Люба-Любушка

С любимыми не расставайтесь…
А.А.Ахматова

Вторая половина мая только наступила, а в Москве уже было душно, пыльно и очень жарко. И все сразу заговорили об отпуске - к морю, на дачу, на природу, куда угодно.  Погода шепчет!
Петр Андреевич сам, его жена и дочь хотели только к морю. Мечтали с самой зимы. Дачей они не обзавелись, но на природе бывали часто, по выходным: зимой - лыжи или просто прогулки, осенью – грибы, ягоды. Ну а летом – только море, и только по путевке, чтобы на все готовое. Они как-то отдыхали “дикарями” в Крыму и "диким" отдыхом были сыты по горло: заботы о питании, о месте на пляже, и многое другое – отдыхать некогда. И жилье в частном секторе далеко от моря со сварливой хозяйкой вдобавок ко всему? Сплошная головная боль почище мигрени.
Не рассчитывая на успех,  Петр Андреевич зашел в местком и, будто шутя, поинтересовался, не завалялись ли у них случайно три путевочки на море. У них завалялась одна, но семейная, на троих – папа, мама, ребенок. Бывает же такое везение. А потому завалялась, что была в Прибалтику, а там в начале лета погода может быть неустойчивой. Это вам не Крым, не Сочи и не Абхазия. Да и вариант - одна на троих, тоже не каждому подойдет, но ему оказался в самый раз. Он и раздумывать не стал. Пусть в Прибалтике прохладней, чем в Крыму, зато цивилизации больше.
- Беру,- заявил он.- Заверните!
Он тут же подал заявление на отпуск, позвонил жене, чтобы приступала к сборам, а сам собрался заняться билетами на поезд. Но его намерение нарушил звонок  ученого секретаря Научно-технического совета института. 
-  Извини, старик,- начал тот без предисловия,- у меня для тебя новость. Приятная или не очень – судить тебе, но в пятницу (дело было в понедельник) тебе нужно доложить Совету о результатах исследований, проведенных твоей лабораторией в этом году, а также рассказать о состоянии научной работы в лаборатории. Приглашение я тебе уже послал. Скоро получишь.
- Вы там, что… совсем ку-ку?- у  Панкова от неожиданности перехватило дыхание.- Совсем от жары мозги размякли? По плану у меня отчет в октябре. К чему такая спешка? Я собрался с семьей в отпуск. У меня путевка на руках и билеты на поезд уже заказаны.
- На когда?
- На субботу.
- Вот и прекрасно – отстреляешься на Совете в пятницу и на свободу с чистой совестью. Шучу.
- Тоже шутник на мою голову нашелся. А раньше ты не мог сообщить?
- Извини, старик, но я крайний. Сам (так обычно называли Директора) час назад вызвал и распорядился. Я предложил перенести на сентябрь. Куда там... Уперся, как… Вопросы к нему.
- Он не сказал, из-за чего такая спешка?
- Ничего он мне не сказал. Ты готовься, а я попытаюсь связаться с членами Совета, а заодно выясню, откуда уши... Боюсь, что кворума мне не собрать,- закончил секретарь и отключился. Последнее его замечание внушило надежду.
Все было очень странно. А главное: к чему такая спешка, ведь ничего особенного вроде бы не случилось? Все идет, как обычно.
- Что-то здесь не так,- сказал себе Петр Андреевич, но у директора выяснять не стал, решил - пусть все идет, как идет. - Пары часов мне хватит на подготовку сообщения, а там пусть допрашивают. А сейчас нужно заняться транспортной проблемой. Я сказал этому чудаку на букву “М”, что у меня билеты имеются, но их еще нужно раздобыть.
А ответ был прост: Директору института поступила на него анонимка от кого-то из своих, в которой сообщалось о недостатках работы его и возглавляемой им лаборатории: мелкотемье и что лаборатория в основном работает на его докторскую. Официально на анонимки реагировать не полагалось, но ведь могли послать и выше. А как отнесутся там? Поэтому директор решил не рисковать, перестраховаться, но переложил грязную работу на Совет. Если будет реакция сверху, то всегда можно будет показать протокол заседания Совета, а если нет, то забыть. Потому и таинственность.
Заказав билеты на поезд, что тоже оказалось не сложно, Петр Андреевич перекусил в буфете, и решил посидеть во дворе института и поразмышлять: Что все-таки происходит в нашем Датском королевстве? Однако не прошло и пяти минут, как его разыскала его сотрудница, прелестное создание по имени Леночка, выполнявшая в лаборатории обязанности и секретарши, и машинистки, и курьера, и вообще, куда пошлют. Но послать ее мог только он лично. Остальных же она сама без стеснения посылала куда подальше.
- Петр Андреевич, телефон!- прокричала она через весь двор.
 - Кто звонит?- спросил он недовольно, когда она подошла.
- Дама-с. Может быть и с собачкой,- пробует шутить Леночка, глядя ему в глаза. Она слышала разговор с ученым секретарем, не знала с кем и о чем, но видела, что шеф остался недоволен.
- Позвонила бы попозже, не переломилась бы.
- Она и звонит уже второй раз. Первый был полчаса назад.
- Позвонила бы еще.
- Я ей так и сказала, но она настаивает, просит, умоляет, говорит, что очень нужно.  А если женщина просит, то… Да и говорит она как-то странно. Иностранка наверно,- выпалила девушка, придавая голосу сочувственность.
- Кто бы это мог быть?- задумчиво произнес Петр Андреевич.
- А еще вам звонили из бухгалтерии. Сказали, что можете получить отпускные,- подсластила пилюлю Леночка.
- Оперативно, однако. Заявление я подал только два часа  назад… Отпуск мне ведь подписывает Сам… Значит - просто суета сует. Иначе он бы не подписал.
