Тайна титулярного советника

Павел Бушняк

ТАЙНА ТИТУЛЯРНОГО СОВЕТНИКА
Исторический роман

Надлежит трудиться о пользе
и прибытке общем, который Бог
нам пред очи кладет как внутрь,
так и вне, отчего облегчен будет народ.
Петр Великий (из речи по
заключении Ништадского мира)

«ПО ИМЯННОМУ ПОВЕЛЕНИЮ…»

- Барин, к вам нарочной из Сената, конверт при нем важной, пере-даст, мол, токмо в руки самому Алексею Федоровичу, - второпях, без стука заглянула в кабинет Кункун, пригожая калмычка лет 28, проданная Турчанинову еще ребенком в те годы, когда он входил во владение Полевскими заводами.
 Словно тугая пружина, давно дремавшая внутри, вдруг ожила, распря-милась и встряхнула его в кресле, заставив забыть о всех неотложных делах. Он бодро встал, запахнул полы любимого шлафрока, утепленного китайского халата, и направился в прихожую, не преминув мимоходом по-отечески обнять и звонко расцеловать в скуластые щеки замешкавшуюся служанку, замершую от удивления при виде помолодевшего, сиявшего и лучившегося необыкновенной радостью хозяина.
- Таково-то ты меня вдохновила, голубушка, своим донесеньем! Будто водицы живой испить дала старику…
В прихожей его ждал отрок лет двенадцати в форменном мундирчике с позументами, державший в руках засургученный конверт. Через окно за воро-тами, под деревьями в изумрудном уборе первой зелени, виднелась казенная бричка, запряженная игривой гнедой лошадкой.
- Ваше высокоблагородие, Алексей Феодорович! Господин столоначальник Христофор Петрович Зайков велели без промедления доставить и вручить вам сей пакет, присовокупив, что вложенное тут Имянное повеление поступило к нам нынче поутру из кабинета Ея Императорскова Величества, - заученно отрапортовал малец, протягивая хозяину бумаги. – И ежели не застанешь-де самого барина, дождись его непременно, без отлучки…
- Благодарствую, братец, за отменную твою службу, в награду же получи от меня сей презент, - заводчик выудил из глубокого кармана  и опустил в ладошку посыльному петровский  серебряный рубль-«крестовик», сжав ее в кулачок с выражением особенной признательности. – Да скажи Христофору Петровичу, что кланяюсь-де ему нижайше за присылку сего уведомления и за его любезнейшую обязательность; буду, мол, непременно на его майских именинах.
Заботливо проводив желанного вестника через парадную дверь, Турча-нинов легко преодолел мраморные ступени, не задерживаясь миновал людскую и закрылся в кабинете. Положив казенный пакет на массивное, из красного дерева, бюро, он снова уселся в свое покойное кресло, хранившее тепло долгого пребывания в нем, и погрузился в приятные воспоминания о встречах с приветливым и услужливым Зайковым, знакомым чиновником, не забывшим по уговору прислать тотчас копию указа государыни, если таковой поступит в Правительствующий Сенат. Едва дюжина денниц миновала после того, как заводчик был удостоен чести присутствовать на приеме у самой императрицы, и вот она – лежит перед ним - столь долгожданная и дра-гоценная бумага.
Очнувшись от задумчивости, он аккуратно вскрыл конверт, заметно подрагивающей рукой вынул сложенную вдвое плотную гербовую бумагу, развернул ее и, отстранив лист на расстояние вытянутой руки, дальнозоркими своими глазами впился в каллиграфическую, витиевато-роскошную вязь копии, снятой искуснейшим писцом с указа Екатерины II, гласившего: «Во Всемилостивейшем уважении на похвальные и благородные поступки титулярнаго советника Алексея Турчанинова, особливо же въ 1773 и 1774 годахъ оказанные, пожаловали Мы его, Турчанинова, с рожденными и впредь рождаемыми его детьми и потомками в дворянское достоинство Российской империи. Повелеваемъ Сенату нашему заготовить на оное дипломъ и поднести к Нашему подписанию».(Журнал «Русский Вестникъ», том 220-й, июнь, СПб, 1892 год, стр.362).
Вихрь разнообразнейших чувств и воспоминаний, душеприятных или саднивших сердце, умалявших его самолюбие и достоинство, долгие десятилетия неусыпных трудов и рачительных стараний на благо Отечества, сменился нарастающей радостно-знобкой волной торжества, вполне вознаграждавшего за все ранее пережитое. Вот он, долгожданный звездный час в его непростой, завидной и загадочной для многих, весьма причудливо складывавшейся судьбе уральского горнозаводчика XVIII века! Тот давно чаемый и вожделенный миг, прихода коего добивался он всей своей жизнью неукротимо и неотступно, обходя и преодолевая многочисленные рогатки и почти непосильные преграды, перемогаясь и с новым рвением устремляясь к заветной цели.
Царская грамота, подписанная «1782 года майя 2-го дня», навсегда ме-няла ценз, место и статус Турчанинова с наследниками в сословной иерархии Российской империи, и это обстоятельство требовало от него определенной психологической паузы, дабы вполне свыкнуться с осознанием себя в новом качестве. Бывший «подлородный», сирота, затем удачливый, «полупочтенный» для знати купчик-заводчик объявлялся потомственным дворянином, равным в правах своих родовым, столбовым особам. Отныне недруги и злорады, заслышав его имя, не посмеют уж более пренебрежительно сравнивать солидного фабриканта с лукавствующей канцелярской «титулярщиной», с личными дворянишками, муравьиным старанием своим выслужившимися до девятого класса.
В известной триаде «богатство, знатный род и связи», определявшей общественное лицо и вес человека в России XVIII века, среднее звено ее, име-нем «худородность», доселе втайне обескураживавшее Турчанинова, менялось вчистую, становясь недоступным для злословия. Его фамилия входила в избранный круг именитых купцов и фабрикантов, благодаря петровской «Табели о рангах» или пожалованием монарха возведенных в высшее сословие и давших корни многим известным русским дворянским ро-дам XIX века.
Как сообщается в том же журнале «Русский вестникъ» за июнь 1892 го-да, стр. 362: «Императрица Екатерина обратила милостивое внимание на под-виги Турчанинова». Подписывая указ и уведомляя тем Герольдмейстерскую контору Сената о потомственном дворянстве горнозаводчика, она решила собственноручно составить ему фамильный герб.
Задача возникла не из простых, ибо все «благородные» птицы и звери были давно «разобраны», красуясь на родовых щитах знатных особ. «Так какой же символ подарила бы щедрая мадам Фауна вам, безродный мой трудолюбец, достигший в жизни всего собственным муравьиным терпением да ретивым добросовестным прилежанием? – размышляла царица, листая роскошный немецкий зоологический альбом. – Каковой же образ из сих рисунков способен точно передать ваше стойкое и бдительное усердие в делах, мужичью основательность, способность мгновенно ухватить и не упустить своей выгоды? Итак, бдительность и цепкость хватки…»
Ее взгляд, рассеянно скользнув, задержался на голенастой болотной цапле, замершей в охотничей стойке с полусогнутой лапой. «Ба, да вы, месье Турчанинов, само олицетворение оной птицы, немного нескадной, но столь собранной и бдительной в своем долготерпении; появись лишь добыча вблизи, и не миновать ей железного клюва. Весьма достойный соперник преждебывшему демидовскому гордецу соболю, брезгливо обминовывающему топкое болото, владение трудолюбицы цапли».
«В дипломе на дворянство Турчанинова,- продолжает далее журнал, - Высочайше утвержденном 13 ноября 1783 года, данный ему герб описан так: «Щитъ разделенный надвое; въ верхней части въ золотомъ поле орлиное крыло, въ знакъ Нашей Императорской милости; въ нижней части, въ голубом поле, серебряная цапля, держащая въ правой лапе камень, въ знакъ того, что онъ бдениемъ своимъ многия какъ Намъ, такъ и государству услуги оказал».
Богато оформленный «Диплом на дворянство» А.Ф. Турчанинова, в малиновом бархатном переплете с золотым узором по краям, хранится в экспозициях Свердловского областного краеведческого музея. Текст на четырех листах, забранный в золотые рамки с цветами, открывается изображением государственного герба Российской империи. Диплом подписан Екатериной II и заверен государственной печатью на сургуче.
…Разгладив ладонями горящее внутренним жаром лицо, он шагнул в красный угол, троекратно перекрестился и после поясного поклона, с кряхтением и похрустыванием в суставах, опустился на колени и пал ниц под старинные образа, скупо подсвеченные розовой лампадкой. На него или поверх смиренно согбенной его спины строго и безучастно смотрели темноликий, большеглазый и грозный Спас, Умиленная, со Христом – дитятей на руках, Богородица, седовласый Николай-угодник в наперсных крестах и громоносный пророк Илия, давний покровитель купечества Соли Камской.
Истовые, горячие молитвы полились приглушенно, вполголоса из его сухих, запекшихся, словно от близкого костра, губ. Он смежил веки, и в эти минуты глубинной душевной благодарности Творцу он чувствовал себя отго-роженным и отъединенным от суетного мира, от всего окружающего его, устоявшегося, хорошо налаженного и обустроенного уюта в своем приметном, средней руки, со вкусом обставленном особняке на Мойке, приличествующем его привычкам и званию, в стороне от помпезных дворцов на Невском или Фонтанке, похваляющихся друг перед другом изысканностью и непривычностью для русского глаза форм и очертаний иноземной архитектуры. Он ощутил себя на миг бесплотным любомудром - созерцателем, воспарившим над петербургским, российским содомом, пройденным и познанным им досконально, с великими потерями для чувств, ума и сердца. Изъездив многажды всю необъятную страну от Балтических вод до Байкала и монголо-китайских границ, Турчанинов, как, пожалуй, редко кто другой, изучил ее и знал, во что обошлись ее дремливо-раздумчивому, косному и набожному народу крутые реформы Петра I и своевольные деяния последующих государей, видел, каково ей было поспешать за образованной и весьма развитой Европой, подобно взъерошенному, в репьях, огромному дворовому псу за стаей ухоженных тонконогих борзых…
Смутно вызревавшую у него оценку роли Петра Великого сумел не-сравненным образом выразить в своих «Записках» военный деятель И.И. Не-плюев, в молодости обласканный императором: «…сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими; научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут» (Я.П. Шаховской, В.А. Нащокин, И.И. Неплюев «Империя после Петра» (1725 – 1765). Мемуары современников», М., 1989, стр. 424).
Сознательная жизнь молящегося началась на этом переломе, когда пе-ретряхивалось все, включая наименование самой державы. Параднозвучное, с иноземным привкусом слово «Россия» (в польско-латинской огласовке, с чуждыми «о» и вторым «с» в корне), как бы исподволь вкравшееся в государственные акты после польско-шведской интервенции в Смутное время, вдруг дерзко и бесповоротно заслонило, отодвинув в тень, святоотеческое, исконное название «Русь». В душах тех же купцов Соли Камской обновленное «имячко драгова отечества» долго вызывало неизбывную оскому и горечь, пока всепобеждающая привычка не примирила всех с навязанным новшеством.
Об этой странной, непостижимой трансформации имени «Русь» у В.И. Даля читаем следующее: «Русак - вообще русский человек, русачка – русская. Русеть – делаться, становиться русским…Встарь писали Правда Руская; только Польша прозвала нас Россией, россиянами, российскими, по правописанию латинскому, а мы переняли это, перенесли в кириллицу свою и пишем русский!» Автор фундаментального лексикона, памятуя об этой исторической несправедливости и удивительном беспамятстве нации, назвал свой труд «Толковый словарь живаго великорускаго языка».
Жестока и леденяще-сурова была окружавшая его Россия к нищете и к тем, кто не пользовался покровительством знатных особ. Кому, как не ему, бывшему сироте из крепостных, принадлежавших пермским магнатам Строга-новым, владевшим землями, на коих можно было свободно разместить две Голландии, с детства обреченному на выморочное прозябание в борьбе за краюшку хлеба, было осознать сию неумолимую истину, сравнивая свое убогое детство с завидным для многих аристократов настоящим, с нынешней вершиной, коей он, воин по натуре своей, в неукротимой и дерзкой борьбе достиг собственным умом и волей, находчивостью в самых мудреных обстоятельствах и несравненным знанием людей. И если бы не Божья воля, если бы Провидение не наградило тебя редким даром удачливого, почти всегда беспроигрышного «банкомета» - предпринимателя, где бы и кем ты был сегодня, Алешка Васильев?
Не размыкая век, застыв в сокровенном своем монологе пред Создате-лем, он с высоты суровой житейской взыскательности холодно и беспристрастно рассматривал и себя, склонившегося к полу коренастого лысого старика с большим покатым лбом и крупными чертами мужичьего лица, напомнившего обликом Михайлу Ломоносова, ученейшего мужа, чей поясной бюст из полевского мрамора стоял рядом за стеной, в гостиной, напоминая Алексею Федоровичу ту далекую уже пору, когда он, преуспевающий сысертский заводосодержатель, преподнес академику богатую коллекцию поделочных и драгоценных камней, украсившую минералогический музей в Санкт-Петербурге.
Обозрение бренных телесных особенностей, мало о чем говорящих, было лишь первым приближением к постижению истинной человеческой сущности. Как у всех людей, индивидуальные особенности души, склада ума, характера, определяющие неповторимость личности, ее «внутреннюю вселенную», таились глубоко внутри, за семью печатями, и сам Турчанинов не решался, да и не смог бы, объективно и беспристрастно, обрисовать и оценить эту скрытую сторону своего естества. Сейчас же, перед святыми образами и в полном откровении пред Творцом, он мог бы заявить о себе одно: как у всякого смертного (тем более – горнозаводчика с его богатствами и властью над людьми), у него случалось немало вольных и невольных грехов и дурных поступков (во многом искаженных и преувеличенных впоследствии мстительной чиновничьей братией и зависимо-шаткой, нередко предвзятой людской молвой).
Потомки же безапелляционным и скорым судом стремились огульно обвинить его и пригвоздить к позорному столбу, опираясь на всякие легенды, три из которых приведены в журнале «Исторический вестник» за февраль 1883 года, стр. 469-470.
«Известно, - пишет автор-аноним,  - как поступил Никита Акинфиевич Демидов со своими бродягами-рабочими, в ожидании приезда в Невьянский завод князя А.А. Вяземскаго, припоминаю подобные же деяния другаго уральскаго заводчика – Алексея Федоровича Турчанинова, владевшаго Сысертскими горными заводами в Екатеринбургском уезде, Пермской губернии. Алексей Федорович принимал на заводы тоже, как говорится, по нынешнему, нелегальных. Перестраивалась однажды заводская плотина; работали «воры» башкиры из нелегальных. Вдруг нагрянула земская полиция. Не в ладах с ней был Турчанинов (да и какие «лады» тут могли быть, добавим от себя, если за каждого такого «нелегала» приходилось выплачивать, по указу 13 мая 1754 г., в казну 200 рублей!) Он и велел поднять затворы. Вода хлынула, и до сотни работных погибли в сысертском пруде…»
В другой раз, при строительстве в заводе храма, за работой наблюдал архитектор Пермского горного правления. Турчанинов, чем-то недовольный, разгневался и тут же, у церкви, не месте, так сказать, преступления, велел заво-дским полицейским казакам разложить и выпороть архитектора. Усердные ка-заки не пожалели истязуемого чиновника-коллежского асессора. Тот сгоряча хотел лететь в Пермь с жалобой по начальству. Узнав об этом, Алексей Федо-рович пригласил его к себе.
- Ну, братец, извини, - сказал он, - погорячился, позабыл твое асес-сорство… Жаловаться хочешь? Только себя осрамишь. Давай лучше пить водку.
И после чарки выложил архитектору пять тысяч рублей (огромные деньги по тем временам!)
Алексей Федорович был лыс. Как-то в бане ему упал на голову таракан. Он позвал бабу истопницу и велел сечь ее, пока он не вымоется. Экзекуция продолжалась почти два часа. Старик мылся неторопливо…»
Автор этих заметок, скрывшийся за инициалами Ф.С.Г., пояснил, что все изложенное им он услышал от главного конторщика Сысертских горных заводов, сына старца Моришнина, служившего еще при самом Алексее Федоровиче. Как видим, эти легенды, на грани анекдотов и вымысла, прежде чем быть опубликованными, спустя сто с лишним лет после упоминаемых в них событий, прошли через несколько рук, то есть подверглись произвольным «додумываниям» – с целью некоего «округления сюжета», что свойственно стихии устного народного творчества. Истинность самого происшествия при этом становится весьма завуалированной и трудно определимой.
Как и пресловутое преданье о затоплении прибежища фальшивомонет-чиков в Невьянской башне, приписываемое Акинфию Демидову, слухи о пре-досудительных деяниях А.Ф. Турчанинова, зафиксированные на страницах со-лидного журнала, пронизаны выдумкой и несуразицей. Так, первая из легенд начинается и заканчивается грубым искажением фактов, ибо Невьянский завод, напомним, никогда не принадлежал Никите Акинфиевичу Демидову, а с поднятием затвора-вешняка вода могла хлынуть из пруда только вниз по желобу, в реку, смыв по пути не более одного - двух десятков работных «воров», занятых на склоне гребня плотины укладкой плит.
Тем и опасна стоустая молва, что весьма горазда из мухи делать слона. Крайняя подозрительность и предвзятость людская к деяниям заводчика пре-вращала легенды о нем в некий свод уголовных преступлений. Достаточно упомянуть о тех буйных домыслах, что сопровождали разговоры и слухи в на-роде о подвалах, подземельях и тайных ходах под хозяйскими особняками в Сысерти и в Полевском. Они не знали предела, в фантазиях рассказчиков рисовались скелеты, прикованные цепями, замурованные трупы неугодных людей, груды драгоценностей, команды тайных палачей, бродящие призраки погубленных душ в тех застенках… Говорили, что по ночам земля под теми домами «стонала человеческими голосами».
Способен ли был А.Ф. Турчанинов, отличавшийся строгой нравственностью и ревностью к церкви православной, на «подвиги» Дракулы или хотя бы современников своих, братьев Баташевых? Смутьянов усмиряла заводская полиция, а жестокости приказчиков и надсмотрщиков хозяин не мог лично проконтролировать в каждом отдельном случае, подчеркнем, при общей грубости нравов и бесчеловечных (общепринятых!) мерах воздействия на работающих, простолюдинов в ту эпоху, когда о гуманизме мечтали лишь французские просветители.
Подземелья же и тайные ходы в церковь, контору, в ближний лес были необходимы заводчику и его семье – ввиду реальной угрозы нападения шалой толпы подвыпивших работных людей или шайки разбойников, открыто гуляв-ших в те годы по Уралу и Сибири.
Что касается двух других легенд, они кажутся более правдивыми, помогая понять смелый и решительный нрав Турчанинова, не жалевшего всякого, кто спустя рукава относился к своим прямым обязанностям, оплаченным сполна. Каменный собор, будущую святыню и гордость края, он строил своим «рачением и иждивением», то есть за свой счет, потому и мог быть наказан архитектор, уличенный в созидательном промахе, немедля. Гнев же его за таракана в бане – это вполне допустимая вспышка негодования строгого хозяина на разгильдяйство неряшливой прислуги. Веские аргументы заставляют усомниться в реальности этих «картинных» экзекуций, ибо, к примеру, телесная расправа с потомственным дворянином (коллежским асессором) каралась в ту пору суровым уголовным наказанием. Двухчасовая же порка женщины, с почти неминуемым печальным исходом, тоже могла обернуться для него весьма неприятными последствиями, ввиду враждебно-мстительного отношения губернских чиновников к преуспевающему, дер-жавшемуся независимо промышленнику.

Счастье в суме

…Вспомнилась ему вдруг меж молитвами родная, далекая от Питера деревенька под блекло-серым, тоскливым небом, убитая горем, постаревшая  матерь его покойная, голосившая безутешно над мертвым отцом, вытянувшимся, застывшим, чуждо-незнакомым, когда в один из декабрьских ранних сумеречных вечеров привезли его на санях из лесу дровосеки, валившие березу, пихту и ель для ближних солеварен Строгановых. Снявши треухи с кудлатых своих голов перед нею, остолбеневшей, зажавшей от крика рот, они, сбивчиво, вразнобой галдя и перебивая друг друга, рассказывали «свежеиспеченной» вдове и очумело застывшим вокруг соседям, как Федор Васильев, по нерасторопности или еще от чего, сплоховал, не увернулся вовремя из-под рухнувшей старой пихты.
- Упала, вишь, лесина не туды, куды положено было б ей лечь,  - растолковывал всем картину горестного происшествия, размахивая руками, сухонький и верткий Егорий Созонов. – Так и придавило ево, сердешново, у всей артели на глазах…
- Главное ведь што, не маялси шибко, - косноязыко дополнял Егория долговязый тугодум Козьма Травин. – Только вскрикнул, жалко так-то, да Божие имя помянул, всхлипнув напоследок, тут тебе и дух из ево вон…
Мужики всем своим удрученным видом выразили сочувствие осиротевшим, посулили помочь на похоронах и понуро пошагали ко своим дворам. Безлошадные, с тощей коровенкой да однорогой козой, обезножившей от холодов (мать доила ее … лежачую), Васильевы угодили под власть страшенной, хуже смерти, нужды, расставшись вскоре и с последней своей подпорой – исхудавшей до ребер буренкой.
Пришлось Алешке, единственному мальчонке в семье, шести лет от ро-ду обзавестись нищенской сумой и пойти по миру, вымаливая «Христа ради» ломоток хлеба, провожаемому из-за ворот сердобольными взглядами соседок. Но нет худа без добра, и эта горестная стезя свела его с тем человеком, чьими заботами и попечением судьба Алешки приняла совсем иной оборот.
Однажды, в жгучие декабрьские морозы, когда округа утопала по кры-ши в празднично искрящихся под солнцем снежных заносах (оседлому петер-буржцу Турчанинову взгрустнулось по тем суровым, живописным краям у Северного полярного круга, где он не бывал уже года три), бойкий мальчонка в латанном тулупчике и дырявых катанках, с холщовой сумой через плечо, вбежал погреться в ближнюю от деревни солеварню. Внутренняя обстановка ее напоминала рассказы местного попа об аде, уготованном всякому грешнику, малолетним неслухам – тож; и потому деревенскую ребятню уже не испугать было никакими ужасами преисподней. Варница напоминала огромный амбар с прокопченными до аспидной черноты стенами, освещаемыми сполохами огневища. Высоко в крыше зияло отверстие для вытяжки газов, протухлого дыма и вонючего пара. В центре неугасимым адским пеклом полыхала яма, над которой чернел клепанный из лопастного железа чрен – огромная сковорода для выпарки соли из густого земного рассола. Встреченный острыми взглядами чумазых полуголых «чертей», в которых до неузнаваемости превращались здесь знакомые мужики, Алешка, пританцовывая от «зашпоров», настоящих морозных «гвоздей» в стынущих ступнях, попытался было как можно ближе подступиться к огненной яме, куда работные подбрасывали тяжелые поленья, но не выдержал жарищи и отпрянул назад, закашлявшись от едкого сыроземного запаха серой каши, шипевшей в жаровне. Посторонние, пришлые люди в таком месте быстро угорали, как  часто случалось с приказными и прочим изнеженным канцеляр-ским людом из строгановских контор.
- Ну че, Лешк, много ль кусков насобирал? – хрипло окликнул его «чренный повар» Михайло, зорко надзиравший за вываркой соли (это называ-лось «править соль в чрене»), оскалившись белозубой пастью, разверстой по-среди черной волосатой бородищи. – Негусто, баешь? То-то, брат, счас не больно разбежишься, народ сам едва коптит, да и своих ребят у всех полны избы. Сразу бы к нам и подгребал, поделимся уж, кто че отколупнуть от себя смогет.
Он гаркнул что-то неразборчивое одному из тощих, вертких, злющих с виду подсобников, только что швырнувшему огромное мерзлое полено в огонь; тот кивнул и, подскочив к Алешке, сорвал с его плеча тощую торбу и скрылся в закуте.
Тут варничные «дьяволы», вооружившись внушительными железными граблями, гуськом закружили вокруг жаровни, старательно перемешивая гус-теющую на глазах рапу – скользкую серую кашу, из коей медленно выпарива-лась знатная на всю Россию соль «пермянка». Попутно соскребались со стенок «желваки», пригары, опорожнялись малые чренцы от осаждавшейся в них соляной грязи, ржавчины (елочи).
Вдоль стены тянулись «отечные полати», где вылеживалась и сохла, сочась мутной влагой, тяжелая,  волглая еще соль. Высохшие кучи ее измельчались колотушками, ссыпались в рогожные кули; ряды их стояли в сенях перед погрузкой в сани.
Особо тяжко, до кровавых мозолей на ладонях, доставались работным чистка варничной сковороды и чренцев, отбивка прикипевших кусков и «жел-ваков» на стенках стальной посуды. Отдыхали варщики, вконец уставшие и разбитые, с красными опухшими веками и отрешенными лицами, день-два, ед-ва успевая избавиться от ломоты и боли во всем теле после изматывающего артельного труда. А там – снова в адскую кутерьму, как в омут.
Отогревшийся, подкрепившийся миской ячневой каши с конопляным маслом, Алексей, подхватив заметно потяжелевшую суму, вышел за ворота и едва не угодил под ноги шедшему навстречу богатому посадскому из Соли Камской в бобровой шубе и собольей шапке, с роскошным хвостом над правым ухом. Расписные купецкие сани, запряженные парой сытых лошадей, стояли поодаль. Михаил Филиппович уже не единожды приезжал в эту варницу прикупить соли для своих обозов, отправлявшихся зимами в Нижний Новгород на Макарьевскую ярмарку. Развеселый, цыганистого вида, с горячим восточным блеском в черных глазах, он был приветлив, балагурил и сыпал словами, согревавшими жизнерадостной шуткой.
-Никак, старой знакомой? – сверкнул купец снежнозубой улыбкой. – Э, да я вижу, ты нищенской сумой обзавелся? Што за притча, сказывай-ко мне.
Он присел на ступеньку, притянул к себе пасмурного, молчаливого па-ренька, которого помнил смышленым, дерзким, звонкоголосым, с ласковым, пытливым взглядом.
-Батяню зашибло…насмерть, - выдавил с горьким надрывом малец и умолк, пристально разглядывая «паривших» под яркими попонами лошадей.
-Эхма, как не повезло-то вам! Крепись, друже, Бог милосерд, и мир не без добрых людей, - загрустил в ответ разряженный купчина, и неожиданная острая жалость черкнула по сердцу бесшабашного с виду дельца. Он внима-тельно вгляделся в поникшего Алешку, обняв его за худенькие плечи, жалея и себя самого, что не задалось ему обзавестись своим наследником. Рождались сыновья, да как-то не прижились, осталась в утешение одна дочь Федосеюшка, но и та здоровьем слаба осталась после падения с высокого крыльца. А сердце все настойчивее подсказывало купцу: пора приемышем обзавестись, дабы в случае чего было на кого опереться, нажитое рачительному глазу препоручить. И сам ведь он, Турчанинов, приказчиком на побегушках начинал у богатого солепромышленника Александра Васильевича Ростовщикова. Это уж потом, подучившись ведению доходных дел да обма-торев, своей дорогой пошагал…
-Грамоте-то мерекаешь хоть малость? – спросил он мальчишку, встрях-нув его слегка. – Псалтырь по слогам читаешь? Дак хорошо это – по твоему-то возрасту! Другие вон до женихов дотянут, а ни аза, ни бельмеса в буквицах не смыслят. Хошь ко мне в казачки, Алешка, а то и в приемыши? Да ты погодь малость тут, я с уставщиком потолкую, сколь кулей соли мне уступить может. Потом тобой займусь, придумаем вместях што путнее. А ты залазь покеда в мои сани, я не задержусь.
Купец подался в солеварню, а Лешка робко подошел к разминавшемуся дюжему кучеру; тот подсадил его через грядку на войлок, устилавший передок саней, но мальчонка, осмелев, влез на облучок, тронул пахучие ременные вожжи, приободрился, засверкал глазенками, вообразив себя лихим наездником, готовым вихрем лететь по тракту хоть до самой Москвы.
И с этих вот самых купеческих, празднично расписных саней начался для сироты Алексея Васильева долгий, длиною в целую жизнь, путь в мир де-ловых людей, полный опасных поворотов, головоломных ухабов и неожидан-ных ямин, где только природный ум и смекалка, безошибочная расчетливость и хладнокровие в рисковейших хитросплетениях и схватках различных интересов могли принести успех удалому, везучему наезднику. Таковым и выпало стать этому увлекшемуся сейчас лошадьми мальчонке, будущему горнозаводчику А.Ф.Турчанинову.
…Как бывало на исповедях в соликамском Троицком соборе, с его величавой кружевной (впору Москве) «каменносечной хитростью» и царственными «крыльями» раскинувшихся лестниц, перед иконой Николая Чудотворца, дара самого Ивана Грозного городу для защиты от врагов, так и сейчас старый заводчик скорбел о своих прегрешениях перед семейными образами в покаянной позе, без обычной мягкой подстилки под болящими коленями. Немало проступков случалось и у него за долгую жизнь, да и как их обминуешь, ежели многое кругом, почитай, на неправде замешено; простодушный же, как кур в ощип, обречен заранее. Покаяниями да возлагаемыми духовником эпитимиями старался снять их гнетущее беремя с души.
Он исправно постился, молился, посещал храмы и святые места не пропускал при случае, подавал милостыню убогим – все, как и положено православному русскому человеку. Главным духовным взысканием, земным своим предназначением полагал для себя усердное служение государству посредством самого похвального содержания своих заводов. Непременным долгом своим считал и раздачу немалых пожертвований на строительство храмов, содержание сиротских домов. Последнее подаяние через поверенного предназначалось для Императорского Воспитательного Дома под началом И.И.Бецкого, хлопотавшего перед Екатериной II о возведении его, по совокупности заслуг перед Отечеством, в потомственное дворянство.
С затекшими ногами он едва поднялся с пола, ухватившись рукой за ножку массивного секретера. Уселся в любимое кресло, снимавшее все рас-стройства и недомогания своим давним врачующе-покоящим удобством. Итак, отныне он – полноправный дворянин, и новый статус неизмеримо облегчает ведение всех дел, дозволяя совершать акты, ранее немыслимые.
Он приподнялся и взял с края стола первую из таких бумаг – купчую крепость, составленную заранее с поверенным князя Потемкина на приобрете-ние у последнего сел и деревень с населением 6 139 человек за 460 200 рублей. У Турчанинова вновь голова пошла кругом от столь ошеломительной цифры, равной почти пятилетней прибыли, получаемой со всех его заводов и промы-слов. Но у кого он имения-то приобретает, тут форс, важность несказанная – от приобщения к самым знатным, древним родам!
Держал купчую, вдругорядь вчитываясь в ее параграфы.
Генерал аншеф государственной военной коллегии вице президент и разных орденов и кавалер князь Григорий Александровъ сын Потемкин в роде своем непоследний. Продал я дворянину, титулярному советнику Алексею Федорову, сыну Турчанинову, недвижимое свое имение, состоящее в нижегородском и володимерском наместничествах в разных округах, в селах Толмачеве, Кобыльце, Городецке и верхней Лавдихе с принадлежащими к ним деревнями, в которых по последней, третей ревизии показано мужеска полу душ, а имянно…»
Пропустив перечисление количества душ в каждом селе с деревнями, он задержал взор на второстепенных подробностях, громоздких пунктах и уточнениях, как-то: «… и с новорожденными после ревизии, с женами их и детьми, с братьями, племянниками и со внучаты, и с приемыши, и со всем семейством обоих, мужеска и женска, полов, с помещицким и крестьянским всяким дворовым, погуменным строением и мельницами, и со скотом, с хлебом стоячим и молоченным, и в земле посеянным, и с принадлежащею к тем селам и деревням пашенною и непашенною землею с лесами, рыбными ловли… и с беглыми обоих, мужеска и женска, полов людьми и крестьяна-ми…»
Но вот и она, эта главная строка из бумаги Потемкина, князя «по слу-чаю», вызывавшая знобкий трепет, почти детское торжество и безграничную отраду пожизненного титулярного советника: «…недвижимое имение досталося мне по купчим: нижегородское лейб гвардии коннаго полку от ротмистра князя Ивана Ростовскаго, а володимерское от генерал порутчиков князей Василия и Юрия Долгоруковых…» (Купчая грамота хранится в Свердловском областном краеведческом музее, экспонат № СМ 21080/1И 4695).
Взор Турчанинова зачарованно замер на фамилиях древнейших русских аристократов, рюриковичей, предки коих наравне соперничали со стольными великими князьями, собиравшими удельные земли в единое Русское государство. Часть их исконных, родовых поместий теперь будет принадлежать ему, бывшему крепостному сироте Алешке Васильеву, ставшему известным заводчиком, отныне еще и потомственным дворянином Алексеем Федоровичем Турчаниновым…
Непредставимое еще недавно мечтание вдруг стало явью, законным де-лом, - таково было волшебство и всесилие указа императрицы! Он становился вровень в правах с избраннейшим кругом тех высокопоставленных издревле мужей, которые раньше, два-три десятка лет назад, его б и в прихожую к себе не впустили. Князь Иван Ростовский – потомок владетелей древнейшей на Руси земли, соперника Москвы – Ростова Великого! Князья Долгоруковы – славнейшая фамилия, вершившая судьбы государства, а эти двое, Василий и Юрий, - полководцы, отличившиеся в 7-летней войне с Пруссией, в войнах с крымским ханом и Турцией…
Не лишним будет подробнее рассказать здесь об этих двух князьях, имена коих волею судьбы переплелись с чуждым для них соликамским купцом и сысертским заводосодержателем.
Василий Михайлович Долгоруков (1722-1782) прославился в Семилет-ней войне. Екатерина II в день своей коронации произвела его в генерал-аншефы. Командуя на юге 38 корпусами, получил приказ вторгнуться в Крым и блестяще его исполнил; разбив 70-тысячную армию хана Селим-Гирея, овладел Перекопом. Позднее вторично поразил собранное этим ханом 95-тысячное войско, заняв Арабат, Керчь, Еникале, Балаклаву и Тамань. Возвел на престол доброжелателя России, хана Саиб-Гирея. За эти подвиги императрица наградила князя орденом святого Георгия I степени и титулом «Долгоруков-Крымский» (до Потемкина-Таврического). В 1780 году Екатерина назначила его главнокомандующим в Москву, где он заслужил общую любовь своею добротою, доступностью и бескорыстием.
Юрий Владимирович Долгоруков (1740-1830), заслужив славу в Семи-летней войне, в начале первой Турецкой войны был секретно послан поднять черногорцев против турок. Не зная нравов их, потерпел неудачу и спасся, уехав в Пизу (Италия), где явился к начальнику русского флота на Архипелаге графу А.Г. Орлову (обманом пленившему тогда загадочную княжну Тараканову). На военном совете у Орлова князь Долгоруков вместе с английским адмиралом Грейгом настоял, чтобы соединенный флот искал активно турецкую армаду и атаковал ее. По просьбе Грейга перед Чесменской битвой князь принял командование кораблем «Ростислав» и содействовал уничтожению турецкого флота. Во вторую Турецкую войну Долгоруков овладел Аккерманом и Бендерами. Позднее отличился в других военных кампаниях. (Словарь Брокгауза и Ефрона, СПб, 1983 год).
Старый заводчик следил за основными вехами ослепительной карьеры этих князей-военачальников по «Санкт-Петербургским ведомостям» и благоговел пред их именами. Готовя черновик купчей сделки с Потемкиным (и полмиллиона рублей золотом – для расплаты, по желанию князя), он зачитывался поколенными росписями знатных боярских и дворянских родов в древней «Бархатной книге», радуясь тому, что отблеск их немеркнущей славы отныне коснется и его скромной фамилии, а шесть тысяч крепостных составят надежный резерв работных рук для его заводов.
 В волнении чувств он снова с благодарностью перекрестился, повер-нувшись к иконам, потом встал и зашагал по кабинету, разминая ноги. И, как часто бывало в минуты благорасположения, вспомнился ему один из любимых стихеров на евангельский сюжет, где речь шла о  Рахили и ее детях. Прокашлявшись и притворив дверь, он сипловато запел вполголоса:
Престань рыдати, печальна мати,
Не тревожь сердца, не тревожь сердца.
Ирод несытий твоя убити
Мечем дерзает и убивает
Маленки чада, но пребудь рада.
Як живот тратят, там в небе платят
За Христа Бога там мзда многа
Малым отрочатам, закланным овчатам. (ГАСО, ф. 65, оп.1, ед.хр. 4, ме-жду л. 4 и 5)
Меряя кабинет окрепшими после долгого стояния на коленях ногами (десять шагов к двери, десять – к столу), он с новым волнением переживал подробности недавнего приема во дворце, имевшего быть (как гласило письменное приглашение на роскошной, с золотым обрезом, бумаге) по случаю дня рождения государыни Екатерины Алексеевны и новых победных реляций генерал-аншефа Потемкина из Новороссии и Крыма (где ловкостью многомудрого князя дело близилось к присоединению сего благодатного полуострова под российскую корону). Внизу мелкими буквами напоминалось, что будут приглашены именитые промышленники и первостатейные купцы «для полезных советов и наставлений».
В роскошной дворцовой карете, визави с фельдъегерем, предуведомленный тем приглашением, он ехал во дворец. Лысая его голова никак не могла привыкнуть к накладным пуклям. Стесняло в плечах и ногах редко носимое, почти новое парадное одеяние, сдавливали ступни и пальцы модные, с массивными серебряными пряжками и высокими каблуками, башмаки. Мешала сосредоточиться и шпага, досадливо бряцавшая меж колен. Да и чувства некой странной в его лета робости (хотя и навидался людей всякого звания за свою жизнь немало и не лез в карман за словом, общаясь даже с вельможами) перед встречей с самой царицей холодили спину, тончайшими иглами покалывали возле сердца.
Как себя вести, каких мыслей путеводных держаться – пред высокоиз-бранным обществом? А там еще и заводчики-воротилы,  и купцы первостатей-ные будут, с ними ухо востро знай держи.

Дар бесценный

Однажды уже был он удостоен подобной чести, представ пред очами прекрасной дщери, «искры Петра Великого» – Елисаветы Петровны. Но то как сон блеснуло и было так давно, генваря 4 числа 1753 года, в Москве, куда им-ператрица переехала из Петербурга вместе с главными правящими коллегиями. И не теперешний умопомрачительный Зимний дворец над Невой ждал его то-гда, а временное пристанище царицы в огромном деревянном, на две версты раскинувшемся Головинском  дворе, бессчетные хоромы коего в полдня сгорят во время сокрушительного ноябрьского пожара.
Петр Иванович Шувалов, его тогдашний могучий покровитель, заранее уведомил Турчанинова, что по его, графа, протекции заводчик будет принят императрицей. Предварительно велел ему изготовить на Троицкой фабрике медной посуды самый великолепный, каковой только возможно и мыслимо, сервиз, особо тщательно и затейливо отделанный, ибо матушка государыня – великая почитательница всяких изящных художеств, кунстштюков и прелест-ных вещиц. Добавил еще, что от степени великолепия того презента весьма многое может определиться и в будущей судьбе Алексея Федоровича, которому уже явно тесно живется в его северной берлоге.
- Супруге-то моей Мавре Егоровне, да и другим статс-дамам, угодил же ты своими посудными подношениями, - напомнил Шувалов. – Не нахвалится моя благоверная дома ими, так и держит у себя на глазах. Потому неча учить тебя, сам ведаешь, каковы твои козыри есть.
Турчанинов с благоговейным трепетом готовился предстать перед  им-ператрицей, вспоминал ее великого отца, которого ему довелось однажды мельком увидеть в Москве, сопровождая своего патрона Михаила Филипповича в Охотый ряд, где им нужда была подыскать для дома павлина и пару заливистых соловьев.
- Гляди, Алешка, царь катит! – толкнул его в бок хозяин. – Вишь, орлом каким высматриват, и напружился весь, бытто тесно ему в карете; а одет – просто. Зато челядь-то, челядь каково разряжена!
Запомнился величаво блистающий взор Петра, его беспокойные, поры-вистые движения. Алексею тогда почудилось на миг, как всем своим молодым естеством он жадно впитывает могучую энергию, издали излучаемую от внушительной фигурой Преобразователя России. Эти давние впечатления пробудились при встрече с его дочерью, возвышая царицын образ.
- Матушка-государыня, нонче к тебе зван некой заводчик Турчанинов из Соли Камской, дак ты уж приветь его поласковей, -вкрадчиво, словно колдуя, внушала невеселой с утра Елисавет поджарая, черноглазая и сладкоречивая Мавра Егоровна Шувалова (злая, как дьявол, и корыстная «ведьма-огурец», по отзывам современников), главная наперсница и «премьер» интимного «кабинета министров». – Это такой проворной да сметливой делец, што подстать ему ково и сыскать мудрено. Соляныя промысла у ево да заводы медиплавиленные. Посуду, утварь из меди – латуни выделывает – на удивление всем. Таковых даровитых да дошлых и батюшка твой ведь привечал и по заслугам награждал, другим в укор, штоб ловчей старались, товаров и знатных изделий больше производили в своих мануфактурах.
О влиянии на императрицу «карманного» кабинета, состоявшего из статс-дам, жен высших государственных деятелей, необходимо добавить сле-дующее. Большинство его «министров» составляли целый штат ночных че-сальщиц, ублажавших нежные пятки царицы под воркующее нашептывание дворцовых сплетен. Тут же можно было шепнуть на ушко ей некое «словцо», даром не пропадавшее, замечает К.Валишевский в своей книге «Дочь Петра Великого», ВААП-ИНФОРМ, М., 1989, стр. 163. Иностранным дипломатам приходилось поочередно опасаться враждебности или добиваться благожела-тельности «главной чесальщицы» Мавры Егоровны Шуваловой, женщины с «тонким и злобным умом», или считаться «с корыстными наклонностями» Марии Богдановны, вдовы адмирала И.М. Головина, прозванной, за ее злобу, Хлоп-бабой, или с настроением страсть любившей деньги чесальщицы А.К. Воронцовой, жены великого канцлера, родственницы Елисаветы Петровны.
- Постой, Мавруша, уж не родственник ли это тово бывшего моево ка-мер-лакея Ивана Турчанинова, што в заговоре против меня был уличен? – гневно всполошилась Елисавета. - Никак погубить вздумала меня вконец оная семейка?
- Нет, нет што ты, матушка-свет, однофамилец этта, из Соли Камской, - успокоила императрицу Шувалова. – Мой супруг хорошенько уже его прознал.
Императрице вспомнился леденящий ужас, пережитый ею в  июле 1742 года, когда Тайной канцелярией разбиралось дело о бочке с порохом, постав-ленной под самой ее спальней – при сообщничестве камер-лакея Ивашки Тур-чанинова и двух гвардейских офицеров. Уж не она ли, кажется, всячески убла-жала своих слуг, и жалованье увеличила, и на прокорм им средств не жалела. А вот поди ж ты, эдакое святотатство удумали – покуситься на ее жизнь! Смерти предать злодеев за таковые дела мало было, да она не кровоалчна, напрочь отменила казнь посредством лишения жизни. Пришлось зато всем языки и ноздри резать, а потом в Сибирь навечно сослать. После оного происшествия она всю жизнь томилась втайне предчувствием переворота или покушения на свою особу, ибо и сама ведь захватила власть, свергнув принцев Брауншвейгских и увезя на коленях своих из захваченного дворца младенца – императора Ивана Антоновича…
Елисавет с утра была не в духе, плохо спала. А все из-за увлечения ба-лами; вечор много танцевала, блеснула в менуэте и в русской пляске была не-подражаема, всех привела в истинный восторг, посланники иноземные рину-лись ручку ей целовать. И заутреню в церкви не пропустила, так что на сон ос-тавались «воробьиные жмурки». Ленивая и капризная, как прирожденная рус-ская барыня, она при всяких серьезных, деловых разговорах непременно жаловалась на мигрень.
Вот и сейчас хотела было сказаться нездоровой, но передумала и взбодрилась, услышав похвалу своему батюшке. Переодевшись с помощью камеристок в новое, салатного цвета платье, отделанное затканными серебряными цветами и голландскими кружевами, она уже прихорашивалась перед зеркалом, готовясь поразить неведомого сибирского «медведя» своей прелестной венериной фигурой и глазами, «полными воробьиного сока» (со слов саксонского посланника Лефорта).
Увидя его коренастую мужицкую фигуру в мундиришке губернского секретаря (12-й класс по табели о рангах!), она была весьма разочарована про-теже Шуваловых. Но тут ее весьма позабавили подвижное, улыбчивое лицо его с лукавым, пронзительным взглядом каре-зеленых глаз, свободные манеры и ловкость, с какой он приложился к ее холеной, усыпанной перстнями руке, его толковая и цветисто – завораживающая речь. Перед Елисаветой стоял умный, смелый, умеющий «подать себя» и понравиться всем господин, а вовсе не увалень, вылезший из чердынской глухомани.
Отвечая на вопрос государыни о роде его занятий, он несколько витие-ватым, но живым и убеждающим языком обрисовал свой Троицкий медепла-вильный завод и фабрику медной посуды, с коей он «мученически мается» вот уж десять лет, «терпя от нея одне убытки». В великий пожар лета 1743 года, спаливший дотла Соль Камскую, сгорела, мол, вчистую и фабрика его (умолчав при этом, что страшное бедствие то проистекло от плавильни оного заведения, располагавшегося в центре города). Долго потом строил фабрику заново на речке Талице; попутно самому с помощниками довелось, ночей не досыпая, изобрести русский томбак (сплав красной меди с цинком, улучшенный вид латуни), посуда из коего, превосходя изделия фабрик Екатеринбурга и Суксуна, была прочна, «леповидна» и неподвластна окислению. Разыскал мастеров – узорщиков для поливы, муравления меди красочной эмалью, финифтью, высокооплачиваемого иноземного художника для росписи «картинок» раздобыл.
-Усердием ревностным да недреманным токмо и держусь, государыня, другой на моем месте давно бы отступился от столь тягостной мороки, - уже откровенно жалобился и прибеднялся Алексей Федорович, уловив тень сочув-ствия в глазах Елисаветы Петровны и придворных дам, цепкими взглядами изучавших забавного пермяка.
Но тут дюжие привратники, предводительствуемые камер-лакеями, вне-сли в залу два ящика и расставили на столе у окна невиданную утварь, посуду. Изящные, вычурной формы вазы, самовары, статуэтки, урны окружили хороводом чудесный сервиз. Изделия свежо и празднично сияли, словно дождем умытые, пестрым, красочным узорочьем, хитроумным сплетением  орнамента и росписи, разводами и фигурами. Как живые, светились на их боках цветы, растения, птицы и звери Пермского края, сцены из мифологических сюжетов древней Греции, Египта. Богатства редкого ремесла и художественного озарения мастеров фабрики, оберегаемых и ценимых рачительным хозяином, блистали редкой своей новизной пред взорами статс-дам, посреди хоровода коих Турчанинов увидел вдруг возникших наследника престола Петра Федоровича с юной великой княжной Екатериной, братьев Шуваловых, других придворных персон.
-Шарман! Великолепие коликое! И таковое чудо в вашем медвежьем уг-лу выделывают? – наперебой щебетали и дивились все, в нетерпеливом порыве устремившись к столу. – Но какова прелесть,  каков вкус тонкой у простых тех мастеров! Всенепременно вещицы сии станут предметом дива и зависти среди напыщенных посланников иноземных!
-Ай да молодцы соликамцы, Европе нос утерли! – изрекла особо бойкая на язык Анна Карловна Воронцова, родственница Екатерины I, матери Елисаветы Петровны.
Торжествующий Турчанинов предвидел таковой прием, когда в напряглой суете готовил у себя эти дары, вписавшиеся ныне в роскошь царской обстановки как необходимейшие аксессуары. Он с истинным торжеством сознавал, что добился задуманного эффекта, пленил избалованные женские сердца, ненасытно падкие на совершенство красоты во всем. Не зря, значит, тратился, не жалея себя и людей, разрываясь в заботах, терпел убытки, нещадно подгонял плавильных, резных, токаренных мастеровых, совал свой утиный нос во все приемы и мелочи изготовления посуды, ночами не спал, когда «доспевали» в пламени печи красочные рисунки на пластинах и эмалевая полива для изделий драгоценной посылки.
 Пораженный тонкостью, изысканностью форм и расцветок чайных сервизов из китайского, японского фарфора и фаянса, которые он не единожды закупал и доставлял за тридевять земель из далекой Кяхты в Москву, он принял их за высший образец и стремился добиться хотя бы малого подобия оного совершенства в своей посуде. Его требовательный вкус, воспринятый мастерами, явственно запечатлелся в особой тщательности и тонкости отделки, в непередаваемо дивном налете и флере прекрасного на изделиях, покорявших затем сердца всех, кому довелось увидеть или приобрести вещи Троицкой фабрики.
Долго мчали кони по накатанной зимней дороге в первопрестольную дорогую поклажу, укутанную в рогожи. Вместе с обозом, чуть позади, зорко наблюдая за ценным грузом, ехал сам хозяин в ходком возке с меховой поло-стью, не устававший напоминать приказчику и возницам, что все они головой отвечают за сохранность вещей, предназначенных самым высоким особам. Словно в угождение важной экспедиции, погода была ясная, без метелей и за-носов; под слепящим солнцем искрились радужными блестками снежные рав-нины; от лютой стужи сухо постреливали деревья. На постоялых дворах Турчанинов щедро кормил румяных обозных, наотрез отказывая им в желанной чарке «для сугреву»; мужики морщились и смирялись, налегая на сбитень и чай, проникались важностью поездки и тем, что будут вознаграждены сполна по приезде в Москву.
Императрица долго не могла оторвать своих очей от великолепного сервиза, затейливо изогнутых ваз, чаш, от дивного самовара в виде сказочного петуха, и вся эта невидаль сверкала яркими красками голубого, малинового, зеленого, оранжевого, белого и иных цветов эмали, финифти. Прикидывала в уме, куда что поставить, чтоб тешило взоры да не случилось какого урону от шкодливой прислуги.
-Спасибо, Алексей Федорович, угодил нам совершенно своими предив-ными художествами, - одарила она Турчанинова солнечной улыбкой, отразив-шей ясность морозного дня за окнами. – Будешь за все оное награжден непре-менно и впредь не забыт, по заслугам своим пред Отечеством нашим.
На прощание она еще раз позволила ловкому и удачливому заводчику приложиться к своей руке в перстнях, и он замер в восхищении, увидя так близко скульптурно точеную фигуру царицы в светло-изумрудном наряде, с голубой андреевской лентой через плечо и блистающим бриллиантами орденом. Раскланиваясь и отступая к двери, он такой и запомнил Елисавету Петровну, в круглом прелестном лице и движениях коей явственно прозревались черты и порода Петра I. Такой и вспоминал ее с молитвенной благодарностью, когда «увел» из-под носа озадаченных соперников-магнатов Полевские заводы, отданные ему в 1759 году в партикулярное содержание – по воле императрицы и указу Правительствующего Сената.
В «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева (том 23, глава третья, стр.171) сообщается, что в то время «…были фабрики, которые доставляли вещи, неизвестные в Европе…» «Петербургские Ведомости» печатали известия из Москвы, что Троицких медных заводов содержатель и фабрикант Алексей Турчанинов представлен был императрице с произведениями этих заводов: металлическими сосудами и разными вещами голубого, пурпурового, малинового, зеленоватого и померанцевого цветов, которых в Европе доныне не видано. Ее величество за такие усердные  в пользу отечества труды и достохвальное искусство пожаловала Турчанинова в титулярные советники».
А 30 марта 1753 года был выдан Турчанинову «…из Правительствую-щаго Сената патент на чин Титулярнаго Советника. В патенте сказано, что по соизволению Императрицы Елисаветы Петровны, пожалован он, в чин Титу-лярнаго Советника, в ранге сухопутного капитана, за службу его солепромыш-ленником и фабрикантом Троицкого завода» (К.И. Кокшаров, «Сысертские горные заводы 1855-1856 г.г.», стр. 13-14).
В табели о рангах чин 9-го класса, равнозначный штаб-офицерскому званию, давал вес безвестному заводчику в обществе и личное дворянство; он стал «благородный господин титулярный советник», хотя в глазах потомственных дворян и вельмож по-прежнему оставался «худородным» выскочкой. Невелико, кажись, звание титулярного советника, но в середине XVIII века оно было весьма почетным, являясь надежным средством и основанием для исполнения далеко идущих планов. (Кстати, в 1754 году, по свидетельству «Соликамской летописи» Василия Берха, был назначен воеводою Соли Камской титулярный советник Федор Данилович Разварзин). Чин, равнозначный пехотному капитану, придавал смелости и уверенности в противостоянии с сильным высокочиновным конкурентами, и мечта его заветная о Полевских заводах становилась ближе и реальнее в осуществлении. Владычица сказочного Медногорья издали уже зазывно улыбалась ему.
…Сегодня он ехал по весеннему Петербургу к славнейшей в Европе им-ператрице, сознавая, что и эта встреча принесет важные перемены в его судьбе. Невская перспектива, прямая, как шпага, застраиваемая особняками вельмож, зеленела нежным убранством деревьев. Карета между тем уже сворачивала вправо, мимо шпица-иглы Адмиралтейства, ко дворцу, зодческим чудищем возвышавшемуся над ветреной Невой. Заводчика охватило волнение.
Итак, как же себя держать, не осрамиться невзначай пред высшим све-том? По дороге от дома, под мерную качку быстрой езды, в памяти Алексея Федоровича внезапно всплыли строки из занятного стихотворения сенатского экзекутора Гаврилы Державина «На модное остроумие 1780 года», звучавшее неким шаловливым напутствием в подобных ситуациях.
Не мыслить ни о чем и презирать сомненье,
На все давать тотчас свободное решенье;
Не много разуметь, о многом говорить;
Быть дерзку, но уметь продерзостями льстить;
Красивой пустошью плодиться в разговорах
И другу и врагу являть приятство в взорах;
Блистать учтивостью, но, чтя, пренебрегать,
Смеяться дуракам и им же потакать,
Любить по прибыли, по случаю дружиться,
Душою подличать, а внешностью гордиться…
Нет, не по возрасту, да и не по складу характера было придерживаться ему оных советов пиита, весьма пригодных для светских вертопрахов, ловчил, петиметров. Турчанинов, как всегда в подобных затруднениях, привычно за-шептал: «Господь мой и Бог мой, на Него уповаю, Им и спасуся», с этими ох-ранными словами из Псалтыри смело вылезая из кареты в гостевом внутреннем дворе дворца, охраняемом гвардией.
Медленный подъем по парадной лестнице, под сквозными взглядами рослых гвардейцев в серебряных касках со страусиными перьями на шишаках, застывших по сторонам; роскошь ковров и лепнины на потолках, скульптуры в нишах…Непривычно и чуждо, как о каком-то вовсе незнакомом ему лице, прозвучало отчеканенно звонко его имя при входе в многолюдную, ярко освещенную залу, что заставило старика внутренне подобраться; растерянно моргая глазами, он оглядывал огромное помещение в ряби роскошных одеяний собравшихся там господ.
«Зван по Имянному приглашению, в числе прочих удачливых заводчи-ков российских», витала в памяти строка из приглашения. Значит, тут где-то все они, его давние соперники, зложелатели по заводскому делу, и те, весьма редкие приятели, с коими у него сложилось доброхотное взаимное дружество. Из-за обилия света и парадного многолюдья он никого не мог поначалу разли-чить, кроме самой хозяйки приема; ее-то, ее важно-медлительную, притяги-вающую взоры фигуру Турчанинов сразу увидел в центре пышного собрания и почтительно, прислушиваясь к своему внутреннему водительному и храни-тельному чувству, направился в ее  сторону, смущаясь своей неловкости в но-вых туфлях на блистающем скользком паркете (аки гусь лапчатой по льду, мелькнула насмешливая самооценка).
При виде приземистой солидной фигуры Алексея Федоровича, ставшего загадочно-интересным и знаменитым после блестящего отражения мятежников Пугачева от своих заводов, темные глаза Екатерины налились нежной, приветливой добротой, и в знак уважения к нему она сделала несколько шагов навстречу, ласково и покровительственно протянув ему свою надушенную пухлую руку. Испытывая радостное облегчение после преодоления паркетного препинания, Турчанинов преданно склонился пред государыней, приложившись губами к ее деснице. Совсем близко увидел проницательный взор, доброжелательно устремленный на него, легкие румяна на полных щеках, золотисто-каштановые власа под белой полупрозрачной косынкой, шелковое платье с фижмами, перехваченное через правое плечо синей лентой с орденом Андрея Первозванного: 8-конечная звезда с золотыми лучами и косым крестом на фоне орла в ее центре, окаймленном девизом «За веру и верность». Целуя руку, он впился взглядом в эти подробности высшей награды Российской империи, осознавая, что сама возможность видеть вблизи это на великой государыне уже есть особая удача, а девиз ордена изумил уральца своим кратким изъяснением сути его собственных жизненных устремлений.
В радости от столь значительного внимания к своей «дымнозаводской» персоне, охваченный верноподданническими чувствами, он, весьма престарелый и грузный мужчина, на миг вознамерился было опуститься на правое колено. Ужаснувшись своей безрассудностью и тем конфузом, каковой мог последовать за неспособностью подняться без посторонней помощи, он благоразумно удержался от своего шального намерения. Но рыцарский порыв его был тотчас замечен, и по неуловимому знаку императрицы к нему подлетел офицер – преображенец и подхватил под руки, вовремя предотвратив комичную сцену.
- Что ты, что ты, голубчик Алексей Федорыч, Бог с тобой, к чему лихое кавалерство – в твои-то лета! Да к тому ж пред весьма немолодой дамой вознамерился таково угодничать. С другими уж дозволяй себе столь рискованные авантюры. Вот хотя б перед супружницей своей, что втрое тебя, сказывают, моложе, она-то более чем все иные заслужила сию честь, - журила его ласково (и втайне благодарно) Екатерина. – За то, что все годы мужественного и примерного твоего хозяйствования на заводах поддерживала и украшала суровые дни твоих борений, холила тебя ласкою своей да уютом домашним, куражу, сил  да прыти молодой тебе придавала. Говорят, восемь деток принесла тебе Филанцета Стефановна? Вот видишь, каков ты молодец, управился по всем статьям, во всех земных делах успеваешь отменно. Ухватчив да удал оказался – пошустрее многих нынешних-то, молодых. Все бы подданные мои так-то старались да таланты свои показывали, как Турчанинов, каковой Россия наша стала бы, представить дивно!
Екатерина вызывающе жестким, со стальным голубоватым отливом, взглядом окинула пестрое собрание придворных, вельмож и гостей, приложила тончайшего батисту с кружевами платочек к пухлым устам и вновь обратила свой милостивый взор на простецкого с виду сибиряка, давно интересовавшего ее своей необыкновенной биографией и редкой везучестью, по-женски чувствуя его незаурядность и явное благоволение к нему самих небес. У нее в рабочем кабинете уже лежали бумаги с наброском указа о возведении Турчанинова в потомственное дворянство, и она все больше склонялась не затягивать с его апробацией.
Но кто знает, запечатлела ль бы она свой судьбоопределяющий росчерк пера на том указе, подскажи ей всевидец граф Калиостро, гостивший в Петербурге, те невероятно замысловатые и даже вызывающие зигзаги и траектории судеб наследников этого крепкого и твердого в самостоянии своем горнозаводчика. Ну где было б даже ей, всеведущей и просвещенной царице, предузнать, что третья его дочь, Надежда, станет женой сенатора, генерал-лейтенанта графа М.К. Ивелича, командира мушкетерского, имени Павла I, полка; а вторая дочь, Наталья Колтовская, хваткая, бестрепетно смелая и пробивная особа, успеет побывать в числе…фавориток ее незадачливого сына, ставшего вопреки ее воли императором. Мало того, от гражданского брака с дипломатом Д.П. Татищевым эта дщерь родит двух сыновей, старший из коих будет изрядно напоминать ее внука, Николая Павловича. Так наследники «подлородного» Алешки Васильева, благодаря ее грядущему указу, породнятся с представителями высшей родовой аристократии, потомками Рюрика!
Сейчас же, 21 апреля 1782 года, на приеме во дворце, воодушевленный и обласканный императрицей А.Ф. Турчанинов, преодолев легкое обомление чувств, вполне освоился с обстановкой и уже смело скрещивал взгляды с при-сутствовавшими, душеотрадно встречая знакомые лица, кивая приятелям и не удостаивая своим вниманием недругов.
Его мало занимали пыжившиеся, словно индейские петухи-пырины, придворные персоны, с наигранной фальшью и улыбчивых физиономий под пышными париками, каковые с нескрываемым высокомерием и бесцеремонностью линнеевских зоологов изучали сквозь золотые лорнеты его обрюзглую фигуру в нескладно сидящем придворном платье. Но подобные «исследования» они позволяли себе лишь издали, ошибочно полагая, что их ужимки и презрительные взгляды недоступны старческим глазам. Вблизи же, накоротке, сии свежеиспеченные аристократы, вельможи «по случаю», откровенно угодничали перед ним, владетелем горнозаводского княжества с годовым доходом в 100 тысяч рублей, расшаркиваясь и заверяя его в искреннем своем почтении. Он же не воспринимал оных потешных «павлинов» всерьез, вспоминая хлесткую обрисовку их в стихах пиита Державина.
Его внимание сейчас занимали фигуры заводчиков, именитых купцов, которых вот так, всех вкупе, ему еще не доводилось видеть. С особой привет-ливостью, щедро улыбаясь, он издали кивнул своему давнему приятелю, ка-лужскому купцу и полотняно-парусному фабриканту Афанасию Абрамовичу Гончарову, оснащавшему победоносный российский флот прочными путеводительными ветрилами, одевавшему отчаянных матросов в полотняные робы и форменки. Свою лепту в морскую славу вносил и он, Турчанинов, изготовляя на своих фабриках крепчайшие якоря.
Само Провидение, кажется, распорядилось соединить их роды после смерти, когда дочь Турчанинова – Надежда – стала женой сенатора, генерал – лейтенанта, графа Ивелича, родственника столбовых дворян Пушкиных, дав-ших России ее национального гения - А.С. Пушкина. С поэтом, за 10 лет до его рокового поединка с Дантесом, хотел драться на дуэли в запальчивой зависти внук Турчанинова – В.Д. Соломирский, но друзья отвели эту нелепость.
Он приветливо осклабился удатливому купцу Ивану Алексеевичу Рос-товцеву, предку ставшего известным в XIX веке графского рода, сын коего пе-редал декабристов, а в конце жизни участвовал в реформе 1861 г. по освобож-дению крестьян. Скользнул холодным взглядом по лицу горбоносого Лазаря Назарьевича, состоятельного персидского армянина, хищно скупавшего у графа Г.Н. Строганова соляные промыслы в Новом Усолье. С какой ревнивой завистью и щемящей обидой встретил в 1778 году Алексей Федорович весть о том, что оный заезжий провора скоропалительно удостоен был потомственного дворянства и больших привилегий только за то, что преподнес Екатерине II крупный алмаз, для императорской короны. Он же, Турчанинов, добивается этой чести всей своей усердно-ревностной, беспокойной жизнью металлопроизводителя – трудяги.
Вызывающе – задиристо подмигнул ему миллионер-горнозаводчик и мощный соперник Максим Михайлович Походяшин, содержатель Богослов-ских заводов, дававших в те годы третью часть уральской меди. Рядом с ним о чем-то задумался весьма постаревший Савва Яковлев (Собакин), воротила подстать Демидовым, владелец огромного Исетского горного гнезда, скупивший у Прокофия Акинфиевича старинную Невьянскую группу заводов.
Поучительно и завидно было продвижение Саввы Яковлевича к богатству. Подросток – мещанин из Осташкова пешком, с родительским благословением и полтиной денег в кармане, пришел в Санкт-Петербург. Начал с торговли рыбой, потом и миллионы нажил – на откупах и таможенных сборах. В Ярославской губернии устроил большую полотняную фабрику, известную под именем «Затрапезной». Синеполосой прочной пестрядиной из льна и пеньки (выделку ее начал купец Затрапезнов, которому Петр I передал во владение первую такую фабрику) одел простонародье почти всей России, это ли не славное деянье пред Отечеством? На его пожертвования поднялась на Сенной площади в Петербурге прекрасная церковь Успения Пресвятой Богородицы. В 1762 году Яковлев «за особенно оказанные услуги» возведен был в потомственное дворянство, «прикупил» несколько горных заводов, несказанно умножив свое завидное состояние. Турчанинов временами чувствовал некое родство с этим соседом по владениям, тоже «содеявшим самого себя», в духе мудрого учения китайского философа Конфуция.
Феномен промышленной доблести Баташевых, тульских кузнецов, су-мевших освободиться от губительного соседства Демидовых, и основать новые заводы в Подмосковье, затем в бассейне Оки, разбогатеть и стать третьими, после Демидовых и Яковлева, производителями металла в России, служил Турчанинову превосходнейшим примером выдержки и стойкости в его отважной борьбе за Полевские заводы. Алексей Федорович с нескрываемой симпатией наблюдал сейчас за Андреем Родионовичем Баташевым, стоявшим в горделивой позе «фертом» среди кучившихся вокруг него вельмож, вслед за братьями Орловыми называвших его за щедрые подарки «отцом милостивым».
Немало общего было в судьбах и жизненных борениях у этих двух про-бойных выходцев из простонародья, сумевших своей неукротимой энергией, трудолюбием, «неистомной» силой воли и упорством добиться богатства и вписаться в круг российского промышленного «бомонда». Своеобразным рубиконом на пути к славе для обоих стал 1759 год, когда Турчанинов, обойдя вельможных соперников, приобрел Полевские заводы, а Андрей Баташев пустил Гусевский завод, знаменитый «Гусь железный», преодолев сильного конкурента, члена Военной коллегии бригадира В.В. Нырышкина. Сейчас оба обретались во дворце, пожалуй, с единственной, остро желанной целью – быть удостоенными, наконец, потомственного дворянства, которое, в соединении с силой денег, позволит им достигнуть вершины могущества и славы. Оба имели зело весомые заслуги пред государством, дабы удостоиться вожделенной награды: Турчанинов защитил свои заводы от пугачевцев, Батышевы в ходе русско-турецкой войны снабжали армию и флот многими боеприпасами. У первого ходатаем и рекомендателем стал И.И. Бецкой, у второго – всесильный фаворит Г.А. Потемкин.
Окончательное оформление бумаг на дворянство обоих произошло в 1783 году, когда Совет корпуса горных инженеров утвердил за ними владельческие, то есть помещичьи, права как на крепостных, так и на сами заводы. В гербе Турчанинова появилась серебряная цапля с камнем в правой лапе (знак бдительности), на гербе Баташевых – кроткий серебристый единорог…Эти геральдические символы как бы исподволь наложили противоречивый отпечаток на их судьбы. А.Ф. Турчанинов держался верным сторонником размеренности и усердия в промышленных деяниях на службе государству, а братья Баташевы, богатея и расширяя свое заводское «княжество», пустились во все тяжкие, смело попирая законы и установления, не зная пределов своеволию и произволу, что служило богатой пищей для самых фантастических слухов и разнотолков в обществе.


Меж Сциллой и Харибдой

А вот и они, его могущественные соперники, соседи по владениям в Пермской губернии Демидовы и Строгановы, у коих он многому научился в жестком, как в стае волков, противостоянии за право независимо распоряжаться собственными владениями. Неукротимая подспудная война (однажды во сне он увидел себя…древнегреческим жрецом Лаокооном, силящимся вырваться из кольца змей) с ними началась сразу же после принятия им наследства от умершего тестя М.Ф. Турчанинова и продолжается, затухая или разгораясь, по нынешний день. Перипетии и ходы ее – самые неожиданные. К примеру, те же Строгановы в прошлом, 1781 году, через своего поверенного в Екатеринбурге, купца Алексея Поросенкова, подкупили архивариуса канцелярии Главного заводов правления Фотия Овчинникова, дабы тот вынес «потаенно» подлинники владельческих документов Турчанинова по сысертским заводам на квартиру Поросенкова «для вырезывания, подправок, подчисток, искажений в них». Кипы важных бумаг были сброшены прямо под стол…
И оное самоуправство, доносил в горную канцелярию поверенный Турчанинова, Филаделф Дьячков, учинялось в пору, когда судебные иски по претензиям Строгановых и Демидовых на земли сысертско – полевских заводов оставались «без оконченного решения». При разбирательстве дела о тайном выносе документов из канцелярии выяснилось также, что «копиист Василей Зобов» (приятель и содельник Овчинникова) отыскал, якобы, в тех похищенных документах «дело о состоящих на землях Строгановых сысертском и северском заводах», чего и домогались упрямо и дерзко сии магнаты.
В итоге «дуэт» мздоимцев был отстранен от службы и препровожден для дознания в Екатеринбургскую контору судных и земских дел. В показаниях Василея Зобова привлекает внимание одна тривиальная подробность. Заглянув вечером к ним в дом, доносил он, я увидел, что Фотей Овчинников «сидит у ево, Поросенкова, за столом, курит табак и смертельно пьян». От предложения «разделить с ними компанию» Зобов, естественно, не смог отказаться. (ГАСО, ф. 65, оп. 1, д.8, л.1, 1 об., 2).
Строгановы продолжали настаивать, что заводы те расположены на территориях, кои пожалованы были их предку, Анике Строганову, по грамоте самим Иоанном Грозным еще в середине XVI века (все земли по Чусовой-реке и ее притокам «от устья до верховий»). С пренебрежением отзывались о своем бывшем подневольном Алешке Васильеве, мужике-выскочке, якобы, неправомочно получившем те заводы в партикулярное содержание, требовали даже выплаты погодовой компенсации за "аренду и пользование" теми землями.
В разряженной толпе Алексей Федорович увидел сенатора и камергера графа Александра Сергеевича Строганова с сыном Павлом, у коих по частям разволокли доходные солеварни вельможи, ловцы больших и «скорых» денег, сенатор В.А. Всеволожский, князья М.А. Голицын и Б.Г. Шаховской, выгодно женившись на его дочерях. Сколько таких скороспелых «заводчиков» из ари-стократов повидал он на Урале, и почти всегда их «хозяйствование» заканчивалось разорением взятых в аренду предприятий. То-то казне убытков! Ему же не только завидуют, но и стремятся навредить, видя, как умело и прибыточно, в укор другим, ведет он свой медно – железный «корабль».
Как писал А.Е. Гузеев в своем труде, цитированном выше (стр. 17): «Прекрасное состояние заводов и быстрое развитие их производительности послужили к тому, что прежния домогательства графов Строгановых и других возобновились и наделали немало хлопот Алексею Федоровичу. Правительст-вующий Сенат, 11 июня 1775 года, предписал Берг-коллегии более точно раз-смотреть притязания Строгановых и освидетельствовать те земли, на которых построены отданные Турчанинову заводы. Берг-коллегия, освидетельствовав  эти земли, выяснила: «… что же касается селений в местности, где построены Полевской и Северский заводы, то таковых, принадлежащих Строгановым, нет. В силу чего Берг-коллегия, 24 августа 1783 года, постановила окончательное решение об отказе Строгановым от владений по реке Чусовой».
С Демидовыми его отношения – не лучше. Кто из них сегодня, кстати, приглашен? Вон тот старый господин, расфранченный, словно французский посланник, щурится, не замечая Алексея Федоровича, - сам Никита Акинфиевич, удививший недавно всех своими дорогостоящими вояжами по Европе. Истратил там суммы, которые Турчанинову удается получить за год напряглой работы всех его заводов. Взаймы через поверенного взял у него 20 тысяч рублей, у заводчика Походяшина - 60 тысяч, да двоюродный братец Евдоким Никитыч ссудил 50 тысяч целковых. Все займы велено держать в строгом секрете…Рядом с тагильским богатеем скучает южный сосед «дачи» Турчанинова - Никита Никитич, владетель Каслинского и Кыштымского заводов, славных медью да чугунным литьем.
Не видно Петра Григорьевича с Ревдинского завода. Судится без конца за отдачу ему Кунгурской пильной мельницы и окрестных лесов, приходится Турчанинову уже более двух десятков лет отстаивать на них свои права, рассылая прошения и челобитные в Берг-коллегию, Сенат… Всего год назад бил челом «Потитуле» самой государыне, перед коей он теперь стоял, осознавая самим этим фактом свое самоутверждение и признание заслуг перед отечеством.
Семена оной тяжбы были посеяны еще Акинфием Демидовым, когда 7 октября 1741 года совершил он незаконную куплю «в захвате» земли с лесами в Каракулинской дворцовой волости за 600 рублей у 14 безграмотных башкир-цев, невзирая на то, что с 1702 года они числились в казенном владении на территории Тобольской губернии. Купчую крепость разрешил оформить тогдашний главный над башкирцами командир генерал-лейтенант Л.Я. Соймонов, не имевший власти дозволять это делать «в неуказанном месте». Да и Вотчинная коллегия, ведавшая теми землями, опротестовала действие незаконной купчей. Как писал Турчанинов в своей челобитной, Акинфий Демидов «показанные у башкирцев места купил в захвате, чтоб…казенным заводам в лесах нанесть скудость… ибо его ревдинский завод и без того с казенной стороны удовольствован».
Берг-коллегия тоже не признала законность той сделки, но что Демидо-вым было до всех несогласий и запретов, если их интересы и выгоды оправдывали и защищали сами императрицы! Акинфий успешно судился и со Строгановыми за присвоение земель по берегам их «родовой» Чусовой, так что тяжба с Турчаниновым за Кунгурскую мельницу и прилегающие леса – всего лишь эпизод в «битве гигантов».
И как только рядом с их «княжеством» появился «мелкотравчатый» купчик-заводчик из Соли Камской, Демидовы решили напомнить неугодному пришлецу о давней своей купчей, отобрать у него мельницу вместе с окрест-ными лесами. Для Турчанинова неожиданный выпад всесильных соседей был страшнее покушения на жизнь, ибо потеря пильной мельницы лишала возмож-ности строить речные суда «коломенки» для доставки металла заказчикам, не  говоря уже о лесном сырье для жжения древесного угля, без коего, знамо, ни чугуна, ни железа, ни меди не получить.
Берг-коллегия 9 ноября 1759 года отклонила челобитную Григория Акинфиевича об отдаче ему Кунгурской пильной мельницы, предоставленной Турчанинову вместе с тремя заводами. Прошение Демидова признали неправомерным, так как мельница была построена в 1739 году, то есть раньше незаконной покупки Акинфием оных земель у башкирцев. Ссылки Демидовых на нехватку лесов оказались также несостоятельны, ибо к заводу в Ревде лесов «надлежащее число в силу валтмейстерской инструкции против прежде вырубленных отмежевано». (ГАСО, ф. 65, оп.1, д.8,л.120 об.).
В главе «Заводы-крепости Полевского района», напечатанной в коллек-тивном труде «Полевской край» (Екатеринбург, ИПП «Уральский рабочий», 1998 год, стр.57), автор ее, Н.Ф. Зюзев, подробно освещает эпизод строительства Кунгурской пильной мельницы на речке Кунгурке, крайне необходимой уже в 1735 году для функционирования Полевского и Сысертского заводов (позднее – и для Северского). Место вокруг будущего пильного завода изобиловало строевым лесом, необходимым для приготовления бруса, досок при строительстве и расширении заводов, жилья мастеровым и работным людям, а также для постройки речных барж (коломенок). Сооружение мельницы шло медленно и полностью завершилось только в 1740 году. Демидовым в те годы и в голову бы не пришло претендовать на этот или другой объект казенных Полевских заводов, строившихся под началом В.И. Генина и В.Н. Татищева. Как говорится, зацепок, прецедента  для этого у них не было. Пока не явилась на свет та со-мнительная купчая, совершенная с безграмотными башкирами…
«Я же по получении из казны заводы и мельницу, - писал Турчанинов Екатерине II, - в своем содержании прилежным моим старанием и неусыпными трудами при оных, о чем известно и Берг Коллегии, действия приумножил и довел выплавку меди в такое превосходство, что выплавка в казенном содержании бывшая при отдаче мне заводов, моей выплавке на первый случай с четырех, а потом с пятою частью не может равняться…». И при таких отменных моих результатах было произведено «… лесов умаление запрещением по указу канцелярии ГЗП 1766 года, чтоб по Чусовой реке, протекающей срединою, отданные к моим заводам леса, по обе стороны шириною на 10 верст на западное действие, не рубить, то потому уже отводных лесов в полагаемой препорции недостаток сказался важным».
Челобитная «Потитуле» на Высочайшее имя, посланная 26 апреля 1781 года, была вызвана новым решительным покушение Демидовых на пильную мельницу и леса, отмежеванные к заводам Турчанинова. Он пишет, что в про-тивность всем вышеупомянутым узаконениям «канцелярия Главного заводов правления единственно по подаваемым Берг Коллегии советника Петра  Гри-горьева сына Демидова от Ревдинской заводской конторы прошениям (хотя раньше канцелярия ту покупку башкирских земель «порочила собственным своим определением») определила: «утверждаем в уезде писанную 1741 года октября 7 дня купчую на земли к Ревдинскому заводу, уважая его (Демидова) потребности для Адмиралтейства пушек и прочего приготовления в поставках, не упомянув, что и я по указам всякия потребности с заводов моих в казенные места поставлял с лучшею исправностью…» (ГАСО, ф. 65, оп. 1, д.8, л.121 об.).
«Оная ж канцелярия, - продолжает челобитчик, - не упоминая и одним словом о повреждениях при моих заводах, от неоднократных пожаров учиненные… предопределила… отнять к Ревдинскому заводу великое расстояние лесов и земли, в противность законов… назнача новою межою и к моим заводам отводных лесов на заводское действие… великое расстояние рубить запретила, невзирая на то, что мне для заводов по кондициям в отданных лесах навлекает совершенный недостаток, и тогда как надлежало то прежде уже решенное дело без всякого произвождения отставить… на свое определение требовала подтвердительного указа от Берг Коллегии… Однако Берг Коллегия 15 июня подписала, а 22 мне объявила свое решительное определение… что учинено неправо и противно уложению 10-й главы 22 пункта Генерального регламента и указам 1714 , 1730 и 1762 годов, для того Берг Коллегии дело это переиначивать и по-новому челобитные от него, Демидова, принимать и перевершивать неприличествовало по неправому документу 1741 года, ибо купчая та навсегда уничтожена, по давним указам, однако Берг Коллегия ни одним словом не упомянула об этом обстоятельстве, и кантора Главного правления в ту же дуду пела, но все это недействительны, а наипаче противны указу от 1774 года ноября 2 числа…». (ГАСО, ф.65, оп.1, д.8, л.123, 123 об.).
В конце челобитной Турчанинов обращается к императрице: «Ваше Им-ператорское Величество, по Вашему манифесту все владения мои остаются в своих границах», напоминает ей, что за эти свои владения он заплатил «многотысячную сумму с процентами и сполна и заводы содержу, во исполнение кондиций, в лучшей исправности». Он просит в заключение, чтоб «все было оставлено по законам и, вопреки решению Берг Коллегии, ту купчую с башкирцами Демидовых не признавать и считать недействительной», и леса, по купчей той незаконной отнесенные к Ревдинскому заводу, использовать ему по законам выше указанным «навсегда мне разрешить, из казны отданные леса, для заводов довольствия,  по живым и непременным урочищам прямолинейно, и о том в Берг Коллегию, в Вотчинную коллегию и в канцелярию Главного заводов правления послать Вашего Императорскаго Величества указы. Челобитную подать и доверяю все исполнить соликамскому купцу Ивану Федотову сыну Рукавишникову… прошение писал сысертского завода служитель Андрей Орлов и подписал за рукоприкладство Турчанинова». (ГАСО, ф.65, оп. 1, д. 8, л. 125 об.)
Императрица не дала в обиду Турчанинова, а намечавшееся ею подпи-сание указа о возведении его в потомственное дворянство закрепляло те мнимо спорные леса и пильную мельницу в вечном владении заводчика.
- Да, всем ты хорош, Алексей Федорович, во всем пример достойного служения Отечеству показываешь, - вновь обратилась к нему царица. – За все оное и дворянства потомственного вознамерились мы тебя удостоить. Об этом напомнил нам давеча, горячо заступничая за тебя, ученый труженик Иван Иванович Бецкой, мудрый просветитель и попечитель наших художественных комиссий.
Она дружески кивнула рослому, богато одетому, но с простым, добрым лицом и взглядом вельможе.
- Уговорил и убедил он нынче меня вполне, что пора пришла аттесто-вать вас, месье Турчанинов, этой честью. Виновата, Федорыч, раньше надо было бы тебя в благородное сословие возвести, да все дела государственные, война с турками и крымчаками, устранение последствий пугачевского бунта не давали времени заняться твоими доблестными деяниями. Самого «фельдмаршала» пугачевского Белбородова шайки не допустил в Сысерть, словно обучался где наукам воинским или советовался с полковником Иваном Ивановичем Михельсоном, пред коим трепетал самозванец и по-заячьи бегал от него. Выстоял, ты, как храбрый муж – воитель, и Алексей Федорович, и тем пример отваги подал защитникам Екатеринбурга и всей Пермской губернии. Один ты такой решительный да сметливый оказался – на все Уральские заводы, об этом узнала я из донесений и посмертных бумаг нашего незабвенного, мудрого, не дожившего до полной победы генерал-аншефа и кавалера Александра Ильича Бибикова.
- Тронули весьма слова твои, откровенные и взволнованные, из че-лобитной Бецкому, - продолжала, приняв бумагу от секретаря, Екатерина. – Я их даже выписать велела, дабы при всех и огласить: «С давних уже лет сподо-бился я быть орудием к приращению Российских медеплавиленных заводов и к изобретению Российскаго томбака, за что Ея Величество, в Бозе почивающая Государыня Императрица Елизавета Петровна, Высочайше и пожаловать соизволила меня нынешним чином. И с того времени заводы свои, с принадлежащими к оным мастеровыми и работными, я привел в такое доброе состояние, что во время беспокойств 1774 года 300 человек мною одобренных заводских людей троекратно отбилися: от двух, от четырех и от шести тысяч злодеев, и тем не только оживили весь Екатеринбургский округ к верноподданическому на злодеев сопротивлению, но и после служили  в моих предприимчивостях ко спасению в Соликамске всех соляных промыслов, в чем от покойнаго Генерала и Кавалера Александра Ильича Бибикова я имею письменные доказательства, и я был от него обнадежен, что мое усердие, донесено будет в реляциях ко Двору Ея Императорскаго Величества».
- Да ты, Турачанинов, напомнил нам царя Леонида и 300 его спар-танцев, насмерть защищавших Фермопилы от персидских полчищ в древности! Ну не герой ли предстал пред нами, господа? – воскликнула взволнованно царица, обернувшись к собранию.
Присутствующие с интересом воззрились на старого заводчика, уди-вившего всех столь необычной биографией; Турчанинов же поглощен был пе-реживаниями, вызванными чтением своей челобитной, над составлением коей корпел не одну ночь. Он еще раз поклонился Бецкому, с которым последние два года не только переписывался, но и встречался неоднократно в его особняке и в департаменте, терпеливо добиваясь продвижения своих бумаг. Совсем недавно им обоим пришлось вечеровать над экстрактом из челобитной для императрицы о заслугах его, Турчанинова, пред государством. Помог их взаимной приязни и дар в виде бюста вельможи из полевского белого мрамора, выполненный в 1779 году Михаилом Горяиновым.
Здесь следует подробнее рассказать о жизни и деяниях этого сановника, сыгравшего роль «последней капли, переполнившей чашу» в достойной оценке заслуг нашего героя накануне подписания указа о пожаловании ему потомственного дворянства.
Бецкий Иван Иванович – генерал-поручик, побочный сын генерал-фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого (взятого в плен шведами), родился в Стокгольме в 1704 году. В Париже познакомился с матерью принцессы, ставшей позднее императрицей Екатериной II, - Иоганной – Елизаветой, герцогиней Ангальт - Цербстской, которая «относилась к нему милостиво». Это обстоятельство дало повод современникам судачить о том, что Иван Иванович-де и есть «истинный батюшка русской царицы», имевшей к тому ж особо нежное и доверительное отношение к оному вельможе. Он был активным участником переворота, возведшего на престол «потайную дочь», призывал народ выступать за Екатерину, расшвыривая деньги в толпу. Императрица окружила его почетом, доверила вести особо важные дела. Он руководил воспитательными домами в Москве и в Санкт-Петербурге, основал при Смольном монастыре, «Общество благородных девиц». Он же возглавил «Канцелярию от строений домов и садов», с 1763 по 1794 год был президентом Академии художеств, руководил поисками, добычей и обработкой поделочных и драгоценных камней.
Идеи французских энциклопедистов воодушевили Бецкого создать в России «новую породу людей», более способных к восприятию европейской цивилизации. Сочувствуя этой заманчивой идее, Екатерина II выделила для ее осуществления немалые средства. Предпочтение при этом отдавалось общему образованию и особенно нравственному развитию юношества. «Кроме просвещения ума, необходимы облагороженные сердца», - любил повторять этот российский ментор. Он заботился также о создании в России третьего сословия, отсутствие коего тормозило развитие государственного строя. Для этого при Шляхетском корпусе и Академии художеств созданы были воспитательные мещанские училища. Впрочем, идея воспитания «новой породы людей» не могла осуществиться, ибо не было возможности «отделить воспитанников от общества, переполненного язвами пороков и недостатков». Но заслуги Бецкого несомненны. Он, в частности, стал первым поборником общего образования, энергично учреждал городские училища и положил начало женскому образованию в России.
Действуя по заранее обдуманному плану в продвижении к заветной цели - потомственному дворянству, Турчанинов воспользовался удобным и выгодным случаем, связанным с открытием в Санкт-Петербурге Императорского Воспитательного дома, которому Алексей Федорович вызвался пожертвовать немалую сумму. Об этом он упомянул в своей челобитной Бецкому, и тот ускорил события, представив императрице чер-новик указа.
Можно только удивляться настойчивости и последовательности дейст-вий А.Ф. Турчанинова в достижении заслуженной награды. Так, сразу же после отражения мятежных банд от своих заводов он наказывал своим подчиненным «тщательно хранить все его письменные наставления и наказы, указания насчет деталей обороны и сооружений, обещаний людям – участникам хранить оружие, ими использованное, чтоб все это было без изъятия предоставлено ему по первому требованию в качестве доказательства своего участия в погашении Пугачевского бунта».
Все упомянутые бумаги были собраны и «представлены приятелями Алексея Федоровича к генералу Бибикову, который принял участие в Турчанинове и обещался хлопотать о награде». Неожиданная смерть генерала 9 апреля 1774 года лишила заводчика из Сысерти надежды на скорое осуществление своего желания. Но Турчанинов «не потерялся», так как у него было письмо Бибикова, в котором тот «прописывал ему благодарность за все распоряжения по заводам во время смятения и уверял, что не останется без возмездия». Это письмо заводчик и употребил «орудием для получения награды». (К.И. Кокшаров, указ, сочинение, стр. 17-21).
Генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков (1729-1774) – интереснейшая фигура из окружения Екатерины II. Как и многие военачальники той поры, он отличился в Семилетней войне. По велению Екатерины II пресек бунты при-писных крестьян на заводах Сибири и Оренбургской губернии, затем избран председателем (маршалом) собрания депутатов в Комиссии для составления нового Уложения. Он был смел, остер и забавен даже с императрицей, вспоминал Г.Р. Державин, ему-то она и приказала 30 ноября 1773 года ехать для усмирения пугачевской смуты в Оренбургской губернии.
Итак, из Екатеринбурга в 1780 году Турчанинов обратился с письмом к влиятельнейшему при дворе И.И. Бецкому, чтобы тот «принял в нем участие и оценив его заслуги Государству и многия пожертвования на пользу общую, удостоил ходатайством о  даровании ему дворянства».
Дополним отрывок, зачитанный Екатериной II на приеме в Зимнем дворце, заметив при этом, что витиеватый – в духе того времени, не лишенный образно-литературного вкуса высокопочтительный стиль письма Турчанинова выдает отменную субординацию, прикрывающую энергичный, всепобеждающий напор просителя: «Но хотя достодолжная умеренность не дозволяет плодовито описать мое усердие, верное подданство и полезные обществу труды; однакож при благоприобретенном от сих небольшем стяжании, ласкаю себя, что мне в грех не причтется желание видеть себя с потомством на такой степени, чтобы мои потомки сами могли сделаться Отечеству вящще моего полезными. Сего ради Ваше Высокопревосходительство, по великодушию своему, да благоволите милостиво призреть на непорочное мое желание приобресть себе и потомкам достоинство Российскаго дворянства. Толикое мне благодеяние поощрит меня не токмо ныне вдруг внесть в Императорский Воспитательный Дом наличным в подаяние капиталом… тысяч рублей, но и впредь одобрит ко все-гдашним, по мере моего избытка, подаяниям и разнообразным оному Дому услугам, а к Виновнику таковаго блаженства моего будучи преисполнен достодолжною  благодарностию, до гроба пребуду с нижайшим повиновением» (К.И. Кокшаров «Сысертские горные заводы 1855-1856 гг.», стр. 19-21).
Воодушевившись от похвал и обещаний императрицы, Турчанинов смело разглядывал окружающих, встречая знакомые лица. Узрел Ивана Ивановича Шувалова, изрядно поседевшего и постаревшего любимца Елизаветы Петровны, о чем-то расспрашивавшего Григория Потемкина. Всесильный фаворит Екатерины улыбнулся сысертцу покровительственно, озорно подмигнув и напомнив тем о готовящейся меж ними сделке по имениям на полмиллиона рублей. Загорелый, пышущий довольством и уверенностью, на вершине власти и удач, он давеча примчался из Новороссии в столицу, загнав не один десяток лошадей, дабы поздравить государыню с днем рождения и доложить о новых военных удачах в близящемся присое-динении Крыма к России.
- Спасибо, царица пресветлая, за приветливость да речи ласковые, - расчувствовался уральский заводчик. – Земной поклон тебе, что уважила так-то на старости лет. А я в благодарение еще успею послужить Отечеству железными да медными припасами с заводов моих, только бы здоровьем Бог не обошел…
Он вновь склонился к ее маленькой ручке, столь крепко удерживавшей власть над огромной страной, растроганный высоким приемом, который при-даст ему новых сил и еще пять лет жизни в покое и довольстве вполне удав-шейся судьбой.
Но тут грянул неведомо где скрытый (оказалось, на хорах, за кружевной портьерой) оркестр, звуки коего, разносясь круговым эхом и дробясь среди стен и колонн, захватили и преобразили лица всех гостей. И никому уже не было дела до дряхлого заводчика, «фаворита минуты», который совсем скоро прикроет свою серую безродность потомственным дворянством, а теперь, пятясь, почтительно раскланивается с государыней, принявшей высокомерно-озабоченный вид.
Императрица направилась к группе в пух разряженных дам, а Турчани-нов устремился к выходу, чувствуя неуместность дальнейшего своего пребывания среди расфранченных особ, готовящихся к танцам и выстраивающихся в замысловатые фигуры.
Поддерживаемый все тем же ловким, предупредительным преображен-цем, он сошел с лестницы и был посажен в ту же, доставившую его сюда, при-дворную карету. Ехал домой с просветленным лицом, в осознании полной виктории всех своих жизненных надежд, трудов и устремлений. Дома уж заждался, поди, Никифор, старый его камердинер, держит наготове баринов шлафрок, мягкие, на меху, шлепанцы и  шерстяной колпак, в котором таково-то тепло и славно бывает лысой его головушке. И он освободится наконец от стеснительного парадного костюма, в который вряд ли еще когда обрядится, а велит спрятать в платяной шкап, пересыпав хмелем, чтоб после, когда Бог призовет его к себе на последний суд, быть одету по всей форме на том, высшем приеме. Мягкая и быстрая, на отлаженных стальных рессорах (не из его ли сысертских припасов, ворохнулась мысль, изготовлены оне?), езда по весеннему городу навевала светлые грезы. Промелькнули вдруг некстати унылые видения детства; их вовремя заслонили сказочным расписным завесом купеческие сани, что вынесли его из погибельного сиротства к головокружительным высотам богатства, власти и почета, оплаченным сполна ретивым усердием и попечением о приращении железных и медных богатств России.

