Не сказка

Это случилось почти 10 лет назад. Я тогда был ещё совсем ребенком. Теперь мне 21. Но до сих пор я помню тот день лучше всех остальных дней моей жизни. Иногда я вспоминаю его, иногда он мне снится отрывками. Только в последнее время я всё чаще стал думать, стал сомневаться, а вдруг ничего на самом деле  не было? Я лежу, не могу уснуть и мучаюсь – что же такое я видел? Может это всего лишь детское воображение, подогретое полуденным солнцем? Может, сказалась усталость, воспаленные нервы? А, может, и вправду… нет, конечно, бывает. Ведь я видел! Ладно.
  В то лето мы с братом как обычно гостили у бабушки – в деревне Чертки под Воронежем. Как всегда, как всякое лето, с утра до вечера бегали с деревенскими ребятами по окрестностям, играли, купались, ловили рыбу, гоняли уток, строили шалаши, плоты, объедались шелковицей, клубникой, малиной, дрались на мечах и только иногда после обеда быстренько делали что-нибудь на огороде, чтобы опять поскорей убежать уже до темноты. Мы были обычными счастливыми детьми. Жили одним мгновеньем без всяких умственных упражнений. Одними глазами, одним живым, нескончаемым впечатленьем. Даже наши чудесные детские сны уходили бесследно, как только мы просыпались. Мы никогда не помнили их и никогда не рассказывали, потому что жизнь наяву была в 100 раз интересней.
  Тот день был в июле и начался как обычно, как начинались все дни в деревне: где-то там, в темноте за калиткой, закричал первый петух. Его хриплый голос сквозь сон про себя вдалеке я подумал: утро, значит скоро вставать. Потом петухи кричали ещё и ещё, но уже не тревожили. Я знаю – кричат петухи; я смотрю последний сон ночи. Поворачиваюсь на бок, я чувствую тепло и тяжесть толстого мягкого одеяла. Слышу бабушкины шаги в передней, на кухне, она начинает готовить, снимает крышки, двигает сковороды, зажигает огонь. Я, наверно, чувствую запах утренней ещё не сваренной каши. Я знаю – брат здесь. Брат спит рядом и ему сейчас также как мне хорошо. Всё это проходит в моей голове как туман, задним фоном, тогда как перед глазами встают одна за другой цветные картины из сна. И я бегу, гонюсь за ними, я хочу видеть их всё быстрей и быстрее. Я услышал сигнал и боюсь опоздать. Боюсь не успеть увидеть, чем кончится эта погоня. Так интересно. Но каша уже разварилась, и брат засопел, заскрипела кровать.   
Я отворачиваюсь от стены и открываю глаза. Через секунду глаза открывает брат, он всегда чувствует, когда я просыпаюсь. Улыбнулся спросони. Мы оба как всегда рады – мы снова вместе. Бабуля зовет нас: «Вста-вай-те». Нам весело, мы смеёмся – просто так и ещё оттого, что день сразу же начался с тайны. Она то не знает, что мы уже встали.
  Мы в наших спальных рубашках до колена, конечно, не в старорусских, а в обычных советских хлопчатобумажных рубашках, они остались от деда и теперь мы в них спим. Босые и заспанные бежим на улицу умываться. Когда пробегаем мимо стола, бабушка поворачивается на нас и улыбается, а потом, спохватившись, кричит в след: «Куда босые?». На ней халат в цветочек, по локоть закатаны рукава, её ладони в муке. А на улице свежий, чуть промерзший с ночи запах травы, росы и пионов, что растут возле нашего дома. А над берёзовым лесом, за речкой, лёг уже бледный розовый полукруг. Светает. Скоро рассвет. День будет теплый.   
  Пока брат умывается, сегодня он прибежал к умывальнику первым, я переминаюсь на месте, растираю гусиную кожу на руках и на ляжках. С нетерпением жду, когда он закончит, тороплю его, тереблю и толкаю. Голые ступни чувствуют голую землю. Земля хотя и твёрдая, но под пятками проминается, и остаются ровные такие следы-ванночки. Земля хоть холодная, но вода из колодца ещё холоднее – обжигает, напрочь смывая последнюю сонную дрёму. Как только кинешь первую горсть на лицо – сразу забудешь и о ногах и о коже, и вспомнишь только тогда, когда ступишь обратно на ровный обтесанный пол в доме – станет так непривычно, как затекли ступни, сами как деревянные, но это только секунду.