- Здравствуй, Петенька,- проворковала трубка мелодичным женским голосом, как только он произнес в нее свое “слушаю вас”.- Это я, Любушка. Ты меня помнишь?
 К нему давно уже никто из посторонних так не обращался, но говорившая, видимо, считала, что имеет на то право. У нее и, правда, был акцент, не сильный, едва заметный. Так обычно начинают говорить русские после долгого проживания в среде другого языка, особенно если родным языком пользоваться не приходится. Он не мог вспомнить, хотя чувствовал, что когда-то слышал этот голос и эти интонации.
- Кто вы такая? Я вас не знаю,- произнес он, злясь на себя за то, что не может вспомнить.- Назовите себя или кончим разговор. У меня нет времени на пустые разговоры.
Он уже собрался уже положить трубку и приняться за дела, как вдруг узнал. Это был  голос  его давней приятельницы, почти возлюбленную, которую звали Любой. Конечно же это была она. В те стародавние времена он звал ее Любушкой. Ни отчества, ни фамилии ее он не помнил, но девушку представил живо. Откуда, какими судьбами? Она ведь давно живет за границей.
Зная, что за стенкой по параллельному аппарату Леночка подслушивает, он старался говорить спокойно:
-  Я вас помню. Чем могу служить?
- Ты узнал меня,- радостно залепетала трубка.- По голосу поняла, что узнал. Я рада. Понимаю, тебе сейчас неудобно разговаривать, ты ведь там не один. Уж как твоя сотрудница пытала меня, кто я, да что я. Давай встретимся.
- Где? Когда?- с готовностью ответил Петр Андреевич.
- А давай прямо сейчас в центре ГУМа, у фонтана. Помнишь? Я как раз собралась туда заглянуть.
- Хорошо. Прямо сейчас я не смогу. До конца работы еще около часа. Туда я смогу попасть не раньше, чем часа через полтора. Устроит?- сказал Петр Андреевич.
- Не вопрос. Ты меня сразу узнаешь. Я, как мне кажется, совсем не изменилась. Если только поправилась слегка, но говорят что... Ну да ладно, увидишь. Жду с нетерпением. Целую,- она чмокнула в трубку.
- Тогда до полшестого,- ответил Петр Андреевич.
- Знакомая со студенческих годов. Из провинции приехала,- сказал он заглянувшей Леночке.- Хочет встретиться. Сейчас схожу, получу отпускные, выкуплю путевку, а потом встречусь с ней. Если меня будут спрашивать… придумай что-нибудь.
- Бу зде,- ответила Леночка и заговорщицки подмигнула.

Познакомился он с Любой на втором курсе института, когда студенты консерватории давали у них шефский концерт – приобщали технарей к высокому искусству. После концерта, как водится, были танцы. Играл инструментальный квартет гостей и выдавал не классику, а все самое современное, западное. Когда объявили белый танец, его пригласила девушка из гостей. Потом он пригласил ее. Потом еще и еще. А тут и вечеру подошел конец.
Пете девушка понравилась, и он вызвался проводить ее. Услышав его предложение, она оценивающе осмотрела его и… согласилась.
Несмотря на то, что была еще только осень, было очень холодно. На девушке была шубка из белого меха, выше колен и без застежек и форсистая шапочка из того же меха, наверно очень дорогого. Выйдя на улицу, она сразу скукожилась и уткнула нос в воротник. Ей было не до общения. Петя два года провел в Заполярье, поэтому для него такая погода была привычна. Он старался не дать спутнице замерзнуть и даже прижал к себе. Она не сопротивлялась, хотя познакомились они только в метро.
 От метро до дома девушка хотела добираться одна, ссылаясь на то, что уже поздно, ему далеко, а ей - совсем рядом, но Петя довел ее до места. Она жила в сталинской высотке неподалеку от зоопарка. Когда они прощались, он предложил ей встретиться, на что девушка ответила, что в субботу к полседьмого он должен явиться к  входу в Большой зал консерватории. Там она его встретит.
Люба училась в консерватории по классу фортепиано и была уже выпускницей. Она часто участвовала в концертах в качестве концертмейстера   порой у весьма известных артистов, даже иностранных и стала приглашать его на эти концерты. Ему даже довелось пару раз побывать на репетициях,  что интереснее, чем сам концерт.
Странная из них получилась пара.  Она – всегда изыскано одета, всякий раз в чем-нибудь новом и модном, и он - всегда в одном и том же дешевом костюме, производства ГДР, и в туфлях отечественного изготовления. Возможно поэтому она не садилась рядом с ним: Сама смущалась или его не хотела смущать?
Около Любы, как правило, вертелась пара парней, в дорогих костюмах и “бабочках”. Они ей что-то говорили и целовали ручки, то правую то левую. Однако домой ее провожал только он. Так ей хотелось. Он тоже как-то вознамерился поцеловать ей ручку, но вспомнил, что  те двое обслюнявили ее от пальчиков до локтя, и намерение испарилось. Девушки, с которыми Люба общалась, тоже были модно и дорого одеты. При встрече она обменивалась с ними троекратными бутафорскими поцелуйчиками: это когда соприкасаются щеками, а чмокают в воздух.
Знакомые явно не одобряли Любин выбор и не скрывали этого, награждая ее избранника уничижающими взглядами и улыбочками. Он это видел, его это задевало, но он терпел, потому что сама девушка ему очень нравилась.  Но как-то он спросил ее:
- Скажи честно, почему ты со мной встречаешься? У тебя такие поклонники. Мне сто очков вперед дадут и одеждой и манерами.
- Это ты про этих…?- она состроила пренебрежительную гримаску.- Трепачи и пустомели. У них в головах и в сердцах только сушеные мухи и тараканы. Они не музыканты, они около. Девицы тоже. Шушера богемная. Не бери в голову. Они все вместе даже в подметки твоим башмакам не годятся…Ты для меня как...,- она задумалась, подыскивая сравнение,- как свет в окошке.