Служил «отчетливо и честно»

- Принимай, Анна, молодца! – весело окликнул кого-то из сеней Михайло Филиппович. – Алешкой кличут. В казачках пока побудет, а опосля поглядим, на што сгодится.
Из прихожей выглянула статная румяная супруга Турчанинова, она по-матерински ласково прикоснулась к присмиревшему мальчонке, продрогшему от быстрой езды. Из-за широкой цветастой юбки ее показалось любопытное личико девчушки лет трех, боязливо рассматривавшей незнакомого парнишку.
- Голодны, небось, после дальней дороги-то по этакому морозищу? Сымайте-ка верхнюю одежу, умывайтеся да ко щам горячим айдате.
Она ушла распорядиться насчет обеда, а путники, раздевшись и наскоро помыв руки, направились в столовую под громкий троекратный бой напольных часов с медлительным маятником. Очутившись среди богатой обстановки, Алешка чувствовал себя скованно и диковато. Усаженный за стол на высокий резной стул, он боялся притронуться к белоснежной крахмальной скатерти, дивился богатой сервировке, серебряным ложкам, вилкам. Но голод брал свое, и он, перекрестившись на икону, отказавшись от закуски, жадно принялся хлебать вкуснейшие наваристые щи с нарезанными кусочками говядины, заедая хлебово невиданно мягким белым хлебом.
- Примечай, мать, ест наш гостенек с охоткой, знать, и работник из него отменной выйдет, - похвалил сироту востроглазый хозяин-балагур. – А што стеснителен, так сирота ведь, не привык к нашему обиходу. Ты Дарье-то накажи, штоб приглядела за ним, отмыла, постригла да одежку подобрала. Ка-закинчик пусть Федька-портной сварганит, штанцы там, полсапожки ему какие тож справьте. Будет вам с Федосьюшкой помощник, да и мне шустрой малый не помеха.
Через широкие окна празднично сияло предзакатное малиновое солнце, искрились и голубели в тени снега, и на душе у Алексея стало непривычно по-койно и отрадно. Он даже подмигнул капризничавшей возле матери Федось-юшке, отталкивавшей от себя чашку с кашей, сдобренной вареньем. Девочка завороженно уставилась на него, тем временем Анна Александровна вложила ей в полураскрытый ротик полную ложку с едой, потом другую, третью, и дело пошло на лад. Алешке никак не верилось, что его, бродяжку с сумой, оставят на житье в столь богатых хоромах. Может, позабавятся, как с приблудным кутенком, да и выпроводят на все четыре стороны.
- Дарьюшка, вот тебе паренек для опекунства, приведи ево в опрят-ной вид, у нас ныне  проживать будет, - обратилась хозяйка к вошедшей пух-лощекой рыжеволосой экономке. – В людской его покедова пристрой, тамо-ка пущай пообвыкнет.
Та согласно кивнула головой задержав цепкий взгляд на ветхой одежонке мальца, затем с насмешкой воззрилась на его спутанные вихры, из-под коих на нее блеснули пугливо-вопрошающие, умные глазенки. Она подошла к нему и, взяв за руку, повела вниз, в подклеть, где располагались подсобные службы и жилье прислуги. Там его целых три седмицы приводили в порядок, подселив в чулан к портному Федьке. Расторопного, смышленого Алексея прислуга вскоре приняла за своего, ему сочувствовали, бабы жалели, повара баловали лакомым куском, а мужики наставляли сироту житью-бытью. Наверху, в горницах, где он услужал хозяевам по разным надобностям, его стали воспринимать почти как родственника, полюбили и уже не могли без него обходиться, потому в подклети, среди прислуги, он появлялся все реже.
Строя далеко идущие планы насчет Алешки, Михайло Филиппович, да-бы видеть парнишку у себя под рукой, отвел ему комнатку рядом со своим ка-бинетом, скромную, в одно окно, с постелью, малым столом и стулом. Хозяин часто звал его к себе легким стукотком в стену, парнишка охотно откликался, благоговейно входя в горницу, которая была одновременно и кабинетом, и местом отдыха, уединения для обдумывания планов, сделок, а такоже для приватных встреч с важными лицами. Мечтая иметь возле себя грамотного, сметливого помощника, хозяин договорился с дьячком-семинаристом из ближнего Богоявленского храма, и тот взялся обучать парнишку чтению, письму, арифметике, весьма довольный прилежанием и сообразительностью ученика. Через год Алексей уже бойко читал, неплохо писал, не робел перед цыфирью, перейдя от простых действий к «ломаным числам» - дробям, радуя покровителя успехами в науках.
- На-ко, Лешка, для твово развитья старую приходно-расходну книгу, главну штуку в нашенском деле, - предложил ему однажды хозяин захватанный толстый фолиант. – На ей вся фирма наша держится, а счет, смекай, - всему голова. Читай да примечай, што к чему, скоро сам, можа, поведешь энту кухарню.
Среди первых наставлений М.Ф. Турчанинова запомнились ему слова: «Без купечества никаковое не токмо великое, но ни малое царство стояти не может», сказанные сподвижником Петра I – И.Т. Посошковым.
Парнишка развернул пухлые листы, пытаясь вникнуть в мудреные запи-си. Левая страница-дебет, приход, «мне должны», правая – кредит, расход, «я отдаю». Головоломные дебри постепенно прояснялись смыслом, несложными правилами, руководствуясь коими, можно было рассчитывать на конечный доход, прибыль. Позднее пришло понимание, что книга эта – зерцало ума, хозяйской смекалки, рассудительности или, напротив, недомыслия, нерасчетливости, прибытка или разорения торговца, купца, хозяина собственности. Отрок почувствовал себя в своей тарелке, занятия были ему любы, а за столбцами цифр он, взрослея, стал прозревать корень, краеугольный камень, опору жизни и экономического самостояния не только отдельного владетеля товаров, собственности, но и целого государства со всем его народонаселением. Сила и неколебимость державы, как в справном доме, впрямую зависели от ума, трудолюбия, предприимчивости ее «головы», каковой на Руси виделся в ту пору всем царь Петр.
Казачок, порученец на побегушках как-то незаметно стал самым толко-вым и расторопным приказчиком, безукоризненно и прилежно исполнявшим все указания М.Ф. Турчанинова. Но хозяину нужен был не просто исполнитель, а смышленый поверенный в делах, уполномоченный купца-заводчика, на коего можно было бы положиться, как на самого себя.
«Не купи села, купи приказчика», поговорку эту часто повторял Михаил Филиппович, окидывая по утрам орлиным оком своих подручных молодцов и задерживая особенный взгляд на Алексее Васильеве, к коему он все больше прикипал душой. Фирма их росла, ширилась. К солеварням прибавились лучшая в городе кузница, потом прибыльные откупа на сборы таможенных пошлин в вотчинах Строгановых и Пыскорского монастыря, поставки медной руды на казенные заводы. Прирастали у Турчанинова и земельные владения – за счет пашен, огородов. покосов, пустошей, дворов и домов, переходивших к нему по купчим крепостям или за кабальные долги от крестьян и посадских людей. Одному все сложнее было управляться со всем прибытком, требовалась надежная подмога, своя «вторая рука», чтоб можно было отлучаться по срочным делам в дальние города, а то и молодого поверенного вместо себя послать.
Свет, как ни крути, сходился клином на Алексее, взятом под особливое попечение. Как о сыне родном пекся купец о нем, никаких расходов не жалел, лучших учителей в Соли Камской разыскивал для него и дочери. И все чаще посещала и тешила заветная мечта бывалого дельца: не дитя ему Алешка род-ное, так пусть же зятем со временем станет, преемником всех его владений, а заодно и фамилии.
Радушие доброхотного семейства, приютившего безродного бродяжку, особенный пригляд хозяина, хорошие учителя способствовали быстрому и всестороннему пробуждению и «оперению» его характера. Счастливый доверием и растущей приязнью к себе патрона, Алексей смело и дотошно вникал во все подробности, сопровождая Михаила Филипповича в его поездках по разбросанным владениям. Наблюдать и примечать, что к чему, - таков был немудреный пока наказ ему, с напоминанием, что спрос строгий будет опосля, когда доверят ему дело уже без опеки, пригляда и подсказки.
Вникая все глубже в тонкости хозяйствования своего благодетеля, Алексей проявлял особый интерес к причинам спроса на тот или иной товар, к его стоимости в изготовлении и продажной цене, когда почти таинственным, волшебным образом, как бы из ничего, рождается прибыль. Он уже со знанием дела следил за тем, чтобы в лабазах и лавках сидельцы на жалованьи и «на отчете» не делали каких-либо упущений и не наносили тем урона хозяину. У него вдруг обнаружился зоркий и требовательный глаз, его уже побаивались и не по возрасту уважали приказчики и прислуга; Михаил Филиппович радовался в душе этому обстоятельству, но хвалить паренька открыто не торопился, дабы не сглазить ненароком, а только строжел, будто нарочно, и требовал новых доказательств зрелой сообразительности приемыша в деловых премудростях, получая, как всегда, безукоризненные отчеты. Он гасил довольную улыбку в усах и только Анне по ночам приглушенно высказывал лестные для Алешки слова. Ублаготворенная жена обнимала и хвалила своего «турка» за удачливость во всем, но втайне чувствовала временами наплывы и толчки отдаленной и пока неясной тревоги, подавляя ее в кутерьме семейных хлопот.
С отроческим пылким волнением и душевным ликованием от проснув-шегося понимания собственной значимости принял сирота первое поощрительное пожалование за усердие – петровский рубль – «крестовик». До этого награждения все услуги Алексея хозяевам вряд ли окупали и малую часть расходов на его собственное содержание, не говоря уже о немалой плате учителям. А тут вдруг ему, с особой приязнью и праздничным блеском в восточных глазах, вручил серебряную звонкую монету сам благодетель Михаил Филиппович; прижал к себе мальчонку по-отцовски, словно передавая ему часть своих сокровенных жизненных сил, затем легким толчком отстранил и выдохнул вполголоса, многозначительно: "Старайся, малой, так ли еще пожалован будешь мною опосля!"
Взяв за руку, он провел Алешку в «красный угол» и, встав на колени, они оба помолились перед образами за ниспослание им милостей и воздаяний Божьих по трудам праведным.
И тот «крестовик», сразу ставший горячим в сжатом кулачке, запомнился отроку на всю жизнь и потом, в воспоминаниях, казался весомее и дороже многих тысяч целковиков, золотых червонцев, пришедших к нему впоследствии, после неустанных трудов, усердного рачения и забот о приращении медеплавильных и железоделательных мощностей на своих фабриках.
- Запомни, Лексей, велику мудрость той притчи из Евангелия от Матфея о талантах серебра, што доверил господин трем рабам своим, - не раз говаривал приемышу купец, кивая на подаренный ему «Новый завет», лежав-ший всегда посреди стола, вместе с «Азбукой житейского уряду и благонравия» - «Домостроем». – Николи не дозволяй ни себе, ни зависимым от тебя работникам уподобляться третьему рабу, лукавому и ленивому, зарывшему доверенное серебро в землю, а не пустившему ево в дело, и после т посмевшему обличать хозяина в бесчестьи и жестокости. На энту саму притчу, к примеру, аглицкие купцы молятся, в Архангельску их видал, калякал с имя чрез толмача о том, како богатства свои немалыя наживают. Не забудешь об энтом, и вся жизня твоя завидным путем сложитца.
 Впоследствии к Васильеву пришло важное осознание того, что собст-венность – это прежде всего большая ответственность перед обществом и государством, перед людьми, ее приумножающими, перед Всевышним, наконец. Находясь под прицелом множества неприязненных, любопытных или завистливых глаз, владелец ее обязан быть всегда собранным, рассудительным и справедливым, блюсти свое достоинство и честь, не забывая о страхе Божьем. Истинно русский предприниматель, пекущийся о процветании и прибыльности своих владений, не может рассчитывать на твердый и неизменный успех, если будет чураться неколебимых устоев святоотеческого православия.
Став после смерти М.Ф. Турчанинова владельцем его имения и членом «гостевой тысячи» Соли Камской, он попал в избранный круг именитых куп-цов, где главенствовали солидные взаимоотношения, основанные на христианской морали. Здесь осуждались неправедно нажитые капиталы, необузданное сребролюбие и жизнь в роскоши, обман компаньонов, надувательство покупателей. Чтились доверие к партнеру, с предоставлением ему беспроцентного кредита, твердость устного обязательства (слово купца – надежнейший вексель), даже в ущерб собственной выгоде. Нормой считалось доброжелательное (как к брату во Христе) отношение к конкуренту, успех коего воспринимался как собственные упущенные возможности.
В ходу были поговорки: «Торгуй праведно, больше барыша будет». «Кто сегодня обманет, тому завтра не поверят». Почитались широта и щедрость русской души (с евангельским "Да не оскудеет рука дающего"), милосердие и благотворительность, строительство храмов «на свой кошт», отливка «именных» колоколов.
Нарушившие устав «купецкой чести» подвергались остракизму и прогорали, с катастрофическими последствиями для своего «дела». Так в среде русского купечества, зародившегося при Петре I, окрепшего с отменой внутренних таможен при Елизавете Петровне и расцветшего в царствовании Екатерины II, складывалась, постепенно очищаясь от скверны «неправедной наживы», этика русского предпринимательства в русле православия. К началу XX века она увенчалась высшим и благороднейшим принципом «нестрогой прибыльности в рыночном товарообмене».
Этому духу соответствовал девиз дореволюционной газеты деловых кругов России «Биржевые ведомости» - «Прибыль превыше всего, но честь превыше прибыли». Мощная нравственная основа русского предприниматель-ства послужила основой разработанного позднее на Западе кодекса «честного бизнеса».
Российскому предпринимательству XXI века нет иного пути, кроме возврата «на круги своя», к высокой этике просвещенного русского капитализма, представленного именами Морозовых, Бахрушиных, Третьяковых, Рябушинских и многих других торговых и промышленных династий, стремившихся к славе, могуществу и процветанию страны.
В статье «О некоторых православных принципах формирования рыночной экономики» (журнал « Вопросы экономики», 1993, №8, стр. 57) декан Российского Православного университета Э. Афанасьев писал: «Времена, когда всем здравомыслящим людям в России станет ясно, что без православия достойной жизни мы иметь не сможем, не за горами» Формирование рыночных отношений на основе православных принципов хозяйственной деятельности требует участия всех – от дворника до министров и президента страны. Необходимо осознать, что Идеология национального успеха, провозглашенная ведущими партиями, может остаться пустым лозунгом без соблюдения вышеназванных постулатов.
…Уроки Михайлы Филипповича Турчанинова, ставшего для Алексея Васильева первейшим наставником и благодетелем,  воспринимались им как щедрый, вовек неоплатный дар самого Провидения, и эта благодарная, трепет-ная память хранительно вела его по жизни, заставляя в главном придерживать-ся правильного, совестного пути, мысленно, в вечерних молитвах, отчитываться пред Господом и покойным тестем в своих деяниях, вольных и невольных прегрешениях, допущенных в пылу противоборств и конкуренции, где схлестывались противоположные интересы лукавых и напористых дельцов и заводчиков Российской империи.
Однажды, незадолго перед страшной бедой, обернувшейся кончиной тестя «до сроку», словно почуяв неизбежное, Михаил Филиппович вдруг ни с того ни с сего устроил с утра Алексею (не «очухавшемуся» еще толком после утомительной поездки в Кяхту) «день поучений». Усадив его рядом с собою, как школяра, попросил почитать вслух давно известную обоим заключитель-ную главу «Домостроя» - «Послание и наставление отца сыну». Склоняя седую голову к полу и будто выискивая что-то там меж досок, одобрительно кивал, поглаживая чтецу колено.
«Ты тоже, чадо, оберегайся неправедного богатства, добрые дела твори, имей, чадо, великую веру в Бога, все надежды возлагай на Господа: ибо никто, уповая в Христа, не погибнет!.. нищих, маломощных и бедных, страдающих и странников приглашай в свой дом и, как можешь, напои, накорми, согрей, и милостыню подай от праведных трудов, ибо и в дому, и на рынке, и в пути очищаются тем все грехи: ведь они – заступники перед Богом за наши грехи. Держись правды истинной и любви нелицемерной во всем, не осуждай никого ни в чем, о своих грехах поразмысли, как их избыть; чего сам не любишь, того и другому не делай… да наступи на совесть свою как на лютого ворога и возненавидь, как милого друга погибельного».
Поток высшей мудрости захватил Алексея, и он повысил голос: «От хмельного питья, ради Господа, откажись, ибо пьянство – болезнь, и все дурные поступки рождаются им. Если от этого Господь сохранит тебя, все благое и нужное получишь от Бога, будешь почтен и людьми, и душе своей путь откроешь на всякие добрые дела… удержи язык от злого и уста свои, чтоб не извергли лжи, храни себя от обмана, от похвальбы и от клеветы, и сам не заносись ни в чем.… А еще держись, чадо, добрых людей всех чинов и званий, их добрым делам подражай, внимай хорошим словам и исполни их…. С подчиненными будь строг и дружелюбен, к любому приветлив…. Милостыню дай, по человеку судя…. Не если, сынок, моего наставления не примешь… то я твоему греху не причастен, сам о себе и о домочадцах своих дашь ответ в день Страшного суда».
- Наука сия в душе моей, батя, как икона родительская. – воскликнул Алексей, отложив книгу. – Чураюсь фальшивого люда, вина, распутства, хоша на чужбине бес зело силен.
- Ведаю, сын, впрок пошли тебе наставленья мои, не погнула тя Сибирь. Книга сия да будет тебе компасом – маткой в бурях житейских, яко помору в море Студеном.
Пока же он взрослел, набирался ума-разума в благожелательной, набожной семье, наложившей на его характер и поведение неизгладимый отпечаток добра, отзывчивости и благонравия (впоследствии зачастую «просвечивавших» сквозь «кору» вынужденной настороженности и требовательной жесткости во взаимоотношениях с мастеровым и работным людом). «Отчетливо и честно исполнял поручения старика М.Ф. Турчанинова мальчик Алексей Васильев, - писал в своем исследовании «Сысертские горные заводы 1855-1856 гг.», на стр. 12, К.И. Кокшаров. – Михаил Филиппович полюбил его, назначил приказчиком, посылал несколько раз по своим торговым делам в Кяхту. И все, что только возлагалось на Васильева, было выполняемо свято и честно».
Становление личности будущего горнозаводчика выпало на первую четверть XVIII века с ее крутыми преобразованиями. Это были годы наивысшего расцвета и для соляной столицы России, ее бурного экономического подъема и культурного роста. Повсюду разносится слава о соликамских мастерах «каменных кружев», кузнецах, ремесленниках, резчиках по дереву, живописцах. Петр I привлекает лучших из них на строительство северной столицы, в благодарность же присылает в 1722 году в Соль Камскую «академии учителя» Степана Жеребцова для обучения детей арифметике и геометрии. В 1723 году здесь открылась одна из первых на Урале «цифирных школ» (В.В. Косточкин «Чердынь. Соликамск. Усолье», М., Стройиздат, 1988 г.).
В те славные годы богатый купец М.Ф. Турчанинов становится одним из бургомистров Соликамска. Этот факт подтверждается в книге А. Кузьмина «Татищев» (ЖЗЛ, Москва, 1981, стр. 105), где упомянуто о просьбе В.И. Ген-нина к Петру I: если, мол, заводы будут передаваться в частные руки, отдать ему, в компании с соликамским бургомистром Турчаниновым и Строгановым, два новых Пыскорских завода, с обязательством уплатить их стоимость за три года производимой там медью. На таких же условиях Геннин советовал царю отдавать и другие заводы, в частности, Полевские рудники. 
Н.И. Павленко в своей «Истории металлурги в России XVIII в.», М., 1962 г., стр. 265-266, пишет о М.Ф. Турчанинове: «…с середины 20-х годов XVIII века он поставлял на казенные заводы медную руду, получая за каждый фунт выплавленной меди 5 копеек. Медная промышленность только начина-лась, и правительство всячески поощряло приток частных капиталов в эту от-расль. Горная администрация помогала и даже принуждала поставщиков руды обзаводиться собственными медеплавильными заводами. В 1730 г. В.И. Геннин предписал, чтобы после переплавки 40 тысяч пудов руды, заготовленной Турчаниновым и Каркиным, более от них руду не принимать, если они не приступят к постройке собственных заводов». Турчанинов пустил собственный Троицкий медеплавильный завод в двух верстах от города 21 марта 1731 года, и это несомненно способствовало промышленному развитию Соли Камской.
Василий Берх в своем «Путешествии в города Чердынь и Соликамск» (СПб, 1821г., стр.4) писал, что Михаил Турчанинов и  Акинфий Демидов, же-нивший в 1731 г. своего сына Григория на дочери крупнейшего местного солепромышленника Павла Суровцева, «соделали город сей лучшим и завиднейшим между всеми Закамскими городами. Обладая оба великими капиталами и отличным вкусом, украсили они его многими великолепными зданиями». Турчанинов, кроме собственных каменных домов, построил «своим коштом» и надвратную церковь во имя святого игумена, небесного покровителя царя Михаила Романова - Михаила Малеина в Вознесенском монастыре, сделал свой «приклад» в виде 40–пудового колокола для Богоявленской церкви, жертвовал средства на содержание других храмов.
Смышленый и расторопный Алексей Васильев, помощник и правая рука Михаила Филипповича, уже допускался к приватным беседам хозяина с «железным князем» из Невьянска. Одобряя находчивость и дерзость "добра молодца" в купеческом промысле, оптовую торговлю «по-крупному» в отъездах на ярмарках в больших городах, его особливое умение ладить с партнерами, оставаясь «завсегда» с барышом, Акинфий Демидов однажды, глядя на крепкого, коренастого парня и чувствуя в нем родственную себе «закваску» расчетливого и азартного дельца, заметил с прищуром: «Далеко пойдет, Михайло, твой приемыш, нас с тобой обскачет гляди».
Непрост и замысловат был путь к богатству М.Ф. Турчанинова, бывшего приказчика солепромышленника А.В. Ростовщикова. Готовясь определиться в торговое сословие, именуемый в купчих крепостях «соликамской посацкой челядин», «посацкой человек», Михайло Филиппович, владея поначалу тремя солеварнями, приобретает за кабальные долги или покупает у посадских людей и пригородных крестьян пашенные земли, пожни, поскотины, сенные покосы, «капусники», конопляники (вместе с избами, дворами, огородами, гумнами) «в вечное владение, бесповоротно и неотъемлемо в роды родов». Приведем выдержки из нескольких таких купчих.
«…1720 г. июля, 3 день, соликамские посацкие люди Афанасий, Иван, Василий и Никола Козмины, дети Ждановы, продали мы соликамскому посац-кому человеку Михаилу Филипову сыну Турчанинову, с благословения отца своего… в вечное владение, бесповоротно и неотъемлемо в роды родов и ни с какими его родичами не иметь дела… по речке Поповке сенные покосы». После размашистых росписей четырех сыновей следуют заверяющие подписи: «канцелярии подьячий Сава Санюхов руку приложил, свидетель соликамский посадской человек Михайло Свалов руку приложил, купчую писали соликамские крепостные двое подьячие, Иван и Никифор Лукины».
«1709 г. 24 октября соликамской посацкой человек Илья Федоров, сын Шелковников, продал я соликамскому посацкому человеку Михаилу Филиппо-ву сыну Турчанинову в усольских гороцких лугах две пожни своей возле Камы-реки…»
«1731 апреля 17 дня. По указу Ея Императорскаго Величества и по оп-ределению господина полковника и провинции соликамской воеводы Григория Ивановича Овцына в книги купчая записана и пошлина взята 25 копеек, секретарь Федор Шведов: …пашенные земли Верх усольский стан на горе при деревне Денисове, избу и другое угодья… капусники, конопляники… у уездного крестьянина деревни Давыдовой Митрофана Иванова, сына Честикова, за 15 рублев. Купчая оформлена в Приказной полате, в вотчинных книгах записана и пошлина с деньги, с двадцати рублев, по гривне с рубля, итово два рубля, да челобитная печать восемдесят две деньги взяты и в приход записаны».
Купчая 1708 года, 28 июня, с Назаром Михайловым сыном Луканиным объявляет: «поступился Михайлу Филипову сыну Турчанинову за свой долг за 3 рубля в Усольском уезде, в Зачерновском стану, пашенную землю возле де-ревни Давыдовой…» (ГАСО, ф.65, опись 1, дело 1, листы 17, 25, 28, 110, 111).
Подобные купчие М.Ф. Турчанинова составили толстенный фолиант, хранящийся в Государственном архиве Свердловской области. Есть там и гер-бовая бумага от 1744 года, июля 5 дня, в коей фигурирует и его зять, А.Ф. Турчанинов: «Соликамской посацкой человек Иван Артемьев сын Хлепятин, поступился я, Иван, Соликамской соляному промышленику и Троицкого медного заводу заводчику Алексею Федорову сыну Турчанинову за свой закабальной долг, за семдесят рублев, соликамского уезду Верхусольского стану, в деревне Давыдове, пашенную землю, которую мне заложил крестьянин Иван Андреев сын Могучих, которая ему досталась от брата ево, Федора Андреева сына Могучева, на оную землю от него, Ивана Могучего, мне, Ивану Хлепятину, крепостях дел дана закладная и оценок закладной той земли писал…» (ГАСО, ф.65, опись 1, дело 1, л. 40).
В итоге всех этих приобретений «по мелочам» составилось обширное и довольно пестрое владение, и после смерти Алексея Федоровича его дочери долго и скандально делили нажитое Михаилом Филипповичем и их отцом со-ликамское наследство, включавшее, кроме 476 крепостных людей, и 32 деревни с пашенными землями, «сенокосными полями», покосами и прочими угодьями, дворовыми постройками. Значились в том перечне пильные и мукомольные мельницы, солеварни и рассольные трубы, а также ананасные, виноградные оранжереи. Фигурировало там и село Красное с деревнями и соляными промыслами, приобретенное А.Ф. Турчаниновым по купчей 17 июля 1772 года у дворянина Александра Григорьевича, сына Демидова, внука Акинфия Демидова. («Дело оберъ-бергмейстерши Колтовской съ наследниками Турчанинова о разделе Соликамскаго имения», Пермский Окружной Архив, 1824 год, фонд № 88, дело № 87, л. 10-15).
Растущая страсть к наживе подвигала Михаила Филипповича на поиски новых прибыльных мест, при этом мечты его частенько устремлялись на вос-ток, где за бескрайней сибирской далью в заманчивой дымке таилась загадоч-ная держава с диковинными городами, людьми и товарами, сулившими неви-данные барыши. Соликамские «гости» слагали легенды о несметных сокрови-щах своего удачливого земляка Гаврилы Никитина (бывшего в приказчиках у соляного воротилы Остафия Филатьева), который в 1674 году, через 200 лет после своего однофамильца из Твери Афанасия Никитина, открывшего для торговли Индию, прошел отважно с караваном товаров через Монгольские (Мунгальские) непролазные песчаные степи в Китай и нажил после той экспедиции несметные богатства от торговли с полусказочной страной. Позднее Никитин организует вывоз из Китая тканей, жемчуга, золота, фарфора, фаянса и других изделий, доставляя китайцам русские и западноевропейские товары. Сотоварищи того первопроходца, включившись в русско-китайский товарооборот, тоже разбогатели «весьма знатно». Соль Камская постепенно превращалась в транзитно-торговый центр между Москвой и Бейпином (Пекином). (Из книги В.В. Косточкина «Чердынь. Со-ликамск. Усолье». М., Стройиздат, 1988 год).
«Теперь у меня завелся свой Никитин, - потирая руки, размышлял тор-жествующий Турчанинов. – Сам я стар для таких путешествий, Алешка же мой возмужал, умом, смекалкой и коммерческой прытью не обижен, ему и вожжи в руки. Благословлю-ка я его на негоцию в те края».
А тут словно поддразнил его давний приятель, невьянский «железный князь» Акинфий Никитич Демидов. Во время задушевного их чаевничанья весной 1728 года после бани распаренный гость разоткровенничался: готовит, мол, караван стругов со своими изделиями, поплывут в мае «своею силою, шестами и бичевою» по рекам Сибири – до Иркутска, а там рукой подать и до форпоста Кяхты, заложенного минувшим октябрем по заключении Русско-китайского торгового договора. Приказчиком туда постоянным посылает-де Ваську Голицина из семьи старообрядцев, разбитного и доку в таковых тонких делах.
- Дак ты, Никитич, это самое, прими и мой кораблец в ту флотилью, - ввернул под благостное настроение враз обсохший Турчанинов. – Век не забу-ду услуги тоя, а я товаров для судна сгоношу покедова и Алешку свово пошлю за имя вослед, пущай привыкат с китайцами торги мараковать.
Отправив в Нижний Тагил для своего сговоренного судна груз с особенно «тонкой» солью, пушниной, сукнами, тканьем, юфтью, Михаил Филиппович грезил уже наяву, как получит в обмен за все это нежнейшие шелка, изделия из фарфора, фаянса, золота… Он бредил Китаем. Тут же велел сыскать и позвать к себе большака-приказчика.
- Слышь Лексей, в дальних краях, за Сибирью, хошь побывать? – ласково встретил он озабоченного чем-то Васильева. – Места там, бают, страсть заманчивыя, тебе для опыту в коммерции лутшая оказия. Привезешь и тово духмянаго чаю-глазумею, коим у Суровцевых, помнишь, нас угащивали? Да шелков их дивных, фарфоровых вещиц, еще чего позанятней. И расходы, дорога окупятца, и прибыль немала выйдет, - допытывался Турчанинов, искательно обхаживая своего помощника.
- Не сробеешь? Далеко веть, аж на край света, а то и подале, - не уни-мался он, заметя некое смущение в парне. – Я в твои лета-то нимало бы не за-робел…
- Без меня тут обойдетесь? – сглотнув комок, спросил Алексей в раздумчивости.
- Об энтом не тужи, я строжея буду с людев спрашивать, никому не дам проклажатца. Твоя поеска куда важнея.
Алексея озадачивала и одновременно притягивала неизвестность даль-них земель, огромность пространства, которое предстояло преодолеть. Бывал в Москве, Архангельске, Тобольске, а тут – аж за Енисейск, за Иркутск, за Байкал-озеро и еще подале… Но в постижении этой шири таилась радость открытия неведомого, непознанного – вместе с благодатным закаливанием молодецких сил. Уж 27 лет ему стукнуло, не женат и не предвидится близкого сговора, чем  рисковать-то? Предстоящая поездка в Кяхту станет хорошим, даже необходимым испытанием воли, всех способностей, закалкой, шлифовкой и огранкой  характера для верного и беспроигрышного достижения неуемных, далеко простирающихся его тайных планов. Бог не выдаст, свинья не съест, говорят солевары. Зато трудная победа над собой равна преодолению первого своего врага, вспомнилось к месту одно из наставлений Акинфия Демидова.

К тридевятому царству

Тихоходно и маятно плыть на демидовских стругах через всю путаницу норовистых и могучих сибирских рек Алексей не решился, упросив Турчани-нова отпустить его в Кяхту по осеннему первопутку на санях, через ямскую гоньбу. Поспеет туда как раз к зимней ярмарке, когда товары с речных судов будут уже в амбарах.
Лето прошло в усердных трудах, везде требовался пригляд, чтоб не случилось без него каких убытков. Михаил Филиппович все больше полагался на приемыша с его дельными, толковыми расчетами и распоряжениями. В июльскую сушь снова заполыхали пожары, занявшиеся на посадских концах, опять впопыхах и в сумятице приходилось спасать имущество, товары, строения. Не уберегли кузницу, лучшую в Соли Камской, пришлось ее заново отстраивать, дабы не оставить промыслы и солеварни без снастей, инструмента, да и клиентов давних не оставить без поковок.
Дохнула осенняя прохлада, близя время отъезда в дальнюю даль, на край крещеного мира. Заскучала вдруг и стала откровенно льнуть к нему Федосеюшка, уж невеста на выданье, с коей у Алексея, по приходу его в семью, установились душевные, но скорее дружеские, как у брата с сестрой, отношения. Болезненная с детства, она с возрастом стала светиться той особенной красотой, какую набирает вдруг, наперекор всему, сама человеческая природа, всепобедно прорываясь сквозь угнетавшую, сковывавшую ее хворь, и распускается тонкими, дивно привлекательными оттенками русской женской прелести. Его порожнее от присух сердце дрогнуло вдруг и нежно отозвалось на этот ее зов, а долгая разлука их сулила обернуться еще неведомым для обоих расцветом нежданно пробудившихся чувств.
Провожаемый всем семейством Турчаниновых (пришла на ямскую станцию даже приболевшая хозяйка дома, добрейшая Анна Александровна), Васильев с прощальной улыбкой, покраснев лицом после крепких объятий Михаила Филипповича, садился в почтовую, для скорости, повозку с тремя крепкими лошадьми, в упряжи «гусем», прихватив с собой пару мешков казанской белой юфти и алого сафьяну, обувка из коих, по слухам, особо ценима китайскими царедворцами - мандаринами. Последний долгий взгляд он подарил Федосье, смотревшей на него пристально и жалобно.
Лошади рванули по первопутку в сторону Верхотурья. Летела под копыта и полозья укатанным снегом дорога, секли навстречь мангазейские рекоставные ветры, бодрился на козлах ямщик в просторном овчинном тулупе. Тепло было под войлочной  полостью, и Алексей остался в поддевке, отложив в угол дорожную суму, бекешу и шубу, вопросительно взирал на хмурого, замкнутого почтаря, испытывая обычный душевный подъем в начале долгого пути. Вспоминал пламенные страницы «Жития» протопопа Аввакума, его азиатские, в царской ссылке, приключения – с женой и детьми, издевательства «зверя даурского» полковника Афонасия Пашкова, пребывание беззащитных мучеников почти каждодневно на волосок от гибели, когда лишь Божье слово спасало и выручало семейство страстотерпцев.
И укреплялся Васильев в твердой уверенности: хуже и тяжелее, чем до-велось тому протопопу в его мытарствах по Сибири, не может и быть. Он же – молод, здоров, свободен и не в ссылку волочится, а торговать едет в невообразимо зазывные края. И тем гасил и отметал напрочь малейшие страхи и сомнения, жил одним днем, впечатлениями и приключениями нескончаемой дороги, каждая преодоленная верста коей приближала к избранной цели.
Ох, и отсыпался же он в дорожных полатях и креслах за эти бесконеч-ные санные раскаты в даль сибирскую – на месяца, годы вперед! Будто чуял глухо, нутром, что предстоящая участь горнозаводчика станет мало благопри-ятна для безмятежной дремы. И обдумывать-обкумекивать все свои дела, за-думки и поступки, судьбы людские в долгом одиночестве можно было с разных сторон и дотошно, осуждая промахи, намечая и выстраивая единственно верные ходы на будущее.
В пути всякое с ним приключалось: доводилось, и не раз застревать и мерзнуть в метельно-снежном плену, томиться в ледоход на переправах, спа-саться чудом от волчьих клыков и клинков лихих людей, в маяте и кручине по родным краям, по Федосеюшке, переживавшей о нем. Ее душевное попеченье явственно чувствовалось и воспринималось им через тысячи верст. Алексей терял счет дням, качаясь в санях или трясясь в повозке, отсиживаясь в курных ямских избах в непогоду и бездорожье. Душевное равновесие поддерживал чтением Библии, Псалтыри, «Жития» Аввакума. Вспоминая после пережитое, ясно осознавал, что во всех тех погибельных переделках его хранило Провидение, молитвы Богу всего турчаниновского семейства о спасении путешествующего.
Кроме чтения и бесконечных, меняющихся размышлений, самооценок и самоконтроля за собственными поступками, бездну занимательного и поучительного для себя Алексей находил в наблюдениях и встречах с людьми разных сословий и рода занятий. Будучи по характеру открытым и общительным, он без труда находил путь к их сердцам, и этим безотказным «входным ключиком» служило запомнившееся ему смолоду из книг высказывание древнегреческого философа Платона: "У того, кто хочет познать чужую душу, должны быть три свойства: понимание, благожелательность и смелость". В ответ человек "оттаивал" и добрел, становясь разговорчивым и откровенным.
После, оставаясь наедине, он удивлялся, как все просто устроено в жизни и как мало человеку надо, если он не обуреваем несбыточными мечтами и не отвергает апостольскую заповедь: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван». Эти психологические наблюдения и обширный опыт общения с ямщикам, каторжными бродягами, крестьянами, мещанами, чиновниками и вельможами весьма пригодились впоследствии Васильеву-Турчанинову, когда он стал содержателем Полевских заводов и все дивились его неотразимому умению ладить с мастеровыми, работными и знатными людьми.
Накануне Рождества он прибыл в Иркутск, небольшой город-крепость на Ангаре с пестрым народонаселением и беспорядочно разбросанными дере-вянными строениями посада, напоминавшими Соль Камскую. На таможне страховидно заросший дьяк подтвердил, что для невозбранной торговли в Кяхте необходима грамота о принадлежности к купеческой гильдии; так Алексей Васильев, сняв жилье и уплатив положенную пошлину, стал «иркутским гостем». Освоившись на новом месте и обнаружив турчаниновские товары рядом с демидовскими на складах при таможне, он сошелся накоротке с приказчиком из Невьянска Василием Голицыным, плотным, бойким и востроглазым своим ровесником.
- В Кяхту двинемся ко Крещению, земляк, - разъяснил он Алексею об-становку. – У меня много железного товару, двумя обозами дай-то Бог обой-тись, а с лошадьми тут, брат, не густо.
Они пробирались по заснеженной до крыш домов улице к трактиру, где решили по-холостяцки отметить 1729 год, начавшийся еще третьего дни, в пору их хлопот с проверкой клади в амбарах. Один струг со скобяным товаром затонул на Ангаре, и Голицын шибко опасался гнева Акинфия Никитича.
- Выпьем, брат, зелена вина за здоровье наших весьма предприимчивых и грозных хозяев! – поднял Василий свою чарку. – Эк, в кое место нас занесло – по их произволению, да ведь куда денешься, судьбина наша служительская, подневольная.
Алексей осушил две мерки, наотрез отказавшись от третьей. Пожало-вался, что голова после хмельного как чужая, делам большая помеха, а здесь всюду нужен глаз да глаз. Дороги и ширь Сибири, ее дремучая, бескрайняя тайга и могучие реки, крутизна гор произвели на него ошеломляющее впечатление, схожее с тем, что испытал когда-то мятежный Аввакум. Он напомнил об этом писателе-протопопе захмелевшему Голицыну.
- Не ч-ч-читал, - ответил заикаясь демидовский посланец. – Не охоч я до книг, д-д-дела, брат, всего затягивают, струг, вишь, затонул на быстрине, не выловить той пропажи. Т-т-теперь вот с обозами морока… Впрочем, д-дай п-почитать как-нибудь, это же наш, староверской батька.
Васильев под настроением стал рассказывать о тяжких испытаниях, вы-павших на долю неуемного протопопа, его жены и детей. Выпучив глаза и едва удержавшись от рвоты, Голицын выслушал эпизод о том, как измученные голодом и измывательствами охраны Пашкова люди жеребенка у кобылы, только что родившегося, вместе с последом пожирали, растягивая кровавую плоть ногтями наспех. Кнутом до смерти забивали стражи подневольных людей за их попытки найти что-то съестное. Траву, корни копали, сосновую кору колупали, падаль всякую подбирали…
- Б-б-будет тебе, Лешка, языком, што б-б-боталом, - не выдержал невьянец, опрокинул в рот сиротеющую чарку соседа  и жадно захрустел огурцом.
В Кяхту ехали по бесснежному льду Байкала; ясно виднелись глубины озера; возчики крестились, боясь смотреть вниз: не ухнуть бы туда вместе с тяжеленными железинами. Алексей не боялся за поклажу своих возов, разлегся на мешках с мягкой рухлядью, глядя в голубизну неба, мечтал о барышах. Голицына тревожила тяжесть перегруженных саней, он вертел головой, часто спрыгивал на лед, бегал вдоль обозов, чему-то крикливо на-ставлял возчиков.
Конечный пункт их сверхдальней поездки разочаровывал своим убогим видом: деревянная крепостца, огороженная бревенчатым тыном, внутри – торговые ряды, неприбранные, с песком и пылью на прилавках. Обескураживало и угнетало отсутствие храма, не на что было помолиться, попросить у Бога подмоги. Чужбина, кругом иноверцы;  и небо и земля казались коварно враждебными, под боком – Мунгалия, Китай, там свои законы, свои обычаи, для русского – дикость чуждой среды, а родина так далека, что и представить страшно. Алексей часто молился про себя, просовывая руку за пазуху, чтоб прикоснуться к нательному золотому крестику, подаренному Федосеюшкой.
Подслеповато-расплывчатое, неяркое, какое-то по-яичному желто-желтковое солнце высветило пестроту кяхтинской ярмарки. Не протолкнуться меж торговых рядов, облепленных разноплеменным людом. По-птичьи щебетали на своем странном для слуха наречии раскосые китайцы в синих ватных халатах, с жидкими косицами за спиной, им  вторила жесткая, басовитая, грубо-скрежещущая речь широколицых мунгалов. Были тут и дивно обходительные японцы, и величавые индусы, представители иных народов, о коих вряд ли кто мог поведать что-то внятное. Торги велись на ломаном русском языке, упрощенном китайцами до крайности, без склонений и спряжений существительных и глаголов. Алексей быстро освоился с оной абракадаброй и принялся лихо рядиться, приноравливаясь к спросу и меновым ценам на товары. Соль «пермянка», меха, юфть шли нарасхват, под одобрительное лопотание дотошных и цепкоруких азиатских купцов. Потешал и забавлял немудреный для бойкой руки, первобытно-непривычный, прямой обмен товара на товар.
- Моя твоя понимай, - прищелкивал и цокал языком жирный китаец в «павлиньем» халате, выслушав вопрос соликамца. – Цай покупай нада, фарфо-ра, шелику? Ходи туда, руски купеза, тама все находи буди, ага-ага, - он за-ученно улыбался и забавно тряс женской прической.
Как матрос в кругосветном плавании, Алексей терпимо воспринимал все непривычное, странное и быстро привыкал ко всему, что встречал на пути, был неприхотлив, сознавая, в какую оглашенную даль занесла его судьба негоцианта. От приступов одиночества и тоски по родным краям спасался христианским всетерпением, шуточным балагурством и вниманием к каждому, с кем доводилось общаться. Закупленные товары оберегал, как наседка цыплят. Особого пригляда требовали дорогие и хрупкие изделия из китайского и японского фарфора, сказочно красивые сервизы чайной и кофейной посуды, упакованные в ящики с рисовой шелухой, а также легкие тюки шелка, объемистые цыбики чая, редкостные жемчуга и лекарства. Уйму денег, прикидывал он, можно будет выручить за все это там, в России!
Проснулась и запела в душе его художественная «струна», когда держал в руках и осторожно, как птенцов, поворачивал перед глазами легкие полупрозрачные кофейные чашки из фарфора, разрисованные дивными растениями и птицами. Восхищение и зависть к мастерам сих чудесных диковин омрачались досадой, что вряд ли сыщется на Руси нечто подобное, но тут же обида сменилась упрямым, удалым, русским: «А мы што, лыком шиты?» Нет глины такой, как в Китае, так найдется что иное, на свою особицу. Да и дерево, металл, медь тоже сгодятся для завидных глазу изделий, были б желание да мастера даровитые, к художеству чувствительные отыскались. Эвон какими кружевами «каменносечной хитрости» украшены храмы Соли Камской! Вызревала и крепла мысль: при случае попытаться подобную невидаль у себя сотворить, чтоб белый свет удивить, яко оное диво из фарфора, «прилепляющее» к себе алчные взоры разноплеменных торговцев.
Попрощавшись с Голицыным, надолго обосновавшимся в Иркутске, Алексей поспешил на переменных ямских возах в Россию, чтоб опередить грядущий весенний паводок. Глаз не спускал с ящиков и тюков, не скупился на охрану, нанимая казаков на перегоны. В дороге пристрастился к ушастым, сытным пельменям, не считая роскошнейшей рыбы, купленной совсем задешево в Иркутске и теперь аппетитно разнообразившей его стол. Заказывал на станах попеременно уху, жаркое, объедался ими, вспоминая восхищение Аввакума рыбой, коей «в Байкале и в прибрежьи всякой полно, осетры и таймени жирны гораздо, на сковороде один жир».
Открыл «Житие» на закладке и перечитал любимое место: «А все то у Христа тово света наделано для человеков, чтоб, упокояся, хвалу Богу воздавал. А человек, суете которой уподобится, дние его, яко сень, преходят; скачет, яко козел; раздувается, яко пузырь; гневается, яко рысь; съесть хощет, яко змия; ржет, зря на чюжую красоту, яко жребя; лукавует, яко бес; насыщается довольно, без правила спит; Бога не молит; отлагает покаяние на старость и потом исчезает и не вем, камо отходит: или во свет, или во тьму, - день судный коегождо явит». Заключительная фраза: «Простите мя, аз согрешил паче всех человек» – изумляла Алексея всеуничижительным смирением. (Протопоп Аввакум «Житие», ГИХЛ, М., 1960).
Как ни долог, ни маятен был сибирский немерянный путь, но и ему подходил срок. Вдали вырастали колокольни дорогих его сердцу храмов, частокол рассолоподъемных башен; зачернели избы посада Соли Камской. Как и всем впервые приезжающим сюда, ему припомнилась морская гавань с корабельными мачтами, ветряной Архангельск, где довелось побывать с хозяином, прокатившим туда приемыша с обозом товаров «для кругозору, штоб мир повидал».
Михаил Филиппович расцвел весь и засуетился, когда во двор усадьбы вкатила тяжелая повозка с долгожданным посланцем, бодро восседавшим на козлах. Анна Александровна и Федосья растерянно улыбались с крыльца, сразу не признав Алексея в загорелом и заматорелом, чуждом внешностью и видом господине. Из этакой дали цел и невредим явился, это ж надо! Да как повзрослел, возмужал (и ожесточился, знать), пообтесавшись средь разноплеменного народу. Вместо кротких, доверчивых глаз выросшего в их доме свойского приказчика на женщин был устремлен зоркий взгляд бывалого, умудренного неведомыми испытаниями мужчины, способного одолевать самые мудреные житейские заковыки по части купеческих и иных дел, пошли его теперь хоть за тридевять земель.
Довольнехонький хозяин и слегка заробевшие перед путешественником супруга и дочь его также отметили в облике Алексея нечто азиатское, впитан-ное и перенятое от китайцев, мунгалов, других нерусских племен, коих не счи-тано в тех краях. Это чуждое, наносное, едва уловимое «нечто» проглядывало в коричневом оттенке жесткого, похудевшего лица, и в стойком прищуре и узости сторожких, пытливо-оценочных глаз, и в любезных, от японцев, полупоклонах невпопад – при обмене обычными приветствиями.
- Дай-кось я обниму тебя, лихой ты наш землепроходец! – подступился к нему расчувствовавшийся Турчанинов. – Право, не узнать-таки былова молодца, што чужбина-то с людьми сотворят, принужденное житье меж инородцев. Ты здоров, не занемог часом? Мало ли вереду, порчи в тех краях ходит.
- Все ладом, батя, Бог хранил, - успокоил его Алексей, помогая ямщику и подоспевшим работникам управляться с поклажей. – Вы сами-то как, не хво-раете? Весна, распутица, беречься надо всем.
Распаковав ящики и тюки в подклети, дивились привезенным товарам, прикидывали примерочные барыши от их предстоящей продажи и замирали в восхищении, недоверчиво и лукаво поглядывая друг на друга. Мать и дочь не могли оторваться от жемчугов, чайной посуды, шелков, рассматривали, щупа-ли, примеряли, представляя себя в нарядах китайских красавиц.
Обе расцвели в несказанной усладе, когда милый «азият» оделил их изящными фарфоровыми коробочками с благовонными китайскими румянами и притираниями, придающими коже белизну снега. «По высыхании белил и румян через несколько часов краску нельзя отличить от натурального цвета кожи» (Из воспоминаний прусского почт-директора И.–Л. Вагнера в книге Е.П. Карновича «Замечательные и загадочные личности XVIII и XIX столетий», изд. «СМАРТ», 1990, стр. 63).
Мужчины уже во всю смаковали отборный чай-глазумей, только что заваренный, заедали его домашним пахучим медом с калачом, удовлетворенно покряхтывали и что-то оживленно обсуждали. Сочный, раскатистый хохот Турчанинова прерывал беседу, заставляя женщин вздрагивать и осуждающе оглядываться на шумливых говорунов.
 Ах, если б ведали, если б заранее могли предчувствовать их трепетно-вещие сердца, что совсем недолго уже оставалось наслаждаться радостями бытия неудержимому весельчаку и жизнелюбу Михаилу Филипповичу Турчанинову, именитому купцу, солепромышленнику, землевладельцу, содержателю медеплавильного завода, влиятельному бургомистру Соли Камской. Куда и денутся все эти величания пред лютым кривосудием!
Никого и ничего не боялся их хозяин, вошедший в силу при самом Петре I. Став одним из бургомистров Соли Камской, блиставшей в те годы расцветом экономики и культуры, Турчанинов содействовал отправке требуемых по указу царя искусных мастеров зодчих дел, каменщиков, кузнецов на строительство Санкт-Петербурга. Его знали и ценили В.И. Геннин и В.Н. Татищев, он дружил с бесстрашным и всесильным Акинфием Демидовым, интересы коего защищали самодержцы на императорском троне.
При Екатерине I и Петре II, когда государственные устои ослабли до всеобщего попустительства, безнаказанности и лукавства, М.Ф. Турчанинов в своем самодовольстве и приобретательском кружении потерял бдительность, забыв о врагах, ждавших своего часа. И вдруг умирает юный император, и на троне появляется мало кому известная курляндка Анна Иоанновна. Эка неви-даль, мол, снова – баба! Но это уже не та безвольная «портомойня» Екатерина I, а нечто угрюмое, злобно-мстительное, и рядом с ней – Бирон…
Исследователь Н.И. Павленко в «Истории металлургии в России XVIII века», стр. 265, сообщает, что к 1732 году за М.Ф. Турчаниновым значилось 1713 рублей 17 копеек недоимки, в результате возникло следственное дело. Обвинялся он в том, что «самовольством своим, без указа, завел винокуренные заводы и кабаки, что продавал вино «неправильными ведрами», не платил «надлежащих откупов и пошлин». Преступление по тем временам тяжкое, если учесть, что правившая верхушка стремилась до нитки обобрать своих перепуганных подданных; а тут – нарушение винной госмонополии, неуплата откупов и пошлин!
Донос, написанный кем-то из посадских недругов Михаила Филипповича и равнозначный громко выкрикнутой на людях ужасной для той поры, сакраментальной фразе из пяти слов: «Я знаю за собою слово и дело государево», задержался в губернском центре в Казани и тоже ввиду большого веса и богатейства соликамского бургомистра. По этой же причине бумага из Казани не в Москву ушла, а для разбирательства на месте поступила к воеводе Григорию Ивановичу Овцыну, давнему недоброжелателю Турчанинова.
Вячеслав Мешавкин в своем романе «Пермянка – соль горькая» (Перм-ское книжное издательство, 1977, стр. 180-203) описывает, как сходились гро-зовые тучи над головой М.Ф. Турчанинова, перехватившего у воеводы незадолго перед тем богатый соленосный участок. Овцын, невзирая на серьезность обвинений против своего недруга, робел начинать судебную кляузу: Михаил Филиппович все еще являлся бургомистром города, был величина, туз, богач, приятель самого Акинфия Демидова! И воевода, для большей уверенности, настрочил свой, явно погубительный донос в «Тайных розыскных дел императорскую канцелярию», учрежденную в марте 1730 года для беспощадных расправ за малейшую хулу против царствующих особ и убытки, причиненные государству. Бумага была адресована самому управителю канцелярии, генералу Андрею Ивановичу Ушакову, своей жестокостью не уступавшему князю-кесарю Ф.Ю. Ромодановскому из Преображенского приказа, предшествовавшего новому учреждению.
«Соли Камской промышленник и купец Михайло Турчанинов сын Фи-липпов, - говорилось в том извете, - поносит правление государыни, не желает исполнять указы всемилостивейшей императрицы Анны Иоанновны и ее кан-целярии, тайно сбывает на судах соль, не платя за то в казну никаких пошлин». Овцын просил Ушакова о «высочайшем совете», как, мол, ему найти управу на именитого преступника, будто не ведая о первом доносе в Казань, и ехидно замечает в адрес Турчанинова: «Хитростью природа его не обделила, ею он только к должности прирос». Речь тут, конечно же, шла о звании бургомистра.
Собственноручно скрепляя сургучными печатями «убойного содержа-ния» пакет, воевода окидывал досадливым взглядом вороха казенных бумаг из Москвы, Казани, из Сената, и почти в каждой – требование денег, выплаты недоимок, неисполнение каждого предписания сулило самые суровые кары. «Авось сверхважный донос сей на купчину смягчит гнев властей за мешкот-ность мою по выколачиванию налогов», тешил себя надеждой злокозненный Овцын.


На муки смертные

В конце лета 1731 года из Москвы в Соль Камскую пришел указ на имя воеводы Овцына «со товарищи»: «Посылается с сим Нашим Указом гвардии Нашей унтер-лейтенант Степан Медведев для взятья тамошняго купца Михайла Турчанинова, и для забрания из провинциальной Канцелярии дела, присланного для следствия об нем, Турчанинове, из Казанской губернской канцелярии. И как оной унтер-лейтенант Медведев к вам, воеводе нашему, к Соликамской прибудет, повелеваем вам по взятьи помянутого купца Турчанинова (и по требованию унтер-лейтенанта в даче подвод, и на них прогонных денег и в протчем по сему Нашему Указу) быть оному послушну. А помянутое, присланное из Казани дело, описав и пронумеровав листы, велеть закрепить секретарю и, запечатав своей печатью, прислать к Нам с сим же унтер-лейтенантом Медведевым.
Дан за Нашей Императорскою собственною рукою при резиденции Нашей в Москве, в Нашем Анненгофе, 1731 года Июля 3 дня. Анна».
Очумелый от духоты и мух тучный воевода, едва не выронив жбан с квасом, поперхнулся и оторопело уставился на разодетого по-иноземному столичного гвардейца, представшего перед ним с подорожной и казенным пакетом. Подумав было неладное на свой счет, Овцын встал, накинул на себя мундирный кафтан и боязливо вскрыл конверт, однако именной указ оказался в точности таким, о каковом от втайне мечтал. «Ноготь увяз – всей птичке пропадать», - назидательно и злорадно возликовал он, прикидывая в уме, как половчее и без лишнего шума арестовать заносчивого недруга. Кликнув из соседней комнаты подьячего, он повелел ему вместе с двумя солдатами немедля сыскать Турчанинова, взять под стражу и препроводить в «холодную». Караульному же оставаться на часах при доме арестованного, в знак опалы его хозяина.
Анна Александровна, давно предчувствуя смутную беду, прижала руки к груди, увидя посланцев воеводы, потребовавших хозяина. На едва послушных ногах побрела она в сенник, прохладный чулан, где по обыкновению своему любил почивать после обеда ее супруг. Михаил Филиппович не спал, разбуженный казенными сапогами и голосами в прихожей. Жена, беззвучно разрыдавшись, бросилась к нему на грудь: «Тебя там ждут, ироды окаянные. Ох, што с нами, Мишенька, будет-то? Хоть бы Алексей был дома, а то отправил ты ево в этакую дать – не дозовешься, не докличешься. И Федосеюшка перепуганная в светелку скрылась, прислуга вся в тревоге…»
- Цыц, не нагоняй панику! – посуровел муж, отстраняя жену и переоде-ваясь. – Бог не осудит - зазря не пропадем. Овцына это, знамо, проделки, змея подколоднова.
Дьяк, пряча «гнилой» свой взгляд, объявил хозяину повеление воеводы об аресте его по именному указу из Москвы. Турчанинов мрачно взглянул на заголосившую жену, переобулся в башмаки  и потребовал теплый кафтан, дабы не простудиться в темнице. Смутно-леденящее будущее угнетало тем, что неведомо было содержание доносов, по которым его забирают, и потому нужно было быть готовым ко всему. «Вызнать бы те поклепы-ябеды на меня, тольки как, с чьею подмогою?», - сверлила мысль, когда спускался с крыльца и шел тяжело к воротам, провожаемый онемевшими домочадцами. «Батюшка родимой, крепись, мы всегда с тобой!» – звучал в ушах горячий, умоляющий шепот бледной от горя Федосеюшки. Обняв дочь на прощанье, он на ухо наказал ей не мешкая написать о случившемся Алексею в Кяхту.
Вышло все хуже, чем он предполагал. Не допустили его к Овцыну, сразу отвели в кутузку, надели на ноги колодки и продержали там два дня в великой строгости, никого не допуская, кроме прислуги с узелком харчей. Тем временем унтер-лейтенант Медведев требовал подводы и лошадей для незамедлительной доставки пятерых посадских и преступника купца в Москву, в Тайную канцелярию, о коей слухи ходили самые скверные. Попавший туда редко выходил на волю, а обвиненный почти никогда не возвращался домой. Как писал Н.И. Костомаров в «Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», кн. III, М., 1992 г., стр. 256-257, один вид орудий пыток выводил из ума, и пытаемый готов был оговорить хоть отца родного, принять на себя какие угодно преступления, лишь бы избежать страшных мук и страданий.
Начальник Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков был в бешен-стве, намереваясь заставить распоясавшегося купчину из Соли Камской немедля сознаться во всем. Выходец из бедной дворянской семьи, возведенный Петром I в звание тайного фискала, наблюдавшего за постройкой кораблей, ставший затем сенатором и управителем заведения, перед коим трепетал всякий смертный, он быстро постиг «болевые точки» и «психологию страха» весьма слабой и уязвимой человеческой натуры, умел без особых трудов и не церемонясь заставить заговорить любого, попавшего к нему в руки. Осведомленный литератор Д.Н. Бантыш-Каменский в своем «Словаре достопамятных людей Русской земли» (М., 1836 г.) писал об этом палаче: «Управляя Тайной канцелярией, он производил жесточайшие истязания, но в обществах отличался очаровательным обхождением и владел особенным даром выведывать образ мыслей собеседников».
- Ну што, кормилец мой, не разучился еще, я чаю, отличать правду от кривды? – неслышно подступился к Турчанинову с преподлейшею усмешкою на тонких губах и злобною в мутном взоре «расправной» генерал. – Как же ты посмел, смерд сиволапой, супротив нашей государыни своевольничать, поно-сить ейное правление, указы не признавать, пошлины, недоимку не платить, тайно курить вино и преступно торговать оным?
- Не повинен я, ваше высокое превосходительство! Единственно што оклеветан поклепами да ябедами недругов, и нечего боле, - с дрожью произнес, ужаснувшись кабаньей свирепости душегуба, Михаил Филиппович и сделал непроизвольную попытку съехать со стула, чтоб встать на колени перед воплощением самого дьявола.
- Ябеды, говоришь, поклепы одне? – заполыхал адским огнем Ушаков. – Прямо-таки агнец невинной. Ах ты, милостивец мой толстобрюхой, неправедно потревоженной! Да я же тебя, бестию, враз заставлю расстегнуться предо мной, как в парной. Эй, Федька да Гришка, на дыбу его да всыпьте бичей покруче! Не одумается, пятки поджарим.
Двое дюжих катов сорвали с него одежды в соседнем полутемном по-мещении, ремнями связали ноги, заворотили к спине руки и связали их верев-кой, спускавшейся с перекладины, похожей на колодезный журавль, и вздернули охнувшего соликамца вверх. Руки пытаемого, с вывернутыми суставами, очутились над его головой, и он с ужасающими стонами повис в воздухе.
- Берегись, ожгу! – рявкнул третий палач, с разбегу оттянувший купца толстым кнутом по спине.
Огненные, рвущие кожу удары повергли его в бездну страданий и за-тмения духа. Пытки, истязания сменялись отлежкой в застенке на гнилой соломе, жестоко растравлявшей кровоточащие раны на спине. Черви и крысы усугубляли кошмарные ночи и дни попавшего «из князи в грязи» именитого купца, заводчика и бургомистра Соли Камской.
Всем было ясно, что Михайло Турчанинов – не обычный подследственный, за ним – богатство, связи с влиятельными людьми, его участью интересуются исподволь крупные солепромышленники Суровцевы, Ростовщиковы, сам невьянский железный владетель Акинфий Демидов… Запахло большими деньгами, крупной взяткой, «выкупными», и Ушаков приказал смягчить условия его содержания. Узнику дали понять, что продолжительность следствия по его делу и даже возможность полного оправдания будут зависеть теперь от него самого и от его «разсудливости»…
Тем временем дошло письмо Федосеюшки до Алексея, снова уехавшего в Кяхту. «Милой Алешенька, - писала взволнованная девушка, - с нашим батюшкой приключилась тяжкая беда. Оклеветали ево недруги, возвели небывалые поклепы, доносы посланы были в Казань и попали к самой императрице. Отец поведал нам, што главной лиходей ево – сам воевода Овцын, коему он не угодил при дележке соляных полян. В начале осени по Имянному указу батюшку забрали в колодки и посадили в «темную», а спустя два дня ево и пятерых из посаду под приглядом гвардейца увезли на подводах в саму Москву. Што с им далее станется, не ведаем, токмо извелись дома все. Мы с маменькой надеемся, што ты, добросердной Алеша, по приезде своем поможешь во всем разобраться и вызволить оклеветаннова родителя. Будем ждать твоево возвращенья с молитвами. Любящая тя Федосея».
Письмо попало к нему через Голицына в конце Святок. Торгов  в эти дни не было, и Алексей, избегая бесшабашных потех и пьяной кутерьмы на улицах, бездельничал, читал, от скуки подстегивал воображение, живописую-щее картины веселья разливанного, каковое сейчас перекатывалось волнами по заснеженной, с трескучими морозами, Соли Камской. Вспоминал смельчаков возле курящейся паром иордани на Усолке, шумливые колядования ряженых с вертепом и звездой, рождественские песни, плясы, шутейные перебранки христосователей со скупыми хозяевами изб.
Далекий, милый сердцу мир отчизны резко контрастировал с полупус-тынной жизнью здесь, на самой окраине государства, когда они с Василием томились в Кяхте в ожидании базарных дней. Нескончаемо звенящая тишина, изредка прерываемая тявканьем худющих бродячих собак, сварливые голоса бранящихся китайцев, доносимые ветром из пограничного селения Маймачен, тоска безлюдья. Бесснежная зима среди желтых холмов, безрадостные, чуждые русскому сердцу картины…
Перед отъездом, Алексей взялся за подведение итогов последних сделок, которые ему удалось выгодно  «провернуть» в самой китайской слободе, куда его тайно провел верткий, смешливый и дерзкий торговец Чжоу Шули. Десять 80-фунтовых цыбиков чаю лучшего разбору и несколько прелестных фарфоровых сервизов пополнили его запасы товаров, выменянных на сукна, плис и юфть. Особо удачно шел синий плис, или бумажный бархат, с ворсом по льняной основе. Приятель Шуля (так его прозвал Васильев) пояснил, что синий бархат «очинно люби богатая китайса», шьют из него теплые поддевки, покрывают им шубы. И вообще синий цвет, мол, символизирует саму Поднебесную империю, потому Алексею и повезло, что счастливо предугадал эти национальные пристрастия.
Тревожное письмо из дома заставило ускорить дела, да и товаров уда-лось выменять втрое больше, чем в первый раз. Теперь было чем торговать и в самой Москве, тогда как первый привоз легко разошелся среди соликамцев: чай раскупили горожане, драгоценный фарфор пришелся по карману лишь именитым купцам, солепромышленникам. На всю поклажу теперь понадобилось трое крытых саней, для троичных упряжек на переменных, от стану до стану, лошадях. Не обойтись было и без охраны, по казаку на воз. Траты немалые, но и груз стоил того пригляду. На прощанье Голицын напомнил Алексею, что советы и наставления Акинфия Демидова по вызволению Михайлы Турчанинова из беды крайне важны, потому пред поездкой в Москву надо бы ему непременно завернуть в Невьянск. И вручил свой письменный отчет для передачи хозяину.
Акинфий же отлично умел ладить с властями при помощи подкупов, получая  в ответ новые пожалования и привилегии. Как пишет Б.Б. Кафенгауз в «Истории хозяйства Демидовых в XVIII-XIX в.в.», т.1, М.-Л., 1949 год, стр. 172-175, эпоха дворцовых переворотов не мешала ему обогащаться, используя к выгоде своей временщиков Миниха, Бирона, его креатуры Шемберга. Они помогали ему заметать следы в хищениях, неуплате податей, нарушениях ука-зов. Время тяжких испытаний М.Ф. Турчанинова в застенках Тайной канцеля-рии, двухлетнего расследования и суда над ним совпало с началом доносов и следствия по многочисленным нарушениям самого Акинфия Демидова: неза-конной выплавке серебра на Колывано-Воскресенских заводах, неуплате деся-тины и торговых пошлин, снабжении оружием калмыков, татар, даче взятки президенту Коммерц – коллегии Шафирову. Одних только недоимок за ним числилось свыше 85 тысяч рублей! По сравнению с этой огромной суммой 1713 рублей 17 копеек недоимки Турчанинова выглядели смехотворными. Куда серьезней был поклеп Овцына, что он-де «поносит правленье Государыни, не желает исполнять указы всемилостивейшей императрицы Анны Иоанновны и Ея канцелярии».
 По этому пункту были допрашиваемы и подвергнуты пыткам несколько предполагаемых свидетелей, посадских людей, писавших доносы на купца-бургомистра. Но Турчанинов – не Демидов, своевольный владыка железного княжества, перед коим заискивали сменявшиеся на престоле царицы. Первого по открывшемуся следствию сразу же поволокли на живодерню в Тайную канцелярию, второго Анна Иоанновна «изволила отпустить в дом его на те заводы» с тем, что когда нужен будет для следствия, ему прикажут приехать. Позднее Демидову были прощены все его прегрешения пред властью, возвращены все привилегии, удовлетворены все заявки на заводы, а сам он добился чести быть подсудным только импе-ратрице и Сенату.
- Што, Алешка, могу я тут присоветовать? Крепко раскошелитца при-детца хозяину тваму, дабы живу выпутатца из тенет душегуба Ушакова, - желчно и сурово щурился, в упор разглядывая обветренного иркутского купчика, бесстрастный и важный невьянский набоб. – Вот и весь мой сказ. Более ничем не могу помочь, на самово недоимок тех 90 тыщ навешали. Поклонитеся соликамским богатеям, пущай по-хрестьянски выручают свово земляка. Да в залог имя за ссуду, ежели выделят таковую, отдайте солеварни, завод, земли, - все, што ни запросют. Рядитца не пристало, коли голова че-ловечья в закладе.
- Да записку от себя просительну могу черкнуть самому Бирону, можа, подействоват тамо-ка, в Москве, - заторопился вдруг куда-то, вставая с замы-словатого, кованного из железа, кресла Акинфий Никитыч. – За весточку от Голицына благодарствую. Под Китай-то ишшо думашь когда податца?
Видя уклончивость гостя с ответом, он подивился быстрому возмужа-нию и рассудительности турчаниновского приемыша, которого совсем, кажется, недавно наблюдал отроком, подающим лишь надежды, но уже тогда почувствовал в нем свойственные самому себе черты авантюрной дерзости и предприимчивой сметливости в делах. «Надо, ох, надо бы приятелю Михайле помочь из капкана вырватца, пока вовсе не уморил ево оной мясник, - вспомнил он, (сквозь думки о неполадках в кричных горнах) склизкую, фальшиво-улыбчивую физиономию Ушакова. – Бирону тольки и по силам осадить ево, а так… Да веть обоим денех придетца дать, и немало, без эфтова никако прошенье не поможет. Но это уж забота самих Турчаниновых, да и Алешка головастой, сообразят с Анной Александровной, как и што, а у меня своих «хвостов» с десяток, сам под следствие угодил».
- Дак ты, это самое, с утра завтре зайди к моему письмоводителю, - на-помнил Демидов, - письмецо подмоговое к Бирону захвати. Да на Бога уповайте, он – главной судья всем на.
Твердыми шагами он направился к выходу, где уже ждала бричка. Рас-кисшей весенней дорогой, колеса по ступицу в грязи, она вскоре поплыла, по-качиваясь, к заводу, дымившему невдалеке. Васильев смотрел вслед повозке, а самого неотступно занимало… необычное кресло из железа. «Износу ведь та-ковому не будет, да и иную мебель из укладу и железа можно изготовлять та-ким-то манером», - рассуждал он про себя, пробираясь к конторе, где ему отвели место под ночлег. Тревожные мысли о хозяине, томящемся в застенке, он отводил на потом, к вечерней молитве.
«Претерпеваю я страсти такие, каковых и вражине лютому не пожелаю, - медленно разбирал Алексей, живя в Москве, коряво нацарапанное письмо от Михайлы Филипповича, доставленное утром слугой ушаковского дьяка. – Ду-мал, не сдюжу, лишуся враз живота. Поклепы все висят на мне, хотя доказа-тельств доподлинной вины моей нету. Ябедников тех, што извет на меня сочи-няли, самех мучают здеся пущще меня, вякают обо мне што ни попадя, дабы дух из их вконец не вышибли. Дары денежныя понадобитца поднести наболь-шим начальникам, я тако думаю. По возвращению в Соль Камску соберитя весь истиник, наличные капиталы, какие естя у нас, да у Суровцевых, у Рукавишникова с Ануфриевым ссуду попроситя с поклоном, для выручки моея, мол, а то напрочь сгину. Тогда, бают, дело мое передадут в суд, меня же ис тайных застенкав переведут в тюрму, тамо-ка полегчя, чаю, будет. Порадей обо мне, Лешинька, я тебя взамен сына роднова прошу. Помогайтя там все, штоб душу свою мне ис узилища тягостнова вывесть на покаянье. Ваш страдалец Михайло Турчанинов».
Тяжело вздохнув, Васильев будто заново оглядел свою лавку: в красных рядах Китай-города она была на виду; ловкие, услужливые сидельцы бойко раскидывали перед москвичами радужные китайские шелка, предлагали пленяющие взоры знатоков сервизы нежно-хрупкого, словно крылья дивных бабочек, фарфора. Лучшего разбору чай, входивший на Руси тогда в моду повсеместно, раскупался прямо цыбиками, его запасы быстро иссякали, и Васильев, праведно улыбаясь, разводил перед просителями руками, втайне горюя, что мало привез его.
Самоваров в ту пору не было и в помине, заваривали чай в железных ковшах и кипятком, губя вкус волшебного напитка. В Иркутске и Кяхте он с интересом присматривался к замысловатым китайским водогреям, с трубою и жаровнею внутри, в коих и пищу готовили, и чай заваривали. Одним из первых в России Алексей Васильев, подивившись изобретательности китайцев, задумал изготовить из медного листа водогрейный прибор, напоминавший будущую отраду всех россиян - самовар. Торгуя чаем в Москве, он прикидывал в уме, где на Троицком заводе можно было бы наладить их изготовление, а заодно и завидной посуды из зеленой меди и бронзы. На Невьянском заводе он побывал в мастерской, где изготовлением немудрящей медной посуды занимались и дети. Демидов хвалился, что хозяйственная утварь та в амбарах не залеживается и встает ему весьма недо-рого.
Изрядно пришлось раскошелиться за передачу, через придворного брадобрея, записки от Демидова ко всесильному герцогу - временщику в резиденцию императрицы Анненгоф. Оставив лавку под пригляд старшему сидельцу, Алексей по ямской почтовой гоньбе налегке заспешил в Соль Камскую для подмоги супруге и дочери Турчанинова в собирании наличных денег в «подарки» Бирону и Ушакову. Осенью же по первопутку он должен был в третий раз ехать в Кяхту, куда заранее, на демидовских стругах, было отправлено много сукон, мехов и кожи для обменной торговли, дабы не оставить семью хозяина и себя без средств к существованию. Об этом же напомнил ему в записке и Михаил Филиппович.
Н.И. Павленко в «Истории металлургии…», стр. 266, пишет, что при-ключившаяся с хозяином беда привела к тому, что в семье положение еще бо-лее ухудшилось – все имущество, состоявшее из соляных варниц и медепла-вильного завода, «без остатку было заложено в партикулярные руки». Унизи-тельная нужда и заброшенность опальной семьи побуждала Алексея изыски-вать все средства для поправления ее плачевного положения. Он помнил лю-бящий, исполненный надежды и веры взгляд Федосеюшки, добавивший ему внутреннего огня, сноровки, злости в торговых делах и желания вернуть дому былой достаток. К Рождеству крупные денежные «дары», через надежных лю-дей, были преподнесены Бирону и Ушакову, а на Крещение в 1733 году изму-ченный, сильно исхудавший Михайло Турчанинов был передан для заключения в долговую тюрьму; его дело, уже без смертоувязливых пунктов хулы указов императрицы, поступило в гражданский суд, где велось следствие только по недоимке и неуплате пошлин и где тоже ждали «подарков».
Вернувшийся летом в Москву Алексей большую часть барыша от про-дажи сибирских товаров употребил на подкуп чиновников судного приказа, после чего засветилась перед тяжко больным Михаилом Филипповичем надежда на оправдательный приговор. Два года мучений и томления в застенках надломили его здоровье, а разорительные траты на дачу огромных взяток, предстоящая уплата долгов по ссудам, выданным солепромышленниками, вконец подорвали его душевное состояние. Позднее Алексей Васильев, принявший при женитьбе на Федосье Михайловне фамилию Турчанинова, сообщал, не называя причин, в деловом письме, что дом их «еще при жизни покойного тестя моего крайнему и разорительному приключению подвержен, от которой разорительной печали оной тесть мой и жизнь свою прекратил» ( Н.И. Павленко. Указанное соч., стр. 266).
За этой малопонятной фразой скрывалась суровая правда о последних днях купца, когда после оправдательного судебного решения Алексей повез хворого хозяина домой. Старик с трудом переносил дорожные тяготы, но бодрился в предвкушении скорой встречи с семьей, пока путь их не прервался на глухой ямской станции Ужовка, за Казанью. Турчанинов окончательно занемог с наплывом сентябрьских холодных дождей, не вставал с постели, попав под присмотр дочери ямщика Агафьи. Из запавших глазниц на удрученного Алексея устремлялся уже полуотрешенный, блуждающий взор страдальца, готовящегося к встрече с Творцом. Куда и подевался тот озорной, разудалый купец – жизнелюб с «черным пламенем» в глазах, каким помнился он сироте по первым их встречам! Уходили сивку крутые горки, замордовали хваткие, заплечных дел мастера, отравили застенки Тайной канцелярии и ядовито – алчные судейские «крючки».
Однажды, в минуты просветления, он, отослав сиделку, велел позвать из горницы Алексея, коротавшего унылые часы пасмурного, промозглого утра за чтением Библии, в плену тревог о состоянии больного и неотступных дум о весьма туманном своем будущем.
-Леш-ка, сынок, достань-ка из мово ларца образок Николая угодника, благословенье супруги моей в дорогу, - промолвил посветлевший лицом Михаил Филиппович, - да подойди ко мне, напутствие перед смертью тебе свое дам.
Отыскав иконку, Васильев подошел к постели, подбадривая больного дежурными надеждами на скорое выздоровление и встречу с семьей.
- Оставь пустые уговоры, не до тово щас, - ласково, с придыханием за-шептал тот, неотрывно глядя в глаза приемышу. – Федосью, горемычну дщерь мою, слышь, приголубь, возьми себе в жены, Христом Богом прошу! Што молчишь-то? Ай не по серцу, жалка тебе тем, што хворая с детства? Дак душа зато у ей золотая, и люб ты ей, по гроб верна будет, согреет твою скитальческу жизнюху.
Алексей молчал, взволнованный, не находя слов благодарности за столь неожиданное предложение, отвечавшее его давним потайным помыслам и крепнущим чувствам к девушке.
- А с ей и все мое именье твоим будет. И фамилью мою прими на место своей, как богоданной сын и порожденье мое, - горячо уговаривал старик склонившегося к изголовью Алексея. – Давно я талан твой заметил по торговым да заводческим делам, чует мое серце, далече пойдешь. Акинфей Никитич баивал мне про то ж не раз. Привет мой последняй ему, как увидашь, передай. Помни о доброхотстве и любови моей к тебе, вызволенному из сиротства неприкаяннова. За роднова вить приняла тя семья. Потому дочь мою жалей, не забижай, иначе грех великой падет на твою главу…
Опустившись на колени, Алексей приник лицом к свисавшей безжиз-ненно до пола левой руке Михаила Филипповича. Правой своей рукой с кипа-рисовым образком умирающий неловко перекрестил склоненную голову лю-безного своего воспитанника и восприемника, после чего велел ему поцеловать икону. И этой печальной символической сценой было освящено наследие большого и славного пути Алексея Васильева, после похорон тестя называвшего себя «прежде бывшим купцом Иркутска, а ныне соликамским соляным промышленником», а с женитьбой на Федосье Михайловне ставшего Алексеем Федоровичем Турчаниновым.
Вскоре, набросив на себя холстину, Агафья прытко засеменила по рас-кисшей от дождей дороге за священником: причастить и соборовать умираю-щего. Кручинился возле смертного одра Алексей: вместо живого Михайлы Филипповича предстояло доставить в Соль Камскую к жене и дочери его хладное тело. «Все в руце Божьей, - печалился он. – Одному умирать, другому жить в трудах и тяготах, укрощать самого себя, свой страх, дабы одолеть вражью силу. И не обойти то неведомое, что ждет каждого после смерти. Остается одно: вверяться Вышнему Поводырю да не робеть, ибо на все Его воля».
«Осенью 1731 года, - говорится о тех событиях в «Памятной книжке и адрес-календаре Пермской губернии на 1891 год», Пермь, 1890 год, стр. 47, - М.Ф. Турчанинов, вместе с 5-ю другими соликамскими гражданами, оклеве-танный местным воеводой, вытребован, по повелению Анны Иоанновны, в Москву и отдан там под суд. Процесс длился два года. Оправдавшись вполне, Турчанинов отправился домой, но захворал на пути и умер. Все достояние покойного наследовала его единственная дочь, девица Федосья Михайловна.  Будучи совершеннолетнею и свободною в выборе жениха, Федосья Михайловна предпочла многим искателям ея руки приказчика своего Алексея Федоровича, вступила в брак с ним и передала ему во владение как соляной промысел, так и Талицкий медный завод, который был основан Михаилом Турчаниновым, близ Соликамска, в 1730 году. Чтоб укрепить дар за супругом, Федосья Михайловна, с дозволения Коммерц-коллегии (указ 1739 года), записала мужа в фамилию своего родителя и в соликамское купечество».