 Это так только – память, тогда мы об этом не думали. Замечали, конечно, но не отмечали. Подумаешь, босой ногой наступить на стылую землю. Что в этом такого? А теперь это важно. Теперь эти мелочи – много. Почему? Почему теперь так приятно бывает замёрзнуть, пройтись босиком по влажной, холодной и гладкой земле?
 Дома нас уже ждёт завтрак – стол. На столе кувшин с горячим брусничным компотом, тарелка с блинами, каша в кастрюле, хлеб в плетёнке, 2 наши тарелки по краю напротив стульев, по бокам ложки. У нас у каждого своё место. Бабушка уже поела и теперь только кормит нас, наблюдает, как мы едим.  Кладём себе сами, кто, сколько съест, точнее, сколько думает, что он съест. Едим молча, только пересматриваемся и просто так, без причины смеёмся, бабуля же делает вид серьёзный, даже сердитый немного, смотрит на нас и то и дело вставляет: «Хлеб бери. Компоту подлей». Когда видит, что сыты – успокаивается, уходит дальше хозяйничать. Мы же доедаем, и теперь без присмотра веселимся открыто: сначала под столом толкаем друг друга ногами, перекладывать остатки каши друг другу в тарелку, потом слюнявить, мять хлеб, лепить шарики, кидать вверх и ловить ртом. Не всегда получается. Бабушка, конечно, всё это знает. Из дальней комнаты доносится её: «Федя, а ну-ка иди сюда!». Это она кричит брату, но я тоже иду – мне интересно, что там такое.
- Это чьё?
- Моё.
- А как оно тут очутилось?
- Не знаю.
- Не знаешь?! Я зато знаю. А ну давай бери тряпку и всё замывай хорошенько. А ты что стоишь?  – это мне – Кровати кто заправлять будет? А ну марш вперёд правой. Пока кровати не заправите, да тут всё не уберёте – никуда не пущу.
 Вот так. Я иду заправлять кровати, а Федя за тряпкой. Нас разлучили, но тем самым дали понять, что как только сделаем – мы свободны, сможем идти куда захотим, хоть на речку рыбачить, хоть к ребятам, хоть на овраг. Только на овраг мы с утра никогда не ходили, там с утра делать нечего: кустарник колючий, почти сухое болото, камыш и сгоревший камаз лежит на боку. Утром там как-то не весело, вот днём – другое дело. И мы пошли по дворам.
 Но деревенские ребята не то, что мы – городские. Мы приезжаем сюда отдыхать, а они здесь живут. Это у нас каникулы – значит, гуляй, а у них, что зимой, что летом надо работать, и летом даже больше ещё. Их так просто с утра не отпустят. Это мы можем спать, сколько хотим, кровати заправил и всё, а им надо свиней, птиц кормить, на покос ехать или скот вести на поля, да и по дому делать куда больше всего. Так что деревенские обычно выходят часам к 10-11-ти. Не всегда конечно – обычно. И в то утро так получилось. Солнце уже просветило всё небо своими желтыми фарами, издалека поплыли белые тучки-барашки, а мы ходили вдвоем по знакомым дворам, но друзья только выглядывали и жалобно произносили – попозже. Нам же не привыкать, а скучать даже по одному мы тогда не умели, вдвоем и говорить нечего. Пиная лопух по пути, вытаскивая и кусая мягкие стебли осоки, мы шли через яблони к домику лесника, посмотреть как там осиные гнёзда. 