- Луч света в темном царстве,- грустно сыронизировал Петя.
- Ты шутишь, а я серьезно.
 И, тем не менее, в отношении с ним Люба вела себя весьма странно, мягко будет сказано. Она могла пропасть на месяц, потом появиться с предложением очередного посещения концерта, вернисажа, закрытой выставки или посмотреть иностранный  фильм на закрытом просмотре. Поскольку дома у Пети телефона тогда еще не было, а номер своего она ему не дала, сославшись на то, что маме не нравилось, когда ей звонят мужчины, связывалась она с ним по почте, письмом или открыткой. Эти весточки он всегда ждал с нетерпением.
Наступило лето. Петя окончил второй курс, а Люба - учебу. Он надеялся, что хоть теперь они смогут встречаться чаще, больше времени проводить вместе, лучше узнают друг друга, сблизятся. Он надеялся, а она возьми да и пропади. Вообще – ни слуху, ни духу.
 Но, как это ни странно, от тоски о возлюбленной он излечился довольно таки быстро, чему способствовала в то время, когда он пребывал в этой тоске, встреча с его однополчанином. Тот, увидев, что с ним происходит что-то неладное, не стал допытываться, позвал погостить к себе на родину, на Украину. После возвращения Петя вспоминал ее весьма редко, а со временем вообще забыл. Будто и не было ничего.
Известие о судьбе безвестипропавшей из его жизни Любы он получил только в тот год, когда сам окончил институт. Нашло оно его неожиданно в лице одной из тех девушек, с которыми Люба при встречах обменивалась демонстративными лобзаниями. Встретились они на выходе из метро “Дзержинская” . Девушка его узнала и окликнула. Петя тоже ее узнал. Звали ее Риммой. Она и поведала ему, что Люба на последнем курсе (когда уже встречалась с ним), вышла замуж за иностранца, тоже музыканта, и после окончания учебы  уехала с ним.
- Вы ничего не знали? Я тоже, а какие были подруги!- посетовала Римма.- Вернулась из отпуска, сунулась к ней, а ее и след простыл.
Петя слушал, сочувственно кивал и, почему-то думал о сушеных мухах и тараканах в милой головке Риммы.
- Ее мама тоже навела туману. Мол, Любочку услали в провинцию  работать учительницей музыки в школу. Обещала написать, как только устроится, но пока вестей от нее нет. Только  месяц спустя я получила  от нее письмо из Вены. Хороша провинция. Тут-то все и прояснилось. И зачем только темнила старая клуша?
- Что прояснилось?- не понял Петя.
- Замуж она вышла за иностранца,- удивилась Римма его непонятливости.- Обратный адрес на письме - отель в Вене, кажется Хилтон. Через год пришло еще одно письмо из Нью-Йорка, и опять из отеля с тем же названием. Письма из-за бугра идут долго. Где она обитает в настоящее время, понятия не имею.
- Мне она вообще не написала,- ответил Петя, стараясь казаться равнодушным. Мол, не очень-то и хотелось.
Поскольку кроме Любы говорить им было не о чем (в голове ведь “сухие мухи и тараканы”), то Петя свернул разговор. Ему было не до пустого словоблудия: Он шел устраиваться на работу.
Расставаясь, Римма предложила созвониться, встретиться и поговорить, не на ходу, а в спокойной обстановке. Но поскольку у Пети  не было домашнего телефона, то она дала ему номер своего домашнего и добавила:
- Ты звони, не стесняйся, в любое время. Я женщина свободная, холостая-неженатая.
Приняв это за намек на далеко идущие последствия, Петя, не смотря на то, что у него не было подружки, решил пока воздержаться от встречи. Неизвестно как поведут себя ее “сухие мухи с тараканами” в ее прелестной головке. Поэтому он ответил:
- В ближайшие дни не смогу, но позвоню при первой возможности.
- С вами все ясно,- ответила со вздохом девушка.
Позвонил он ей только через несколько лет, когда вернулся из Индии. Находясь в расстроенных чувствах от общения с Филимоном Фомичом и еще не прошедшей влюбленности в Маргариту,  перелистывая старую записную книжку на предмет выбросить, наткнулся на имя Римма и ее телефон, не вдруг вспомнил, кто такая, а когда вспомнил, то решил позвонить - без цели, из чистого любопытства. Теперь это было просто: Пока он был в Индии, им дома поставили телефон.
Время было летнее, отпускное, поэтому звонок остался без последствия. В следующий раз он позвонил, когда сам отгулял отпуск и устроился на работу. Попытка оказалась успешной – в трубке раздался знакомый голос.
После слов узнавания и разговора за жизнь, Петр Андреевич поинтересовался делами Любы, чем явно обидел собеседницу. “Вот, оказывается, зачем позвонил этот хмырь болотный. “А я то…”,- наверно подумала девушка, но любопытство его удовлетворила.
Люба жила в Аргентине, поскольку муж ее оказался аргентинцем. Пишет, что счастлива и богата. Везет же некоторым. Поговорили еще о тот о сем, но о встрече она не заикнулась. Когда она спросила номер его телефона, на случай, если будут вести от Любы, он дал ей свой   служебный. Однако ни он ей, ни она ему больше не позвонили. И вот через много лет - звонок. Позвонила сама Люба. Она приехала в Москву как туристка. Панков тогда уже сменил место работы, однако, узнав у Риммы номер телефона его прежнего места, она позвонила и  попала на человека, с которым он иногда перезванивался, и уговорила того, дать ей его настоящий номер. Так она и вышла на него.
Идя на встречу, он опасался, что не узнает ее. Но его опасения оказались напрасными. Все прошло гладко. Встретились они, как и договорились: в центре ГУМа у фонтана, и, несмотря на то, что вокруг фонтана было десятка полтора подходивших по возрасту симпатичных женщин, Любу он узнал сразу.  Ни очки в модной оправе в тон губной помаде, ни другая, более короткая прическа, не смогли сбить его. Он ее почувствовал.