Медногорской Владычицы зов

Неоглядное приволье Сибири, ширь и глубь ее рек, пугающие горные кряжи, священный Байкал – за разноголосым Иркутском, и конечный пункт долгой езды – пыльный форпост Кяхта. Почти рядом – желтая древность Китая, загадочный дух Азии, с ее глубинно-мудрым, пристальным взглядом, сквозь дремливый прищур век Будды, устремленным на пришельца. Крикливый азарт менового торга, вещь на вещь, «ухо на ухо», с запретом использовать золотые и серебряные монеты. И маятно бесконечные, сверх всякого чаяния, прогоны назад, к Уралу, и далее – на запад.
Сверхдальние поездки по торговым поручениям дорогого, неуемного тестя, с безжизненным телом коего, укутанным в холсты, он приближался к дому, крестясь на высящиеся вдали купола храмов, поучительные знакомства с китайцами, мунгалами привили Алексею азиатское, воистину стоическое долготерпение, приучили к философскому восприятию беспрерывности движения в пространстве и времени, навек отвратив от  дремучей безалаберности и косности медвежьих углов Урала, с чем он боролся неустанно впоследствии, всякий раз при виде дремливого "омута", ощущая себя целеустремленным и всепробивающим сгустком энергии.
Вот и каменные хоромы Турчаниновых, ставшие его родным домом. Впереди – похороны, печаль и черные, жалевые, одежды женщин, скорбь и долгие месяцы траура. На пороге – затяжная, засидная густоснежная зима со свирепыми, срывающими кровли с домов, северными ветрами и обжигающими морозами. Гнетущая опустошенность после выплаты огромных долгов, и он, нареченный Федосьи Михайловны и хозяин дома, обязан позаботиться о благополучии семьи, выведшей его в люди.
Долгий траур отодвигал свадьбу почти на целый год, и Алексей занялся кропотливыми обследованиями и подсчетами наличного имущества и владений, оставшихся после выплаты ссудных займов. Несколько варниц пришлось продать, удовольствовавшись тем, что Троицкий завод все же остался за ними.
Женитьба на Федосье Михайловне, отвергнувшей нескольких претен-дентов на ее руку из богатых семей, придала весу бывшему сироте, приемышу, приказному «на посылках», по ходатайству супруги и с разрешения Коммерц-коллеги записанному в ряды именитого соликамского купечества. Свадьбу справили скромную, с налетом невыветрившейся печали по умершему тестю. Венчались в ближнем храме Богоявления, сказочным видением красовавшемся на фоне холодеющей осенней бирюзы небес; в негреющих лучах солнца блистали разноцветьем жар-птицы кружевные узоры декоративного поливного пояса – орнамента из муравленых изразцов с причудливыми растениями, птахами, опоясывавшего белые стены церкви. Стройными голосами пел хор на клиросе, множество свечей оживляло лики на образах, праздничные одеяния приглашенных. Обручал молодых давно знакомый Алексею священник, еще дьячком обучавший его грамоте. С преданной нежностью и кротостью во взоре ответила невеста утвердительно на вопрос священника, по любови ли она венчается с женихом. На крыльце паперти Анна Александровна со слезами расцеловала молодоженов – за себя и за покойного мужа.
И в этих поворотных, новых обстоятельствах Алексей Федорович про-явил свой неуемный, энергичный и пробивной характер. Об этом пишет К.И. Кокшаров (Указ.соч., стр. 12-14): «Сделавшись капиталистом, А.Ф. Турчанинов расширил круг занятий своего тестя. Между тем он заводил везде связи и знакомства, не пренебрегал ни кем и ни чем, пользовался встречей с каждым новым лицем, и, глубоко зная жизнь и людей, умея искусно обращаться с людьми, везде заводил себе слуг, приятелей и покровителей. Из всякого нового знакомства он старался извлекать для себя выгоды, состояние его беспрерывно увеличивалось, и с тем вместе возрастала доверенность к нему во всем здешнем крае».
«По знакомству со многими именитыми купцами, - продолжает автор, - он хорошо сошелся с заводчиками Демидовыми, владевшими крепостною землею и людьми в селе Красном; Турчанинов, имея надобность в земле, условился с Демидовым пользоваться этой землей, на кондициях; земля оказалась с медными рудами, что дало новые богатства Троицкому заводу, в котором он завел металлическую фабрику».
«После того как Турчанинов стал владельцем довольно пестрого про-мышленного хозяйства, находившегося в очень запущенном состоянии, - до-полняет сведения о той поре на стр. 267-268 «Истории металлургии …» Н.И.Павленко, - ему долго не удавалось поставить его на ноги. Новый глава фирмы в иные времена, по его же словам, «до такого состояния доходил, что у Соли Камской, у разных обывателей вынужден был займывать от 5 до 10 рублев». Однако в дальнейшем он все же достиг значительных успехов. Решающую роль в подъеме хозяйства Турчанинова сыграла фабрика медной посуды, проложившая купцу путь в дворянство и сделавшая его известным в придворных и правительственных сферах».
Фабрика была пущена 1 января 1743 года. По указу Генерал-бергдиректориума Турчанинову разрешалось из «меди посуду и вещи делать и употреблять в продажу свободно», без уплаты пошлин в течение 5 лет. Через полгода фабрика «без остатку погорела» (в сильнейший июльский пожар 1743 года, возникший, по слухам, от плавильной печи оной мануфактуры, практически уничтоживший весь город, когда в пекле расплавлялись церковные колокола). Турчанинов, однако, успел вполне оценить все выгоды содержания посудной мастерской и чрез полтора года восстановил ее. Правда, пишет далее Н.И. Павленко, в течение многих лет ему не удавалось должным образом организовать производство и предприятие работало со значительными остановками, так что с 1745 по 1751 годы посуда хотя и изготовлялась, но настоящей ее отделки не было. «Славу фабрике принесли малолетние дети, - утверждает автор, - которые хорошо овладели сложным мастерством изготовления посуды».
«Фабрика посуды, или «зеленой меди», - довольно сложное предпри-ятие, оснащенное разнообразными механизмами. Здесь были плавильня с двумя самодувными печами, переплавлявшими красную медь в зеленую, молотовая для расковки латунной меди и токарная, где велась шлифовка изделий».
Азы производства хозяйственной утвари А.Ф. Турчанинов позаимство-вал у мастеров казенного завода в Екатеринбурге и Суксунского завода, владения своего давнего именитого соседа А.Н. Демидова, незримого наставника и жесткого состязателя в заводских делах. В своей «Истории хозяйства Демидовых» Б.Б. Кафенгауз, на стр. 177-178, пишет, что Акинфий Демидов поначалу поставил производство латуни и медной посуды на Бынговском заводе при помощи выписанных из-за границы мастеров и считал, что за это должен быть награжден «милостивою привилегией». По его просьбе Берг – директориум 8 декабря 1740 года приказал при продаже изделий из латуни освободить заводчика от пошлин на 5 лет. И.Г. Гмелин в «Путешествии по Сибири в 1733 – 1743 гг.» упомянул, что и на Нижнетагильском заводе в 1742 году делали посуду из латуни, при этом также использовался труд детей, и хозяин хвалился выгодностью производства.
На каких операциях были заняты безответные дети и отроки, кроме вы-правки, шлифовки и полировки изделий, остается лишь гадать, за недостаточ-ностью сведений. Но есть архивные документы, которые дают право утвер-ждать (вопреки выводам Н.И. Павленко), что настоящую славу и прибыль по-судной фабрике А.Ф. Турчанинова принесли отнюдь не малолетние дети, а це-лые династии искуснейших умельцев – творцов высокохудожественных изде-лий.
Речь идет об упомянутом выше объемистом томе «Дела обер – бергмейстерши Колтовской о разделе между наследниками Турчанинова Соликамскаго имения» (Пермский окружной архив, 1824 год, фонд № 88, дело № 87. Копия его хранится в фондах Соликамского краеведческого музея). Материалы этого фолианта отразили полувековую сутяжную историю по поводу раздела недвижимого имущества и крепостных людей, принадлежавших Троицкому заводу, металлической фабрике и Красному селу.
После длинного перечня составных частей наследства и перипетий не-скольких пересмотров судебных решений, «по всеподданнейшим жалобам и апелляциям» Н.А. Колтовской, в первом разделе говорится, что «рядом с Троицким медеплавильным заводом на реке Талице А.Ф. Турчанинов построил и пустил в январе 1743 года фабрику медной посуды; производились на ней самовары и высокохудожественные изделия: утварь, вазы из меди, бронзы и железа, украшенные узорами и рисунками по белой, зеленой, синей и черной эмали. Они имели неограниченный сбыт в стране и за границей. Особо красиво отделанный сервиз был подарен императрице Елизавете Петровне».
В конце вышеупомянутого «Дела …», на стр. 85 – 90, где сообщается, что судебная тяжба, по настоянию Н.А. Колтовской, поступила на рассмотре-ние общего собрания Правительствующего Сената (и была доведена до сведе-ния самого императора), приведен общий реестр всех приписанных к заводам и ставших впоследствии крепостными людей, принадлежавших А.Ф. Турчанинову. Особого внимания заслуживает список мастеров Троицкой посудной фабрики. Красноречив и многозначен перечень специальностей этих кудесников - создателей удивительных по красоте и совершенству изделий. Среди них: «мастер точки посуды и прочих вещей Степан Сидоров Алимпиев с сыном его Матвеем, состоявшим в учениках у шлифовки; «резной по меди разных вещей» Степан Емельянов Стрехинин с сыном Михаилом; плавильный мастер Куз(ь)ма Григорьев Федулов с сыном Степаном, обучавшимся отцову мастерству, да «плавильные ученики оного Куз(ь)мы» – брат Ефим, Сергей Хрисанфов Морков, Антон Филиппов Бабкин; «иконостасный резальщик и фурмельный мастер для отливки паникадил и прочих вещей» Иван Ларионов Черновских, сын его Григорий у шлифовки в учениках; «рещик разных образцов по меди» Пантелей Феклистов Суслов …».
Далее уточняется, что искусные мастера из разных мест центральной России и Урала были приглашены А.Ф. Турчаниновым и затем приписаны к его фабрике. Каждый такой мастер был на особом счету у государства. Их списки имелись в Берг – коллегии и даже в императорской канцелярии; контроль сей велся с тем, «чтобы они на тех заводах и фабрике у титулярного советника А.Ф. Тучанинова неотлучно и вечно находились, чтоб производство действовало безостановочно».
Имея «острый глаз» на талантливых, даровитых работников, заводчик не упускал случая «прикупить себе такового самонужнейшего народу» во время распродаж крепостных людей. Ярким примером чутья на отменных мастеровых самородков явилось приобретение им в Санкт-Петербурге за 100 рублей «слесарного и прочих художеств мастера» Назара Шипова с семьей, который позднее сработал замечательные часы с боем для здания конторы Троицкого медеплавильного завода у речки Талицы. Потомок Назара, мастер Шипов, изобрел в 1811 году вододействующую машину для шлифовки ядер и картечи.
Приведем свидетельство современника, побывавшего на той знатной фабрике в 1770 году: это был капитан Рычков. «Если что есть примечания достойное в окружности Соликамской, - отметил он в своем «Журнале, или Дневных записках» (СПб, 1770 г., стр. 97-98), - то Троицкий медный завод господина титулярного советника Турчанинова в трех верстах от города. Завод сам собою не заключает ничего отменнаго, но фабрика, построенная в нем для делания металлических вещей, составляет все превосходство его. В ней способом некоторых смешанных минералов делают красный и желтый тумпак, различныя чеканныя и резныя вещи из сего металла и финифтяную посуду по обычаю китайскому. Все сии художества искусством и неутомимыми трудами самого хозяина доведены до такой степени совершенства, что не весьма знающий человек в различении дорогих металлов от посредственных сочтет их без сумнения за вещи, сделанные из золота, смешаннаго с лигатурою; ибо вид их, соединенный с превосходным искусством художников, заключает в себе нечто в самом деле отменное от всех других посредственных металлов.
Похвально для господина Турчанинова сие попечение к распростране-нию столь полезных художеств в своем отечестве; но тем паче еще, что он изучил тому собственных своих людей, упражняясь сам несколько времени в познании металлических действий, в котором наконец столь удачливо успел, сколь видим мы ныне оное совершенство. Наконец, чтобы отдать ему справедливость, можно еще и сие сказать, что он из всех его состояния людей есть первый, который как сие искусство, так и прочия домашния художества привел в столь цветущее состояние.
Сия фабрика и все к тому принадлежащия орудия, как-то: различныя машины, точильни, небольшие молоты, разбивающие медь в тонкие листы, устроены с таковым искусством, каковое должно соответствовать изящным художествам, составляемым в сей превосходной металлической фабрике» (Перепечатано в журнале «Русский вестник», том 220 – й, июнь 1892 год, СПб, 1892, стр. 359).
В этом же журнале, на стр. 360, приводится отзыв академика П.- С. Палласа о деятельности А.Ф. Турчанинова. «Надобно сему достойному мужу ту приписать похвалу, - говорит Паллас, - что он, владея великим, большею частию от горных промыслов и заводов нажитым имением, имеет весьма изрядный вкус и достохвальную ревность распространить славу полезных художеств в своем отечестве. Высокия и прекасныя делопроизводства различных металлов, многоцветныя приготовления меди с шпиаутером (цинком), которыя он первый в России, к удивлению всех иностранцев, привел почти до совершенства".
В книге И.Я. Мурзиной «Художественная культура Урала» (Екатерин-бург, 1999 год, стр. 84), пишется: «Как свидетельствуют историки, лучше всех из заводчиков удалось поставить «медное дело» А.Ф. Турчанинову (1701 - 1787) на Троицком заводе …» Широкая известность к нему пришла за то, что «в 1740 – е гг. до совершенства отладив производство медной посуды, «разными цветными видами испещренную», заводчик добился признания и славы себе. Вещи то были для середины XVIII века неординарные, вызывающие восторг и восхищение. Поражала в них и вычурность, и хитроумное сплетение орнамента, и применяемая роспись».
В фондах Екатеринбургского историко – краеведческого музея и Егорьевского краеведческого музея хранятся расписные латунные подносы, чайники, самовары, изготовленные на заводах Турчанинова. Самовары у него, к примеру, самых причудливых форм: «рюмки», «банки», «репки», «волчок» (детская игрушка) и греческий сосуд – кратер. Ручки, краны, конфорки, отдушины самоваров фигурные. Декоративная насечка, орнамент в виде поясков и крупных завитков, рельефные трилистники и бусины придают самоварам торжественный, праздничный вид.
А в фондах Пермского краеведческого музея сохранился один из улич-ных фонарей, в свое время производимых для Соликамской. Но те светильники предназначались не только для улиц, но и для покоев Царского Села (особые фонарики из латуни). На медных изделиях имелись орнаменты графические (треугольные насечки и картуши) и рельефные (выбитые с внутренней стороны сосуда).
Что касается Троицкого медеплавильного завода, продолжает в своей «Истории металлургии …», на стр. 268, Н.И. Павленко, то это предприятие ни до получения Турчаниновым казенных заводов, ни тем более после того, ка-жется, никогда не пребывало в цветущем состоянии. Его производительность постоянно лимитировала руда. Он наладил разработку и добычу руды на казенных рудниках, как вдруг последовало запрещение со стороны Пермского горного начальства. Жалуясь на ущемление своих интересов, Турчанинов в 1754 и 1755 годах писал, что если будет запрещена доставка на его Троицкий завод руд, уже добытых им на казенных рудниках еще в 1751 году, то этот завод «принужден будет чрез краткое время приттить во всеконечную остановку». Эта угроза не оказала никакого действия, и Турчанинов решил вопреки запрету «усильством вывезти добытую руду на свой завод». Горная администрация должна была смириться с оным фактом, но после вынашивала мысль жестоко наказать Турчанинова, «дабы впредь никто таковых противным указам дерзостей чинить и других заводов чрез подобные сему рудников усильственные опустошения во оскудение рудами не отваживался». Дело, однако, кончилось тем, что в 1762 году Берг – коллегия определила взыскать с Турчанинова за «казенные руды 2 процента от полученной им прибыли» (Фонд Берг – коллегии, кн. 1160, листы с 642 по 698).
Троицкий завод продолжал плавку меди еще некоторое время, пока в 1772 году не был остановлен за неимением «надежных руд». Но о славе этого предприятия, вернее, его посудного цеха, помнили еще в начале XIX века. «На сем – то заводе, - писал Аникита Ярцов, руководитель канцелярии Главного заводов правления, давний недоброжелатель А.Ф. Турчанинова и противник передачи ему Полевских заводов, в своей «Российской горной истории», - около 1742 года делывали прекрасную разноузорчатую медную посуду, посредством особенного искусства разными цветными видами испещренную» (указанное сочинение, часть IV, книга 4, лист 14).
Опыт руководства и хозяйствования на Троицком медеплавильном заводе и фабрике медной посуды весьма пригодился Алексею Федоровичу, когда он получил в партикулярное содержание Полевские (Сысертские) заводы. Но путь к тем заводам, с богатыми запасами медных и железных руд в том краю, был весьма неблизким. К Полевой ему еще предстояло преодолеть некую мудренейшую дистанцию – куда более трудную и запутанную, чем дорога на край света – в Кяхту.
Первые и пока неясные мечты о сказочно богатом южном округе «про-клюнулись» у А.Ф. Турчанинова, когда он, став владельцем Троицкого меде-плавильного завода, получил заодно в наследство и постоянный стойкий дефицит с рудой, что и стало позднее причиной конфликта с горным начальством. Отсутствие у завода надежных перспектив на будущее побудило беспокойного, смелого и энергичного заводчика очень трезво и всесторонне оценить общую обстановку, время и место деятельности, в которых ему выпало жить и работать.
Он хорошо осознавал, что лучшие времена Соли Камской, с началом бурного развития металлургии на Урале, остались позади. Введение государственной монополии на соль, сдача ее в казну по «уговорным статьям», рост добычи самоосадочной соли на приволжских озерах Эльтон и Баскунчак резко сократили доходы от редеющих из года в год варниц. К тому же все более утверждался новый путь в Сибирь, проходивший южнее, через Кунгур и Уктус. Соль Камская стала быстро терять свое былое промышленно – экономическое и торговое значение. Наконец, и провинциальная канцелярия в 1738 году была переведена в Кунгур, подчинив оному бывшую «соляную столицу» России.
Несколько фактов из «Соликамской летописи», опубликованной в книге Василия Берха «Путешествие в города Чердынь и Соликамск», СПб, 1821 год, помогут представить атмосферу обывательской жизни той поры.
1731, майя 23 числа: «Дворянин Акинфий Никитович Демидов женил сына своего Григорья на дочери богатейшаго солепромышленника Павла Су-ровцова Наталии; свадьба была пивна и винна, что старикам не в память. – По-лучен указ о вымене мелких серебряных и о перемене оных в крупную моне-ту».
1740 год: «Вкопаны в публичном месте две женщины живые в землю за убийство своих мужей. Марфа за убийство и сожжение мужа, Прасковья за удавление мужа в постеле».
1743, июля 23 числа: «Пожар от дому Турчанинова … растопились ко-локола все … Уцелели две только церкви и 20 домов (в сгоревшем городе)».
1744 год: «Генваря 2 дня принесен в Соликамск неведомо кем в скот-ской рыжей шерсти урод, а человек. – Была звезда с Востоку, к солнцу хвостом грядущая; с вечера до утра она видима от 2 Генваря по 15 Февраля».
Добавим, что комету сию, таинственную и грозную, наблюдали все жи-тели европейской части России.
Думы Турчанинова о будущем своем поприще получили новый импульс с обнародованием 8 августа 1740 года «Высочайшаго повеления», которым правительство Анны Иоанновны, ссылаясь на соответствующие указы Петра I, приглашало русских и иностранных промышленников к покупке из казны горных заводов. Алексей Федорович почти наизусть вытвердил все пункты оного обширного акта, с особенным одобрением повторял вслух и про себя основную его мысль: «Однако ж оные казенные Наши заводы для многих околичностей и излишних иждивений не столь прибыточны и Государству нашему полезны, как оные, которые на иждивении партикулярных людей содержатся, ибо партикулярные люди, имея заводы и фабрики в своем собственном владении, для лучшей своей пользы старание прилагают всяким удобовозможным образом те заводы и фабрики распространять, и на заводах заводят разныя фабрики и делают всякия вещи к употреблению домашнему, от чего те фабрики в Государстве размножаются и в лутчее состояние приходят; також и подданные Наши от того не малое пропитание имеют» (К.И. Кокшаров. Указ. соч., стр. 10).
Это было и его, Турчанинова, кредо, это был, так сказать, «манифест» его души, его жизненного призвания, подсказанный самой судьбой. Но для приобретения заводов близ Екатеринбурга не было пока ни средств, ни влия-тельных покровителей; словом, время для этого еще не пришло. Ну а как же быть с упомянутыми в указе разным фабриками, которые «делают всякия вещи к употреблению домашнему»? Скудное «число» выплавляемой на Троицком заводе меди как раз и подсказывало ему те самые «вещи к употреблению домашнему» производить. Да не какие-нибудь заурядные бытовые изделия из латуни и меди, кои он видел на фабриках в Екатеринбурге и Суксуне, а вещи особенные, даже выдающиеся по художественному изяществу и исполнению, чтоб стали они его волшебным «сезамом», всесокрушающим тараном для «полной виктории» в предстоящем сражении за Полевские заводы.
Имея от природы явные художественные наклонности и отменный вкус к прекрасным вещам, он развил и «отточил» эти задатки своей натуры, любуясь многообразием восточных товаров в Кяхте, навеки покоренный тончайшей красотой и хрупким, как у редких цветов, изяществом китайского и японского фарфора, завороженный изделиями из нефрита, яшмы, фаянса, волшебными разводами шелков из Бейпина. Держа в уме эти почти что недосягаемые образцы эстетического совершенства, Алексей Федорович загорелся желанием хотя бы в малой мере приблизиться к подобной "басоте" в изделиях будущей своей фабрики, где, помимо очень ходовых самоваров, подносов, подсвечников, фонарей, должны присутствовать самые изысканные сервизы, утварь, украшенные затейливыми рисунками и узорами по цветной эмали, финифти.
Не останется он в накладе и с иконостасами, паникадилами, различной церковной утварью, столь необходимыми в православных храмах. Дельного мастера по всяким таковым тонким художествам, Джона Скугеля, ему удалось переманить к себе в Соль Камскую, не посчитавшись с расходами. Его дошлые фабричные умельцы вскоре переняли и освоили секреты ученого иноземца, и он наконец «зауважал» сообразительного и способного русского мастерового человека.
Но даже самая отменная, небывало дивная посуда и другие художест-венные изделия из меди, бронзы, из томбака (трудного детища его с помощниками бессонных ночей, почти что алхимической ворожбы подле тиглей и плавилен), которыми дивились даже в многоопытной по части изящных ремесел Европе, - были всего лишь первым шагом, его заявкой на внимание к себе, лишь средством попасть в круг интересов и вкусов правящих особ, избалованных и падких на всевозможные «кунстштюки».
Турчанинову крайне необходим был покровитель и вельможный заступник, благодетель и «милостивец», влиятельный среди приближенных особ императрицы. Он ведал о своей везучести, о благосклонности к нему самого Провидения, помня, как оглушительно повезло ему в сиротском детстве с добросердным и заботливым купцом М.Ф. Турчаниновым, ставшим для него пестуном – лучше отца родного.
И фортуна преподнесла ему второй судьбоопределяющий презент в лице влиятельнейшего сподвижника Елизаветы Петровны, ведущего военно – промышленного и государственного деятеля той поры, графа Петра Ивановича Шувалова, помогшего Алексею Федоровичу стать владетелем перспективного горнозаводского «куста». Так необходимость, по Гегелю, уверенно пробивалась сквозь лес случайностей, готовя для богатого подземными сокровищами Полевского края единственно достойного и многообещающего Хозяина.
Предваряя сцену их встречи, приведем несколько выдержек из вышена-званного труда К.И. Кокшарова, проницательного исследователя, раскрывшего основные черты неординарного характера А.Ф. Турчанинова.
«Много ума, настойчивости и хлопот стоило Турчанинову, добыть Сы-сертские заводы; впрочем, биография Турчанинова покажет, что он умел вести свои дела, с первой юности, и никогда не останавливался пред затруднениями» (стр. 12).
«Из переписки Турчанинова видно, что он имел на своей руке, какого – то сильного человека, который много помогал ему во всех делах, и главным образом способствовал в его просьбе, об отдаче Сысертских заводов. Турчанинов в этой просьбе прямо говорил, что он потерпел огромные убытки, в делах с казною, по солепромышленности и в делании вещей, на Троицком заводе, из чего еще более выводится заключение, что усовершенствование Троицкой фабрики, весьма для него убыточное, было только средством для приобретения известности, и что – по всей вероятности – Турчанинов, знавший хорошо Полевские заводы, давно уже имел намерение получить их, в свое владение … Впрочем, Алексей Федорович, владея уже заводами, часто говаривал, что выхаживая их, он не одни башмаки износил, и не одну площадь истоптал» (стр. 13-14).
Морозным октябрьским днем 1747 года, на третий день после Покрова Пресвятой Богородицы, Турчанинов, появился в приемной канцелярии Главного заводов правления, ожидая встречи с набольшим, после Берг – коллегии, горным начальством. Предстоял еще один малообнадеживающий, тягостный разговор о хронической недостаче рудных припасов на Троицком заводе, отчего и казенные поставки штыковой меди не выполнялись, и посудная фабрика пребывала почти в «порозжем простое».
Хлопоты его в Пермской горной администрации остались безрезультатны, и он решил попытать счастья в Екатеринбурге, в горном правлении, начальник коего Н. Г. Клеопин был наделен огромными правами генерал – губернатора в обширнейшем промышленном «государстве», включавшем шесть казенных и 46 частных горнозаводских округов в разных губерниях. Малорадостным и весьма гадательным было «великое сидение» в этом присутственном месте, особенно для содержателей небольших партикулярных заводов, коих встречали здесь сурово, с подозрительным пристрастием, видя в них заведомых строптивцев, не в пример послушным и привычно угодливым управителям казенных заводов. Но соликамец был настырного нрава и терпеливо выжидал своего часа.
- Здорово, Турчанинов, медных чашек кудесник! – гаркнул над его ухом пышно разодетый вельможа, в разлете полного довольства и сытого все-силия. – Рад узреть пред собой восходящую знаменитость, ибо много наслышан об опытах твоих завидных с диковинной посудой.
Алексей Федорович вскочил, стряхнул озабоченность и, раскланявшись, отрекомендовался, вежливо осведомившись, чем может служить господину … «Не имею чести знать Ваших имени – отчества и звания», - добавил он, вопросительно глядя на знатного буеслова.
- Граф Петр Иванов сын Шувалов, камергер и сенатор, управитель Артиллерийской и Оружейной канцелярий Ея Величества; тако же и заводчик ныне, как и ты, - грохотал внушительно и напористо великан. – Зови просто Петр Иваныч, а я тебя, уж позволь, буду пока просто по фамилии кликать. Сказывают, фабрику ты некую у себя завел, посуду расписную производишь, гоняются, мол, за нею ценители изящных и редких вещиц. Сам не видал, но смею надеяться, што одаришь и меня обращиками оной.
- Ась? Ну – ну, не скромничай, - не давал разговориться собеседнику шумливый граф. – Вижу: умен, востер, пронырлив, далеко, знать, пойдешь – ежели за меня будешь крепче держаться. Верно говорю, ха – ха?
Он оглушительно рассмеялся, хищно ощерив зубастый рот.
- Прослышал я такоже, што ты распорядитель толковой по фабрич-ной всякой части, - посерьезнел он, пронзительно и зорко глядя в глаза Турчанинову, - а мне таковой хозяйственной управитель – многоглазой вот так нужон.
Граф черкнул ладонью по мясистому кадыку. При этом глаза его свети-лись наглой приветливостью и требовательной, высокомерно – начальнической лаской, заранее не приемлющей никакого сопротивления или возражений.
- Ты здеся по какому делу? Руды, говоришь, не хватает для завода? Да не получишь ты ничево, не надейся, уж я – то знаю тутошняго управителя, Никифора Герасимова сына Клеопина. Со мной – то он еще разговорчив, даже угодлив бывает, потому как Шуваловым сама императрица покровительствует. А ты для него – так, пешка непроходная, не боле. Прими мой совет: копай ту руду казенную самовольством своим; пока разберутся, ты завод свой напитаешь. Ну, накажут потом, штраф наложат, дак будет же у тебя из чево платить. Смелей, дружище, и я поддержку, ежели поладим с тобой.
- Чин – то у тебя есть хоть какой–нито? Купец и завода содержатель? Только – то? Ну, брат, сейчас этого мало! Ныне все «Табель о рангах» решает, всякого человека, кто хоть малость на виду, определяет место его в расписании чинов по классам, так царем Петром еще заведено. Да ничево, со мной не пропадешь, сразу «водружу» на ту служилую лестницу. Только, чур, уговор, Турчанинов: супротив меня не артачиться! Да, я не сказал тебе, што управителя севодни не будет? Столоначальник мне доложил. Так што штанов не просиживай, а поедем-ка к бургомистру здешней ратуши, давнему знакомцу моему Ивану Долгорукову, я у нево квартирую. Там и обмозгуем все. Как говорится, посидим рядком да потолкуем ладком.
Шувалов обнял его по – свойски и повел к своей карете, велев кучеру турчаниновской повозки следовать за ними.
Вечером они втроем сидели за столом, уставленным жирными мясными блюдами, солеными огурцами, узваром, и пили водку, почти силком заставляя осторожного соликамца присоединяться к их тостам. Наглые, навыкате, глаза Долгорукова округло и бесцеремонно скользили по лицу и фигуре Турчанинова, словно выискивая там некую зацепку. Захмелевший вельможа, расстегнув камзол и обнажив бугристую  волосатую грудь, разглагольствовал о своем насущном.
­ Важные дела держат, говоришь? Успеешь вполне и с тоя фабри-кой, и с заводцем тем незавидным, - громко икал граф, утирая засаленный рот шелковым вышитым платком. – Я тебя особо неволить не буду, лишь бы ты и на мои предприятия наезжал по временам – для инспекции и порядкоблюсти-тельства – да распоряжения дельные давал, особливо насчет людишек способ-ных, мастеровых да надзирающих, - кого куда разумнее определить и поста-вить. Ради общей пользы и выгоды, дабы прибылям моим высшее приращенье дать. Понял, што мне надоть от тебя? Потому не опасайся и не горюй: служба предстоит  не весьма обременительная, а благодарность за услугу сию получишь опосля, каковой и во сне не привидится.
- Дак он у тебя и не дворянишка вовсе? – невпопад встрял в разговор бритоголовый раскрасневшийся бургомистр. – Купчишке всякому доверяться, граф, я б поостерегся …
- Ладно, понимал бы ты што в энтих делах! – бесцеремонно прервал его Шувалов. – Тут особый случай; он у меня большой фабричной дока и по гражданской части скоро станет «благородием». Тако гуторю, Алексей Федорыч? Выпей – ка свою чарку, а то все хитруешь, выжидаешь да за нами, свинтусами обжорными, примечаешь.
Острым, проницательным своим чютьем Турчанинов понимал, что в лице компанейского графа благосклонная судьба снова посылает ему такую персону, которая способна протаранить, подобно стенобитному «барану», ворота самой неприступной крепости.
Стремительной была карьера при дворе Петра Ивановича. Бывший ка-мер – паж Елисаветы Петровны, он вместе с братом Александром и двоюрод-ным братом Иваном принял горячее участие в ноябрьском перевороте 1741 года. С воцарением своей покровительницы и благодаря влиянию супруги Мавры Егоровны, верховодившей тайным «кабинетом министров» при императрице, Петр Иванович вскоре стал пользоваться неограниченной властью в государстве. К тому ж Иван Иванович сменил Разумовского в качестве фаворита Елисаветы, а Александр Иванович был назначен главой Тайной канцелярии. «Партия Шуваловых» стала всесильной при дворе. Без согласия Петра Ивановича не решалось ни одно важное государственное дело, особенно в области экономического строя и военной организации, писал историк Н.И. Костомаров (указ. соч., т. 3, стр. 256-257). Но корысть, сребролюбие преследовали графа, и он, в дополнение ко многим своим монополиям, взялся арендовать и строить заводы на Урале. Для наибольшего «навару» с них ему необходим был толковый распорядитель (менеджер по - нынешнему), какового он и обнаружил в лице А.Ф. Турчанинова.
«В 1742 году, - пишет К. Валишевский в книге «Дочь Петра Великого», стр. 214, - у барона Шенберга были отняты большие заводы, предоставленные ему привилегией при Петре I, так как он, управляя ими, совершал всевозмож-ные злоупотребления, но их отдали Шувалову, слывшему за человека, способ-ного произвести их еще больше. В 1748 году всемогущий родственник временщика «оттягал» для себя, для своей жены и для своих наследников эксплуатацию соляных копей в Архангельске и Коле. В 1750 году он всецело захватил в свои руки торговлю зерном, треской и кожей». Его личные монополии, в том числе на мясо, с повышением цен от 1 копейки до 6 за фунт, еще больше увеличили и без того огромные барыши, в результате годовой доход вельможи составил 400 тысяч рублей.
Как писал М.М. Щербатов в труде своем «О повреждении нравов» (СПб, 1898 год): «То П.И. Шувалову присуждают за 80 тысяч несколько заводов на полном ходу – Благодатских, - извлекая из них 200 тысяч годового доходу, он жалуется на разорение, выпрашивает уменьшение покупной платы до 40 тысяч и затем перепродает заводы правительству за 700 тысяч рублей».
Страсть к наживе захватила и второго из «братьев – разбойников» - Александра Ивановича, ринувшегося в горнозаводчики. Стать полезным и не-обходимым для Шуваловых означало получить почти безграничные возможности в осуществлении своих планов, чем не преминул воспользоваться А.Ф. Турчанинов.
Сидя напротив спесивого, побуревшего от вина бургомистра Долгорукова, соликамец вспоминал свои ознакомительные вояжи на Полевские заводы с их легендарными Гумешками, бездонным кладезем медной руды, по клятвенным заверениям местных старожилов. Они и поведали любознательному, приветливому гостю из Соли Камской, за щедрым его угощением, занятную байку о малых белоглазых земляных людишках – чуди и о их Госпоже – красавице, ведающей всеми несказанными кладами той таинственной горы. Вскоре Владычица меднорудного приволья стала являться Турчанинову во снах, похожая на Жар – птицу в пышных своих нарядах из китайских шелков; она зазывно помахивала ему алым платочком, он радостно устремлялся к ней и … просыпался, весьма огорченный неполнотой чудного видения. Эти прекрасные, завораживающие сны, кои скрашивали жаль – кручину, доставляемую частыми простоями Троицкого завода и неладами на посудной фабрике, вызывали ревность любящей супруги Федосьи Михайловны, чутко дознававшейся, не завел ли он себе часом зазнобу.
- Дак што, по рукам, Турчанинов? – поднялся из – за стола, блистая пьяно – ликующим взором, развеселый Шувалов, твердо державшийся на но-гах. – Ты обмозгуй мое предложенье дома, а я ужо к тебе в ноябре заявлюсь, тогда и условимся доточно по всем пунктам наших с тобой кондиций. Лады?
Граф был крайне приветлив и предупредителен, провожая соликамца к его саням. Не в пример ему бургомистр держался грубо и высокомерно, не пожелав даже попрощаться с «подлородным купчишкой», чуть ли не навязанным ему в гости.
Спустя двенадцать лет тупо-кичливый Долгоруков некстати вспомянул-ся Алексею Федоровичу, тогда уже законному владетелю Полевских заводов, при получении им очередного предписания из «Екатеринбургской судных и земских дел канторы»: «Сего марта 1759-8 дня, как стало известно канторе, что Екатеринбургской ратуши бургомистр Иван Долгоруков, без ведома здешней канторы, как здешних, так и протчих слободских крестьян забирает и чинит им немалые наглые обиды и разорения и содержит в ратуше под караулом, скованых в чепях, не по малому времени…». Руководствуясь царским указом, контора наказывала слободским старостам впредь не выполнять письменных распоряжений ратуши о присылке туда крестьян.
Документ затрагивал острейшую проблему взаимоотношений А.Ф. Тур-чанинова с черносошными крестьянами (приписных непременнообязанных землепашцев до весны 1760 года за ним закреплено не было) окрестных сел и деревень, от добровольного согласия коих на подвозку руды, древесного угля к фабрикам и готового металла к речным пристаням зависело само существование его хозяйства. Весь 1759 год новый владелец заводского «куста», предлагая добровольцам повышенную, справедливую и достойную оплату, старался наладить приязненные отношения с селянами, и дикий произвол Долгорукова мог свести на нет все усилия по налаживанию оного шаткого взаимопонимания.
«А до сего какие чинили напрасные обиды и раззорение, - с удовлетво-рением и вслух прочитал Турчанинов концовку документа, - от реченных ста-рост с сотники у жителей спросить и в здешнюю кантору в самонепродолжи-тельное времяни репортовать с обстоятельствами и сысерской заводской канторе чинить по сему Указу Ея Императорскаго Величества; марта 10 дня 1759 года» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр.2,  л.75).
Из «Памятной книжки и Адрес – календаря Пермской губернии на 1891 год», стр. 48, мы узнаем, что «в 1750 годах А.Ф. Турчанинов покидает купече-ское звание, делается чиновником. С какими обстоятельствами соединен был такой переход, нет подробных сведений. Известно только, что Турчанинов умел снискать благорасположение графа Петра Ивановича Шувалова и управлял всеми уральскими горными заводами, которые находились на аренде у этого вельможи. Кроме материального вознаграждения за труд, граф дал еще Турчанинову случай поступить в коронную службу и приобрести чины до IX класса включительно. При сдаче аренднаго имущества в казну около 1765 года Турчанинов, при помощи Шувалова, устроил дела так, что Сысертские заводы и знаменитый Гумешевский рудник остались за ним, Турчаниновым, на всегда, как поссессия».
Дом его в Соликамске, сообщается далее в «Памятной книжке», славился роскошным внутренним убранством. Входом в здание, говорят старики, служила галлерея из рам с цветными стеклами. Стены комнат были оклеены особенным родом обоев, чрезвычайно искусно подделанных под глазет, парчу, штоф и другие ткани. Мебель удивляла, сколько затейливостью ея форм (в стиле Возрождения), столько же дороговизною материала: столы, кресла, стулья, софы, козетки и проч. были выработаны из цельнаго краснаго и розоваго дерева. О картинах очевидцы ничего не сообщают; за то произведения ваятельнаго искусства, по словам их, находились здесь во множестве: речь о превосходных бюстах, вазах, статуэтках из бронзы, которые отливались для заводчика в Талицкой фабрике и которые ни в чем не уступали иностранным образцам. Алексей Федорович, как видно, любил редкости вообще. По смерти его, наследники пустили на ветер огромную коллекцию изделий из малахита, бронзы, перламутра, хрусталя, китайскаго и японскаго фарфора, также вещей финифтяных, все это подхвачено на лету соликамцами, чердынцами, отчасти пермяками».
Полутаинственные, для непосвященных, обстоятельства продажи По-левских заводов «соликамскому купцу, солепромышленнику и заводосодержителю А.Ф. Турчанинову» в конце 50-х годов XVIII века до сего времени порождают множество разноречивых суждений и кривотолков, укладывающихся в один вопрос, поставленный Н.И. Павленко в его известном труде: «Как удалось соликамскому купцу, хотя носившему к этому времени звание «благородного господина титулярного советника», но в глазах вельмож остававшегося «подлородным» человеком, растолкать князей, графов и баронов, чтобы приблизиться к столу, где шел дележ казенного пирога, и урвать в свою пользу лакомый кусок, остается невыясненным» (стр.268).
Вопрос вполне закономерный, если вспомнить, что в той очереди к «пирогу» рвались барон Александр Строганов и граф Сергей Павлович Ягужинский (оба претендовали на Полевской и Северский заводы), заявку на Сысертский завод подал барон Сергей Строганов. К.И. Кокшаров в упомянутом исследовании по этому поводу писал: «Просители завели между собой споры, и каждый старался доказать свои права на предпочтение пред другими». Одни обосновывали свои домогательства тем, что раньше других подали объявление, другие «на знатности своих родов и заслугах государству, третьи на документах, по которым земли, занимаемые Сысертскими заводами, - издавна считали своею собственностию». В последнем случае имелись в виду Строгановы, ссылавшиеся на грамоты Ивана IV, по которым «предкам их отданы все земли по реке Чюсовой до вершин ея».
Дабы «соляные бароны» не заблуждались, Правительствующий Сенат 17 июля 1758 года отверг претензии Сергея Строганова на родовые привилегии, указав, что Сысертские заводы построены на «порозжих», свободных государственных землях.
В итоге всем знатным претендентам было решительно отказано, заводы отданы титулярному советнику А.Ф. Турчанинову, под натянутым и малоубе-дительным предлогом «в вознаграждение убытков, которые он потерпел по соляным промыслам своим, в операциях с Правительством». (Фонд Берг – коллегии, кн.1230, л.414,415). С этой формулой спорит Н.И. Павленко: «Вряд ли это пожалование заводов Турчанинову было совершено «для показуемых им по соляным уничтоженным его заводам и других убытков и разорений в награждение», как значится в одном из документов Берг – коллегии» (Указ. соч., стр. 268).
 «По А. Ярцову, руководителю канцелярии Главного заводов правления (продолжает Н.И. Павленко), резко отрицательно относившегося к передаче заводов Турчанинову, за три завода надлежало взыскать с Турчанинова 105768 (по другим источникам – около 130 тысяч) рублей, но решением Берг – коллегии, по просьбе ли Турчанинова или по чему другому, положено с него в 5-летнее время за все упомянутое заводское имущество взыскать только 68 529 рублей».
Тут же Н.И. Павленко приводит существенное дополнение, снимающее с А.Ф. Турчанинова ореол «абсолютного удачника», с которым власти будто бы играли только в поддавки. Он пишет, что Турчанинов обращался в Сенат с просьбой «из высочайшей милости» по случаю понесенных им убытков по соляным уничтоженным заводам деньги с него не взыскивать и инструменты со строением отдать ему бесплатно. Высший правительственный орган этой просьбы не удовлетворил. Напротив, указом Сената 17 июля 1764 года ему было велено уплатить всю сумму (Указ. соч., стр.268-269).
Известно, что имя каждого, без исключения, уральского горнозаводчика XVIII  и XIX веков было окружено цветистым ореолом самых невероятных небылиц и слухов, буйного вымысла и причудливой народной молвы, переплавлявшихся со временем в полусказочные мифы и легенды. Завидная удачливость, огромные богатства, власть и слава чаще всего сопрягались с домыслами о таинственной высокородности или чуть ли не о царском происхождении баловня судьбы. На худой конец невероятные успехи заводчика можно было выдать за результат расхожей…тайной сделки с дьяволом – путем отдачи в заклад христианской души. Все это представляло богатейшее поле для устного народного творчества, рождения легенд, мифов, баек, небылиц, ставших благодатным образно-поэтическим кладезем и первоисточником знаменитых сказов П.П. Бажова (где А.Ф. Турчанинову, в угоду идеологическим установкам сталинизма, отведена роль хитрейшей и одновременно придурковатой бестии, карикатурного порождения самодержавно-крепостнического строя).
Один из авторов сборника «Полевской край» (Екатеринбург, 1988 год), В.Н. Суренков, ссылаясь на В.Я. Романова, автора книги «У Думной горы», останавливается на различных сохранившихся вариантах народных легенд о происхождении Турчанинова. В том числе и на той, что - де он на самом деле «незаконнорожденный царский сын, отданный на воспитание в хорошую, состоятельную семью соликамского купца М.Ф. Турчанинова».
Заманчиво – легковесной версией о «царском» происхождении Турча-нинова увлеклись было и покойный сысертский краевед В.М. Колегов, и мно-гие полевчане, и сам В.Н. Суренков, когда он уже всерьез задается тем же во-просом, уводящим нас  в дебри красивых домылов: «Так, может быть, именно предполагаемое царское происхождение Турчанинова послужило причиной передачи ему округа и дальнейшего его возвышения?»
В развитие этой малопродуктивной легенды В.Н. Мальцева из Нижнего Тагила в свой статье «Род Турчаниновых в истории Уральской промышленно-сти (1732-1901 гг.)», напечатанной в третьем сборнике «Татищевских чтений», прямо заявляет: «Версия о том, что Алексей Федорович был из купеческой се-мьи, лишь запутывает дело, поскольку противоречит правилам осуществления приватизации казенных заводов того времени, в которой участвовали лишь представители российской знати и высшего чиновничества». (Как же тогда, спросим мы, понимать известные указы Петра I, Анны Иоанновны, пригла-шавших русских и иностранных подданных разных сословий к поиску рудных сокровищ и к покупке из казны горных заводов?). Для подкрепления этих сме-лых натяжек она привлекает историка К. Валишевского, который в своем труде «Дочь Петра Великого» (М., 1989 год, стр.119), цитируя дневники князя Долгорукова  («свидетеля не вполне достоверного», уточняет автор), упоминает о существовании незаконноржденного сына Елизаветы Петровны от графа Мусина – Пушкина, носившего сначала фамилию Федорова, а после брака с дочерью дворянина Турчанинова принявшего фамилию жены. Подтверждением этой версии, по мнению студентки, может служить сходство фамилии незаконнорожденного с отчеством Алексея Турчанинова, «что было характерно для того времени» (?). Еще одна ссылка – на мнение Н.И. Павленко, предположившего, что передача Турчанинову заводов была, мол, «прихотью царицы, пожелавшей сделать милость». И молодая исследовательница смело заключает: «Становится понятным, что было основанием для подобной милости».
Здесь следует пояснить, что фамилия Турчаниновых в XVIII-XIX веках принадлежала не только семейству соликамских купцов. У той же Елисаветы Петровны был упомянутый ранее камер –лакей Иван  Турчанинов, сосланный в Сибирь, с отрезанным языком и вырезанными ноздрями, за участие в  заговоре против императрицы. Статс-секретарем в кабинете Екатерины II состоял одно время некий Петр  Иванович Турчанинов,  о котором упоминает в своих «Записках» Гаврила Романович Державин.
Думается, вовсе  не прихоть Елисаветы Петровны,  пожелавшей «сде-лать милость своему незаконнорожденному чаду» (достаточно сравнить годы рождения дочери Петра I и А.Ф. Турчанинова, чтобы понять бессмысленность самой дискуссии об их родстве), была причиной продажи худородному соликамцу Полевских заводов. Он сам заслужил, «вырвал» это право и упорядочиванием управления для извлечения максимальной прибыли на заводах, принадлежавших «братьям-разбойникам» Шуваловым, и освоением на своей уникальной фабрике удивительных высокохудожественных изделий. Заслужил, прежде всего, своим редким талантом хозяина, распорядителя фабричного дела, привлекшим к нему высокопоставленного покровителя, П.И. Шувалов, чьи просьбы и советы, подкрепляемые нашептываниями жены,  легко доходили до ушей императрицы. Да и сама дочь Петра Великого помнила заветы отца о пользе протекции и поощрения даровитых предпринимателей.
Первым ее деянием в оценке усердных трудов соликамца  стало пожалование ему 30 марта 1753 года чина «Титулярного Советника, в ранге сухопутного  капитана,  за службу его солепромышленником и фабрикантом Троицкого завода». Одновременно с этим ему было дозволено носить имя «благородного господина титулярного советника», что  означало степень личного дворянства. Наряду с возвышением и привилегиями Турчанинову имеются другие примеры заботы дочери Петра  I о поощрении и придании солидности общественного положения инициативным промышленникам; для них также была введена система денежных ссуд. Например, тот же М.В. Ломоносов получил  40 тысяч рублей беспроцентной ссуды на 5 лет, предложив правительству открыть хрустальный завод.
Елисавета Петровна даже возвелав чин поручика (12-й класс в табели о рангах) двух простых рабочих, Ивкова и Водилова, открывших в Москве фаб-рики шелка и тафты (после учебы их в Италии и Франции, куда посылал их сам ПетрI).
«Этот способ покровительства промышленности, - пишет далее К. Ва-лишевский, -  в царствование его дочери был распространен и на другие отрасли ея. Так,  капитан Лакостов, потомок шута при дворе Петра I, был награжден чином майора за то, что  пустил в ход  бумажную фабрику, приходившую в упадок под управлением его тестя» (стр. 208).
Так что к дележу Полевских заводов был допущен не малозначительный купец-выскочка,  а приравненный к обер-офицерскому званию государственный чиновник девятого класса и личный дворянин, к тому же «растущий», даровитый заводчик. Само, кажется, Проведение остановило на нем свой выбор, и оно не ошиблось в этом.
Рано «сгоревший» в своих авантюрах П.И. Шувалов, помогший своему протеже А.Ф. Турчанинову получить вожделенные заводы, сделал одно упущение: не выхлопотал для него 8 класса в Табели о рангах, то есть гражданского чина коллежского асессора (равного армейскому майору), всего одной ступени,  обеспечивавшей потомственное дворянство, о чем Алексей Федорович  страстно мечтал всю жизнь. Почему? Во-первых, начавшаяся в 1757 году война с Пруссией отвлекла генерал – фельдмаршала и фельдцейхмейстера, ведавшего всей артиллерией империи, от подобных «мелочей». Во – вторых, сам заводчик, очевидно,  не очень настаивал тогда на этом, с головой погрузившись в бездну дел и забот на новых своих заводах, где его величали с завидной пышностью: «Благородный высокопочтенный господин титулярный советник». И в – третьих, что весьма существенно, правящая элита, а это были не только императрица и всесильные Шуваловы, крайне неохотно шла на присвоение восьмого класса выходцам из простолюдинов. Это еще одно веское доказательство  отнюдь не «царского» происхождения А.Ф. Турчанинова, которого Елисавета Петровна «по-свойски» могла бы произвести и в действительные статские советники, ка-ковым был Акинфий Демидов.

СИЯЙ, ЦВЕТ ПАПОРОТНЫЙ!
Чем больше документальных сведений узнаешь об этом удивительном, во многом еще загадочном уральском горнозаводчике, тем рельефнее и живее вырисовывается фигура целеустремленного человека – воителя с гибким, ана-литичным и проницательным умом, трудолюбивого и старательного, словно пчела, смелого и удачливого, из тех, о ком пословица молвится: «На ловца и зверь бежит».
В первом сборнике «Татищевских чтений» (Екатеринбург, 1997 год) есть интересная статья Е.Г. Анимицы и А.Т. Тертышного «Уральский предприниматель. Кто ты?». Приведем из нее следующую выдержку: «Предприниматель – ключевая фигура в рыночной экономике. Труд, капитал, материальные и природные ресурсы, научные знания и другие факторы производства не будут действовать до тех пор, пока их не коснется талант предпринимателя. Подобно тому, как рождаются талантливые и гениальные ученые, изобретатели, артисты, полководцы, так рождаются гениальные предприниматели…История формирования, становления и развития экономики России, в том числе и Уральского региона, свидетельствует о том, что даже в сложных, подчас экстремальных условиях предприниматели действовали энергично, смело, расчетливо, добиваясь впечатляющих результатов». Они были сильны универсализмом своих познаний в металлургическом производстве, его экономике, следили за конъюнктурой на мировом рынке.
Будущий горнозаводчик, обладая отменными волевыми и морально- нравственными качествами, решительно пробивался к намеченной цели, ис-пользуя любые возможности для преодоления самых сложных препятствий. Об этом К.И. Кокшаров в своем исследований, стр.12, писал: «Много ума, настойчивости и хлопот стоило Турчанинову, добыть Сысертские заводы; впрочем, биография Турчанинова покажет, что он умел вести свои дела с первой юности, и никогда не останавливался пред затруднениями».
Для лучшего понимания ведущей доминанты характера Турчанинова весьма уместно высказывание, часто повторявшееся его младшим совремнни-ком – французом, тоже выходцем из простонародья, неукротимым борцом – гладиатором в хитросплетениях политики, предпринимательства и литератур-ных баталий Пьером – Огюстеном Бомарше: «Я знаю, что жить – это, значит, сражаться, и, быть может, я пришел бы от этого в отчаянье, если бы не чувствовал, что сражаться – это, значит, жить» (Ф. Грандель «Бомарше», М., изд. «Книга», 1985, стр. 321).
Ошельмованный публично палачом на площади Парижа, лишенный всех прав, будущий автор «Севильского цирюльника» и «Женитьбы Фигаро» не пал духом; упорным трудом, талантом и знанием человеческой природы добился дворянского звания, стал крупным политиком и предпринимателем,  знаменитым в веках драматургом. «Он сделал самого себя», - говорят о таких людях с восхищением потомки. К этой категории «бессмертных», бесспорно, принадлежит и А.Ф. Турчанинов.
Еще раз вернемся к тому интригующему «аукциону» в 1756-1757 годах, когда на кон был поставлен единственный и весьма заманчивый «лот» в виде трех казенных убыточных заводов, обеспеченных лесными ресурсами  на 270 лет. «Большое число просителей, превосходящее всякие ожидания, поставило Правительствующий Сенат и Государственную Берг Коллегию в затрудене-ние», - замечает на стр. 12 своего исследования К.И. Кокшаров. Чья же возьмет в этой схватке?
Много свету на эту захватывающую историю, на ее подспудные течения, проливает прекрасно информированный писатель – историк Казимир Валишевский в своей книге «Дочь Петра Великого» (М., ВААП – ИНФОРМ, 1989 год). Приведем оттуда несколько красноречивых выдержек.
С 1751 года, сообщает автор, диктатуру канцлера А.П. Бестужева заме-няет торжествующая «гегемония Шуваловых» (стр. 135). А «…в Сенате хозяй-ничал Петр Шувалов» (стр.176). «Елизавета, то есть Сенат, или, еще лучше, Петр Шувалов, работали над сохранением в промышленности и коммерческих вопросах системы «разумного вмешательства государства», снова возродив-шейся в России впоследствии «(стр. 206)». При ближайшем рассмотрении оказывается, что большинство мер, относящихся к торговле и промышленности в царствование Елизаветы, диктовались соображениями не столь общественными, сколь частного характера, и стояли в связи с частными интересами, а интересы эти обыкновенно являлись интересами Петра Шувалова» (стр.214).   
Екатерина II в своих «Записках» упоминает графа Петра Шувалова: «… столь важного тогда, оракула двора и пользовавшегося в высокой степени до-верием императрицы» («Сочинение Екатерины II», М., «Советская Россия», 1990 г., стр.211).
А.Ф. Турчанинов, деловой партнер и протеже графа, как известно, вла-дел в ту пору Троицким медеплавильным заводом да фабрикой медной посуды и прослыл незаурядным специалистом в этой отрасли металлургии. А медь тогда была главнейшим валютным металлом, шедшим на «тиснение» российских денег, и эту «стратегическую» отрасль, от состояния коей зависело само существование государства, бесцеремонно прибирал к рукам П.И. Шувалов.
Так, еще в 1745 году, указывается в книге К. Валишевского, под председательством П.И. Шувалова была образована Комиссия для переплавки медных монет, принесшей самому ее председателю крупные барыши. Затем, будучи управителем Монетного двора, граф, основательно подчистил тамошние «закрома», что и удостоверено было, после проверки, в протоколах Сената за 21 мая 1750 года. В 1759 году, чтоб доставить 400 тысяч рублей в Кенигсберг (из потребных для воюющей там русской армии 600 тысяч рублей), вновь прибегли к «спасительной» переплавке медной монеты, по хитрой придумке Петра Шувалова: величина монет при этом уменьшалась вполовину, но цена их увеличивалась вдвое! Граф шумно восторгался «изяществом» новых монет, к тому же «ставших более удобными» (Указ. соч., стр. 218-221).
Выставленные для продажи Полевские заводы в ту пору были ценны именно своими медеплавильными печами. Так кому же из вышеназванных претендентов склонялся Шувалов, отдать те заводы, дабы иметь под рукой собственный резерв для «тиснения» монет в виде штыковой меди? Именитые покупатели были бесцеремонно отстранены, победителем признан соликамский купец и промышленник, получивший заводы за полцены, вместе с другими льготами.
Немало разночтений в трудах исследователей о сроках выхода указов об отдаче заводов Турчанинову и о величине денежных выплат за них. К.И. Кокшаров, например, пишет, что свое прошение в Сенат Турчанинов подал 14 июня 1756 года, а 20 числа того же месяца в Сенате  постановлено отдать заводы Турчанинову «в вечное и потомственное владение». Далее он же утверждает, что указ «об отдаче в содержание» Турчанинову Полевского и Сысертского заводов состоялся в Правительствующем Сенате 29 января и 14 марта 1757 года. В «партикулярное содержание» Полевские заводы переданы Турчанинову «не совсем даром». Он должен был, по Кокшарову, «наличными заплатить в течение 10 лет 145 685 рублей 67 копеек – за фабричные устройства, строения и механизмы». Земли, леса, рудники отдавались ему бесплатно; по другим сведениям – за небольшой налог в казну (Указ. соч., стр. 13-14).
Дабы новый заводчик осознал всю серьезность требований к нему государства, вслед за кондициями из Берг – коллегии Правительствующий Сенат, со своей стороны, разработал и опубликовал Берг – регламент, то есть устав, порядок владения, хозяйствования на Полевских заводах: «Чтобы те отданные имъ заводы содержали во всякой исправности не токмо противъ нынешняго ихъ состояния безъ умаления и упадка, но и всевозможно бъ старались те заводы противъ нынешняго размножить».
На передачу заводов, добавляет К.И. Кокшаров, Берг – коллегией были составлены условия, или кондиции. В частности, согласно им, «Турчанинов обязывается содержать заводы в добром порядке, усиливая их производительность. Подати за мастеровых и работных, к заводам приписанных, платить в казну Турчанинову. Всякая работа, требуемая для казны, Турчаниновым выполняется безотговорочно, за что Правительство должно платить ему по истинным расходам с наложением 10 процентов прибыли. Из выплавляемой меди четвертую часть Турчанинов продает, а три четверти сдает в казну, за что платится ему по 5 рублей за пуд; ежели же получение меди противу казеннаго увеличится, - то за лишнее количество по 6 рубле за пуд… На этих основаниях Турчанинов принял заводы в свое владение с 1 января 1759 года, и тотчас же приступил к необходимым улучшениям» (Указ. соч., стр.15).
Почему же так долго, два с половиной года, тянулась фактическая передача заводов?
Во-первых, необходимо помнить, что эти годы совпали с напряженной политической обстановкой, когда Россия вступила в затяжную и разоритель-ную Семилетнюю войну с Пруссией. Елизавете, вовлеченной в сложные интриги между Францией, Австро-Венгрией, Англией, Пруссией, втянутой в войну «до последняго рубля и до последняго солдата», было не до деталей дележа заводов. Тем более принципиальное согласие императрицы, через нашептывания «ночной кукушки» и главной ее «чесальщицы» Мавры Егоровны Шуваловой, на отдачу Полевских заводов А.Ф. Турчанинову было получено ранее. В эти же годы на дочь Петра обрушиваются болезни с обмороками, кровотечениями, истериками. Остававшийся «душою» ее правительства конференц – министр Петр Шувалов, через безоговорочно – послушный ему Сенат, один продвигал дела восходящей соликамской «звезды». Но и этот фактический регент России тех лет (как замечает К. Валишевский, братья Шуваловы «были послушными орудиями в руках Мавры Егоровны и ее мужа», «Елизавета Петровна говорила устами фаворита И.И. Шувалова, а он повторял лишь слова П.И. Шувалова») был сам захвачен военной кампанией.
Еще в 1755 году предприимчивый граф замыслил целый ряд преобразований в военном деле, главным образом в артиллерии. Он создал сильный инженерный и отдельный артиллерийский корпуса, распорядился придать возможную легкость пушкам и лафетам, ввести разрывные снаряды и увеличить силу и дальнобойность орудий, что обеспечило превосходство русской артиллерии на полях сражений. Вся Европа, - пишет К. Валишевский, - дивилась странной гаубице, изобретению генерал – фельдцейхмейстера П.И. Шувалова, с необычным дулом - «овальным распалом», украшенной гербом изобретателя, даже на позициях скрываемой от посторонних глаз под покрывалом, как невеста.
Во- вторых, Берг – коллегия, пользуясь занятостью императрицы и «премьер - министра», а также молчаливой инерцией Сената, связанной с ин-тригами отвергнутых аристократов, претендовавших на те заводы, выжидала и явно тянула время с разработкой кондиций, без которых Турчанинов не мог окончательно принять в свое владение указанные предприятия.
И, наконец, для полной ясности, необходимо определиться и установить, какого вида владение теми заводами было у А.Ф. Турчанинова? И, далее, как понимать формулировку, приведенную в работе К.И. Кокшарова: в Сенате постановлено «отдать заводы Турчанинову в вечное потомственное владение»?
Что означали эти три последние слова? Партикулярное (частное) содер-жание, то есть право держать заводы на свой счет, право властного распорядительства ими? Или нечто большее? Чтобы легче было разобраться в деталях, приведем пример того, как он сам себя называет в официальной бумаге 24 января 1773 года: «В канцелярию главного правления Сибирских, Казанских и Оренбургских заводов титулярного советника, медных и железных заводов содержателя и металлической фабрики производителя Алексея Турчанинова доношение…». В словаре В.И. Даля «содержатель: содержащий что-либо на свой счет». Слова «хозяин, владелец, собственник» в бумаге отсутствуют, и дело тут не в скромности или в некой деликатности ее автора.
Сразу скажем, что полного и неприкосновенного права собственности, то есть безусловного (навсегда) обладания Полевскими (Сысертскими) заводами, как личным и неоспоримым своим достоянием, у А.Ф. Турчанинова и его наследников никогда не было. А было партикулярное владение, или обусловленное строгими кондициями государства, подобное, скорее, английскому ленному, вассальному праву (или немецкому голду, то есть пожизненной или наследственной аренде), условно жалованное государством владельческое право, определяемое европейским (римским) правом как «поссессия».
В словаре Брокгауза и Ефрона читаем: «Посессионные заводы – горные заводы, построенные частными людьми (А.Ф. Турчанинов, кстати, пришел на все готовое), но получившие от правительства лес, землю, рабочих или рудники». При учреждении министерства финансов Российской империи в 1811 году было проведено окончательное разграничение заводов владельческих и посессионных (были и посессионные крестьяне, принадлежавшие к фабрикам и заводам). Указом 1825 года все фабрики и заводы, получившие от казны пособие, названы посессиями. В 1824 году допущено было получение ссуд от заемных банков под залог посессий.
При несоблюдении кондиций, то есть условий, на которых Берг – коллегия передавала заводы владельцу, они переходили под государственную опеку и управление. И, наконец, владелец посессионных заводов не имел права их продажи. На этих же основаниях, как известно, властями было отменено самовольное и произвольное завещание Акинфия Демидова, все пункты коего лично перекроила на свой лад Елизавета Петровна, заметив при этом: «Имения его все суть государственная польза» (Б.Б. Кафенгауз. Указ. соч., стр. 237).