 Ульи на месте. Их два, один поменьше, другой с хорошую дыню. Они висят в дуплах двух старых дубов, шагов в тридцати друг от друга. Висят тихо, как будто в них нет никого, но мы то знаем… Мы выбираем тот, что побольше. Отходим назад. Берём в руки засохшие комья. Смотрим, что у кого. Волнуемся. Не говорим. Встаём рядом напротив дупла, оно похоже на старческий глаз с нездоровым белым зрачком, и стоим. Волнение нарастает. И где-то там, далеко-далеко мы чувствуем, интуитивно мы понимаем, что не надо, не правильно так – только поздно – камни в руках. Не остановиться. Раз решились – значит уже не отступим, разбудили, теперь слишком сильно играет в нас страх, азарт и дикое детское любопытство. На раз, два, три мы кидаем. Брат промахнулся, даже в дерево не попал, я прямо в центр. Гнездо сотряслось, но не упало – крепко сидело. Вмиг на белом рифлёном кругу – тёмная рваная вмятина. Сухие брызги земли летят во все стороны, бьются о стенки ствола и падают вниз, вглубь старого дуба. Сразу за ними движение, шорох, жужжание. Вот он – страх. Не оторваться. Не убежать. Страх! Надо увидеть. Звук сильнее. Меняется. Вот они – первые осы. Злые осы! Вылетают, секунду мечутся вокруг дома. Их много. Они догадались. Мы срываемся с места. Бежим изо всех сил, не разбирая дороги. Бежим через ветки, через палки, через кусты, а за нами гонится взрослый, разгневанный, острый, пронзительный визг. Стая ос мчится за нами. Вот он – ужас! Догонят! Догонят!   
  Я упал. Наверно, споткнулся. Не знаю. Упал и сразу понял, что всё. Вот оно! Я только успел зажмурить глаза, сжать зубы и руки, согнуться в калач. И всё. Дальше стоп. Как свело. Чёрный обморок на мгновенье. Только одна короткая вспышка, где ничего, а дальше я снова сразу включился. Я слышал, как там, как во сне, ломаются ветки – это мой брат убегает. Всё дальше. Я слышал осиную стаю, которая злится и хочет догнать его. Они уже далеко, почти не поймать слухом, я сам в своей голове пою шаги брата, жужжание ос. В дырке дуба – гнездо. Те, что остались, теперь летают вокруг дырявого дома, горюют и думают, что им делать? Наверху вдалеке дятел долбит кору. Птицы в небе свистят и летают, в траве насекомые, они совсем близко, прямо рядом со мной. Я лежу весь зажавшись – кулаки затекли, аж до боли, глаза тоже. Я чувствую – что-то ползёт по лодыжке – щекотно. Сорвалось, упало в траву. Я понимаю, всё кончилось, пронеслось – я могу посмотреть. И я медленно расслабляюсь.   
 Я открыл глаза, осторожно обвёл всё кругом. Привычный вид – лес. Самый обычный. Деревья. Я встал. Брата, конечно, не видно. Я неуверенно сделал шаг, другой, пошёл, потом понял, что не знаю, куда я иду, что я здесь никогда не был, ничего тут не знаю, и испугался. Испугался, что заблудился и побежал. На бегу вдруг подумал, что могу бежать не в ту сторону, могу заблудиться ещё дальше от дома. И испугался второй раз. Запаниковал, стал крутиться на месте, искать что-нибудь взглядом. Хоть бы что-нибудь. Хотя бы тех ос, но ничего знакомого не было. Деревья. Тогда я испугался в третий, уже совершенно осознанный раз. Всё вдруг встало понятно и ясно – я заблудился. И эта трезвая мысль была в сто раз страшнее той силы, что гналась за мной от старого дуба. Я бы выбрал сейчас лучше быть покусанным, лучше пусть чёрный обморок, только не это! Я закричал. Сначала – «А-ааа!». Потом – «А-уу!» Никто не ответил, даже эхо не прокатилось по лесу. Тогда я заплакал. Заплакал горько, заплакал большими слезами. Мне вдруг надавило на грудь и стало так жалко, невыносимо жалко себя. Что я – такой маленький, такой маленький мальчик… И этот крик, который до сих пор плыл в голове, был уже не моим, казался теперь таким глупым, бессмысленным и бесполезным. Я плакал навзрыд, слезы катились вниз по щекам, как ручьи, а я растирал их руками. Всё лицо мокрое.  Через какое-то время вода замедлилась, прекратилась, я провёл локтём по глазам, решив больше не плакать, решив, во чтобы ни стало что-то придумать – как-то выйти из леса.  Я в который раз огляделся. Мне показалось – с одной стороны деревья стоят реже, свет проходит сквозь них более полно, лучистей. Этот свет проник ко мне в душу, ободрил, дал надежду. И я пошёл на него, аккуратно ступая, шмыгая носом, озираясь на всякий случай по сторонам. Скоро я очутился на небольшой зелёной опушке. На опушке два пня, за опушкой ельник, а за ельником – тот овраг, где болото, камыш и сгоревший камаз на боку – я вспомнил! Давным-давно дед водил нас сюда за грибами. Я вспомнил! Конечно! За ельником сразу овраг! Какая радость наполнила сердце в эту секунду! Какая большая и чистая радость! Спасение своими руками! И какой же я молодец, что сообразил! Какой молодец, что пошёл на свет солнца! Какое чудесное место и два пня сидят на ней как два брата. Как мы с Федей! Вот я ему расскажу! Вот покажу ему эту опушку! От радости я побежал и запрыгал. Подбежал к пенькам, любовно, как после долгой разлуки с друзьями осмотрел их, погладил руками шершавую кожу их круглых сидений. Без мыслей, без слов я был весь полон светлым, искренним чувством, не мог держать в себе это и благодарил. Солнце, опушку, пеньки! За то, что все они есть здесь, за то, что я видел их раньше. Счастливый я двинулся к лесу. Добежал до первых ёлок, замедлил там ход, в последний раз обернулся и с яркой улыбкой на ещё влажных щеках, зашагал через ельник. 