- Ты совсем не изменилась,- сказал он первое, что пришло на ум, беря ее за руки.- Такая же красавица.
- Нет. Я стала ужасно толстой. Жиртрест какой-то,- кокетливо ответила Люба.- А вот ты все такой же, тонкий и звонкий. Только седина. Но она тебя не старит.
Она подставила щеку для поцелуя, но Петр Андреевич уклонился – не привык он подобным телячьим нежностям при честном народе.
- И руки такие же руки. Пальцы. Играешь?- спросил он.
- Только для себя.
Она, и правда, мало изменилась, только одежда стала еще изысканнее. Держалась с ним она так, будто с прошлой их встречи прошло не много лет, а только пару недель.
Он же после первых минут встречи почувствовал себя напряженно. Не знал он, о чем ему говорить с этой чужой и не совсем чужой, знакомой и совсем незнакомой женщиной. Что ей нужно от него?
- Давай пойдем в ресторан. Я женщина состоятельная, богатая. Угощаю.
- Ни к чему это. Давай для начала,- он кивнул в сторону стойки в проходе между линиями,- выпьем по бокальчику шампанского (в ГУМе продавали шампанское в разлив), а потом решим, что делать дальше.
Получив согласие, Петр Андреевич подошел к расположенной в проходе между линиями стойке и купил два бокала шампанского и плитку шоколада “Вдохновение”. Хотел еще мороженное взять, но Люба его упредила, сказав, что у нее слабое горло и мороженое она не ест.
- И это ты называешь шампанским,- сказала она, морща нос.- Пахнет неубедительно.
- Извини. Какое есть.
- Дай срок, я тебя угощу настоящим шампанским…
Петр Андреевич молчал, в душе краснея за советский Винпром.
- Идея! Давай съездим в одно место?- вдруг предложила она.- Это не далеко…
- Шампанское пить? Дон Периньон?
- Можно и Дон Периньон. Но не сегодня, в другой раз. Хорошо?
- Как скажешь,- ответил он в надежде, что другого раза не будет.
- Мы с тобой там когда-то уже были.
- Даже так. Не припомню что-то,- честно признался он.- Может когда увижу - вспомню.
- Конечно, вспомнишь. Место изумительное. Пошли быстрее. У меня машина. Здесь, неподалеку,- сказала Люба, почему-то перейдя на шепот. Она взяла его за руку и увлекла в сторону выхода к Василию Блаженному.
Машина с водителем ждала ее у гостиницы “Россия”. Они сели, и она попросила шофера ехать в Сокольники. По пути она что-то говорила про Париж, в котором была на прошлой неделе: Гранд-опера, Комедии франсез, Лувр. Он слушал, а сам старался вспомнить, как и когда он был с ней в Сокольниках, и что с этим связано, и ничего не приходило в голову.
Выходя из машины, Люба сказала водителю, ждать ее на том же месте через полтора часа, затем взяла его под руку, и они направились к расположенной неподалеку церкви. Только войдя на церковный двор, Петр Андреевич  вспомнил, как и когда там с ней был. Как же он мог забыть? Ведь то была их последняя встреча.
В тот вечер они шли к метро после посещения какой-то иностранной выставки. Девушка сказала, что устала и ей нужно отдохнуть. Он согласился. У него самого ступни горели от нескольких часов, проведенных на ногах в обычных башмаках,  каково же было ей на шпильках.
Они отыскали свободное местечко и сели. Однако через минуту к ним подсел барыга с испитой рожей и предложил комнату на час, за трояк. Сгорая от стыда, Петя встал, чтобы пересесть на другое, не столь оживленное место, и увидел через дорогу, прямо напротив, церковь. Он предложил подруге перейти туда и не ошибся. У церкви был дворик, а в нем несколько скамеек и никого. Видимо, Христос, изгоняя торгующих из Храма , прогнал их и со двора. За что ему отдельное спасибо.
Если раньше они только гуляли под руку и, расставаясь, обменивались символическими поцелуями, то в этот раз оказавшись в укромном месте, девушка повела себя иначе. Прежде, чем сесть, она прильнула к нему всем телом и поцеловала в губы, чем в корне изменила ею же установленные отношения. От неожиданности он растерялся, правда, только на миг.
Он сидели под деревьями у храма и целовались, а его отношение к Любе перешло в другую, пленительную стадию. Его пленяло в ней все, запах, гибкость и податливость тела, к которому до того он только иногда прикасался, ласковость рук с длинными трепещущими пальцами, которые гладили его лицо. Теперь он не отказал себе в удовольствии целовать их, и ладошки и каждый пальчик отдельно.
 Расстались они за полночь в холле ее дома. Это тоже было впервые. Раньше она оставляла на лестнице перед входом. Войдя в подъезд через огромную дверь с огромной, под стать крепостным воротам ручкой, Петя застыл, пораженный открывшимся великолепием. Подъезд его дома, мрачный и пахнущий кошками, в сравнении с тем, что он увидел, выглядел крысиной норой.  Пока он взирал на стены и потолок, зазноба чмокнула его в щеку, “сделала ручкой” и упорхнула.
- Когда мы с тобой увидимся?- спросил он, опомнившись, но отвечать уже было некому. Дверь лифта, в который она вошла, плавно закрылась.
- Так всегда,- вздохнул он и вышел на улицу. Несмотря на столь стремительное расставание, он был безмерно счастлив. Стремительный и неожиданный уход возлюбленной его не удивил. Это было в ее стиле. Он понял, что любит, и не сомневался, что и она его тоже. Пусть и не так сильно.
Транспорт уже не ходил и в свой спальный район ему предстояло добирался пешком. Не на такси же тратиться бедному студенту.