*  *  *
1757-й для Турчанинова выдался весьма благоприятным годом в про-движении давно чаемых замыслов и планов, свершение коих открывало вто-рую, самую яркую и плодотворную, половину биографии этого 56-летнего (возраст по тем временам преклонный), но по-прежнему энергичного и целе-устремленного уральца. Двумя указами, в январе и в марте, Сенат объявил о продаже ему Полевских заводов, но до фактического вступления во владение ими оставалось еще целых два томительных года. Воодушевленный известием, кладущим конец всяким кривотолкам, и в знак преклонения перед благосклон-ным к нему Провидением, Алексей Федорович не поскупился на  благодарст-венный молебен во имя пророка Илии и святителя Алексия Московского, сво-его соименника при крещении; весьма торжественно отслужил его сам благо-чинный в Троицком соборе, под ликующее гудение всех гулкозвонных колоколов этого чуда древнего зодчества, великолепнейшего храма - красы Соли Камской да, пожалуй, и всего Каменного пояса.
Во время службы, сопровождаемой стройно – возвышенным пением хоров на клиросах, Турчанинов стоял перед блиставшим позолотой  иконостасом в одиночестве, задумчивый и печальный: не было рядом родной души, с которой отрадно разделить желанный исход дела, полугодием раньше расстался он с дражайшею половиною своею, Федосьей Михайловной. В нескончаемых треволнениях переживала она долгие перипетии отважного сражения мужа – воителя за те далекие (и враждебные уже ей) заводы, да не выдержало сердце страдалицы, скончалась в одночасье.
На похоронах и после них он немо и безутешно тосковал, в покаянных молитвах винясь перед Господом, что не смог дать Федосеюшке того счастья, какового заслуживала эта болезненная, но столь неистощимо душевная и за-ботливая женщина. Семейная жизнь для нее представляла собой почти одно непрерывное ожидание благоверного Лешеньки, которому с младых лет выпало стать кочевым торговым гостем, с часто непредсказуемыми, как у «летучего голландца», маршрутами, в повозках или санях неустанно перекраивавшего вдоль и поперек коренную Русь, Каменный Пояс и Сибирь. Потому редкие встречи их были всегда неповторимы и желанны, как собирание драгоценных «осколков», кусочков однажды разрозненного и на годы растянувшегося медового месяца; и уже через двое-трое суток короткого («воробьиного», по словам мужа) счастья жена озабоченно, скрывая грусть-кручину в лучистых своих очах, начинала исподволь допытываться у разомлевшего в домашнем уюте «капитана», что приготовить в дорогу, дабы не забыть потом в спешке самое необходимое, что и должно заполнить его видавшую виды походную суму.
С особой дотошностью следила она за мужниной обувью, «горевшей» на нем, как на непоседливом мальце – постреленке, тайком по ночам вставала для подробного исследования его насквозь пропитавшихся дорожным прахом тяжелых башмаков. И только убедившись, что состояние их еще сносно – тер-пимо и не грозит хозяину неожиданным конфузом на людях или посреди дороги, относила их в людскую для последующей чистки и смазывания «самоходов» гусиным жиром и дегтем, помня, как дорожит ими Алеша, считая едва ли не залогом удачи.
Часто в одиночестве она тосковала и плакала безутешно, сетуя на то, что не дал Господь им деток, не единожды просила мужа принять на воспитание сиротку, но тот лишь улыбался неопределенно, шелестя деловыми бумагами. И она отставляла задумку свою на потом, забываясь в хлопотах по дому.
…Турчанинов вздрогнул от легкого прикосновения: рядом стоял Евти-фей Орлов, его правая рука, надежный, толковый и обязательный помощник, напоминавший ему самого себя в молодые годы.
- Каково сладостно колокола – то гудят- поют, Алексей Федорыч, истинно благость Господня! – зашептал он, светясь улыбкой. – Словно бы вся Соль Камская в довольстве купается, радуясь вашей удаче.
- Погодь ужо, мил – друг, не скоро еще в полуденный край перебе-ремся, - разомкнул скорбные уста «именинник». – Берг Коллегия да Сенат еще так – то помурыжат нас с кондициями и регламентом, что изведешься ожидаючи. Да и не до нас там ноне: война с пруссаком затевается, заботы великие у государыни нашей, и Шуваловым, я чаю, тоже недосуг. Впрочем, Евстафей, готовься помалу в дорогу. Подадимся туда, не мешкая, дороги вот только подсохнут от весенней распутицы.
Они вышли на паперть: в обе стороны от притвора огромными лебеди-ными крыльями раскинулись фигурные лестницы с балясинами и каменной резьбой; напротив высилась под облака стрельчатой башней слегка накренив-шаяся колокольня «на палатах», откуда прозвучал праздничный благовест, от-пугнувший ворон и голубей, шумливо круживших окрест. Оба воззрились на-лево, где в низине ворошился и шумел базарный муравейник; там, в двух их лавках, – по-прежнему шла бойкая торговля турчаниновскими самоварами, за-видной медной посудой и утварью. Орлов, попрощавшись, исчез в толпе. Идущие от рынка миряне, кто подобострастно, кто просто уважительно, раскланивались с Алексеем Федорычем, задерживались, провожая его вслед удивленно – любопытными взглядами.
По пути к своим хоромам ему вспоминалась прошлогодняя  ознакоми-тельная поездка впятером в Сысерть, на казенный завод императрицы Анны. Пригласил он тогда с собой трех самых башковитых мастеровых, знатоков по части отыскания рудных припасов и их использования в плавильном деле, присовокупив к ним отменного, с глазомером сокола, пробирщика своего Алексашку Звонцова, прошедшего сию весьма хитрую науку у самого Алексея Михайловича Хрущева, обер – пробирера из Екатеринбурга.
Приспели они на место в начале сентября, когда возле изб повсюду по-лыхали в ярком закате рубиновые гроздья рябин, и казалось, что вот-вот все поселение вспыхнет и скроется в языках всеохватного пожара. В темнеющей холодной голубизне с востока златым небесным знамением светился крест деревянной церкви, воздвигнутой здесь повелением самого главного горного начальника Василия Никитича Татищева. Навстречу их усталой повозке по обочине семенил белый лохматый пес с адским пламенем кровавого заката в разинутой пасти и на отвислом языке. Надменная рыжая корова лениво тянула домой, покачивая огромным выменем, сварливая баба с подоткнутым подолом мстительно поджидала ее у распахнутых ворот. 
Верховодил заводом рыжий берг-гешворен Марк Шендер: лениво – уг-рюмый взгляд, скупо – расчетливая, сквозь зубы, речь, спесивая отчужденность всевластного опричника коробили Турчанинова. Подивился он и нескрываемому презрению управителя в разговорах с работным людом, перемежаемым демонстративным сплевыванием в сторону. Ответом ему была злобно  - угрюмая пугливость в глазах робеющих, полностью подвластных ему холопов.
На другой день, уже с утра, будущий владелец округа встретился с …нетрезвыми физиономиями в молотовой, кузнице, ощутив в груди прилив глухого недоумения. Скоро он уверился, что попал в некий омут, где вольготно чувствуют себя винопийцы, баламуты и всякого рода огурники (отлынивающие от работы упрямые лентяи и шатуны), коим все кругом трын-трава. Отсутствие должного послушания, строгого порядка, доносы и кулачные расправы порождали обман, бракодельство и безудержную тягу к гулливому дармоедству.
Турчанинову пришли на ум слова из вступления к «Инструкции по управлению заводами» де Геннина, где тот писал, что до него и при нем на многих заводах были «различные  против указов Государевых беспорядки, которых допускать не должно, а всемерно стараться искоренить». Здесь же о заводах Уткусских, к которым причислялись и Полевские рудники, он замечал, что управители «позабыв страх Божий, и присяжную свою должность и Государевы многие указы, которые они рушили и еще рушат, - заводы недознанием и нерадением в худом действе содержали, и за припасами остановка бывала» (К.И. Кокшаров, указ. соч., стр. 6).
Его преемник В.Н. Татищев был того же мнения, ратуя перед Берг-коллегией за передачу железоделательных предприятий с рудниками «охочим людям», ток как не видел лучшей возможности использовать это богатство через посредство казны: «заводы отдаленные и вновь обретенные рудные места, где не в близости, отдавать вольным людям в промысел» (А.И. Юхт «Государственная деятельность» В.Н. Татищева в 20 – начале 30-х гг. XVIII века, изд. «Наука», 1985, стр. 67-68). В своих донесениях он ярко обрисовывал картину беспросветного состояния казенных заводов, техническую беспомощность и безграмотность их руководителей, неумение мастеров устранить неисправность плотин, домен, молотов.   
Знать, не складывалось «под государевым оком», олицетворяемом вре-менщиками, единого волевого стержня, отсутствовало единое властное кормило, направляемое твердой рукой частного владетеля. Не чувствовали должной попечительной заботы о себе работные и мастеровые, напоминавшие порою осенних мух или затейных иноземных механических кукол с нарушенным пружинным движителем; не были они обогреты вниманием, не были увлечены и захвачены певучей, самозабвенной важностью общего дела – во имя «государственной пользы», провозглашенной Петром Великим перед сынами Отечества.
Турчанинову представлялось, после 23 лет содержания Троицкого завода, что он может уже владеть тем хорошо проверенным и отлаженным «ключом», посредством коего открывались сердца подвластных ему людей для усердной и взаимополезной самоотдачи в заводском деле. Этот «ключ - отворило» был на удивление прост и понятен всем: по – христиански человекоуважительный, благожелательный (без «боярского» спесивого сквернословия и нанесения подчиненному оскорбления или побоев) подход ко всякому усердному работнику, видевшему жизненно важную часть своего личного интереса и в хозяйской выгоде, в общих хлопотах о прибытке. И наоборот – жесткое неприятие своевольников, разгильдяев, разлагающе действующих на общую артель «в труд избранного» народа. Во главе угла этой элементарной триады принципов мудрого Хозяина – обязательно справедливая, «божеская», порою опережающе поощрительная (когда это необходимо надо для успеха общего дела!) плата за старанье в работе.   
Главным отличием Алексея Федоровича от других горнозаводчиков было терпеливое, находчиво- гибкое и многовариантное, в лучших традициях «Домостроя», умение ладить с людьми, учитывая их способности и нужды, найти сообразный подход к любому человеку, попавшему в круг его интересов. Все это требовало «железного» терпения, выдержки, даже незаурядных воспитательно-педагогических наклонностей и качеств, несомненно присущих его многогранной натуре, что в итоге и помогло добиться столь выдающихся успехов в пору его тридцатилетнего владения Сысертским и Полевскими заводами.
…Пора было собираться в обратный путь, да и ненастье установилось на дворе, зарядили холодные дожди, запахло снегом. Мастера – рудознатцы и пробирер ходили по заводу сумрачные, с угрюмыми и недоверчивыми поглядками по сторонам. Их раздражало все: скудные и мало отсортированные рудные припасы, небрежная, на глазок, подготовка плавня (шихты); пробы «варева» из домен и медеплавильных печей тоже мало «поглянулись» соликамцам. Все было не так, все шло с явным отклонением от правил и привычного распорядка, заведенных у них на Троицком заводе, и требовало хозяйской ревизии и перекройки.
В последний из погожих дней, когда после несытного обеда в доме управителя уставший от «рекогносцировок» по заводу – крепости Алексей Федорович прилег отдохнуть на жесткой кровати, привиделся ему вдруг царь Петр: блеснул его гневливо – прицельный, с испытующей издевкой взор, ожили кривившиеся в усмешке уста, ершистые усы: «Што, стрелец, неужто сдрейфишь, добившись – таки давно алкаемых тобою медных да железных фабрик? Смотри, заявлюсь однажды и проверю все доточно, каково – то ты на деле распоряжаться имя смыслишь. И коли што на так – вздую по первое число, вот эфтим самым моим посохом. Уж тогда не обессудь! Помни, на што замахнулся и какия векселя тобою уже выданы, провора, купчишка соли-камской!»
Вздрогнув и с облегчением проснувшись, он зажмурился от яркого солнца, прощальным золотым ливнем затопившего светелку. Накинув на плечи расхожий свой кафтан, он спустился к берегу пруда. Шумел дремотно слив в плотине. На ближней утоплой коряге чивикали две черноголовые чайки. Спокойная гладь воды кой-где взбулькивала, расходясь легкими кругами: крупная рыба, знать, тоже спешила лишний раз взглянуть на уходящее в зиму ласковое светило, заодно и заглонуть зазевавшуюся букашку.
Он снова подивился благодатному сочетанию в этом краю чистой воды (вволю попил ее из ближнего родника), райски целительного, коим не надышаться, воздуха, бескрайних лесов, тронутых осенним подпалом. И кругом, везде, в самом нежданном месте, - подземные клады, ожидающие увлеченных старателей, любовно выведывающих тайны Владычицы Рудногорья. Чем не край обетованный, не Божий мир с Саваофовым ликом седого Урала – батюшки, где и ему, бывшему сиротке Лешке Васильеву, выпала счастливая доля на свет появиться, мыкаться неприкаянно, а потом и лучшей участи добиваться, вторую жизнь начинать – по милости Творца!
Мысли расчувствовавшегося мудреца находили подтверждение, и в не-бе, по-младенчески ясно и чисто голубеющем, с белопенно – кудельными, по – библейски кроткими и задумчивыми облачками на нем, и в замерших под солнцем узловатых соснах на ближней, прямо за плотиной и крепостной стеной, Сторожевой горе, недавнем прибежище башкирских божков – идолов, спугнутых «генерал маэором» В.И. Геннином с началом строительства Сысертского завода. Укреплялись они и встречами с покладистым, кротким, умеющим знатнецки работать народом, чьими протяжными, за душу берущими песнями, перемежаемыми балалаечным треньканьем и топотом плясунов, он заслушивался тихими вечерами, невольно предугадывая, нащупывая и намечая в уме кратчайшую и надежную дорогу к их сторожко – доверчивым сердцам. Нутром всем чувствовал и сознавал, что лучшего места на земле для осуществления своего призвания ему не сыскать. И он готов был отдать свою душу и жизненные силы этому краю, магнитным камнем притягивавшему его к себе много лет.
Именно здесь, на этом прогале у пруда, среди высоких лип, берез и со-сен, где посетила его сия поющая сердечная отрада, он и прикажет воздвигнуть свой будущий приватный особняк, да чтоб вышел дворец наподобие Строгановских палат в Новом Усолье, коими он, проезжая и проплывая мимо, неизменно любовался, дивясь лепоте и басе высокого зодческого искусства.
Внизу за плотной буро-зеленым облаком дымил, шумуя и бренча на все лады, завод, странный, угрюмо-незадачливый, подстать царствованию особы, чье имя он носил. «Сортировка руды ни к черту, - поморщившись, сплюнул Алексей Федорович. – Мир Божий почем зря грязнят».
Судьба вручала Турчанинову, как опытной мамке – запущенное дитя, сие верижное заведенье, с коим он намается предовольно, пока приведет в нормальное состоянье. Воздвиг его своего волею В.И. Геннин (с участием племянника В.Н. Татищева – Андрея, унтермаркшейдера) – «… к тому жь, что уктуские заводы… для бережения к Екатеринбургу лесов и за маловодием ковка железа остановлена, и чтоб оного указная сумма не умалялась, он, генерал лейтенант, в начале 1732-го года на том месте определил построить плотину, домны и молотовые и кузнишную и протчие … фабрики и строение и обнесть тот завод для безопасности… полисадною крепостью… И наименовал оной… завод императрицы Анны. И о том имяновании в том же 1732-м году писано от него, генерал лейтенанта, к е.и.в. и представлено в правительствующий сенат доношением» (повествуют «Абрисы», стр. 463-464, посвященные и преподнесенные автором Анне Иоанновне марта 21 дня 1735 года).
«При оном заводе, - продолжает автор (стр. 465), - ковка железу нача-лась с 1733 с августа месяца. Железо из местных руд выплавляемое оказало себя безжильным и на пробе не стояло, и для того он, генерал лейтенант, для лутчей в том железе доброты, и чтоб было жильное, определил на ковку железа держать чюгун, смешивая на крицы тутошной … с каменским, понеже каменский чюгун от свойства тамошних руд выплавляетца самой доброй и почти так, что изо всех казенных заводов можно назвать лутчим…» Привозного чугуна к сысертскому примешивали «по трете».
Шепотливая молва давно витала в Сысерти, что–де нелады в плавиль-ных делах начались сразу после тайного привозу вьюжной ночью и захороне-ния в местной церкви, в неозначенном месте, гробика с младенцем мужескаво полу, плодом греховодной любви злобно-угрюмой императрицы с наглым чу-женином Бироном. Умелым поправлением дел на заводе Турчанинову пред-стояло загасить мистическое наваждение, насылаемое на Сысерть тем неведо-мым бастардом – мертвецом.
…Вместо изматывающей тряски в повозках решили плыть вниз по Каме, медленно оседавшей после бурного, трескучего ледохода и весеннего половодья. Подвернулась и оказия – караван стругов с солью, отправлявшийся до Нижнего, на Макарьевскую ярмарку. Шли вниз по течению шустро, подгоняемые мангазейским ветром в парусах. Добрались водой до Кунгура, там пересели на колеса и ямской гоньбой быстро доспели до завода-крепости Екатеринбург. Передохнув после головокружительного, освежающего головы и души переезда (Турчанинов успел наведаться в канцелярию Главного заводов правления, чтоб получить там новые наставления от въедливого горного начальства и бумаги из Петербурга на свое имя), сиреневым рассветом, под лениво – полусонный пересвист ранних птах, они съехали с постоялого двора и направились по укатанному тракту в сторону Полевских заводов. Созерцание светлеющих полей озимой ржи и пажитей в обрамлении дремливо – уютных рощ скоро прискучило, и путники молча подремывали, вздрагивая на выбоинах.
Но вот в золотистой дымке утренней Авроры высветились крепкие бревенчатые заплоты крепости Горный Щит, охранявшей Екатеринбургские заводы с юга от летучих набегов туземцев – башкир. Заспанная полуодетая стража с неуклюжими фузеями долго и подозрительно приглядывалась к незнакомой повозке, зверски зевая и перебрасываясь невнятными репликами. Крепость – селение Косой Брод, с высокой каланчей у въезда, покривившимися, щербатыми стенами и сиротливо кренящимися, давно пустующими угловыми башнями, курилась легкими дымами оживших изб; окрестности оглашались заливистым, сочным пением кочетов, мычанием – блеянием – хрюканьем проголодавшейся за ночь дворовой животины. Стремительно текущая Чусовая вблизи оказалась изрядно пригодной для переправы вброд, правда, вода посреди реки едва на залила им башмаки в тесной кожаной кибитке.
К вечеру, наконец, показался вдали первый завод будущей владельче-ской дачи Турчанинова – Северский. Не доезжая до заплота, свернули вправо и мимо посадских изб проехали к деревянной церквушке во имя Пресвятой Троицы, у самой плотины. Оставив своих спутников в повозке, Алексей Федо-рович поднялся в храм, отличавшийся и внутри крайней бедностью, поклонился удивленному попу и прошел к иконе Троицы, увитой зеленью и лентами. Затеплив пред нею припасенные три свечи и преклонив колена, он горячо помолился о ниспослании ему силы духа, воли и разума в предстоящем нелегком созидательном подвижничестве на этой дивной земле, заключающей в себе все угодья и возможности для воздвижения на ней  процветающего горнозаводского округа. Уходя, не забыл вручить священнику несколько серебряных монет, с просьбой отправить требу за упокой усопших рабов Божиих Михаила, Анны и Федосьи Турчаниновых. 
По дороге, идущей со стороны Кунгурской пильной мельницы, въехали в завод и повернули к дому управителя. На зов караульного солдата показался заспанный («Раненько на боковую привык, не завидной, знать, служака», - едко определил Турчанинов), брюхатый и краснорожий Селиверст Клямин. Залебезил, запричитал по-бабьи, распознав, кто пожаловал к нему.
- Ваше благородие, какое нежданное, вельми радостное явление… С прибытьем вас! Пожалуйте в светелку, прямо к самовару, не остыл еще. А мы с благоверной только што повечеряли и едва ко сну отошли. После жару дневнаго посвежело, вот и разнежило нас, многогрешных…
Вошла наспех одетая супруга, совсем молодая и весьма востроглазая бабенка. Жирный муженек – хрыч как кот посматривал на свою Домнушку и боязливо, с тревогой – на утверждавшегося властями в правах партикулярного содержателя заводов и его поверенного, молодца хоть куда.
Наскоро умывшись, приезжие гости подсели к тихо сипевшему самова-ру. Рядом на тарелках лежали холодная стерлядь, зелень и пироги. Турчанинов, спросив себе квасу, закусывал неторопко, посматривая через окно на темневшиеся у реки фабричные строения, краем уха отмечая тихое переругивание супругов меж собой. Евтифей молодо налегал на чай с пирогами, отпуская любезности смазливо – разбитной управительше.
После ужина их отвели на ночлег в избу для приемов, где соликамцам пришлось вплотную «породниться» со злющими, ввиду редких постояльцев, клопами. Алексею Федоровичу не спалось, и он с тихим чертыханьем выходил на крыльцо. Весенний крылатый дух молодил, дивным хмельным настоем кру-жил голову. Оглядывая призрачные,  полные лешачье – русалочных тайн окрестности, думал свои непростые думы, стремясь интуитивно предугадать грядущие перипетии соуживания в ладу с местной мастеровщиной для лучшего действия фабрик, где быть ему заедино верховодом и главным ответчиком пред государыней и горным начальством за все лады и неурядицы.
Проснулись они от тяжкого поскрипывания телег за окнами. Турчанинов накинул халат и вышел за ворота: мимо пробной избы, весового корпуса, кузницы и якорной к двум молотовым фабрикам тянулся обоз с запаренными, несмотря на утреннюю прохладу, лошадьми. Везли из Полевского чугунные «штыки» - слитки для шести северских кричных молотов, коими за неделю, как доложили ему после, выковывалось до 180 пудов железа.
Вскоре после утреннего чая вместе с бодрящимся, причесанным управителем они уже осматривали закопченные, с подпалинами, строения фабрик. Возле кричных горнов и молотов Турчанинов особо не мешкал, лишь пожурил на ходу Селиверста Петрова сына за выщербины в наковальнях и оббитые от небрежного обращения головки молотов. Зато в двух камнерезных, притулившихся возле шумящего слива воды с плотины на приводные колеса, он вдруг необыкновенно оживился и повеселел. Жадным взором окидывал свежие, масляно отливающие на свету распилы мраморных глыб, любуясь их редкостной, удивительной природной росписью.
- В каких местах добыт сей камень? – обратился он к начальнику за-вода.
Тот открыл было рот, но за явным своим недомыслием в этих деталях выдавил нечто невразумительное и, сославшись на отсутствие распорядителя, окликнул какого – то Ваньшу. Возившиеся возле истерично визгучих камнерезных станков работные враз воззрились на своего сотоварища, перебиравшего некую рвань в темном углу.
- Ась? Чево спрошаешь, господин хороший? – услужливо подбежал к гостю Ваньша, высокий улыбчивый малый. – Откедова мармор, любопытствуешь? Щас растолкую. Вот оные белый, и черный, и голубой – из Полевой, в самом городу и окрест из недра выламывают. Вот этот белый, как зубья у иной девахи, - это нашенской, недалече отсель пребывает, за Северушкой – рекой. А тот, синих переливов, - из-под Горнова Щита доставлен.
- Изволили слышать, Алексей  Федорыч, о заказном подряде Ея Ве-личества нашей камнерезной фабрике назад лет пять тому? – оживился управитель. – Для шахматного плацу во Сарском селе мы четыре тыщи белых полуаршинных «клеток» изготовили, а камнерезы в Катеринбурхе еще столь же – из чернаго горнощитскаво мрамору. Стро–о–гой в ту пору был присмотр властей, два года днем и в нощи при факелах все с усердием великим труждались. А после уж на Петерговску фабрику все больше камень коломенками сплавляли, тож по заказной бумаге кажинный оттенок и цвет подбирался мастерами. Там из наших присылок вырезывают всякия разныя вещи – тоже, сказывают, для села Сарскаво и для Питербурху самово.
Турчанинов слушал увлеченное доношение управителя Клямина, а в разгулявшемся воображении его, быть может, уже провидчески выстраивались столичные проспекты с дворцами и особняками вельмож, строгими государственными учреждениями, украшенными пышными парадными подъездами с колоннами и лестницами, праздничными залами, вазами и скульптурами, - и все это великолепие из лучших сортов уральского мрамора, поставляемого, в том числе и владетелем Полевской дачи за «достодолжную» плату. Он почти явственно прозревал сейчас ту величественную многовековую холодно – строгую торжественность будущего Петрополя, чье камнецветное «облачение» еще ждало своего часу, таясь до поры  в недрах этой на диво богатой сокровищами земли.      
И он никаких денег потом не пожалеет, чтоб закупить самые совершен-ные иноземные машины для резки, шлифовки и полировки прекрасного мрамора, белого – в том числе, не уступавшего лучшему в Европе каррарскому – из Италии. Мелкозернистый полевской мрамор вскоре зарекомендовал себя отменным материалом для ваяния бюстов и скульптур монархов и иного рода знаменитостей. И уже после Турчанинова, при прорытии в 1818 году канала из Северского до Чусовой, землекопы наткнулись на новую «жилу» белоснежного и голубого (от присутствия ионов водорода) мрамора, вызвавшего восхищение отечественных и зарубежных знатоков.
- О бель марморе! Каких мест сей камень? Полевская ломка? Места знатные, - по-итальянски нараспев рассуждал, увлеченно ударясь в патетику, экспансивный «оберъ архитекторъ графъ де Растреллий» (его автограф в документах той поры). – Превосходнейший колером и оттенками рифейской мармор, сеньоры, весьма отлично украсит лицо русского Версаля, каковым, по воле императрицы, должно стать Сарское село. Однако употреблять «рифейца» надобно с экономией и на особливо приметных местах, сообразуясь с «мелодией» соседствующих красок, дабы усилить пригожесть общей картины.
Группа художников – оформителей почтительно внимала каждому слову придворного зодчего. Растрелли придирчиво вертел в руках образчики присланного отовсюду камня, раскладывая их перед собою наподобие картежного пасьянса, бормоча что-то себе под нос. Таковым забавным способом гениальный маэстро компоновал гармонические созвучия некой цвето-музыкальной «пиесы в камне», причудливо складывавшейся и «звучавшей» в его воображении. Результатом этой «ворожбы» являлись изысканнейшие варианты декоративной отделки интерьеров и фасадов зданий. По его рисункам помощники осуществляли переделку и перестройку воздвигнутого ранее домово – паркового ансамбля Большого Царскосельского дворца.
Знаменитый итальянец проявлял особую склонность к уральскому мра-мору белых, черных, серых и голубых тонов, используя его для отделки перил, лестниц, полов, каминов, столешниц, при изготовлении декоративных ваз, бюстов, изваяний. Подряды с реестрами архитектурных деталей требуемых колеров присылались на камнерезные фабрики Екатеринбурга и Северского, работавшие с полной загрузкой благодаря машине по распиливанию камня, детищу механика Никиты Бахорева.
Среди множества строений, где использовался полевской и северский мрамор, - Катальная горка, Грот и «Сибирская галерея» в Царском селе, дворец А. Ринальди, дом А.Д. Ланского (часть Главного штаба), Михайловский замок и венец творческого гения Растрелли, так называемый «четвертый Зимний двор» (ныне Г
осударственный Эрмитаж) в Санкт – Петербурге, ставший величествен-ным архитектурным образцом и своеобразным камертоном для последующей застройки Северной Пальмиры.
А.Ф. Турчанинов с помощью мастеровых Северской камнерезной фаб-рики стремился особо порадеть с заказами, предназначенными для лепоты-пригожести дворцов дочери Петра Великого, отличившей его званием титулярного советника и Полевскими заводами. Не забывал он при этом угодить и «сильным» вельможам, покровительствовавшим ему, мраморными «подношениями» для возводимых в обеих столицах особняков.
С болезнью и смертью Елизаветы Петровны ослабел строительно-архитектурный ажиотаж, упал спрос на мрамор, десятки опытных обработчиков камня остались не у дел. Пользуясь этим обстоятельством, Алексей Федорович переманил к себе лучших гранильщиков и камнерезов из Екатеринбурга.
В начале царствования Екатерины II вся добыча и обработка самоцвет-ных и поделочных камней сосредоточилась в руках И.И. Бецкого, президента Академии художеств и главы «Комиссии от строений домов и садов». Страст-ный любитель камня, обладатель огромной коллекции минералов, он прослыл строжайшим руководителем вверенной ему отрасли. Присланная им Экспеди-ция прииску камней развернула на Урале повсеместно их разыскание, привле-кая к этой авральной кампании население, занятое на летних работах. Экспеди-ция с чрезвычайными полномочиями являлась, по сути, практическим следст-вием задуманного и разработанного М.В. Ломоносовым в 1764 году грандиоз-ного труда под названием «Известие о сочиняемой Российской минералогии», имевшего целью составить «описание руд и других минералов, находящихся на всех российских заводах… и приметы рудным местам для прииску, много точнее, нежели поныне известны» (Б.В. Павловский «Камнерезное искусство Урала», Свердловск, 1953 год, стр.16).
Полевской заводовладелец откликнулся на это государственное меро-приятие присылкой Ломоносову солидной коллекции поделочных камней и самоцветов для минералогического музея. В это же время он утрачивает Северскую камнерезную фабрику, включенную в 1765 году в состав Екатеринбургской гранильной и камнерезной фабрики. 10 августа 1765 года Сенат обязал его вернуть в Екатеринбург «перехваченных» специалистов камнерезов в обмен на простых рабочих. Немалая докука его с мраморными подрядами на этом завершилась, что было явно на пользу медно–железным «занятиям». Впрочем, за шесть лет владения Северской камнерезной фабрикой Турчанинов «спроворился» заготовить впрок строительные детали из лучших сортов мрамора для будущего особняка в Сысерти, других своих домов и дворцов в Соликамской, Екатеринбурге, Полевском, иных местах проживания.
Удалось оградить ему от строгих глаз и от изъятий И.И. Бецкого свою приватную утеху и отраду – гранильную фабрику в Сысерти, с артелью искус-нейших мастеровых, коим по навыкам и сноровке было изысканнейшее юве-лирное украшение сработать, бюст из мрамора изваять, камин или стол, дос-тойный аристократического салона, собрать.
…В якорной будущего владельца заинтересовало изготовление важней-шей детали оснастки российского флота. Для якорей готовилась в малой пла-вильной печи – вагранке, под присмотром пробиреров, особая сталь, или уклад, из углеродистого железа, при закалке получающего большую упругость и твердость.
- Изволите видеть, господин, не ведаю вашего чина – звания, пред-мет сей, состоит из веретена с кольцом и пятки, с коей сносим, свариваем, значитца, два рога с зацепными лапами на концах, - представлял гостю важнецкое мореходное средство шустрый уставщик Захарий Матвеев. – Это главный, становой зацеп, коим за дно морское корабель держитца, а бывают оные и о четырех лапах. Всякому военному судну потребно аж пять якорев: два по праваму и два по леваму борту, пятой – швартовой, для причаливанья к бережку.
Алексей Федорович поблагодарил старшого за столь обстоятельные разъяснения, отметив про себя, что и здесь, в якорной, многое обветшало и требует замены.
Расположившаяся рядом кузница встретила его веселым перестуком – перезвоном молотков. Мастера с перехваченными ремешком кудрями, словно всем на завидки, поигрывали своей молодецкой упругой силой, сноровисто обращаясь с раскаленным железом. Управитель подвел его к ларю с готовыми, еще теплыми подковами.
- Лошадушки мно-о-гия с энтой нашей обуткой по земле бегают, - нараспев похвалялся Клямин, бренча парой подков. – Персияне, к примеру, индиане, соседи ихния, и сарацины тож не нахвалятся северским изделием, потому как железо наше мяхкое, волчеца (вольфрама) в ем избыток и других пользительных присадок; десять перековок выдерживат, это понимать надоть. Ни холода их не берут, ни камни не страшны имя, искры тольки из-под копыт хлещутца.
Управитель уже не казался гостю излишне мешковатым и малорассуди-тельным, видно было, что тот немало знал и повидал, служа при железодела-тельном ремесле. Они расстались почти довольные первым знакомством, и соликамцы через южные ворота крепости направились в сторону Полевского завода. Впереди ждала их загадочная Гумешевская гора, к коей у Турчанинова давно разгорелся особый интерес, подогретый баснословными россказнями местных старожилов. Потому – то, в бытность свою прошлой осенью на заводе в Сысерти, он наказал сопровождавшим его мастерам – рудознатцам остаться на месте и по зимнику через болота перебраться на Гумешки – для обстоятельного и «доточливаго» распознавания тамошних запасов медной руды.
По выезде из крепости на первой версте опасливый кучер Фрол остано-вил повозку возле трех кудлатых мужиков.
- Напрямки, браты, в рудник Гуменной? – спросил он о чем – то споривших бесшабашных аборигенов, вовсе не ожидая подвоха с их стороны.
Мужики, замолкнув и обалдело уставившись на путников, дружно рас-смеялись, разинув волосатые рты с белыми, как сахар, зубами. Путники озада-ченно взирали на весельчаков.
- Напрямки, спрошаешь? Ха-ха-ха! Ну, погоняло, так-то под руку слово твое угодило, дивно инда нам сталось, - уже откровенно ржала троица. – Хочешь занятную байку об энтом самом слове послушать? И ты, барин, не побрезгай бауткой нашей.
- Валяйте, - усмехнулся слегка заинтригованный Турчанинов.
- Ночью, понимашь, мужик один беспокойнай в избе на полатях за-возился, бессонницей, значитца, маялся, - начал самый бойкий из проклажаю-щейся  компании, сверкнув глазами на двух своих сотоварищей и тем давая понять, чтоб не мешали ему «под руку». - Потом этта от досады к бабе своей давай как-тось мудрено прилаживатца, да задел ногой ненароком квашню, што внизу на лавке доспевала. Перевернул кадку, и все тое тесто по полу поползло. Ну, сам понимашь, беспокойство, содом, ругань в дому, пока лучину зажигали. Баба едва опару прибрала, утром долго потом выскребала пол. Знамо, несуразина одна вышла. А сынок ихняй, взрослай уж, в некрута иттить пора ему подошла, хлебает энта гольную тюрю с квасом да и приговариват, мать когды в сенцы, конешно, вышла.
- Напрямки, батя, ели бы мы счас с табою блинки, а наискосок зате-ялся – хлебай – ка таперя квасок.
- Ну отец – то с тех слов ровно девка краской залился, не знал, куды глаза подевать от укора сыновнево. Хотел было возжой охальника проучить, да рука как-то не поднялась. Так и проглотил родитель натощак тот «блин».   
- А дорога на Гумешки наши в энту сторону и все прямиком, не свертайтя тольки никуды, - подхватил разговор долговязый его сотоварищ. – За горушкай тоя да за болотцем рудник вам сам себя и покажет. Тольки грязно тамо-ка шибко, не прогрузнитя игде ненароком.
Путники посмеялись от души и тронулись вперед. Алексей Федорыч бывал здесь дважды, но оба приезда пришлись на зимнее время, когда все во-круг было белым – бело, и только вороха рыхлой красно – бурой, голубоватой и охряной глины, вытаскиваемой непрерывно из недр, свидетельствовали о большом горнорудничном действии. Сейчас же, среди невысоких  гор и в окружении болот, рудник представал перед ними в виде ровного, немного возвышенного места (будто темя, выстриженное на огромной голове подземного исполина, подумалось путникам), изрытого тут и там дудками, шахтами, колодцами, вокруг коих гомозились люди. Лошади месили рыжую кашу, ходя по кругу и вращая ворота насосов, полуголые работные подтягивали валками грузные бадьи с рудой  на поверхность, которая тут же на носилках доставлялась к месту сортировки. И самозабвенный муравейник, и пирамидострой египетский, и вавилонское столпотворение, - все разом напоминало это напряглое коловращение «в труд избранного народа», добывающего в поте лица земные блага.
Евтифей Орлов и другие помощники Турчанинова, заробев пред вязки-ми нагромождениями глины, остались на сухой обочине, но Алексей Федорыч, подвязав под коленами взятые из дома болотные сапоги, смело пошагал по месиву, вслед за уставщиком и надзирателем, к главным шахтам; слазил с ними в одну, в другую, молодцевато отряхнулся и погрозил издали пальцем трусоватым своим спутникам, ибо не терпел робких людей, чуждых кипучему и отчаянному заводскому и горному делу.
- Руды тута богатущой медной, Лексей Федорыч, несчислима сила – залежь обретаетца! – наперебой хвалились, светясь праздничными лицами, бывалые ходатаи и знатоки сокровенной начинки земного нутра, оставленные Турчаниновым на зиму для обследования Гумешек. – Достанет добра энтаво вволю и тебе, и детям – внукам твоим, ежели тож выберут поприще по завоц-кой хлопотной части. Тольки кисла руда больно, известново камня (извести) надоть буде много класть с ей в плавильни.
Сейчас они все после парной баньки собрались тесной и дружной арте-лью за столом со штофом зелена вина посередке, наперебой и запросто делясь со щедрым на угощение и приветливость хозяином впечатлениями о своем долгом зимнем «сидении» в Полевском заводе.
- Главное тута веть, понимашь, Федорыч, семья, робяты да женки далече оставлены, - высказывал общее наболевшее Пахом Шкворнев, лучась крутой тоскою в повлажневших глазах. – А што тама в шахты – колодцы при-ходилась нырять без счета, да все по скрипущим, шатким лесенкам, да в глыбь до 20 сажон, словно кротам безглазыим, пробиратца по штольнам, спускам, поперешным ходам, што глины тоя цопкой на руках, ногах, одеже своей довелось повыскребать, што грубостей от тутошняво люда натерпетца, - так то как бы и не в счет уже. Обычное дело по нашей труждающайся житухе.
- Да, слухай сюды, барин, в руде тутошней гораздо много медянки, сиречь медной зеленухи, в камне, на изломах быват столь баска и пригожа – страсть, - вступил в беседу захмелевший огненно – рыжий Харлампий Лядов. – Понимашь, кака здеся штука, плешь – гумешку энту рудную подпирает снизу, из глуби, как бы крестовина некая: с юга на север продольной мраморной пояс, Уралом ево тута прозвали, частью с камнем известным, а поперек ево лежит плитой дикой камень гранит. Посередке креста, значитца, рудная выемка агромадная, и везде тамока – пустые пещеры, погреба, водою вымытыя, в их и медянки тоя многа понарастало.
- Руда прямо здеся, копни земельку заступом, и нате вам! – добавил третий «горный профессор», Иван Толстов. – Гнездами в глине обретаетца, многа ее в глыбь уходит, коренная тама залежь хоронитца, шахты, штрека, по-перешины рыть потребно, подпорок из лесин туды многа надобе.
При упоминании о преизбытке в руде медной зелени (малахита) Турча-нинов хмыкнул неопределенно и нащупал рукой ладанку на груди, в коей был зашит штуфец в виде сердечка из нежно – изумрудной зелени, добытой в медистых песчаниках близ Ирень – реки. Покойная Федосеюшка еще в молодости, при живом отце, поднесла ему этот оберег – талисман, сохраняющий от болезней и козней недругов. Дома, в Соли Камской, была у него и малая чаша из этого дивноузорного камня, помогающего, по поверьям, понимать язык животных. Одно радовало – присутствие медной зелени в руде сулило высокий процент выхода чистовой меди после плавок.
- Премного благодарен вам, мастера – старатели, за столь ревностное усердие, - поднялся из-за стола Алексей Федорыч, глядя на поздний час. – Ясно и весьма наглядно обрисовали мне рудное поле, на нево я великие упования в будущности имею. За труды же свои не будете оставлены мною без должной награды.
Благодушные и веселые, разомлев от вина и лакомой еды, рудознатцы потянулись на ночлег, радуясь скорому возвращению к родным очагам.
Турчанинов же с помощниками отправился рано поутру в Полевской завод. Еще на подъезде к северным воротам крепости седоков повозки охватили неясные чувства беспокойства и легкой растерянности – наподобие тех, какие испытывает человек, оказавшийся посреди котловины. Алексей Федорович, не новичок в этих краях, поведал спутникам, что местность, где располагается сей завод, напоминает огромное блюдо с воронкообразным дном и долгими пологими краями, окаймленными невысокими горами. Вот и томно бывает приезжему попервах, пока не пообвыкнется на дне оной ендовищи. Местные обыватели давно называют себя «насельниками ямы».
За стенами крепости, направо у реки, коптили бирюзовую синь небес приземистая домна и шесть конусовидных медеплавильных печей под деревянным полуобгоревшим навесом. Возле них возились полуголые работные люди с подручным инструментом и коробами в жилистых руках, защищенных от жара толстыми кожаными рукавицами. Вокруг фабрик – пыль, смрад, захламленность, и на всем отпечаток «непременнообязанной» колготни и стойкого беспорядка. Знакомая картина бездушно – служилого казенного хозяйничания «из – под палки», нагоняющая на заезжего человека скукотищу и  стремление поскорее убраться восвояси.
Да не праздным наблюдаталем пребывал здесь Турчанинов, фабрикант и рачительный эконом по призванию, закалившийся во множестве неурядиц и неладов со своим Троицким медеплавильным заводом и посудной мануфакту-рой. Он давно учуял своим тонким нюхом, что за «живая вода»  потребна, дабы изменить сие безрадостно – подъяремное копошение, а сонливый полуразвал во всем чтоб обернулся деловито – озорной и напористой созидательной поступью артельного азарта, с расторопным и рачительным проворством мастерового и работного люда.
Имея трезвый, расчетливый ум образованного, властно–распорядительного Хозяина, Алексей Федорович изрядно изучил потайные пружины и рычаги, что одни только способны были бы привести в бойко–целеустремленное движение эту заданную, под страхом битья и голода, постылую урочную возню,  наблюдавшуюся вокруг. Мудрость «Евангелия» и «Домостроя», воспитание в добропорядочной и набожной семье Турчаниновых смладу убедили его в том, что только принцип семейного согласия, под опекой строгого и справедливого отца, где каждому отведено свое место, с безобидным поощрением по заслугам, способен пробудить у фабричной артели стремление к соревновательному азарту, когда каждый горит желанием стать лучшим «художником» своего ремесла. Ему, словно искусному механику-наставнику, как раз и предстояло в ближайшее время переналадить движитель этого вялотекущего фабричного действия, дабы раскрутить карусель неиссякаемого общеприбыльного азарта. 
И не только кондиции грозной Берг – коллегии и Берг – регламент не менее сурового Правительствующего Сената побуждали его резко изменить обстановку и «усилить полезность заводского действия» на зело убыточных для казны предприятиях. Давно и неотступно грезя этим благодатным, привольным и обильным на лесные и рудные припасы Полевским краем, он, бывший «иркутский купец», рвался употребить свои способности и доказать всем, что сможет «сильной рукой» обладая мудрым знанием природы русского человека, привести отданные ему заводы в лучший и завидный для других фабричных владетелей вид и прибыльное состояние.
- Хлеб да соль, православные! Как живете – можете? – с простецкой приветливостью обратился Турчанинов в обеденный час к артели огневых ра-ботных, расположившейся на берегу, под раскидистой березой вокруг котла с ухой.
- Под Богом да с молитвою перемогаемся, доброй барин, - ответил скороговоркою за всех дюжий кудлатый горновой. - Садись сюды, коли нас, да снеди нашей не брезгаешь.
- Благодарствую, мужички, за приглашенье, - кивнул заводчик, - подкрепился давеча.
Задерживая ложки у рта, рабочие тягучими взглядами из-под красных век изучала незнакомца с ног до головы. Перед каждым на тряпице меж ног лежали ломти ржаного хлеба, вареные яйца и охапка лесной черемши, неиз-менная «заедка» у жителей этих мест, прозванных «чесношниками» за тяжелый дух изо рта.
- А ты кто будешь? Часом, не ис канциляри главных заводов, што в самом Катеринбурхе обретаетца?
- Нет, братцы огневщики, я проездом из Соли Камской, смотрю, ка-ково тута чугун да медь выплавлют, для своих нужд мне то потребно знать.
Тут среди едоков зашелестел тревожный шепоток, прерываемый возгласами отрицания или утверждения некой трудно разгадываемой загвоздки.
- Дак веть ты, барин, новым владетелем будешь, ис казны нас, бают, выкупаешь, - не выдержал словоохотливый дюжий горновой. – Извиняй, што не признали сразу, мы со всеми так-то привыкши запросто…
Компания побросала ложки и с полуоткрытыми ртами, распахнув глаза, уставилась на гостя, словно самого Полоза пред собою узрела, баснословного Змея – Горыныча из народных небывальщин, зорко стерегущего клады золота и дорогих каменьев, встреча с коим чревата злой лихоманкой и смертной сухоткой. Работа под «патрикулярным хозяином» их и привлекала, и страшила. От перебежчиков с частных заводов полевчане наслышались о завидных заработках вкупе с грубым обращением и жестоким «драньем» за малейшую провинность. Так что не приведи Бог им «собного» владетеля, грозного да немилосердного! Лучше уж волочься по – старинке, как оно есть «под казной».
- Вполне статочное дело, - не стал отпираться Алексей Федорыч. – Вот и знакомлюсь с тутошними порядками. Чтоб впросак не угодить, когда вдруг да стану заводосодержателем здешним.
- Ну и как оно, поглянулось ай нет? – сдавленно пробормотал дюжий говорун.
- Все б ничего, мужички, да бестолочи преизбыток. Везде тут, вижу, лафа непорядкам и запущенности, - ответствовал раздумчиво Турчанинов.
- Авось, православные, вместе и с Божьей помощью поправим дело.
 Ввиду возникшей натянутости и даже невозможности дальнейшей про-стой беседы заводчик наскоро попрощался с артелью и через мостки вдоль плотины отправился на горную сторону, к дому управителя. В отведенной ему светелке Алексей Федорыч вместе со своим сметливым зодчим Никитой Сахаровым, привезенным из Соли Камской, принялся обсуждать чертежи нескольких строений в Полевской крепости, долженствующих быть готовыми к началу вступления его в заводовладельческую обязанность.
- Особо присматривай, Никитушко, как станете устраивать подклеть и нижнее жило моих летних хором, - водил он коротким толстым перстом по рисованному плану. – Вот тута, в подвале (да камню сюда смотри, не жалей!), в энтом самом месте, две плавиленные печки потребно поставить: малый тигелек да среднюю плавильню с добрым горном. Мне оне край будут надобны для пробных проплавок разных руд, кои в сих местах еще отыщются. Сам энтим делом весьма склонен бываю для проб занятся, по Троицкому заводу да фабрике посудной привычен. Ну, а наверху, на чистой половине, в горницах, да и в сенях, все делай, как и уговорено меж нами поначалу.
Хозяин недаром столь дотошно пекся о подклетной части летней своей резиденции. До указа Екатерины II о свободном промысле дорогих металлов «владельцам в собственную их пользу», прежде принадлежавших короне, в подвалах своих особняков в Полевском и Сысерти он тайно, в тесном кругу особо доверенных «алхимиков», выплавлял золотишко и серебрецо из «при-стойных» для сего занятия руд, чувствуя озноб в «крыльцах», ибо таковое «занятие» квалифицировалось как государственное преступление.
Для иллюстрации намечавшегося в тех краях будущего «клондайка» приведем дело рудокопщика Василия Елфимова о разрабатывании им «золотого прииска»…в огороде возле собственного дома.
Дознание незадачливого «старателя» происходило в главной конторе 20 июля 1759. Перед въедливыми следователями, старшими служителями отсутствовавшего в ту пору заводовладельца, предстал рудокопщик Василий Елфимов, сутуловатый, лысый, граблерукий мужик 48 лет. По его словам, 21-й год работает он в Сысерти, с мастеровыми и работными людьми в партикулярное к Турчанинову владение отдан 9 мая 1759 года. По левую сторону "в берегу реки, близ своего дома, в огороде к угору", приискал камешек, который оказывается по признаку на золотую руду похож. Разрабатывал в земле на пол- аршина, а что не объявил Турчанинову и его поверенному в главной конторе, то «учинил оное по простоте своей и, сказал сущую правду, ничего не утаил». По его прошению к показаниям руку приложил копиист Михайло Сонин.
Допрошенные следом свидетели: Тарас Поздеев и Василий Варонин - показали, что «рудокопщик 10 мая сего года, то есть на завтре Николина дня, у себя в дому нам камешек небольшой казал, а какой доброты содержит и где он нашел, не сказал, а взял к себе обратно, и кому оной объявит ли нет, того не знаем».
Молотовой мастер Петр Заложной добавил, что «сей рудокоп ему тоже в июне месяце, число не помнит, показывал камешек, а какой, того не знаю точно; оной Елфим сказывал, что якобы он золотой руды, а где нашел и кому объявил или нет, не знаю». За Петра Заложного Андрей Казанцов, копиист, руку приложил (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, листы 388,389).
И вот финал этой истории: 20 октября 1759 года екатеринбургский «зо-лота и серебра промывальщик Остафей Пармин объявил, что, по заявлению бежавшего с Полевского, господина Турчанинова, заводу и объявившегося в Екатеринбурге, в горной канцелярии, рудокопщика Василея Елфимова, золотые прииски при здешнем, сысерском заводе, показание его, Елфимова: разрабатывал по годному (благоприятному по времени) обыкновению, и ис тех добытых приисков каменье чрез промывку пробованы; по пробе ничего, кроме пустого камня, не явилось» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л. 285).
Дабы не навлечь суровую кару властей, Турчанинов «по - домашнему», к обоюдовыгодному согласию, сохраняя все в тайне, старался поладить с на-шедшими самородки или золотосодержащую руду. Строптивцы же заслуживали самого сурового обращения, их ловили на дороге при попытке передать «клад» или сведения о нем в казенные учреждения губернии, секли нещадно, сажали на цепь. Все – в духе того времени.
Один из авторов упоминавшейся ранее книги «Полевской край», Л.М. Сонин, в очерке «Турчаниновы»  пишет о сокрытии заводчиком золота в его даче. «Нашел же золото, - сообщает он, - возле Сысертского завода посадский человек Иван Васильевич Кожевников и заявил, как положено, в Екатеринбургскую золотых производств экспедицию. Турчанинов сделал так, что посланная оттуда команда (видимо, ослепленная его деньгами) ничего не нашла, а заявитель был закован в колодки. Усердный тюремщик поручик Федоров избил его, приговаривая: мол, по заводам не ходи, чужих руд не разыскивай! И хотя важный государственный чиновник Мусин – Пушкин вскоре удостоверился в правоте Кожевникова и повелел отпустить его, ничего в ситуации с золотом не изменилось. Чтобы покончить вообще со всякими обследованиями, Турчанинов велел на месте находки построить дом и тем укрыл все следы. И этот случай на его землях был не единственным» (Указ. сборник, стр. 125-126).
…Летнюю резиденцию и дом для прислуги решено было возвести меж плотиной и строившейся церковью во имя святых апостолов Петра и Павла, где уже стоял домик священника. Однажды, в один из первых дней своего пребывания в Полевском заводе, Алексей Федорыч встретил в окошке поповского дома ласково – застенчивый взгляд прелестной девушки. Вдовец, истосковавшийся в одиночестве после смерти супруги, не смог отвести ищущих женского участия глаз от окна с милым видением. Девица зарумянилась, отвернулась, но через мгновение вновь с храбрым любопытством посмотрела на мрачноватого пожилого господина. Счастливый миг этот решил судьбу нашего неуемного героя. Он был покорен мимолетной встречей, и в очерствевшей уже душе его, ожесточившейся беспрерывной борьбою за право исполнить свое земное предназначение, вновь, как в юности, запели соловьи и зацвели розы. Желанную фею его вновь обретенного, долгого семейного счастья звали Филанцетой.

*  *  *
 
После осмотра будущих своих заводов он терпеливо устранял нелады на Троицком заводе, а вторую половину 1758 года провел в Санкт-Петербурге, где настойчиво и уверенно продвигал решение своего дела в Берг – коллегии и Высокоправительствующем Сенате, часто встречался с вечно занятым и ставшим еще более важным П.И. Шуваловым, дарил значительным персонам неизменно восхищавшие всех сервизы, а с чиновниками – пролазами и подручная деньга шла в ход. В конце декабря, перед празднованием Рождества Христова, набольший начальник в сенатской канцелярии честью своею заверил заводчика, что последние его владельческие бумаги будут непременно подписаны к началу нового года.
Вконец утомившийся хождениями по присутственным местам, он в первые дни Святок, после всенощной в Троицком соборе, поблагодарив приятеля- купца за долгий постой, бросился в сани под меховую полость и кликнул кучеру гнать тройку ретивых «калмыков» к родным пенатам. Отныне трепетное, недреманное вместилище его хозяйских забот будет непрестанно раздваиваться меж соликамскими владениями и Полевскими заводами, что сулило пожизненный "беспредел" кочевой, «челночной» его планиде. И все же хлопоты по Прикамью явно мельчами в сравнении с важнейшими делами его в Екатеринбуржье, где в наступившем 1759 году, перед великим постом, объявлено было о его бракосочетании с юной (на 39 лет младше его!) поповной Филанцетой Стефановной, которая подарит ему вторую молодость, много детей и свежих сил для возрождения и расцвета вверенных ему железоделательных и медеплавильных заводов.
На первой седмице февраля в сысертской конторе бодрый хозяин – мо-лодожен был встречен почтительными напутствиями и пожеланиями нарядно одетых служителей, преподнесших ему поздравительный адрес и забавный презент в виде двух целующихся серебряных голубков на подставке из медянки (малахита). Когда стихли радостные возгласы и Алексей Федорыч скрылся у себя в кабинете, к нему, вежливо постучав, вошел предупредительный и во всем преданный Евтифей Орлов и положил на стол важную бумагу, только что доставленную нарочным из канцелярии Главного заводов правления. Вскрыв конверт, Турчанинов увидел в нем разъяснения к указам Высокоправительствующего Сената и Берг – коллегии об отдаче ему Полевских и Сысертского заводов. Предваряющий раздел документа сильно охлаждал его решимость привести заводы в процветающий вид самим смыслом фразы: «…в казенном содержании находящиеся Сысерской, Полевския заводы на нынешний 1759 и будущие 1760,1761 года…велено отдать вам в партикулярное содержание с находящимися на их мастеровыми и работными людьми, фабриками и со всеми принадлежащими…».
Означало это всего лишь передачу их в трехлетнюю аренду. Встрево-женный Турчанинов вскоре встретился с П.И. Шуваловым и сильно погоревал пред ним по сему обескураживающему поводу, не забыв, впрочем, преподнести графу и, через его руки, императрице несколько драгоценных каменьев, найденных на полевской земле. Всесильный покровитель повернул дело так, что временное владение заводами было переиначено как «наследственная посессия», а заодно Алексею Федоровичу, единственному в империи, было даровано право иметь собственную гранильную фабрику.
Далее в указе следовали пункты: вещи и припасы по казенным ведомо-стям (первоочередно) заготовлять также; делаемые при заводах (припасы) ис-править и приготовить по своему рассмотрению; ближние к заводам леса «для углежжения и других надобностей» употреблять бережливо; крестьян ближних сел, по рекомендации канцелярии, «велено определять к перевоске с рудников на заводы железных руд; буде они к той перевоске руды действительно не употреблены, то их нарядить к перевоске на оной сысерской завод и поправления плотинных готовых лесных припасов…»
Привлечение крестьян для производственных нужд (до их приписки к заводам)  на добровольных началах вырастало в самую острую проблему не-хватки рабочих рук, и Алексей Федорыч несколько раз заново перечитывал этот пункт, пытаясь отыскать самые верные пути для ее решения. Из предписания явствовало, что перевозка с Северского и Сысертского заводов на пристани железа и других припасов ниже плакатной (подушной подати) платы отдана подрядчику Петрову, и это обстоятельство значительно облегчало круг забот Турчанинова. Однако перевозку железа с Каменского завода на пристань, а также самые тяжелые и затратные работы, как – то: заготовку руды, древесного угля, других припасов и их доставку в заводы он обязан был сам организовать. Предписание заканчивалось напоминанием, что контроль за привлечением крестьян к работам осуществляет в Екатеринбурге «судных, земских и всяких дел кантора. Указ послан февраля 5 дня 1759 года» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.22,22об.).
Рядом на столе взывало о внимании к себе тревожное доношение, со-держание коего еще более остудило его новобрачное благодушие. Бумага была подана в заводскую контору от «бываго ундер шихт мейстера Федора Коноушина и служителя его Михайла Дреанина».
«Сего 1759 году генваря 24 числа … по наказу велено следовать побли-зости здешняго завода в слободы, села и деревни для покупки про полевской и здешний заводы овса, сколько найтить возможно, от 3 до 6 копеек пуд, и нахождения охотников к перевоске с Полевскаго на здешний завод руды медной. Чего ради дано на ту денег пятдесят рублев и для записки того всего книга зашнурована и с печатью. И по оному наказу мы в следующие места ездили, а именно: Арамильскую, Белоярскую, Калиновскую, Навопышминскую, Камышловскую, Катавскую, Каменскую, Багарякскую…слободы и в села и деревни, точие (только) охотников в тех местах никого не отыскали. Того ради в сысерской Его благородия господина титулярнаго советника…завоцкой канторе сии денги 50 рублев приняты обратно. И записал в приход февраля 1 дня 1759 года Федор Коноушин» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.19,19об.).
Еще одно «командировочное предписание» - доменному ученику Филипу Тарасову и якорному сторожу Степану Луговому. Адреса назначения – те же, задание – прежнее: «всекрайне стараться изыскивая того, что не пожелает ли кто со здешнего сысерского завода до Уткинской пристани в перевоску железа, також и с полевского на здешний завод руды медной, за перевоску того объявившихся охотников ценой за железо от 15 до 16 копеек за пуд, за руду по 8 рублев с тысячи пуд. И естли кто явится желающие охотники для той перевоски, тоб явились неотменно на здешний завод с подводами…отпуск и прием железа и руды иметь без всякого задержания и за вывоску деньги вощикам давать неудержно. Едучи вам в пути вперед и обратно отнюдь налог (взяток) никому и ни за что не брать и вам со всеми поступать по чистой совести, памятуя при своей должности. Февраля 27 дня 1759 года. Его благородия поверенной Евтифей Орлов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.53,53об.).
Нехватка работных и мастеровых в самих фабриках покрывалась худо-бедно за счет пришлых, переселенцев из центральных губерний, вольнонаем-ных и контрактных, в том числе приписных и крепостных с Троицких заводов. Что особенно удручало Алексея Федоровича, так это дружное и твердое нежелание хлебопашцев окрестных сел и деревень отвлекаться от своих хозяйств на заводские работы, не соблазнявшихся даже значительным увеличением вполне достойной платы за гужевые возки и приготовление угля. «Летучий капитан» бросался к своей дежурной повозке и спешил в канцелярию Главных заводов правления, осаждал Берг – коллегию требованиями о скорейшей приписке крестьян к его заводам. Остававшийся за него Евтифей Орлов старался всеми силами привлечь селян к перевозке фабричных припасов и заготовке угля. Конторский архив за 1759 год полон доношений и рапортов на сей счет. В своих обращениях Орлов прямо – таки заклинает, чтоб селяне возили железную, медную руду, готовый чугун и железо за хорошие деньги (6-7 рублей за 1 тысячу пудов металла), надзорщикам наказывает взяток с них не брать, обид им не чинить и все делать «по совести и справедливости».
Дефицит рабочей силы сквозит и в «репорте горново писаря Федора Елкина февраля 11 дня 1759 года о добытой руде». На Сысертский завод, по его выкладкам, за январь «привезено и отдано» 17908 пудов руды, из них 6311 пудов поступило «со стороны»; в добыче этой руды участвовали 52 местных жителя, в их числе – 27 детей служителей и молотовых работников, мастеров и рудокопщиков (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.28,28об.).
Поиски рудных мест по всем окрестностям ведутся «веерным методом». Среди рапортов об этой важнейшей кампании – доношение бергаура (рудокопа) Федота Быкова: «Понеже…велено мне в обществе с Екатерин бургским купцом Семеном Шелковниковым ехать, по показанию оного, для осмотру рудного прииска медной руды и насколько возможно добыть и объявить в реченную (заводскую) кантору…Прииск медной руды осмотрел, которой от здешняво завода состоит например в 17 верстах близ реки Багаряку, по левою сторону в небольшем угоре…шириной сверху одна с половиной саженей, вышиной одна сажень два аршина, в которой копи меж плотными камнями оказываетца небольшой признак, и с коего признака мной взято с одново боку тово камня небольшой штуф и мелкой щебнев весом до 12 фунтов, а какая вдале окажетца в том прииске доброта, ныне за зимним временем понять невозможно, а более того прииска в других местах естли какие прииски, того оной Шелковников мне не показал, и об оном…заводской канторе сим почтенно репортую. Генваря …дня 1759 году. По прошению Федота Быкова руку приложил копиист Иван Егоров» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.18,18об.).
…Вояж вдвоем с Филанцетой Стефановной в Соль Камскую для пред-ставления молодой жены тамошнему обществу и для знакомства ее с фамиль-ными заводами и владениями (смущению и робости ее перед местным «бомондом» не было предела, но присутствие рядом солидного, почитаемого всеми супруга помогло ей побороть в себе паническую растерянность) близился к завершению, когда примчавшийся на санях из Сысерти посыльный вручил Алексею Федорычу обширную докладную Орлова, каждый параграф коей требовал незамедлительной резолюции хозяина.
Во-первых, согласно «особо прилагаемому» ордеру канцелярии Главного заводов правления о смене владельца, ликвидируемая «сысерская казеннаго содержания заводская кантора» торопит безотлагательно приступить к приему «материалов и протчего». Встревоженный крайней ответственностью этой работы поверенный взывает к Турчанинову: «если дозволено будет, то не соблаговолите кого в помощь, а одному быть никак не возможно».
Обмакнув гусиное перо в чернила и подумав несколько мгновений, он в правой, чистой графе докладной пишет своей бегущей, угловатой «зигзагописью»: «принимать припасы и материалы и при том приеме быть тебе самому, Бункову и Долганову, и во оном иметь вам прилежное смотрение и чинить в одну записку все по истинной цене, рассматривая каждой вещи доброту прилежную».
Последовавшие ниже резолюции по другим пунктам были также мудры, кратки, исчерпывающе ясны. Что делать, если возникнут затруднения с перевозкой железа с заводов до чусовских пристаней? «Если цена мала – прибавить рубль, два. Где железо в Екатеринбург везти, - потребовать из казны деньги за это». По запросу поверенного о назначении на пристань грамотного караванного и водолива (старшины над судами, ответственного за сохранность грузов и кассы с деньгами) для приемки железа заводчик распорядился: «определить писмоумеющего, которой и принимает, ему и быть водоливом, удоговорить Василья Кадникова, к тому же сплавщика достойнаго (он в водолейях бывал на казенных судах), с ним и договор учинить».
Орлов в заключение спрашивает совета, заготовлять ли провиант по требованию мастеров, работных и служащих при здешнем заводе? Резолюция хозяина: «заготовлять, сколько можно, смотря по исправедения (доказательству правоты заявки)». Речь шла о насущном пропитании тех людей, труды коих могли обеспечить успех смелым планам нового владельца (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.73,74).
В какой же провизии нуждался трудящийся люд на заводах в ту далекую эпоху? Это выясняется из нижеследующего текста доношения в сысертскую заводскую контору.
«От молотовых мастеров Петра Сомова, Ивана Орехова, Емелки Шад-рина, подмастерьев Никиты Орушина, Луки Башкова, якорного Степана Хари-тонова, рудокопщиков Федосея Козмина, Ивана Кычигина,  плотника Михайлы Бунцова, доменного мастера Федора Кузнецова, учеников Филипа Тарасова с товарищи.
Понеже потребно нам погодовое содержание муки ржаной 1226, пше-нишной 945, солоду ржаного 585, итого 2828 пудов, и какой ценой мы тот провиант покупив, в казну вашего благородия…за то деньги заплатили…
С покорностью просим, штоб по требованию нашему написанное число провианта сдесь закупить, а кто сколько какова требовал, тому приобщаем росписи свои даем. Марта 16 дня 1759 года. К сему руку приложили доменной мастер Федор Кузнецов и доменной ученик Филип Тарасов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.79-80об.).
Итак, как издревле повелось и ныне вершится, так и в те года на Руси хлеб был всему голова. А еще чем простолюдины питались, каков «приварок» был, какие разносолы у них на столе появлялись? Кроме толокна, кваса и се-зонных даров леса и рыбной ловли?
Вот выдержки из книги «Материалы для географии и статистики Рос-сии, собранные офицерами Генерального штаба. Пермская губерния, часть II.Х. Мозель, СПб, 1864, стр.531».
«Пища состоит большей частью из ржаного хлеба и овощей, особенно капусты…картофель, редька, лук, репа и свекла…также в большом употребле-нии молочная пища. Мясо вообще употребляется мало, частью по дороговизне (и частью по причине соблюдения всех постов). Соленая рыба часто продается в испорченном виде…Люди, сколько – нибудь позажиточнее, имеют самовары и пьют чай каждый день или только по праздникам, смотря по достатку. Освещение у заводских мастеровых состоит большей частью из сальных свечей, но так как они слишком дороги, то в длинные зимние вечера сидят обыкновенно в потьмах; поэтому в 7 или 8 часов вечера из десяти домов мастеровых бывает освещен едва один. Утром бывает то же самое… лучины же жгут по вечерам весьма немногие».
С приходом партикулярного владетеля строжайший учет всего и вся ставится во главу угла заводской жизни. Архивы сысертской конторы за 1759 год пестрят подробнейшими ведомостями о приходе и расходе руды, флюсов, угля, чугуна, железа, лесных припасов (контроль за рубкой и использованием лесов недреманный, по неоднократным указам самой императрицы, на учете – буквально каждое деревце, лесные пожары – чрезвычайное явление). Железо (в крицах) каменское, сысертское (на учете каждый его фунт) посылается для проковки на Северский завод. С 1 января по 1 февраля проплавлено в сысерт-ской домне 19 682 пуда железной руды. Ведомость за февраль: руды железной из разных рудников доставлено 13 653 пуда, «оная употреблена вся на плавку чугуна в доменную». Подсчет древесного  угля – в коробах, указано, сколько их отправлено в молотовые, в кузницу; присутствуют в графе «приход» и короба угля, «принятаго из казны Ея Императорскаго Величества», то есть заготовленные для прежнего, казенного завода.
Пример скрупулезного учета итогов работы за февраль 1759 года пред-ставляет «Ведомость о выковке, перековке и недоковке железа» в сысертском заводе. Под этим заглавием четко выведено: «по заводским учреждениям (правилам) надлежит выковать в год 54 000 пудов». По сути, перед нами то же, ставшее пресловутым в XX веке, плановое задание, дисциплинирующее и «подстегивающее» фабричную артель в повседневных трудах. Слева перечень фамилий молотовых мастеров: Петр Сомов, Устин Мухлынин, Степан Потос-куев, Иван Орехов…Против каждой на весь разворот широкоформатных стра-ниц – колонки цифр: количество подмастерьев, подсобных работных, выдан-ный чугун и выкованное из криц железо в пудах, трудовые затраты в часах и цены готовой продукции в рублях, много других подробностей, понятных со-временным нормировщикам и сметчикам в горячих цехах.
Главный показатель – скованное железо разных сортов: сходное и не-сходное (нормальное и неудачное), «делное» (рядовое, годное в дело), раско-вочное (перекованное для последующих его переделов), ломь – двойная, трой-ная, то есть металл ломанный, треснувший при ковке его. Этим грешат, судя по цифрам, Семен Лаврин и Никифор Филипов. Графы «перековка», «недоковка», в коей «отличился» Яков Зубрицкий, недоковавший 3 пуда 10 фунтов железа.
Внизу – четкая, размашистая запись «тогдашнего ОТК»: «Вышеписан-ное железо в доброте свидетельствовано, по свидетельству явилось проварное, мяхкое и чистое, и за недоковку железа означенные молотовые мастера в силу заводских учреждениев штрафуютца».
Интересны многостраничные ведомости о размере тогдашних заработ-ков. Плотник Филип Попов, к примеру, при починке в молотовых фабриках за 31 день получил полтора рубля, Михайло Бунцов в разной плотницкой работе за 10 дней заработал 401/4 копейки, Яков Чернов за разломку и навеску молото-вого боевого колеса, навеску водяного колеса (12 дней работы) получил 511/2 копейки. И только плотинный подмастерье Егор Варгашев «при плотинных и плотницких делах» за 31 день получил два рубля (ГАСО, ф. 65, оп.1, ед. хр.2, л.30-40).
Для сравнения: в Москве в 1753 году пуд ржаного хлеба стоил 26 копе-ек, пуд пшеницы 64 копейки, фунт мяса – 1 копейку, пуд солонины – 12 копеек, пуд масла 2 рубля 14 копеек. Фунт чаю (предмет роскоши в то время) стоил 2 рубля. Прислуге за год работы в доме платили 3 рубля. (К. Валишевский «Дочь Петра Великого», стр. 212).
А Турчанинов продолжает настойчиво хлопотать о приписке к заводам крестьян. В одной из жалоб он напоминает о крестьянах, «кои не хотят возить железо до Уткинской пристани». На требование заводчика разобраться с ними канцелярия Главного заводов правления подтверждает, что некоторые крестьяне, приняв железо, не хотят везти его до пристани и воротились обратно на завод. Совет Турчанинову: взять у них прогонные деньги и принудить отвезти указанное железо на пристань.
Но как принуждать, если они согласились на ту гужевую работу добро-вольно, к заводам не приписаны, а контора судных и земских дел фактически не в силах их заставить это делать? Следует дипломатичный, в духе отнюдь не декларативных в эту пору принципов христианского человеколюбия, ответ: «Конечному раззорению этих крестьян канцелярия не отваживается, при двойных перевозках с казенных и партикулярных заводов крестьяне не выдерживают оных нагрузок». Турчанинову, мол, надо знать ситуацию, чтобы не гневаться на этих крестьян, и понимая тяжкое их положение. Ответ из канцелярии помечен 6 апреля 1759 года, подписан коллежским секретарем Алексеем Порецким и копиистом Дмитрием Беляевым (ГАСО, ф. 65, оп.1, ед. хр.2, л. 101).
Отказы крестьян и принуждение их к работам продолжаются. Об этом, в частности, свидетельствует и содержание наказа от 21 сентября молотовому подмастерью Степану Перевалову: «ехать в деревню возле Арамиля и сыскать неявившихся с той слободы крестьян для рубки дров на угольное зжение, и ехать назад на завод, на их, крестьян, коште; в пути обид им не чинить, ни взя-ток, ни пьянства не допускать». Всех крестьян до одного Степан Перевалов сыскал и привез 6 октября в контору, чтобы использовать их по назначению (ГАСО, ф.65, оп.1,ед.хр.2, л.251, 257).
Та же острая проблема накануне нового года волнует поверенного Е. Орлова. Декабря 29 дня 1759 года он дает предписание конюху Федору Лука-нину: «Получа сие, ехать тебе в Арамильскую слободу, и с той слободы села и деревни крестьян для наряду от сысерского заводу на 1759 год на Уткинскую пристань железо возить…и не пожелает ли кто, вольные наемщики, возить и сверх урока на ту же пристань железа из Полевского, из Гумешевского рудника медной руды, и если явятся такие охотники, то бы присылать в здешную кантору. И тебе, Луканин, в пути обид не чинить, взяток не брать, не пьянствовать». (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр.2, л.312).
Здесь же, меж деловыми бумагами, подшита записка с напоминанием поверенному позаботиться о заготовлении съестных припасов на зиму для за-водовладельца, его близких и дворни. Среди этих продуктов – гуси провесные (копчено - вяленые) соленые, десятки пудов соленых окороков да лопаток, со-леной говядины, бараньей лопатки, 25 пудов солонины свиной да 22 пуда го-вяжьей, а также 4 пуда муки пшеничной.
И только весной 1760 года, марта 10 дня, со ссылкой на указ императрицы Елизаветы Петровны, появляется свидетельство о приписке крестьян к заводам А.Ф. Турчанинова. Из Екатеринбургской судных и земских дел конторы в Каменскую заводскую контору Багарякской слободы послан указ об отдаче здешнего дистрикта (административного района) разных острогов (поселений) и слобод крестьян со всем подушным окладом к золотым промыслам и к Полевским и Сысертскому заводам господина  Турчанинова «по сочиненным от здешней канторы ведомостям в самой крайней скорости». Местный багарякский староста Петр Дорогин и выбранные сотники уведомляются, что 270 крестьян их приписаны к золотым промыслам, а 2164 души «мужеска пола» - к Полевским и Сысертскому заводам. «Ведомости, говорится далее в указе, не сочинены из-за краткого времени, потому (крестьян) перекликать по имеющимся во оной слободе ревиским книгам немедленно…2164 души в разные заводские работы исполнение чинить прикащику по его, Турчанинова, повелению и старосте Дорогину, и сотники о том ведать и чинить по сему (императорскому) указу. Марта 22 дня 1760 году. У подлинного подписано тако: Алексей Пешехонов, подканцелярист Иван Лесунов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.437).
Наступает апрель. Близится пора, когда вскроется река – труженица Чу-совая. Управитель «Чюсовской казенной пристани» письменно напоминает владетелю Полевского, Северного и Сысертского заводов о необходимости заблаговременной подвозки и укладки в береговые амбары железа для отправки заказчикам. Надобно «пристойное число конопаченых коломянок (речных судов)  с заготовленными путевыми припасами на них». Во втором своем уведомлении начальник пристани уже требует уточнить «тягость», то есть вес  выкованного на фабриках железа для отправки с караваном по реке. Заводосодержателю это серьезнейший экзамен – с честью выполнить все поставки металла по «казенной ведомости», а также по своим, уже личным обязательствам перед клиентами в близящуюся навигацию (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр.2, л.81,81 об.).
Здесь же (листы 82, 82 об., 83) подшита бумага с прикидками и рассче-тами Е. Орлова об ожидаемой выковке железа в Сысерти и Северском и коли-честве необходимых для этого коломенок. Поверенный советуется с заводчи-ком, как лучше и в срок подготовить и отправить на пристань металл и все не-обходимое для сплава по Чусовой.
Интересно предписание канцелярии Главного заводов правления, полу-ченное Турчаниновым 15 декабря, отправить в Колывано – Воскресенские за-воды (принадлежавшие ранее Акинфию Демидову, затем отобранные в казну) железных припасов. В прилагаемой росписи речь идет о железе разных сортов и прочих припасов, в том числе: железа бурового 8-гранного, 4-гранного в один дюйм, железных припасов: наковален, топоров плотницких, лопаток, молотов боевых к разбивке меди и железа, к ним наковален. К 1 января 1760 года все это должно быть доставлено по зимнему пути в Тюмень, чтобы со вскрытием рек припасы на Алтай были готовы «для отпуску туда на суда водой». Как видим, ассортимент изделий весьма обширен, продукция заводов Турчанинова, включая основную – чугун, железо разных сортов, была необходима везде (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр. 2, л.95-96).
Любопытно, что вначале Турчанинов пытался отказаться от выполнения «алтайского заказа», заявив: «при моих заводах написанных припасов делать никак не возможно, понеже (потому что) по вступлении моем в содержание заводов за многими ветхостями в заводских строениях чинить немалые поправления, к тому ж и фабрик колотушечных не имеется», советует этот заказ «поручить другим партикулярным заводам, где есть колотушечные фабрики». Сетует, что «провоз их (железных припасов) дорого обходится, по 50 копеек за пуд до Тюмени провозу не обязуюсь», но в конце доношения просит контору оставить все заказы, кроме «осмигранного железа» (ГАСО, ф. 65, оп. 1, ед. хр. 2, л. 430, 430 об.).   
Дает о себе знать и Северская камнерезная фабрика, где Алексей Федо-рыч двумя годами ранее был очарован красочной «палитрой» распилов мрамора. С улыбкой читает он прошение распорядителя фабрики Фомы Овчинникова «от 13 майя 1759 года»: «Благородный и высокопочтенный господин титулярный советник! Милостивый государь мой и отец Алексей Федорыч! С помощью Божьей мраморные вещи изготавливаютца благополучно…Не соизволите ли приказать, пока присланные из Екатеринбурга модели не увезены, вылить на сысерцкой домне 6 камнерезных колес зубчатых, шестерен 7, впредь для запасу еще одно колесо для пущения в действие 2 разрезных круга, и выслать повелите. При сысерцком заводе есть дощатые мастера, прошу покорнейше приказать вбить в железные круги ролики (далее идет перечисление, что надобно сделать с оными механическими деталями, инструментом)». Повторяется просьба – сделать точные модели по образцам, присланным из Екатеринбурга. «В меховой фабрике, мол, такие же точно, ибо при северском заводе столяров не имеет-ся». Заканчивалось прошение просьбой «прислать ис канторы гранильнаго ученика на Екатерин бурхскую фабрику, для обучения ево» (ГАСО,  ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.154-155).
В конце года «ундер шихт мейстер» Ф. Овчинников требует от заводо-владельца указания, как поступить с «готовозделанными марморными вещами, кои надо освидетельствовать, и оные склав, на какую пристань отпущать (для отправки их весной в Санкт - Петербург); да и впредь к отпуску готовые вещи кем свидетельствовать… »
Турчанинов собственноручно отвечает ему: «…вами написанные гото-восделанные марморные вещи, как все в готовность исправлены будут, и со-держать в сохранности до прибытия моего, а когда я прибуду на Северской завод, то оные освидетельствую сам, и куда отпущать, на каких подводах; также и впредь готовые к отпуску кем свидетельствовать, в том разсмотрение учинено будет. А присланных колодников, не иное как мной разсудилось, что их к марморной работе употреблять в пробную избу…порутчику, которой за арестантами будет, об отводе особой ему квартиры, того ради показать квартиру, где жил копеист Хрущов, и если пожелает, то ту квартиру и отвесть. Декабря 4 числа 1759 года. Советник Турчанинов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр.2, л.369, 369 об.).
Через год, апреля 7 дня 1760 года, Турчанинов с удовольствием выпра-вит, через горную канцелярию, подорожную (паспорт) «ундер шихт мейстеру Фоме Овчинникову», отпущенному в столицу «для препровождения перевезе-ния с Северского завода на Уткинскую пристань, назначением в Санкт – Петербург, марморных вещей при Петерговской каменнорезной мельнице, на караване Алексея Турчанинова водой на судах…повелено в пути туда и назад препятствий ему не чинить» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л. 434).
Множество копий указов императрицы в конторских архивах свидетельствует о том, что заводчику не позволено было замыкаться в кругу узкопроизводственных дел и забот, и он просто обязан быть в курсе общегосударственных интересов и проблем.
Изначальное купеческое прошлое проснулось в нем при чтении сенат-ского акта касательно нарушений указа Елизаветы Петровны от 1753 г.об уничтожении внутри государства таможни и бывших застав и осмотров, причинявших народу немалые отягощения. По ходу «прописания» пунктов сего документа, раскрепощавшего торговлю, а с ней и экономическое развитие страны, его автор граф П.И. Шувалов не раз призывал к совету Турчанинова, много знавшего и немало претерпевшего в своих торговых операциях от бесчисленных поборов на мытных дворах. К тому ж соликамец превосходно проникнул и в тайны выгоднейшего промысла мытников (сборщиков пошлин), когда тесть его держал на откупах таможенные сборы в вотчинах баронов Строгановых и Пыскорского монастыря. С принятием оного указа расправило плечи и вздохнуло полной грудью российское купечество, преподнесшее в знак благодарности царице бриллиант в 56 каратов.
Поводом для сенатского указа от 2 октября 1759 года стали, в частности, случаи задержания курьеров, перевозивших фрукты для царского двора, вскрытия ящиков, с порчей их содержимого, вымогательств и т.п. «Сенат за ту немалую предерзость, - гласил акт, - приказал поверенным Гаврилову и Пушникову публичное з барабанным боем плетьми нещадное наказание и от того дела отрешить и впредь до таких дел не допускать, чтоб никто таких непорядков чинить не дерзал и неведением не отговаривался, о чем сим и публикует Сенат» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.387, 387об.).
На имя А.Ф. Турчанинова из канцелярии Главного заводов правления также поступает «мемория» с требованием: «о сыску и поимке убеглых разного чина людей…с прописанием их росту, непременных примет», -  для публикования этих сведений в Екатеринбурге. «Их сыскивать везде, а паче в тех местах, откуда они родом, и где сысканы будут, прислать под крепким караулом в здешнюю канцелярию». В приложенной обширной «Росписи беглецам» значится, к примеру, и «Теингинского пехотного полку, 6 роты, солдат Лаврентей Кузнецов, ростом 2 аршина 6 вершков, приметами: лицем смугл, волосы черные, глаза серые, нос продолговат, родины бывал... Кушвинского завода деревни Моинской, из крестьян» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр. 2, л.363, 363 об.).
Явно двояким было отношение Алексея Федорыча к указу о соли, добыча коей началась тогда на озерах Баскунчак и Эльтон, составив тем самым немалую конкуренцию хозяевам солеварен Соликамской, в том числе и Турчанинову, широко торговавшему этим насущным продуктом на Урале и в центральных губерниях России. «Дабы народ в соли недостатка не имел, - говорилось в указе, - вывоз ее из Астрахани и распределение поставить под строгую ответственность губернаторов, воевод и магистратов». Виновных, поднявших цену выше 2 копеек за фунт, велено изобличать и строго наказывать, бить кнутом, с конфискацией имущества. (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр. 2, л.90-93).
Продолжая политику Петра I о недопущении облесения страны, прави-тельство его славной дочери принимало самые радикальные меры по сохране-нию «зеленого золота» империи. Среди них – упразднение заводов и фабрик в радиусе 200 верст вокруг Москвы, закрытие пригородных соляных копей во многих местах страны. Потому пространные указы заводчикам о пресечении пожаров в лесах, на равнине и в полях следуют один за другим,  с требованием вести строжайшее наблюдение и не медля наказывать виновных. Важная противопожарная защита: перед разведением костра обязательно выкапывать под него яму. Каждое  деревце – не учете у лесников, расход лесоматериалов строго нормирован. Результатом рачительной опеки А.Ф. Турчанинова над лесами в своей даче явилась, к примеру, последующая сохранность до XX века прекрасных сосновых боров в Сысертском горном округе. (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр. 2, л.111, 112 об.).
Внимательнейшим образом Алексей Федорыч ознакомился с указом императрицы, отпечатанным в типографии Правительствующего Сената 18 февраля, о том, чтобы «судам, плывущим по Волге в Санкт–Петербург с хлебом, припасами, железом, никаких препятствий не чинить под строгими предупреждениями о каре». Особый пункт касался узлового порта в Твери, где многие суда, перед последним «рывком» к северной столице, оставались на зимовку: «…никаких заторов, непорядку в стоянке и следовании судов там, чтоб не было». Свободная навигация по рекам была единственной возможностью для горнозаводчика поставлять в договорные сроки чугун, железо, медь и «указные», для казны, и по вольным контрактам, и в «заморский отпуск» - иноземным купцам. (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр. 2, л.150, 151).