 И вот здесь – в этом хвойном лесу, где ели были как старые дети – сухие и маленькие, где воздух стоял неподвижно, ни ветерка, а солнечный свет, проступал через тени стволов и сильнее и ярче, но совсем не грел землю – тянуло холодом снизу, вот здесь я и встретил, точнее, увидел её.
 Я прошёл от опушки всего лишь несколько метров, когда вдруг поймал краем глаза движение. Слева, примерно, в ста шагах от меня что-то ходило между деревьев. Первая мысль – зверь. Я остановился, присел и присмотрелся. Вглядываться мне не пришлось, мне хватило секунды, чтобы ясно, отчётливо различить человека – старуху, копошащуюся под деревьями. Нет, я не обрадовался, ведь я уже не плутал, и конечно я не удивился. Мне даже ни капельки не было интересно: я точно знал, что она делает – собирает ягоды. Только сам не пойму почему, я не встал и не пошёл своим путем дальше. Наверно, я просто устал от волнений, так что теперь хотел отдохнуть – хотел посмотреть со стороны на картину, по которой уже успел заскучать. Наверно, мне просто было приятно снова чувствовать себя рядом с людьми. Я поджал под себя ноги, сел, расслабился, выдохнул. Старуха копошилась, ничего не замечая. Только через долю секунды, когда мои органы слуха и зрения сфокусировались, я различил, услышал, что она что-то там шепчет, а после этого сразу заметил, что ведёт себя как-то странно – слишком подвижно для своих лет: всё её тело тряслось, суетилось, чуть ли не прыгало от одного дерева до другого, и в каждом прыжке слышалась сила здоровая и молодая. Вот тогда во мне чиркнуло, снова зажёгся огонь любопытства, захотелось подкрасться поближе, посмотреть, что она там собирает и как она выглядит эта старушка.  Я медленно, на карачках, стараясь как можно тише, вглядываясь и пригибаясь, пополз к ней. Через минуту я уже сидел за кустом шагах в тридцати от старухи. Здесь я оказался надёжно спрятан, а сам мог рассмотреть каждую мелочь. Я замер, вцепившись глазами в старуху. И вот что я увидел. Старая, совсем старая, маленькая, худая горбатая бабка, с седыми, но пышными волосами, разбросанными по спине, перевязанными по лбу тёмно-зелёной нитью, похожей на водоросли. На ней жёлтая шкура, вывернутая мехом во внутрь и бесцветная грязная юбка чуть выше колен, на поясе миллион всяких разных мешочков, пучочков, веревочек, узелков, корешков, перьев и хвостиков разных мелких животных – белок, сусликов, мышей, выдр и ящериц. Ноги её также необычайно худые и смуглые, икры как у индусов, все в венах.  На ногах ничего не одето: босые грязные ноги, загнутые ногти на пальцах, на пятках мозоли. Руки – стволы можжевельника, сплошные мышцы и жилы, а пальцы как ветки. Лицо! Страшное дело! 