Счастливый, он шагал по непривычно безлюдному городу и пел. Эту песню иногда пела его мама. У них даже пластинка была еще довоенная. Но он помнил только начало, да и то не полностью, а лишь припев:
Нет на свете краше нашей Любы:
Черны косы тра-та-та-та,
Как кораллы, розовые губы,
А в глазах та-ра-ра-ра-ра-ра.
Люба, Любушка, Любушка-голубушка!
Я тебя не в силах позабыть!
Люба, Любушка, Любушка-голубушка!
Сердцу любо Любушку любить!

Так и пел раз за разом, одно то же, и ему этого было вполне достаточно. Он любил петь. Из-за того, что ему медведь на ухо наступил, и он ужасно фальшивил, то, зная это, старался петь тогда, когда его  ни кто не мог слышать. Самые подходящие места для этого были ванная комната, во время душа и лес при собирании грибов. На подходе к дому он уже был уверен, что встретил свою судьбу и что ему непременно нужно жениться на Любе. Жаль, что родители были в отъезде, а то он бы обязательно поделился этим с мамой. Она бы его поняла.
Домой он попал, когда было уже совсем светло. Ноги гудели от долгой ходьбы, но он был безмерно счастлив.
- И за что мне такое счастье привалило,- бормотал он, проваливаясь в сон.
  Первые дни он упивался свалившимся на него счастьем. Однако когда через неделю его возлюбленная никак не проявилась, он загрустил. В голову полезли мысли, одна другой мрачнее. Неужели для нее это было простым развлечением? Неужели она не почувствовала то же, что и он?  Неужели она не хочет его видеть?
Он попытался встретиться с ней. Один раз целый день прослонялся у ее дома, даже вошел в подъезд, чтобы расспросить вахтершу. Однако та с ним и разговаривать не стала: “Неположено!”, а когда он стал настаивать, пригрозила милицией и при этом почему-то посмотрела в потолок. На следующий день он отправился к  входу в консерваторию. Но и там безрезультатно. И он решил ждать. Должна же она когда-нибудь сама объявиться. Что-то же ей мешает? Может, занемогла? Она ведь такая нежная, хрупкая. Представляя свою возлюбленную мучимой тяжелой болезнью, он и сам начинал чувствовать недомогание. Так продолжалось несколько месяцев. Ожиданию положили конец  приближавшиеся зимние экзамены.

Оказавшись рядом с церковью, Панков неожиданно почувствовал волнение, но взял себя в руки. Сложившийся в нем скептик и аналитик оказался сильнее. Слушая нежданно явившуюся из прошлого собеседницу, пытался понять, что подвигло ее на эту встречу с ним. Не стародавняя же любовь. Что ей богатой и успешной даме бальзаковского возраста  из другого мира нужно от простого советского инженера? О том, что он кандидат, без пяти минут доктор наук, она не знала, но и так не велика это шишка на ровном месте.
Церковный дворик был все тем же, но оказалось не столь уютным, как тогда. Суета. Постоянно приходили и уходили богомольцы, а все скамейки оказались занятыми. Поэтому им пришлось прогуливаться, что  Петра Андреевича устраивало: меньше была возможность пропахнуть ее духами. Тамара ведь обязательно их унюхает.
Люба, несмотря на некоторые трудности из-за долгого отсутствия разговорной практики на русском, растекалась в красноречии: рассказывала о прелестях Парижа, Лондона, Рио-де-Жанейро, Нью-Йорка. О Токио, который ей был не приятен скученностью и толкотней, она отозвалась с пренебрежением. Как бы, между прочим, упомянула, что овдовела, и живет в Аргентине, но там ей не нравится, и она намерена перебраться в Штаты или куда-нибудь еще. Обычное хвастовство женщины, которой многое доступно и ничего такого, что бы подсказало, зачем она его позвала.
- А ты был где-нибудь?- спросила она, прервав монолог.
- В Индии…,- ответил Петр Андреевич.
- А я в Индии не была,- продолжала Люба.- Возможно, отсюда туда полечу. Давно собираюсь.
- …работал на строительстве завода,- продолжил он.- Но, как у нас говорили, курица – не птица, Индия – не заграница.
- Те, кто там был, рассказывали чудеса.
- Почему бы и нет. Чудная страна. Но я работал на строительстве завода, в глуши, а там не до экзотики: жара, комары, термиты. Несколько дней в Дели и Бангалоре - не в счет. Да и там был по делу. Мало что удалось посмотреть… В  Индию лучше всего ехать в марте. Бархатный сезон. Сейчас там жарко.
- Я привычная. В Аргентине тоже жарко.

- Давай я тебя подброшу домой,- предложила Люба, когда они подошли к машине.- Тем более что мне с тобой кое о чем еще нужно поговорить.
- Нет уж, спасибо. Лучше не надо. В наш спальный район проще и быстрее - на метро. Так что давай здесь прощаться,- отклонил предложение Панков.
- Как скажешь,- с готовностью согласилась Люба.- Но тогда так – мне на неделю-полторы нужно убыть в Киев, родственников проведать, но по возвращении нужно обязательно встретиться. Есть очень важный разговор.
- Это едва ли возможно, дорогая моя,- ответил он.- С понедельника я в отпуске. Путевка и билеты уже есть. Если это так важно, давай поговорим прямо сейчас. Зачем откладывать?   Еще не поздно. Я не тороплюсь, если надо, могу задержаться.
- Нет. Сейчас я не смогу. Сначала мне нужно кое в чём и кое с кем разобраться.
- Как знаешь, но последний день, когда ты сможешь со мной встретиться – это четверг. Пятница у меня будет занята, а в субботу утром мы всей семьей отбываем. Так что извини, ничего не выйдет.
- Ладно, давай тогда в четверг,- неохотно согласилась она. В Киев я съезжу на два дня и к четвергу вернусь. В котором часу мы сможем встретиться?