*  *  *
…Дивясь в зеркале своему пылающему лицу, ставшему весьма схожим с кумачным сарафаном, свободно облегавшим ее полнеющий стан, Филанцета взволнованно вспоминала все откровенные наставления своей родительницы, неописуемо довольной тем исключительным обстоятельством, что доченька ее «рожоная» вот уж пятый месяц ходит «в тягости».
- Ой, девонька, оберегай теперича себя пушше глазу, - ворковала Агафья Ивановна, лучась любящим взглядом. – Што нельзя делать, о том и помыслить не моги, я тебе обо всем таковом наказы потребные дала.
- Да пришли-ко мне девку свою сенную порассудливей, я ей покажу, како пошивать будущему младенчику рубашенки распашные да пеленки, - го-ворила мать приглушенно и уже с явными нотками почтительности, искоса поглядывая с крыльца на господские хоромы, где ее Филюшка (она с крестин самых наотрез отказалась называть мудреное иноземное имя, выбранное по календарю для дочери ее строгим отцом Стефаном Митричем, священником церкви Петра и Павла) является хозяйкой законной и ….барыней.
Попадья, простая, безграмотная женщина, до сих пор не могла поверить, что Филюшка состоит в супругах у самого владельца Полевских заводов, «важнеющево каково – то советника и благородия» Алексея Федорыча Турчанинова, которого она робела и побаивалась.
Влажное дуновение в распахнутые окна остуживало июльскую жару, умиряя взволнованность молодой женщины: то дышал свежестью Полевской пруд с его широкой гладью за близкой плотиной. Ложкой дегтя в этой благодати были смрадные дымы от домны и медных плавилен, наносимые северными ветрами. Успокоившись вполне, хозяйка кликнула экономку Дарью и наказала послать сенную Палашку к матери, велев по возвращении выдать ей тканье, какое той понадобится.
От обеда Филанцета отказалась, только напилась квасу и села к окну с рукоделием, загрустив о муже, уж две седмицы пропадавшем в своей против-ной, на ее ревнивый взгляд, Соликамской, так часто и безжалостно разлучав-шей их. Она уже не робела, как было поначалу, его солидности и важности, разглядев в пожилом муже страстно любящего, заботливого и очень удобного для семейной жизни человека, после своих неукротимых заводских воительств и бесконечных разъездов нуждающегося в женской заботе и домашнем отдохновеньи.
Неожиданно за углом послышался и вскоре затих стук колес подъехав-шей повозки. Хозяйка ахнула, подхватилась со стула и кинулась к другому ок-ну, откуда были видны ворота. По вымощенной дорожке к крыльцу спешил «сам», ее повелитель, провинившийся долгой своей отлучкой, в синей косово-ротке с узорчатым пояском, легкой поддевке нараспашку и пыльных сапогах.
- Принимай, женушка, гостя дальнего, вконец уходившегося и вельми алчущего домашних яств, - весело приветствовал он супругу, поднима-ясь по ступеням
- Чай, не больно ждала старика – летуна, ась? – перешел он на свой обычный шутливый, с занятными прибаутками, разговор, обнимая и целуя прильнувшую к нему Филанцету. – А я в разъездах крепко было закручинился по тебе, ладушка моя, да дело важнецкое держало, рассуропиться не давало. 
- У тебя дела все разные, а я тут страдай одна, - надула она губ-ки.
- Не простой ведь я назад ехал, - переодевшись в боковушке, вернулся он к хлопочущей жене, - аж сотню нашенских, вольнонаемных, кон-трактных да своих две дюжины с Троицких заводов, подсобных и учеников плавильных, уговорил на срока в Гумешках руду копать. Хлопот с имя в дороге было немало. До Кунгура водой, знамо, плыли, а оттель на долгих вез их, десять хлебных телег пришлось нанять, дабы мужичков моих на место доставить. Едва разместились в балаганах и шалашах, добро теплынь на дворе. Да мне б на ту руду еще втрое толикое число работных обратать, однако, где их взять ноне? Худо без приписных, мать, заждалась моя челобитная в Сенате.
Они вдвоем сидели в чистой, без мух, трапезной. Муж, жадно похлебав ботвиньи с луком, огурцами и рыбой, с треском разделил на части и уписал целую курицу, теперь запивал сытный обед изюмным взваром. Жена блаженствовала за столом напротив с ананасом на расписном блюде, доставленным ей «в презент» из Соли Камской.
- Погодь, Филицатушка, разберусь вот только с заводами и со всей энтой пропастью неурядиц, здеся ранжерейки ананасныя да виноградныя заведем, - допивая сладкий взвар, балагурил он, весело наблюдая, как тешилась пахучей заморской усладой женушка, доедавшая последнюю краюху чудного, в крупных шипах, кисло – сладкого плода.
 Сразу после свадьбы они условились, что для простоты и благозвучия он будет кликать ее Филицатой, а слово сие на италийском наречиии означает «счастье».
Отыщется ли кто на свете счастливее пожилого мужчины, почти стари-ка, на склоне лет обретшего отраду семейную в любви и согласии с юной же-ной, к тому ж готовящейся стать матерью его первенца? Истосковавшись за долгую отлучку, он ласкал ее жадно, ненасытно, ощущая прилив необыкновенных сил и обновления всего огрубевшего, заматорелого своего естества. В эти минуты прекрасного инобытия, он уже нимало не сомневался в том, что отомкнет ключом неизменной своей удачливости и представит миру, к вящей пользе государственной, дивные сокровища этого края, зорко оберегаемые баснословной Владычицей Медногорья. Именно ему, бывшему сироте, она откроет свои клады – через любовь его позднюю к простой полевчанке, которую временами он воспринимал как живую представительницу той всемогущей подземной царицы, от чьей благосклонности зависит великий старательский фарт. Знать, недаром в иные молниеподобные мгновения их близости он вдруг различал в чуждо – прелестном, недоступном полному пониманию облике Филицаты черты той величественной и грозной своей таинственностью Владычицы, что стала являться ему во снах лет десять назад.
- - Талан ты мой распрекрасной – шептал он, покрывая поцелуями ее полусонное, пышущее сладким жаром тело, повинующееся его малейшим устремлениям…
На утро в конторе его ждала бумага из канцелярии Главного заводов правления: «По указу Ея Императорскаго Величества, - сторожко вникал Тур-чанинов в смысл предписания, - о недостатке при денежном дворе налицо меди, повелено в поставке оной вспоможение учинить, определено проявить заботу о приумножении в плавке ея на казенных и партикулярных заводах…поскольку может случиться остановка в тиснении монет…поставить сюда немедленно и Сысерской заводской канторе учинить о том по Ея Императорскаго Величества указу. Июля 20 дня 1759 года» (ГАСО, ф.65, оп.1,ед.хр. 2, л.194).
- Много меди сверх урока наистрожайше требуют, Алексей Фе-дорыч, - не сдержался всезнающий Евтифей Орлов, - придется на всех восьми плавильных печах удвоить усердное раченье. Рудново припасу и плавней (шихты) достанет ли?
- Еще три новых медных печки в Полевском прибавятся не нынче - завтра, забыл што ль? – очнулся от раздумий хозяин. – И рудных припасов должно хватить. Вчера я привез с собою аж сто молодцов из Соликамской, едва шалашей хватило для всех на Гумешках. Надобе их в шахтах с вящей пользою распределить, чтоб руды копалось поболе. На сортировку же баб да ребятишек от безделья сговорим, а мужиков всех, кто в силе, вниз, в штольни послать, неколи проклажаться – сама матушка государыня, вишь, не велит.
Они потолковали еще меж собой о кладке каменного корпуса для всех девяти печей в Полевской медеплавильной фабрике, строго наказали призван-ному в контору мастеру Купщикову порадеть о достатке кирпичей для того «амбару», посетовали на задержку присылки по контракту из Саксонии оборудования для новых печей и мехового дутья к ним, а такоже для двух гармахерских и двух малых переплавильных горнов.
Кликнули напоследок кучера и подались на ближние рудники.
Новый хозяин вдохнул свою неуемную душу и в две порядком захи-ревшие «под казной» медеплавильные печи на Сысертском заводе, по недогляду за ними и малости рудных припасов «выдавшие» за весь 1758 год всего 400 пудов меди. Алексей Федорович «перешерстил» всех, кто кормился возле тех едва чадивших горнов, отпустил на все четыре стороны зажиревшего и проворовавшегося плавильного мастера – иностранца Якоба Шульца, поставив на его место расторопного и сообразительного плавильщика Гаврилу Туронтаева. Он повелел без промедления возобновить добычу медной руды возле селений Кадниково, Кашино, у Карасьей горы и близ Сысертского озера.
Подставив разгоряченное лицо свежему ветру, Турчанинов размышлял о причинах, вызвавших строжайший указ о сверхурочных поставках «коло-кольного» металла на Екатеринбургский монетный двор. За всем этим явственно чувствовалась рука Петра Ивановича Шувалова, задумавшего в очередной раз, знамо, с немалой выгодой для себя, переплавку медных денег. Разорительная война с Пруссией опустошила «государев кошель», и пополнить его необходимо было любыми мерами, в том числе и обилием пустозвонной и весьма облегченной медной монеты, наводнение коей всей Руси Великой век назад, при батюшке Петра I - Алексее Михайловиче, вызвало «медный бунт», с кровавыми последствиями при подавлении приступов к царевым хоромам тысячных толп голодавшего народа, разгневанного неимоверно обесценившимися деньгами.
Алексею Федоровичу вспомнилась прошлогодняя предрождественская встреча графом в его роскошном кабинете, располагавшемся в старом деревянном Зимнем дворе на Невском проспекте, неподалеку от покоев сильно расхворавшейся Елизаветы Петровны. Поднявшись из-за стола, погрузневший и постаревший вельможа крепко пожал ему руку, приветствуя соликамского промышленника уже как законного владельца Полевских заводов.
- Помни, Турчанинов, по медной части я полагаюсь на тебя, иначе для чево было покровительствовать безродному проворе. Все, что ни захотел, ты получил, баронам да графьям нос утер. Молодец, люблю пробивных, на своем поставил – и достиг искомого. Не разберусь даже теперя, кто кому услужал: ты мне аль я тебе? Ну да ладно, быть тебе на Урале князем медным, и Бог тебе в помощь! Кликну коли на помощь – предстанешь предо мной, яко лист перед травой.
После той памятной встречи медным печам, как особому государеву делу, он уделял первостепенное внимание. Ночами снилось ему великое множество горнов, полыхающих адскими своими зевами, и он повелевал ими, как ратью Змеев Горынычей, страховидными дрессированными чудищами окружившими хозяина. За медными печами в отдалении стояла и поощрительно улыбалась ему величественная и грозная своей таинственною силою Владычица Медногорья, в загадочных, неуловимых чертах которой бликами проглядывало лицо его Фелицаты…
Жители дремливой Полевской крепости, словно полусонные пчелы в зимнем омшаннике, чуть ли не за преставленье света восприняли суматошную созидательную круговерть и кутерьму лета 1759 года, разворошившую устояв-шуюся десятилетиями жизнь казенного завода и его главного рудника в Гу-мешках. Рядом с чадившими домной и шестью медеплавильными печами ве-лась кладка еще трех плавилен, а заодно и стен кирпичного корпуса для всех девяти печей – вместо деревянного полуобгорелого «амбара». На Гумешках гораздо прибавилось новых дудок, шурфов, колодцев для поиска богатых «гнезд» добавочной руды; толока работного гвалта вокруг была несусветная. Но за всей этой сумятицей зоркий глаз мог разглядеть весьма продуманное и последовательное переустройство и обновление всего заводского производства: явно чувствовалась твердая направляющая рука властного и радетельного хозяина. Представителем оного стал сведущий и строгий управитель, вездесущий "горный порутчик" Петр Вестов.
После основательной разведки самого крупного на Среднем Урале ме-сторождения окисленной меди "хватскими" соликамскими мастерами–рудознатцами в 1758 году на Гумешках было добыто уже 100 тысяч пудов ру-ды, а в 1759 году трудами работных и организаторскими стараниями нового владетеля из недр подземной сокровищницы было извлечено уже более 250 тысяч пудов. Соответственно выплавка меди (колебавшаяся в прошлые годы в мизерных пределах от 250 до 1000 пудов) на полевских и сысертских печах поднялась с 4577 до 10088 пудов 12 фунтов! В последующие годы она стреми-тельно нарастала: 1760 год – 13000, 1761 год – 16000, 1768 год – 25000, достиг-нув в 1783 году, еще при жизни А.Ф. Турчанинова, 29070 пудов 15 фунтов (А.Е. Гузеев «Сысертские горные заводы, их прошлое, настоящее и летопись событий (1702-1896гг.)», Пермь, 1896, стр.16).
Только из руды Гумешек в конце XVIII века ежегодно выплавляли 450-480 тонн высококачественной меди. За весь же период в сорок лет, с 1759 по 1797 годы, на Полевском заводе было проплавлено 243605 тонн медной руды и получено из нее 10123 тонны этого необходимейшего для русской армии и казны металла. Бессчетное количество монет из полевской и сысертской меди, являясь эквивалентом жизненных благ, согревалось  теплом бережливых рук множества россиян на Урале, в Сибири – до ее восточных морских границ, включая русские владения в Северной Америке (сб. «Полевской край», стр.26).
Обиходные приемы и навыки плавления сернокислой медной руды бы-ли отработаны опять – таки при активном участии соликамских мастеров – плавильщиков, дотошно изучивших у себя на Троицком заводе процессы восстановления металла. Хорошо шло там раскисление с добавлением «варнишного песку», то есть отходов, образующихся при варке соли. «Соляной флюс к плавке меди весьма потребен, ибо оным можно все жестокие руды понудить и к плавке годными учинить…» – говориться в «Описании уральских и сибирских заводов» Вильгельма де – Геннина, стр. 404-405. Вместо соляного флюса, пишет далее автор «Абрисов», известь на руды прикладывается, дабы «при плавке в печах медь способнее могла плавиться и чиститься».
Но в Полевском солеварен не было, и в дело пошел, по Геннину, из-вестной камень (известь), коего на гумешках было вдосталь. Шлак ловко «дразнили» и «усмиряли» березовыми ветками. Много и иных всяких «мело-чей» применялось троицкими мастерами, пока технология плавки, за отработ-кой коей придирчиво следил сам заводчик, не стала почти безукоризненной.
Недаром П.-С. Паллас в своем "Путешествии по разным местам Российского государства" оставил такой восторженный отзыв о медеплавильщиках Полевского и Сысерти: «Здешние жители приготовление меди…к удивлению всех иностранцев, привели почти до совершенства».
Академик выехал 23 июня 1770 года из Полевского в Екатеринбург, от-метив на прощание Турчанинова «за радение заводскому делу» и слегка упрекнув за «опущения» в отношении с рабочими.
Кстати, насчет этих самых «опущений», подмеченных ученым гостем из Санкт-Петербурга. Всем почитателям «Малахитовой шкатулки» П.П. Бажова памятны сцены жестокого до свирепости обращения с работным людом приказчиков и надсмотрщиков, за которыми – де стояла зловещая, демоническая фигура «барина», владельца заводов и рудников Турчанинова. Не касаясь явной тенденциозности (в духе политических установок того времени, когда создавались сказы) в окраске и трактовке тех сцен и нимало не пытаясь оспоривать право на «свой ракурс видения» автора превосходнейших творений, приведем в качестве некоего отрезвляющего, объективного противовеса тем «страшилкам» следующие соображения.
Вряд ли подлежит сомнению тот факт, что антагонизм и борьба между трудом и капиталом во все времена неизбывны и вечны. Притеснения же и эксплуатация «вечнообязанных», по сути, тех же крепостных работников на предприятиях XVIII века, были повсеместны, и никакой самый покладистый по натуре своей заводчик не смог бы что-либо изменить в том жестком раскладе вещей. История Демидовых и других горнозаводчиков дает нам исчерпывающий иллюстративный материал для понимания этой острой про-блемы.
И последнее. Мощным универсальным камертоном для всей той эпохи, по которому, в частности, настраивались и заводчики, оправдывая жестокость в обращении с работным людом на своих предприятиях, как известно, был Петр I. Историк В.О. Ключевский в IV части своего классического труда (стр.44) так характеризует социальные и моральные установки великого реформатора: Петр был груб как царь (хотя и добрый по природе человек), не привыкший уважать человека ни в себе, ни в других. Он насаждал в своем праздном, грубом народе науки, ремесла, чувства храбрости, верности, чести, и это стоило ему страшных трудов. Инстинкт произвола в нем крепок, когда у власти его нет границ, а есть только опасности. Вся его преобразовательская деятельность «направлялась мыслью о необходимости и всемогуществе властного принуждения, он надеялся только силой навязать народу недостающие ему блага…Потому, радея о на-роде, он до крайности напрягал его труд, тратил людские средства и жизни безрасчетно, без всякой бережливости… С людьми обращался, как с рабочими орудиями, умел пользоваться ими, быстро угадывал, кто на что годен, но не умел и не любил входить в их положение, беречь их силы… Петр был великий хозяин, всего лучше понимавший экономические интересы, всего более чуткий к источникам государственного богатства…подвижной хозяин – чернорабочий, самоучка, царь – мастеровой. Программа его проистекала от государственных нужд, неотложных и всем очевидных».
Главной мыслью Петра, оправдывающей все средства, была идея «Об-щего блага»: обеспечить повышение благосостояния подданных, их жизнь «в беспечалии». Он намеревался так управлять, «дабыь всяк и каждый из наших верных подданных чувствовати мог, какое наше единое намерение есть о их благосостоянии и приращении усердно пещися» (Н.А. Воскресенский «Законодательные акты Петра I. М.–Л., 1929, с. 156).
А.Ф. Турчанинов в своих действиях тоже напоминал простецкого хо-зяина – мастерового, будучи верным почитателем своего кумира, сыном своей эпохи, радеющим прежде всего о государственной пользе и «общем благе», подданных, включая своих работных и мастеровых. Пекся, естественно, и о собственной выгоде, во имя кой не всегда мог считаться (да и не в силах был бы лично, повторяем, проконтролировать и как-то предотвратить привычный в ту пору произвол служителей на местах) с интересами работного люда. Среди авторитетов, у которых он учился и кому невольно подражал, кроме блистательного, богоподобного императора, были промышленники, прежде всего соседи, вельможные заводчики Яковлев, Демидовы, Строгановы, его покровитель П.И. Шувалов. И всем им был присущ «инстинкт произвола», коренящийся в безграничной власти. Посему личная доброта в характере Турчанинова зачастую тушевалась и как бы «немела» перед этим всесильным и непобедимым инстинктом самовластья.
Красноречивым примером неусыпной заботы и радения горнозаводчика о государственной пользе и высокой эффективности своей фирмы, ставших неким сдвоенным «категорическим императивом» всей его жизнедеятельности, может служить «Наказ» молотовому мастеру Якову Сабурову, написанный Алексеем Федоровичем, очевидно, совместно со всеведущим Евтифеем Орловым в начале августа 1759 года. Сразу же отметим, что документ сей заключает в себе некий моральный и производственный кодекс чести работников промышленного дома с особой, патерналистской системой управления, связанных единой целью: не уступать в доброте и «пригожести» своих  изделий продукции других горнозаводчиков Урала и России.
Каковы же главные составляющие трудового кредо турчаниновца? Во – первых, «безослушное» повиновенье, подчинение, исполнение всех наставлений и приказаний мастера или уставщика; во – вторых, строгое, без «обманства» и «озорничества», соблюдение самых выгодных и лучших приемов работ (технологии); в – третьих, безупречное, без изъяну и упущений, свойство, «щегольство» и доброта (качество) готового изделия; в – четвертых, скрупулезный учет используемого сырья, припасов и проверка на выходе точного (до фунта и, нередко, до унции) веса готовой продукции. Позднее, в XX веке, американец Ф.У. Тейлор выразит это в знаменитой формуле: «Капитализм – это учет», не ведая о своем давнем русском предшественнике.
Таковы они, ставшие верными на все времена, эти четыре основы ус-пешного, оптимального функционирования частного предприятия, претендующего на звание надежной, уважаемой и признанной всеми фирмы.
«Из сысерской господина титулярного советника Алексея Федоровича Турчанинова заводской канторы здешняго завода молотовому мастеру Якову Сабурову.
Принять тебе сей наказ, по которому поступать нижеследующим порядком…в молотовых фабриках, чтоб в горнах фурмы поставлены и меха б ходили всегда в добром порядке. С крайним наблюдением при ковке железа было молотовыми мастерами делано самое чистое, мяхкое, шинное, проваренное и никаких бы на полосах и на ребрах разседин (трещин) молотовых и плен (прослоек) не было, также концы проваривать и забивать…и на тех клейма ставить порядочно и не далее от конца за полтора вершка. И в том приводить в наилутчий по знанию твоему в порядок, и чистоте выковки железа крайне наблюдать, и о том всем мастерам и подмастерьям наикрепчайше подтверждать…При выковке железа всемерно наблюдать, чтоб было выковано против (встречь, согласно, по) заводских учреждениев (правил, порядков). И указано более смотреть… над мастерами и подмастерами и работниками: чтоб приходили в работу по наряду безоблыжно (без обмана), мастерские на праздник запирали и с праздников пущать, как в том приказано будет, и при работе б были всегда трезвые, а не пьяные, от работы не отлучались бы, и всякий свою должность исправив порядочно, без упорства и каждую б неделю  не менее девяти крицей делал и за делаемое ж отвечал.
А естли кто сделает менее или кто к работе явитца пьян или нескоро по повеске или очередь прогуляет, о таковых тебе чинить (делать) в канторе за-писки неупустительно.
При ковке железа как молота, так и наковальни в стульях (опоры в чур-банах) содержали в порядке и чистоте, дабы на них никакие язвы не было, и те на полосе не делали б пятен, дабы лицо у товару было чисто…Естли молот в присадке хотя мало тронется и полосу станет засекать, то тоей мастеру поправлять, не допуская в другую очередь переправку, и крайне беречь молота, чтоб в простую наковальню не колотил, и при установе во всем действии молотовые фабрики быть тебе самому безотлучно и приводить в надлежащий порядок, и затем для отлучности твоей ко установке взять тебе в помощь другова работника, а также подмастерья взять достойнаго…
Когда вынесут из горну крицу и обжав клещами и положа оную на жердь (железный рычаг – полоса для подъема крицы), тогда и запоры для подъему молота отпирать, а прежде отнюдь не отпирать, дабы напрасную гибель воде, такоже колесам водяным и протчему вреда не было.
Чюгуна на ковку железа принимать от целовальника (кладовщика,  при-сягавшего с целованием креста) самим мастерам каждой суботы или воскрес-ные дни на всю неделю без недостатку, верным весом увозить оное от весов при целовальнике каждому в свою фабрику и класть в удобное место, и оное бы брали ис полениц также…и неусыпным старанием(тебе, Сабуров, наблюдать, а что же сверх сего усмотриши и к наилутчему приведешь порядку, то от господина свого без награждения оставлен не будешь.
И в том во всем молотовой фабрики как мастера, так и подмастерья и работные люди были тебе послушными.
А предбывшему молотовому старосте Сомову в том смотрении ... отка-зать за ево всегдашним пьянством и неприлежанием. И в том тебе, Сабурову, поступать по вышеписаному наказу во всея неотменно, памятуя присяжную должность» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед. хр. 2, л. 211 – 112 об.).
Выбор Турчаниновым в главные смотрители Якова Сабурова, отвечав-шего за важнейшее дело – выковку качественного железа, был обдуман и точен, причем результаты его надзора не замедлили сказаться. Уже 17 августа поступила докладная хозяину, гласившая: «Понеже (так как) сего числа усмотрено мною, что молотовые мастера Петр Сомов, Иван Орехов при работе господина нашего у ковки железа явились пьяны и не доработав своей очередей, от работы за пьянством своим неведомо куда ушли, а вместо их работают другия подмастерья с работниками незнающие, которыя только напрасно жгут уголь и чюгун, также и инструмент портили, от коего невежества железо выковано ими весьма плохо …
К тому ж Сомов и Орехов неоднократно и напред сего обращались при работах своих в неоднократных пьянствах, того ради выкованое ими худое железо реченной канторе для освидетельствования при сем объявил и к сему объявлению Яков Сабуров руку приложил.
Сие определение слышели и восполненно молотовой мастер Устин Мухлынин, подписалися: Петр Загорынов, Семен Лаврин, Семен Кириловской с товарищи, слышели … и за себя подписалися молотовой мастер Василей Зубрицкой, молотовой мастер Яков Зубрицкой. Сие определение слышели молотовые подмастерья Аврам Судаков, Никита Орулин, Михайло Пермяков с товарищи. По их прошению и за себя Михайло Наумов подписался» (ГАСО, ф. 65, оп. 1, ед. хр. 2, л. 213, 214 об.).
По докладу Якова Сабурова безотлагательно, в тот же день, 17 августа, были допрашиваемы провинившиеся молотовые мастера. Показания их выслу-шивал сам Евтифей Орлов, разгневанно пресекавший малейшие попытки про-штрафившегося «дуэта» посредством суесловия затемнить «зерно плутни». Наконец копиисту Андрею Казанцову был дан знак записать в протокол  показания виновных.
«Петр Сомов: работал я в ночь 17 августа и не был пьян, а отлучился ненадолго для питья квасу, за меня остались работать подмастерье с работным. Шесть полос железа, принесенные в кантору, они сработали без меня, брак вышел от незнания подмастерья и от моего в том несмотренья. К сему руку приложил Петр Сомов.»
«Иван Орехов: в ночь 17 августа пришел на место к 12 часам, меха в действие пустил с протчими мастерами и при работе был не пьян. Отлучился в дом свой ненадолго для домашней нужды. Принесенное в кантору железо, 5 полос, ковал сам их и худого в них ничего не признаю, и лутше онаго за мало-зрением выковать не могу. За Ивана Орехова копеист Андрей Казанцов руку приложил» (ГАСО, ф. 65, оп. 1, ед. хр. 2, л. 213 об.).
Толковую докладную Сабурова, скрепленную подписями молотовых мастеров и подмастерьев, тем самым как бы присягнувших «безослушно» по-виноваться всем требованиям строгого фабричного порядка, вместе с протоколом допроса пьяниц, Турчанинов воспринял как обнадеживающий знак того, что «лед тронулся» и объявленная им решительная борьба с дремучей косностью и разболтанностью заводчан, развращенных казенным управлением, принесет свои плоды. Эта подвижка в сторону «очищения атмосферы» на молотовых фабриках, помимо оздоровления нравственного климата, сулила впереди и прибавку в выковке добротного железа, производство коего намного отставало от темпов выплавки меди.
За каракулями подписей он поименно представил себе тех людей, шум-ливой гурьбой, с подтруниванием и пересмешками вваливающихся в тесную «перекликовую» (нарядную) при молотовой фабрике: высоких, коренастых, худосочных или «в теле», молодых или «тертых жизнью», тяжелой огневой работой. Все – в защитных фартуках, на головах – войлочные «покрышки», на ногах – катанки, обшитые кожей, с деревянными колодками, чтоб не обжечь ноги. А что на лицах, в глазах их встретишь, когда огневик вдруг «прострелит» тебя коротким, исподлобья, вертлявым или пугливо мигающим, неприязненным или тупым взглядом? Еще там увидишь, всмотревшись пристальнее, рядом со зверино – робкой готовностью к самым непредсказуемым выходкам и поступкам, за этими следами неизбывной первобытной диковатости, за всем этим отпечатком темноты, человеческой ограниченности и неразвитости, - кроткую синеву любопытствующей и беззащитной детскости, представляющей собою пластичную основу и суть наивно – доверчивой, готовой все понять и принять русской души.
Заводская жизнь под казенным управлением, представленным служби-стски – равнодушными, нередко хищно – корыстными и жестокими к просто-людину временщиками из горных чиновников, отразилась в этих душах всего-товностью к показному послушанию пополам с изворотливой хитрецой – во имя ублажения собственных интересов, инстинктов и наклонностей, стремле-нием сохранить удобно – привычное состояние «первородной лени» и стоической невозмутимости. На этой благодатной почве и произрастал махровый «букет» из распущенности и пороков в виде самовольничания, баламутства, огурства (праздного отлынивания от дел), пьянства в любое время, когда «душа горит». Потому и отношение к скуднооплачиваемой работе на казенной фабрике превращалось в досадную, докучливую необходимость, где «Сам Бог велел» пробавляться показушиной, обманством и озорничеством. Появление хозяина – чужака, объявленного владетелем Полевского края, было встречено с враждебной настороженностью и дружным неприятием вводимых им порядков, названных заводскими умниками попросту «драньем работной шкуры».
И вот теперь эти двое наглецов открыто бросали ему вызов, решив вы-творять свои зазорные дела, как встарь, следовать «образцам» своего расхля-банного–обманчивого поведения, дикой самовольщины, вольготно – очковтирательной, на зло нацеленной своенравственности - в ущерб и в пику вводимым им, партикулярным хозяином, нормам жесткой производственной дисциплины. И если вовремя, со всей решимостью не пресечь сию заразу, в других фабриках, мастерских, во всех трех заводах не жди порядка.
Это был прямой экзамен его «самостоянию», характеру, воле, самой его способности держать фабричный люд, по его же устоявшемуся годами выражению, «в суровых и крепких возжах». Была злая, прямо–таки дьявольская, «до самых потрохов», проверка его, личного дворянина Турчанинова, испытание самого права его называться таковым именем – перед императрицей, Берг – коллегией, горным начальством. Перед Богом, все видящим заводским и честным миром. Надо было срочно и безошибочно отвечать на сей вызов.
 Перечитав докладную Сабурова и запись допроса виновных, он прика-зал: «Оных мастеров по объявлению от Сабурова в пьянстве и за отлученность от работы самовольно и за дело худого железа (хотя оные и допросами своими показали, что якобы отлучались не для пьянства, также при работе пьяны не были), но в том видно, что оправдывали себя напрасно, ибо Орехов … и при допросе явился пьян, а Сомов сам себя винным признал, что худое железо, деланное им самим и подмастерьем по несмотрению ево; да к тому же оные Сомов и Орехов, как довольно усмотрено было, при работе обращались неоднократно в пьянстве. Того ради при собрании мастеровых людей, для отвращения того, наказать их плетьми нещадно, дабы на то смотря и другим подобное сему чинить так было неповадно; а принесенное Сабуровым железо, всего одиннадцать полос, содержать для некоторого случая при канторе, и обо всем вышеписанном молотовым мастерам объявить с подпискою, а подмастерьям, чтоб во время работы без мастеров ковки железа не производили, и того же бы часу о том, кому надлежит, объявляли. Титулярный советник Алексей Турчанинов».
Под приказом хозяина внизу, мелким почерком, означено: «Посему мо-лотовым мастерам Петру Сомову и Ивану Орехову наказание плетьми 19 числа сего месяца учинено» (ГАСО, ф. 65, оп. 1, ед. хр. 2, л. 214).
Не сулила Турчанинову, как Петру I со шведами триумфальной «победы под Полтавой» долговременная и упорная его баталия с многоликой и укоренившейся в характере заводчан косностью; но в битве этой он горел праведным упорством, быть может, бессознательно предугадывая, что столь тяжко наводимые им порядки необходимы как воздух для «кристаллизации» зачатков грядущего, и непременно осуществимого по сенью православия, русского просвещенного предпринимательства на основе взаимотерпимого, взаимоуважительного диалога - во имя социального партнерства между трудом и капиталом.
… Страдая от удручающего стыда и унижения после прилюдной порки, бедокуры Сомов и Орехов желчно и мстительно поглядывали на Якова Сабурова. Старший мастер, старательно избегая их злого зырканья, предложил молотовым «по старшинству» подходить к столу для подписи под приказной бумагой хозяина. Долго никто не решался первым «рукоприложиться» к той обличительно – грозной грамоте, да и дело сие небывалое: бытто оне всею артелью (курилось  в их головах тягучее рассуждение) порочат и хулу наводят на тех двоих, што в углу взбычившись страждут, у коих ух каки круты кулачишша, зашибут гляди ненароком в глухом проулке, с их станется … С другой стороны – как не подпишешь, ежели хозяин велит, а то, слышь, штраф али пеню большушшу сымет, чем тогды робят, женку напитать, и косушку, шкалик в празднишной день, отраду ту горько – сладку и недолгу (с порухой в башке опосля) себе не укупишь …
И далось имя там в Питербурхе, недоумевала в роевых мыслях своих артель, менять начальство; временное, некоренное, с коим они свыклись и нимало его не боялись, спроста круг пальцев обводили, облегчая себе труды у горнов, надсадные и малоденежные. Теперь вот хозяина – собника лешак принес, этот хоть и стар ужо, а до скончанья веку свово в кулаке держать всех будет крепко. Таперича все по нитке, по ранжиру ходи, по часам все робливай, надзиратель нынче и бзднуть лишний раз не даст, глаз не спустит, штоб никто нимало не шабашничал и сполна выкладывался. И самова малова недоделу, брачка не моги допускать, коршуном налетит, а тамо и выволочку зададут, и жалованье скостят. Эхма!
Первым, глянь-ко, насмелился Устин Мухлынин, правильной во всем мужик, себе на уме, угодничек начальницкой. Нырнул этта к столу, поширкал пером по гумаге, возвернулся и сел, не глядя по сторонам, а ручишши – грабли свои под фартук упрятал, бытто и нетути их у ево. Хитер вельми бо-бер!
Потом гусем двинули к столу Загорынов, Лаврин  да Семен Кирилов-ской, тож без упреков и выволочек работнички. За имя хвостами повлеклися два брата Зубрицкие, многодетныя, бессловесныя тягачи; отрада таки – то мя-котныя начальству. Што, скажите, оставалось тута подмастерьям, молодым да угодливым, пред матерой старшиной? Встали и поклонились свому ровеснику Наумову, молчуну-грамотею, дабы за их за всех подписался.
- Вот и ладушки, мужички вы мои послушливыя! – возрадовался рас-цветший строгим ликом Яков Сабуров. – Теперича всё путем у нас должно пойтить с ковкой криц и всяких полос да сортов железныих, то – то Лексей Федорычу довольства доставим, награда ведь за усердие воспоследует, робя-тушки.
- Да, залетели мы, кажися, братцы, - почесывали в затылках старые мастера, возглавя процессию усмиренной артели к застывшим молотам и полупогасшим горнам. – Подписалися, значитца, теперя и продыху не дадут нам, по нитке ходить велят, штоб тольки ублажали тово Турчанина, ни дна ему …
Но вскоре за работой все расстройства и страхи, больше надуманные, чем подлинные, поулеглись. Мужики постепенно проникались той суровой и простой правдой – истиной, что с приходом хозяина – собника их законно понуждают робить без обману и лукавства все урочные часы, и что наступил конец их озорничеству и притворству с уставщиками, надзирателями, смотрителями, приемщиками в попытках обмишулить, объехать на кривых, при случае пошабашить, отлынивая от дела, как повелось у них издавна с верхоглядным и драчливым казенным начальством.
- А и то, робя, што тут раскумекивать да тужить больно, напотешились ведь при казенщине, будя, - громко, как очнувшийся глухарь, закликал – завысказывался от своей наковальни правдолюб Устин Мухлынин. – На себя – то в дому – хозяйстве без обману, до семи потов робливать доводится, глянуть в небушко неколи. Тако и владетель наш нынешной норовит, штоб, значитца, на евоном заводе полной мерою работные да мастеровые труд свой за добрую плату ему отдавали. Самим доведися така лафа – рази дал бы кто наймитам потачку? Да нам не стать привыкать, чай, приобвыкли смладу чугун – железо ворочать. Лишь бы плата – поденка по усердию сполна выдавалася.
- Дак ить на полну износку телу и нутру станет такая работа, голова ты садова! – взорвался, остановив свой молот, худосочный Семен Лаврин. – Тебе, Устин, ломовику здоровущему, все едино, а нам, кто помене да похлипчей статью, каково без продыху – понуждаться?
- В рыбари тады подавайся, тамо – ка лехчай гораздо, - съязвил Яков Зубрицкой, добавляя угольев в горн. – Аль по уму приспособляйся со струментом, штоб пупа не надорвать. Труды веть тута, напряг силов, а не забава кака гульна. Понимать надо, мил друг!
- Полно вам перелаиваться, нето урока не осилите, - притушил свару повеселевший Яков Сабуров. – А то што за порядок – огород без грядок!
Поворчав еще малость, мужики угомонились, подтянулись, даже в некий азарт вошли, в некую состязательную злость и ожесточение друг перед другом, действия их у горнов и молотов стали рассчетливее, экономнее. И уже через седмицы три-четыре сообща старались поддерживать порядок, презрительно косясь на вялых с похмелья, покрикивая на непроворных подручных и зло, матеря тех, кто пустомелил и вел себя наперекосяк благому настрою артели на обстоятельную размеренность и чистоту в работе, к чему наставляли их, к чему неотступно понуждали с веселой прибауткою новые разбитные смотрители, приказчики, назначенные самим дотошным и дошлым, во всяку мелочь вникающим Турчанином – хитруном.
Решительной перемене в шатких, лукаво – уклончивых и косных умах, в привычках и настроениях фабричной братии способствовал общительный хозяин, собственной персоной заявившийся однажды к началу обеденного часа перед доменным, молотовым, меховым и кузнечно – якорным людом, скликанным на травяной майдан подле запасного ларя для спуска воды на колеса. Светило солнце, синело неоглядное небушко, сладкий воздух от близких лесов кружил головы, пошумливала вода в плотине, горою высившейся с запада, - красотища одна и духу простор и вольготность. В лугах доспевали травы, и мужики нежились в мечтаниях, предвкушая скорую напевно – раздольную сенокосную страду.
- Глянь, братцы, каков у нас таперича голован! – зашептались, ширяя друг друга в бока, работные. – Чисто командир, какой востроглазой, да и чин у ево, бают, титулярной – под капитана пехотнова, самой царицей- матушкой даден.
Турчанинов, полный, коренастый, щедро – приветливый, прикатил на-легке, в голубой косоворотке, бархатных штанах и в щегольских козловых са-погах с отворотами; уважительно поклонился миру, сняв прежде летний картуз свой, и укорно взглянул на солнце – ярилу, потешно поглаживая свою обширную лысину.
- Ну как, ребятушки, живется – можется? – бойко начал он. – Строго-сти лишку, гуторите? Дак от беспорядков ведь и сильна рать сгинет. А мы тут не на особицу каку проклажаемся, мы царицы нашей Елисавет Петровны де-тушки, ея матерним попеченьем держимся. К тому ж над нами Сенат да Берг Коллегия грозная орлами – коршунами надзирают, выполненья кондиций и регламентов требуют. А пуще ихнева контроля Бог над нами, православные, энтова не забывайте (при последних словах все вокруг истово перекрестились)! А што до меня было при казенных летунах-правителях, об энтом напрочь запамятуйте. Ноне други порядки надобны, а каки – докумекались уж, поди и кости мои старые втихую клянете, да я не в обиде на то, штраф – пеню не наложу (довольный, дружелюбный смешок прошел по рядам). А тут война началась с пруссаком – слыхали, поди? Ружья, пушки, ядра, картечь надобны, из древа их не выстругашь, чюгун да железо подавай. А где–ко их взять? Здеся вот, от вас, православные, ждут подмогу наши солдатушки да генералы. Так што порадеем Отечеству, орлики вы мои искуснорукия! А усердие я ценю и награждаю по совести, убедились поди – ко все (послышалось одобрительное гудение). В подтверждение приязни моея к вам ставлю бочку вина, после трудов здеся, на поляне энтой, и угоститеся. А теперя хлеб да соль вам, обедайте себе на здоровье.
Слова благодарности, шутливо – потешливые возгласы неслись ему вслед, а Турчанинов направился к себе во временные покои при конторе, куда к двум часам пополудни собиралась приехать из Полевского Фелицата Степа-новна. По пути он завернул в гранильную фабрику, притулившуюся рядом с чадившей домной, у ларевого прореза плотины. Мастеровые и ученики обедали за верстаками, заедая варево хлебом и пучками черемши. Уставщик Прохор Костоусов, завидя в двери хозяина, бросил ложку и поспешил к нему.
- Хлеб – соль вам, живители камня! – окликнул с порога артель Турчанинов, подняв руку в знак благодарности за приглашение присоединиться к трапезе. – Я к тебе, Прохор, по делу заглянул. Как скоро будут готовы ожерелья и браслеты для женушки моей?
- Скоро, Лексей Федорыч, через седмицу – полторы. Камышки изум-рудныя, сапфиры да турмалины граним, золотые оправки для оных готовим. Не извольте сумлеватца, судырь, усе будет сделано в наилутчем виде!
- Смотри ж, севодни супружница прибудет, я ее тако и обнадежу, што, мол, к именинам ейным украшенья доспеют, - повернул к выходу заво-дчик.
«Поистине достохвально уменье расположить к себе работный люд, - размышлял он по дороге. – Кажись, чего тут мудровать: по – христиански, по-людски участливо привечай усердных да рачительных, взыскуй строго с озор-ников да тунеядов, и весь расклад. Как в семье, какой – без ладу и согласу не видать ни мира, ни удачи – спорины в обиходе. Дак и грех ведь подминать под себя трудящего человека, ибо у ево и без тово тяжка доля – в поте лица, у огня прокорм свой добывать. Но вот, поди, ж ты, иные заводов владетели на обидах да страхе, притесненьях их только и хозяйствуют, напрочь забывая святую истину: унижая других, себя унижаешь».
Он вспомнил давний свой разговор с Акинфием Демидовым, когда приезжал к нему в Невьянск спросить совета, как поступать с работниками на Троицком заводе: после смерти Михаила Филипповича его, нового владельца, они не хотели признавать. Многие нагло отлынивали от работ, пьянствовали, дерзили; и все–таки он, наказав оголтельных зачинщиков, решил обходиться с медниками по-семейному, путем увещеваний и усмирения добрым словом, ставя в пример послушных да усердных.
- Э, мил – друг, не заблуждай себя насчет энтих лежней да трутней, - скрипуче, с ворчливой желчью возразил «железный князь» молодому заводчику из Соли Камской. – Больно много в них лукавства и пронырства живет. А за обманство да озорничество – наказуй без жальбы плетьми, колодами аль на чепь сажай, и вся недолга. Душеправильные лясы да уговоры с имя вести – то блажь твоя по младости лет. На энтих благоглупостях далече не ускачешь, попомни мои слова! (Б.Б. Кафенгауз «История хозяйства Демидовых…», стр. 179-180).
Теперь, спустя 20 лет после той беседы, Турчанинов снова и снова убе-ждался в собственной правоте, и не помышляя менять своих правил непремен-ного сохранения обоюдного лада и согласия со строптивым фабричным людом на Полевских заводах, доставшихся ему столь великими усилиями и хлопотами. Завертывая наобум гайки, только нарезку винтов сорвешь, а с этим и весь снаряд можно загубить. Он просто обязан был неустанно отлаживать и содержать свою заводскую машину в лучшем виде, дабы не лишиться ее вовсе, а с нею – и чести своей.


Крюки «преждезапущенной Анны»

Избы крепости чернели выморочной тишиной, и только в слюдяном окне казенной конторы радужно сияла свеча да в заводском дворе изредка побрязгивало и посверкивало.
Сладко зевнув в предвкушении сна под боком у женки, кузнец Яков Михайлов, выходивший «до ветру», шагнул в сенцы, как вдруг услышал знакомый «скрып» разболтанной двери. Некто неразличимый вышел из конторы с тяжелой ношей на загорбке, спустился с крыльца. В мешке явственно звякнуло железо.
Яков затаился, всматриваясь в неясную фигуру. Выглянувшая по любо-пытству из-за тучки луна осветила несуна, оказавшегося целовальником винной продажи при заводе Семеном Русаковым.
- Што за хреновина така! – прошептал кузнец. – Железины под по-кровом нощи умыкает кабатчик. Ведь все теперя фабришное принадлежит на-шему собному владетелю Турчанинову. Донести завтре по начальству надотъ.
Ему плохо спалось, мерещились вереницы татей, вороха уползающего само собой, грозно бряцающего железа. Рассерженная Аленка выбранила оду-ревшего мужа и ушла доночевывать в горницу.
Наутро в среду, 11 августа, Яков поведал о своем дозорничестве канце-ляристу партикулярной конторы Захару Бункову, тот немедля доложил пове-ренному Якову Логинову. Кузнецу велели тотчас привести кабатчика. Расспросы о содержимом ночной сумы явно огорошили Русакова, и он долго отмалчивался.
- Да, было дело, - сглотнув злой комок, очнулся он. – Вчерась, затемно уж, я «в казенного содержания канторе, по приказу оной канторы управителя берг гешворена Василья Старого и подканцеляриста Максима Негодяева, купил оного железа весом три пуда 30 фунтов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.202-203 об.).
- Как по приказу купил? Откуда железо взялось? – встрепенулся Ло-гинов. – И на што оно тебе в кабаке – то, на закуску пьянюгам болты подавать станешь?
Семен, поперхнувшись, как замок на рот наложил, желая скрыть подно-готную сделки.
Целовальника отпустили, оставив дальнейшее разбирательство до приезда Турчанинова. В четверг, 12 августа, вернулся из Екатеринбурга чем-то очень озабоченный и строгий Алексей Федорович; чуть погодя ему доложили о ночном казусе. Весьма редко выходивший из себя заводчик на сей раз не сдержался.
- Што за козни от лукавого? – в сердцах ругнулся он, добавив пару крепких «купецких» выражений.
Кликнули вдругорядь Русакова; тот как на каторгу приволокся с тяже-лым рогожным кулем, брязнул им об пол, а на вопрос, где взял крушец, отвечал по-вчерашнему, отказавшись добавить что–либо.
Турчанинов, словно впервой его, видя, рассматривал кабатчика с ног до головы, пытаясь понять, для чего ему навязали «куплю» подозрительного железа, откуда оно взялось, если все, до последнего гвоздя, имущество казенного завода с января 1759 года принадлежит ему, партикулярному содержателю. «Полно, уж не плата ли это целовальнику «натурой» за дармовые выпивки в кабаке, куда Старой и Негодяев частенько, как в свой дом, наведываются?» - мелькнула простая догадка.
Хмыкнув раздумчиво, велел Русакову выложить содержимое мешка прямо на стол канцеляристу.
- Ахти мне! – с удивлением и гневом воскликнул Алексей Федоро-вич, разглядев в груде железных обликов множество тех самых засовов и свя-зей, что в одну из майских ночей разом исчезли с фабричных ворот и дверей, и кузнецам тогда пришлось срочно изготовить новые запорины, дабы не порастаскивало ворье из незакрывающихся помещений имущество, инстру-мент.
«Воистину, не сыскать краев низости и бесчестия временных распорядителей, размышлял в негодовании Турчанинов, с первых дней новолетья норовивших всячески навредить ему, частному владетелю, врагу бестолочи, вводившему строгий порядок во всем, дисциплину и подконтрольность в делах». История с краденым железом была очередной их проделкой, с явным умыслом не только убыток фабричному имуществу причинить, но и вогнать «чванливого титуляришку» в панический страх пред новыми нежданными напастями и конечной карой за хозяйственную несо-стоятельность.
По просьбе кабатчика железо сгребли обратно в куль и взвесили: вместо 3 пудов 30 фунтов, как утверждали ранее целовальник и кузнец (ценой по 50 копеек за пуд), его «два пуда лишнего явилось».
- Отколь избыток-то у тебя прирос? – вопросили Русакова. Тот раз-вел руками, скромно потупившись.
Кликнули Негодяева, рыже-пегого раскудрявчика, давно ставшего под-каблучною тенью управителя Старого, потребовали отчет об излишке клади.
- Не ведаю ничаво! – дерзко вякнул канцелярист.
- А первоначальные 3 пуда 30 фунтов с неба никак свалились? – желчно заметил заводчик.
- Тое железо продано Русакову, - по-дьячески нараспев, заученно запричитал Максим, - «которое-де из смелости взятое от воров в 1756 году, а в приходные книги было не записано и в партикулярное содержание не отданное, а ныне-де и в приход записать невозможно». И тут же потребовал, «чтоб то принесенное в тую кантору от Русакова железо возвратить обратно … как проданное во время казенного содержания от купцов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.229-230 об.).
- От купцов железо, гуторишь? – вскочил с кресла Турчанинов. – А пошто ж там понапиханы засовы и связи к воротам и дверям моих фабрик, пропавшие недавно? Кто их за ночь поснимал, штоб мне убыток причинить, а кабатчику за вино могарыч внесть?
Канцелярист, вздернув худосочным плечиком, промолчал, переминаясь и зыркая по сторонам.
Заводчик махнул рукой, отсылая его вон.
Наконец, 17 августа от самого берг-гешворена Василия Старого, окле-мавшегося после очередного загула, поступило к Алексею Федоровичу разъяснительное доношение о краденых вещах. Многомесячная канитель по приему и передаче казенного имущества принудила Турчанинова уже с иронией и сарказмом воспринимать сию докучливую бодягу; в эти жаркие летние деньки он отдавал всего себя неусыпному, в неустанной беготне, радению о приросте выплавки чугуна, выделки железа, о сверхурочных поставках меди на Монетный двор Екатеринбурга – во исполнение июльского указа императрицы.
Только из горячих молитв Фелицаты Степановны можно было бы узнать, чего стоила ее благоверному изнуряющая борьба по наведению порядка в молотовых и прочих фабриках, во что обходились ему уговоры и улещенья крестьян из ближних сел заготовлять уголь, возить руду, чугун, железо за добрую плату.
Муж сдал, похудел и почернел, от загара и заботной грызи разом, пугал ее непривычной угрюмостью, летучим ожесточением в разговорах, беспокой-ным сном и явной отчужденностью от дома. Не помогли беде тайное окропле-нье его святой водою, нашепты знахарки от порчи и вражьих наветов.
Турчанинов с кривой усмешкой вертел в руках конверт от бывшего заводоуправителя, лукавца и крючкотвора, враждебно настроенного к нему с первых дней. Сей тучный, обрюзглый от винопития горный чиновник 12 класса надоедно замаячил перед ним неким оскомным воплощением лживого, злонравного служаки, замыкавшего вереницу из полдюжины казенных начальников, сменившихся на «запущенной Анне» только за 10 прошлых лет. Угрюмо-самонадеянный берг-гешворен, вобравший все пороки своей временной должности, заботился прежде всего о собственных интересах и выгоде, помыкая в заводе–крепости всем и вся – напару со своей супружницей, тощей и злой Авдотьей Зотеевной, сварливо кричавшей на всякого, кто осмеливался не угодить ей. Оба услаждались почти безграничной, круче помещичьей, властью над заводским людом, помыкаемым ими с помощью запугивания, штрафов и щедрых плетей.
С появлением Турчанинова Василий Старой внутренне подобрался, как затаившаяся рысь, замыслив покруче насолить пришлецу из Соли Камской, удачливому баловню судьбы, по воле самой царицы получившему за полцены три завода. С наглостью злокозненного самоуправца он, для начала, полгода проволынил с передачей новому хозяину приписанных к заводу работников и казенного имущества, исподволь настраивая зависимых от него людей против «треклятого партикуляришки».
И только после доношения в горное управление Якова Логинова, пове-ренного Турчанинова, об этих плутнях берг-гешворена Василий Старой пись-менно сообщил новому хозяину, что «по указу из канцелярии Главного заводов правления 20 июня 1759-го велено приписных к здешнему сысерскому заводу крестьян, поселенных для исправления (работ) по силе указов, отдать вам всех до одного человека с детьми немедленно и от здешней канторы прислать имянную роспись» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.178).
Объяснения Старого о торговле ворованным железом напоминают некое пособие для лжемудрования, с небрежным перевиранием имен, цифр, фактов, уснащенных самообеляющей демагогией. Днем продажи назывался понедельник, 9 августа, целовальник Русаков Семен стал Русановым Андреем, а краденое железо, по мнению Старого, «имелось взятое в 1756 году при бытности управителем берг гешворена Ильи Кузнецова, помощника ево Федора Аврамова, а в приходные книги было не записано, и в партикулярное содержание не сдано, и в приход записать невозможно», так как все это произошло, мол, до прихода Турчанинова.
Дальше – больше. Русанов, мол, обещал заплатить за железо «того ж 9 числа, но за скорым его отъездом в Екатеринбург денег не получено». Управитель обрушивается на свидетеля ночного происшествия Якова Михайлова, «с партикулярной канторы слесарной ученик, что ныне якорной кузнец», чохом обвиняя его «в краже 10 рублей у угольного мастера Егорья Федотова, деньги обронены при дочери, которые ей отдал …» Берг-гешворен всячески чернит кузнеца, который-де и раньше уличаем был в непристойных делах, для верности ссылается на евангельское: «Единожды солгавши, кто тебе поверит», потому, мол, какая цена может быть доносительным словам оного Михайлова. Старой повторяет требование Негодяева, чтобы партикулярная контора «благоволила оное железо означенному Русанову возвратить посему, в казну Ея Имераторскаго Величества», об этом, мол, Русанову и письмо дано.
Смысл нагло-ультимативной «грамоты» В. Старого ошарашивает и за-туманивает вычурной эквилибристикой слов и понятий. С шулерской ловко-стью в ней перемешаны злонамеренное притворство, хула и лжеумствование под видом добродетели, истины и справедливости – словом, весь тот арсенал искажений и вывертов здравого смысла, который помогал негодяям во все времена, выдавая черное за белое, выходить сухими из воды.
Финал ее безаппеляционно гласит: «…а сысерскую казенного содержа-ния кантору тень впредь не предобижать и самовласно (то есть произвольно не наводить тень и не оскорблять) и с проданного со времени казенного содержания от купцов (железа) яко для уничтожения в приращении интереса не собирать (в переводе на современный язык, «во имя собственной корысти не позорить перед людьми и не нести о его конторе напрасного вздора»)».
Перед лихими росписями гусиных перьев Старого и Негодяева в конце доношения вставлена нахальнейшая фраза: «дабы благоволила партикулярная кантора за оное железо прислать по указной цене денех» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.209-210).
Незаурядную силу характера и собранности надо было иметь Турчани-нову, чтоб в напряженнейший (по заботам о наращивании производительности заводов) август и в последующую осень 1759 года хладнокровно выдержать схватку с коварнейшим недругом – распорядителем былого казенного завода, олицетворявшим собою все старое, косное, отживающее, которое то и дело норовило вставлять палки в колеса партикулярного экипажа, с нарастающей скоростью устремившегося вперед, к рациональному и эффективному заводскому укладу и распорядку.
Разделавшись с самыми «горящими» и неотложными делами, лишь в воскресенье, 29 августа, после всенощной и чтения Псалтыря, Алексей Федо-рыч смог выкроить время, чтоб написать доношение в канцелярию ГЗП о краже кабатчиком Русаковым «железа 3 пуда 30 фунтов, в том числе засовы и связи по осмотру не явилось: у нижнего и якорного прореза 13, у якорной 15, у верхней молотовой 1, у новой молотовой 2, у меховой 1, у доменного корпуса 5, у медиплавиленных печей 6, у старого молотового горна 10, у молотового ларя 4. Всего 57 засовов!»
Изложив предварительные показания целовальника Русакова, приведя изворотливые отговорки канцеляриста Негодяева, Турчанинов, не упоминая пока о «грамоте» В. Старого, в конце доношения просит канцелярию «дабы соблаговолили объявленного кузнеца Михайлова допросить, и Русакова такоже, учинив милостивое разсмотрение» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.229, 229 об., 230, 230 об.).
Замызганный тот куль с несколькими пудами краденого железа в дли-тельной тяжбе с зело вредоносным наследием казенного прошлого напоминал «глазок» чирея, вызревшего в теле, с огромным «стержнем», окруженным гноем и омертвелой клетчаткой. Бедственный нарыв сей надо было удалить вместе со всеми его возможными ответвлениями и корешками. Тем более повсплывало наружу множество иных, куда более убыточных и опасных «крюков» и каверз, чем умыкнутые засовы от фабричных дверей и ворот, способных подсечь и свести на нет все старания нового заводчика не случись у него характера Турчанинова. Об этом он подробно расскажет позднее в своих доношениях горному начальству Екатеринбурга.
Тем временем продолжались ревизии по причиненному в предыдущие 10 лет ущербу «запущенной Анне». Так, 11 октября из канцелярии горного правления в партикулярную контору поступила бумага следующего содержания: «По щетам оного завода 1757 года бытности управителя берг-гешворена (что ныне Марк Шендер) Ильи Кузнецова по денежному и припасному явились многие сумнительства…которые надлежит изследовать находящимися при сысерском заводе копеистом Захаром Бунковым и молотовыми мастерами Васильем Зубрицким и Устином Мухлыниным, того ради показанныя Бунков, Зубрицкой и Мухлынин и написанное следствие выслать сюда в канцелярию в самой скорости, ибо оное требуется в силу указов из реченной канцелярии…».
В конце бумаги, подписанной первым советником канцелярии Егором Арцыбашевым, приведено решение «об отправлении упоминаемого берг-гешворена Кузнецова в Колывань», место ссылки проштрафившихся горных чиновников в те годы на Алтае, где были казенные заводы, принадлежавшие ранее Акинфию Демидову (ГАСО, ф.65, оп 1, ед.хр.2, л.266).
В ответ на это А.Ф. Турчанинов уведомляет Екатеринбург новым, под-робным доношением. Пишет прежде всего о наболевшем: «…при отдаче сы-серского мне завода мастеров и подмастерьев в здаче против комплекту яви-лось в немалом недостатке, о чем в канцелярии есть небезызвестно … отчего в силу Высокоправительствующаго Сената указу не последовало бы в выковке железа уменьшения, кое по силе оного же указу велено к приумножению все-крайне старание прилагать…».
А тут, мол, при нехватке рабочих рук, великих трудностях и потерях на заводе, отзывают для следствия двух молотовых мастеров, а заодно и толковых конторских служителей. По требованию «сысерской казенного содержания канторы» копиист Иван Ожегов «от меня посылается», а копиист Иван Кузнецов «имеетца болен и затем послать ево не можно». Другой копиист, «…мной объявленной Бунков (как и выше прописано) многими делами и задолжен (связан долгом), которого оттого отлучить ни на малое время невозможно». Зато в казенного содержания конторе, мол, в полубезделии обретаются подканцелярист Максим Негодяев да копиист Кирило Жилинков с горным писарем Федором Елкиным, а ныне «от меня при сем послан копеист Иван Ожегов, коим то докончание дел лехко исправить».
Далее речь заходит о кляузе В. Старого в канцелярию ГЗП: «…бутто са-мовластное мною взятье приказных служителей, но в том моего самовластия никакова не состоит, но в данную мне в силу Государственной Берг Коллегии указу и на оной канцелярии определении». Казенная же сысертская контора (читай, берг-гешворен Василий Старой) «…непристоинство обносит (грубо и постыдно клевещет) и порицает меня напрасно». Излагаются факты клеветы, помех партикулярной конторе, использования конторских служащих во вред Турчанинову, хотя с начала года все и вся в сысертском заводе царским указом было отдано под его начало.
В заключение докладной о бесчисленных помехах в его старании «при-умножить заводское действие», пронизанной упреками и горечью, заводчик пишет: «Того ради канцелярию сим покорно представляю и прошу оных мастеров Зубрицкого и Мухлынина …по изследовании в скорейшем отпустить на мой завод к прежним их делам, а подканцеляристу Бункову за невозможностью отлучки быть неотьемлему при сысерском заводе, а в чем подлежать будет последствие (результаты расследования о недостачах в заводских счетах), выписать и прислать в мою кантору». Ответ он надеется ждать «непродолжительно» и просит «учинить милостивую резолюцию по моему доношению» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.268-269).
Вослед этому в конце октября поступает новое доношение Турчанинова в канцелярию ГЗП, и все о тех же передрягах с казенной конторой и помехах с ее стороны: «…Берх Гешворен Василей Старой в бытность свою управителем сысерской казенного содержания канторы при отдаче ис казенного в партику-лярное мое содержание и при нем заводские припасы и материалы и прочие принадлежностей невотдаче почти каждодневного своего гулянья находился, и притом в той же бы непослаблении быть и подчиненным своей команды приказным служителям, чтоб та здача в мое содержание легко могла содействовать последовать еще в полулетье сего года …».
И прикащикам, служителям не было бы напрасного отлучения в Екате-ринбург по бесконечным разбирательствам дел «преждезапущенной Анны», и столь продолжительного «замешательства мною понесено не было, и затруднений выявить немалых и напрасных не могло».
Турчанинов вновь напоминает, что история с привлечением копииста Бункова и двух молотовых мастеров к допросам о недостачах по заводским счетам показала, что «достойных служителей при сысерском моем заводе не имеется», а это тоже грозит «причинить к вящему в заводских обращениях за-мешательство и крайную остановку». И если бы управитель В. Старой не уда-рился почти в каждодневное пьянство и гулянье и притом не втягивал в загулы и подчиненных своей команды приказных служителей, то б «та здача в мое содержание легко могла совершенством последовать еще в майе месяце сего года». Он же, бергешворен Старой, все лето понапрасну, без надобности в нем, болтался и мешался при заводе, отвлекая от работы приказных служителей, рассылая клеветнические доносы на нового владетеля.
За эти напраслины, опорочивание и охаивание Турчанинов требует: «…дабы повелено было из оной канторы с кого надлежит взять ответ и по из-следовании, кто будет виновен, с таковыми бы оштрафованием поступить, как указы повелевают, чтоб, на то, взирая, другие таковые напрасно поносительство и нарекательство в писменных о казенных делах порыкания (злословия) производить не отваживались, и на сие мое доношение учинить милостивую резолюцию. У подлинного подписано тако: титулярной советник Алексей Турчанинов» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.272-273).   
В самые трудные дни для душеуспокоения он прибегал к Библии в ста-ринном кожаном переплете, доставшейся ему от Михаила Филипповича, пере-читывал Книгу пророка Исайи, давно запечатленные в памяти стихи Псалтыря.
Вспоминая постылого Василия Старого, сосланного, вслед за Кузнецо-вым, дождливым октябрьским утром в Колывань вместе с завывавшей волчи-цею супругою его, Турчанинов никак не находил в себе чувств христианского прощения, и потому взор его привлекали стихи об отмщении и воздаянии вра-гам: «Вот, приходит день Господа лютый, с гневом и пылающею яростью, чтобы сделать землю пустынею и истребить с нее грешников ее». «Я накажу мир за зло и нечестивых за беззакония их, и положу конец высокоумию гордых, и уничижу надменность притеснителей…» (Книга пророка Исайи, гл.13, ст.9,11). В 93 псаломе для него звездно сияли строки: «Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Кто восстанет за меня против злодеев? кто станет за меня против делающих беззаконие?».
Наконец, 20 октября были отпущены из Екатеринбургской ревизии сви-детели по заводским счетам казенного периода, молотовые мастера Мухлынин и Зубрицкий, «…которые в чем надлежало по щету оного завода допрашиваны и более в них нужды не имеется» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.287).
А 22 октября из горной канцелярии поступило распоряжение, касающееся результатов освидетельствования заводских счетов бывшего казенного предприятия о приходе и расходе денежной казны 1749-1750 годов. В частности, там писалось: «…потребен в оную ревизию для ответов и выправок бывшей при том заводе у содержания записков прихода и расхода книг подканцелярист (которой находится при сысерском заводе не у дел) Иван Широкой, того ради оного подканцеляриста сыскав, прислать в реченную ревизию в самоскорейшем времени» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.288).
Среди бумаг, характеризующих многочисленные производственные провалы из-за бездарного управления горных чиновников-временщиков, характерен документ от 31 декабря 1752 года о взыскании с мастеров завода императрицы Анны штрафа за угар более двух тысяч пудов чугуна; история эта тянулась с сентября 1746 года. Приведена подробная ведомость расхода  и потерь сырья. Постановлено деньги в казну за убыток от угару 2202 пудов 13,5 фунта чугуна вычесть с молотовых мастеров и подмастерьев в сумме 115 рублей 16,5 копейки. Вторая часть документа посвящена проверкам ведомостей за 1747 и 1748 годы: столько–то чугуна выдано, столько-то сделано из него железа. Обнаружено, что молотовые мастера Мосей Теткин. Андрей Сомов, Самойло Фокин «со товарищи» (всего в списке 20 человек) «излишне сожгли» 2132 пуда 8 фунтов каменского и сысертского чугуна, тем самым недоковали железа 1601 пуд 18,5 фунта. Весь убыток от пережженного чугуна и угля оценен был уже в 272 рубля 7 ; копейки. Огромный по тем временам штраф обязали выплатить сполна виновников ущерба (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.343-344).
Удручающие «плоды» едва прикрытой, глубинной бесхозяйственности, присущей, кажется, самой природе казенных заводов с их поверхностно-верхоглядным, бездушным и словно бы «ничьим» управлением из чиновни-ков-летунов (в данном случае речь идет о заводе императрицы Анны, где наблюдалось «каждодневное гулянье», процветало пьянство, которое еще при В.И. Геннине стало чрезвычайной помехой для нормальной работы) побуждали партикулярного владельца всеми мерами добиваться «изменения лица» полученных в его распоряжение предприятий.
И разве не заслуживает самой высокой оценки тот воистину удивитель-ный подвиг Алексея Федоровича, когда всего за год – два он смог превратить давно «лежавшие на боку», едва коптившие заводы в основательно реконст-руированные, оборудованные новейшей по тем временам техникой, высоко-производительные производства? И главное его деяние, главная заслуга видится в том, что он сумел вдохнуть в них свою неуемную хозяйственно-рассчетливую и строго взыскательную душу, а этот «мотор» чуден и всемогущ.
Н.И. Павленко на стр. 270 своей «Истории металлургии…» по этому по-воду пишет: «Горная комиссия, рассмотревшая в 1766 году состояние казенных заводов в частном владении, была удовлетворена распорядительностью Турчанинова. Она отметила, что новый владелец не только заводов не «упустил, но еще и размножил столько, что меди против казенного содержания в последних пред сим годах, о коих Берг Коллегия известия имеет, более 8 тысяч пудов, а и чугуна немалое число выплавлено».
Расходы по реконструкции и подъему производства были немалыми, а после выплаты обусловленной суммы в казну за приобретенные заводы Турчанинов оказался без «истиника» (наличного капитала) в кармане. Невзирая на все эти обстоятельства, в конце 1759 года от него строго потребовали уплаты недоимок к 1 января 1760 года: «по указу Ея Императорскаго Величества из Екатеринбургской судных и земских дел канторы … срочно и безотговорочно отдать недоимку подушной доимки». Если же это требование не будет выполнено, то «уже не приемля никаких отговорок взыскано будет». В конце бумаги звучит угроза, со ссылками на бестрепетные законы, лишить его прав владеть заводами. Пришлось снова прибегнуть к займам среди давних приятелей, солепромышленников Соли Камской, обратиться за ссудой в Купеческий банк (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.359).
В «Летописи Сысерти» подводятся блестящие итоги первого года пре-образований: «А.Ф. Турчанинов произвел полную реконструкцию производства. На Сысертском заводе в 1759 году он пустил обе медеплавильные печи и возобновил добычу медной руды в Кадниково, Кашино, у Карасьей горы и у Сысертского озера. Построил листопрокатный цех, металлическую фабрику для изделий из меди, гранильную фабрику ювелирных и каменных изделий. Организовал поиски драгоценных камней в округе. Возвел  деревянную больницу на 15 коек и квартиру для фельдшера. В Полевском заводе соорудил еще три медеплавильных печи и каменный корпус для девяти медеплавильных печей … В 1760 году начали добычу слюды за Щелкуном; к первому в России месторождению наждака близ деревни Косой Брод добавился корунд около реки Каменки, использовавшиеся для гранильных фабрик Екатеринбурга и Сысерти. Ф. Котугин открыл антофимист – асбест на западе от Сысерти, и начата его добыча. В 1761 году по указанию Турчанинова мастер Купщиков основал кирпичное производство, с красным строительством и белым, из кадниковского каолина, кирпичем для ремонта доменных печей.
В 1761 году Главная контора его заводов из Полевского была переведена в Сысерть»
Частная гранильная фабрика его, единственная в России, начала осваи-вать производство ювелирных и каменных изделий из малахита, змеевика, мрамора и серпентина. Для этих же целей новый хозяин разыскивал в народе самых удачливых и чутких старателей и с их помощью, щедро поощряя горщиков, организовывал поиски драгоценных камней в округе; за 10 лет ими были открыты месторождения турмалинов черных, синих, зеленых, малиновых, желтых, а также гранатов, сапфиров, рубинов, хрусталей, аметистов, сердоликов, агатов. И в этом Владычица подземных сокровищниц неизменно благоволила к неутомимому хозяину – домострою, и первые украшения из лучших самоцветов Алексей Федорыч подарил своей молодой жене, готовившейся стать матерью его первенца.
«Кроме того, что Алексей Федорыч старался разнообразить заводские изделия, - писал К.И. Кокшаров, - он достиг прекрасных результатов в одно время и в качестве и количестве этих изделий. Почти с перваго же дня управления он обратил внимание на чистоту выделываемых металлов, и как видно из некоторых его инструкций мастерам и уставщикам, хлопотал чтобы железо имело гладкую поверхность, а медь приятный цвет, не говоря уже о внутреннем их достоинстве» (Указ. соч., стр. 15).
В противоположность стремительному (в пять – шесть раз против 1758 года!) росту выплавки меди, производство железа, являвшееся несравненно более трудоемким и затратным делом, за все 28 лет хозяйствования Турчанинова в среднем увеличилось лишь в два – три раза, заметно возрастая при благоприятных условиях или существенно уменьшаясь в неблагополуч-ную пору.
«Можно взять на выдержку какое угодно время из его управления, - продолжает Кокшаров, - и цифры покажут, что количество изделий постоянно увеличивалось». Примеры убедительнейшие и, как говорится, свидетельствуют сами за себя. «Количество металов, приготовленных в 1759 году, превосходит годичную добычу их в последнее время казеннаго управления почти вдвое». Так, в 1759 году железа выковано при Сысертском заводе 55 416 пудов 30 фунтов (в 1758 году – 32 447 пудов), на Северской фабрике – 41 981 пуд (против 30 370 пудов в 1758 году), а в 1760 году сысертцы выделали 59 608 пудов, северцы – 56 148 пудов железа.
Выделка железа в Северском, к примеру, «простиралась» далее следую-щим образом: в 1767 году – до 50 000 пудов, в 1769 году она составила 61 350 пудов, а в 1770 году достигла своего апогея в 81 241 пуд! В другие годы производство железа снидалось по разным причинам. Та же картина наблюдалась и в Сысерти (Указ. соч., стр. 16).
«Столь быстро было улучшение Сысертских заводов!» – восклицает К.И. Кокшаров. И отнюдь не за счет «дранья шкур с работного люда», как это дружно пытались представить исследователи в ХХ веке, не удосуживавшиеся глубже легенд и классовых предрассудков изучить проблему взаимоотношений А.Ф. Турчанинова с заводским населением. Торжествовала в ту пору пресловутая «пагуба односторонности», резко порицаемая А.С. Пушкиным, точнее выражаясь, грубая тенденциозность – в угоду идеологиче-ским установкам.


Бойкот «непокорливых» пахарей

Это были казенные черносошные крестьяне Екатеринбургского уезда, в большинстве – справные пахари, имевшие в хозяйстве лошадей, коров, свиней, овец (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.219-224 об.). Земельный надел семьи зависел от числа душ мужского пола, плативших казне подушный налог (по рублю с копейками в год). Самобытное, из сказок и суеверий, мироздание их зиждилось на вере в Бога, в щедрость земли-кормилицы, семейный лад и общинное согласие. Посягательство на основы этого роевого землеробского сообщества грозило волнениями и бунтами.
И вот царским указом их приписывают к заводам, принуждают отраба-тывать за подушный налог «фабришной урок», идущий вразрез с крестьянским календарем. Пора подошла землю пахать или хлеба убирать, а их наряжают уголь заготавливать, руду и плавни к домнам, медеплавильным печам возить, металл на пристань доставлять. Причем принуждают все чаще «робить» сверх подушного налога, что вызывало у приписного крестьянина резко враждебное неприятие заводских повинностей. Объективная государственная необходимость обеспечить зарождающуюся промышленность крестьянскими трудовыми ресурсами, узаконенная Петром I, воспринималась свободным земледельцем как высшая несправедливость.
Сысертскому заводовладельцу судьба уготовила «в партнеры» весьма вольнолюбивых и отчаянных пахарей, отцы и деды которых прошли суровую «фабричноурочную» закалку в годы зарождения металлургии на Урале. Об этом говорится в предисловии М.Ф. Злотникова к труду В. де-Геннина «Описание уральских и сибирских заводов» (М., 1937 год, стр.22): «На постройку Каменского завода были взяты крестьяне Катайского и Колчеданского острогов и слобод Каменской, Камышевской и Багарядской. Эти селения приписали к новому заводу…По переписи 1722 года их насчитали 7051 человек». Позднее эти пахари оказывают открытое противодействие властям: «Во время набора работных людей на постройку Екатеринбургского завода крестьяне Катайского острога отказались слушать члена обербергамта Венидикта Томилова и прогнали его дубинами. В.Геннин распорядился: в Катайском остроге высечь крестьян поголовно и нещадно кнутом, чтобы другим, на то глядя, впредь бунтовать было неповадно» (указ. соч., стр. 55).
Полные драматизма конфликты Турчанинова с крестьянским миром, длившиеся несколько лет, начались в марте 1760 года, когда к его заводам были приписаны вышеназванные «строптивцы». История эта подробно представлена в 1000–листном фолианте, озаглавленном «Дела о упорствующих приписных к сысерскому и полевскому титулярного советника Турчанинова заводам крестьян. 1762;1763 годы», хранящемся в Государственном архиве Свердловской области (фонд 24, оп.1, дело 1710).
Открывается том (листы 1-2) материалами заседания 3 октября 1760 года в канцелярии Главного правления Казанских, Сибирских и Оренбургских заводов «обще с призванными господами штаб - и обер офицерами Екатеринбургской судной и земской канторы коллежским ассесором Софоновым, денежной канторы обер берг мейстером Клеопиным, пехотной монетной роты капитаном Степановым и порутчиком Моисеевым».
Слушали поданное Турчаниновым доношение, с подробным обоснова-нием потребного ему количества крестьян «ко исправлению заводской работы». По справке же, поступившей в канцелярию от приписных к его заводам, крестьяне жалуются, что «сверх подушного оклада наложена на них сумма 8176 рублев, отчего немалое отягощение и раззорение несут и прочие обиды претерпевают, а, правда, ль в том, обследствия (доказательства) знать нельзя».
Турчанинов прекрасно усвоил позицию В.И. Геннина по отношению к этой острейшей проблеме: «…приписных к заводам крестьян, - писал автор «Абрисов» (стр. 84), - до раззорения не допускать, и переработанные деньги, когда случатца, плачены б были по плакату и по пробам безволокитно, и ко взяткам с них никто не касался, и их на свои собственные работы не употреб-лял, и никого ни к каким обидам не допускать, и сверх подушного на крестьян окладу в заводские работы их не нарежать, кроме самых нужнейших работ, которых уже миновать нельзя. И в их летнее работное пахотное время от посеву и от снятия хлеба и от поставки сена в заводские работы в майе да с половины июля сентября по 20 число, ежели миновать можно, не употреблять. А кто своего окладу, как крестьяне заводских работ, так и мастера плавки меди и ковки железа в указные времена положенного числа за ленивством или упрямством не сработают, то дорабатывать, а именно крестьянам и в пахотное время, а мастерам на воскресенье и праздничные  дни по ночам».
Заводовладелец настаивал, что и сверх подушного оклада, за вычетом подушных 5942 рублей 38 копеек, крестьянам по самым необходимым фабричным нуждам сработать положено. Руководство канцелярии велело пахарям «учинить щеты и за подушной оклад работать, а какия работы сверх подушного оклада надобны, о том по подаче от Турчанинова в возможном вспомоществовать (оказать помощь по возможности)». Сельчане в ответ заявил, что заводчик «щету не учиняет и какия нужныя работы надобны исправить точно, Турчанинов не будет (не называет), посему и знать не можно».
Руководители горной канцелярии «того ради» приказали послать нарочного к Турчанинову для проверки, «которой заводское поведение зна-ет…капитана Степанова, придать ему четырех человек солдат и подъячего». Офицеру велено узнать, не было ли там каких остановок (а если были, то по каким причинам), определить наличие угля, руды, а также время, необходимое для приготовления потребных запасов угля. По осмотру же фабрик взять у владетеля сведения о самонужнейших работах, каковые и «велеть немедленно исправить» причисленным к  его заводам пахарям. В помощь им приказано нарядить 700 душ приписных к Екатеринбургу крестьян «от здешней судной и земской канторы» за подушной оклад.
А что приписные к тем заводам, а также присланные на подмогу сверх подушного оклада заработали, о том составить счета и «обстоятельно выписки в канцелярию репортом представить». За сверхурочные работы с ними плакатную, объявленную по договору плату «произвесть тогда безобидно и безволокитно».
Распоряжение, подписанное главой канцелярии Егором Арцыбашевым и всеми заседавшими чинами, на первый взгляд, справедливо по отношению к обеим сторонам конфликта, но какова его бюрократическая легковесность и полуоторванность от реального положения дел на заводах, видно из срочного доношения Турчанинова (листы 9-10). Имея важные обязательства перед госу-дарством, Сенатом, Берг-коллегией, заводчик противопоставляет чиновникам свою, на его взгляд, высшую правду и справедливость. И доказывает это чет-кими экономическими выкладками и подробнейшей калькуляцией, с количест-вом необходимых работников и припасов. Сами цифры прилагаемых ведомо-стей, пояснения заводчика исполнены высокой ответственности и тревоги за вверенные ему предприятия, - во имя «государственного интереса».
На сысертском заводе, пишет он, «приключились остановки… за невы-возкой готового вызженного угля и за великим оных багарятских и колчедан-ских, тако ж и поселенные при сысерском заводе крестьян упорством и от работы отрекательством и разбегом и протчим». Из-за отсутствия угля 24 сентября на двух печах была прекращена выплавка меди, а 29 сентября на двух молотах – выковка железа, в полупростое и якорная фабрика. Тщательно накопленная вода в пруду из-за этих чрезвычайных бездействий оказалась без надобности.
На полевском заводе домна давно исправлена, но «за неимением же угля состоит в остановке; а при Кунгурской пильной мельнице за непоставкой бревен в роспиловку потребного на строение коломенок тесу, также и в строении коломенок произошли остановки». Если приписные крестьяне, заявляет Турчанинов, не будут к тем работам определены и «наикрепчайше принужденны», дабы пополнить недостающие припасы, удобное время для выковки железа, «а паче в выплавке меди» будет упущено, и вскоре случится «немало продолжительная остановка, а в казенном интересе немалой ущерб последовать может».
Того ради, заключает он, покорно прошу («ниские мои доношения учи-нить милостивое решение»), дабы повелено было по прилагаемой ведомости нужнейшие припасы и работы определить и справить приписным к трем моим заводам багарякским, колчеданским и другим, оставшимся в казенном содер-жании, также и поселенным при сысертском заводе крестьянам «при заводских ремеслах безотрекательно повелеть быть».
Ведомости, представленные Турчаниновым, отличаются дотошными подробностями, знанием заводской технологии и, в частности, трудоемкого процесса заготовки древесного угля, срываемой строптивством землепашцев. Так, недоработка багарякцев по Сысерти составила 432 рубля 13 копеек, а долг колчеданцев и вовсе огромен – 2447 рублей 75 копеек, в том числе по Полевскому заводу – 695 рублей 18 ; копейки…
Да сверх оных дел надлежит еще заготовить самонужнейших по нынеш-нему времени припасов, добавляет беспокойный, дотошливый хозяин. «На Полевской – к воске медной руды з Гумешевского рудника в 4-х верстах, ценой 2 копейки за 25 пудов, к добыче и воске камня известного сырцу расстоянием полторы версты, ценой за 25 пудов по 1 ; копейки. К воске песку белого в смеси с медными рудами, к воске глины белой, добыче железной руды потребно работников на 30 дней 277 человек, к воске железа на Уткинскую пристань». Да к тому ж грядет заготовка брусов сосновых, стоек крепостных (рудничной крепи), запорного бруса…
И все эти недреманные заботы и требования Алексея Федоровича – ради налаживания непрерывного производства чугуна, железа, меди для предстоящего весной отпуска их караванами по Чусовой, дабы «в казенном интересе упущения приключиться не могло».
В доношении от 21 октября главного его поверенного Е. Орлова (листы 5-8) представлена подробная обстановка на заводах, подтверждающая требовательную правоту Турчанинова. Уголь – в острейшем дефиците, отсутствие его в достатке грозит расстройством всего процесса производства. Орлов напоминает, что еще 30 января в горную канцелярию было сообщено: «…недоложено на действие всех фабрик вырупки дров 7410 ; сажень, которые подлежало вырубить, в кучи скласть, выжечь и уголь в завод вывесть еще в 1759 году». Однако канцелярия не удосужилась вовремя включить эти работы в подушный оклад крестьянам, приписанным царским указом 6 марта 1760 г. к заводам Турчанинова.
Опасаясь их остановки и нареканий в адрес владетеля «о ево нестара-нии», контора вынуждена была вблизи (1-2 версты) завода дровосеков поста-вить для рубки запретного строевого леса, чтобы тот недостаток в угле можно было летом возместить. Приписным из Багаряка и Колчедана предложили вы-везти тот уголь за плакатную (свободную) плату, сверх подушного оклада. Сельским старостам послали ордера с повелением расположить крестьян на эту срочную работу, причем в щадящих объемах, «по небольшему числу на душу и то только на одних семьянистых (у кого большая семья)», чтобы они вывезли выжженный уголь «сухим летним путем, дабы того угля могло стать до настоящего зимнего времени, а зимой без всякой нужды ту воску учинить (закончить)».
Но крестьяне, едва начав дело, «до страдного времени разбежались в домы свои, а некоторые ни одного короба не важивали». Старостам вторично вручили ордера, «токмо за великим объявленных крестьян Колчеданского острогу огурством (уклонением от работ) и непослушанием ни один человек уже не поехал».
Ввиду крайней опасности, «дабы завод в остановку не привесть», контора решила нарядить для возки угля своих «окладных служителей на заводских господина нашего собственных лошадях». А крестьяне – бегуны те «не токмо сверх подушного оклада не возили, но и за подушной оклад … упорственно отважились и не возят».
Мало того. Собравшись умышленно 11 сентября человек до 20, они, «пришед в здешную кантору скопом и заговором, единогласно объявили, что мы-де ни в какие заводские работы и в воску угля не пойдем и не слушаемся, и с тем в домы свои ушли».
Да что там крестьяне, если их вожаки показывают вопиющие примеры супротивства. Так, староста Феоктист Тетеркин не только не заставил своих селян по наряду работать, но «напившись пьян, пришед в кантору с великим невежеством и криком говорил, что я-де крестьян в оные заводские работы не токмо в воску угля, но и в молотовые фабрики никого не дам».
Видя такие нарекания на Турчанинова, с челобитными, клеветой и по-клепами ослушников в горную канцелярию, контора, опасаясь еще больших «вымышленных оболганиев от оных крестьян на господина нашего, так и на заводские его канторы», наряжать тех крестьян уже более оставила. И хотя ок-ладные служащие на заводских лошадях уголь и возят по наряду, «токмо на все заводские действия оного по самой бедной за изнурением лошадей воске недостает».
В результате крестьянского бойкота и было «остановлено действием» на 24 сентября две медеплавильные печи, а на 29 сентября – железоковательные молоты, с полупростоями якорной фабрики.
«Доброрачительным и прилежным господина нашего неусыпным старанием, - пишет далее Орлов, - чрез разные сысканные способы к сохранению воды» в пруду, она поднялась на ларевом пороге высотою до семи аршин и одного с половиною вершка. При наличии угля те застывшие медеплавильни, молотовые и якорная фабрика могли бы «в день и в ночь работу производить», используя накопленную воду, и «казенному интересу немалое б приращение было принесено». Дерзкое супротивство крестьян обернулось худом, и накопленную воду в пруду «чрез вешняк ныне принуждено будет спускать безо всякого плодоприношения».
Для безостановочного действия остальных железоковательных фабрик в села был послан нарочный, чтобы сыскать там вольных охотников к возке угля, но по осенней распутице никого не удалось уговорить. Посему, заключает Орлов, мы покорно просим горную канцелярию: «если по заключенным с господином нашим кондициям какое будет уменьшение в выковке железа и в выплавке меди и чугуна, то б не причесть ему в нестарание».
Нарастающая тревога в докладных с заводов Турчанинова побудила ру-ководство горной канцелярии, отринув свою прежнюю позицию третейского судьи, вспомнить о своих правах неограниченного хозяина Сибирских, Казан-ских и Оренбургских заводов и принять самые решительные меры для пресечения неповиновения сельчан.
Так, 19 января 1761 года (листы 36, 36 об.), по слушании очередного до-ношения, следует приказ: «для высылки и наряду Багаряцкой слободы крестьян на Северской титулярного советника Алексея Турчанинова завод…несмотря ни на какие отговорки и упорства отвесть на завод с сотниками и отдать прикащику с роспиской». А чтоб сотники и старосты при отправке крестьян не чинили ни малейшего препятствия, их наистрожайше предупредили, что с нарушителями приказа «яко с ослушниками по указу поступлено будет безо всякого упущения, а за крестьянами послана будет особливая солдатская команда на коште ево, старосты».
Затем 3 февраля 1761 года (листы 16,16 об.), по рапорту управителя По-левского завода Петра Вестова о неполной явке крестьян Камышловской сло-боды со старостой Андреем Казанцовым для заготовки и вывозки угля к заводу (в клажу куч не явилось 8 селян, в возку угля – 1 селянин), горная канцелярия приказала послать в Камышловскую сельскую контору указ и велеть неявившихся на заготовку угля 9 человек выслать в Полевской с нарочным немедленно, не ожидая более подтверждения, и о том заводскую контору уведомить.
В Екатеринбург срочно доставляются росписи фамилий ослушников по селам и деревням, за ними без промедления посылаются нарочные воинские команды, дабы не было беглецам никакого послабления. Столкновения меж сторонами все чаще принимают весьма крутой оборот, донесения из сел напо-минают рапорты с места боевых действий.
Вот выдержки (лист 42) из приказа обербергмейстера Екатеринбургской денежной конторы Г.Н. Клеопина воинской команде, направленной в Колче-данский острог: «…выслать неявившихся в Полевской с принуждением, невзирая ни на какие отговорки…а только в драку (а паче в смертное убивство) не вступать и при той же высылке им, крестьянам, обид и взяток ни под каким видом не чинить. Главных возмутителей и противников, Лазаря Шерстобитова с товарищи, семи человек, с принуждением выслать (сотника Володимера Пастухова они едва косами не засекли, а крестьянина Веденикта Козловского били бесчеловечно) для изследования и учинения по указам в здешную канцелярию под крепким караулом». Если же крестьяне Колчеданского острога учинят упорство и не послушают, и на завод титулярного советника Турчанинова не пойдут и откажутся, тогда, не вступая с ними в драку, вернуться в Екатеринбург с командой, обо всем рапортовать обстоятельно и послать указ в Полевскую контору.
Капитан Степанов из Сысерти (листы 70-71) рапортует в горную канце-лярию: «Для безостановочного сысерского и двух полевских заводов действия к приуготовлению самонужнейших работ, яко то к воске угля и клаже, дернения и осыпке зженых куч и к другим работам…расположить зловозмутителей и упорственных Багарякской слободы крестьян на 1215 рублей производства, коим ту сумму заработать при означенных заводах Турчанинова за подушной сего 1761 года оклад. На достальное же на 2543 рубля и 77 с ; копейки расположа нарядить приписных к Екатеринбургскому заводу к денежному делу и каменно марморным делам крестьян за подушной оклад в зачет сего 1761 г., всего по цене на 3758 рублей 77 ; копейки, в том числе на здешний сысерский завод на 2184 рубля 75 ; копейки».
Здесь же – доношение Е. Орлова 11 февраля горному начальству: «…из Арамилской слободы явилось на сысерской завод мало крестьян…кантора почтенно представляет и покорно просит, дабы соблаговолено было о скорейшем расположении и высылке на здешний завод крестьян в кучную работу, а паче к воске угля…оное б расположение соблаговолено было учинить на достаточных и семьянистых крестьян, дабы оные могли требуемые работы исправить нынешним настоящим временем и чтоб могли они и сверх тех срочных работ остаться другие неотложные работы сдела-ли…»
И все это умаливание начальства – «дабы не навесть здешнему заводу всекрайней остановки, отчего не последовало бы Ея Императорскаго Величества интересу ущербу, а господину нашему напрасного убытку, ибо канторе известно об упорствах приписных к сысерскому заводу крестьян, а паче зловозмутительных багаряцких крестьян». Неимение угля и «протчих припасов недостатки» оборачиваются остановками фабрик, а дальнейшая невысылка крестьян приведет их «во всеконечную остановку».
Из Полевского 12 февраля взывает о том же (листы 72,72 об.) поручик П. Вестов: «…Катайского острогу, Камышловской и Арамилской слобод в присылке еще и поныне ни одного человека не имеется…того ради полевская кантора почтенно просит горную канцелярию о скорейшем наряде и высылке вышеупоминаемых к разным работам, а особливо к воске угля крестьян чрез нарочнопосланных накрепко принудить к наискорейшей высылке, дабы не могли заводы от невоски угля во всекрайную остановку притти (если, мол, не пришлют их, через 5 дней фабрики остановятся)».
Капитан Степанов 14 февраля докладывает (листы 76-77) в ту же ин-станцию, что посланного им с ордерами к старостам и сотникам нарочного (для присылки крестьян в скорейшем времени на заготовку и вывозку угля) солдата Егора Калинина сельчане Камышловской слободы «отогнали от себя прочь». Заводская контора Турчанинова почтенно просит, чтобы этих крестьян принудить с «пристойной командой» выслать «в повеленные от меня работы неотменно с нарочным, дабы заводы за огурством и непослушанием крестьян притти не могли в конечную остановку».
На требование капитана объяснить причины упорства крестьян к нему поступает рапорт, подписанный старостами Андреем Казанцовым, Иваном Прохоровым, сотниками и сельчанами (листы 78-80). Не успеваем, мол, мы «с работами на все стороны», жалуются они, в домах никого нет, середина зимы, а тут еще солдата для принуждения прислали. В Каменский завод посланы были в декабре 330 сельчан для приготовления угля 165 куч, на копке железной руды 84 человека заняты, много выслано в Екатеринбург «к воске угля 1030 коробов да на денежной двор в работу». На Полевском заводе на угле 112 человек, «у строения коломенок 34 человека, и работных людей почти никого ныне в домех не имеетца». С начала Екатеринбургских казенных заводов, жалобятся камышловцы, таких требований на крестьянские руки никогда не бывало, потому, мол, нам «все работы не отправить и не осилить».
Ужесточаются меры наказания беглецов. Так, по определению горной канцелярии от 16 октября 1761 года (листы 275-276) «велено таковых пойман-ных огурщиков и ослушников, бежавших с заводов титулярного советника Турчанинова крестьян Багарятской, Красноярской слобод Колчеданского острогу, дабы им впредь таких побегов чинить было неповадно, наказывать»: молодых плетьми, престарелых и малолетних – батожьем. По наказании отсылать под караулом на те же заводы.
Живописен и точен «репорт» копииста Афонасья Зобова (листы 280-281об.) в Каменскую заводскую контору: «В силу данного мне наказу…ездили со старостой Пироговым и сотники для высылки Колчеданского острогу кре-стьян в работу (рубку дров и разломку куч) на заводы…Турчанинова, а пущих огурщиков и зловозмутителей ловить и посылать в Каменскую кантору с на-рочным под караулом…Сего месяца (ноября) 7 числа приехал в деревню Грязнушскую…бунтовщиков в домех нашли, Ивана Прямикова и Павла Пологова, которых для отправления в кантору взяв и хотели связать, точие (только) Иван Прямиков при том вязании из наших пищика Чемесова ударил и повалил на землю, за горло давил и притом же на нем рубашку изодрал, и едва оной от него, Прямикова, вырвался, и брани нас всякой неподобной матерной бранил и угрожал, что вы-де по деревням рыскаете и что-де у нас с вами без уголовства не будет, и побежал прямиком по той деревне и повестил таковых же своих братьев зловозмутителей. Приехав оных вскоре немалое число человек, и хотели нас бить, но едва мы от них укрылись…а 10 ноября в мирскую избу оного острогу собралось до 100 или более таковых зловозмутителей крестьян, и при том собрании выговаривали, чтоб мне, Зобову, прочесть как посланной указ о высылке оных крестьян в работу, так и данную мне от здешней канторы наказ и как-де тебе чинить велено, и по крику оных указ и наказ прочел, и взывали и выговаривали из оных Василей Окулов, Марко Окулов, Кирило Пономарев, Егор Лопатин, Василей Роджин, что-де надо кого каменских кантора пришлет за высылкой оных в работу, то отсылать скованных в Тобольск (центр губернии), а для чего не знаю…Меня, старосту, и сотники, и пищика хотели смертно бить…сотника Вахромея Вощикова вытащили из мирской избы за волосы, крестьяне Данило и Иван Седачевы и протчие били, которой от одного битья и поныне находится в великой болезни. А другие с возмутителями не согласны и в работе быть желают 15 человек, роспись их при сем и от старост репорты в заводскую кантору…ноября 13 дня 1761 г. К подлинному репорту руку приложил Афонасей Зобов».
Не менее драматичен «репорт Екатерин Бургской роты солдаты Василея Шубина да Ивана Михеева» в горную канцелярию (лист 297об.). По наказу из оной от 27 сентября велено было им ехать в Сысерть и в заводской конторе взять «имянную роспись нетчиков» Багарякской слободы, не бывших «в куч-ную и прочие работы», и приехав в слободу, показанных крестьян забрать. «Нетчики с дубинами выгнали послов и кричали, что согласны подушной оклад деньгами отдать, но чтобы их в заводы не отсылали. Старосту Птицына били неоднократно. За противность же и горлопанство оных Жаравина с товарищи взять по множеству их никак было невозможно. И напоследок нас из мирской избы  и из слободы усильственно собравшиеся с дубинами выгнали…»
Неудачной была и поездка капрала Никиты Свиридова (лист 405) с дву-мя солдатами той же роты «для наряду и высылки положенных к отправлению работ Багарякской и Красноярской слобод Катайского и Колчеданского острогов крестьян».
Багарякцы, увидя подъехавших к мирскому двору вояк, «учинили того часу тревогу в колокольной звон, почему их в самое краткое время набежало человек до 200 с разным орудием и дубинами». Не слушая зачитываемого по-веления, сельчане заявили капралу, что таковых указов они уже много имеют, а в работы к Турчанинову «более рубля 12 копеек не идем» (размер подушного налога) и с угрозой велели военным выехать прочь из слободы. «Почему мы, убоясь страха, вон выехали», - рапортует капрал.
Подавшись в Колчеданский острог, они вручили старосте в мирской избе указ горной канцелярии, в присутствии крестьян. Прочитал он его в тишине и бросил на стол, потом вернул бумагу солдатам и сказал: «Для таких указов другую избу мирскую придется нам построить». И добавил: «А к Турчанинову в работы за прибавочной оклад не идем». Скрепившись, капрал добавляет: «И выгнали нас усильно вон».
Поручик Вестов из Полевского продолжает слать тревожные доношения (лист 468). Упорство и непослушание багарякских крестьян неколебимы, они даже пригрозили своим: «ежели кто согласится работать (на Турчанинова), то их будут бить до смерти». Присланные на завод для заготовки угля разъехались самовольно по домам, а это наносит «вред интересу Ея Императорскаго Величества от малой выплавки меди на денежное дело». Для плавки чугуна «доменную фабрику пустить за мальству угля нечем», отчего выковке железа на Северском заводе ущерб немалый, а «господину нашему видимое есть раззорение». Полевская контора «покорно просит накрепко принудить» багарякцев и колчеданцев и выслать бежавших обратно на завод «для исправления кучных работ». Поименный список беглецов весьма велик.
Весна 1762 года на заводах Турчанинова началась с тех же треволнений и забот о достатке угля, руды, прочих припасов для непрестанного увеличения производства металлов, в духе строгого регламента Сената и неумолимых кондиций Берг – коллегии. Обстановка была по-прежнему неутешительна, о чем свидетельствует обширное доношение от 26 апреля все того же делового, компетентного управителя Петра Вестова в канцелярию Главного правления Сибирских, Казанских и Оренбургских заводов (листы 558-560).
«Фабричный порутчик» напоминает горному начальству о двух про-шлых своих доношениях (от 26 марта и 15 апреля) с требованиями, чтобы «по-велено было недоложенные Екатеринбургской судных и земских дел канторы разные припасы на сей 1762 и будущей 1763 годы (для содержания полевского, северского и сысерского заводов, яко то рубку дров, клаж, зжение и разломку куч и воску угля, добычи и поставку разных лесных припасов), на кого надлежит определить и расположить…»
Далее называются все те же непокорливые крестьяне Багарякской слободы и Колчеданского острогу, которых, мол, надо было под присмотром выслать на рубку дров. Земская контора 19 апреля прислала и расписание их. Так, крестьянам Красноярской слободы весной предстояло вырубить дров «на угольное зжение» две тысячи сажень, из коих сделать сто куч, вывезти угля 6400 коробов, а также добыть и поставить лесных припасов на 211 рублей 53 ; копейки. Крестьяне Уткинской слободы для постройки 15 коломенок и 15 лодок обязаны были заготовить и поставить лесных припасов ценой 444 рубля 97 копеек.
Однако как тех, так и других работников и в конце апреля ни единого человека на месте не оказалось. Отсутствовали «роскладные ведомости», хотя по фабричным правилам крестьяне, собранные сотниками и десятниками, под надзором солдат должны были быть присланы на заводы к 25 марта и отданы под расписку тамошним управителям. Положено же по тем правилам лесные припасы вырубить и «оскоблить», также дрова вырубить и в поленницы скласть и отдать приемщикам уже в конце апреля, до 1 мая. В кучи дрова класть, дернить их и осыпать – в июне и июле, а жечь и ломать кучи – с середины сентября.
Багарякские и колчеданские крестьяне «отважились на прежние свои огурства  и самовольства» и работать не хотят, срывая установленный порядок «заводского действия». Тем более они видят, пишет Вестов, что «за прежния их упорства и самовольныя от работы побеги без всякого наказания преминовали, и ныне на то ж надеясь, в работы не являютца и не располага-ютца». Все это из-за потворства старост и сотников, от коих «чинится явное им, крестьянам, послабление и понарожка, чрез что заводам господина нашего явную остановку, а государственному интересу немалой ущерб причиняется».
Управитель еще раз напоминает об огромной ответственности А.Ф. Турчанинова: «По указам государственной Берг Колегии и по заключенным во оной с господином нашим кондициям между протчим повелено означенные полевской, северской и сысерской заводы, по приеме господину нашему в собственное содержание, иметь в добром произведении во всякой исправности и распространять и умножать сильной рукой и всекрайнее иметь старание, чтоб на тех заводах железа в выковке и меди в выплавке приумножено было не токмо б против казенного тех заводов содержания без умаления и без упатка, но всевозможное иметь старание те заводы, против в казенном содержании состояния, размножить вдвое или более, а за сим иметь крепкое и неослабное смотрение канцелярии Главного правления Сибирских, Казанских и Оренбургских заводов и наблюдать под опасением, что в противном случае, ежели те заводы господином нашим иногда в какой либо упадок приведены будут, за неприрадливое смотрение взыскания на канцелярию Главного правления будут неупустительно».
Однако противодействия и побеги приписных крестьян от работ то и дело ставят под угрозу срыва эти обязательства Турчанинова. Полевская контора «нижайше просит, дабы повелено было…Екатеринбургской земской канторе в рубку дров и лесных припасов Багарятской, Красноярской и Уткинской слобод и Колчеданского острогу крестьян, которые огурством своим, упустя немалое указное время, долговременно в работу не явилися…чрез нарочно посланных…в силу указов высылкой накрепко принудить, дабы они до июня…положенные на них дрова и лесные припасы вырубили, и те бы дрова до клажи в кучи к июню могли в поленницах просохнуть».
В противном случае заводы Турчанинова «прийдут во всеконечную и немало продолжительную остановку, и от того казенному…интересу воспоследует известной ущерб, а господину нашему крайнее раззорение…и к нерачению его причтено не было б…На сие доношение учинить милостивое и непродолжительное решение…и наградить Его Императорскаго Величества указом. Апреля 26 дня 1762 году. Порутчик Петр Вестов».
Ультиматуму подобен и «репорт» крестьян Колчеданского острога, ко-торые «расположились (распределены) в рубку и кладку, зжение и розломку кучь» (лист 843). Собравшись немалым числом в мирской избе, они «едино-гласно сказали, что в заводские работы на полевской и сысерской титулярного советника Турчанинова заводы (на заготовку угля) не будут, для того что рубку дров за один рубль две копейки (подушной налог) они заработали», а сверх того трудиться не желают.
Отказ свой они мотивируют присланным из Правительствующего Сената неким «повелением» императрицы Елизаветы Петровны (подписавшей перед своей кончиной ряд указов о послаблениях к нуждам простолюдинов) и требуют «впредь от Каменской заводской канторы подъячие или команды с наказами не посылать и крестьян, не явившихся в работы, не ловить». А если, мол, это будет продолжаться, «то уже без уголовства не будет, для того что он, Попов (управитель Каменской конторы), не на нас, крестьян, наступает, но на указ сенатской. Ноября 11 дня 1761 года. К репорту руку приложил (вместо мирских людей) каптерман Соболев».
Горное начальство Екатеринбурга, заслыша о предстоящем приезде на Урал «усмирителя мятежей» князя А.А. Вяземского, спешно готовило документы и отчеты о причинах волнений приписных крестьян. Об этом свидетельствует обширный и подробный «Экстракт», подготовленный к 14 января 1763 года в канцелярии Главного правления Сибирских, Казанских и Оренбургских заводов «для сообщения отправленному по имянному Ея Императорскаго Величества соизволению господину генералу квартир мейстеру и генерал майору князю Вяземскому ко усмирению приписных к заводам крестьян и рассмотрению о беспокойствах их, какие кому в заводские работы наряды и высылки чинены были, а они в противности и упрямстве оказались обо всех тех производствах сначала и до нынешняго времяни» (листы 836-870).
Скрупулезно, по годам анализируются в этом документе случаи кон-фликтов на заводах А.Ф. Турчанинова с приписными крестьянами Колчедан-ского острога (1138 человек) и Багарякской слободы (2164 человека), которых по указу горной канцелярии к лету 1760 года было велено употреблять «в роскладу (разверстку повинностей) и в заводские работы» самому Алексею Федоровичу и его поверенному, «не требуя более о том роскладе от главной команды и от земских кантор повелениев». В силу этих указов и был учинен «росклад крестьян за подушной оклад» турчаниновской конторой, до появления термина «плакатная (договорная, по паспорту) плата» - за работу сверх подушного оклада.
Прежде всего А.Ф. Турчаниновым, в духе предписаний В.И. Геннина, была сделана крестьянам важная уступка «…для их домашних, яко то земле-делных и сенокосных работ, дабы им не было в тягость и могли б впредь быть благонадежными в работе». То есть еще до окончания самонужнейших заводских трудов и занятий, в пределах подушного оклада, им был обещан отпуск по домам – для занятий неотложными летними работами в своих хо-зяйствах.
Однако многие мз них, не дожидаясь назначенного срока этого отпуска, уехали к себе самовольно.
За недостатком рабочих рук на заготовке сена для заводских нужд Тур-чанинову пришлось «остановить фабричное действие» и направить мастеровых и оставшихся приписных крестьян с косами в луга. Старостам сел, где проживали беглецы, были направлены ордера для высылки их, «не упуская удобного времяни», на заготовку сена сверх подушного оклада для полевского и северского заводов. Нормы на одного человека были определены, в зависимости от его состояния, - десять, восемь и пять копен. Колчеданского острогу «к поставке сена от крестьян отрицательства никакова не слышно», а в Багарякской слободе (кроме 244 человек, назначенных для работы в Сысертском заводе) крестьяне «к поставке сена явились ослушны и против». Старосту той слободы Петра Дорогина «при наряду, как он объявил, едва не убили до смерти, а пищика Михаила Михеева так избили, что едва и дыхание имел, и будет ли жив, неизвестно».
«За их крестьянское упрямство и огурство» горнозаводчик просил гор-ное правление подвергнуть багарякских ослушников, в силу соответствующих указов, публичному наказанию – по решению самой общины и выборочно, «кого пристойно з достойной командой, дабы впредь, на то смотря, другие не имели такого же в народе возмущения, а высочайшему интересу не было какого ущербу».
И все же отчаянных багарякских строптивцев не взять было голыми ру-ками, а показательная порка десятка смельчаков не стала убедительным уроком для несговорчивого большинства. Недаром же по уральским заводам завистливые слухи гуляли, что багарякцы от повинностей фабричных «отбились и живут как именинники» («История Урала с древнейших времен до 1861 года», М. «Наука», 1989, стр. 352-353). Они не только приписных работ дерзко и упорно избегали, но и посланных за ними нарочных солдат смело изгоняли, вовремя успевая посылать весьма убедительные оправдательные челобитные в горную канцелярию.
Вот одна из них, помеченная 27 июля 1760 года и подписанная выбран-ными от миру крестьянами Павлом Пестовым и Михаилом Мелником. Они пи-шут, что титулярный советник Турчанинов «по сработанной ими расположен-ных при заводах ево за подушной оклад разных заводских работ сверх оных и подушного оклада расположил еще в самое земледельное время на немалую сумму, которых работ за малолюдством и малости годных в работу исправить никак невозможно». Потому, мол, крестьяне принуждены уже «отстать своих домишков кормиться и подали ему и просили, чтоб от наложения титулярному советнику Турчанинову сверх подушного оклада работ свободить» (листы 795 – 798).
«Летом 1762 – весной 1763 гг., - сообщает «История Урала с древнейших времен…» на стр. 352 – 353, - продолжались волнения около 5 тысяч душ мужского пола крестьян, приписанных к Сысертским заводам А. Турчанинова. Центрами выступления стали Багарякская слобода и Колчеданский острог (поселение)». Бунтами приписных были охвачены владения Демидовых, Екатеринбургский и Каменский казенные заводы.
Обеспокоенная этими мятежами, новая императрица Екатерина II посы-лает на их усмирение военные команды во главе с князем А.А. Вяземским (позднее – с генералом А.И. Бибиковым), которому попутно «велено было ис-следовать вопрос о выгоде вольного труда пред наемным». В манифесте 6 де-кабря 1762 года крестьянам предлагалось «немедленно от сего безделья от-стать» и прекратить «непослушание». Не обошлось без крутых мер против за-чинщиков, «чтобы через страх утвердить непоколебимое послушание» (Б.Б. Кафенгауз «История хозяйства Демидовых…», стр. 377). Волнения приписных прекратились после принятия властями благоприятных для них решений.
В именном указе 9 апреля 1763 года признавались злоупотребления в приписке к заводам, отмечалось, что «крестьянам даже не остается времени для земледельческих работ, что расстояние от деревень до заводов, которое они должны проходить, чрезмерно велико». Крестьянам разрешалось самим за  себя платить подушные деньги, повышалась оплата их труда, предусматривались «смена партий крестьян каждые 4 месяца», решение дел «своим судом», выборность старость и сотников. Более 75 чиновников и управляющих, злоупотреблявших властью, были наказаны, упорядочены рассчеты между казной, заводчиками и приписными.
Однако, исходя из высших государственных интересов, во исполнение строгих кондиций Берг-коллегии, регламента и указов Сената, А.Ф. Турчанинову, как и другим заводчикам, было официально разрешено использовать приписных крестьян не только за подушной оклад, но и сверх того – за плакатную (свободную) плату. «Главная горная команда» и Екатеринбургская судных и земских дел контора, с помощью нарочных служителей и солдат, - согласованно и сообща идут навстречу нуждам и требованиям усердного и старательного сысертского промышленника, неустанные хлопоты коего обернулись столь блестящими результатами работы вверенных ему предприятий.

