетел в институт. Даже книгу в метро не стал читать – не читалось. Смотрел на людей – хоть смотрелось, но не о том думалось. А о чем думалось? О другом. Как говорят, обо всем сразу и ни о чем конкретно. Только имя все время крутилось, а так… 
Приехал в институт, сдал куртку в гардероб, направился в класс.
В классе сидел молчаливый Митя и Аня с Димой (другим Димой).
- Привет.
- Привет, как дела?
- Нормально.
- Нормально, да? У меня тоже... чё у нас щас?
- Иван Грозный.
- Тезка что ли.
- Точно, тезка твой.. смотрел?
- Неа.
- Я тоже.
- Ну, даешь…
- Чего?
- Ничего… «Грозного» не смотрел… Мить?
- …?
- Ты «Ивана Грозного» смотрел?
- Смотрел.
- Ну, как?
- Хороший фильм.
- Хороший… да, ладно… надо сходить,… а чего нас народу так мало?
- Не пришли ещё.
- Это я вижу. Придут хоть?
- Придут.
«Куда денутся» - повторил за товарищем Иван и подумал, что Дима, когда вырастет, так, наверно, будет говорить. Будет оператором. Большим, серьезным, мастеровитым. А Митя может и не будет оператором. Не понятный он какой-то, этот Митя. Вроде и хочется с ним пообщаться, узнать, почему он постоянно молчит, один все время, но как представишь – подошёл – сразу пропадает охота. Навязываться? Если б хотел – говорил. Зачем тогда поступал, если не хочет быть оператором? Хотя откуда я это взял? Он хочет. Хочет, но знает, что у него не получится, поэтому молчит. Нет. Он, кстати, будет самым лучшим из нас, знаменитым, изобретет что-нибудь и разговорится, нет, он все равно будет молчать. А все будут считать его большим, серьезным оператором себе на уме. Лучшие режиссеры будут звать его…
- Всем привет. – сказала Ксюша.
- Привет, - ответили ей все, кроме Мити, он только голову поднял.
 Иван обрадовался и заволновался, но потом сразу прошло. Он вспомнил, как
 они всегда общались. Она подошла к нему, села рядом.
- Как дела?
- Нормально. Ты как?
- Я хорошо. Вчера, представляешь, билеты выиграла по радио!
- Какие билеты?
- На выставку. Фото. Пойдём?
- Пойдем.
- Так, знаешь. Еду, настроения нет никакого, и слышу, по радио билеты просто так раздают. На концерты, еще куда-то. И уже передача заканчивается; ведущая говорит «что-то на выставку никто у нас не хочет идти». А выставка у них там самое крутое. «Но если все-таки кто-нибудь до сих пор не успел, но хочет посетить замечательную выставку знаменитых французских фотографов, пожалуйста, у вас ещё есть время послать смс на наш номер». Ну, я взяла и послала…
- И чего, они тебе перезвонили?
- Через 2 часа. Эта самая ведущая позвонила, говорит «приезжайте,
  забирайте билеты».
- А когда выставка?
- Сегодня.
- Сегодня?
- Ну, да. Пойдем?
- Ну, пойдём.
- Только надо билеты сначала забрать на «Новокузнецкой».
- Когда?
- Вообще-то, она сказала до 4-х…
- Ну ладно. Заберем.
- Круто, а потом на выставку!
- Да. Я в детстве тоже пару раз участвовал в этих викторинах, но ничего
  не выигрывал.
- Я тоже!
- Да?
- Да. А теперь вот видишь, повезло.
- А может… сейчас к ним съездим?
- Прямо сейчас?
- А чего? Все равно будут фильм это показывать… «Иван Грозный»
  Эйзенштейна…
- А я не смотрела.
- Да я тоже, но его по любому ещё сто раз покажут.
- Только давай в столовую сначала сходим. Я голодная.
- Пойдём.
И они поехали на радиостанцию «Говорит Москва». Ксюша вела машину, Иван сидел рядом. Всю дорогу болтали. Весело болтали о том, о сем, слушали музыку, смеялись, хохотали. Здорово.
Забрали билеты. Поехали на выставку в «Манеж». Выставка называлась: «Любовь, как сон, по-французски».
Плохая выставка, не интересная, даже можно сказать не красивая. Гламурная. Да. Так что Иван и Ксюша быстро прошли её, выпили по стакану сока и оказались снова на улице. А на улице было так противно, сыро и холодно; ветер прямо цеплялся в лицо. В кафе оказалось куда лучше, гораздо уютней. Заняли маленький столик в тусклом углу, заказали вино. И тут Иван снова заволновался. Заволновался и успокоился. Причины-то не было. Наоборот, все казалось таким замечательным, таким естественным и неповторимым, что ему захотелось  всё ей рассказать. Всё! Всё рассказать ей! Про маму рассказать, про бабушку, про лето, про детство, про то, как они с пацанами раков ловили, и даже про то, как Ленка потом переехала... Но ни о чём из этого он не вспомнил, ему только хотелось, но он не вспомнил. Вместо всего, он спросил:
- А почему ты на операторский поступала?
- Честно? Не знаю… мне папа посоветовал. Ну…и… я не жалею.
Вместо всего они пили вино и говорили о фильмах, о книгах, о мыслях и о том, что такое «некоммуникабельность». Он то и дело отвлекался и думал: «Черт, какая же она красивая! умная! и как же с ней интересно!».
В какой-то момент Ксюша отлучилась – а он выкурил сигарету меньше чем за минуту, затяжка за затяжкой.   
Заканчивали так:
- Знаешь… так приятно здесь…
- Мне тоже…
- Классный вечер.
- Да… классный…
- Спасибо тебе.
- …И тебе…
-  Здорово.
- Да… Давай, может, ещё как-нибудь сходим куда-нибудь. На какую-нибудь «Любовь по-бразильски» или там…
- На «Суку-любовь».
- Ну, да. Или… я, кажется, пьян немного.
- Ты пьян?! Нет! – и она успокоительным жестом положила свою горячую руку ему на бедро.
Он вздрогнул. Она это заметила, но не смутилась. Наверно, сначала всё получилось само собой, случайно, но потом она заметила и захотела поцеловать. Наверно, она тоже была чуть пьяна. Только он почему-то слишком разволновался, занервничал. Вскочил с места и… ткнув в пепельницу едва прикуренную сигарету, решительно сказал:
- Пойдём.
- Ну?! давай ещё посидим.
- Пошли.
- Ну, ладно… пойдём… если ты…
Да, действительно, она была пьяна. 