- В конце рабочего дня. В четыре тебя устроит?- ответил он, удивляясь. "Такой важный разговор,- подумал он при этом,- что она даже готова сократить столь важную для нее поездку в Киев."
- Как скажешь, мой господин.
- Тогда в три жду твой звонок. Постараюсь быть на месте.

Встретились они в центре, на выходе из метро.
- Ну как Киев? На месте?- спросил он первым делом.
- Не попала я в Киев. Я же иностранка, и мне, к сожалению, требуется для этого особое разрешение,- с грустью ответила Люба.- Я даже хотела позвонить тебе, чтобы договориться о встрече раньше, не откладывая на последний день, но потом решила не менять. 
- Жаль, что с Киевом не вышло.
- Бог с ним, с Киевом. Если будет нужно, я потом туда съезжу. А сейчас к делу. Разговор предстоит серьезный.
- Даже так! О чем же, если не секрет? Какие у нас с тобой могут быть серьезности?
- Не секрет, но будет лучше, если мы отправимся ко мне в гостиницу.
Предложение несколько удивило Петра Андреевича. Что это за разговор, для которого нужно идти в гостиницу. Можно поговорить где угодно, хотя бы в Александровском парке.
- В гостиницу,- замялся Петр Андреевич.- А это обязательно? Давай просто где-нибудь  посидим.
- Это здесь, совсем близко. Минут пять ходу, не больше. Там будет лучше. А потом я ведь обещала.
- Что обещала? Не помню.
- Дон Периньон.
- Почему в гостиницу? А…
- Ты, наверно, хотел спросить, почему не у моих родителей?
- Как они?
- Их уже нет. 
- Сочувствую.
- Они умерли, и папа и мама. Я не виделась с ними с тех самых пор, как уехала. Я им предлагала перебраться ко мне, но папа наотрез отказался. А мама: “куда иголка, туда и нитка”.
- Понятно.
- Я была папина дочка, поздний ребенок. Маленькой он меня купал, если был дома, кормил и одевал. А какие он рассказывал сказки! Сам придумывал. Водил в зоопарк, он ведь рядом.
- Да я помню,- зачем-то вставил Петр Андреевич.
- Разве ты был у нас?- удивилась Люба.
- Был, но только до вахтерши.
- Вспомнила, вспомнила. В последний день,- сказала она и  покраснела.- Папа любил слушать музыку. У нас было много пластинок. Сам он не играл, но мне, когда я была еще от горшка два вершка, пианино купил и учителя нанял. В консерваторию я тоже пошла по его желанию. Мама хотела что-нибудь практичное. Но папа настоял.
- Молодец, старина,- зачем-то одобрил Петр Андреевич.
- То, что я вышла замуж за иностранца, он поскрипел, но принял – сердцу не прикажешь, но когда я собралась покинуть страну насовсем, меня назвал предательницей и сказал, что у него больше нет  дочери.
- Крутой мужик. Я бы так не смог.
- Он  у меня был военный, в отставке. Генерал. Его уволили, когда Хрущев армию сокращал. На оформление моего отъезда потребовалось почти два месяца и все это время мы с мужем жили в гостинице. Папу я больше никогда не видела, а мама… За день до нашего отъезда она, втайне от папы, пришла ко мне. Поплакали. Но она меня одобрила.  Я несколько раз порывалась связаться с тобой, объяснить все и не решилась. Боялась, что не выдержу и сбегу от мужа к тебе.
Они подошли к гостинице, и Люба прервала свой грустный рассказ.
В номере был накрыт стол: шампанское и коньяк, ваза с фруктами.
- А вот и обещанный Дон Периньон,- сказала она торжественно, показывая на серебряное ведерко из которого выглядывало горлышко бутылки.
- Прямо как у Джеймса Бонда,- вполголоса, скорее себе, чем ей, сказал Панков.
- Кто такой? Не знаю такого.
- Это супершпион в книгах Яна Флеминга.
- Не читала.
- И ничего не потеряла. А ты, случаем, не Мата Харри?
- Тоже не знаю. Я – твоя Любушка,- сказав это, она приблизилась к нему вплотную и положила руки на плечи.
“Неспроста все это. Ой, неспроста”,- подумал Петр Андреевич и, не проявив ожидаемой от него инициативы, сказал:
- Может быть, пора приступить к тому важному разговору, из-за которого ты даже не поехала в Киев.
- Конечно, конечно,-  смущенно ответила Люба, отстраняясь.- Но сначала Дон Периньон. Налей, Петенька. Выпьем за встречу.
 Выпили. Дон Периньон и, правда, ни в какие сравнения не шел с тем, что мы называли шампанским. Он испортил вкус Петру Андреевича. С той поры Советское шампанское он не пил, точнее пил только тогда, когда отказаться было невозможно.
В дверь постучали, и официант вкатил столик с горячими и холодными закусками, а Панков подумал, что теперь уж Люба непременно начнет свой серьезный разговор. Однако она заговорила ни о чем: о том, что Москва совсем не изменилась, что в магазинах, как и раньше… Когда она предложила наполнить бокалы вторично, он забеспокоился: не собирается ли она попытаться уложить его в “койку”. Обстановка к этому располагала. А ему очень не хотелось такого развития событий. Не то, чтобы он боялся, что  не устоит. Просто не хотелось.
- А женись-ка ты на мне, друг дорогой,- вдруг сказала Люба, поднимая бокал на уровень глаз и глядя через него ему в лицо.-  Поженимся и уедем  ко мне в Аргентину или в любое другое место. Куда скажешь.
Высказавшись, она выпила залпом и опустилась в кресло.