Малахита чудо преузорное

Не сыскать было б, наверное, в округе человека счастливее этого 65-летнего, но еще весьма бодрого и румяного господина, забавлявшегося в кресле с прехорошеньким златокудрым мальчонкой. «Эва, невидаль, дед с внуком милуются!» - заметил бы с позевком кто посторонний. Но тут же с утроенным вниманием устремил бы изучающе-любопытный взор свой на оную чету, узнавши, что видит отца с сыном .
Да; то Алексей Федорович пестовал своего первенца Алешечку, замер-шего на мгновение в родительских, нежнее пуха, руках. Его порывисто-трепетное, неугомонно-верткое тельце, изрядно распалившееся от дурашливой беготни по веранде наперегонки с пуделем-курчавкой, со дня рождения стало для Турчанинова неким центром мироздания, существом драгоценнее всех земных сокровищ.
Столь позднее, по воле судьбы, отцовство несказанно молодило и облагораживало старого заводчика, осветив всю его беспокойно-подвижническую жизнь новым, глубинно-нравственным и даже неким фило-софически-возвышенным светом. Лаская младенца, он вспоминал весьма волнительные, тревожные дни, когда юная его супруга, страшившаяся первых родов своих, благополучно разрешилась от бремени сыном, о каковом он неустанно молил Создателя, теряя порою саму надежду, что благодать сия будет ему ниспослана.
В честь столь радостного события Турчанинов, невзирая на оторопь пугливо-дремотных бомбардиров-инвалидов, повелел палить изо всех пушек, еще уцелевших в бастионах и полубастионах трех его заводов-крепостей. Поч-ти единовременно с громо-салютами взбодрившихся чаркой зелена вина фейерверкеров во всех храмах его владений зазвучали благодарственные молебствия, с хоровым пением и радостным трезвоном колоколов. Загодя был послан гонец и в Соль Камскую с хозяйскою оплаченною просьбою к тамошнему благочинному совершить в Троицком соборе торжественную службу в честь появления на свет моленного наследника.
Не обошлось и без всеобщего мирского винопития и чревоугодия прямо на улицах, вокруг щедро убранных столов с ворохами жареной телятины, козлятины и блюдами соленых огурцов. Возле яств, бочек и ведер с вином, пивом и забористой местной брагою три дня разгульно веселился заводской и пришлый, со всех сторон, люд, порою возглашавший нестройными голосами  «многая лета» удатливому хозяину и его наследничку.
- Тятя, а пошто Валетка за ушками чешет? – принялся теребить о чем-то задумавшегося отца непоседа сын. – А где евоная матуха? – допытывалось ди-тя, открывая новую череду заковыристых вопросов, на кои не поспевали с вразумительными ответами все домашние, включая прислугу и дворню.
Алексей Федорович принялся терпеливо просвещать Алешу насчет все-пронырливости блошиного племени, не забыв обрисовать немудреную родо-словную пуделя, купленного по случаю в Москве. Тем временем из дальней горницы за ними, отогнув краешек оконной занавески, неотрывно и с неизъяснимой нежностью наблюдала цветущая, несказанно похорошевшая Филицата, излучавшая всем своим естеством некое внутреннее сияние, наподобие исходящего от знаменитой надоблачной «Мадонны» Рафаэля. В необыкновенном расцвете ее женственной притягательности и материнской прелести таилась природно-бесстрашная готовность вновь стать роженицей и одарить усердно-заботливого мужа вторым младенцем (за коим с годами воспоследуют на свет еще шестеро детей). Любящим чутьем своим она с первых дней замужества восприяла неотступный наказ природы: сполна исправить главное упущение престарелого супруга, не удосужившегося в молодые лета обзавестись добрым выводком наследников, без коих само существование солидного человека уподобляется скорбящему неплодному пустоцвету.
- Не пора ли, судари мои, к обеденной трапезе припожаловать? – оклик-нула она мужчин, приоткрыв фортку. – Будет ужо, натешились – нахороводи-лись вместях вволю.
Передав сына в руки его заботливой мамке, грудастой девке Палашке, Алексей Федорович не спеша направился в комнаты, напомнив себе, что дол-жен сего же дня ознакомиться с казанным пакетом из новосозданной «Экспе-диции о изыскании цветного каменья», обосновавшейся на Урале .
«И чего имя там от меня потребно стало? – недоумевал он, принимаясь за излюбленную свою ботвинью, похрустывая пупыристым огурцом и выужи-вая своей расписной деревянной ложкой – утицей в подсметаненном квасу, среди лука и зелени, особо аппетитный ломтик вяленого муксуна. – Все, ка-жись, отдал, со всем распрощался, што их было касаемо: камнерезну фабрику изъяли из ведома мово, Екатеринбург ею ныне командует; к тому ж Сенат по-становление свое вынес о тех, якобы, соблазненных мною в 1761 году камнерезах (каковых я тогда пригрел, работу и прокорм дал), повелел обменять их на простых работных, возвернув «совращенных» на место, где их, в краткое царствование страннонравного
Петра III, распустили по домам «за ненадобностью», обрекши мастеро-вой народ на христарадничанье.
Он усмехнулся и втайне похвалил себя за удачную и ловкую проделку: несколько самых умелых, крайне необходимых в гранильной фабрике «госте-вых» камнерезов ему удалось – таки, втихую подмазав уступчивых и покладчивых чиновнишков, оставить у себя, подменив для того имена в их пачпортах.
С наслаждением съев последний кусок сочного жаркого и запив его ядреным, шибающим в нос квасом, он взглянул на детскую сторону стола: бойко ерзавший на высоком стуле Алешечка споро проглатывал,  одну за другой, синие виноградины, жадно оглядывая при этом в сладостном предвкушении разрезаемый Филицатой крупный ананас. «Пускай себе наслаждаются вволю диковинными плодами, здоровье обоих – благоденствие и удатливость моя, - вздыхал он удовлетворенно, не взирая на немалые расходы по содержанию оранжерей в Соли Камской, доставке оттуда редких плодов в Сысерть, чтобы наследник и супруга круглогодично лакомились ими. – Не одним же августейшим особам да царедворцам быть сладкоежка-ми».
Вспомнились весьма затратные хлопоты с устройством в Сысерти, на второй год его владельчества заводами, ботанического зимнего сада с редкими растениями, приобретенными «на корню» у преставившегося вскоре после той сделки Григория Акинфиевича Демидова, соликамского ученого садовода, в его приятном взору и  завидном для многих Красном селе, на берегу Усолки. Благополучно прижились на новом месте диковинные американские кактусы, кофейные, ранжевые (мандариновые) и лимонные древа, лавр, грецкий орех, пальмы и магнолии, древесно-кустарниковые растения Урала и Сибири… То-то было хлопот плотникам с утеплением «кожуха» сада!
«За просветительскую деятельность», - гласил второй пункт именного указа, которым Екатерина II возвела его род в потомственное дворянство. В словаре В. И. Даля: «просвещать-даровать свет умственный, научный и нравственный, поучать истинам и добру». Художественная сторона незаурядной натуры А. Ф. Турчанинова, как замечалось ранее, зародившись в годы воспитания в высококультурной купеческой среде, особо развернулась и расцвела в пору его поездок по торговым делам в Кяхту, где он познакомился с  изысканными предметами прикладного искусства Востока, что затем впрямую отразилось на ошеломляющем успехе изделий его Троицкой фабрики медной посуды.
В Сысерти просветительский дар нового заводовладельца обнаружился незамедлительно, и уже в 1760 году здесь, кроме упомянутого зимнего ботанического сада, возникают археологический и минералогический музеи, научная библиотека для служащих, с преобладанием литературы по горнозаводческому делу, и совсем уж невиданное в Пермском крае явление: зоопарк на 60 гектарах. Самого академика П.- С. Палласа удивил единственный в ту пору на Среднем Урале зверинец, «в коем марали славные (пойманные) на реке Иртыше, лоси, дзерны (серны), верблюды и некоторые птицы содержатся». Зоосад сей стал отчасти данью ностальгическим воспоминаниям Турчанинова о дивных картинах природы бескрайней Сибири, и он не поскупился на расходы по доставке оттуда «вживе» редких животных, ставших предметом неистощимого любопытства для детворы и взрослого населения горнозаводской округи.
Иные диковины обретались в небольшом, но весьма искусно обставленном помещении археологического музея. Взорам гостей Турчанинова и достойных обитателей заводов и окрестных селений открывались предметы далекой первобытной эпохи: ржавые, словно бы хранившие следы запекшейся давней крови, наконечники стрел и копий, короткие мечи, щиты, кольчуги; небольшой, изящный женский бумеранг из сердолика – для охоты на мелкую дичь, опровергавший монополию аборигенов Австралии на это орудие; медные и деревянные инструменты древлешахтных рудодобытчиков: кайла, лопаты, крепежные стойки, полуобгоревшие лучины – для освещения выработок. Приковывали взоры предметы экипировки первобытных горняков, о коих П.- С. Паллас в своих научных отчетах рассказывал: между белыми камнями на глубине около 19 метров нашли «рукавицу и изодранную сумку… Обе оне сшиты из лосиной кожи, рукавица длиною вершков шести из звериной головы зделана, и при том так, что ухом надевается на большой палец, а края оставлены просто… а сумка вершков 12 длиною и вершков 9 шириною».
Богатая экспозиция минералогического музея представляла собою от-личное наглядное пособие для познания ископаемых горных пород и руд, поделочных и самоцветных камней, составляющих вкупе содержимое недр Каменного Пояса. Раздел самоцветных драгоценных камней беспрестанно пополнялся при жизни А. Ф. Турчанинова и после него, за счет открываемых старателями и рудознатцами все новых, неведомых ранее сокровищ неистощимой на подземные клады округи.
… Послеобеденный сон не шел, и он решительно расстался с удобным, улежливым и не скрипучим кожаным диваном (предмет сей стал одним из без-укоризненных произведений его мебельной фабрики, когда там почал руково-дительствовать приглашенный за большие деньги из Англии знатный мастер-краснодеревщик Джон Говард), присел к столу с неотложными бумагами.
«По предписанию начальника Канцелярии от строений домов и садов генерал порутчика и кавалера Ивана Ивановича Бецкаго, - гласили изысканно строгие и красивые каллиграфические литеры, складывающиеся в слова и фра-зы письма, - надлежит вам подать неотложно в канцелярию реченной Экспедиции обстоятельные сведения о количестве пудов добываемого в рудниках малакиду, добротою и рисунком пригоднаго для украшенья строений Ея Величества, а такоже сообщить о видах на добывание сего рудного камня на предбудущия года. Командир Экспедиции о изыскании каменьев генерал маэор и кавалер Якоб Данненберг. Дано в Горном Щите октября 10 дня 1766 года».
- Дался же имя мой зелен камень! – досадливо проворчал Турчанинов, откинувшись на стуле после прочтения бумаги (повторявшей почти дословно прошлогоднее письмо оного пунктуально-дотошного немца с истребованием сведений все о том же «малакиде»). – Словно иных матерьялов для украшенья палат и не водится в недрах Руси великой. Бецкому – то Иван Ивановичу все сокровища империи, чай, подвластны, прикажи только – и преподнесут тебе подданные хошь мрамору распрекраснова, хошь розовово порфиру, орлеца аль нефриту, змеевику с яшмой, а то и лазуриту, каковой куда приглядней и надежней изменчивой медянки. Вот еще алебастр разноцветной, мозаику из стекла в дворцах вельмож стали применять для декору, алатырь морской (янтарь) немцы для того ж приспособляют. А им, вишь, медну зелень роди да подай!
Он фыркнул, отодвинув в сторону надоедно-постылую казенную бума-женцию.
«Каковые же энто штуфы многопудовыя для тово царскова параду на-добны, у меня же хотя б свиным рылом перерой все Гумешки вдоль и поперек, таковых «голов» не обрящешь, - не унимался мыслью Алексей Федорович. – Да и неколи мне ваши прихоти удоволивать! Не оставлять же без глазу фабрики да заводы железо-медныя, веть оне, по верному слову Акинфея Демидова, «яко детище малое, непрестаннова требуют к себе доброво надзирания».
Ему взгрустнулось от превратностей обманчиво независимой, на поверку же – всем ветрам подвластной судьбы партикулярного заводосодержателя, на долю коего передряг выпадает поболее, нежели управителям казенных заводов. «Наставлять да контролировать всякой спесивой чиновнишка горазд, ежели обретается на службе в Горной канцелярии. От Татищева Василь Никитыча все эти уязвления да строгости пошли и ведутся доныне, тако оно и пребудет  до веку. Однако, ежели по правде – справедливости, государству не след оставлять без бдительнова надзору и партикулярных заводчиков, ибо иные из нашево брата вольготной отсебятиной натворить способны такова…»
Он с недоверчивым любопытством и внутренним холодком припоминал навевавшие страх слухи и легенды о самодурственных проделках и самоуправствах Андрея Родионовича Баташева, владетеля заводов и средневекового замка в «Гусе Железном» на Оке, где фигурировали и фальшивомонетство, и разбой над соседями да по речным пристаням, и «подвиги» на манер Синей Бороды… Все потом покрывалось подкупом высших властей, как и в подобных же историях со всесильными соседями его Демидовыми…
Да и сам ведь он – не без греха, чего уж больно на других – то ки-вать…
Рассеянный взгляд Турчанинова заскользил по замысловатым изгибам массивного, «резным художеством» украшенного письменного прибора из медной зелени (иноземное словцо «малахит», впервые появившееся в 1763 году на страницах переводной книги шведа-минеролога И. Валлериуса, ему сразу «не показалось», и он избегал его). Весьма потрафили хозяину каменносечные искусники в гранильной фабрике, угодив его вкусам и пожеланиям. Верх прибора украшала группа малых изваяний: слева-древо мироздания в виде разлапистой уральской пихты, лунку для чернил посередке окружали несколько грациозно изогнувшихся ящерок, от древа до правого краю возлежал во всю свою змеевую длинноту баснословный Полоз с поднятой головою, увенчанной блескучей короною (углубление в ней занял пучек очиненных гусиных перьев).
На передней, пологой грани прибора, представлявшей как бы некий срез закрученных синевато-зеленых морских волн, среди легких разводов и линий, прочерченных шаловливым пером неведомого подземного рисовальщика дивнокаменной красы, угадывались  очертания знакомой круглолицей физиономии человека. Ба, да это же тот самый чудаковатый ученый француз, завернувший к нему в Полевской холодным сентябрем 1761 года! Тот парижский академик – астроном, что чуть ли не молился на всякий, даже самый невзрачный штуфец рудной медянки («лё малякит»), облазил все Гумешки, с горящим взором влюбленного юноши исследовал образцы медной зелени, а на прощание подарил Турчанинову чудо европейской механики – карманные часы размером в поперечнике с петровский рубль – «крестовик». Едва слышно они и сейчас стрекочут в письменном столе, и Алексей Федорович хранит их пуще глазу под замком, ибо Алешечка уже не единожды, завидя их в руках отца, заливался плачем и криком: «Тятя, дай цацу, дай мне!».
Он открыл ящик и достал вожделенную «игрушку»: тонкие стрелки ци-ферблата показывали три часа с четвертью пополудни. Подумать только, вся Россия, весь мир до этого европейского изобретения определяли время почти что «на глазок», по солнцу – днем, ночью – по петухам, и незримое время тянулось страшно медленно, почти незаметно смыкаясь с самой вечностью. Простолюдины подражали поведению домашней птицы, животных, господа уповали на песочные часы.
В «Соликамской летописи» Василия Берха говорится, что до 1780 года время дня и ночи здесь считали таким образом: «через час по разсвете был час дня, а когда совершенно смеркается, то начинался час ночи». Далее – кто во что горазд…
Часы, подаренные французом, весьма помогли Турчаникову упорядо-чить свою жизнь и заводские дела, и вместо приблизительного, по внутреннему смутному чутью, побуждения к действию со словом: «Пора!», все двинулось и завертелось с ясной определенностью и заблаговременной заданностью, диктуемой этим механическим «снарядом» с функцией некоего непререкаемого главноуправляющего. Времени вдруг оказалось и много, и мало. Много – потому что все, намеченное и рассчитанное заранее, можно было успеть сделать. Мало – потому что в сутках всего 24 часа, из коих никак было не «выпрыгнуть». Часы принесли удачу, помогли лучше организовывать действия работников и тем самым поднять производительность фабрик.
Помнится, был тогда морозный сентябрь с обильным инеем, а неотступная хлопотня по доставке разных припасов и угля к ненасытным огнедышащим домнам и медным печам усугублялась ожесточенным неповиновением приписных крестьян, и Алексей Федорович вместе с Евтифеем Орловым «на части разрывались», едва поспевая с «затыканием дыр» в обширном хозяйстве. И в этаком напряге будней явление редкого, необыкновенного человека из другого мира было как дуновение в знойный июль свежего ветра – вместе с летучим «серебряным» ливнем пополам с солнышком.
Закордонный гость, плотный, круглолицый, улыбчивый, предстал перед хозяином Полевских заводов в темном кафтане, зеленом камзоле, панталонах и в сапогах с «мушкетерскими» раструбами. Черноволосую голову его с легкой лысиной украшала лихо сдвинутая на затылок широкополая шляпа католического священника. В коляске с ним прибыл и молчаливый слуга его и походный лаборант, оба с объемистыми кожаными баулами. Сбоку обретался волосатый молодец, толмач в их странствиях.
- Бонжур, месье Туршяноф, мэтр де форж! – дружелюбно провозгласил француз. – Коман са ва?
Музыкой поднебесной прозвучало, обдав душу хозяина радостным ог-нем, непривычное иноземное приветствие веселого гостя (не забывшего титу-ловать его горнозаводчиком, «мэтр де форж», добавив любезное: «как поживаете?»).
- Мы к вам, господин титулярный советник, по весьма важному делу, - выступил вперед переводчик.
И полилась свободным током под хмурым уральским небом изысканная и благозвучная парижская речь, которую едва успевал перекладывать на русский слог юнец из Петербурга. Алексей Федорыч, немного помнивший и понимавший французские обиходные слова, ничего решительно не мог уловить и разобрать в щегольской «таранте» красноречивого аббата. Наконец он понял, что удостоился лицезреть у себя ученого астронома, члена Парижской Королевской Академии Жана-Батиста Шаппа д , Отроша, находящегося в России по приглашению Петербургской Академии – для наблюдений за прохождением Венеры перед Солнцем.
- К вам, господин советник, высокочтимый мэтр астрономии д , Отрош посчитал своим долгом завернуть, прослышав о прекрасном малахите Гумешевского рудника («ла бель лё малякит де ля мин де Гумешки») еще в Париже, от естествоиспытателя Ле Сажа, заполучившево, через графов Шуваловых, два штуфа оного драгоценнова камня, которой в Европе почитается наравне с бирюзою и лазуритом. Проезжая к Рифею, господин аббат наблюдал малахит медистых песчаников в Григоровском руднике на Каме, южнее Соли Камской, в Суксуне и Туринских рудниках, в Березовском золотоносном руднике, но тамошняй драгой камень ни в каковое сравнение не может быть поставлен с малахитом Гумешек.
Переводчик умолк, воспользовавшись паузой в стройно – благозвучной скороговорке француза, обратившегося с какой-то просьбой к молчаливым своим спутникам. Затем ученая речь продолжилась.
- Посему господин академик желал бы самолично познакомиться с месторождением («лё жизман») несравненного, лучшего на свете малахита, с условиями его залегания и добывания. Месье аббат готов даже внести некую посильную лепту из собственных средств в оплату непредвиденных  расходов, ежели таковые потребуются для осуществления его нескромной просьбы.
Алексей Федорович расцвел наилюбезнейшей улыбкой и широко развел руками – в знак того, что рад, мол, услужить иностранному ученому всем, что только в его силах. Ни о каких деньгах он и слышать не желает, тем более от такового важного гостя, представляющего в своем лице высокопросвещенную Францию, всеобшую законодательницу мод.
Высыпавшие на крыльцо домочадцы тем временем до неприличия при-стально разглядывали путников. Турчанинов радушно пригласил дальних странствователей в дом, представил им супругу свою и прочих родственников. Филицата засмущалась, не зная, что говорить и куда повернуться. Выручила бойкая, всепонятливая экономка полевского имения Домнушка; она тут же кликнула слуг, чтоб приняли одежу и кладь от гостей, не мешкая предложила им после тряской и утомительной дороги «оченно пользительную русскую баньку» со свежими вениками и медовым, на травах, сбитнем, велела кухарке не щадить на птичнике куриного племени, ибо хорошо приготовленная пулярка для француза – лучшее угощение.
Вымывшиеся, свежие, в чистом белье, с блестевшими темными волоса-ми, помолодевшие гости были, по беглым замечаниям Домнушки, просто душки и прелесть. Они быстро освоились и чувствовали себя в горницах как дома, не в пример хозяевам, помышлявшим о том, как бы чем необдуманным не осрамиться пред иноземцами. На столе уже было предовольно закусок, мясных и рыбных кушаний, сластей, окруживших пестро украшенные бутылки с ликерами, мадерой, виноградными винами.
Переводчик Алексашка Зуев, академический гимназист «на выпуске», сознавая важность своей роли, почти не притрагивался к еде и со всем старанием бойко перелагал на оба языка оживленную беседу сотрапезников. Хозяева без конца дивились рассказу гостей об опасном и затруднительном проезде из Франции в Россию по европейским странам, воюющим с Пруссией, о радушном приеме их в Петербурге, о визите к академику М.В. Ломоносову, организатору исследований Венеры, затем во дворец, где императрица Елисавета Петровна милостиво удостоила аудиенции и подарила месье аббату 1000 рублей на дорожные расходы, пожелав счастливо и сполна осуществить научную программу. Выехав из столицы 10 марта на вихревых русских санях, они уже 10 апреля были в Тобольске.
Кроме достаточно образованного Алексея Федоровича, мало кто из присутствовавших за столом толком разобрался и понял что – либо существенное в рассказах о работах на Урале экспедиции академика Шаппа д , Отроша. Даже нам, живущим в XXI веке и весьма пресыщенным открытиями ученых, нельзя не удивляться масштабам тех исследований. Для этого достаточно привести полное название итоговой книги: «Путешествие в Сибирь по приказанию Короля в 1761 году, содержащее описание нравов, типов русских людей, а также современное состояние этой державы; географическое описание с указанием высот местности по пути из Парижа в Тобольск; естественную историю этого пути; астрономические наблюдения и опыты с природным электричеством; дополненное географическими картами, планами и профилями местности; гравюрами, показывающими обычаи и нравы русских, их одежду; богов, которым поклоняются калмыки; а также многими описаниями по естествознанию. Сочинение господина аббата Шаппа д , Отроша из Королевской Академии Наук. Издано в Париже, у Дебюра – отца на Августинской набережной у святого Павла. 1768. С королевским одобрением и привилегией».
На прекрасно выполненных гравюрах были запечатлены живописный переход экспедиции через заснеженный Уральский хребет, геодезический «Поперечный разрез Уральского хребта» (линия Соликамская – Тюмень), карта Среднего Урала со скрупулезным обозначением «созвездия» заводов и рудников.
Чуть не задремавшие было от мудреных разговоров Филицата с Дом-нушкой, пошептавшись меж собой, смущаясь и краснея, на ушко Алексею Фе-доровичу шепнули, чтоб он самолично, без Алексашки – толмача («младой больно для таковых выпыток!»), вызнал у «набольшева немца», есть ли у нево семья, супруга, детки и где они ныне обретаются.
Турчанинов, собравши в памяти своей «до кучи» скудный запас фран-цузских слов на столь щекотливую тему, храбро обратился к аббату в минуту ангелопролетного затишья в беседе.
- Пардон, месье, ма фамм … деманд, авэ ву … юн фамий, юн фамм э … дез анфан … у сон тиль?
Улыбнувшись уголком рта и построжев, академик обратился к увлекшемуся запашистым жарким Зуеву и что-то быстро ему проговорил, лукаво глядя на виновато потупившихся женщин.
- Господин аббат, принимая сан священника, дал обет безбрачия (це-либат), - зачастил переводчик, вытерев жирные губы, - и после выучки в мона-стыре и высшей школе безотлучно состоит на службе у ихнева короля («сир Луи Кэнз»), избран членом Королевской Академии наук по разряду астроно-мии. Для вящей пользы делу жизнь свою он целиком посвятил Ея Величеству Науке («Са Мажесте ла Сьянс»).
Выслушав затем историю Турчанинова с приобретением Полевских за-водов, Жан–Батист вынул из кармана серебряные часы, констатировав, что не хотел бы злоупотреблять временем гостеприимных хозяев. Далее гость заме-тил, что рассказ «месье Алекса» напомнил ему историю парижского часовщика Пьера–Огюстена Карона, который в 1753 году (когда Турчанинов угодил императрице Елизавете Петровне своей высокохудожественной медной посудой и стал титулярным советником) изобрел важнейшую для точного хода часов вещь – анкерный спуск, защитив свое открытие от воровства важного конкурента Ж.–А. Лепота. Первые часы с анкерным спуском пожелал иметь сам король Людовик XV, и простой ремесленник Карон стал придворным часовщиком. Своими самыми маленькими часами (диаметром менее одного сантиметра), вмонтированными в перстень, смелый юноша угодил знаменитой фаворитке короля госпоже Помпадур (от коей женщины позаимствовали моду на каблуки для туфель). А в 1757 году, когда Турчанинов в споре со знатными соперниками выиграл Полевские заводы, бывший часовщик Карон стал дворянином Пьером-Огюстеном де Бомарше, будущим знаменитым драматургом, завоевав в борьбе с вельможными врагами должность главного лесничего в пригороде Парижа.
Последняя деталь в повествовании аббата д , Отроша слегка кольнула Турчанинова, которому предстояло еще 20 лет доказывать своими трудами, что он тоже достоин принадлежать к сословию потомственных дворян.
Отдохнувшие и весьма учтивые, в меру навеселе после бани и щедрого застолья, французы, шутливо балагуря, направились в отведенную для них светлицу. Вскоре угомонившись, они до утра оглашали здоровым храпом ближние комнаты, сильно тревожа сторожевых псов у ворот.
Утром на пристрастные расспросы аббата о малахите Алексей Федорыч уклончиво ответствовал, что-де медная зелень, не в пример наиважнейшим заботам о прибытке чугуна, железа и меди, его мало волнует и занимает (дипломатично умолчав о том, что его куда более интересовали тогда находки в его даче золота, серебра, драгоценных камней, по сравнению с коими рудный зелен камень казался почти заурядным, обыденным явлением), что «стоющие» штуфы ее редки, а когда они «выходют», он частью использует их для своих нужд, в немудрящих поделках и украшениях для семьи, родни, другую же часть малакида дарит, по доброте сердца и безвозмездно, гостям в их минеральные коллекции. Он тут же вынул из стола и преподнес академику сувениры от себя: изящную томбаковую табакерку, украшенную вставными малахитовыми плашками, и амулет в виде сердечка, цвета весенней травы, в серебряной оправе с витой цепочкой.
- Да хранит вас сей оберег, ваше превосходительство, от хворей – болезней, а такоже от происков недругов на неисповедимых путях многостранствующаго и многотруждающагося ученова подвижника! – прочувствованно изрек Турчанинов, строго взглянув на толмача, дабы тот точно, без перевирания донес смысл сказанного учтиво раскланивающемуся французу.
- Гумешки, Гумешки, - как некое заклинание твердил гость, давая по-нять, что ужасть как не терпится ему побывать в той горе, где водится столь любезный его сердцу «лё малякит де Сибери» - сибирский малахит.
С некоторым сожалением оглядев чисто одетого, ухоженного барина – француза и представив его лазающим в глинистой, грязной и душной шахте, Алексей Федорыч велел запрячь лошадей и самолично, отослав кучера, повез аббата с его преданным слугой и лаборантом по раскисшей дороге на свой главный рудник.
От гостевой (с надежным, новым канатом), чисто обставленной бадьи, с кошмой на сиденье и фонарем в железной оправе, предназначенной для спуска в рудник важных экскурсантов, Жан – Батист отказался мановением руки, и в этом сразу же означилась стойкая натура исследователя, каковая сродни охотникам, пионерам – первопроходцам неведомых земель. Видно было по выражению его лица, что академик – аббат во имя науки готов шагнуть хоть в пекло, хоть к черту на кулижки бестрепетно наведаться. Ученый должен все сам узреть, пощупать, измерить, оценить и описать всякую интересующую его вещь, подробность и мелочь, дабы затем представить миру точнейший отчет.
Переодевшись в грубый, но теплый кафтан, сменив панталоны, чулки и модные туфли на кожаные штаны, заправленные в сапоги, надвинув на голову жесткий, напоминающий рыцарский, шлем, француз не колеблясь шагнул к слазням шаткой стремянки, начал спускаться вниз, молча и упрямо посапывая и оглядываясь во все стороны. Зорким, наметанным глазом он примечал состав грунта и геологическое строение ствола шахты, обводненность почвы. Очутившись на дне колодца, он подождал своего служителя Жако, спустившегося вослед с зажженным фонарем «летучая мышь». Знаком показывая, куда посветить, астроном, вооружившись вычурной стальной, с серебряной насечкой, каелкой, сразу же принялся ковырять в бурой глине по углам забоя, бойко поддевая породу в поисках малахита, не упуская самого мелкого и никчемного на вид штуфца, и осторожно, как сокровище, клал его в кожаную сумку.
Коротким, прицельно- проницательным взглядом д , Отрош замечал, не отрываясь от своего занятия, как тяжка работа терпеливых русских рудокопов, добывающих сырье для выплавки меди, попутно с малахитом, дивным минералом, необыкновенную красоту коего он непременно должен прославить в Европе. Француз не ведал, что подобные же мысли во глубине Гумешевского рудника через 78 лет посетят и знаменитого немецкого ученого-естествоиспытателя, «Аристотеля XIX века» Александра Гумбольдта, писавшего о своих впечатлениях тогдашнему министру финансов России Е.Ф. Канкрину: «Добыча превосходных малахитов, но какая ужасная разработка!» Его слова из другого письма министру: «Урал – настоящее Дорадо …»
Всеобъемлющая душа аббата д , Отроша, погруженная в тайны звезных миров, затосковала вдруг от одиночества и заброшенности в тесной духоте рудничной штольни, в центре Рифейских гор, вдали от светозарно-горделивой Франции, занесенная сюда научным азартом: открыть миру месторождение загадочного сибирского малахита, соперничающего расцветкой с морской волной, породившей прекраснейшую богиню любви – Венеру Киприду.
Сапоги засасывала мокрая глина, над головой нависала 40-метровая земная твердь, и деревянные стойки крепления выглядели весьма эфемерной защитой от горного давления. Невдалеке, под грубые чертыхания надсмотрщика, замурзанные рабочие выбирали из глубокого «гнезда» медную руду для погрузки ее в подъемную бадью.
Неудержимо захотелось вырваться из подземной «мышеловки» и на крыльях мечты перенестись за тысячи лье в великий и несравненный Париж, очутиться в уютной квартирке знакомого дома на берегу Сены, расслабиться и вглухую, без снов, выспаться после изматывающей экспедиции в этой полудикой России. Представилось удивленное лицо консьержки Манон, узревшей пропавшего невесть куда месье астронома, когда он появится вдруг на лестнице и, чинно раскланявшись, направится помолиться Богу в гулкой тишине собора Нотр - Дам, а после навестит Королевскую Академию…
Деморализующие мечтания пришлось пресечь волевым усилием – в ду-хе учения невозмутимых стоиков. В памяти высветились строки мессира де Монтеня из его знаменитых «Опытов»: «Самая великая вещь на свете – это владеть собой», «Мыслящий человек ничего не потерял, пока он владеет со-бой», «Нужно приучить душу не поддаваться несчастьям и брать верх над ни-ми»…
Благодарение Творцу, он, Жан-Батист, по скромности нужд своих, ничего не потерял, да и несчастья покамест обминовывают его. В уникальном Гумешевском руднике «месье Туршанова» он, по долгу ученого, исследует красивейший минерал, квинтэссенцию и порождение окисленной меди. Металл же этот чудодейственный имеет тот же исток и символ («ключ жизни»), что и Венера Киприда, и планета Венера, вечерняя и утренняя звезда, прохождение коей перед Солнцем в конце весны он удостоился наблюдать в Тобольске.
Причина удивительных зигзагов его судьбы, по всем вероятиям, кроется в предначертаниях самой Урании, музы астрономии, ставшей его божеством еще в пору учения в монастырском коллеже. Духовник и поводырь их, падре Этуаль, встревоженный возрастным и умственным смятением мужающего д , Отроша, убедил даровитого отрока посвятить себя изучению планеты Венера, окутанной плотным покровом облаков, скрывающих множество загадок и тайн.
- Вы ведаете, дитя мое, - добрейшие глаза наставника лучились роди-тельской лаской, - что древнеегипетский иероглиф в виде ключа и означает понятие «ключ жизни», сиречь величайшую тайну любви и возникновения из праха множества разумных и неразумных созданий, населяющих Землю. Над разгадкой ее бьются лучшие умы с давних времен, вспомним Демокрита, Эпи-кура, Лукреция Кара… Кстати, тот же Демокрит объявил как - то, что призва-ние исследователя - самое прекрасное и что, посвятив себя отысканию причин естественных явлений, можно стать более счастливым, чем обладатель царского трона. Богиня любви, ее небесная ипостась, возможно, будут милостивы к вам, Жан – Батист, и приоткроют свои тайны, если вы отдадите им весь жар преданного сердца и безграничное терпение исследователя. Дерзайте же на этом пути, сын мой, смиряя преходящие земные соблазны строгим нравственным постом на службе науке, не жалейте на это избытка юных сил и крепнущего интеллекта, и Создатель наградит вас. Ведь решение хотя бы одной из множества загадок планеты Венера, других небесных тел станет вашим жизненным триумфом, а то и дорогой в бессмертие…
Вскоре после той беседы юный монах дал клятву перед Святым Распя-тием и Богоматерью посвятить свою жизнь небесной науке. И с той поры каж-дая встреча с яркой, призывно голубеющей вечерней звездой стала для него во сто крат желаннее запретно-предосудительных рандеву с земной женщиной. Наконец, Жан-Батист воспылал высшей, неземной, мистической любовью («л , амур мистерье пур ла Венюс») к недоступной, вечно чарующей и зовущей к себе прекрасной Даме – планете Венера, и это всеобъемлющее чувство стало путеводной звездой ученого аббата в его подвижнических трудах-до неожиданной кончины от заразной болезни в далекой Калифорнии.
Приникая к окуляру зрительной трубы, изобретению Галилео Галилея, он как бы заново открывал фазы Венеры, впервые наблюдавшиеся этим вели-ким итальянцем, вглядывался в очертания других планет и созвездий, с трепетным восторгом постигая еретическую еще вчера истину о бесконечной множественности стремительно летящих миров. Воистину то был пир разума, ошеломлявший и восхищавший молодого астронома, триумф исследователя тайн мироздания, перед коими неудержимо блекла и мельчала вся окружающая земная суета. Открытия И. Кеплера, И. Ньютона, Э. Галлея, «Всеобщая естественная история и теория неба» И.Канта вскрыли глубинные законы зарождения и движения Солнца, планет, галактик, придав застывшему гигантскому «часовому механизму» Вселенной Рене Декарта новый, бесконечно прекрасный и динамичный смысл.
… Капли росы на кожухе шестифутовой зрительной трубы предвещали скорую зарю, и Шапп д , Отрош  отстранился от окуляра, вдосталь напутешествовавшись за короткую весеннюю ночь по безднам звездного океана. Верный Жако спал, сраженный липко-провальной предрассветной дремотой. Они отлично устроились с астрономическими приборами на высоком берегу Иртыша, откуда виден был старинный Тобольск с крепостью и посадом, но главное удобство состояло в том, что отсюда во всю ширь открывался за ближней тайгой розовеющий восточный горизонт. Хронометр показывал 3 часа 35 минут пополуночи. Приближался восход слепящего «Божьего ока», всякий раз приводящий в восторг и трепет земных обитателей. Разбудив помощника, бодрый и неутомимый аббат, невзирая на вчерашнюю рвоту с кровью, был готов к работе; наклонив трубу телескопа к горизонту, придвинул к себе «копченое» стекло и «Солнечные таблицы» де ля Каллье для вычисления диаметра дневного светила.
С растущим нетерпением двое французов, стряхивая предутренний оз-ноб, ожидали наступления редкого явления, предвычисленного учеными зара-нее: прохождения Венеры перед Солнцем («ле пассаж де Венюс пар ле диск дю Солей»). Помимо визуального интереса, событие это позволяло определить солнечный параллакс, с помощью коего можно было уточнить расстояние от Земли до Солнца. Для этого в 40 географических пунктах планеты 112 астрономов с волнением приникали в эти минуты к зрительным трубам. На территории России оными экспедициями руководил М.В. Ломоносов, пожелавший французам удачных наблюдений.
И вот над кромкой горизонта сказочным веером выплеснулось на миг изумрудно-жемчужное сияние солнечной короны, тут же сменившееся стремительно увеличивающимся полудиском восходящего светила. Оно сразу представилось Жану – Батисту злым и яростным кипяще-огненным гигантом, способным вмиг испепелить все живое. Чувствительная натура аббата не обманула его: конец весны 1761 года совпадал с максимумом первого 11-летнего цикла активного Солнца, зафиксированного учеными Европы.
Ярила – сие грозное имя славянского бога плодородия как нельзя более звучно и живописно отображало состояние дневного светила в те дни, когда на высоком берегу разлившегося вширь Иртыша парижский академик – астроном д , Отрош с помощником своим Жако сторожко вглядывались в его ярко-кровавый, люто пылающий лик. Полутора-двумя столетиями позже ученые охарактеризуют это состояние как большие солнечные вспышки вблизи быстро развивающихся солнечных пятен, сопровождаемые шквалом могучих физических явлений: выбросом через корону потоков раскаленной плазмы, протуберанцев, корпускул высоких энергий, всплеском рентгеновского и радиоизлучения… Будет вскрыто и прямое воздействие этих процессов на биосферу Земли, порождающих катастрофы, эпидемии, войны (так, Семилетняя война с Пруссией почти полностью совпала с первым циклом активного Солнца).
Взволнованный острым любопытством сумасброда, стоящего на краю огнедышащего вулкана, ученый аббат, возможно, и не смог посему глубже осознать того, что происходило с Венерой в ходе ее «парада» перед солнечным диском. Начался он точно в объявленное время – 4 часа 10 минут пополуночи, когда любимая его Небесная Дама « ла Венюс» в виде крохотной черной точки  соприкоснулась с краем дневного светила, ставшим при этом неявственным и как бы стушеванным. Он, вероятно, наблюдал около секунды длившееся явление, когда между вступившей на диск Ярилы «точкой» и солнечным краем возникло «разделяющее их тонкое, как волос, сияние» (выражение М.В. Ломоносова из его брошюры «Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санктпетербугской Императорской Академии Наук майя 26 дня 1761 года»). Возможно, заметил француз и ломоносовский «пупырь» при выходе Венеры из диска, когда планета произвела своей оболочкой рефракцию, преломление солнечных лучей. Но только Ломоносов (а после него И.- И. Шретер и Ф.- В. Гершель) сделал из этих проблесков вывод, что «… планета Венера окружена знатною воздушною атмосферою, таковою (лишь бы не больше), какова обливается около нашего шара земного». Об этом открытии русского ученого француз, вероятно, так и не узнал.
Около семи часов длилось прохождение Венеры перед Солнцем, и на-блюдатели его на берегу Иртыша проголодались, подкрепившись холодной говядиной и вкуснейшим ржаным хлебом, коими радушно угостил их Фома, речной сторож. Стало совсем жарко, и они освободились от кафтанов, привлекши белизной своих нательных рубашек внимание ребятни, бегавшей вдоль берега. Дабы отвязаться от прилипчивых сорванцов, пришлось швырнуть им под ноги несколько медных монет.
Тобольские впечатления припомнились аббату, когда он выуживал из грязи недурственный штуфец малахита, порождения меди, Венерина металла, и этой цепочкой рассуждений его органично и естественно соединялись, пере-плетаясь меж собой, небесные, земные и подземные явления, и тем оправданнее становился сам факт странного, на первый взгляд, почти мистического увлечения профессионального французского астронома уральским малахитом.
Из седьмой, самой глубокой шахты французы вылезли, порядочно перемазавшись красно – белой глиною, сапоги же их были отягощены ею наподобие арестантских колодок, так что Жако пришлось изрядно потрудиться, счищая ее с аббатовой и своей обувки. Невзирая на мрачную неприветливость Плутонова царства, академик в довольной улыбке круглился лицом, полными щеками, пухлыми губами, прикрыв в прищуре зрачки – черносливы своих лукаво – дерзких глаз. Видно было по всему, что он вполне удовлетворен своими исследованиями в земном чреве условий зарождения столь дивного и прекрасного минерала, суму с образцами коего он не снимал с плеча.
Почистивши свои «перышки», они направились к пробирной избе, сто-явшей неподалеку. Жан – Батист, водрузив тяжелую суму на стол, вместе с по-мощником тут же принялся аккуратно очищать найденные им собственноручно штуфцы, был разговорчив и частословил, рассыпая высшие похвалы собранному «улову». Отсутствие толмача не помешало Турчанинову и управителю его Полевских заводов Петру Вестову разобраться в эпитетах, коими награждалась их медная зелень: экселян, парфе лё малякит (прекрасный малахит),лё малякит де сибери э бо (сибирский малахит очень красив), ля ботэ дю десэн (красота рисунка), ля бель кулер верт (прекрасный зеленый цвет)…
Все эти впечатления нашли свое отражение на страницах его будущей книги. Вот несколько характеристик минерала, сопровождающих прекрасно выполненные гравюры: «Малахит находят в пустотах медных рудников в виде сталактитов и сталагмитов. Сибирский малахит очень красив, принимает поли-ровку и может употребляться в любых украшениях. Иногда он почковатый, струйчатый, слоистый; своим происхождением малахит обязан меди, находя-щейся в растворенном виде… он прекрасного зеленого цвета чистой воды, то темно – зеленого, то черновато – зеленого…господин Ле Саж из Парижской академии доказал, исследуя сибирский малахит, что он дает 62-63 фунта меди на 100 фунтов материала. Малахиты, привезенные мною из Сибири, были най-дены в медных шахтах на юге Соли Камской и на севере Соксон (Суксуна?)» (В.Б. Семенов, «Малахит», Свердловск, 1987, том 2, стр. 11-12).
Слова «прекрасный», «красота рисунка» наиболее часто встречаются в главе о малахите. «Снабженное великолепными гравюрами, описание Шаппа д , Отроша – лучшая из известных публикаций о малахите XVIII – XIX веков. У него малахит – герой единственный минерального царства, без упоминания других минералов. Изданное во Франции, оно разнесло славу русского малахита  по всей Европе, о нем заговорили, его искали. Украшали им минеральные кабинеты России и Европы…» (В.Б. Семенов «Малахит», том 1, стр.32).
В те беспокойные дни пребывания Шаппа д , Отроша в Полевском А.Ф. Турчанинов, одолеваемый куда более важными заботами своими о сверхуроч-ной выплавке меди и об усмирении бунта приписных крестьян, не мог предпо-лагать, что веселый, приглянувшийся всем иноземный ученый напишет книгу, которая вызовет гнев и возмущение императрицы и ее окружения. Кроме глав с восторженной похвалой гумешевскому малахиту, создавших ему лучшую рекламу – как символу высшей культуры и вкуса, богатства и аристократизма, в той книге д , Отроша было нечто о России, взорвавшее самолюбивую натуру Екатерины II.
«В его книге, - писал К. Валишевский,  - встречаются, правда, несколько смелые заключения и даже совершенно вымышленные факты, но в ней также много неоспоримой правды. А между тем Екатерина стремилась опровергнуть именно эту правду». Она была убеждена, что книга подготовлена и издана по тайному наущению Людовика XV, которого императрица ненавидела как недоброжелателя России и своего личного врага, «чтобы унизить лично ее и ея государство», «… и Екатерина решила ответить сейчас же на оскорбление, нанесенное русскому национальному чувству». (К. Валишевский, «Роман императрицы», «Вся Москва», 1989 год, стр.460-461).
Для понимания причин досады и негодования царицы приведем не-сколько отрывков из книги «Путешествие в Сибирь», в которой проявился и крайне субъективный взгляд на Россию XVIII века. Глава «О населении, тор-говле, морском флоте, доходах и природных условиях России» содержит комментарии, которые могли бы оскорбить русского читателя, что подтверждает, например, этот абзац из английского перевода, опубликованный в 1770 году: «Русская армия, хотя и находится в полном составе в начале кампании (Семилетней войны), теряет много людей из-за болезней. Это обстоятельство может показаться необычным потому, что русские солдаты, как правило, сильнее и здоровее, чем солдаты других наций: они могут лежать на соломе или на досках без каких – либо неудобств. Кроме того, они не дезертируют с поля либо из–за того, что это трудно сделать, или из-за религиозных соображений, или по собственной глупости, которая, возможно, вызывает в них любовь к рабству, или из-за того, что они думают, что счастье возможно только в снегах России».
В другом отрывке Шапп рекомендует царю предоставить Северную Сибирь «медведям» и обратиться к развитию Южной Сибири. Странно и его замечание, что Сибирь… лишена растительности.
Несмотря на эти забавные наблюдения и на часто оскорбительный спо-соб их выражения, в конечном анализе Шапп пришел к разумной геополитиче-ской оценке России, заключив, что она всегда будет крупной державой, и осу-дил тех авторов и дипломатов, которые, по его мнению, либо недооценивали, либо переоценивали силу России. По его словам: «Эта держава всегда будет представлять большую силу для северных государств того региона» (Сайт Ин-тернета о Ж.-Б. Шаппе д , Отроше).
Пылая мстительными чувствами, Екатерина прежде всего потребовала от своих академиков найти и подробно указать астрономические ошибки, «ко-торыя этот негодный человек, говоривший так дурно о России и об управлении ею, не мог не сделать в своем сочинении». Академики не смогли опровергнуть четких выкладок парижского астронома, и она, обозвав их прилюдно глупцами, взялась за перо, чтобы «как следует отделать» аббата. Свой обширный и незаконченный труд (вышло две части), озаглавленный «Антидот» – «Противоядие, или Оценка скверной книги под заглавием «Путешествие в Сибирь», она писала (при вероятном участии княгини Екатерины Дашковой) несколько лет, покамест работа эта ей не наскучила, посему было объявлено, что анонимный автор «Антидота…» убит турками.
«Что же касается ценности этого произведения, - замечает К. Валишев-ский, - то по этому поводу никогда не возникало серьезных споров: это просто неудачный пасквиль. Репутация Шаппа не могла от него пострадать в глазах потомства».
И все же Екатерина II была права, когда в предисловии к своему труду констатировала непреложный (по сей день) факт: «Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как народ русский». «Немецкие писатели, например … искали в русских немцев; не находя их, сердились; все было дурно; русским было непростительно быть русскими дома. Прочие писатели, продолжала она, поступали точно так же; они находили дурным, что русские разнятся от прочих народов…»
Делая правильный посыл, Екатерина не пожелала задаться вслух глав-ным вопросом: почему же Россия, прорубив окно (и дверь) в Европу, стала для последней дежурным, несменяемым на века «мальчиком для битья»? Вопиющая отсталость социально-экономического развития, зиждущаяся на безграничном произволе господствующего класса и крайней обездоленности, полном бесправии трудящегося населения, когда человеческая жизнь не ставилась ни в грош, не могла не бросаться в глаза всякому иностранцу, посетившему эту обширную, богатейшую ресурсами и одновременно по – колониальному нищую страну с бравурно парадным, театральным фасадом. О задворках кичливой империи, абсурдных, жалких, вопиющих, не мог не рассказать, в меру своих понятий, допуская субъективные перехлесты и предвзятости, и французский академик.
Полугодовая научная экспедиция Ж.-Б. Шаппа д , Отроша на Урале и в Сибири завершилась в Екатеринбурге во второй половине сентября 1761 года. О своем пребывании здесь аббат писал, к примеру, следующее: «В Екатерин-бурге живет много иностранцев, главным образом, немцев, поэтому обычаи и нравы населения имеют мало общего с русскими нравами и обычаями в других местах Сибири … застенчивость сибирская, особенно в женском поле, скрывавшемся от мужчин, здесь сменилась «людскостью», т.е. оживленной общественной жизнью». Французским ученым был организован в горном правлении публичный астрономический сеанс, за которым последовал прекрасный ужин и танцы до 4 часов утра. Дамы были в восторге от великих небесных познаний парижанина и долго не выпускали его из своего чарующего плена, пока обербергмейстер Клеопин не вызволил гостя для поездки в Березовский завод. («Первые Татищевские чтения». Емлин Э.Ф., Скурихина Е.С. «Аббат Шапп д , Отрош и «покорение» им Екатеринбурга», Екатеринбург, 1997, стр.118).
Преданность Небесной Даме позвала его в 1769 году в Северную Аме-рику для астрономических исследований очередного прохождения Венеры пе-ред Солнцем. С нетерпеливостью Колумба взирая на раздувшиеся в небе кры-лья парусов, Жан–Батист мысленно опережал бег каравеллы, душой устремля-ясь к Новому Свету, куда влекли его новые возможности открытия тайн пы-лающе-голубой планеты.
Наблюдения на сей раз проводились в местечке Байя, Калифорния; вместе с французом в них участвовали испанские астрономы Висенте де Доз и Хоакин Веласкес Карденас де Леон. Трагический рок прервал земной путь и подвижнические труды неутомимого аббата. Заразная болезнь, спровоцированная неустроенностью походной жизни и миазмами болотистой местности, сломила «бессмертного», члена Парижской Королевской Академии Ж.-Б. Шаппа д , Отроша.
Перед кончиной, в бреду и жару, он грезил картинами своих дальних экспедиций; в их череде, колеблясь, выплывал странный азиатский, с весьма скудными вкраплениями европейских черт, Екатеринбург, рассыпался щебет восторженных дам, наперебой устремлявшихся к окуляру его видавшей виды зрительной трубы; для успокоения их едва хватало запасов изысканной фран-цузской любезности. Мужчины чванились излишней своею степенностью, скрывая за нею дремучее равнодушие к наукам и к астрономии – в частности. За ужином же русских «шевалье» словно подменили, и почти все они, невзирая на степени своей чиновности, жадно набросились на вина, лихо бравируя своей развязностью, так что единственной отрадой для парижанина было благоухающее, чарующее и деликатно-почтительное к нему женское общество.
Предстало вдруг в воспаленном его воображении лукаво-приветливое лицо полевского горнозаводчика, радушно вручавшего ему сувенир из ярко-зеленого, как трава на весенней лужайке, малахита в виде сердца в серебряной оправе, с коим д , Отрош с тех пор не расставался, ибо тот оберег-талисман, по словам «месье Туршанова», призван был предохранять француза от козней недоброжелателей и всяческих болезней – хворостей. Жан-Батист, обрюзглый, задыхающийся, отталкивая лекаря, пылающими ладонями сжал на распахнутой своей груди изумрудное сердечко и, откинув голову, застыл в вечной улыбке, устремляясь гаснущим сознанием в бесконечно убегающий туннель, стены коего состояли из небывало прекрасных плоскостей отполированного малахита, а далеко впереди сиял острый серп его любимой «ла Венюс» – планеты Венера, где он найдет, наконец, покой и разгадку всех ее тайн…
«Путешествие в Калифорнию», закрепившее за ним во Франции извест-ность писателя, было опубликовано после его смерти в 1771 году.
… Обложной дождь 25 сентября 1771 года не стал помехой для нароч-ного с казенным пакетом из Екатеринбурга. Алексей Федорович, опустив пол-тину в мокрую ладонь усердного посланца, нетерпеливо вскрыл конверт: опять эти вымогания медянки! Уйдя в кабинет, он решил сразу же отчитаться перед властями. В ответ на просьбу нового командира Экспедиции прииска цветного каменья (Якоб Данненберг почил в Бозе на службе, с почетом упокоен возле церкви в селе Мраморском) прислать в столицу на строительство Зимнего дворца «хотя бы один пуд гумешевскаго малахита, а впредь сколько-либо, за безобидную цену уступить», Турчанинов, крепко подумав, сообщал в своем отчете: «При Полевском моем заводе в руднике по вступлении моем с 1759 году такая зелень хотя и попадалась, но штуфцами и весьма редко, которая чрез столько лет на разные мои надобности и употреблена, а ныне в руднике ни малейших штуфцов уже не оказываетца, а естли из руды мелкие частицы промывать, то краска стать может,   весма высокою ценою, да к тому ж от отделения от рудной зелени лутчих частей уже выплавки меди быть не может, отчего казне немалый ущерб последовать имеет, но и за всем тем горная зелень против продаваемой яри медянки во употреблении столь способна быть не может. Да хотя б оная и была, но против яри медянки ценою весма по реткости была б превосходнее…» (ГАСО, ф.86, оп.1, д.22, л.60, 60 об.).
Полагая, что неотступные требования малахита исходят лично от Бецкого, страстного поклонника редких минералов, Турчанинов не ведал, что действиями Ивана Ивановича движет воля самой императрицы, с неодолимым строительным зудом, обуревавшим ее в те годы. «Знайте, - писала она Гримму в августе 1773 года, - что строительная страсть сильнее в нас, чем когда бы то ни было, и ни одно землетрясение не разрушало столько зданий, сколько мы их возводим». Тут же, по–немецки: «Строительная горячка – дьявольская вещь; она поглощает деньги, и чем больше строишь, тем больше хочешь строить; это болезнь, как пьянство». (К. Валишевский. «Роман императрицы». «Вся Москва», 1989, стр.441).
Вышеприведенный ответ Алексея Федоровича об отсутствии у него за-прашиваемого малахита последовал в начале 1770-х годов, особо «урожайных» на академические экспедиции в Полевской край, возглавлявшиеся учеными – естествоиспытателями П.-С. Палласом, И.И. Лепехиным, И.П. Фальком. Всех их Турчанинов одаривал имевшимися под рукой лучшими образцами рудной зелени. Осматривавший Гумешевский рудник академик И.П. Фальк подтверждал позднее в своих «Записках», СПб, 1824: «Владелец рудников Турчанинов не плавит сию богатую медную руду, но дарит куски оной в минеральные кабинеты».
И все же рано клялся и умалялся Алексей Федорович насчет, якобы, беспросветной бедности Гумешек медянкой, ибо уже через 3 года отыскалась там 25-пудовая «голова» прекрасного малахита, которая и была вскоре торже-ственно, тройкою ломовых битюгов, доставлена в Екатеринбург, а оттуда, очищенная и приглаженная, - в Санкт-Петербург, И.И. Бецкому. Солидных размеров глыба эта, по поводу прибытия коей Екатерина II изволила передать Турчанинову высочайшее свое благоволение, была использована при отделке царских палат в Петергофе, Ораниенбауме и Царском Селе. Одно из подтверждений тому мы находим в «Записках» графа Сегюра, французского посла в России в 1780-е годы: «Екатерина II была так добра, что показывала мне сама все красоты этого великолепного загородного дома (Царского Села); прохладные воды, прохладные рощи, изящные павильоны, благородная архитектура, драгоценная мебель, комнаты, выложенные порфиром, лаписъ – лазурью, малахитом, походили на феерию и напоминали путешественнику, любовавшемуся ими, дворцы и сады Армиды…» (К. Валишевский, «Роман императрицы»,  стр.506)
Благосклонное к А.Ф. Турчанинову Провидение и тут, по части малахи-та, не обошло особым вниманием своего протеже, когда в 1775 году там же, где была добыта 25-пудовая «голова», на глубине 18 сажен (около 40 метров), в расщелине известняка, была обнаружена горная масса с медной зеленью общим весом 135 пудов. После очистки глыбины от посторонних пород вес ее убавился до 94 пудов (1504 килограмма); заводчик долго не мог решить, куда ее употребить, на всякий случай не распространяясь перед властями о ее наличии, пока уникум этот не был, наконец, преподнесен в качестве дара императрице, распорядившейся выставить его для всеобщего обозрения в Горном музее – как крупнейший в мире  малахитовый штуф.
И все же добыча малахита в XVIII веке в Гумешках, при жизни А.Ф. Турчанинова  и после него, была невелика, эпизодична. Как пишет В.Б. Семе-нов в своем труде «Малахит»: «Если же учесть, что в среднем лишь третья часть добычи пригодна в поделки, то поделочного малахита в Гумешевском руднике было добыто очень немного и излишне эмоциональные оценки его как кладовой малахита не обоснованны». Автор книги неоднократно подчеркивает, что в изустной молве и легендах сильно преувеличено «непомерное богатство» Гумешек, хотя его роль в культуре камня XVIII века весьма незначительна – ввиду главенства на рынке прекрасного цветом, добротного и стойкого лазурита из Бадахшана (Афганистан). «В 70-х годах XVIII века месторождение имело славу богатейшей кладовой медных руд в России. Поделочный же малахит здесь тогда был редок, представлял в основном минералогический интерес, поэтому ярких впечатлений современников о нем не осталось за этот период». Свидетельство француза Шаппа д , Отроша самое яркое и единственное за весь XVIII век. (В.Б. Семенов «Малахит», том II, стр. 7-8).
Таковыми же «излишне эмоциональными оценками» грешат и авторы коллективного труда «Полевской край», когда в своих статьях с воодушевлением пишут о неких широкомосштабных рекламных и предпринимательских деяниях и свершениях А.Ф. Турчанинова с, якобы, бездонными запасами малахита (что без труда можно объяснить завораживающим влиянием на них сказов П.П. Бажова).
 Увы, эти утверждения не находят документальных подтверждений. Да и времена славы, всеевропейского триумфа малахита были еще впереди. Зато неоспоримо доказаны сверхоборотистость, ухватистость и коммерческое «пронырство» Николая Никитича Демидова (и его сына Анатоля), бесцеремонно и сполна снявших многомиллионный «урожай» с полевского малахита, задешево (по 300 рублей за пуд) скупая его у рассорившихся и «потерявших нюх» на собственную выгоду наследников А.Ф. Турчанинова. Почти полвека, после смерти Алексея Федоровича и по 1840 год, Демидовы «грели руки» за счет незадачливых сысертских владетелей, пока не переключились на малахит своего, Меднорудянского месторождения.
Из множества свидетельств современников, российских и иностранных, с восторгом отмечавших высокие достоинства и качество гумешевского малахита, подкупает своей искренностью отзыв шихтмейстера В. Беспалова (переводчика и комментатора книги У.Ф.Б. Брикманна «Сочинение о драгоценных камнях», СПб, 1779 год) в его примечаниях к статье «Малахит»: «Никакое государство толь хорошими, толь разноцветными, толь разнообразными, и так отменной величины малахитами  не изобилует, как Сибирь, а имянно Гумешевской рудник, принадлежащий старательному заводов содержателю титулярному советнику Турчанинову: поистине иностранцы завидуют нашему природному сокровищу, и почитают за особливое счастье получить таковое редкое природы происхождение» (В.Б. Семенов «Малахит», том II, стр. 16).
После дивной находки 1775 года, хранящейся доныне в Горном музее Петербурга, сведений о добыче заслуживающих внимания штуфов малахита не было – до 1786 года, когда выпал третий внушительный «фарт» в виде 107- пу-довой «головы», сданной в казну и, вероятно, послужившей неким особливым резервом для изготовления знаменитых малахитовых экспонатов Эрмитажа, отделки и украшения помещений в царских покоях и дворцах. Об этом штуфе – гиганте внес запись в свой дневник 17 января 1786 года командор Биллингс, посетивший Екатеринбург по пути к Ледовитому океану и берегам Америки и заинтересовавшийся всесветно прославленным рудником. Вслед за ним, незадолго до смерти А.Ф. Турчанинова, побывавший в Гумешках профессор – физик из Парижа Е. Патрен писал: «Самый прекрасный малахит находят в шахте Гумешевской… это единственная из известных шахт, где находят крупные плотные куски, годные для обработки и полировки… Самые большие куски, которые я видел при посещении Гумешевского рудника в коллекции владельца, имели всего шесть дюймов в диаметре и были весьма немногочисленны».
Каково же было отношение самого А.Ф. Турчанинова к малахиту и ка-ким образом он использовал медную зелень после пребывания у него в 1761 году Ж.-Б. Шаппа д , Отроша, с точки зрения европейца открывшего глаза горнозаводчику на сокровище, подаренное ему счастливой фортуной?
Усердно пекущийся о высшей производительности чугуна, железа, ме-ди, их доброте и пригожести, владелец Полевских заводов, среди прочих своих забот, естественно, не выпускал с той поры из виду гумешевской (не в пример скромнейшему, виденному им в Пыскоре малахиту рудников Прикамья) медной зелени, всегда неожиданного, диковинного узорного камня, прихотливо расписанного неведомым гением – природным художником. «Стоющие» штуфы он приказал уставщику на рудной сортировке откладывать в особливый ларь для владельческих нужд, остальной малахит обогащал рудное сырье.
Дивные цвета медянки Алексей Федорович воспринимал по-своему: как чудачества Протея, женской изменчивой красоты и прелести, воплощаемые Владычицей Медногорья, а «лесные» и «морские» узоры малахитовых граней – как застывшие отражения бесконечных  видоизменений ее капризно – прихотливых нарядов из подземнотканых «шелков».
«Вот матерьял, посланный нам тою Женою, - с отрадой и благодарно-стью размышлял он, быть может, вспоминая дивное многоцветье восточных товаров на рынке в Кяхте. – Издельями из онова камня свет тоже удивить можно было б, к примеру, на манер японцев да китайцев с ихним фарфором. Правда, мягок наш малакид, непрочен, блеск свой вскоре теряет, лоснится от частых телесных прикосновений. Да ведь фарфор – то азиятской тоже страх как ломок, на нево «дышать» впору, штоб не порушить ненароком. Только у медянки нашей, думается, вся слава впереди, когда появятся мастера–искусники должнова обращенья с нею, кои приспособленья всякия для тонкой каменной резьбы примыслят».
Встреча с аббатом–французом, млевшим перед «лё малякит де сибери», почитавшего медную зелень драгоценным камнем, равным бирюзе, пригодным для ювелирных украшений, заставила его – по-новому взглянуть на медянку, казавшуюся ему поначалу некой обманкою для глаз, прихотливой природной мишурою, подающей знак о наличии в ней доброго концентрата меди. После отъезда парижского академика Алексей Федорович имел обстоятельный разговор с уставщиком и бывалыми, рассудливыми мастерами гранильной фабрики касательно более сообразного и достойного использования её для неких, пока никому не ведомых, искусных изделий.
- Так што кумекайте, други мои, вместях с уставщиком Прохором Костоусовым, как нам красу сево камня выявлять и приспосабливать с пользою в кунстштюках да всяких замысловатых вещах, - подытоживал разноречивые и шумные беседы заводчик. – Новые станки камнерезныя, инструмент всякой потребной будут вам, сам за имя в Питер съезжу. Да башковитых мальцов в ученики подберем, способных к освоению резнова художества и всякой тонкой ювелирной отделки камня. Все доточно обмыслите и, пораскидавши умом, решите, какия вещи и каковым манером можно будет выделывать из цельных штуфов, а какия токмо наряжать для прикрасы тонкими пластинами – срезами медянки второсортной.
Первые голоса на том думствовании имели пришлые, сговоренные Турчаниновым мастера гранильных и камнерезных дел из Екатеринбургской фабрики, лишившиеся места при Петре III, когда заказы сократились до «ступеней и поручней» из мрамора, а штат работных умалился до 40 человек (из бывших 178). Их опыт весьма пригодился, хотя большинство «чужаков» спустя три года, через Сенат, было велено возвернуть на прежнее место. Двое, оставленных в Сысерти благодаря хозяйской сообразительности, задавали тон всей артели. До разыскания в Полевской даче разного рода драгоценных самоцветов гранильная фабрика неспешно осваивала ювелирные и каменные изделия из змеевика – серпентина и мрамора, все смелее использовался малахит, причем почти все вещи предназначались "на разные надобности" самому хозяину. Поребности же эти определялись, в основном, сооружением в Сысерти, на берегу заводского пруда, роскошного особняка, других жилых строений в Полевском, Соликамской, Екатеринбурге, в иных местах Пермской провинции, позднее – и в Санкт –Петербурге. Ювелирные и щепетильно – галантерейные изделия, кроме семейства Турчанинова и его родни, требовались для подношения «милостивцам», влиятельным и «полезным» особам, почетным гостям.
Местный мрамор: белый, голубой, черный и серый, на диво легко под-давался резцу, пиле, сверлу, напильнику, а после обработки пемзой- до блеска полировался. Детали строений из него выходили красивы и прочны, как и сто-лешницы, экраны каминов, оправы и подставы для трюмо. Из него мастеровые ваяли скульптуры, бюсты, вазы; с мрамором соперничали красою фигурные изделия слесарной фабрики из бронзы, зеленой и красной меди, томбака и семилера (принцметалла), сплава меди с цинком, похожего на золото, продолжавшие высокое искусство и традиции Троицкой фабрики. Недаром интерьеры особняков Турчанинова сравнимы своей изысканной обстановкой с дворцами аристократов.
Змеевик–серпентин, светло–зеленый и темно–зеленый с черными пят-нами и без оных, еще более легкий в обработке, занимал среднее положение между мрамором и малахитом; столешницы, канделябры, вазы, туалетные приборы, художественные сервизы, аптекарские и кухонные ступки из него были украшением в домах. Использовали «красовитые» сорта змеевика и в ювелирных предметах, где бесспорным королем – властелином  все увереннее выступала медянка Гумешек.
Здесь следует отметить, что статус частного заведенья для турчанинов-ской гранильной фабрики, ее замкнутая, полудомашняя, обстоятельно–неторопкая атмосфера, поощряемый владельцем соревновательный дух среди мастеровых, помноженные на энергию и предприимчивость Алексея Федоро-вича, способствовали тому, что смелые опыты освоения изделий из малахита в Сысерти почти на полвека опередили известные достижения художников «русской мозаики» Петергофской и Екатеринбургской гранильных фабрик в первые десятилетия XIX  века.
Использование медной зелени (старое, привычное это название малахи-та стойко держалось среди полевчан и сысертцев весь XVIII век) для выделки обиходно–домашних вещей и ювелирных украшений, женских убранств нача-лось, судя по всему, с простых, привычных глазу и рукам предметов. Из цель-ных штуфцов резались письменные приборы, табакерки и шкатулки, футляры для часов, чарки и декоративные вазы, фигурки животных. Обрезки, мелочь использовались для выделки пуговиц, гребней, медальонов, перстней, серег, бус, брошей. Опыты по украшению медянкой посуды, столового серебра, кофейных, чайных сервизов производились совместно малахитчиками и специалистами медной посуды Троицкой и Сысертской фабрик.
Пластинки малахита на столовых приборах крепились в углублениях с помощью прихватов, кромок закраин. Одновеменно с этим способом много-мудрые мастера – доки, вне сомнения, «соображали» насчет простых рецептов клея, мастики для скрепления малахита с металлическими и каменными поверхностями, пробуя и сгущенный сок чеснока, и хваткую «смолку», намертво соединявшую кирпичную кладку, другие «придуманные» составы. В этом была настоятельная необходимость при покрытии малахитом столешниц, каминных экранов, других плоских и округлых предметов. Привычным неуемно – настырным методом «проб и ошибок» сысертские камнерезы прокладывали пути в неизведанное для будущих творцов культуры малахита в России XIX века, когда он стал предметом национальной гордости, ее художественным символом.
А вот и он, рисуемый воображением починатель – зачинщик высокого, привязчиво – завлекательного и опасного для жизни, рукомесла «живителей медянки», Доромидон Лукич Простокишин, екатеринбургский камнерез, стараниями Турчанинова «осевший» в Сысерти. Сутулый, худой, желчный, с рыжими глазами и козлиной бородкой клином, "доточный" и зело сведущий в своем редком ремесле. Наставник он был крутой и весьма требовательный, взрывался иногда – до непристойных выражений, коли что «не по ево» выходило, наобум и несуразно, без душевного «прикладу». В таковые «жгущие» минуты провинившиеся, краснея или бледнея лицами, опускали долу свои вихрастые головы и молчали «аки в рот воды набравши».
Речь идет о двух его первых учениках – Федотке Сысоеве да Ильюшке Федулове, детях соликамских крепостных работных заводчика. Сии пасомые отроки, как водится, неодинаковы были характерами, а всяк наособицу, потому и подходу требовали к себе совсем разноинакого. Особенно часто был треплем за ершистые космы расходившимся наставником угловатый крепыш Федотка, туповато – разбродный и довольно "скудной" по части сообразительности. Парнишка был притом грубоват и диковат, любил огрызаться при встряске, потому, знать, и тонкости в ремесле от природы не удостаивался. Ему Доромидон Лукич поручал робливать вещи из малахита какие попроще, погрубее, и то частенько самому мастеру приходилось устранять недоделы "самотного" упрямца.
Совсем иной закваски был его напарник Ильюшка, худенький, голубо-глазый, белесый волосьями. Сей отрок был тонок и душою своей, легко раним, углублен в себя, усидчив – до самозабвения. В нем явственно просвечивал «талан» - дар Божий, художественная восприимчивость мира и полюбившегося «нутром» ремесла. Дар оный проявлял себя как – то вдруг, неожиданно, когда Илья словно бы наяву сон некий дивный увидал. И тогда вещи из–под его рук выходили необыкновенные по красоте и, что называется, всем на загляденье. Его наставник берег и приголубливал, как сына родного. Сам Турчанинов, обнаружа у себя такового способного мальца, хвалил Илью, награждал при случае и поручал, через наставника, особо искусные, изящно тонкие и щепетильные вещи исполнять для своей супруги, а также в подношенье столичным вельможным дамам.
И с оной первоначальной «троицы» пошла потом прирастать артель са-мобытных малахитчиков турчаниновских, а Ильюшка, Илья Петров сын Феду-лов, стал одним из предтеч, прообразов, предзнаменовавших появление в на-родных легендах любовно сотворенного образа искусника камнерезных дел Данилы–мастера, так живо представленного в сказах П.П. Бажова.
Благолепного по красоте росписи камня «на разные надобности» Турчанинова, судя по успешным делам его гранильной фабрики, вполне хватало, но вот крупных, выдающихся своей величиною и массою штуфов, кроме вышеупомянутых трех «голов» - тяжеловесов, при жизни горнозаводчика уже более не выпадало. А малахиту власти требовали и требовали, как, к примеру, все та же вышневластительница Екатерина Алексеевна. Так, на сотворение в 1785 – 1786 годах выставочной пирамиды из всевозможных самоцветных камней империи она своим указом главноуправляющему Экспедиции мраморной ломки берг–гешворену И.К. Патрушеву предписала: «Необходимо потребовать у Алексея Турчанинова малахита» (ГАСО, ф.86, оп.1, д.293). Был ли получен из Сысерти этот камень для пирамиды, документы умалчивают (Б.В. Павловский «Камнерезное искусство Урала», Средне–Уральское книжное издательство, 1953).
Уже после смерти горнозаводчика, 11 августа 1792 года, сделан был властями запрос к владелице Гумешевского рудника Ф.С. Турчаниновой о возможности присылки малахита, и снова «для горки из разных камней». Приказчик вдовы, Иван Бакланов, 1 сентября отвечает на это форменным отказом: «На имеющемся здесь Гумешевском руднике, - пишет он, - за одолением подступившей в глубь в шахтах ключевой воды и не только штуфов, но и руды нисколько почти уже не добывается» (ГАСО, ф.86, оп.1, д.380, л.39).
Как пишет в своем труде В.Б. Семенов, в 1798 году некий неизвестный автор, подводя итоги 63–летней работы рудника (1753–1798), указывал, что лучший малахит добывался здесь на глубине 23–х саженей от поверхности, в шести из 113 шахт. Надежды на увеличение добычи связывали с пуском водо-отливной «огнедействующей машины», строительство которой было начато (и вероятно - неудачно) в 1794 году англичанином Д. Гилем.
Наконец, в 1798 году на Гумешках в Полевском (как свидетельствует «Летопись Сысерти», хранящаяся в местном краеведческом музее) установлена была первая на Урале паровая машина с насосом для откачки воды из шахты. Первые машины с насосами, продолжает «Летопись», строят в Сысерти под руководством англичанина Осипа Меджера. «Теперь строит огромные паровые машины один англичанин Меджер у госпожи Турчаниновой, - доносил директор Нижнетагильских заводов М.Д. Данилов Н.Н. Демидову 11 июля 1814 года. – Другой горный офицер, Афанасий Вяткин, у Яковлева (Исетские заводы) строит подобные машины – тож для медных рудников …»
О явном неблагополучии дел в главной кладовой меднорудного сырья свидетельствовал в 1803 году экономист–географ Н.С. Попов, сообщавший, что Гумешевский рудник «только посредственным почесться может». Посему лишь бесперебойная работа «огнедействующих машин» могла обеспечить приличную эксплуатацию Гумешек, что и произошло вскоре. Вместе со значительным возрастанием объемов заготовки рудного сырья началась стабильная добыча и поделочного малахита, равномерное его поступление на внутренний и внешний рынки в первые четыре десятилетия XIX века, время всесветного триумфа турчаниновской «медной зелени».
И рядом с этой удачею – морок давнего российского недомыслия и не-разворотливости, обернувшихся нелепейшими потерями драгоценного минерала. Дело в том, что русское горное законодательство долго не делало различия между малахитом и медной рудой, пошлины на таможне за вывоз их взимались … одинаковые. Как отмечает В.Б. Семенов, это вело к самому беспардонному грабежу уральских недр при вывозе за границу бесценного камня. В то же время Европа, восторженно воспринимая само имя «русский малахит», раскупала ювелирные и бронзовые изделия, украшенные волшебной гумешевской «медянкой».
Мускулисто–хваткие, надежные руки турчаниновских рудокопов–добывальщиков редкого подземного сокровища, через посредничество масте-ров обработки самоцветов, создавали материальную основу для появления все новых шедевров камнерезного искусства из гумешевского уникума в первой трети XIX века. Европейцы жадно стремились постигнуть одушевленную внутренним светом красоту уральского малахита, испытывая при его лицезрении особенное, волнующее художественно–эстетическое наслаждение.
Рассказывая об оформлении парадных будуаров императорской четы в Михайловском замке и высокой степени престижности этого редкого камня, В.Б. Семенов в своем труде «Малахит» (том II, стр. 57) еще раз подчеркивает: «Его было мало, настолько мало, что пора отказаться от бытующего в литера-туре сильно преувеличенного представления о непомерном богатстве Гумешевского рудника, тем более что есть многое другое, подтверждающее весьма незначительную роль гумешевского малахита в культуре камня XVIII века».
Да и в первой четверти XIX века, несмотря на упорядочение добычи малахита с помощью водоотливных «огнедействующих машин», он по–прежнему был в большом дефиците. Так, по фактам, приводимым В.Б. Семеновым, с 1808 по 1823 годы из поступивших на медеплавильный завод 25 667 пудов 10 фунтов малахита только половина его годилась для приготовления краски и в поделки, причем доля поделочного камня, выверенная давней статистикой, составляла в ней всего одну треть. Следовательно, за 15 лет мастерам–малахитчикам поступило не более 3–4 тысяч пудов медянки. Не забудем, что почти весь этот камень скупал Н.Н. Демидов, небольшими партиями переправлявший сей почти дармовой «улов» в Европу для своих коммерческих целей.
По заказам предприимчивого тагильского магната, прибравшего к рукам уникальный, «старый» гумешевский малахит, в Париже, Женеве, Риме, Флоренции, Неаполе работали десятки ювелирных, бронзолитейных, мозаичных мастерских, готовя сотни вещей на продажу через комиссионеров в Европе и в России. Рекламный ажиотаж, пишет В.Б. Семенов, подогревал интерес к малахиту на рынке роскоши, солидные барыши текли к Демидовым отовсюду. Малахит стал символом богатства, престижа, изысканности вкуса для знати, высшей аристократии и монархов.
Гумешевское чудо, ввиду его редкости, дивной преузорчатой красы и добротности, нашло применение и в дипломатии – как верное «пробивное» средство в политических сношениях русского двора с иноземными правителя-ми (судя по всему, ценившими сувениры из рифейского малахита выше других сокровищ). Список особ, «ублаготворенных» этими редкими подношениями в первые десятилетия XIX века, обширен и пестр от громких имен, одно перечисление титулов коих привело бы в горделивый восторг почившего в Бозе владельца того рудника А.Ф. Турчанинова.
Открывает его покоритель Европы Наполеон Бонапарт, которому, после подписания в 1807 году в Тильзите неравноправного и унизительного для России мирного договора, Александр I преподнес украшенные малахитом стол и два канделябра.
Спустя 20 лет Николай I послал в дар английскому фельдмаршалу гер-цогу Веллингтону, разбившему Наполеона при Ватерлоо, малахитовую чашу и две малахитовые столешницы с бронзовыми подстольями. Малахитовые столы, вазы или чаши были презентованы императрице Австрии, шведскому принцу, супруге австрийского канцлера князя Меттерниха (кстати, много вредившего интересам России, затем ставшего ее союзником в руководстве Священным союзом).
Роскошные малахитовые вазы были подарены знаменитому немецкому ученому, исследователю Урала и Сибири Александру Гумбольдту, султану Турции Махмуду II, английской королеве Виктории, римскому папе Григорию XVI …
Странным, почти мистическим пристрастием к малахиту Гумешек (при полном равнодушии к зелену камню месторождений Европы) отличался Напо-леон. Не довольствуясь дарами Александра I, агрессивный корсиканец в 1812 году, разграбив сокровища Кремля в горящей Москве, приказал тайным служ-бам во что бы то ни стало разыскать и захватить богатейшую коллекцию мала-хита, принадлежавшую графу А.П. Румянцеву. Быть может, в изменчиво–влекущих узорах изумрудного камня сей узурпатор пытался разглядеть и «прочесть» сложнейший иероглиф русской души, но так и не смог постичь его смысла, понеся сокрушительное поражение от народа–сфинкса, коему пророчил он незавидную участь «пасынка злого рока».
Полувеком ранее гораздо более преуспел в расшифровке оной мудреной «шарады» его соотечественник, астроном Ж.–Б. Шапп д, Отрош, неустанными трудами и безграничной любовью сумевший постигнуть тайну очарования уральского малахита, а через нее – лучше понять неоцененный властями «в труд избранный» народ, которого впереди ждали еще длинные годы испытаний …» (К. Валишевский «Роман императрицы», стр. 554).
Однако и этот парижский академик толком не уловил «нравственной силы русских, безграничной по своей устойчивости». Глубинные корни ее удалось нащупать в конце XIX века французскому поляку, историку Казимиру Валишевскому, прозорливо и мудро рассуждавшему об этом в своем «Романе императрицы» (стр. 131): «То была сила, излучаемая прошлым, полным преданий, будущностью, полною надежд, сила, окружавшая этот молодой, сильный и мистический народ атмосферой героизма, сообщавшаяся даже самым низким натурам и противопоставлявшая всем недочетам, всем падениям и всем предательствам служение, культ и фанатизм общаго идеала».
Сказочно мерцающее изумрудно–голубое сияние папоротника, цветущего над «гнездом» малахита в купальскую ночь, становилось символом глубинно-неисчерпаемой мощи русской нации, побудительно - созидающие «токи» коей непрестанно ощущали в себе неутомимые рудодобытчики, работные и мастеровые люди и их «верховод» А.Ф. Турчанинов.