                ***

В субботу и воскресенье они созванивались. И чувствовалось – оба знают, думают что-то такое, о чем молчат. И чувствовалось – было томительно трудно молчать об этом, ну и конечно, приятно обоим.   
Увиделись только в понедельник.
Ксюша в первый раз поцеловала его в щеку: «Привет».
Определенно. Это был знак. А на большом перерыве, в столовой, она в первый раз  назвала его «Ванечкой». Заметила, что забыла взять приборы, повернулась и, как ни в чем не бывало, произнесла:
- Ванечка, возьми мне, пожалуйста, ножик и вилку. Ложку не надо.
Иван доставал два ножа, две вилки, ложку и стопку салфеток…
Но о чем он думал? Что он чувствовал? Что он переживал?
Во-первых, он не ожидал! Никак не ожидал! То есть, мог ждать чего угодно, но не этого. И не так. Банально! Ванечка, возьми мне, пожалуйста, ножик… Что это такое?! Как непривычно! Мама! Ванечка! Что это?! Разве я – Ванечка? Нет! Нет! Нет и нет! Я не Ванечка! Я – Иван. Ну – Ваня, но никак не Ванечка. Не Ванечка никакой! Но ведь мне же понравилось? Да, мне понравилось! Это потому что от неё. Потому что она мне нравится. Черт!   
- Проходите, пожалуйста, - послышался любезный голос за спиной. Иван дернул вперед свой поднос, так что несколько капель компота перелились через край. 


С этого дня Ксюша начала называть его Ванечкой.
Сначала изредка, иногда, потом всё чаще, а уже через месяц по другому к нему и не обращалась, исключительно «Ванечка».
Иван молчал. Он терпел. Не мог же он сказать ей, не называй меня так! Хотя мог. Но она бы не поняла. Начала бы спрашивать: «Тебе разве не нравится? Но почему!? Это же уменьшительно-ласкательное. Ванечка». А отвечать на такие «невинные» вопросы он точно не мог!
Она бы не поняла. Она и так не понимала, хотя и думала наоборот…
Но самым поразительным было то, что ему в глубине души нравилось, когда она так его называла. Нравилось и не нравилось. Вот так.
С одной стороны он понимал, что она делает это, как бы от нежности, как бы любя. Но с другой – ему казалось… такая была навязчивая мысль, что она… может, это специально делает. Со злости. Мнилось ему, что она в тайне на него обижается за что-то и таким образом мстит.  Как будто любит и мстит. А может, мстит, за то, что любит? Или не так совсем!
Это двойственность, двуличность мыслей и чувств не давала Ивану покоя. Он ощущал собственную неуверенность, а это бесило.
Он не знал, что ему делать? Нужно ли ей говорить? Да и что сказать?
Одно только знал точно: «Рано или поздно я разберусь. Девчонка меня не обломает».