- Как?- Петр Андреевич  опустил бокал, не пригубив.- Вообще-то я в некотором роде уже немного женат. У меня жена и дочь, которых я люблю, очень люблю, и с которыми не намерен расставаться. Может быть ты считаешь, что все эти годы я безутешный сидел и ждал, когда ты прилетишь за мной из своего далека?
- Это не важно,- прервала его Люба.
- Что неважно?
- Что ты женат. Что у тебя дочь.
- Что ж тогда важно?
- Важно то, что я тебя люблю, и любила все эти годы. Твоя жена не пропадет. Я до конца ее дней дам такое обеспечение, о каком она и мечтать не могла бы.
- У нее жизнь, а ты предлагаешь обеспечение, иначе говоря, существование. Женился я на ней не по расчету, как некоторые, не будем показывать пальцем, и ей нужна жизнь, а не обеспечение.
- А дочь?- прервала его Люба.- Сколько ей лет?
- Четырнадцать,- ответил он.- Какое это имеет значение?
- Ее ты сможешь взять к себе. У меня детей нет.
- Будут еще. Какие твои годы.
- Если только от тебя. Как ее зовут?
- Маша. Полагаю, она не согласилась бы на такое.
- Мария Петровна,- продолжала Люба.- Звучит. Она сможет учиться в любом лучшем европейском или американском университете. Что ты об этом всем думаешь?
- Ничего я не думаю, и думать не желаю. Ответ отрицательный и давай на этом закончим наш разговор!- отрезал он  тоном, не терпящим возражения, и, выдержав паузу, продолжил:- Не скрою, после нашей встречи в понедельник, я вдруг понял, что все еще люблю тебя и не боюсь в этом признаться. Но сейчас речь о другом.
Ободренная прозвучавшим признанием, Люба опять заговорила, но в повествовательном ключе. Он узнал, что у нее большая квартира в Буэнос-Айресе  с горничной и дворецким и богатое поместье в пригороде, что она очень богата даже по американским понятиям. Он, если захочет, сможет работать по специальности или управлять их бизнесом…
“Кажется, меня хотят купить на корню,”- подумал Панков и  решил, что пришла пора самому включиться в разговор и поставить жирную точку над i.
- Из того, что ты тут порассказала,- начал он рассудительным тоном,- видно, что ты, как там у Пушкина, “богата и знатна, что муж…” Ах да, муж ушел, “как говорится, в мир иной”- это уже другой поэт.
- Не тронь моего мужа,- почему-то прошептала Люба.- Он был прекрасным человеком.
- Кто б сомневался,- отреагировал Петр Андреевич.- У тебя роскошная квартира в столице и поместье в ее окрестностях. Куча денег в банках, а еще, наверно, в акциях всяких там заводов, газет, пароходов. В общем, ты благополучно упакована и вся в шоколаде. Запросто мотаешься по лондонам, нью-йоркам, парижам и иже с ними. Что тебе еще надо для полного счастья. Захотелось подышать “дымом отечества”, и ты в Москве. А подышав, подумала: “А не прихватить ли мне немного этого самого “дымку” с собой”. Там же ты, полагаю, одна одинешенька. К тебе все только миссис или синьора и только по иностранному, и никто не скажет просто Люба или Любушка, никто не скажет, что ты несешь чушь, дорогая, если ты ее несешь, никто… И все на чистом русском. Вот ты и вспомнила  бедного студента Петеньку с московской окраины, который когда-то был влюблен в тебя по уши. Да, я был влюблен!
- Я тоже тебя любила.
- Разыскала ты этого самого бывшего влюбленного Петеньку, то есть меня, повзрослевшего, поседевшего, не сильно еще подурневшего, и решила поманить за собой. А вдруг польстится. Не на тебя, так на твои богачества. Для начала ты решила свозить меня на место нашего  романтичного свидания. Возбудить воспоминания. И признаюсь, тебе это удалось. Оказавшись там, я, скажу честно, почувствовал волнение в крови. Ты тоже это почувствовала и решила, что есть надежда. Но прежде тебе зачем-то нужно было посетить Киев. Я не буду строить догадки, хотя не сомневаюсь, эта поездка должна была быть напрямую связана с тем, что ты предложила мне. 
- Зря ты так, Петя. Я же хотела, как лучше,- прошептала Люба. Ее лицо покраснело, постарело и даже подурнело. Из-под очков показались две окрашенные тушью слезинки. Он  хотел вытереть их платком, но Люба уклонилась и попыталась поцеловать его руку. Это уж слишком! И он продолжил, тоже почему-то  перейдя на шепот:
- А что у меня жена и дочь - тебе наплевать. От них можно откупиться. Кинуть им деньжат или по-другому как-нибудь, и будут они рады-радехоньки и по гроб благодарны своей благодетельнице. И меня ты решила купить, не так ли?
Он замолчал, чувствуя, что его одолевает злость, но переведя дух, взял себя в руки и продолжил, решив, что пора кончать эту канитель:
 - Хорошенького же ты обо мне мнения, если полагаешь, что я просто так смогу бросить дорогих мне людей.
- Ты, наверно, меня считаешь чудовищем,- опять прошептала она.- Я совсем не такая. Теперь я понимаю, что была неправа, когда бросила тебя.
- Помолчи, дорогая. Я уже заканчиваю. Мне, конечно, хотелось бы увидеть и Токио, и Нью-Йорк, и даже Буэнос-Айрес…
- Поженимся, и ты увидишь, все, что твоей душеньке будет угодно. На что еще нужны деньги, а их у меня навалом.
- Пусть у нас здесь не все так здорово, как хотелось бы. И на полки магазинов тошно смотреть,- продолжал он,- Но мне нравится жить в Москве. У меня не апартаменты, трехкомнатная квартирка в “хрущебе”, доставшаяся от родителей. Маловато, конечно, но я привык и не знаю, чтобы  делал, будь у меня десять комнат. Деньги. Их тоже не мешало бы иметь больше, но миллионы мне ни к чему. Я  не смогу ими распорядиться.