УДАТЛИВОЙ ЖИЗНИ ВЕНЕЦ


- Страсть баской дом, с воды–то глядючи! – изрек вдруг молчаливый лодочник Герасим, перестав грести веслами.
- Да уж, пригож весьма домок наш, Филисатушка, - не сдержал тщеславного зуда и Турчанинов, сидевший у кормового правила. - Мало чем не палаты Строгановых, да и дворцам европейским родня не дальняя. Помнишь, чай, гостевание  наше в землях немецких?
- И–и, Алеша, не отказалась бы вдругорядь тамока побывать, да с че-тырьмя детками яко клушка теперя на привязи, - весело отозвалась с носу лод-ки супруга, нежась на синем ковре с полуторагодовалой Катенькой, обе в цве-тастых летних обновках.
Девочка, рожденьем своим умилившая всех несказанно, лепетала нечто забавное и тянула ручонки туда же, к двухэтажному дворцу с бельведером, утесом беломраморным возвышавшемуся над прудом.
Внушительное и весьма казистое строение, обошедшееся заводчику в несколько хлопотливейших, много стоивших ему лет, выглядело чужеземным франтом на фоне затрапезных бревенчатых изб, разбросанных по пологому берегу. Справа, за плотиной, под звонкий перестук в кузне, вкрадчиво дымили домна и две медеплавильни, но чад их скоро растворялся без следа в чистейшем воздухе, источаемом бескрайними окрестными лесами.
Стоял июнь 1770 года, с нежарким, ясным и тихим ведром–краснопогодьем, и Алексей Федорович решил развлечь жену с дочкой, после их долгого домоседства, душецелебной прогулкой по спокойно–выпуклой, иссиня–темной глади водохранилища, благо что троица шумливо – бойких и резвых сыновей вместе с наставником подалась с утра на экскурсию в звери-нец.
«По милости Господней, - умиротворенно размышлял он, - все–то у меня здоровы, веселы, всем удовольствованы, а более чего и желать лучшего в свете? Однако сердце родительское – завсегда на карауле, ибо житие наше весьма гораздо на нежданные выбрыки и беды. Сыновья Алеша, Петро и малой Сашенька час от часу возрастают, доставляя отцу – матери тысячи утех вместе с тьмою заботушек, опасений и беспокойств, как бы чего худого не приключилось. Перво–наперво сейчас – привить им нравственное восприятие мира Божьего да обучить наукам, подобающим их возрасту. Для того и нанят гувернер, знающий языки. Токмо Катюша пока яко бутон махонькой, хранящий в себе множество невысказанных прелестей и откровений ангельской души. Да хранит Создатель моих птенцов!»
Взор его тем временем услаждался лепотой особняка, в коем уж полгода семейство тешилось раздольнейшим новосельем и где места на всех хватало с преизбытком. Гости заезжие дивятся дому, единогласно заверяя, что подобного ему не сыскать, пожалуй, ни в уездном Екатеринбурге, ни в губернском  Тобольске. Немало таковых дифирамбов, с принятием хлеба–соли, наслушался он еще при вселении в новые хоромы, совмещенном со встречей 1770 года. Соблюдая старинные обряды, экономка Дарья принесла из старого подворья горшок угольев, выгребши их с ветхой загнетки, оставив «в подарок» домовому пару лаптей и онучи. Жар из горшка, под клики приглашенных, был высыпан в одну из десяти объемистых изразцовых печей, дабы те не скупились на тепло в долгие зимы.
Поздравительный адрес с добрыми напутствиями руководителя канце-лярии Главного заводов правления Аникиты Ярцова огласило доверенное лицо, гитенфервальтер Павел Филиппов. Среди изысканных угощений дивила всех вареная "картовка", заморская земляная овощь, или «чертово яблоко», почти силком насаждаемая в те годы на Руси повсеместно повелением государыни Екатерины Алексеевны и указом Сената. Пирушка выдалась многолюдна, «пивна и винна», так что хозяин незаметно «перебрал лишнева» и долго потом пребывал не в духе.
Выйдя в людскую, где веселилась прислуга, Турчанинов окликнул Петра Щипова, состоявшего урядником при карауле, охранявшем старые хозяйские дворы и службы. Накинув на себя без разбору шубы в передней, оба вышли на мороз. Васильева ночь ярко вызвездилась – к урожаю ягод. Новиной белевший снег забавно хрумкал под сапогами. В дальних избах сквозь волоковые оконца проблескивали огни лучин, свечей, слышалось разноголосое пение, дробный топот плясунов.
- Постовые у тебя там не запьются? Бродяг штоб каких не пропустили, нето растащат добро гляди, - бросил заводчик.
- Все в порядке, Лексей Федорыч! – отрезвел вчистую Щипов. -  Трое служилых обход делают, наказал имя, штоб ухо востро держали. Да я счас сбегаю, проверю все и доложу, не сумлевайтеся, барин!
О домах и службах Турчанинова в Сысерти мы узнаем из «репорта» служителя Григорья Чернавских «в сысерскую высокопочтенного господина Алексея Федоровича Турчанинова завоцкую кантору». Речь там идет о приходе и расходе березовых, сосновых и «рубленых в заводе из негодного хлама поденщиками» дровах для отопления господских и фабричных помещений и для выдачи оных «служащим по контрактам, вольнонаемным и домовым служителям». Репорт помечен 14 июня 1772 года, что свидетельствует о порядке в хозяйстве, с заботой загодя о зимних нуждах побеспокоиться.
Всего на зиму заготовлено 523   сажени дров. Куда они предназначе-ны? Следует подробный список «объектов», с указанием количества печей в каждом и необходимых для них березовых и сосновых дров. Топливо предна-значено: «На большей госпоской дом (с 10 печами и 88 саженями потребных березовых дров). В ново построеныя светлицы, в которой живет Иван Иванович Купов (таинственное и явно почтенное лицо). В дом для приезжавших гостей. В "ранжерей и в ананасную". На старой двор, где живет казак Щипов. На второй старой двор».
Далее список – не менее интересен и чуден! Дрова предназначаются: «клешникам, в металическую фабрику, в меховую, в стряпущую для людей, на конюшню, в музыканскую школу, в кантору, в полицию в заводе, в переклико-вую, в приемную, в кузнешную, в пивоварную для варения пива».
«Репорт» завершается фамилиями служащих по контрактам и вольнонаемных, коим тоже необходимы дрова на зиму. Назовем некоторых из них: «Прикащику Ивану Швареву, Якову Шуману, капралу Ивану Болотову, Андрею Таскину, Тимофею Забелину, Петру Туронтаеву, Борису Шелехову, Кирилу Давыдову… » (ГАСО, ф. 65, оп. 1, ед. хр. 4, л. 33-34).
…Потому еще не мог он сейчас оторвать взора от дворца, что все строевые припасы: детали, плиты, колонны из лучших сортов полевского мрамора, почти каждый деревянный припас и кирпич, прежде чем занять свое подобающее место в том созидательном «вавилоне», прошли через его руки, были осмотрены и проверены не единожды на добротность и пронумерованы, дабы не возникло потом путаницы в претворении рисованных планов и чертежей.
Особых хлопот стоило Турчанинову найти изрядного зодчего, ибо своему домашнему архитектору Никите Сахарову он не мог доверить возведение столь основательного, сложного и дорогостоящего родового замка. Пришлось поклониться самому Бецкому, присовокупив к челобитной дюжину новонайденных в даче самоцветов, коих генерал–поручик был давний знаток и обожатель. Иван Иванович, отечески порасспросив заводчика о задуманном им домовом обустройстве, распорядился оформить переводом из своего штата в  Экспедицию прииска цветного каменья в Екатеринбурге, а оттуда предоставить в распоряжение Турчанинова искомого им архитектора, Николая Волкова, одного из даровитых учеников известного зодчего и педагога, академика Василия Ивановича Баженова.
Залучив к себе столичного хоромного художника, молчаливого белоку-рого крепыша в очках, после доброго угощения и осмотра давно избранного места под особняк на берегу пруда, хозяин высказал ему свои прожекты насчет давно чаемого, во снах грезившегося дома, задуманного им как семейное гнездо для близких и отдаленных своих потомков. «Потому–де и должон быть он наособицу прочен, добротен и пригож, внешним же видом своим сочетал бы уральско- строгановский и новейший дворцовый стиль, распространенный в Европе», - присовокупил к своим пожеланиям хозяин.
Вскоре Алексей Федороывич предложил Волкову вместе совершить во-яж в Европу, куда он с супругою своей собирался ехать. «Лучше и не приду-мать, - доверительно увещевал он гостя, - как на месте приглядеться к подхо-дящим видам дворцов и сделать предваряющие наброски, эскизы к проекту нашего строения, совместно и подробно обсудив его внутреннее обустройство и внешний облик».
Вена, Рим, Флоренция, Венеция… Особо полюбилось Филицате сие сонмище невиданных дворцов на берегу морской лагуны, пронизанное вдоль и поперек каналами; веселые карнавалы, чудные маски на лицах, лодки – гондолы с загнутыми носами и сладостно распевающими в них гребцами околдовали восхищенных гостей с далеких Рифейских гор.
Давняя связь Урала со сказочным, славным Веденец–градом самым не-ожиданным образом обнаруживается в книге Л. Баньковского «Сад XVIII века» (Соликамск, 2001, стр. 7): «Известно также, что на четырехстах тысячах свай из прикамской лиственницы – карачая – XII–XIII веках был построен город Венеция на Средиземном море. И в XVIII веке итальянец К. Тентори в двенадцатитомной истории своего города написал такие слова: «Благополучие ее населения обеспечивается всемирной торговлей и прочностью свайных сооружений города на островах – пермскими карагаями».
Сидя на открытой веранде траттории неподалеку  от Дворца дожей, Турчанинов дивовался чудному граду и выслушивал изъясненья Волкова о принципах русского классицизма в архитектуре: «Во – первых, господин советник, всякое незаурядное здание должно располагаться сообразно с окружающим пространством, с рельефом избранной для него местности. Во-вторых, празднично, парадно оформленный фасад обязан пребывать в гармонически ясной и логически продуманной соразмерности со всеми другими частями здания. Эти правила и будут положены в основу проекта особняка на берегу пруда в Сысерти», - подытоживал свои рассуждения выученик Баженова.
Любуясь диковинным дворцом правителей, овеваемый ласковым мор-ским ветерком, Алексей Федорович утверждался в уверенности, что умный и понятливый Волков сумеет в точности воплотить мечты его о родовом особняке, который не посрамит взыскательных вкусов знатоков домостроения.
Зато и вышел «теремок» на славу! Двухэтажный, толстостенный, на стальных скрепах каркаса, со строгим фасадом, украшенным в центре четырьмя коринфскими колоннами, с двумя рядами венецианских окон, обрамленных фигурными наличниками. Бельведер с просторной смотровой светлицей венчал дом. Второй этаж представлял собою анфиладу парадных комнат–палат, включавших приемную залу для гостей и проведения балов, помещения археологического и минералогического музеев, ковровую комнату с богатой коллекцией оружия, роскошную гостиную, украшенную тремя картинами венецианских пейзажистов XVIII века Б. Белотто и Ф. Гварди, купленными в Италии по настоянию Филицаты Степановны.
Мебель в стиле Возрождения, барокко и рококо из красного дерева, бронза, вазы и скульптуры, украшенные малахитом, кованые медные и сталь-ные детали интерьера – все почти (за исключением разноцветных штофных обоев) было изготовлено в собственных фабриках и мастерских. Драгоценные святые образа загодя подготовили иконописцы Пыскорского монастыря.
Занимаясь особняком, Волков набросал впрок общий план прилегающей к нему площади, где позднее вырастут на взгорье собор с высокой колокольней и главная заводская контора, составившие позднее, вместе с фабриками и плотиной, законченный архитектурный ансамбль центра Сысерти.
Население округи долго присматривалось к барским палатам, выросшим на берегу пруда; мужики крутили головами и почесывали затылки, глубокомысленно рассуждая, в каковую же энто деньжищу влетела сия затея хозяину, строгому, но и справедливому, по общему мирскому приговору.
Самыми осведомленными и тонкими ценителями дворцового зодчества оказались столичные ученые из трех отрядов Академической экспедиции, наезжавшие поочередно к Турчанинову в 1770–1771 годы, накануне событий, до основания потрясших империю.
Первым (вскоре после той идиллической лодочной прогулки) припожа-ловал академик Петер – Симон Паллас. Вместе с группой сотрудников он под-катил к усадьбе в пропыленной карете, приоткрыл дверцу и придирчиво, гри-масничая и многозначительно ухмыляясь, принялся изучать дворец (выглядевший явно чужеродным в окружении серых заводских построек), словно выискивая пороки в его изысканно – мраморной лепоте.
- Вашему дому, господин титулярной советник, не в глухой провинции стоять надлежит, но на главной столичной перспективе, -торжественно и  полушутя, играя глазами, изрек естествоиспытатель, принимая для пожатия и опоры твердую руку Турчанинова.
Рослый Паллас слегка приобнял за плечи коренастого хозяина,  и оба, весело переговариваясь, направились к парадному входу, попросив сопровож-давших пройти во флигель для приведения в порядок дорожного платья.
Всевозможные закуски и сытный обед вполне развязали языки ученым вояжерам, большинство коих были русскими, однако вовсю «шпрехавшим» на немецком наречии, к явному неудовольствию женской половины и прислуги. Наконец гости, осмотрев достопримечательности дома, угомонились и остались почивать в  дальних комнатах.
Мало внимания проявил Паллас к закоптелой домне и двум медепла-вильням, зато живейший интерес его и бурные похвалы заслужили гранильная, медно–слесарная и мебельная фабрики, зверинец, конный завод, зимний сад и оранжереи. «Гут! Вундербар! Зо шен! О майн Готт!» - то и дело восклицал он, осматривая со всех сторон произведения отменного качества, выставлявшиеся перед ним для обозрения молчаливо – степенными работниками. Милостиво принимал подарки, рассыпавшись особой благодарностью за каурого жеребца и коллекцию малахита.
И все же главной целью и устремлением неутомимого немца, как и при-бывшего месяцем позднее отряда Ивана Ивановича Лепехина, были Гумешки, всесветная слава коих, после выхода книги Ж.- Б. Шаппа д,  Отроша, не давала им покоя. Словно соревнуясь с покойным французским астрономом, ученые из Петербурга облазили рудник вдоль и поперек, подробнейшим образом описали «гору», характеризуя ее в самых превосходных степенях. И.И. Лепехин коротко назвал Гумешки «главою всех уральских рудников». Палласово определение месторождения было более красочно и детально: «… по справедливости между всех частных рудников Сибирских гор важнейшим и достопамятнейшим считать надлежало, если бы неисчислимые богатства найденных недавно в Верхотурье руд… онаго не превзошли». (Паллас П.-С. «Путешествие по разным местам Российскаго государства…», СПб, 1786).
Само собою, ученые гости то и дело отвлекали хозяина «куста» от его многозаботливого «кружала» заводских дел, и он уже больше из учтивости «держал» перед ними заученно–приязненную улыбку, поругивая про себя ху-дой случай, наславший на него столь многолюдную «шатию», требующую к себе всяческого и непрерывного внимания – вкупе с немалыми расходами по ее обустройству и содержанию. Он терпеливо ждал, когда же схлынет сие навязчиво – гостевое полноводье, весьма ощутимо мешавшее поддержанию заведенного им жесткого распорядка для чаемо – достойной производительности заводов.

Дыхание чумы …

Год 1770-й, помимо нашествия академических отрядов, был необычен и достопамятен важными событиями и происшествиями. Продолжавшаяся война с Турцией ознаменовалась почти невероятными победами на суше и на море. Граф Румянцов в Молдавии разбил многочисленную армию визиря при Кагуле. После кровопролитной осады графом Паниным были взяты Бендеры, а графом Орловым разбит и сожжен весь флот турок при Чесме. Русские воины тогда удивили весь свет своими славными викториями.
Турчанинов вместе со служащими живо обсуждал реляции с театра во-енных действий, все радовались победам русского воинства вдвойне, ибо припасы с заводов «куста»: чугун, железо, медь, запрашиваемые Адмиралтейством и оружейниками Тулы, без задержек туда отправлялись, содействуя общему успеху.
Но вместе с радостными вестями ползли и дурные слухи о распростра-нении в войсках некоей жестокой болезни. Из Молдавии, через Киев, она докатилась до Москвы. Сия моровая язва, свирепый «подарок» Оттоманской Порты, впервые стала прозываться чумою. Как замечает Владимир Даль в своем «Толковом словаре живаго великорускаго языка», том IV, стр. 614: «Египетъ да Турция чумили не разъ всю Европу». Словно пророча нечто худое, зима с ледоставом наставала и отступала несколько раз; на самый праздник Рождества Христова вскрывались реки, что вызывало большие транспортные помехи, порчу продуктов (мяса, рыбы) и многие убытки.
«О чуме все мы имели тогда еще очень темное и не совсем правильное понятие, - говорится в книге «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков» (Москва, «Современник», 1986 год, стр. 566), - и воображали ее себе несравненно опаснейшею, нежели какова была она в самом деле. Мы не инако думали, что везде, где она ни заведется, не оставит она в живых ни одного уже человека, ибо такое мнение имели все о поветриях моровых, бывших в древние времена в России; а сие более всего нас изумляло, устрашало и приводило в отчаяние».
Из Москвы  повальная болезнь распространялась, через заболевших людей или зараженные вещи, в отдаленные города и села. Карантины мало защищали от ужасающего бедствия. Турчанинов, крайне опасаясь за свое семейство и малых детей,  настороженно, сажен на пять отойдя в сторону, выслушивал вернувшегося из столицы Евтифея Орлова, заверявшего о своем полном здравии.
- Кострища дымныя полыхают  на снегу площадей и улиц, -  громко докладывал он Алексею Федоровичу, кругля в страхе глаза. – Колодники ка-торжные в черных балахонах обходют дома заразных, крючьями вытягают тела бездыханныя и барахло ихнее да на долгие повозки скидают, штоб за городом закопать или сожечь. Фабрика суконная, сказывают, вся, до единова человека, повымерла. Градоначальники загодя по именьям своим спрятавшись, дак народ в панике большой, собирается толпами, бунтует. Страсть одна, што деется в первопрестольной …
Заводчик, наказав поверенному и его кучеру месяц  не выходить из своих изб – для гарантии от передачи заразы, влез в медвежью кибитку беговых саней и помчался за руководящими наставлениями в Екатеринбург. Приемная канцелярии Главного заводов правления была полна, казенные и партикулярные владетели чутко выслушивали инструкции супротив чумного нашествия, с коими выступал сам Аникита Ярцов.
- Итак, господа, уезд наш поделен на 15 участков, - напомнил он, косо взглянув из-под очков на припоздавшего сысертца. – Живущие в них выборные из дворян и представители заводов назначаются частными смотрителями, коим накрепко приказано иметь наиприлежнейшее смотренье за всеми селениями, в их частях находящимися. А в случае несчастия употреблять все предосторожности и принимать нужные меры, дабы подозреваемые в какой–либо болезни людишки не бродили туда–сюда, а были заперты в особых избах.
Лица у всех присутствовавших были угрюмы, взоры мрачны, спины согбенны. Опасность сделалась достоверною вполне, раздумывать попусту не пристало, а надобно было и для собственной своей безопасности «поспешить исполнением повелеваемаго».
Турчанинов, возвращаясь домой, порешил ввести во всех фабриках и мастерских строжайший входной контроль, не допуская даже чуток занемог-ших к работам. Скрепя сердце, склонялся к мысли и вовсе закрыть ворота там, где, не дай Бог, обнаружится хотя бы единый случай моровой язвы или даже подозрение на таковую.
Что ж это было за страшилище, повергавшее всех в великий страх и уныние? Чем оно грозило естеству человека? Заводской лекарь Петр Савелов пояснил хозяину картину скоротечной той хвори, сворачивавшей заболевшего в два–три дня: «Жар, потливость, трясучка беспрерывно сожигают несчастного; наконец, в паху вызревает опухоль, нарыв железы, называемый «черная болячка», или чумный паховик. Страдалец заживо тлеет, дурной запах невыносим, в страшных мучениях заканчиваются дни его». Турчанинов представил на миг жену, детей своих на месте оных жертв и закрыл в ужасе лицо.
«Нет, не бывать сему аду в моем доме! – отрезал он себе, скрипнув зу-бами. – Да и в заводах нельзя допустить подобной напасти. На лекаря теперь вся надежа, ему подмогу всячески оказать, пособников неробкого десятка по-добрать, деньжатами раскошелиться. Да народ подбадривать: «Ужо тебе, про-клятое поветрие!».
Обжигая десны, жевал чеснок, с отвращением пригубливал дегтярную воду или спирт, заставляя и домашних своих, прислугу исполнять оную горь-кую нужду. Велено было всем без изъятья работным  и мастеровым всенепре-менно принимать  таковую же самоочистку, штрафуя и выгоняя вон непослушливых сумасбродов. Слыша вести о чумных всполохах на Яике, под Казанью, в Оренбурге, на Каме, распорядился отменить даже самонужнейшие поездки в те края. Сам сторонился многолюдья, и родне, дворовым служителям строго наказал ни с кем из посторонних «не хороводиться», дабы не залучить в дом заразу.
Уединяясь по обыкновению в просторной, теплой светелке бельведера, откуда как на ладони видны были двор завода, Караульная гора, дальние берега пруда, избы, улицы селения, пригорюнившись и вздыхая, Турчанинов шептал сам себе: «Продолжать тянуть сию лямку? Для кого и для чего хлопотать, заботы несть, естли вдруг чума нагрянет и не оставит никого в живых? Кто тогда местами сими владеть будет, о том единому Богу ведомо… Но полно, брат, киснуть!» - пересиливал он себя, с отвращением отплевываясь после двух глотков дегтярного спирта. Ответственность перед императрицей, Берг–коллегией, отечеством за достодолжное содержание заводов вставала перед ним грозным и неодолимым утесом (позднее он сравнивал это чувство страха и долга со взметнувшеюся ввысь фигурой всадника - Петра Великого.
Сие видение, изваянное Э. Фальконе в бронзе и граните, он узрел авгу-ста 7 дня 1782 года на Сенатской площади Санкт–Петербурга, когда из-под снятых щитов пред людской толпой и шеренгами войска взлетел на вздыблен-ном коне император, лик коего поразил всех суровым величием олицетворен-ной государственной воли – как повелевающего и карающего перста.
Летом 1771 года в Полевской прибыл отряд Иоганна – Петера Фалька. Тоже, видно, опасаясь заразы, он наскоро, не вдаваясь в подробности, провел свои  изыскания. По его описанию, Гумешевский рудник был «глубиною 18 сажен (около 38 метров) и имел штольны на 400 сажен (852 метра) и две рудо-добывательные шахты». Он отметил, что «руды добываются по большей части кирками, а вода машиною, приводимою в действие лошадьми» («Полное собрание ученых путешествий по России…», том IV, «Записки путешествия академика Фалька», СПб, 1824 год). Турчанинов рад был краткому и недокучному гостеванию оной группы ученых и быстрому их отъезду в иные края. Зараза, благодарение Богу, обминовывала округ, заводы производили металл, невзирая на вынужденные задержки с доставкою его в отдаленные места.
Вести о великом бунте в первопрестольной, о растерзании возбужден-ною толпою первенствующего архиерея Амвросия и пушечной пальбе из Спасских ворот Кремля, по приказанию генерала П.Д. Еропкина, усмирившей мятеж 17 сентября, дошли до Сысерти в конце октября. По словам А. Болотова, «слух сей поразил всех неизреченным образом».
Превеликое множество жителей Москвы и после мятежа «похищаемо было чумою ежедневно и доходило до того, что не доставало сил к вытаскиванию из домов и выволакиванию оных за город и зарыванию». Мортусы из колодников и приговоренных к каторге «обшиты были кругом в черное смоляное и особое одеяние, в котором прорезаны были только отверстия для глаз, рта и ноздрей и от самаго того, несмотря, хотя имели они ежедневно дело с умирающими чумою, многие действительно спаслись от оной и остались живы» («Жизнь и приключения Андрея Болотова…», стр. 582).
С наступлением зимы чумное нашествие начало мало-помалу отступать и, к неописуемой радости всей России, пресеклось окончательно. Вздохнул с великим облегчением и заводской люд; веселее пошла житуха и труды на вы-плавке чугуна, меди, выковке железа. Лица у всех посветлели, щеки зарумяни-лись и взоры засияли в будничной суете – колготне, посреди уральской зимы с ее ядреным, здоровья придающим морозом.
С особым настроеньем, задорным, звонкоголосым пеньем и дроботными плясами, словно в гроб вколачивая попранную нечистую силу, встречали в своих жарко натопленных избах православные Рождество Христово, с буйнопуржистой завирухой – метелью на улицах, Святки с сугробами до крыш, играми и ряжеными с вертепами и звездой, лютостужее Крещенье – Богоявленье с парующими на реках иорданями и голыми купальщиками, пугавшими православных расписными «харями» на головах, с заливистым собачьим лаем (к изобилию, баяли, зверя и дичи) и яркозвездными ночами (к приплоду белых ягнят).
Разгульно – честною и широкою прошумела сырная неделя, с блинами «от пуза»,  крикливо – разудалым катаньем с горок и вселюбым прощеным воскресеньем. Но не все коту масляница, вещает пословица, будет и великий пост. Наступили голодные, покаянные дни, когда для многих и пустые щи с остистым, вполовину из толченой осиновой мезги, хлебом казались даром Божьим, а пареная репа – скуснейшим лакомством.
Приближалась весна, и пора было готовиться к вскрытию рек: подвозить к пристаням железо разных сортов, чугун, штыковую медь, привести в порядок суда для сплава оного металла. Интереснейшим навигационно – распорядительным документом является «Инструкцыя караванному Кирилу Даурцову», выданная заводской конторой и предписывающая ему «чинить (делать) нижеследующее»: «следовать на Уткинскую Чюсовскую пристань с крайним поспешением и по приезде, как скоро вскроется на реке лед, тогда стараться вам о спуске с плотбищ (стапелей, где строят суда) на оную реку коломенки… » Затем перевезенное с сысертского и северского заводов «разных сортов железо и протчие припасы, такоже и отпущенную с полевского завода штыковую медь, на Уткинской и Макаровской пристанях в коломенки грузить настоящим порядком и полным грузом, не упущая не малейшего времени прибылой воды, вольнонаемными работными людьми…»
Плывя по реке, лоцманам «приказывать накрепко» остерегаться «кам-ней, проколов и мелей, а паче затору, где лед на реке стоять будет, всемерно иметь крепкую предосторожность разведыванием, и где про таковые заторы и другие опасности услышите, то заранее на способные места к берегам прича-лить». Когда те заторы (льда) пройдут, то не упуская воды «от берегов отваливать и по тому ж плыть, нимало нигде понапрасно не мешкать и следить, чтоб суда одно на другое не наплывали, а если задние набегать будут, то заднюю (коломенку) удерживать, за сплавщиками иметь надлежащее смотрение, чтоб плыли весьма бережно и в нужных местах, от камней и проносов (русло, сильное течение), а ежели паче чаяния (отчего Боже сохрани) где нечаянным случаем коломенка на мели или косе остановится, то с задних коломенок людей привлекать… чтоб снять скоряе с мели и на ход поставить». С лоцманом, водоливами и работными «плату по договорным ценам (производить) и без излишества».
Полосовое и на оружейное дело железо, оставшееся «при утопшей в прошлогоднем караване на Каме одной коломенке, а также и у Боровицких по-рогов одной барке», сколько оного из воды до вашего прибытия добыто, принять счетом, не смешивать и погрузить в те же коломенки. Оружейное железо, «добытое из воды и ныне отпущенное на сей 1772 год, оставить в Нижнем (Новгороде) для отправления в Тулу».
Железо не продавать своевольно, а только по назначению, «иначе штраф и взыскано будет. Все железо нынешним летом поставить в Санкт–Петербург господина нашего поверенному Ивану Рукавишникову или кому он прикажет, во всякой сохранности, без наималейшего недостатку, все строго по документу оформить. В столице хлебные припасы закупить и поставить на суда, за недостачу – штраф и взыскания с караванного». По благополучному прибытию каравана в Тверь «взыскать с тверского купца Алексея Иванова Сапунова денег шестьсот тридцать рублей. С вышневолоцкого ямщика Никиты Васильева Красильчикова с сыном его Петром по расписке за взятые ими барки тридцать рублей и по взыскании оных записать в приход».
Инструкция заканчивается строго по–хозяйски: «Где утонет железо – караульщиков поставить. Безпашпортных и иных подозрительных не нанимать. За исправное выполнение (доставку каравана) сверх окладного жалованья без нашего вознаграждения оставлены не будете. Скрепил прикащик Иван Шварев, подканцелярист Захар Бунков. 8 апреля 1772 года» (ГАСО, ф. 65, оп.1, ед.3, листы 1-4).

… и угрозы призрака

Осень и зиму, когда угасла чумная угроза, Турчанинов подолгу нахо-дился в Екатеринбурге, весной же зачастил в Соликамскую, где намечалось давно чаемое и вожделенное приобретение: «от дворянина Александра Гри-горьева сына Демидова Соликамские соляные промыслы и Красное село со крестьяны и прочими принадлежащими к ним угодья за 30 тысяч рублей, дви-жимого же имения описано и оценено на 10 816 рублей 85 ; копеек». («Дело обер – бергмейстерши Колтовской…», лист 5).
Здесь же сообщается о достройке новым хозяином в селе Красном ка-менной церкви во имя Иоанна Предтечи, заложенной еще в 1721 году и «строеной вначале на иждивении солепромышленника посадского человека Иоанна Суровцева». Впоследствии церковь оная славилась внутренней отделкой, рисунком иконостаса, наружным видом и украшением, в особенности же своими колоколами с гармоническим, дивно-редкостным звоном. Особенные краснозвучные колокола эти, отлитые змеиногорскими мастерами с Алтая (в память об умершем А.Ф. Турчанинове по заказу его супруги Филанцеты Степановны), стали отрадой прихожан всей округи. И они дружно поднялись на защиту и отстояли сию священную для них, душевозвышающую и душеврачующую усладу, когда в середине XIX века наследники Турчанинова вознамерились было снять редкие колокола, увезти их в Сысерть и установить на звоннице Симеоно-Аннинского собора.
Вместе с продажей Красного села А.Г. Демидов, действительный стат-ский советник, заводовладелец, участник Комиссии по составлению нового Уложения (свода законов), сдает А.Ф. Турчанинову под присмотр свой убыточный медеплавильный завод в Суксуне и строящийся завод в Камбарке. Косвенные доказательства этому вытекают из содержания записки, с энергичным угловатым почерком и подписью «советникъ Алексей Турчаниновъ», адресованной служителю Василию Заводчикову: «Получа сие (письма суксунскому прикащику Козме Пермякову и «новокупленному моему человеку Леониду Печурину в Камбарском заводе»)… ехать тебе со всякою поспешностию, вопервыхъ, в суксунской заводъ, и по приезде туда приложенное при семъ писмо тамошнему прикащику…того ж часа вручить, по которому просить ево, чтоб он по моей прозбе послал съ тобой Камбарскаго завода к прикащику об отпуске находящихся при том…заводе и следующих по покупке ко мне крестьянъ, которые ныне к перевоске окажутся способными».
По приезде в Камбарку повеление это передать Леониду Печурину вме-сте с письмом и «посланные при ономъ денги пятдесятъ рублевъ отдать с роспискою…крестьян осмотреть и разобрать, и сколко потому окажется годныхъ къ перевоске по нынешнему зимнему пути способных, то со оными также и находящею тамъ вдову Овдотью Иванову взявъ, велеть вышеозначенному Печурину, ехать в Сысерской заводъ, а тебе по исправлению сего с Камбарскаго завода ехать напередь и, будучи в Кунгуре, разведать о проезде моемъ в Сибирь и ежели потому окажется, что я уже отсель (из Красного села) туда проехал, то тебе, не заезжая в село Красно, следовать за мной в заводъ, а ежели паче чаяния я еще до того времени в заводы не проеду, то..ис Кунгура ехать сюда ко мне».
Ниже следует некий постскриптум мелким почерком: «А сани чтоб на-шел мои, исправлены были, о томъ просил я суксунскаго прикащика Козму Ивановича Пермякова, на которых бы вышеписанные мои люди съехать могли. 25 ноября 1772 году. Село Красно». (ГАСО, ф. 65, оп.1, ед. хр.4. л.27,27 об., 28).
Не было отраднее уголка в предместье Соли Камской, чем это левобе-режье Усолки при впадении ее в искрящийся водный простор Камы. Потому и основали на сем боголепном месте солепромышленники Суровцевы село Красное, перекупленное у них затем Акинфием Демидовым для своего сына Григория. Плодородна и богата рудою медной была оная землица, но после шумной свадьбы весной 1731 года 17-летний Григорий с юною женою своею Натальей, вместо устройства завода с рудником, самозабвенно увлеклись растениями да цветниками.
Дивное рукотворное царство Флоры раскинулось с годами в том селе, привлекая сюда знатных гостей из ближних и дальних краев. Первейший в России ботанический сад с его научно–культурной основой стал заповедным местом, где побывали участники второй Камчатской экспедиции В. Беринга – историк Г. Миллер, ботаник И. Гмелин с помощником С. Крашенинниковым. Молодые землепроходцы вдохновили и подвигнули юную чету красносельских ботаников на расширение и упорядочивание сада; ухоженные грядки, аллеи, зимние теплицы пополнялись множеством растений из России, ближних и дальних стран. Налаживается переписка и обмен гербариями, посадочным материалом со знаменитым шведом Карлом Линнеем.
Свет науки, волшебной ауры культуры и просвещения, исходивший от Красного села, увлек и А.Ф. Турчанинова, ставшего заводосодержателем и со-лепромышленником после женитьбы на дочери М.Ф. Турчанинова. Сойдясь с Григорием и Прокофием Акинфиевичами, он арендует у них земли с богатой рудой, необходимой для Троицкого завода. В подражание великолепию бота-нического сада на берегу Усолки разводит свои сады и оранжереи. Общение с соликамскими Демидовыми наложило неизгладимый отпечаток на характер, художественно – эстетические вкусы, жизненные интересы и устремления Алексея Федоровича, способствовало расцвету его обширной просветительской деятельности при  вступлении во владение Полевским (Сысертским) горным «кустом».
«После смерти Григория Демидова (в ноябре 1761 года) большая часть ценностей Соликамского ботанического сада перешла к его старшему брату Прокофию Демидову, в 1756 году создавшему очень крупный по тем временам ботанический сад в Москве. Оставшаяся часть была куплена А. Турчаниновым, местным заводчиком, тоже владельцем большого ботанического оазиса в центре города. Незадолго до смены владельца знаменитый русский путешественник И.И. Лепехин, будущий директор академического сада в Петербурге, проезжая через Соликамск по пути из Оренбурга в северную экспедицию, подробно описал ботаническое чудо Демидова в Красном селе…Лепехин насчитал здесь 524 вида растений. В 1810-1820-е годы сад прекратил свое существование после раздела всего турчаниновского имения между родственниками и наследниками» (Л. Баньковский «Сад XVIII века», Соликамск, 2001 год, стр.41).
Купчая крепость на Красное село была оформлена в суде 17 июля 1772 года, но радость эту омрачали два зловещих подметных письма с угрозами А.Ф. Турчанинову, подписанных неведомым ему человеком – призраком, Гаврилой Карманским, «поручиком сыскной команды». Появление сих странных писем (второе было отправлено 3 февраля) совпало с нарастанием тревожной обстановки в стране, ввязавшейся в затяжную войну с Турцией, «чумным бунтом» в Москве, беспрерывными волнениями казачества на Яике  и Дону, предвестниками Пугачевского восстания. Не изгладились из памяти и мятежи приписных крестьян десятью годами ранее. Еще более подобравшись внутренне и построжев душой ввиду новых опасностей и бедствий, А.Ф. Турчанинов начал изыскивать меры для безопасности семьи, и Красное село под Соликамском казалось самым надежным приютом.
Итак, своим доношением 19 июня 1772 года в канцелярию Главного правления Сибирских, Казанских и Оренбургских заводов «титулярный совет-ник, медных и железных заводов содержатель и металической фабрики произ-водитель» Алексей Турчанинов сообщал: «… совсем неизвестной мне порут-чикъ Гаврило Карманской двумя писмами, полученными одно чрез Верхъ Сергинского дворянина Ивана Демидова завода священника Ивана Козелского, другое чрезъ Нижносергинского дворъ Демидова завода питейного дому целовалника Ивана Дроздова, объявляетъ, что помянутого Демидова находящийся при вышеозначенном сергинском заводе прикащик Петр Блинов имеет разбойникомъ держательство и снабдеваетъ их ружьями и порохом, и другие противныя законамъ и опасныя обществу чинитъ поступки, с которых писемъ для разсмотрения и изыскания истинны и учинения по законамъ сообщения при моем доношении копии…»
Через месяц, 13 июля, в правление Сысертских заводов из «Екатерин-бургской судных и земских делъ канторы» поступил указ, гласивший, что «полученныя под именемъ порутчика Карманскаго писма оказались священникомъ Козелскимъ и жителемъ сергинскимъ Самохваловымъ фальшиво сочиненныя, якобы, въ пьяномъ образе,на прикащика Блинова за причиненныя обиды воотъ мщение; а подлинно ль онъ, Блиновъ, разбойникомъ даетъ пристанодержательство, того будто не знаютъ и доказать не могутъ». Тем же указом Турчанинову предписывалось подлинные письма прислать «при репорте в немедленном времени, в котором чтоб объяснитца, естли подлинно (верны) показания Самохвалова, что…первое писмо, от имени Карманского, от священника Козелского получено было, то – де какия причины побудили (заводчика) к долговременному у себя удержанию… видя важное оныя содержание, не представлять ево съ самимъ Козелскимъ на разсмотрение канцелярии и земской канторе…»
Турчанинов разгневан такими требованиями и в очередном доношении канцелярии Главного заводов правления 24 января 1773 года  пишет: «… из сего предвижу я в тое земской канторы на меня посягательство и прицепку, потому, что я под командою оной никогда не бывал; а единственно в силу Бергъ привиллегии состою въ ведомстве государственной Бергъ Коллегии и канцелярии Главного заводов правления, и естли бы что от меня потребно было, то надлежало требовать от канцелярии (горной), а не самой прямо с повелениями насылать указы, да и требовать присылки подлинных писемъ…»
Алексей Федорович объясняет причину задержки с донесением о тех письмах. Первое было получено не от самого Козелского, а с полевского завода служителем было доставлено в Сысерть, когда сам Турчанинов находился в Екатеринбурге, и долго пролежало вместе с другой корреспонденцией. Когда же, по приезде, он получил вторичное письмо, в коем упомянуто было о первом послании, то отыскал и его и по распечатании «предусмотрел в нем на жизнь свою крайнюю опасность». Об этом он и донес 19 июня 1772 года в канцелярию Главного заводов правления, приобщив точные копии писем и пояснив, что самого священника Козелского «не токмо с темъ первымъ писмомъ отослатъ никакова случая не имелъ, но и поныне ево в лицо не знаю и не виделъ…»
Далее он заявляет, что «подлинные те писма для жизни моей весма важны, и затемъ оныя и отсылать мне не разсудилось, ибо в первом писме точно изъяснено, что две артели на Нижней Серге у прикащика Блинова, по согласию ево, жили по две зимы, и одна артель пошла на Чюсовую, а другая по Уфе на караване господина ево, Демидова, которым – де ружья и порохъ Блиновъ давал и на жизнь мою угрожали, и о семъ знатно они, священникъ Козелской и житель Самохваловъ, соверешенно ведаютъ; а естли бы того не знали, то и писать о томъ не отважились; но какъ из вышеписанного, присланного ко мне из земской канторы, указа видно, они, священникъ Козелской и житель Самохваловъ, также и другие, как Блинова брат Иван, так и караванной Щипонной Семен, расхотчикъ Михайло Скоробогатой, о том спрашиваны ль, совсем мне неизвестно; а должно бы всячески стараться всеми мерами ко обличению за укрытия зловредных целому обществу злодеямъ и грозящей опасности до жизни моей воровския пристанодержателей изъискивать, но ничего того не видно, кроме одного требования подлинных писем, иначе оныя якобы удержаны от меня будут, но какая притчина земскую кантору оного от меня требовать побудила, приличнаго к тому резону не предвижу, чем наивяще подало притчину ко удержанию и неотдаче тех подлинных писем, до изымания зловредных всему обществу ворья пристанодрежателей, от которых по объясненным в помянутых писмах устрастиями нахожусь я в крайней жизни моей опасности, принужденным себя нахожу искать защищения и покровительства. Того ради канцелярию Главного заводов правления всепокорнейше прошу, дабы повелено было той земской канторе ко мне напрасныя прицепии чинить, также и подлинные толь важные для жизни моей писемъ требования запретить, потому, что в оных писмах зависит на жизнь мою крайняя опасность… Генваря 24 дня 1773 года». (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.4, л.22-24).
Опасность эта заключалась, в частности, в прямых угрозах артельщиков подстрелить Турчанинова, как ранее заводчика Ивана Ширяева они пытались погубить.
К расследованию дела подключилась и Тобольская духовная консисто-рия – после доношения, «представленного к Его Преосвященству, епископу Тобольскому Варлааму из Екатеринбургской судных и земских дел канторы, коим она на священника Верхне Сергинского завода Ивана Козелского объявляет, что он…оказался в сочинении двух писем по согласию с жителем онаго завода Самохваловым, от имени сыскной команды порутчика Карманскаго, к заводчику Турчанинову о держании сергинских заводов прикащиком Блиновым разбойников и в снабдевании оных порохом и ружья-ми…»
Консистория распорядилась лишить Козелского священства и поступить с ним по законам, отдав его к гражданскому суду. Потребовано от земской конторы представить «к Его Преосвященству обстоятельной экстракт со изъяснением, что подлинно ль означенной порутчик Карманской, от имени коего священником Козелским письма были писаны, к сыску воров, кем, когда и где определен…и где он ныне находится или и совсем  такого порутчика на заводе не бывало, и притом экстракт с подлинных писем приложить, за свидетельством копии… Самого Козелского «за караулом выслать в Тобольск немедленно, для учинения с ним по законам, о чем в Екатеринбургское духовное правление послать указ…1772 года йюля 31 дня. На подлинном подписано тако: архимандрит Михаилъ, Никита протопоп Софийский, секретарь Василий Андрониковъ, копиистъ Клементей Заборовской». (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.4,л. 24 об.,25).
Происшествие было доведено до сведения Екатерины II, Правительст-вующего Сената и Святейшего Синода. Ивана Козелского (действовавшего от имени поручика – призрака Гаврилы Карманского) лишили сана, год держали в «тяжелых железах», намеревались по гражданскому делу подвергнуть смертной казни, но ввиду преклонности лет заменили оную кару ссылкою, наказав его перед этим плетьми.

Где беда, там и Бог

Не может не озадачивать вопрос: как мог поп, лицо высоконравственного долга, причастное к Святым Тайнам, решиться на столь грубый шантаж? Кто (и какой ценою) мог подвигнуть его на это жестоко караемое злодеяние? Кому, наконец, оно было выгодно? И снова мысль устремляется в сторону всесильных соседей, заводовладельцев Демидовых.
Северный недруг, владетель Ревдинского завода Петр Григорьевич, продолжал рьяную тяжбу – марафон с Турчаниновым за Кунгурскую пильную мельницу с окрестными строевыми лесами, потеря коих для последнего была бы невосполнимой потерей. Подметные письма от «поручика–призрака» при-текли с западной стороны, где всевластвовал над Верхне – и Нижнесергинским заводами, с проживающим там людом, Иван Никитич Демидов, который, несомненно, тоже имел свои счеты и претензии к удачливо – пробивному «соликамскому проныре», выжидая случая насолить ему «поелику мочна». Невеликих расходов стоило уговорить и подкупить слабовольного попа, настрополить супротив «титуляришки» лихую артель ушкуйников, наглеющих в ожидании прихода Пугачева.
Да не робкого десятка, не зайцем для травли псовой оказался А.Ф. Тур-чанинов: выдержал он и сей мощный психологический напор, устоял перед угрозой физической расправы и добился–таки наказания шантажиста. А времена суровели, грозовые облака на горизонте сгущались давящей чернотой, копившей молнии.
Вспомнилось давнее заповедное купеческое правило – отводить страш-ную беду или замаливать "велие грехи" богоугодными деяниями, славнейшим и самым почтенным из коих считалось построение храма – красы на века и на радость народу православному. Еще весной 1771 года, вскоре после новоселья в своем особняке и гнетущих вестей о надвигающейся чуме, он предпринял эти хлопоты.
Вот отрывок из «благословенной грамоты» на заложение каменной церкви от епископа Тобольского и Сибирского Варлаама в Екатеринбургское духовное правление: «Сего 1771 года апреля 25 дня титулярный советник Алексей Турчанинов доношением Нам представил, что Екатеринбургского ве-домства, в Сысертском его, Турчанинова, заводе святых праведных Симеона Богоприимца и Анны пророчицы деревянная церковь весьма обветшала и по-гнила, вместо которой желает он, Турчанинов, собственным своим иждивением (личными издержками и расходами) построить вновь в то же именование каменную с приделами: первым во имя Апостола Петра, поклонения честных вериг, вторым – Алексия, человека Божия, и требовал о обложении (закладке, основании) оной церкви благословенной грамоты. Того ради…благословляем вам в показанном заводе, вместо обветшалой, вновь в тое именование, с прописанными приделы, каменную церковь на удобном и неводопоемном месте соборне обложить и по обложении велеть строить по подобию прочих грекороссийских церквей с поспешением…» («Материалы истории некоторых церквей и приходов Екатеринбургского уезда», Екатерин-бург, 1893 год).
Заложения храма «с поспешением» не вышло: помешали «чумные» из-держки, траты на приобретение Красного села и соляных промыслов, дорого-стоящие хлопоты о сбережении семьи после угрозных писем поручика – при-зрака и …высочайшая острастка за недоимки, с последующей карою в виде лишения права распоряжаться заводами, нависшая дамокловым мечем.
«Указ Ея Императорскаго Величества Самодержицы Всероссийской из Государственной Берг Коллегии господину титулярному советнику Алексею Турчанинову.
Должны вы были заплатить в Берг Коллегию с выплавленного в 1771-м году при заводах ваших чюгуна десятинных денег семнатцать тысяч восемдесят девять рублев пятдесят две копейки в первых, 1772 году, генваре и феврале месяцах, но в тот срок оных денег вами не заплачено, а уже в платеж вступил 1772 год, март 19 числа, а принадлежащие такие ж десятинные за 1772 год денги тринатцать тысяч семь сот девяносто рублев семдесят четыре копейки три четверти надлежало б заплатить в первых нынешнего году, в генваре и феврале месяцах, а оныя заплачены майя 15 числа, а понеже (так как) указом Правительствующего Сената 1772 года, марта 6 дня, велено за неплатеж в вышеписанной срок десятины взыскивать  процентныя по шести копеек на рубль денги, которыя по учиненной в Коллегии ведомости и причитается за 1771 год дватцать два рубля сорок сем копеек с четвертью, за 1772 год августа по 1-е число сего года, сто семдесят два рубля тритцать восем копеек, итого сто девяносто четыре рубли восемдесят пять копеек с четвертью, и для того чрез сие Коллегия требует от вас, чтоб в следующие с неплатежного в срок за 1771 и 1772 годы капитала процентныя денги заплатили ныне неотменно в нынешнем августе…о приеме коих ис Коллегии в должности камисара капитану Колесникову и Указ дан, а в противном случае за неплатеж в сей срок Коллегия поступит с заводами вашими по силе изображенных в вышеписанном Правительствующаго Сената 1772 года марта 6 дня указе, Берг регламента 3 пункта 1721 и 1753 годов указов. Августа 21 дня 1773 года. У подлинного подписано тако: Николай Перфильев, камерир (придворный казначей), Михайла Ларионов, канцелярист, Степан Ижотин, копиист» (ГАСО, оп. 1, ед. хр. 4, №7,7 об.).
Место для будущего каменного собора он избрал поблизости (саженях в 200) от деревянной церкви, на запад от нее, на левом же берегу речки Сысерти, почти против заводской плотины. Обязался делать крепчайший, на века, кирпич знающий и бывалый мастер Купщиков, угодивший хозяину еще в 1759-1762 годах, при реконструкции и обновлении зданий заводов и фабрик в округе.
- Приготовишь крепкие кирпичи – получишь награду, - строго преду-предил мастера Алексей Федорович. – Если же выйдут непрочные, то жестоко накажу.
Купщиков принес своему господину для пробы несколько обожженных кирпичей. Убедившись в их прочности, Турчанинов приказал мастеру сложить четыре штуки – один на другой – и связать их «серкой» (склеивающей мастикой, род цемента). Когда и это было исполнено, заводчик велел поднять оную стопу за верхний кирпич. К счастью мастера, приготовленная им «серка» оказалась прекрасным цементом: ни один кирпич на отстал от «спекшейся» стопы.
«Класть церковь А.Ф. Турчанинов подрядил каменщики Соликамские и Устюжские, к постройке приступили 17 июня 1773 года, - сообщается в «Материалах истории некоторых церквей и приходов Екатеринбургского уезда». – В следующем, 1774 году работа «за случившимся замешательством» (нападение пугачевцев на Сысертский завод) была прекращена, и каменщики находились в Екатеринбурге на церкви Богоявления Господня».
Постройка Симеоно–Аннинской церкви возобновилась только в 1777 году и продолжалась до 1788 года, так что А.Ф. Турчанинову в созданном им храме Бог не привел молиться (он умер 21 марта 1787 году в Санкт - Петербур-ге). Церковь была построена весьма прочно, и в ней, что замечательно, не за-метно было никаких связей. В стены с обеих сторон были вмурованы чугунные доски с памятным текстом: «Строена рачением и иждивением благородным господином советником Алексеем Федоровичем Турчаниновым в 1773 году». Храм впоследствии украсили высокая звонница с 13 колоколами (на них можно было исполнять государственный гимн) и купол с царскою короной – в знак того, что завод носил имя императрицы Анны Иоанновны. Он имел три алтаря с тремя папертями и мог вместить одновременно семь тысяч прихожан.
Следует напомнить о самом ревностном отношении Турчанинова к святоотеческой вере. Все жители заводов и селений пребывали православными христианами. Он терпеть не мог раскольников, иноверцев, потому в пределах округа таковых не отмечалось. Заводчик, по словам старожилов, строго взыскивал с тех мастеровых, которые не были у исповеди, а тех, кто пропускал святое причастие в течение двух лет, подвергал телесному наказанию.
Скромна и убога, по сравнению с возведенным позднее величавым ка-менным собором, была прежняя деревянная церквушка, о построении коей позаботился сам Василий Никитыч Татищев. В «Материалах истории некоторых церквей и приходов…» приведено такое свидетельство: «…1736 года февраля 3 дня по сей благословенной записи вышеупомянутая церковь освещена Успенского Долматова монастыря архимандритом Сильвестром соборне при заводе Императрицы Анны».
Порядок в ней соблюдался строжайший. К примеру, два особых смотрителя следили за тем, чтоб прихожане не шумели, не болтали и чем еще не вредили службе. Существовал запрет на лобзание икон (вероятно, для предохранения населения от повальных болезней). За нарушение оных правил взимался штраф по выходе – один рубль. «На таковых класть знаки белые мелом, невзирая ни на какую персону, без всякого в том послабления и упущения», - гласило церковное установление.
Население Сысерти увеличивалось, и малая церковь не могла вместить всех молящихся. В 1748 году в Екатеринбургское духовное правление поступила «промемория» о том, что мастеровые, работные и прочие жители недовольны неудобством церкви: «…рублена из бревен и то холодная, в коей во время службы, церковные пения, в зимнее время, в мрачные дни  и в великие посты, как они, так жены и дети их весьма претерпевают немалую нужду и от того лишаются от церковного пения нехождением в церковь, а начальники–де их…по силе указов, со штрафом принуждают ходить, и просили, чтоб вместо холодной трапезы (место для молящихся) другую новую деревянную и на ней колокольню построить своим коштом…».
Ходатайство сысертцев не было удовлетворено по бюрократической волоките и равнодушию тогдашнего управителя – берг-гешворена Марка Шендера, и они собирались на молитву в «самую малую церковь» до 1788 года, когда были освящены приделы в новом каменном храме.

«…в бегство опрокинуты и прогнаты»

В июньском номере журнала «Русский Вестник» за 1892 год (том 220-й) опубликована интереснейшая статья, основанная на материалах архива сенат-ского департамента Герольдии: дело 1782 года о пожаловании диплома на дво-рянство известному горнозаводскому промышленнику А.Ф. Турчанинову. С чтением их в Императорском Обществе любителей древней письменности 17 апреля 1892 г. выступал  исследорватель А.П. Барсуков.
Особого внимания в ней заслуживает следующее высказывание: «Но вот наступила грозная година пугачевщины. Турчанинов явил себя достойным представителем древле-русскаго уклада жизни, давшего нам целый ряд людей даровитых, «душесильных», бодро глядевших на всякую опасность». Далее автор ссылается на историческую записку (хранившуюся в архиве департамента Герольдии) о принятых Турчаниновым мерах на своих заводах и его деятельности «против мятежных полчищ Пугачева».
Эти меры и эта деятельность мудрого, смелого и доблестного горноза-водчика изложены также в книге А.Е. Гузеева «Сысертские горные заводы, их прошлое, настоящее и летопись событий (1702 – 1896)». Пермь, 1896.
На стр. 17 и 18 названной книги читаем: «Известившись о грозившей Сысертским заводам опасности, Турчанинов немедленно приготовился к обо-роне, для чего остановил действие заводов; для предотвращения же смут, мо-гущих произойти в среде заводскаго населения, принял тотчас же нужныя ме-ры, отдав 31 октября 1773 года своей сысертской заводской конторе следую-щий любопытный приказ».
Сославшись на бесчинства яицких казаков близ Оренбурга, заводчик наистрожайше приказывает, чтоб в Сысерти и в Полевском «у всех мастеровых и работных людей в каждом доме чрез нарочных надежных людей в сутки по три раза чинили осмотры, все-ли при своем деле, а по вечеру и по утру – в своем доме. Если же кого-то не окажется при работе или вечером и утром дома, «тотчас чинить о нем сыск и забирать домашних и чрез них разведывать, куда ушли, туда послать погоню и стараться ловить».
Если же у кого из мастеровых и работных окажутся пришлые из тех «злодейских партий», то оных «ловить и, заковав, под крепким караулом куда повелено, в команду отсылать». Всем заводским жителям велено накрепко подтвердить, чтоб они «ни под каким видом никуда без ведома канторы не отлучались ни на малое разстояние, а если отлучатся, то домашние об этом должны в кантору объявить, а если не доложат, то домашних в кантору забирать и допрашивать,  куда и зачем отлучились, и в те места за сыском оных немедленно же посылать нарочных, сыскать и строго допрашивать, отсылать виновных в команду, а у коих ничего сумнительного в отлучке, за самовольство неупустительно наказывать».
Арестованных мастеровых и работных держать под строгим караулом, «чтоб не было оных утечки, и что чиниться будет, ко мне почасту рапорто-вать».
 Позднее, 5 и 11 декабря 1773 года, Турчанинов шлет секретные предпи-сания своему приказчику Ивану Швареву. Вместе с наставлениями об исправ-ности и постоянной готовности оружия, в них содержится особый пункт: «в праздничное время всех мастеровых и работных людей от пьянства удержи-вать, чтоб были всегда в трезвом состоянии». Караулы должны быть приумножены и надежны днем и ночью, дабы при осмотре их от начальства заслужить похвалу, «а не ответственность за неблюдение».
Особливое повеление: «башкирцев ни под каким видом не только в за-вод, но и близ заводов  отнюдь не допускать, наблюдение иметь и поступать «искусным образом». Приказано разведывать по деревням около озера Иткуль ( южная граница горного округа), все ли башкирцы находятся дома и нет ли кого в отлучке (то есть бежавших к Пугачеву)".
Употребив всех мастеровых и работных людей, возвести вокруг завода вал такой вышиной и шириной, «чтоб на лошади перескочить было не можно, да и чтоб он был крепок, то между фашиннику (вязанок хворосту) наметывать снег и водой уливать». Жителям через приказчика велено объявить, что они «за неустрашимую храбрость будут награждены».
Самым тщательным образом продуманные  и успешно осуществленные меры по обороне и отражению нападений пугачевцев на заводы создали Турчанинову славу непобедимого воителя и ревностного защитника предприятий, отданных ему в содержание императрицей Елизаветой Петровной и Высокоправительствующим Сенатом. Об этом успехе он сам докладывает военному начальству.
«Довольно канцелярии Главного заводов правления известно о моих усердных и обществу полезнейших, учиненных в сибирских  моих заводах добропорядочных распоряжениях и учреждениях, - доносил Турчанинов 22 февраля 1774 года «высокородному и высокопревосходительному господину генеральшефу» Александру Ильичу Бибикову. – А особливо по нынешним наиважнейшим худым обстоятельствам от толпы известного вора и изменника, казака Пугачева и сообщников его, злодеев башкирцов с приклонившимися к его злодейству из многих, и в самой близости состоящих Екатеринбургских заводов заводских жителей и разных селений крестьян, кои составляют не малым количеством злодейские толпы и чинят многие убийства, грабежи и крайние раззорения. По необходимости важнейших от предпомянутых злодейских набегов опасностей принужденным себя нашел заводы мои в минувшем январе остановить и учинить, в предосторожность от злодейских толп, особо следующие распоряжения и учреждения, о именно: при сысертском и полевском  заводах, не находя тутошним жителям никакой тягости, в самоскорбейшее время (не щадя великопонесенного себе убытка), сделаны вокруг заводов весьма безопасные укрепления, то есть, во-первых, обнесены рогатками, потом надолбами, сверх сих по способности зимняго времени вокруг же поделав снежный с хворостом и поливкою сего водою вал и в пристойных местах построил батареи со удовольствием на тех пушками и порохом, где учиня пикеты и снабдив заводские канторы полезными к предосторожности письменными постановлениями, а смотрителей и приказных служителей, равно мастеровых и работных людей ободрил самыми исправными огнестрельными ружьями с принадлежностями, других же копьями и прочими орудиями».
«Февраля 4 числа, - сообщал он ранее из Соликамска тому же А.И. Би-бикову, главе военной кампании против Пугачева, - на сысертском заводе, по оплошности с Щелкунской дороги пикета, ворвавшуюся внутрь завода злодейскую в 800 человек толпу (против них было моих верных людей менее 300 человек), не имея к помощи военной команды, единственно неустрашимой храбростью вон с завода с уроном выбита, но и славно опрокинув, в бегство прогнали, пожар на заводе вовремя потушили. За верность и неустрашимое храброе неприятелей славное поражение, в знак моей к ним наичувствительной благодарности … не оставил я оных воинов и верных сынов из усердия своего, из собственной своей же суммы наградить деньгами 1000 рублей».
При сражении этом, продолжает отчет Турчанинова летописец, злодея-ми отнято от сысертских мастеровых: 19 ружей, 38 сабель и 70 копий. Было убито 7 человек ранено 15 и попало в плен 63 человека. Из плена же явилось только 13 человек. Екатеринбург вскоре после нападения 4 февраля послал в Сысерть «небольшое число солдат»с поручиком Томиловым. Эта незначительная сила явилась «весьма кстати». 15 февраля бунтовщики снова подошли к заводу и смогли овладеть заречною его частию, которую и зажгли.
Упомянутый выше журнал «Русский Вестник» на стр.362 так дополняет это эпизод: «…но под предводительством поручика Томилова, командою и мастеровыми людьми всего в сте человеках с некоторым уроном отбиты…На другой день, то есть 16 числа, сделали они со всех сторон нападение, но мужеством команды, по продолжению с обеих сторон беспрерывнаго огня, с самого утра даже до вечера, с немалым уроном от завода отражены…а 17 числа третично устремившись, сделали пресильное нападение, но по многой из пушек и из ружей стрельбе, злодеи были отражены и из завода выгнаны» (Архив Герольдии: книга решенных дел, 1782 г., №47). 
Получив донесение об убийствах, грабежах и пожаре 4 февраля в Сы-серти, Турчанинов писал своему приказчику Ивану Швареву энергично-воинственным слогом и стилем, напоминающим реляции его современника, блистательного военачальника А.В. Суворова: «… но помощию Божию и вер-ных того завода моих сынов неустрашимою храбростию, та ворвавшаяся во внутрь завода злодейская многочисленная толпа не только победно поражена, но славно в бегство опрокинута и из заводу выбита и моими героями прогната». Далее он советует «следить и умножать укрепления и двойные рогатки и запорами, частоколом между батареями, делать лесные засеки». Содержание воинской команды, присланной из  Екатеринбурга, он взял на свой счет. («Материалы истории некоторых церквей и приходов Екатеринбургского уезда», Екатеринбург, 1893 год).

Финал этих событий «Летопись Сысерти» излагает несколько иначе. Уточняется, в частности, что более чем двухтысячным отрядом мятежников, осаждавших Сысерть, руководил сам «фельдмаршал» Пугачева – отставной артиллерист Иван Белбородов. Пугачевцы с горы Караульной обстреливали селение из артиллерии градом картечи, ядер и зажигательных бомб. Генеральное сражение состоялось не 17, а 25 февраля. В том бою был смертельно ранен (на плотине, при штурме Караульной горы) организатор обороны южной стороны  Сысерти лейб-гвардии сержант Безсонов, руководивший крохотным военным отрядом из 11 человек. Его захоронили на вершине Караульной горы, переиначив ее в Безсонову, с часовней на могиле во имя Николая Чудотворца.
«Мужественная оборона Сысертских заводов, - подчеркивает  на стр. 18  своего известного исследования К.И. Кокшаров, - имела то важное значение, что воодушевила упадавших духом жителей Екатеринбурга и всего здешняго края; - после этого времени шайки разбойников везде были отбиваемы от заводов, тогда как до 4 февраля их встречали без всякой обороны почти с хлебом и солью, как это например было в Каслинском заводе». Славное деяние стоило Турчанинову «немалотысячной суммы», но он не скупился на убытки и, растрачивая деньги на награды и вспомоществования, думал не только о сохранении своих заводов, но и о получении потомственного дворянства – как венце его усилий и трудов неустанных в служении Отечеству.
Одной из причин столь удивительной, почти непробиваемой стойкости защитников Сысерти (помимо отлично продуманной линии укреплений, ис-кренней заботы хозяина об избранной им дружине, отменной ее экипировке, включая кольчуги и кирасы для храбрецов, силачей и застрельщиков, а также беспрекословной дисциплине) стал и «сухой закон», введенный после первого, с немалыми для оборонявшихся потерями, нападения пугачевцев.
Свидетельство тому – документ, помеченный 19 апреля 1774 года, под-твержденный указом императрицы и распоряжением канцелярии Главного за-водов правления, где говорится: «… по доношению титулярного советника Алексея Турчанинова … ево заводы состоят поблизости башкирския селений и ныне за происходящею от оных башкирцов злодейскою шатостию (смятения, волнения) находятся в немалой опасности, и для того чтоб находящиися при сысерском заводе посланная отсюду для охранения ево команда и оного завода мастеровыя и работныя люди были во всегдашней трезвости, в питейном при том заводе доме продажа вину затворена …»
Однако военная команда  и томившиеся от безделья работные требовали открыть вольную продажу вина, «… но оного учинить весма опасно, дабы такого же раззорения и смертнаго жителям убийства от оных башкирцов и русских, приклонившихся к ним, оному сысерскому заводу (как случилось это в первый приступ мятежников 4 февраля) причиниться не могло, посему … приказано от него, титулярного советника, пристойным образом объявить, что мастеровые от работ уволены, а команда прислана не для пьянства, но ради сохранения от злодеев к целости завода …».
Исключение из правил «сухого закона» сделано было Турчаниновым только ради наступления «святыя Пасхи».
Чтоб «… без удовольствия для толь высокоторжественного праздника не оставить, то сысерской канторе приказано всем, сколько есть присланной команды, заводским и собственным ево людям с первой, второй и третеи дни Святыя Пасхи, после совершения божественной литургии, за кошт ево (Турча-нинова), каждому человеку подавать вина по одной трех копеешной меры рюмке, дабы тем при Божией помощи весма удобнее возможно было сохранить целость завода и просить (если горная канцелярия это распоряжение одобрит) подътвердить … указами о содержании людев в трезвом состоянии и о всегдашней от злодеев осторожности …».
На это из Екатеринбурга был послан указ, в коем сказано, что канцеля-рия «… вышеписанное ево распоряжение приемлет с удовольствием и для того … в сысерскую, полевскую и северскую канторы послать указы апреля 19 дня 1774 года. На подълинном написано тако: Василей Бибиков (полковник, начальник канцелярии), в должности секретаря гитен фервалтер Павел Филипов».
Ниже приведен красноречивый «Ордеръ Сысерской заводъской канторе: С получения сего имеетъ оная кантора приказать производить во-всехъ запрещенныя отъ меня до сего питейные дома попрежнему вольную продажу, 10-го числа сентября 1774 года. На подлинном подъписано тако: Полковникъ Бибиковъ, подканцеляристъ Захаръ Денисовъ» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.4, л.25-26 об.).