                ***
 
Ещё через месяц «уменьшительно-ласкательное» прилипло к нему совершенно. Все на курсе стали звать его Ванечкой. И в этом не было абсолютно ничего приятного.
Как так произошло?! Как же могло так случиться?! Со мной?! – Задавался Иван без толку. Только одно имя бесполезно крутилось в его голове, а так…
Он не мог вспомнить… Не мог понять… Он не видел…
Первый раз в жизни Иван ощущал себя растерявшимся, неуверенным мальчиком. Теперь он утешался её же слабыми, прежними доводами. Говорил себе перед сном: «Ну, правда, подумаешь? Ну, Ванечка. Всех же Вань так называют. Ну и что? Ну и что, что меня не называли? Ну вот, значит... ванечка!» А потом срывался и кричал, пряча голову в стену: «…! Я Иван! Иван! Иван!» 
В один из таких пиковых моментов сомнения, лежа у себя на кровати и бездумно глядя в кино, он вспомнил праздничный ужин, слова отца: «Если не знаешь – спроси, подскажем», потом вспомнил: «Но лучше своей головой думай - научишься». Засомневался. Потом вспомнил про маму. Потом решился и встал.
Отец сидел на диване на кухне, смотрел телевизор.
- Бать?
- Что?
- Мне поговорить с тобой надо.
- Что такое?
- Я… может ты  это... послушаешь. Я серьезно.
Отец снял очки, удивленно взглянул на сына. Он бы, конечно, никогда не отвлекся от телевизора, если бы не исключительность ситуации. Сын не часто подходил так к нему, поэтому теперь ему естественно стало  любопытно. 
- Бать, я это… посоветоваться.
- …
- Я это… ну, короче…
- Давай как есть.
- Я…
- …
- Только ты пообещай… что поймешь…
- Если скажешь, что ты наркоман – не пойму. Сразу тебе говорю.
- Да нет…
- Давай тогда. Пойму.
- Точно поймешь?
- Хватит мазать, слышишь. У меня фильм идёт.
- Короче, ну… меня короче в институте все «Ванечкой» называют.
- Ванечкой? И чего?
- Ну не знаю… не привычно как-то…
- Не привычно?
- Ну да…
- И всё?
- Ну да…
- Да, Иван, что угодно мог предположить, но это... да… 
- Я серьезно…
- А я что, шутки шучу? Не знаю… не знаю.
- Ну, скажи?! Ты же говорил, что подскажешь, если что.
- Если что?! Да. Подскажу. Но здесь-то ведь… нет ничего.
- Как нет?! Они меня так называют…
- Правильно, это же твоё имя.
- Это не моё имя!  Меня Иван зовут, а не Ванечка!
- Как разница. Имя-то одно.
- Есть разница! Есть! Не одно имя! Не одно!
- …
- Ты же меня так не называл! Почему?! Если имя одно?! Почему
   тогда  вы меня так не называли?! А?! Почему?!!
-  …
- Значит не одно имя!
- Ты давай не ори тут!
- Я не ору!.. Ну, скажи, что мне делать?!
- …
- Ну, что ты смотришь? Скажи!
- …

Но отец молчал. Он молчал и смотрел. Такая была у него привычка. Свой, особенный метод. Если ему что-то не нравилось – он смотрел. Он умел так посмотреть, так сказать взглядом, что становилось холодно под языком и ясно до звона. Только теперь в этом взгляде Ивану ничего не было ясно.
Отец не мог сказать ему ничего.
Зато многое было во взгляде сына...





                P***S


А летом у Кирилла и Маши родился сын.
Назвали мальчика Иваном, но называли чаще Ваней, Ванечкой и Ванюшей.
Также и воспитывали…   

       

 


   

          
               

   
         





                22.2.7!