- Это дело поправимое. Богатство, не бедность. К нему быстро привыкаешь.
- Вот, пожалуй, и все, что я тебе хотел сказать. Прости, если что не так, как тебе бы хотелось услышать. А теперь нам пора расстаться,- закончил Петр Андреевич, пропустив мимо ушей последнее ее замечание.
- Ты прости меня, что я тогда уехала, ничего не сказав тебе,- прошептала Люба.- Придя домой, я застала там мужа, который прилетел за мной.
- Дело прошлое. Кто старое помянет…
- Ты не спеши с ответом. Я понимаю, ты не можешь решиться  так вдруг. Я бы удивилась, если бы ты это сделал. Взвесь все за и против, подумай, а потом…
- Я уже взвесил и подумал. Ответ отрицательный и другого не жди!
- И все же ты подумай. Я тебе позвоню. А теперь давай выпьем на посошок и разбежимся, пока не поссорились окончательно. Не стали врагами.
- Не звони. Не береди души и мне и себе. Будет, как я сказал,- отрезал он, ставя на стол пустой бокал.- Повторяю, с понедельника я в отпуске. Уедем в субботу.
Прощаясь, они поцеловались, но не как возлюбленные, а так, как прощаются навсегда хорошие друзья. При этом она сняла очки, и он совсем близко увидел ее глаза, а в них безысходную тоску.
- Если ты подождешь, пока я приведу себя в порядок, я тебя провожу,- сказала Люба жалким голосом.- Хочешь, я вызову машину?
- Да нет. Это ни к чему это. Прощай, Любушка, Любушка-голубушка,- произнося эти слова,  его голос задрожал.- Прощай навсегда!
 “Это же надо так расчувствоваться,- думал он, пересекая холл гостиницы.- Не ожидал я от тебя, Панков такой чувственности”. Еще долго, проходя мимо той гостиницы, он чувствовал  в крови волнение, приятное и тоскливое.
Вот и все про Любу, Любушку, Любушку-голубушку.
Люба не позвонила. Но с утра пораньше позвонил ученый секретарь Совета и радостным голосом сообщил, что кворума нет, и  директор перенес обсуждение на осень. Что и требовалось доказать.

D;j; vu
Но в тот день на работу он не вернулся. Отправился прямо домой. Ему было потеряно и тоскливо. Жена, почувствовав его ненормальное состояние, не стала приставать с расспросами: сам расскажет, если захочет.
На следующее утро на подходе к работе его встретила Леночка и с заговорческим видом сообщила:
- Петр Андреевич, не ходите туда,- она кинула в сторону здания, где находилась их лаборатория. Там вас ждет тип оттуда,- она изобразила решетку,- Из КГБ.
- Он что, представился,- удивился Петр Андреевич.
- Нет. Но от него за версту несет запахом этой конторы,- она зябко повела худенькими плечами.- Как от общественной уборной.
Леночка не ошиблась.  В комнате, служившей ему кабинетом, за его столом сидел, разглядывая лежащие на нем бумаги, молодой человек в черном костюме,  гладко зачесанными назад русыми волосами и холодным взглядом светлых глаз,  всем своим видом претендующий на джентльмена.  Леночка не ошиблась. Это был представитель наших «доблестных» органов. Похожий  разговаривал с ним много лет назад, когда  в Сингапуре пропал  его однокашник по Институту. Но это был, конечно, другой. Тот, наверно, уже в чинах. Но контора была та же. Стиль. Обычный посетитель такого себе бы не позволил. Он бы ожидал в коридорчике, где был для этого стул или в курилке.
- Кто вы?- спросил Петр Андреевич,  жестом предлагая посетителю пересесть на свободный стул.
Но тот, не вставая, извлек из нагрудного кармана, где джентльмен обычно  носит платок, белый или в тон галстуку и, перегнувшись через стол, раскрыл и быстро  показал Петру Андреевичу.
- Чему обязан?- холодно спросил Петр Андреевич, указывая гостю на стул.
Тот нехотя поднялся и пересел.
- Итак? Простите, вы так стремительно показали свой документ, что я не успел рассмотреть ваше имя и отчество.
- Сергей Сергеевич,- был поспешный ответ.
- Итак, Сергей Сергеевич, что за интерес у наших «органов» к моей скромной особе? Прошу прямо к делу, поскольку ко мне совсем скоро пожалует коллега.
- К делу, так к делу. Какие у вас отношения с Любовью Михайловной О-вской?
- Вообще-то  в настоящий момент никаких. Это может показаться странным, но до сего момента я не знал ни ее отчества, ни фамилии. Так сложилось. В студенческие годы у нас была любовь. После окончания консерватории она вдруг пропала. А теперь также вдруг возникла, как, оказалось, приехала из-за границы как туристка, разыскала меня и захотела встретиться.
- А как любовь?- неожиданно поинтересовался гость.
- Старая любовь, молодой человек, похожа на прокисшее вино. Вызывает изжогу. Вот, пожалуй, и все. Если еще есть вопросы, прошу.
- Больше нет. Вы рассказали все, о чем я собирался вас спросить. Еще только один вопрос, сугубо личный:- Как вам Дон Периньон.
И хотя опрос был сугубо личным, он был явным желанием показать, что им все известно.
- Не распробовал,- соврал Петр Андреевич.
- А вы знаете, что она еврейка?- неожиданно спросил посетитель шепотом, каким сообщают секреты огромной важности.
Петр Андреевич ответил вопросами на его вопрос не промедлив ни секунды:
“Случайно не из конторы геносе Гимлера,- подумал он.- Еще не знает, что ее отец был советским генералом.
И добавил вслух, как бы про себя:
- А евреями  были еще Карл Маркс и немного Ленин, по маме.
Гость на мгновение замер, и, ничего не сказав, удалился.