   Первое, что бросается – нос. Длинный, сутулый крючок, так и хочет схватиться за губы, но не достает каких-нибудь пять миллиметров и от этого злится. А в этих пяти миллиметрах между носом и ртом – чёрные волосы. Толстые, редкие. Это совсем не усы, а именно волосы, волосы под носом. На подбородке тоже растут, но короче, почти точки, щетина, как у мужчин бывает на третье утро. Губы тонкие, похожи на два дождевых червяка. Густые серые брови. Глаза!
 Нет, таких глаз не бывает! Это они отпечатали в памяти весь тот день и всё остальное. Это в них я увидел то, чего нет ни у людей, ни у животных – разумную, трезвую дикую силу и мудрость и хитрость одновременно. Для меня, для того меня в детстве, хватило их мельком, с тридцати шагов сбоку, чтобы оцепенеть, чтобы не мочь не только сдвинуться с места, но не мочь закричать, открыть рот, испугаться. Сложно их описать, но объяснить их вообще невозможно. Слова бьются и тонут. Слова слишком слабы перед ними.
 Большие. Зелёные. Яркие.  Распахнуты в стороны под углом.  От краёв бесконечная паутина глубоких морщин и морщинок. Эти глаза знают то, чего мы не можем понять. Они знают то, чем живёт этот лес и почему в нём нет ветра, знают, о чём молчит ель, чего хочет букашка и кого зовёт дикий зверь, выходя ночью на гору. Эти глаза знают всё, что таят в себе силы природы и в этом знании – сила. Животные глаза. И всё же глаза человека.  Глаза человека!    
  Она собирала мох и жёлтые мухоморы. Шептала над ними свои непонятные речи, крутила руками, бросала на землю, плевала и бережно размазывала слюну. Потом убирала мох и грибы к себе в юбку по разным мешочкам. Постепенно, от дереву к дереву, она приближалась ко мне. Я же сидел сам не свой, но как это ни странно я не боялся. Да, в тот момент я находился на пике волнения, шока, я был во власти его, я был заколдован тем, что я видел, но страха, того страха, который был с осами и потом – его не было. Внутри себя я снова чувствовал, как тогда у старого дуба перед броском, что если она вдруг меня здесь обнаружит – ничего ужасного, смертельного не случится. Даже больше того, в этой скрюченной, страшной, уродливой ведьме не было злости, от неё не веяло чем-то дурным, будь то намерения или мысли. Наоборот – в её действиях, а главное в этих глазах, читалось глубокое знание и уважение к тому, что она брала в руки, на что смотрела, что видела вокруг себя. Я знал, что точно также как она понимает все эти растения, она поймёт и меня. Может быть, напугает за улей, но не жестоко, не убьёт, не превратит в жабу.       
  Оставалось каких-нибудь 10-15  метров, когда она вдруг резко всем телом вздрогнула, затряслась, потом выгнулась вверх, поднялась на носочки, застыла и принялась, как собака нюхать воздух вокруг головы. Я понял – учуяла. В следующий миг она сорвалась с места и, мелко перебирая ногами, быстро побежала от меня в сторону. Уже вдалеке я увидел –  как она остановилась, услышал – хлопнула трижды в ладоши и на весь лес свистнула в пальцы.  Тут же в руке у неё появилась метла, а около чёрная ступа. Она прыгнула и полетела. Через деревья, потом по небу над лесом всё выше надо мной. Я сидел, с открытым ртом провожая её взглядом. Теперь я знал, кого видел.  Баба Яга.  Настоящая Баба Яга.   
  Когда вернулся домой, уже вечерело. Бабушка вся изволновалась, отправила брата искать меня. Ругала, спрашивала, где я шатался. Я же ей ничего не ответил, только что-то промямлил про речку. Сел за стол и молча принялся кушать. Скоро пришёл Федя, ещё от дверей закричал: «Бабуля! Его нигде нет!». «Да пришёл он. Вон сидит – ест. И ты иди, пока не остыло».
Я подумал, какая же у нас хорошая и красивая бабушка. Как же нам повезло с ней, а в мыслях снова увидел Бабу Ягу.
  Брат, конечно же, мне не поверил. Но когда на следующий день я привёл его на опушку и до самых мелких деталей всё рассказал, показал, как всё было, тогда он засомневался и сам стал расспрашивать. И расспрашивал целый день, а деревенские целое лето, пока мы не уехали в город.               
            
               






               


               

                конец