Дневники I-3 Мне надо было родиться мужчиной

               Из дневников давних лет

27 лет

           эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха." 

2 августа. Добрались со Светой и Сашей до Ленинграда из деревни под Лугой. Саша не любезен со мной. Встретили Лину – высокую, красивую, нервную.

С Беллой и её сестрой Ларисой на 3-их полках спали в поезде по дороге в Таллинн.  Пришёл контролёр, чем-то постучал в наши полки. Я сосредоточилась, говоря ему мысленно: "Уходи, уходи, уходи." Он ушёл. Мы говорили о Толе Салымове.

Мы дали проводнице деньги за проезд.

Старый Таллинн прелестен, живописен. Старинные дома 15 века. Чудесные черепичные крыши малинового цвета, белки, прыгающие по деревьям и по мостовой, узкие улочки, тёплый серый камень, фонари, трубы, подъёмы, уклоны. Один дом виднелся из-за другого, интересные ракурсы и композиции, сохранён архитектурный модуль. С высокой стены мы смотрели вниз на город.

Нехотя искали ночлег. Одни прохожие доброжелательны, другие нет.

Ночевали в Янсенни, в школе-интернате. Девушка Аня в брюках с мальчишескими манерами помогала нам в устройстве. Потом принесла гитару и стала нам петь. Белла расспрашивала её. Я была молчалива. Сердце пустынно и холодно. У Белки в чертах лица что-то от египтянки.

Были в православной церкви, невнятны слова службы, хотя акустика хорошая. Очень мало свечей перед иконами. Красивы мужские низкие голоса, женские звучали не очень чисто. Я подошла к кресту и взяла благословение у священника, я его сильно ощутила. Мне стало легче на душе.

Белла подарила нам с Ларисой по носовому платку, а мне ещё открытки. Она очень добрая девочка.

В городе много провинциального. На людей мы смотрели редко.

Видели серую в яблоках лошадь с маленькой чёрной коляской для новобрачных. Вывеска: Шапочник. Или другая: Преподаватель танцев. Под вывеской танцующая пара.

5 августа. Из Таллинна ехали на двух легковых и грузовике по автостопу, потом на нескольких автобусах. Дорога обошлась нам недорого в оба конца. Белла в разговорах с незнакомыми людьми пускает в ход всё свое обаяние.

Мне надо было родиться мужчиной, во мне мало женского,  женственного.  Душа болит от моего несовершенства. Сердце спит.

                Питер

В 9 утра позвонил Саша, спрашивал о Таллинне, о Белле, о наших планах с Линой. У Гриши грипп, при этом у него светлое лицо, он мягок. Говорит мне: “Девочка.  Деточка”. Его лицо рядом с Лининым – печальная картина Пикассо. Лицо слепого художника, поэта, музыканта.

Я хочу, чтобы люди видели во мне ребёнка. О, как я нуждаюсь в красоте.

Люда Тр. пригласила меня к себе, исповедовалась. Она любила Алексея Изюмова, который 12 лет дружил с Толей Салымовым. Лю говорит, что Салымов романтик,  смешной человек. Лю сказала мне: “Я всегда делаю то, что делать нельзя. И Костю Кузьминского я любила потому, что любить его было нельзя”. Я сказала ей, что она никого не любит. Она ответила, что не может быть одна, что ищет своего человека.  У неё интересные книги. Когда я уходила, она вдруг меня обняла. Моё холодное удивление.

Я посмотрела ещё раз на Костину фотографию. Безумные глаза у него. “За что ты его любила, не понимаю”, - сказала Лю. За глаза. За стихи. За голос. За страдание,  которое увидела в нём.

Мой вечерний нарциссизм. Эхо во дворах от стука каблуков. Несколько взглядов Невской воды, отражение огней в Фонтанке, Казанский собор.

Линн, я не хочу с тобой  расставаться. Гриша говорит мне: “Того и гляди, ты сорвёшься и уедешь”.

Нужно ли понимать людей или важнее любить их, или любить их это и есть понимать?  А если они тебя топчут ногами тоже любить их?

Корень мук – откуда он? Или это испытание? Опять я не у жизни, не у дел.

Пригласите меня к себе, люди.    

Только в одиночестве я могу глубоко запоминать увиденное.

Что в нас просится наружу? Почему Толя С. говорит, что он спит? Когда он проснётся? Почему я всем задаю вопросы, а мне только Линн? Почему я себе не интересна? Что толкает меня к людям? – письма, телеграммы, гулянье... Что говорит дождь? Шероховатый дождь идёт сегодня, он похож на люльку, в которой я качаюсь.

Толя Салымов интересуется архитектурой, живописью, оперной музыкой, психологией.

Дракон тщеславия показывает когти. Сгинь.

Лина записывала однажды разговоры в доме Гриши – очень интересны, вполне пригодились бы для начала романа или пьесы. Мы сочиняли пасквили на Гришу, Сашу,  на меня. Все квиты. Ночью писала письмо Толе. Хочу его разбудить. Я это делаю из тщеславия или чтобы ему было лучше?

Валерий Б. когда-то говорил: “Какой тебя я полюбил, такой ты и останешься”. Это была самая безболезненная моя любовь к человеку, менее мучительная, чем прочие.

Слушали чтеца Дилона Томаса. Он так читает, как будто находится на краю смерти,  как пианист в минуту вдохновения, так эмоционально наполнено его исполнение стихов.

Как люди все по-разному прощаются. Кто уходит, небрежно бросив: “До свидания”,  кто-то и этого не говорит.

Греческая певица в документальном фильме – само пламя, буря, страсть. Мужчины прижимали к губам её руки. Она не молода, но темперамент огненный. Быть может,  её приемы грубы, но на публику и на меня они действовали исключительно. Я испытала потрясение.

Я что-то писала в трамвае. Мужчина с цыганским лицом спросил: “Я вам не мешаю?”  “Нет”. “Почему же вы перестали писать, когда я сел?” Я: “Позвольте мне быть свободной в своих действиях”. “Вы давно приехали?” Я: “Давно”. “И не разучились окать. Ничего у Вас не поймёшь”. Я: “Что делать? Дефект речи”. Он встал и ушёл, я встретилась с ним глазами и сказала ему глазами: “Не сердись”.
 
Где мои страсти? – рисование, наблюдения, печаль, музыка, дневник? Но какова гречанка? Что делать мне - безличной после её песен?

У Петропавловской крепости розовая водица плещется подсвеченная. Вкрадчивая луна из-за туч. Все играют на земле, даже проводницы.

Голос продавщицы: “Только умоляю вас, не мусорите. Зажмите крепко в руке и тащите. Умоляю вас. Знаете ведь, что в городе живёте”. Я прижала к лицу васильки – Орехова Грива колыхнулась навстречу.  Вернуться бы туда!

Мой рисунок, я рисовала Толю Салымова.