* * *

… Ходко мчавшая дворцовая карета резко притормозила. Задремавший от благостных переживаний после царского приема Турчанинов, едва удер-жавшись на сиденье, чертыхнулся и приник к оконцу: орава расхристанных мужиков загораживала мостовую рядом с трактиром. Подгулявшие бурлаки размахивали руками перед строгим городовым, не пускавшим их в заведенье для «чистой публики». Дюжие, все как наподбор, буяны горланили вразнобой, совали под нос полицейскому ассигнацию – в знак своей полной состоятельности и благонамеренных помыслов. Перепуганные физиономии хозяина и половых выглядывали из окон осаждаемого дома. К месту брани из проулка поспешали будочник с алебардой наперевес и с полдюжины праздных зевак. Шалые, исполненные дико-отчаянной удали глаза озорников свидетельствовали о том, что ватага готова вдребезги разнести двери и окна питейного заведения, лишь бы дорваться до вожделенного зелья. Хмель разбойной воли зверя-дитяти, без «запоров страха» готового расправиться с теми, кого он годами боялся, ненавидел и сносил поневоле и с кем теперь намерен основательно поквитаться, не мог не страшить окружающих.
Ощутив в груди острый холодок давно пережитого суеверного ужаса, Алексей Федорович вспомнил годы пугачевщины: такой же мстительно-торжествующий хмель и наглый блеск в глазах своих работных и мастеровых людей запечатлелся в его сознании надолго, с тех пор как вслед за вестями о восстании казаков на Яике и осаде Оренбурга потекли по рукам указы Пугачева с повелением: «…противников нашей власти … ловить, казнить и ве-шать …».
Чрезвычайная серьезность и опасность создавшегося тогда положения заставляла перетряхнуть все устоявшиеся пренебрежительно-упрощенные представления о тех, чьими руками создавались богатства и благополучие дворян, заводчиков, чиновничества и в чьих руках теперь заключалось само существование баловней судьбы. Крайне неуютное «самочувствие» представителей господствующей элиты той поры сквозит в откровенных записях современника («Жизнь и приключения Андрея Болотова …», стр.603): «…мы все удостоверены были, что вся подлость и чернь, а особливо все холопство и наши слуги когда не въяв, так втайне сердцами своими были злодею сему преданы, и в сердцах своих вообще все бунтовали, готовы были при малейшей возгоревшейся искре произвести огонь и поломя».
Заводы в Полевском и Сысерти пришлось остановить, невзирая на уг-розливый гомон и бранчивый шум поджигаемой баламутами толпы; по указа-нию полицмейстера из Екатеринбурга людям настрого приказано было сидеть по домам, сторонних на заводы не пускать, подозрительных немедля арестовывать, как и нарушителей строжайших указов из местных обитателей. Речь шла о жизни и смерти множества людей, а особливо же о сохранности фабрик, заводов, всего хозяйства, на созидание коего потрачено было столько средств, трудов и усилий как самим Турчаниновым, так и сотнями тех, кто ныне, завидя хозяина, едва сдерживал свой разгулявшийся, бессмысленный и шальной гнев.
Турчанинов и без докладных «репортов» приказчика Ивана Шварева почти дословно предугадывал злобные речи в свой адрес разгоряченных горлопанов, но одновременно жестко осознавал и тот резон, что без удержания безумствующих людей «в суровых и крепких возжах» рухнет вся воздвигнутая им (прежде всего – во имя государственной пользы) с таким тщанием и рачением пирамида, под обломками коей, кроме него самого, могут погибнуть и многие из тех, что бушевали и галдели сейчас невозбранно по избам да уличным закоулкам.
«Пущай себе тешатся, излишнюю едучую отраву из кровей своих повы-пустят, - с ожесточением и сарказмом думал он, забираясь студеным декабрь-ским днем в свою кибитку под медвежью полость. - А после, как стихнет сумятица, на те же задницы свои и сядут, и на фабрики яко телята – сосуны поволокутся, ибо голод не тетка, а семья, дети малые подгонять вослед станут – лучше рассвирепевшего пчелиного роя. Черти бы побрали тех, кто подбил народ неразумный, от куска хлеба зависимый, на бунт и развал житейских основ, с кровавой распрей и голодной погибелью в воздаянье!»
Объезжая стороной бестолковое скопище повозок у заставы на Верхотурье, когда из Екатеринбурга началась эвакуация дворян, купцов, чиновников, духовенства в январскую стужу 1774года, он спешил в Соликамскую к Филицатушке, заждавшейся с детьми своего воителя, застрявшего в смертноопасном краю, где своевольничают воры и тати с кровавым Емелькой Пугачом во главе. Зимний возок на железных раскатанных полозьях, с тремя свирепыми, зубастыми, не боящимися волков калмыцкими жеребчиками в упряжке «гусем», ходко устремился на север (в сопровождении обережных гайдуков, разместившихся на двух тепло укрытых санях). Три дюжины этих злых, выносливых степняков, предназначенных для спешных и дальних зимних поездок, наособицу от кровных скакунов, он содержал на своем конезаводе, помня, какова цена была оным выносливым лошадушкам на бескрайних дорогах Сибири, в пору его тяготных вояжей в Кяхту.
Промелькнули нахохлившиеся избы посада, и заснеженные поля наглу-хо заслонила двойная стена разбойных лесов. С запада от Екатеринбурга, раз-мышлял невесело седок, все занято мятежниками: оба Сергинских завода, Рев-да, Билимбай, Бисерть, Утка … Там хозяйничает пока што «походный полков-ник» Пугачева, атаман – старинушка Ивашка Белбородов, собравший для зачину сполоха отряд из полусотни таких же, как он, отпетых голов, бойко устремившихся через Ачитскую крепость к горной столице. По пути к нему присоединялись новые бунтовщики из башкир, русских, все больше нагонявших страху и заботы властям …
Те артели караванных, угрожавших его жизни через подметные письма священника Козелского, наверняка знались с Белбородовым. Поди уж разбой-ничают под его началом, забросив сплавное дело. «Благодарить бы мне надоть удальцов тех за предваряющую острастку, - криво ухмыльнулся Турчанинов. – Закалку мне придали, яко вода раскаленному булату, в аккурат накануне мятежа казацково на Яику. Потому, знать, и заводы свои разлюбезные удалось мне порядочно и загодя обезопасить от лиходеев. Таперя, Бог милостив, выстоим».
Серый день незримо скатывался в раннюю темень. Неразличимы стали передовые сани с тремя неустрашимыми гайдуками, вереница мохнатых от инея, машущих "бабьими" гривами степняков, ретивым наметом поспешающих вперед с его повозкой, арьергардная упряжка с особо надежными казаками. Привычно восседал на облучке коновод Игнатка в непрошибаемом для мороза тулупе из поярковой овчины. И только колокольцы под дугами, подобранные «поголосицей», мелодично названивали бодряще – немудреный мотив «до – ми – соль», ублажая слух и отгоняя дурные мысли, придавали путникам уверенности, а лошадям – мерности ритма в их неустанном беге.
Стеной до небес высился, проносясь мимо, урманный лес, щетинившийся угрозной пасмурой звериных тайн в его непролазных чащобах. Алексей Федорович задремал среди грез о семейных радостях, как вдруг сквозь шум ветра прорвался холодящий душу вой с переливами молодых подголосков. Бег лошадей сбился с ритма, возок задергало, замотало в стороны.
«Никак опять напасть волчиная! – спохватился хозяин обоза и запустил руку под сиденье, где хранился заряженный пистоль с двойным стволом. – Расплодилось кругом треклятых, спасу от племени сего не найтить».
Он постоянно имел при себе оное надежное ручное ружьецо, невзирая на экипированную до зубов охрану, сопровождавшую его в ближних и дальних выездах. Кроме кистеней, тесаков и пистолей, его гайдуки с недавних пор обзавелись двумя французскими мушкетонами, короткими ружьями с раструбами для картечи (пришлось не посчитаться с расходами на этакую иноземную диковину для надежного поражения любого зверья).
Вой серых супостатов усиливался, переходя в зловещий хор; казалось, что стая неумолимо сжимает в кольцо их обоз. Резко притормозив после бешеной гонки, кони заржали неистово, оглашая надрывным перекатным эхом лесной коридор, дико порываясь из упряжи. Алексей Федорович, преодолевая страх, раздвинул щелку в меховой полости: жуткие желтовато - зеленые огонь-ки горели тут и там по гребню придорожных сугробов. Еще мгновение, и хищники ринутся сверху, разнесут в клочья лошадей и людей. Опережая погибельный миг, тяжко, почти разом, рявкнули два картечных выстрела из мушкетонов (излюбленного оружия королевских гвардейцев Франции, загрохотавшего внове среди уральской тайги).
Недаром медлили гайдуки с оными огневыми чудо – пищалями, поджидая случай для причинения большего урона серому воинству, выстроившемуся по навершиям снежных наметов перед броском на обоз, в ужасе сгрудившийся в дорожном овраге. С полдюжины визжащих полуживых волков, свалившихся к саням, охрана добивала кистенями и забрасывала на розвальни, уцелевших разбойников посдувало в чащобу ветром страха.
Заснеженные избы посада со старинной крепостью Верхотурье путники увидели лишь на третий день в два часа пополудни и сразу же повернули к просторному пятистенному  дому, украшенному замысловатою резьбою ворот, оконных наличников и стрехи под крышей.
- Счету нет убиенным по местам, захваченным бунтовщиками, - устало морщась, рассказывал гость за самоваром хозяину приветного дома Силе Пахомычу Титову, купцу и давнему партнеру в торговле металлом и солью. – Ни старова, ни малова, ни господ, ни мужиков темных, даже священство, - никово не милуют злодеи. Срамно молвить, в селе Щелкун у меня, под Сысертью, прикащик днями докладал, казачье, ворвавшись, давай баб сильничать, а после члены от дохлых жеребцов принуждало их грызть, это как? Храмы оскверняют, оклады, утварь грабят, святые иконы ломают и жгут, въезжая на лошадях к алтарю. В Сатке, Златоусте, Авзяно–Петровском, иных заводах и вовсе церкви посожигали. Каково в душу–то русскую поганцы наплевали …
- Вот он, великой день гнева, о коем в «Откровении» Иоанна Богослова говорено, - не сдержал скорбных чувств Пахомыч, теребя обильную волосом бороду. – В главе шестой, помнишь, чай, Алексей, после снятия Агнцем закланным четвертой печати с Книги, явился конь бледный, и всадник на ём, коему имя смерть, «и ад следовал за ним, и дана ему власть над четвертой частью земли – умерщвлять мечем, и гладом, и мором …». То и гляди, к нам в Верхотурье нагрянут нечестивцы, а обороняться, почитай што, и некому, так, полсотни драгунов, пропойцев и бабников, да инвалидная команда впридачу. Севодня цел, завтре отберут усердием да прилежанием нажитое, а после и перекладины о двух столбах удостоят. Этта што жа с нами дале–то будя, Федорыч, сказывай поди, ты в большой грамоте, сотнями мастерового люда поворачиваешь, с вельможами накоротке, тебе далече впе-ред должно видать.
- Да недолго тем волчьим стаям вместях с вороньем, Пахомыч, бесчин-ствовать, скоро войско царское укорот имя полный даст, - решительно изрек взбодрившийся после освежающего чаевничания заводчик. – Раззору только причинят еще немало да народу переведут по наветам и произволу. Воистину дьявол подвигнул их поднять руку супротив порядка в государстве; пробовали уж Стенька Разин да Ивашка Болотников, а чем кончили? Сказано ведь апостолом Павлом: «В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом». Без господ–хозяев мудрых не прожить простолюдинству своим – то умом, разбредутся, передерутся и пропадут, яко мальцы али овцы неразумныя. В толпе, скопищем – роем, мужик бестолков, темен и урослив, неким чертом как бы помыкаем. Выжиги–мошенники, тати – ворье да горлопаны дурят и повертают ево, куды имя надоть, потом загребут награбленное, а мужику простодырому – кукиш под нос. Ему ж и первый кнут за бунтовщину, и клеймо на лоб.
- Како же ево, сердешного, удовольствовать–то, штоб в мятежи не уда-рялся? – недоуменно вопросил борода.
- Перво-наперво, Сила Пахомыч, отеческое попечение ему предоставь, по–христиански восприми насущные нужды ево, да не считай за скотину – животину бесправную, как завыкли обращаться иные баре да заводчики. Сие униженье и довело ево до крамолы. Трезвые, умные мужики хотят, штоб все велось с имя по правде – совести да по уму, тогда и работается, мол, в охотку. И как же они, Пахомыч, умеют робить, сотворяют чудеса рукомесловые как бы играючи, с удалью, коли в ладу с имя жить! Я в энтом деле добре разобрался и уверился за бытность свою заводосодержателем и завсегда благодарствую Творцу за сию важнецкую науку.
После пирогов со стерлядью и грибами Алексей Федорович поведал купцу историю с перебежчиками от Яковлева и Демидовых, не раз заявлявшихся к нему в Полевской, Сысерть.
- Прими да прими в работу, у тебя, молвь–де така идет, доброта чело-вечья не вовсе усохла, просторней бутто житье, и усердье в чести.
- Дак веть у Турчанина та ж неволя, - охлаждаю, бывало, ихний пере-летной пыл. – Верно, што я прилежных да послушливых привечаю, подмогу каку – нето даю, награждаю по заслугам. Но я ж и требую сполна, в меру на-град оных. У меня достодолжная работа – первейше условие, проклажаться никому не дозволяю. Огурникам леностным да пустобрехам небо порою в овчину покажется от моих наставлений. Веду к тому на своих заводах, штоб негодяи да пропойцы шапки загодя пред искусным работным, мастеровым с почтеньем на улице сымали, совестью своею попранной исправлялись да Божьей кары боялись, добросовестным трудом да христианским смирением исцелялись. Примай, отвечают, на все согласныя, в печенках засели демидовских прислужников чванство да тиранство, когда работного трудягу ни во што ставят. Ну глядите, отвечаю я ходокам, штоб кости мои опосля не кляли.
Сидя на диване после доброго угощенья, в подтверждение своих воззрений, Алексей Федорович припомнил известного сочинителя, сельского эконома Андрея Тимофеевича Болотова, вместе с коим состоял в членах Вольного Экономического Общества, учрежденного в 1765 году Екатериной II для развития сельского хозяйства и промышленности. Пахомыч навострил уши, расположившись напротив.
- Гуторили мы с им и об энтой докуке наиважнейшей, как с народом подвластным обходиться – уживаться, штоб доволен был своей участью, робил как должно, по месту ево, и не копил вражды супротив начальства. Болотов у князя Гагарина под Тулой волостями назначен был управлять. Будучи от природы совсем не жестокосердным (как и аз многогрешной), не хотевшим никого оскорбить и словом, а не токмо делом, вынужден был он прибегнуть к жестокости с бездельниками, дабы унять их от злодейств, воровства и шалостей. Видя, што добром, ласковым словом и легким наказанием ничего не сделать, скрепя сердце, приказал, мол, я сечь нещадно строптивцев. Главных воров (муку те похищали с мельницы) велел обмазать дегтем и водить по улице на общее позорище. С тех пор в селе установилась тишь да гладь, крестьяне меня ажно полюбили и благодарили, отзываясь кругом о новом управителе с большою похвалою. Во как! – откинулся к спинке дивана, раскинув в стороны руки, повеселевший и довольный Турчанинов.
- Школить мужика надоть, в руках крепко держать, ибо таков нрав простолюдинов, яко у мальцов испорченных, о том еще царь Петр наш настав-лял, - помолчав, продолжал гость. - Я такоже попервах прошел энто нервоиз-мывательство в Троицком заводе, когда тесть умерл. В штыки было меня встрели поначалу работные; пришлось проучить зачинщиков непослушания – без всякой жали. После тово только наладилось и пошло дело, а то прям беда, хоть не заявляйся в фабрике да бросай все …
- Причудлива весьма, Пахомыч, наука обращенья с трудящим людом; ладишь с имя – порядок сами блюдут, все бытто само собой в фабрике движется. Любят, ежели к имя в душу с добром – участьем заглянешь. Но и тута меру не теряй, один раз приветь, а десять раз – строгость держи, дабы народ чтил и остерегался гнева твоего, нето прахом все пойдет. Провинившегося наказуй прилюдно, в меру проступка ево, пущай сие действо запомнится суровым уроком всем. К сему благодарствую за угощенье, мил – друг, сосну пойду, завтре до свету мне в Соликамскую борзо поспешать надоть, - с сожалением оставил угретое место заводчик, не сдерживая зевоты. Обуреваемый дремотой хозяин тоже заспешил на покой.
«Ободряя гражданство к обороне»
Зело студенты зимы на Руси в лихую пору войн и мятежей. Взыграла злая непогодь на Урале и в пугачевскую смуту. Особливо куражилась она в начатке 1774 года по Прикамью, угащивая пермяков приполярными ураганным ветрами да свирепыми морозами с обвально-снежными буранами, когда все вокруг тонуло в первозданном хаосе. Взмывали тогда к небу разлапистыми чуди-щами сорванные кровли изб, наперегонки с крутящейся живностью и дворовым скарбом, а людишки в выстуженных домах молились пророку Илие об укроще¬нии стихии, с нахлестом заметавшей города и веси сухим колючим снегом, сбивавшимся в прочный наст.
По кровли в слепящей стылой белизне, осененное златокрестовым знамением Иоаннопредтеченского храма, глохнуло Красное село с господской усадьбой, внушительными теплицами и оранжереями когда-то первейшего в России Ботанического сада, преславного детища покойного Григория Акинфиевича Демидова. Сон Берендеева царства вспугнул вдруг порыв шального ветра, подхватившего ворох снега и швырнувшего его в окна старинного особ¬няка словно для того, чтобы подсмотреть в одной из комнат трогательную, почти библейскую сцену. Возле ярко пылающего камина многодетное семейст¬во облепило краснощекого лысого старика, замершего в креслах в блаженно-покаянной позе «блудного отца», вернувшегося после долгого отсутствия.
Не обнять было Турчанинову всех разом гомонливых да ласковых чаду-шек своих, мал мала меньше, потому пришлось приголубливать их поочеред-но, сообразно с возрастом каждого. Младшенькие, Наташенька и Лизанька, уютно устроились под локтями, уткнувшись головами в подмышках, так что родителю пришлось несколько оттопырить руки, словно наседке крылья, хоро¬нящие цыплят от дурного глазу. Четырехлетняя Катюша и трехлетний Сашок ловко оседлали колени отца, а средний сын, семилетний Петя, стоя за креслом, обнимал и гладил батяню с тыльной стороны. Отсутствовал лишь старший сын, 12-летний Алексей, кадет Сухопутного шляхетского корпуса, определенный туда по протекции самого директора его, И. И. Бецкого. В сей славный корпус готовился поступить и Петр, покамест оставленный дома до осени.
Раздобревшая после частых родов, пышнотелая да ладная супруга Фили-цата, светясь материнской радостью, как раз читала вслух недавнее письмо сына из Санкт-Петербурга: «Поздравляю вас с Рождеством Христовым и с 1774-м новолетьем и спешу уведомить, что учение мое, волею Божьею, благо-получно продвигается, недавно я награжден похвальным листом «за прилежа-ние и усердие к наукам». Сие отличие я отношу на счет наших наставников, многия из коих удостоены наград за ратные подвиги в Седмилетней войне и в Тавриде, в баталиях противу турков. Тужливо почасту без вас, милые маменька и папенька, был бы рад несказанно повидать и приголубить малых сестричек и братцев, кои без меня на свет появились. За сим остаюсь любящим и почти¬тельным вашим сыном. Алексей."
- А вот Алексашечку, мать, я прочу в гвардию и непременно-в Преоб ра-женский полк! -Алесей Федорович поднял на руки краснощекого мальчонку, повертывая так и сяк и любуясь им. -He одним же чадам вельмож форсить та-мо-ка, пущай и наш птенец сероперой меж орлятами пообтирается да благородством напитается. Может, внесен уж в новогодние списки, да только нам неведомо по причине сумятицы вокруг. Полгода прошло, как прошение - то подано, пора бы ужо и пожалованию состояться.
Здесь следует разъяснить обстановку с зачислением в гвардию, сложив-шуюся при Екатерине II. Предоставим слово современнику: «Гвардейская служба, по милости государской, сделалась для всех так лестна, что не только все дворянство, но, глядя на них, начали записывать в гвардию детей своих и купцы, секретари, подьячие, мастеровые, духовенство, управители и городские люди и, чрез деньги и разные происки, доставлять им такие же выгоды, какими пользовались дворяне. Можно было записывать не только взрослых, но и детей, и малых еще грудных младенцев, даже еще не родившихся... Мелюзга жалована была прямо либо в унтер л/офицеры, либо в сержанты, и чтоб ребятишки домашние, включенные в действительную службу, чтоб чины шли заочно офи церские... Жаловали в гвардию не только гвардейские подполковники и майоры, но даже гвардейские секретари за деньги. Производство это производилось в какие-нибудь большие праздники и торжественные дни, в новый год, день восшествия на престол, рождения и т.п.».
Списки на подпись государю представлялись так велики, замечает автор, что не только прочитать их, но и узнать, кто там в них по достоинству или так (из интересу, за деньги) внесен, не было возможности. Только в Преображенском полку таких "кукушат" насчитывалось до нескольких тысяч, а во всей гвардии - тысяч до двадцати (Андрей Болотов «Памятник протекших времян»-«Записки очевидца», М. «Современник», 1989г., стр. 222, 237, 238).
Наконец, кормилица вкупе с гувернером приняли расшалившихся подле отца отпрысков и направились с ними в детскую комнату, обещая увлекатель-ную прогулку по селу, с возведением снежной крепости. Алексей Федорович, воспользовавшись свободой, горячо приголубил жену, без коей весьма наску-чался за время подготовки своих заводов к обороне.
Натешившись наедине, счастливые супруги подошли к окнам гостиной, любуясь зимним пейзажем. Во дворе, меж строениями усадьбы и теплицами, во множестве копошились, громко перекликаясь и озорничая, мужики и бабы, высыпавшие на расчистку дорог и тропинок после страшной замети. Над прорытыми окопами там и сям наперегонки взлетывали, рассыпаясь на солнце блескучей пылью, глыбы улежавшегося снега.
Тут лакей Гаврюшка, нарушив отраду полного единения любящих сер-дец, сипло доложил о приходе приказчика Никандра Сушина.
- Я сам выйду к нему, - очнулся Турчанинов, извиняющимся жестом расставаясь с Фелицатой. - Да накажи ему, пущай в кабинет мой наверх подымается. И чаю нам, слышь, туда подай.
Смышленый и расторопный Никандр Сушин удовлетворял по всем статьям хозяина, толково, без особых нареканий управляясь с полутора десятком соляных промыслов, 32 деревнями в Соликамской и Чердынской округах, с пильными и мукомольными мельницами, зимними виноградными и ананасными оранжереями, с теплицами Ботанического сада, где теперь произрастали фруктовые деревья, а также с кузницей, мастерскими, скотными дворами и прочим угодьем. Полтыщи крепостных и приписных крестьян исправно трудились под началом рассудительного и строгого приказчика.
Они сошлись в просторной светлице на втором этаже, где непокорливый сын Акинфия Демидова 30 лет корпел над ботаническими ребусами своего знаменитейшего сада. Расположились в вольтеровских креслах возле инозем¬ного стола с вычурными ножками, в окружении книжных шкафов, уставленных шеренгами старинных фолиантов.
- Слыхал, небось, што вытворяют разбойные шайки казачья, башкирцев по Уралу?- Турчанинов суровым взглядом окинул Гаврюшку, вошедшего с чайным подносом, - Тошно и молвить. А в Юговских, Ягошихинском заво-дах, отсель недалече, к тому ж развалу идет. Приспешники Пугача только и ждут ево, грозят расправой неугодным. Случай чево, и в Соль Камскую при-мчат злыдари по санному раскату - дни за два. Преграды надобно ладить на-подобие тех, што у меня в Сысерти да Полевском выставлены.
Обмакнув гусиное перо в чернила, он наскоро набросал на бумаге чер-теж Красного села.
- Значит, тако мы с тобою, Никандр Иваныч, порешим, - Турчанинов по-просил собеседника встать обочь своего кресла, - Все окольныя пути – дороги вокруг прикажи завалить лесом, дабы безнадзорной проезд закрыть насов¬сем. А большую дорогу в Красное село перегородим прямо от Соли Камской тройнымя рогатками, через 50 саженей одна от другой, с учреждением там постоянных караулов.
- Теперя нащет холодново и огневово оружия, - продолжал развивать свои планы Турчанинов, с причмокиванием смакуя хорошо заваренный китай-ский чай. - Фузеев на всех не напастись, а для рукопашной и ратовища в самый раз. Вели-ка кузнецам без отлагательств копья да пики сковать, а лесным смотрителям жердей хвойных в достатке нарубить и ошкурить. Бойчаков - закоперщиков снабдим ружьями с припасом; да два фальконета, тех пушченок однофунтовых, што от Демидова остались, установим на санях, в случае приступа пужанем злодеев громом и ядрышками колеными впридачу. Всяко людей настроим на неустрашимость, ибо отвага - половина спасенья.
Тако и обороним, и отстоим, даст-то Бог, Красно село, - подытожил диспозицию бодрым гласом Сушин.
Да отпиши Михаиле Елину, штоб не тянул с присылкой денег от про-дажи соли в Нижнем Новгороде, Муроме и Володимере, - заметил хозяин, просматривая торговые книги. - Время щас тревожное, выручка же от сего ходкого товару для нас спасенье.
Старосте да сотским накажи нарядить мужиков расчистить дорогу в Соль Камскую, - напомнил он, вставая с кресла. - Надобно мне повидаться с комендантом да бургомистром, обмозговать с имя меры по защите города.
Созываемые вечевым колоколом, соликамцы, балагуря и пересмешни-чая, стекались в пяток, 20 января 1774 года, к рынку, исконному месту народ-ных сборищ. Перед пологим спуском к базарной площади двое разодетых впух бирючей, заглушая капустный хруст снега под ногами, зычно вторили друг другу: «К Троице собирайтеся, люди, к Троице!» Каждый понимал, что лобным местом для важного разговору с народом избрано патриарше роскошное, под-стать Василию Блаженному в Москве, каменносечное крыльцо-паперть величавого Троицкого собора.
"Начиналось его строительство (в конце XVII века) на средства местных посадских людей, а затем по указу великих князей Иоанна и Петра Алексееви-чей, их сестры Софьи для этого дела было выделено 200 рублей "из тамошних Усольских таможенных и кабацких доходов"...Собор - пятиглавый с двумя крыльцами на три схода с висячими гирьками. Его стены и наличники окон опоясывают многочисленные орнаменты, образованные из кокошников, жуч-ков, розеток. Северное крыльцо, кроме резьбы, украшено так же зеленым поя-сом из поливных керамических изразцов, на которых изображены символиче-ские птицы. С какой стороны ни подходишь к собору - кажется, сам Бог опре-делил это место для храма. И не случайно именно здесь проходили все важ-нейшие сходы, оглашались государственные указы. В соборе хранилась одна из реликвий города - икона Николая Чудотворца, подаренная Соликамску Иваном Грозным.» (Из книги «Соликамск», Пермское книжное издательство, 2000 год, стр.45-46).
На холме вокруг храма, в низине, возле высокой колокольни на палатах (в коих квартировало Духовное правление и священство), в проулке кучились солевары, мелкие торговцы, ремесленники, посадские всякого занятия и промысла. Особняком возле крыльца, отгороженные от толпы строем земских сол¬дат, стояли именитые купцы, солепромышленники, лесоторговцы. Ребятня, шмыгая носами, потеснив галок и голубей, облепила возвышенные места, где только можно было удержаться.
Гомон толпы перекрывали крамольные реплики острословов.
- Речи боярские што мед, да дела их - полынь.
- Все оне речисты, да на руку нечисты.
- Емелька Пугач, вишь, с полудневой стороны подпирает, потому голованы и мудруют.
Наконец, от дома воеводы, зело красовитого в лучах малинового солнца, словно печатный пряник, показалась группа магистратского начальства: двое бургомистров, четыре ратмана, военный комендант, набольшие дьяки-все в дорогих шубах и шапках. Заискивающе кружа и меняясь местами, они поспешали за бодро шагавшим заводчиком Турчаниновым, о богатствах коего ходили баснословные слухи. Толпа раздалась услужливым коридором, и правящая верхушка неторопко прошествовала к собору и поднялась на паперть. К ней присоединились священники во главе с архиереем, владыкой Варлаамом.
Гражданы, а ну годи, нишкните и утихомиртеся! - простужено гаркнул военный комендант, секунд-майор Никита Карась (выглядевший без шубы на-стоящим осетром - в походном мундире, при усах, в каске с шишаком и перьями, со шпагой на боку). Он вскинул вверх десницу в боевой перчатке с раструбом, словно взывая к пацанве, облепившей уступы колокольни, кровлю палат и придела Воскресенской церкви.
- Щас почтенной господин советник Турчанинов скажет слово, како уберечься от бедствия, што катит к нам с южного направленья. Ша, тихо тамока, назади! - приструнил он ватагу солеваров, гомонивших навеселе. - Како храмы, дворы, достоянье свое, усердьем нажитое, животы наши уберечь от разбойнова ворья. Слухайте все!
Здравствуй, Соль Камская! Привет тебе от земляка, в наездах да от-лучках прослывшего за путешествователя! - громко и отчетливо произнес Алексей Федорович, подступя к перилам и сняв с полупоклоном шапку, под-хваченный волною приязни и сопричастности к простонародью, в коем сызма¬лу проросли и окрепли его корни.
Подъезжая третьево дни от Верхотурья, с молитвой и опаскою всматри-вался я издаля в навершия этих храмов, зодческово дива, краше коего не видывал, исколесив, почитай, всю Россию. И возрадовался я сердцем, бутто в кущи райския окунулся, обнаружа на месте привычное разноцветье маковок со крестами узорчатыми, вспоминая кои, и на чужбине тебе тепло да радостно.
«По мнению специалистов, - пишется на стр.45-й упомянутой выше кни-ге «Соликамск», - центральный архитектурный ансамбль города не имеет себе равных не только в Прикамье, но и далеко за его пределами. Ансамбль этот расположен подковой. Он включает в себя редкий по декоративной отделке Крестовоздвиженский собор, соборную колокольню, Воскресенскую церковь, Троицкий собор, Богоявленскую церковь и дом воеводы».
Свободным током полилась его речь - беседа с миром, так, как выходи-ло это у него издавна; смело скрещивал он взор свой с устремленными со всех сторон любопытными, насмешливыми, дерзкими или пронзительно злыми, буравящими ненавистью взглядами, готовясь любую каверзу загасить лукаво дружелюбной рассудливостью или веселым балагурством.
Страшился же я, други, недаром, ибо прибыл с той стороны, где кровоизверги мятежа, казаки, башкиры да наши отщепенцы, всяко измываются
над рукотворными святынями. Посожигали храмы в Сатке, Авзяно - Петровске, Златоусте, Петропавловском и прочих заводах. На конях в церкви вламываются, иконы крушат, жгут, священство изводят. Словом, души христанские растоптать тщатся, прежде наплевав в них...
Глухой ропот прокатился по многолюдью, миряне крестились, возму-щенно переглядываясь. Знамениями осеняли себя бургомистры, священники, ратманы и дьяки, стоявшие на паперти.
- А сколь народу невинново погублено, сколь женок обесчещено, не считая казненных дворян да заводских владетелей с детворой ихней...
- Че богатеев да извергов - то жалеть, скольки кровушки нашей попили, будя! - фальцетом выкрикнул некто невидимый в толпе. Турчанинов сверху разглядел- таки прячущегося за спинами записного игрока в зернь - кость и орлянку, вожака целой шайки, ставшей истинной заразой городского рынка.
- Да кому сдалась кровь-то твоя, Прошка, тамо-ка вино одно перегорев-шее бродит, крыс тольки ею травить, - срезал мошенника заводчик.
Перекаты хохота, издевки, атуканье вынудили пройдоху враз исчезнуть в ближнем проулке.
- Такоже вот и Пугач Емелька вздумал судьбами людскими, словно в зернь - кость, поиграть, - продолжал провидчески, воодушевленно развивать свою мысль горнозаводчик.- Народ, под Богом трудами праведными живущий, сбить с панталыку, яко овец глупых супротив государства поднять. Царем себя вор - изменщик величает, Русь святую с ног на голову перевернуть вознамерился. Волею, вишь, простаков прельщает. А воля тая - подстать волкам, кро¬вью, смертоубивством промышляющих. Работный, мастеровой люд соблазняет разбоем да грабежом чужово добра, от ремесла, трудов фабришных напрочь отучает...
- Добро тебе, Турчанин, с богачеством своим тако-то рассусоливать, - не сдержался бойкий солевар, вызвав согласный гомон среди рабочей братии. - А каково нам на скудных заработках, с тяглом многодетным?
- Я сам, друже, починал жизнь свою с нищенской сумы, - помолчав, вы-молвил среди вопрошающей тишины титулярный советник. - Пока Господь не смилостивился, послав добрых людей, кои и на путь вывели. Сдается мне, лю-ди, што всякому православному непременно посылается, рано или поздно, воздаяние, ежели он своево призванья держится, да в трудах и молитвах испол¬няет назначенное ему от Бога, не питая злобы и зависти к чужому достатку. Не упусти той удачи, блюди себя во всем. Как в семье согласной - каждому своя роль отведена. Перемешай их местами - всему хозяйству поруха. Самозванец Пугачев такого же порушенья захотел всей России, да кишка у ево тонка. Царское войско гоняет отступников по Уралу почем зря, близок конец антихристу. После прохода ево скопищ ветры в пустых фабриках свищут, заработков тютю, дак беднота рада сдохшим лошадям да собакам. Многие ли соликамцы, ежли Пугач, не дай Бог, прорвется, маханом тем смердящим соблазнятся, ась?
Заключительный вопрос Турчанинова повис в воздухе, отозвавшись лишь прысканьем - смешками ребятни на верхотуре да согласным карканьем воронья.
- Тогда давайте все заедино спасаться от лиха лютова, што сулят нам бе-зумствующие супостаты! - призывно воздел руки заводчик, чувствуя себя в некотором роде Кузьмой Мининым. - Я своих фабришных в Сысерти да Полевском для обороны сорганизовал ладом, там уж, небось, кровопролитье началось. Таку ж подмогу и наставления хочу дать и вам, земляки. Вона обоз воз¬ле дома воеводы охолаживается, тамо в рогожах да сене укутаны 24 пушки мо-их собственных, в придачу тыща фузеев - ружей. Распорядитеся всем этим добром как надо, господа бургомистры и комендант, я же готов еще и опытом своим поделиться. Не дозволим Пугачу топтать земли нашей, о коей давно молвиться: «Соликамск городок - Москвы уголок!»
Распахнув сгоряча шубы, первый и второй бургомистры с громкой благодарностью сгребли в объятия Турчанинова, по очереди троекратно облобыза¬лись с ним, уступя затем героя дня коменданту. Земские солдаты, а вслед за ними и купцы грянули «ура». Расчувствовавшись до слез, толстосумы объявили сбор пожертвований на ополчение.
Звонко и тяжко гудели колокола, распугав посыпавшуюся вниз ребятню, воронье и голубей, исчезнувших неведомо куда. Архиерей в радужном одеянии благословлял большим крестом будущих защитников Соли Камской, потянувшихся к нему долгою вереницею. Бургомистры с Турчаниновым и комендантом в ковровых санях подались осматривать крепостные сооружения на предмет расстановки по бастионам новых пушек.
Город воспрянул в оборонительно-патриотическом ражестве, готовясь к отпору злодеям.
Роль Алексея Федоровича в защите своей малой родины описывается так: «... по прибытии в Соликамск Турчанинов учинил распоряжение: 1) при Красном своем селе, состоявшем от Соликамска не более версты, приказал окольныя дороги завалить лесом, и проезды совсем пресечь; 2) при самом том селе на большой дороге сделать рогатки, с учреждением навсегда караула; 3) того села крестьянам велено сделать довольное число копей с ратовищами, и оные жителям выдать; 4) при городе Соликамске на бастионы дал собственныя свои 24 пушки; для сих же предосторожностей в Соликамске собственных своих людей почти всех снабдил своими ружьями и порохом с принадлежностями, ободряя при том Соликамское гражданство к защите города...» (Журнал «Рус¬ский вестник», том 220-й, июнь, СПб, 1892 год, стр. 360-361).
Максимально укрепив оборону полевских заводов, Турчанинов получил возможность неопределенно долго, до полного разгрома пугачевщины, нахо-диться с семьей в любимейшем своем Красном селе, поддерживая регулярную связь с Сысертью через нарочных с башковитым своим «хозяйским оком», при¬казчиком Иваном Шваревым. Однако это «сидение в пенатах» не стало неким сибаритским отдохновением от горнозаводческих забот. Кроме занятий с деть¬ми и наведения должного порядка в обширных своих имениях, он рьяно содей¬ствует обустройству крепостных сооружений вокруг города, побуждая раско¬шелиться на его оборону состоятельных людей.
С растущим беспокойством читает он очередные «репорты» Шварева, полные тревожных сообщений. Со стороны Челябы к селу Щелкун приближа-лись зверевшие в бесшабашно - хмельном разгуле казаки, в Сысерти, за Кара-ульной горой, вырос лагерь из нескольких тысяч мятежников, коими верхово-дил сам «старинушка-кощеюшка» Иван Белбородов. Ответные наказы Турча-нинова содержат все те же требования о послушании и «недреманности» загра¬дительных пикетов и отрядов, особливо на самых опасных участках, чтоб «не только какой перебежчик, но и паршивая собачонка» не могли проскользнуть через кордоны. Подтверждаются повеления «затворить» продажу вина не только дружинникам, но и всему населению, шалевшему от безделья при за¬крытых фабриках.
В облачной мгле и оттепели наступило 4 февраля, его день рождения, совпавший с Вселенской родительской (мясопустной) субботой и преддверием сплошной сырной седмицы - широкой масляницы, когда вся Русь завертиться -закружится в разгульном веселии. Накануне, в четверг и в пятницу, супруги отстояли службы в своем великолепно отделанном и украшенном Иоанно-Предтеченском храме в честь Сретенья Господня и в память святых правоверных Симеона Богоприимца и Анны пророчицы, именами коих был назван воз¬водимый собор в Сысерти.
- Што, Алешенька - свет, грустной севодни, в рожденье - то свое? - нежно обняла его полной рукой Фелицата, целуя в щеку. - Ведь масляна на по-роге, черед веселью всечестному, а ты насуровился неведомо отчевошеньки...
- Неспокойно, мать, на душе, - отвечал он, поглаживая ей плечи. -Думки все одолевают - за Сысерть да Полевской, одним хотя бы глазком увидать, што тамо-ка деется м творится. Вот и сон неладной видал: Михайло Фи-липыч, тесть и благодетель мой, на одре смертном бутто гневится, кличет меня к себе, бранит за спустярукавное исполненье ево наказов, а каких - непонятно. Я ему о худых нонешних временах жалкуюсь, а он еще пуще серчает, пеклом, преисподней стращает. Ума не приложу, што бы сие значило.
- Оттепель сон тот, родной мой, наплела, оставь свою мнительность, - успокоила его жена, расчесывая перед зеркалом свои длинные волосы. - А я тебе справу новую приготовила, кафтан таково баской да пимы из начесу от бе¬лых коз.
Алексей Федорович встряхнулся, встал, перед зеркалом озорно скорчил себе, 73-летнему старику, гримасу и направился в людскую, по обыкновению своему балагуря и пересмешничая со всеми встречными. Его поздравляли, празднично святились лица в предвкушении шальной, сумасбродной масляной недели.
За завтраком он снова переживал сон с гневливым тестем, пугало бесси-лие понять причину его недовольства. Уединившись в кабинете, он затеплил свечу перед образом святого Михаила Архангела и прочел поминальную мо-литву. Подсев к столу, открыл Библию на четвертой главе «Книги притчей Со-ломоновых». Пред глазами поплыли благостынные слова и фразы, истекавшие, казалось, из беззвучных уст самого покойного Михаила Филипповича, терпе¬ливо учившего некогда отрока - сироту Алешку Васильева уму - разуму.
"10 Слушай, сын мой, и прими слова мои - и умножаться тебе лета жиз-ни. 11 Я указываю тебе путь мудрости, веду тебя по стезям прямым... 14 Не вступай на стезю нечестивых и не ходи по пути злых... 17 Ибо они едят хлеб беззакония и пьют вино хищения... 23 Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. 24 Отвергни от себя лживость уст, и лукавство языка удали от себя..."
Вспомнилась мать, горюющая над гробом отца, не успевшего дать мало-летнему сыну мужской ласки и житейских наставлений, и если бы благосклон-ная судьба не послала ему купца Турчанинова, то...
- Алексей Федорович, можно тебя? - постучала в дверь супруга. -Выйди не надолго, портной пришел кафтан примерить. Да лошадьми распоря¬дись, каких для катанья деток и дворни назначить.
«На горах покататься, в блинах поваляться»... Согласуясь с оными уста-новлениями масляницы, с понедельника все в Красном селе завертелось и за-мельтешило разгульным разбегом. Владетель его, занявшись сочинением до-ношения о защите своих заводов генерал - аншефу А.И.Бибикову, руководив-шему военными действиями против Пугачева, временами благодушно погля-дывал за окно, где расхристанная детвора, полыхая ярким румянцем, оглашен-но, наперегонки бегала вокруг ледяной горки, муравьиной вереницей взбира-лась по снежным ступеням вверх, бросалась животами на салазки и с торжест-вующим криком - визгом неслась вниз, вонзаясь в граничный сугроб.
«Блин не клин, брюха не расколет»... Печи в домах раскалились от бес-прерывной жарки-парки, горы соблазнительно пахнущей выпечки на блюдах таяли и вырастали вновь, взрослые под хмельком и шальные дети бродили с замасленными губами и руками, вяло помышляя, каких бы еще блинков попро¬бовать: пшеничных, ячных, овсяных али гречишных...
Хватало сего вкуснейшего харча и домашним животным; кошки с котя-тами по углам старательно уписывали блинцы, ребятишки крошили свои недо-едки в клетки попугаям, канарейкам; и только соловьи наотрез отказывались отведать оную масляничную стряпню.
«...По необходимости важнейших от предпомянутых злодейских набе-гов опасностей принужденных себя нашел заводы мои в минувшем январе ос-тановить и учинить в предосторожность от злодейских толп особо следующие распоряжения и учреждения, а именно...», - Турчанинов отложил гусиное пе-ро, давая передохнуть глазам перед изложением генералу длинного списка тех своих распоряжений, и снова взглянул в окно.
Дворовые мальчишки, стоя полукругом, пересмеиваясь и гомоня, потче-вали собак. Рослый пес, выжидательно разинув пасть, ловко хватал на лету блин и, встряхнув башкой, разом проглатывал поживу, тут же изготовясь пой-мать еще один, уже пущенный другим «дискоболом». Пролетевший мимо кус шустро подбирали мелкие дворняжки. В стороне веселый конюх водил оладьей перед лошадиной мордой, нетерпеливо скалившей зубы.
- Ну, прям пир на весь мир, дуй вас горой! - крутнул головою заводчик, снова берясь за трудное перо.
Во вторник - заигрыш. Перед обедом он решил прогуляться на площадь села, где меж церковью и теплицами развернулся веселый балаган, с вертлявым петрушкою, волынщиком и плясунами-песенниками. Раздутый бурдюк из шку¬ры теленка под рукой дюжего скомороха свистал всеми птичьими посвистами, сам музыкант, перебирая трубки, тут же беседовал на три «потаенных» голоса с восторженной публикой. Затем в круг ворвались три плясуна в козлиных и ба¬раньих шкурах, со звериными харями - масками на лицах. Под волыночную гудьбу и бренчанье балалаек скоморохи дивили всех своим редким искусством; трепак с дробным топотом, разудалый Комаринский, казачок перемежались с умопомрачительными прыжками, кувырками через голову, хождением по кругу вверх ногами. Рядом ручной медведь косолапо передразнивал артистов.
Алексей Федорыч, не выдержав, захлопал в ладони, раззадорившись с толпой, проверил в танце крепость новых своих пимов.
Село веселилось доупаду, а Турчанинов снова затворничал, заканчивая послание к Бибикову с единым устремлением: доказать верховной власти свое особое усердие в защите вверенного ему горнозаводческого достояния от мя-тежных орд.
Именины свои 12 февраля, в день памяти святого угодника, митрополи-та Алексия Московского, он встретил раным-рано. Умывшись крещенскою во¬дою и надев праздничный кафтан, он помолился перед иконой своего высокого соименника, сподвижника преподобного Сергия Радонежского по объединению Руси перед Куликовской битвой.
За окнами брезжило особенное утро: пришло прощеное воскресенье, или целовник, последний день масляницы и заговенье на Великий пост. Алексей Федорович шагнул к постели проснувшийся жены, поцеловал ее в губы.
- Прости, ладушка, меня окаянного за все грехи перед тобою, - зашептал он со слезою. - И за то, што стариком тебя девицею в жены обратал, и за обиды несчетные, за отлучки частые, невниманье и черствость мою, коих ты, радость моя, не заслужила, одарив меня семейным счастьем и целым выводком сынов и дочек.
- Што ты, Алешенька, Бог с тобою! - встрепенулась, засветившись лицом Фелицата. - Это ты меня извиняй за недоданное, недосказанное, недопетое в любови моей к тебе. В хлопотах - заботах по дому погрязаю, себя не осознаю порою по бабьему своему суесловию да круговерченью. Ты лучше всякого мо¬лодого был и остаешься для меня, как за каменной стеною с тобой живу. С днем ангела, касатик мой! - ворковала она, осыпая его поцелуями.
Заскрипели - запели двери в старом доме; кашель, шаги, голоса по пере-ходам оповестили супругов о наступлении алексеевщины, дня празднования именин Турчанинова, вместе со всеми его тезками среди служителей, прислу-ги, дворни.
- Пора тебе, Алеша, в людскую, ждут уж, поди, тамо-ка поздравляль-щики ранние, - напутствовала его жена, вручив шкатулку с серебряными цел-ковиками, заранее приготовленными для одарения людей.
- С ангелом вас, барин! - нестройно загомонили собравшиеся в прием¬
ной комнате. - Здравствовать желаем до 100 лет и боле! И прощенья, Христа
ради, просим, ежели в проступках што за нами числитца. На память же прими
от мира сию витую плеточку шелкову - в шутку и в назиданье всем нам.
- Благодарствую, други мои, на добром слове и редкостном подноше-нии, - рассмеялся Алексей Федорович, положа на стол плетку рядом со шкатул¬кой. - И меня простите, ежли кого неправо обидел. Теперя подходите по стар¬шинству, сперва мои соименники, потом и все протчие.
Троекратно целуясь с грузным, брюхатым поваром, худым, вертлявым канцеляристом, дюжим конюхом и красноносым ночным сторожем, хозяин благодарил каждого за верную службу и клал ему в руку серебряный рубль, а экономка Дарья тут же подавала с подноса чарку можжевеловой водки и блин с икрой. После тезок вереницей потянулись Иваны, Степаны, Козмы...
За многолюдным праздничным столом, вместо краткой предобеденной молитвы, Турчанинов предложил послушать Евангелие, выдержки из 13-й гла-вы «Послания к римлянам святого апостола Павла» и 6-й главы «От Матфея святого благовествования». Суровые слова апостола Павла о власти, восприни¬мавшиеся всеми как предупреждение и приговор пугачевцам, державшим в страхе Урал, Россию, сменялись душеотрадными   наставлениями о любви к ближнему, как к самому себе.
«1 Всякая душа да будет покорна высшим властям... 4 Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрас¬но носит меч... 5 И потому надобно повиноваться не только из страха наказа¬ния, но и по совести... 8 Не оставайтесь должными никому ничем, кроме вза¬имной любви...»
- Апостол Матфей, дополняя апостола Павла, учит нас, многогреш-ных, извинять проступки ближним, - прервал чтение именинник. - Любить, терпеть, прощать друг другу - и никака холера не страшна будет семейству, на оном скрепляющем замесе. Помните об этом ежечасно.
"14 Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный".
- Завтра, други, Великий пост начнется, долгой, до Пасхи, - заметил
Турчинов, - и об этом апостол Матфей бесподобно рассуждает: «16 Также, ко-гда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры; ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися...  17 А ты, когда по-стишься, помажь голову твою и умой лице твое, 18 Чтобы явиться по-стящимся не перед людьми, но перед Отцем твоим, Который втайне; и Отец твой, видя¬щий тайное, воздаст тебе явно».
- Несравненны слова его о тщете накопительства: «19 Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; 20 Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не ис-требляют и где воры не подкапывают и не крадут; 21 Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».
- Извиняй, Алексей Федорыч, а како же, к примеру, нащщет заводовладетелев, твоих собратьев, кои скопляют несметные богатства? - развязал – таки язык свой молчальник - сторож оранжерей Алексей Селиванов, пробранный заздравной чаркою можжевеловки и теперь угощавшийся с тезками за отдельным столом.
- Сия статья особа, мил-друг, - отложил Евангелие в сторону Турча-нинов. - Содержатель заводов сотням работных, мастеровых с ихними семь-ями занятье и прокорм дает, припасами железными державу укрепляет. На все оное средства немалыя надобны. Владетель фабрик государями, Провиденьем к сво¬ему особливому делу призван, а не то штоб спрохвала мошну свою наби-вать. Так-то, стражник мой. Хвала пирогу имянинному! - воспрянул хозяин, увидя в руках повара продолговатый расписной поднос с румяной чудо - кулебякой.
Собственноручно острым ножом он разрезал пахучий рыбник с огром-ным муксуном, сибирским сигом, запеченным «для скуса» с квашеной капус-тою и луком, и наделял долями поочередно сидящих за столом. Перед каждым уже благоухала деревянная миса со стерляжьей ухой, услажденною налимьими печенками.
- Знатное весьма имя твое, Федорович, - уважительно встал, подняв за-здравную серебряную чарку, владыка Варлаам. - Иоанны, Петры да Алексеи издревле Русь святую на великокняжеском али царском троне украшали, води-тельством своим искусным ея прославляли. К тому ж Иверская икона Богоро-дицы осеняет всю твою подвижническую судьбу, многими рачениями да поль¬зою в трудах фабричных ознаменованную. Соль Камская дала тебе разбег в деяниях купеческих и мануфактурных, екатеринбургская земля забрала от нас -для взлета завиднейшаго. Исполать тебе, Турчанинов, на все твои предбудущия долгия лета горнозаводческих свершений! Бог в помочь!
За столом звучали поздравления бургомистров, ратманов, старших дья-ков магистрата. Бравый военный комендант вместе с капитаном земской роты пообещали хозяину передать его отчетные бумаги в Казань А.И. Бибкову, в собственные руки генерал - аншефу, к коему оба на днях были вызваны для докладу.
- Премного благодарен, господа, на добром слове, - поднялся, румя¬нея щеками и лысыной, заводчик. - Но в хоре ваших пожеланий я сердцем раз-личаю беззвучной глас еще одново, незримова и всегда желаннова гостя - Алексия, человека Божьева. В цесарском Риме отказался от богатства, от родителей, жены. Нищенствуя, в смирении и чистоте помыслов до смертного часу угождал Богу... Перечитываю его «Житие» в Четьи - Минеях и всякой раз ус¬тыжаюсь, многогрешной, непотребствам нашей ежедневной погони за скудель¬ными благами. Накатит, случается, минута, все бы отдал за тишину ветхой хи¬жины, одинокой кельи где-нибудь в закамской лесной пустыни, дабы от суеты мирской отойти душою в покаянных молитвах и кротости. А тут вдруг вообра¬жение представит медныя да железныя фабрики, довеку обет служенья моево государству, тяжелея скал с Чусовой - реки виснут оные дымокурни на горбу моем, да вдобавок - заботы о семействе многоглавом пронижут навылет. И опять, яко белка в колесе, побежишь вперед зажмурясь...
- Барин, бяда в Сысер-заводе! и впопыхах заскочил в многолюдную тра-пезную взлохмаченный лакей Гаврилка. - Тамо-ка нарочной прискакавши тройкою. В мыле все! Канцелярщик Захарий Бунков, в людской разболокает-ца...
- Зови ево без промедленья! - воскликнул враз побледневший Турча-нинов, возвестив тем конец праздничному настрою. Гости поскучнели, теряя интерес ко вкусным яствам, от коих ломился стол.
- Ну што, Захар, как доехалось? - рванулся к Бункову хозяин, при¬глашая лучшего своего деловода присесть к угощениям. - Замори-ко червячка для на-чала, потом расскажешь, што там у вас за страсти - мордасти приключи¬лись.
Поздравив именинника, главный канцелярист Сысертского завода не це-ремонясь опрокинул в рот чарку аглицкого рому, левой рукою приняв от Тур-чанинова ладный кус кулебяки. Все выжидательно уставились на гонца, давая ему насытиться. После второй чарки Бунков посвежел лицом, расправил усы и выпалил: «Отбили приступ напрочь!»
Хозяин и гости наперебой потребовали подробностей, ибо сами готови-лись к отражению мятежников от Соли Камской.
- Пикетчики со Щелкунской дороги дали маху, Лексей Федорыч, -разговорился гонец, - Трое их тамо-ка было, крепкие молодцы, да таперича царствие имя небесное, зарезаны, словно бараны. Прискучило, знать, ночами стражничать возле вышки сигнальной, вином для сугреву побаловалися и по-заснули. Лазутчики их сняли, а вослед сотен восемь башкиров и казаков, тоже хмельных, вихрем подкатило на санях затемно ко крепости. Каменные - то во-рота, што на Щелкун, стороной обошли, а накинулися на Сысерския, старыя, деревянныя. Сторожа их, не ведая беды, тож подремывали. Оклемалися, а туто нате вам, сабли над головами занесены! Четверо привратных было порублено, да из основной дружины, што под командой Евтифея Ивановича Орлова, ране¬но полтора десятка бойцов. В полон больше шести десятков наших полусонны¬ми забрано. Много оружья умыкнуто ворогами из арсенальнова сараю. Да по¬жару смутьяны большова наделали, спалили, считай, напрочь обжиговую печь с кирпишным сараем, конюшну, семь изб...
- Ахти мне, без кирпича остались! - воскликнул хозяин, потирая лы¬сину. - На постройку одново храма сколь ево надобно, не говоря уж о протчих нуждах. Ну а с других сторон каверзы не готовят варнаки?
- Как бы не так! - встряхнулся Бунков. - За Караульною горой в лесу не-ладное вершится, Шварев вам докладал, барин. Укрываются тамо тыщи три татей, с пушками, пищалями; Ивашка Белбородов, капрал артиллерии, с имя займается, настрополяет, како ловчее да метче пулять по заводу. Когда почнут обстрел фабрик и селенья - не ведаем. Борони нас, крестна сила!
- Несдобровать моим хоромам с пристроями, зимним садом, оранже-реями! Все прострелят, продырявят, порушат проклятыя разбойники! - за-горе-вал, запричитал Турчанинов, обратившись к гостям. - C горы - то все как на ладони откроется пушкарям, да и разстоянья всево саженей сто. И фабрикам достанется, ремонту опосля не оберешься...
- Не тужи шибко, Федорович, милостив Бог к радетелям да старате¬лям, каков есть ты, - успокоил заводчика архиерей, вставая из-за стола, что яви-лось знаком для всех собираться в дорогу. - Тем паче храм твоим коштом в Сысерти сооружается, изыдет нечистая сила борзо от места сево освященнова, попомни мои слова!
Проводив гостей, он снова подсел к Бункову, хлебавшему жирную стер-ляжью уху, подогретую поваром. Приказал и себе подать варева: застольные беседы, ответы на поздравленья не дали ему поесть толком. Напоследок пола-комились апельсинами и виноградом из ближней оранжереи.
- Спокойно в избах-то? - пытливо взглянул в глаза канцеляристу за-водчик. - От безделья пес на ветер взлаивает, а людям и подавно дурь в голову лезет, без работы - то столько валандаясь.
- Поверками каждодневными стражников по домам знамо што недо-вольны, - ответствовал Бунков, утираясь алым платком. - Злоба пошла такоже после запрета продажи вина. Да все сие ерепеньство бузотерами и огур-щиками затевается. Работящему-то люду по кабакам неколи шляться, горла-нить попус¬ту. Прикащик Шварев наряжает охочих на заготовку руды про запас, угля, дров, лыка, дегтю. В избах рукоделы плетут короба, лапти... Все путем, как вы наказали. А после тово как щелкунской пикет во хмелю башки-рами был выре¬зан, недовольство ихнее поутихло. Евтифей-то Иваныч в стро-гостях не только дружину содержит, но и все населенье приструнивает.
- Передавай ему мою сугубую благодарность и признательность, а Шва-реву я сам отпишу, как далее поступать, - поднялся Турчанинов, позевы-вая. - Ты. Захарушко, поди отдыхай с устатку посля зимней гоньбы. Через два дни назад в Сысерть поскачешь.
Получив донесение 3. Бункова об убийствах, грабежах и пожаре 4 фев-раля в Сысерти, Турчанинов писал своему приказчику Ивану Швареву энер-гично-воинственным слогом и стилем, напоминающим реляции его современ-ника, блистательного военачальника А.В. Суворова: «... но помощию Божию и верных того завода моих сынов неустрашимою храбростью, та ворвавшаяся во внутрь завода злодейская многочисленная толпа не только победно поражена, но славно в бегство опрокинута и из заводу выбита и моими героями прогната». Далее он советует «следить и умножать укрепления и двойные рогатки и запо¬рами, частоколом между батареями, делать лесные засеки». Содержание воин¬ской команды, присланной из Екатеринбурга, он взял на свой счет («Материалы истории некоторых церквей и приходов Екатеринбургского уезда», Екатерин¬бург, 1893 год).
Ощетинясь рогатками, надолбами, кронами срубленных деревьев (засе-ка), окруженная ледяными брустверами из хвороста и снега, крепость Сысерть готовилась к решительному отражению атак пугачевцев, рвавшихся к Екате¬ринбургу. Их предводитель Белбородов, преодолевая 10-верстный путь на сменных тройках, успевал в эти дни одновременно руководить и штурмом Ут-кинского завода Демидовых, откуда открывалась дорога на Нижний Тагил. Здесь мятежникам сопутствовала удача.
Как писал Б.Б. Кафенгауз в своей «Истории хозяйства Демидовых...» (стр. 390 - 393), 4,6 и 9 февраля 1774 года они, укрываясь за подвижным валом из хвороста и снега, неудержимо приближались к заводу, невзирая на пальбу из пушек и фузей. «Дайте руку помощи! Пришлите как скоро можно еще до пуда пороха. Злодеи учинили... свой под заводом лагерь. Батюшки, помилуйте, те¬перь ума у меня больше нет», - взывал оттуда 9 февраля демидовский служи¬тель.
При общем штурме 11 февраля завод пал, что обернулось симпатиями к Пугачеву и массовым неповиновением приписных крестьян и фабричных ра-ботных. «Тесная связь событий на демидовских заводах с победой Белобородо-ва на Уткинском заводе, подчеркивает автор, отмечена в донесении тагильской главной конторы полковнику В.Ф. Бибикову (командиру канцелярии Главного заводов правления) от 14 февраля». Заводская контора умоляет его прислать в помощь военный отряд, пушек, пороху; однако спасение тагильчан зависело от успешных действий южных соседей.
Так, дружины Сысерти, при поддержке малочисленной военной коман-ды, героически отразив круговой натиск бунтовщиков и прогнав их от завода, возбудили в крае и в самом Екатеринбурге общую уверенность в разгроме бун¬товщиков. С востока горную столицу прикрыли правительственные войска ге¬нерала И. Деколонга, от Кунгура двигался, освобождая по пути заводы, отряд секунд - майора Д. Гагрина, в середине марта вступивший в Екатеринбург.
Однако до полного разгрома Пугачева было еще неблизко, и население Соли Камской готовилось к обороне.
- Ать, два, левой! - звонко чеканил слова команды верткий капитан зем-ской роты Осип Столетов, бегая вдоль развалистого строя ополченцев. - Да тяни, тяни носок - от ножищи своей, не у мамки, чай, возле печи шлендаешь, пентюх!
Городские и посадские увальни, с деревянными ружьями на плече, прея в треухах и овчинных тулупах, месили катанками волглый снег плаца, усваивая азы военного строя. Поодаль, покачиваясь начищенными до блеска ботфортами с носка на пятку, ворчал, ярясь от неудовольствия, комендант го-рода секунд-майор Карась, коего отыскал-таки Турчанинов.
- Аникита Петрович, будь здрав и позволь напомнить тебе о доношении моем генералу Бибикову, - заводчик открыл портфель, показывая край тол-стого конверта. - Севодни Бунков перебелил ево после моих дописок о нападе¬нии бунтовщиков, грабежах и пожарах в Сысерти 4 февраля. Што, смотр рекру¬там проводишь?
- Туды иха в подкладку, шкуры барабанныя! - выругался всласть ко-мендант, передавая портфель стоявшему обочь ординарцу. - Покеда таких оболтусов научишь, в гроб сыграешь ране сроку...
- В Казань скоро едешь? Через трое ден? - продолжал допытываться Алексей Федорович. - Когда возвернешься, весточку мне в Красно село подай, буду ждать. Удачной тебе дороги, Аникита Петрович, я по делам своим побегу!
Но не исполнились его надежды на участие генерал-аншефа А.И. Би-бикова в скором награждении рода Турчаниновых потомственным дворянством - за отменную оборону заводов. Как писал А.С. Пушкин о Бибикове в своем труде «История Пугачева» (Полное собрание сочинений в 10 томах, издатель¬ство «Наука», Ленинград, 1978 год, стр.161-162): «...измученный трудами, беспокойством и досадами, мало заботясь о своем уже расстроенном здоровье, он занемог в Бугульме горячкою... и скончался 9 апреля в 11 часов утра, на сорок четвертом году от рождения... Андреевская лента, звание сенатора и чин полковника гвардии не застали его в живых».
Не сбылись и опасения Турчанинова насчет захвата Соли Камской бун-товщиками. Их отряды с вожаком во главе прошли последним своим разбой-ным походом по Пермскому краю гораздо южнее. Об этом у А. С. Пушкина в цитированной «Истории Пугачева» (стр.169) говорится так: «Пугачев, отра-женный от Кунгура майором Поповым, двинулся было к Екатеринбургу; но, узнав о войсках, там находящихся, обратился к Красно-Уфимску. 18 июня Пу-гачев явился перед Осою ...Мятежники вошли в город, выжгли его, но от кре-пости отражены были пушками." Крепость-таки была взята, когда по совету Белбородова ее стены окружили возами с сеном, берестой...
23 июня Пугачев переправился через Каму и пошел на винокуренные за-воды Ижевский и Боткинский, оттуда на Казань... Конец свой нашел он в ни-зовьях Волги.
Наступила осень, с припозднившимся на конец сентября золотолистным, с паутиной и мухвой, бабьим летом. Обгоняя медлительную почту, летели изу-стные слухи о полном разгроме мятежников и поимке их вожака в степях под Царицыном, о звериной клетке, в коей Пугача везет-де в Москву с саблей на¬голо бравый офицер Александр Суворов. Для Турчанинова эти вести означали близящийся конец его "великому сидению" в Красном селе; да и душа неуем¬ная, признаться, все круче устремлялась к дымно-огневой, грохочущей суете сысертско-полевских заводов, где уже проросли ее корни.
Об этом отрадном, как после тяжкой болезни, периоде в жизни горноза-водчика рассказыват А.Е. Гузеев в книге «Сысертские горные заводы, их про-шлое, настоящее и летопись событий (1702-1896)». Пермь, 1896 год, приводя на стр.20-21 два интересных документа.
«26 сентября 1774 года, сообщает автор, полковник Василий Федорович Бибиков писал Турчанинову следующее: «Государь мой Алексей Федорович! Сейчас получил я известие от господина генерал-майора и кавалера Павла Сергеевича Потемкина, что государственный злодей, Пугачев, пойман и отве-зен в яицкий городок. О чем я, Вас поздравляя, пребываю...»
Турчанинов, посылая копию письма в контору сысертского завода, меж¬ду прочим, приказал: всем при Сысерском нашем заводе конторским служа¬щим, мастеровым и работным и прочим моим людям объявить: "Чтоб за толь Всевышняго Творца к нам неописанное милосердное обрадование здесь, при заводе, в церкви при молебном пении принесли Господу Богу усердное благо¬дарение".

Отец семьи фабричной

Пожалуй, никто другой не владел столь полной и объективной инфор-мацией о Турчанинове, как даровитые распорядители его заводами в XIX веке, собиравшие и составлявшие ее по крупицам, на основе подлинных и выверен-ных воспоминаний старожилов, в результате многих бесед со служителями, мастеровым и работным людом.
Вот что писал о нем, к примеру, бывший управляющий К.И. Кокшаров в своем обстоятельном труде «Сысертские горные заводы 1855-1856 годов» («Пермские губернские ведомости». Часть неофициальная, 1855 год, №37, стр.16): «Предание до сих пор сохранило в заводах свежую память об Алексее Федоровиче. Все его любили, но все и боялись. Строгий в исполнении собст-венного долга, он строго требовал исполнения его и от других. С сильной во-лей, умом необыкновенным и высоким разумом, - он был истинным Боярином и жил, как владетельный князь. Не скупой и не расточительный, он делал добро по внушению вместе ума и сердца, но не любил никого баловать. Сам строгой нравственности, - следил за нравственностью своих людей и руководи¬мый учением истинной религии, укрепил ее в людях. Честь и слава тебе, умный Боярин Алексей Федорович!»
Живший позднее другой управитель, А.Е. Гузеев, в своем подробном исследовании «Сысертские горные заводы, их прошлое, настоящее и летопись событий (1702-1896 г.г.)», Пермь, 1896, стр. 22, так характеризует «... многотрудную и полезную жизнь Алексея Федоровича, этого добраго че-ловека, всю жизнь трудившагося на пользу отечества и своих ближних. Замеча¬тельна не всегда обычная для тогдашняго времени та доброта, с какой Алексей Федорович относился к рабочему народу! Характерно и то, что во всех его письменных приказаниях постоянно говорится, что-бы его заводские служащие относились к мастеровым справедливо и не обременяли бы их непосильными работами».
Однако советские исследователи, вслед за крайне отрицательным, кари-катурным образом А.Ф. Турчанинова в сказах П.П. Бажова, называли его доб-роту к рабочим «лицемерием». Так, по сей день нового, XXI столетия, не толь¬ко в Сысерти и в Полевском, но и среди большинства уральцев, россиян сохра¬няется сложившееся в XX веке крайне негативное отношение к этому неза¬урядному горнозаводчику, вкратце сформулированное А.П. Горюном в его книжке «Полевской» (Свердловск, 1989 год, стр. 48): «Жестоким хозяином по¬казал себя Турчанинов. Не случайно недобрая память о нем дожила в народе до нынешнего века. Страх и вечная угроза расправы держали его рабочих в пови¬новении».
Позволительно было бы спросить подобных авторов, о каком же тогда горнозаводчике прошлых веков сохранилась в народе добрая память? С проле¬тарских позиций все капиталисты выглядели мрачными, жестокосердными монстрами, эксплуататорами-кровопийцами, не достойными положительных, человеческих оценок. Однако мировая практика, вероятно, и не знала такого чуда в промышленности, чтобы с помощью только кнута и зуботычин можно было за два-три года увеличить производство чугуна, железа, меди в несколько раз, как этого смог добиться Турчанинов. Значит, было что-то еще у него, кро¬ме больших строгостей в распорядке работ и соблюдении технологии производственных процессов, каким-то еще секретом владел этот удивительный за¬водчик, кроме держания людей «в суровых и крепких возжах»?
Секрет тот прост. Будучи от природы проницательным психологом, от-личаясь живым, компанейским характером и приветливым, порою вкрадчивым обхождением, Алексей Федорович без труда мог войти в доверие к каждому, с кем сводила его судьба, и вовлечь его в содействие своим интересам. Одним словом, он умел ладить с людьми, а эта черта дорогого стоит в любую эпоху.
Об этом в сказе П.П. Бажова «Две ящерки» упомянуто, и тоже в насто-роженно-неприязненном тоне: «Купец умел с народом обходиться. Кого хо-чешь обвести мог».
Но не только этим важнейшим человеческим качеством контактности отличался Турчанинов. При надобности он не скупился на расходы, платил мастеровым, работным людям и приписным крестьянам - по их усердию и ста¬ранию, часто приплачивал, понимая, что только в согласии с людьми он сможет выполнить суровые кондиции Берг-коллегии и привести заводы к процветанию. И все же откуда взялись у него столь редкие, выражаясь современным языком, черты демократизма, сочувствия и разумной, строгой приязни к простонаро¬дью, столь несвойственные и чуждые крутым и своенравным заводовладель-цам, как и всему тому веку жестоких нравов, суровых характеров и немило¬сердного отношения ко всему бесчиновному, зависимому, трудящемуся люду?
Сиротское детство вместе с рано усвоенными христианскими началами, несомненно, могли способствовать зарождениию этих ценных человеческих ка¬честв в незаурядном ребенке.
Младший современник Турчанинова, Гаврила Романович Державин (ко-торый в конце века станет на год опекуном его бедствовавших тогда заводов) тоже рано лишился отца, мать его воспитывала детей в большой бедности, хо-ждения ее с просьбами о поддержке к влиятельным лицам встречали жестоко-сердие и пренебрежение. Эти впечатления оставили в душе будущего поэта не-изгладимый след, в память ему «врезалось ужаснейшее отвращение от людей неправосудных и притеснителей сирот и идея «правды» сделалась впоследст-вии господствующей чертой его нравственного характера» (словарь Брокгауза и Ефрона, СПб, 1893 год, стр. 462).
В жизнеописании другого современника, святителя Тихона, епископа Воронежского, говорится, что будущий Задонский чудотворец в младенчестве остался без отца, и бедное детство наложило на него свой отпечаток. Он на всю жизнь сохранил сочувствие к простому народу, хорошо зная его нужды. Сирот¬ское воспитание в семье способствовало формированию таких черт характера, как сосредоточенность, постоянная серьезная настроенность, трудолюбие, тер¬пение, преданность воле Божьей, любовь к близким и к Матери-Церкви (Схи-архимандрит Иоанн (Маслов) «Жизнеописание святителя Тихона», М., 1892 год).
Получив столь же суровую, закалку на «дрожжах» несчастливого детст-ва, будущий горнозаводчик Алексей Васильев пошел иной дорогой, которая, увы, весьма далека была по своей сути и характеру от стези поэта или пастыря, призванных «глаголом жечь сердца людей» с позиций правды и Божьих запо¬ведей. Ему выпал суровый жребий возглавить дело государственной важности, в котором были задействованы тысячи зависимых от него мастеровых, работ¬ных, приписных крестьян и где царили совсем иные законы и методы воздейст¬вия на их души и образ жизни. Здесь бездумная доброта и душеспасительные увещевания привели бы к быстрому развалу и банкротству заводского хозяйст¬ва. Турчанинов же руководствовался установкой Петра I, который, по В.О. Ключевскому, признавал «государственной заслугой» всякое промышленное предприятие, «обдуманно начатое и умело поведенное, потому что оно увели¬чивало количество полезного народного труда и давало хлеб голодным людям» («Курс русской истории», часть IV, М, «Мысль», 1989, стр. 104).
Лучшему пониманию личности А.Ф. Турчанинова в его зрелые годы мо-гут помочь рассуждения историка В.О. Ключевского о складе характера Екате¬рины И, содержащиеся в V части его труда, стр. 292: «Она всегда была в пол¬ном сборе, в обладании всех своих сил. Странническая молодость Екатерины, ранняя привычка жить среди чужих людей много содействовала этой, говоря языком старых учебников психологии, постоянной самособранности».
Да и само добросердие заводчика надо понимать в духе и обычаях XVIII века. Господствующий класс, начиная с царя, воспринимал крепостных и ра-ботных людей как инертных, косных, испорченных «детей», которые «без по-нуждения от учителя сами за азбуку не сядут». В противостоянии самовластия с простонародьем использовались все средства принуждения, телесные же «увещевания» были тогда в порядке вещей, дабы «мужик понимал», что от него требуется. Душеврачевание отводилось церкви, которая учила, что всякая власть от Бога, потому повинуйся и чти ее не рассуждая. В юридическом же смысле народом считалось тогда только дворянство (отчасти духовенство, ку¬печество); трудящаяся же масса была «живым государственным инвентарем», обязанным в поте лица зарабатывать хлеб свой да исправно платить подати - за само право трудиться и за «услуги» по управлению им, оказываемые господа¬ми.
Крайнее порабощение простонародья закрепил указ 1762 года «О воль-ности дворянства», ставший, по словам историка В.О. Ключевского, причиной 250-летней отсталости России в ее развитии от уверенной и рано начавшейся поступи гражданственности в Европе (В.О. Ключевский, указ соч., ч. IV, стр. 263, 304).
Взрывные бунты приписных крестьян в 1760-1763 годах многому нау-чили владельца Полевских заводов. Поэтому доброхотство А.Ф. Турчанинова, быть может, следует понимать еще и в сугубо утилитарном смысле, как необ-ходимую, вынужденную заботу умного хозяина о «рабочей коняге», от состоя¬ния коей зависит его успех в содержании заводов. Что касается личных эмоций, сочувствия к тем, кто для него страдничал на «огневой вахте», то все оные чув¬ства, сопряженные с картинами своего сирого детства и трудной «дороги на¬верх», пребывали на дне души, обретая выход лишь в заботливом попечении о насущных нуждах работников (наличие провианта на складах, заготовка бревен и досок для строительства и ремонта жилья, бесплатные лекарства и лечение в лазарете, массовые «сенокосные» отпуска, другие пожалования, раздачи и по¬слабления, часто отсутствовавшие на других заводах).
Суровое высокомерие Демидовых в обращении с работными, мастеро-выми, служащими общеизвестны. Достаточно сослаться на письма Акинфия
Никитича и, особо, Никиты Никитича в «Демидовском временнике», книга 1,
Екатеринбург, 1994; на труд Б.Б. Кафенгауза «История хозяйства Деми-довых в
XVIII-XIX веках», М.-Л., 1949, т. I стр. 179-180; на книгу Н.А. Мезенина «Династия Демидовых», Нижний Тагил, 2002, стр. 136, 139, 140.
Д.Н. Мамин-Сибиряк назвал Акинфия Демидова «истинным сыном сво-его века; под его железной рукой стонали не только приписанные к заводам крестьяне, но и сами подьячие, разные приставники, приказчики и прочий слу¬живый люд. Кнут, плети, батоги, цепи, застенок - все шло в ход».
Крестьяне Невьянской слободы жаловались в 1708 году на притеснения Акинфия Демидова и указывали, что терпят от него «всякую бедность и го-лод», потому что «он, Акинфий, за тое работу, за рубку дров и за кладку дров и за кладку куч и за возку железа и припасов, денег им не дает, неведомо для че¬го, и отчего мы Акинфиевы налоги и непомерной изгони (обида, насилие) об¬нищали и задолжали и все конечно раззорились и многие наши братья крестья-не разбежались неведомо куда» («Невьянск» - Свердловск; Средне-Уральское книжное издательство, 1982, стр. 144»).
Красноречивая «презентация» доспотизма на заводе в Ревде по соседст-ву с владениями А.Ф. Турчанинова, приведена в указанной работе Н.А. Мезе-нина (стр. 140): «... главной причиной всеобщего негодования были зверства Демидовых и их приказчиков при расправах с рабочими. Еще первый владелец Ревдинского завода ввел там каторжный режим (основанный в 1734 году Акинфием Демидовым Ревдинский завод попал по наследству его сыну Григорию Акинфиевичу, позже завод перешел к Петру Григорьевичу, человеку весь¬ма просвещенному). Однако при всех Демидовых труд на этом заводе был крайне тяжелым, за малейший проступок или неповиновение рабочие подвер¬гались телесным наказаниям, нередко приводившим к смерти. Провинившиеся трудились с железной рогулькой на голове, с кандалами на ногах и железной тяжелой цепью или с деревянным чурбаном на шее. Не случайно Ревдинский завод Демидовых служил местом ссылки, каторги. Рабочие здесь не получали даже и той скудной пенсии, которая имелась на казенных заводах».
Подобные дикости были не в характере А.Ф. Турчанинова, отличавшего-ся миролюбием, гибкостью нрава, христианской терпимостью к зависимым от не¬го людям. Но, повторяем, такое отношение было у него к усердным, при-леж¬ным людям, лояльным труженикам, которых он противопоставлял косной их братии, равнодушно, спрохвала отбывавшей свой «фабришной урок». В этой незаурядности взглядов горнозаводчика можно обнаружить некое интуи-тивное «нащупывание» хозяевами производства таких методов руководства сложным индустриальным комплексом, которые через полтора - два века по-служат дос¬тижению классовой стабильности, взаимовыгодному диалогу и со-циальному партнерству между работодателями и наемными тружениками.
«Сысертский завод, - по мнению исследователя Э.Е. Чумаковой, - был предприятием замечательным прежде всего порядком взаимоотношений вла-дельцев и мастеровых. Здесь была установлена та особая система управления, которую позднее экономисты охарактеризуют как «патерналистскую модель». Заводчик при такой системе выступал в роли «справедливого отца», поощряв-шего либо наказывавшего членов «заводского семейства» - мастеровых - в за-висимости от степени их радения об общем заводском деле, подбирал управ-ляющими талантливых инженеров и служащих...» (Из статьи «Сысерть - гop-ная вотчина Турчаниновых» в сборнике Уральского генеалогического общества «Сплетались времена, сплетались страны...», выпуск второй, Екатеринбург, 1997, стр. 148-149).
Превосходные результаты хозяйствования А.Ф. Турчанинова во второй половине XVIII века заслуживают самого пристального внимания и глубокого анализа, так как его система управления горнозаводческим комплексом, не-смотря на ее кажущуюся архаичность, может принести немалую пользу Рос-сии XXI века в решении грандиозных социально-экономических задач для дости¬жения общенационального успеха.
Архивы свидетельствуют, что Алеша Васильев, мальчонкой - сиротой принятый в глубоко патриархальную семью купца М.Ф. Турчанинова, постигал грамоту и правила жизни по «Евангелию» и «Домострою» (широко известному в ту пору сочинению протопопа Сильвестра) и потом всю жизнь придерживал¬ся христианских морально-этических принципов этой подлинной энциклопедии народной жизни.
Однако с укреплением самодержавия и полным закрепощением кресть¬
янства все более суживалась сфера влияния лучших заветов и поучений "Домостроя", за счет пропагандирования и выпячивания «силовых», карательно-деспотических, искаженно и односторонне трактуемых разделов этой книги, служивших укреплению самовластия и призвола. Именно такая, утрированная «домостроевщина» и отвечала интересам помещиков и заводчиков, ставшая в XIX и XX веках символом диктата и кулачного права.
Живая модель исконного патернализма (основы русского «Домостроя», которой руководствовался А.Ф. Турчанинов), эффективная мудростью вожака и единой волей сплоченного коллектива, не скованного мелочной, подавляющей инициативу опекой, становится с веками поистине волшебным инструментом для создания мощной фирмы, корпорации, для построения богатого и процве¬тающего общества. Яркий пример тому - Страна восходящего солнца с прони¬завшей ее сверху донизу Системой патерналистских отношений, приведших к «японскому экономическому чуду».
В статье А. Виленского «Японские парадоксы» (Институт экономики РАН), опубликованной в журнале «Вопросы экономики», 1993, № 8, стр. 126-133, автор подробно анализирует основные признаки японской модели патер-нализма, главным из коих является беззаветная, «роевая» преданность работни-са коллективу, стремящемуся к «усредненному» равенству всех его членов в УСЛОВИЯХ общей стабильности. Человек здесь ценен своей способностью к по-:седневному, кропотливому труду, руководитель же почитаем за свою терпи мость и беспристрастность, неиссякаемый «фонтан» инициативы и самоотвер¬женный труд. Отношения в фирмах строятся как в большой, дружной семье, с «пожизненным наймом» работника. Незыблемые законы ее - взаимоподдержка, помощь новичкам и почитание ветеранов, удерживаемых на работе ради нрав¬ственного урока молодым. Синтоизм, исповедываемый японцами, - это всетер-пимая религия «детей солнца», близкая к язычеству с его дивной образностью. Целевая установка синтоизма: «Делай то, что целесообразно, что согласуется с природой и желанием большинства» - вошла в генетический код нации.
Черты современного японского патернализма во многом схожи с прин-ципами старинного русского «Домостроя», почти забытого и отвергнутого нами по недомыслию; они прямо перекликаются с системой взаимоотноше-ний, сложившейся на предприятиях А.Ф. Турчанинова. Главное отличие русского патернализма от японского - в высоко нравственном идеале право-славной веры. Вне этой духовности нет христианина, человека достойного уважения в соци¬альной ячейке, где царят взаимоуважение, искренность, помощь нуждающимся, наставничество старших над младшими. Подчинение общине возвышает ее члена, а свобода его есть прилежное исполнение жизненного призвания "по правде и совести".
«Каждому человеку нужно быть в добре - и излучать добро» (без этой необходимой христианской «кольчуги» он - непредсказуемое и опасное суще-ство). Добросовестный труд - основа и оправдание жизни («праздный да не яст»), отсюда - резкое осуждение самовольства, пьянства. Для А. Ф. Турчани-нова истинная "домостроевщина" являлась эталоном справедливости, хозяйст¬венной строгости и практичности при разумном скопидомстве, то есть эконо¬мии и бережливости во всем.
Патерналистская система управления А.Ф. Турчанинова, кроме принци-пов «Домостроя», содержала в себе и элементы трудовой этики протес¬тантов (органично воспринятой Петром I в Голландии и Англии вместе с осно¬вами передовой промышленной технологии), и родственные черты морально -нравственных устоев русских старообрядцев Поморья и Сибири (с коими тесно общались Михаил Филиппович и его зять и воспреемник Алексей Федорович Турчаниновы).
В подтексте всех высказываний Петра I явственно звучала максима про-тестантизма «Кратчайший путь к Богу лежит через труд». В унисон с «немца-ми» русский царь апеллировал и к сильной (как первые Демидовы и Строгановы) личности, властно утверждая ее права на индивидуализм и своеволие в созида¬тельных действиях. Деловой успех - показатель избранности тех, кому дарова¬но свыше предопределение к спасению, что служило стимулом для их эффек¬тивного хозяйствования. Кроме трудолюбия, этика протестантов в качестве безусловной ценности утверждала честность в отношениях с партнерами, свя¬щенность и неприкосновенность собственности, инициативу и ответственность, бережливость и решительность в делах, что полностью отвечало взглядам А.Ф. Турчанинова.
Провозглашавшееся на его предприятиях высокое достоинство труда встречало поддержку среди мастерового и работного люда, вселяя надежду не только на "загробное спасение души", но и на возможность выдвинуться, бла-годаря своему усердию, на лучше оплачиваемое место, повысить свое благо-сос¬тояние в земной жизни. Успех в труде, достойно поощряемая прилежность и рвение на общефабричное благо становились лучшими воспитательными «ры¬чагами» в Сысерти и Полевском.
Аскетизм старообрядцев, их трудолюбие, предприимчивость и смыш-ленность в мирских делах, трезвость, крепкая семья, книгочейство, интеллекту¬альная пытливость, взаимоподдержка, солидарность капиталов - все это было достойно подражания, однако их «домашняя религия» была чужда А.Ф. Турча-нинову, не допускавшему деятельности сектантов в своих владениях, как его соседи Де¬мидовы. Посессионные и приписные работные заводов Турчанинова, в их лучшем, «прирученном» и цивилизованном составе, являлись, по сути, некими отдаленными предтечами работников японских корпораций с их «пожизненным наймом», когда в почти непримири¬мом противостоянии и трудном диалоге зарождалось партнерство между тру¬дом и капиталом их заинтересованность в общем деле.
Турчанинов, невзирая на множество житейских разочарований, не терял веры в добрую основу человеческой натуры, с христианской доброжелательно¬стью относился ко всякому стоящему работнику, сурово преследовал «огурни-ков», лентяев и рабов Бахуса (каковых в ту пору нельзя было, по-нынешнему,
«уволить», выгнать вон, и перевоспитание, держание в шорах косной, трудно¬управляемой посессионной «братии» было нелегким пожизненным крестом за-водосодержателя). Все это укрепляло авторитет «справедливого отца» в фаб¬ричной «семье», поддерживавшей его в трудные периоды.
Получив на льготных условиях изрядно убыточный для казны горноза-водческий «куст», он за несколько лет сделал его предприятия почти образцо-выми, руководствуясь суровыми кондициями Берг - коллегии и своим «ме-неджерским» чутьем, подкрепляемым мудрыми правилами «Домостроя». Успе¬ху способствовали также отменно и жестко налаженный заводской распорядок, «доточное» соблюдение технологии производства, строжайший и скрупулез¬ный учет всех его составляющих: рабочих рук и трудозатрат, шихты, руды, уг¬ля, чугуна, железа, лесных припасов. Неизменный хозяйский девиз: «Счет и мера - безгрешная вера».
Выдвигая на верховодные места даровитых, хорошо разбирающихся в тонкостях производства людей, охотно поощряя старательных, усердных мас-теровых и работных, он преследовал своевольников и бракоделов, требуя неза¬медлительного оглашения их фамилий .
«Нам бы оклад поболе да работы по-мене...» Эту разлагающую «установку», издавна бытующую среди косной части российского насёления, губящую на корню всякую живую инициативу, Турчанинов не терпел и стремился всеми путями изживать сию бедственную для государства червоточину. «Токмо окаянным пристало на шеромыжку проклажаться!» - гне¬вился он на любителей дармовых денег, грозя им Божьим судом и самыми су¬ровыми карами, делая их посмешищем перед усердными и совестливыми тру¬жениками.
Памятуя о своем чине титулярного советника «в ранге сухопутного ка-питана», он в минуты ночных бдений иногда уподоблял себя шкиперу с петровской эскадры, обязанному держать команду в полном повиновении, дабы убе¬речь судно от огня вражеских орудий, подводных скал и штормов.

На круги своя.

Вернуться к фабрикам удалось только в январе 1775 года. После душев-ной отрады рождественских праздников в кругу семьи однажды поутру он, провожаемый домочадцами, обосновался в своем привычном зимнем возке с медвежьей полостью, среди свертков и баулов. Тройка цугом запряженных свирепых "калмыков", с четырьмя застоявшимися косматыми жеребцами в по¬воду "для смены", рванула с места и полетела вдаль, сквозь завирюхи, пургу и метели.
В Горном правлении Екатеринбурга Турчанинова многозначительно, при всех заключил в свои объятия сам полковник Бибиков, ласково пожурив гостя за "долгое самоустранение от вверенных под его начало заводов". Алексей Фе¬дорович отшутился тем, что "никак, мол, не можно усидеть на двух креслах од¬ним разом". Тут же степенный делопроизводитель вручил ему отрезвляющую кипу приказных инструкций, включая наиважнейшую - копии указов Екатери¬ны II и Берг-коллегии с требованием подготовить подробную ведомость о на¬личии действующих фабрик, печей, молотов, с указанием количества рабочих и мастеровых "по штату" и сверх оного. Крутнув головой и наспех попрощав¬шись, он вышел к саням.
Издали, среди снегов, Гумешки обозначились разноцветьем холмов до-бытой "про запас" руды и пустой породы.
- Велик Бог, Лексей Федорович, наконец-то свиделись! - поспешил к возку уставщик горы Яков Шуман. - Год ведь сиротствовали, вкрай одичали, можно сказать, без догляду и заботливости кормильца нашего.
- Рад видеть тебя, Яков Гансович! - воскликнул, шустро вылезая из ки-битки, Турчанинов. - И нашто догляд мой, ежели вы тута без меня столь до¬бра наворотили. Это вся добыча?
- Никак нет, господин, почти столь же ее перевезено в Полевской, на рудной двор, к печам медеплавиленным, - ответствовал Шуман. - Вкупе с тою составит годовой запас, теперь тольки горны разогревай, засыпай руду, флюсы, а после красну медь в льялы выпущай. И железной руды к домне в достатке подвезено.
- Знатно, вот так знатно! - хлопнув себя ладонями по коленям, не сдержал восторга заводчик, поворачиваясь к ватаге подходивших к ним под-земщиков. - Здорово ль живете, мужики? Да у меня глаза врозь разнеслися, глядючи, сколь вы тута нарудокопили, сыны мои усердныя! И расплатиться с вами за труды такущия монет у меня не сыщется. Пожалейте, путника беднова, славныя старатели!
- Ладноть, барин, будя сиротствовать, - миролюбиво, светясь прияз¬нью, отвечали исхудавшие работные, с интересом разглядывая припозднивше¬гося заводчика. - Ты тольки выдели нам щас каку-нето долю из будущой день¬ги, семьи да себя подкормить, а то отощавши все тако, што аж пупы ко хребтам поприросли.
- Вижу сам и сочувствую бедам вашим, братва вы моя надежная да усердная! - отозвался хозяин. - B два-три дни сыщу денежну подмогу, вот вам крест! И роздыху даю всем полторы седмицы.
К пустовавшим молотовым фабрикам в Северском, взбодренные слуха-ми о приезде барина, подтянулись понурые от нужды кричные мастеровые, ра¬дуясь предстоящей встрече.
- Хужей не быват, Ляксей Федорыч, долгова томленья от бездействия, -наперебой жаловались они Турчанинову. - Руки во сне, веришь, с ломотою в костях сами собою так и ходют, и ходют, и нащупать словно штой-то норовят, ажио женки пужаютца, а нам не до баб вовсе стало. Пальцы, слышь, днями как змейки все шевелятца, не остановить, по работе, знамо, соскучившись. Когда к делу-то приставишь нас, барин? Сделай таку милость, приблизь тот срок.
- Вот домны задуем, братцы, чугун пойдет, занятья вам привалит – хоть отбавляй, - пообещал Турчанинов.- А покедова провианту да деньжат малость предоставлю, на поддержку портков и духа веселья в семьях.
- Бог тебя благослови, Ляксей Федорыч, за тороватую заботу об нас! -
хором загомонили мастеровые. - Конец смуте, будь прокляты ееные зачинщики. Тако докучливо, маятно с волею-то без хлебушка да заработков, хучь вол¬
ком вой али в петлю... Нашто были нам те посулы Пугача - пустозвона и смер-тоубийцы? Строгости твои и заслоны круговыя избавили народ от домога-тельств злодеевых, все живы осталися, окромя сысерских бойцов. И фабрики, домны целехоньки, по другим-то заводам, сказывают, много «козлов» понаса-живали бунтовщики, урону-то скольки на починку печей.
- Погромную тучу Бог отвел, и ведро принес! - подытожил разноголоси-цу Турчанинов. - Теперя, мастеровцы мои милыя, в трудах повседневных, для
коих все мы Господом созданы, душевно оживем и распрямимся, как ране было. Да баб своих, глядите, ласкою не обходите, нето беду накличете - xyже Пугачевой.
- Энто ужо само собой, доброй барин, не упустим правов своих, - хохот¬
нули повеселевшие молотовые умельцы, всем гамузом провожая заводосодер-
жателя к саням.
Настороженным затишьем встретил его «Рым» - так в округе (вослед по-говорке «Все дороги ведут в Рим») нарекли «столицу» горнозаводского куста - Сысерть. Пережив суровые испытания в дни осады, ожесточенные приступы  и бомбардировки селения пугачевцами, хитромудрые «рымляне» сурками от-сиживались в своих избах с крытыми дворами, сторожко поглядывая через во¬локовые и мутные слюдяные оконца на улицу.
Мало кто заприметил въехавшую через Красные ворота и вихрем про-мчавшуюся к пруду тройку взмыленных «калмыков», с Турчаниновым и Ши-ряевым в повозке. К ним навстречу радостно устремились сторож особняка с дробовиком на плече и лохматый пес, усиленно крутивший хвостом.
- Што, Матвеюшко, целы ль хоромы? - осведомился хозяин, цепким
взглядом окидывая листы железа, укрывавшие стены дворца, смахивавшего на
огромный кованый сундук.
- Бог миловал, Ляксей Федорыч, - доложил охранник. – После прошло-годнего обстрела нияких угроз не бывало. Глаз не спущаем с нево, вас ожидаючи.
Тут же кликнули четырех расторопных молодцов из доменного двора, и те без заминки сняли грохочущую «броню», помятую во многих местах ядрами при обстреле с горы. На фасадной стороне обнаружилось несколько треснув¬ших и осыпавшихся стекол из венецианских окон. Не повезло бельведеру и трем печным трубам, явно служивших мишенями для белбородовских пушка¬рей. Дыры от крупной картечи были в каретном сарае, в стенах зимнего сада и оранжерей. Пострадали от ядер ближние избы. Повреждения на заводском дво¬ре оказались незначительны. Турчанинов порадовался отремонтированным медным печам и домне, внушительным запасам руды на дворе.
- Оправимся ужо от сих отпечатков лиха, а там и за труды примемся, - изрек довольный осмотром хозяин. - Наряди-ка, Иван, артель плотников да слесарей, пущай все изъяны в дому устранят. На днях супруга с детьми пожа-луют из Соликамской, штоб все в порядке было.
- А вы, господа уставщики - правители, готовьтесь к задутью домны и
разогреву медных печек, - обратился он к группе старших мастеров и наставников, стоявших поодаль с непокрытыми головами. - Проклажатца неколи, надоть нам годовое упущенье, простой в заводском действии поправлять и навер¬стывать, благо што руды, плавней предовольно, и уголь подвезен.
- Дак, Ляксей Федорыч, энто самое, подмастерьев недостает, - заметил
уставщик Сабуров, - бунтовщики в полон увели многих. Да и мастеров недочет.
И рад бы в рай, да...
- Починайте с теми, кто в наличии, - пресек сомнения хозяин. - А
мы с Ширяевым подыщем вам недостающих рукомесловцев. С Богом, радете-ли вы мои!
И задымили печи; засновали туда - сюда засыпщики, заправляя их чрева рудой, флюсом, углем; из раскалившихся горнов через положенный срок уст-ремлялись огненными ручьями в изложницы чугун, красная медь. Шумевшая по ларевым спускам застоялая сила запруды вращала водяные колеса, приво-дившие в движение замысловатые механизмы. Застучали, забухали кричные, обжимные и прочие разновеликие молоты. И вот уж из ворот завода-крепости потянулись тяжкогрузные телеги со "штыками", "свинками", слитками, бруса-ми, полосами металла к пристаням, откуда весь он поплывет в барках по всей Руси великой...
"Толстогубой, курносой, лупоглазой, с лысым лбом, телом кряжист... Отличался необыкновенной живостью ума и языка..." Уж это точно, барин наш ково хошь заговорит и на свою сторону перетянет. И смелости с дерзостью ему не занимать стать. Или вот еще строка приметная: "Грубоватое лицо, оза¬рившись вдохновением, выглядит прекрасным". Ну вылитой Сократ - наш Ляксей Федорович, не гляди што с копотнымя заводами да с грубиянским мужичьем работным возжаетца. А пошли-ка ево, к примеру, в те ж Афины, на место лобастово любомудра тово, не подкачал бы в диспутах ни с кем из оных древ-негрецких умников...
- Ты што тамо, Захарушко, шепочешь, каку таку книжицу усердно мусо-лишь? - вспугнул канцеляриста нежданно вошедший Турчанинов. -Да не прячь ее, не отыму твою забаву.
- Про Платона-философа в библиотеке нашей взял прочесть, любопытст-ва ради, - оправдывался Бунков. - Сократа, дружка свово, он туто - ка за¬нятно описует, на вас, барин, партрет сей больно смахиват...
- Чей, Сократа? - зашелся захлебывающимся смехом Турчанинов? - Ну,
брат, и сказанул! Где - ко с нашим фабришным рылом да в калашной ряд пе-реться. Помнишь, небось, француза, у нас в 1761 году гостил, батистовым Ша-потрошем ево за глаза называли? Вот он, академик, астроном, за философа Со¬крата вполне бы сошел; и похож зело. А ты меня, продымленново промысловца, туда ж верстаешь…
- Однако пора нам с тобою важнецким делом заняться, - расстегнув от
жары шитую узорами рубаху и подвинув к себе жбан с квасом, посерьезнел за¬водчик. - Вчерась в Екатеринбурге строжайше приказали представить отчет для
Берг-коллегии. Наличность орудий заводского действия, работных, мастеровых
и приписных - все доточно надоть расписать начальству в особой ведомости.
Турчанинов, вооружившись очками, придвинул к себе ворох черновых бумаг, исчерканных цифирью и малопонятной своей «зигзагописью». Взял в руки и принялся читать вслух копию указа Екатерины II, повелевающего Глав-ному заводов правлению немедленно прислать в Берг-коллегию ведомость о наличии «при всех казенных и партикулярных заводах, росписав о каждом по-рознь и поименно, домен, молотов и всякого рода принадлежащих механизмов, сколько заводов, фабрик в самом действии, сколько по штатам на каждом заво¬де потребно мастеровых, каких именно, естли оные налицо, какие приписные или купленные, сколько при каждом заводе противу чего недостает мастеровых и крестьян, или сколько вызлишестве, дабы получа оную, можно было о том доставить Правительствующему Сенату надлежащее сведение...» (ГАСО, ф. 65, оп.1, ед.хр. 7, л. 1-2).
- Вишь, Захар Иваныч, потребно правительству доточно ведать, што
уцелело по заводам после потасовки с бунтовщиками, - отвлекся на минуту от
указа Турчанинов. - Гpoзят прислать из Петербургу курьера «для выяснения
нащет тех, кто в промедлении присылки означенных ведомостей виновным
окажется... для положения штрафа». Так што не станем мы дразнить начальст-венных гусей, бери-ка бумагу гербову да перо хорошей очинки.
«Отчет титулярного советника Алексея Турчанинова, - каллиграфиче-ским почерком выводил Бунков под диктовку хозяина, - о наличии при заводах ево людей. По Сысерскому заводу против штату недостает 102 работников, в Полевском заводе излишне 11 работников, в Северском 5 работников недоста¬ет. Всево же к заводам... приписано государственных крестьян, коих по по¬следней ревизии состоит 5331 душ... И ныне действующим двум домнам и одиннадцати медиплавиленным печам и четырнадцати молотам надлежит быть (по «штату» В.Н.Татищева от 1737 года, с подробным расписанием работ по цехам (фабрика, дело), количеством людей, общих затрат, подсчетом внутрен¬ней себестоимости продукции, прибыли и т.д. Из книги Б.Б.Кафенгауза «Исто¬рия хозяйства Демидовых ...», стр. 337-338) 4680 работников; всево излишно 651 работников. При речьке Кунгурке пилных мелниц о двух станах - 1, здесь недостает мастеров - l, работников - 1; при кузничном ручном деле недостает 2 работника и 2 подмастера; при строении судов недостает 1 мастера и 2 работ¬ника» (ГАСО, ф.65. оп.1, ед. хр.7, л. 3-5).
- Эх, нам бы, Захарий, энтих - то «излишних» 651 землепашцев да пере-иначить в опытных по завоцкой части искусников, сведущих в ремеслах, -вздохнул мечтательно Алексей Федорович. - Тады б мы ниякой жали - забо-тушки не ведали. Фабрики - то наши целехоньки стоят после заварухи разбой-ной, окромя кирпишной мастерской, подчищены, подремонтированы, знай тольки чугун, железо да медь производи. А то вона в Сысерти разбойныя тати повыбили работных, мастеровых, по храбрости лезших на рожон, коих не заме¬нишь ныне шестью сотнями оных «излишников». Новых же рукоискусных на-доть еще повыискать, научить, выпестовать. Накажу-ка я Ивану Швареву, пу¬щай с мастерами учеников охочих и башковитых повсеместно набирают, да по-боле числом; за доброе их наставничество вдвое доплату к жалованью положу.
Восстание Пугачева пагубно отразилось на горнозаводской промышлен-ности края. Как пишет Б.Б. Кафенгауз в указанном труде (стр. 397), в разгар мя¬тежа Демидовы вместе с другими заводчиками просили о временном снятии с них десятины, казенных поставок железа, якорей и военных припасов. В ответ из Берг - коллегии вышел указ о сведении воедино всех убытков, понесенных заводами в ходе «замешательства», от дезорганизации управления и остановок производства, для донесения правительству.
В итоге, кроме компенсации потерь, в 1775 году заводчикам был открыт кредит для стабилизации и расширения производства.
Одновременно со льготами государство «затягивало гайки» ослабнувше¬го на время жестокого контроля за горнозаводской промышленностью, проводимого по давнему уставу Петра I Берг-коллегией с ее «мощью и властью»
единоправного судьи над важнейшей отраслью хозяйства. Распоряжения Кол-легии, претворяемые на Урале, в Казанской и Оренбургской губерниях через
Главное горное правление в Екатеринбурге, воспринимались казенными и пар-тикулярными заводами «с почтением и трепетом» и беспрекословно исполня-лись. Приведем три документа, иллюстрирующих этот всесторонний и недре-манный надзор государства за предприятиями А.Ф. Турчанинова в те тревож-ные, переломные годы.
«Покорнейшим репортом» от 5 февраля 1773 года в горную канцелярию co-общается, что «минувшего генваря на 27 число в сысерской верхней молотовой фабрике, на нижнем горну, вдруг остановился один железоковательной молот». Случилось сие чрезвычайное происшествие «из-за маловодности в пруду: всево 2 аршина 131/2 вершков на ларевом пороге состояло». Когда прибудет вода и молот заработает, услужливо сообщается в донесении, за подписью приказчика Ивана Шварева и «правого» (законного) подканцеляриста Ивана Бункова, в канцелярию будет срочно доложено «особливым репортом» (ГАСО, Ф.65, оп. 1, ед. хр. 3, л. 1 - 4).
Несанкционированный высшими властями сброс воды из заводской за-пруды в те времена воспринимался почти как государственное преступление. В августе 1776 года «сбежало озеро» и у такого старательного и законопослушно¬го владетеля, как А.Ф. Турчанинов. Возможно, по вине подкупленной клевре¬тами Строгановых или Демидовых плотинной охраны, в одну из ночей были подняты затворы и обезводел пруд в Полевском, отчего замерли механизмы де¬вяти медеплавильных печей и домны. Возникла угроза нехватки меди для «тис¬нения» денег, о чем, вероятно, была уведомлена и Екатерина II.
На собрании Берг-коллегии в Санкт-Петербурге 5 октября оглашаются тревожный рапорт из Екатеринбургской монетной экспедиции, промемория (предупреждение) Московской монетной экспедиции, а также поданное А.Ф. Турчаниновым «челобитье» - c объяснениями случившегося. После тщатель-но-го рассмотрения всех обстоятельств оного события последовало распоряжение: в канцелярию правления заводов и Екатеринбургскую монетную экспедицию «послать указы, коими предписать, чтоб по всем Турчанинова претензиям для должного разби¬рательства от живших в его, Турчанинова, заводах по Чусовой реке околных (окрестных) людей ... отобрать обстоятельные во всем сведения, дабы в реше¬нии Коллегии онаго никаковых недостатков не было».
С гулом и грохотом прокатившийся вниз по реке вал скопившейся в пруду воды, невзирая на ночное время, был отмечен и подтвержден многими свидетелями. Сам заводчик в ту ночь находился за 30 верст в Сысерти, управи¬тель Полевского - Петр Вестов спросонья потерянно разводил руками. Требо¬валось «доточное» расследование обстоятельств происшествия.
Указ из Петербурга, подписанный самим вице-президентом Берг - кол-легии, родственником Петра I и видным литератором той поры Семеном На-рышкиным, заканчивается порицанием в адрес канцелярии ГЗП, которая «оты¬скала б все надлежащие сведения, почему сие учинено, а притом... чтоб она впредь о касающихся домен делах положения своего не нарушала» (ГАСО, ф.65. ед. хр. 7, л. 19).
Регулярным проверкам и апробациям со стороны Берг-коллегии, ее вы-сококлассных пробиреров подвергалась сама «кухня», процесс производства чугуна, меди на горнометаллургических предприятиях, со скрупулезным иссле¬дованием всех ингредиентов загрузки печей, соблюдения режима плавки, кон¬систенции и доброты, качества готового продукта. Соответственно этому уров¬ню действовали и «заводские ОТК» на местах. Заветы В.И. Геннина и В.Н.Татищева о поддержании высокой марки уральского металла соблюдались неукоснительно.
«Из сысерской его высокородия (титул бригадного командира в чине 5 класса!), высокопочтенного господина советника Алексея Федоровича Турча-нинова заводской канторы находящемуся в Санкт-Петербурге при доме его вы¬сокородия поверенному Ивану Рукавишникову, - гласит донесение от 27 июня 1776 года приказчика Тихона Нижнева. - В силе насланного из горной канцелярии в здешную кантору указа и прописанного во оном Государственной Берг Колегии указу посылается при сем к вам для подачи во оную Колегию конверт и притом в двух закупоренных ящиках употребляющегося в плавку меди в смеси с рудами при здешнем сысерском и полевском заводах песку флюсного; в пер¬вом, небольшом, полевскаго 20 фунтов, во втором, двойном, здешняго сысер-скаго один пуд, а всего один пуд 20 фунтов; и для того по получению предпи¬сания конверт и флюсы немедленно в реченную Берг Колегию вам представить, потом здешную кантору уведомить» (ГАСО, ф.65, оп. 1, ед. хр.7, л. 14).
- Ай да и ребятушки вы мои, басеньки медвежатушки! - нараспев ворко-вал раскрасневшийся от летнего тепла, довольнехонький барин, похажи¬вая с пританцовкою вокруг грязно-коричневой рудной глыбы, только что с шу¬мом и треском вытащенной из развороченной шахты, с 18-саженной глубины, шес-терней битюговых лошадей при помощи четырех копровых канатов, про-пущенных через блоки с каточками, когда Турчанинов, стремясь ускорить со-бытия, сам готов был влезть в упряжь, понукивая и подбадривая взмыленных, упарившихся людей и животных. - Хвала глазынькам вашим яснозорным да рученькам ухватистым, што спроворились обрести и добыть таку агромадину медянку. И благодать же тому, у ково в сподручниках таковския расторопныя мужички, никаки напасти-тяготы тому - ка не страшны будут - вовеки!
- Эка страсть-то выперлась из недров земных! - передохнув, пока распрягали коней, с новым задором продолжал он. - Свет, чаю, не видывал еще вкупе такущу гору медной зелени. Вот так славно, вот так знатно, на весь Камень, на всю Сибирию фарт выпал! Ась? Я чаю, государыня - матушка Ека-терин Алексеевна зело подивуется да похвалит наши Гумешки. Ить надо ж та-кому случиться! Вослед за 25-пудовою «головою», годом назад высаженной из энтой же дудки, эку невидаль случай послал. Воистину не оскудевают Божьи милости к нам!
- Уж так-то гневилось начальство в 71 году на меня: экой жила, мол, Турчанинов, пуда малакиду для Зимнева двора у ево не допросишься, - говорил он складно, без перерыву, будто «пел» в упоении, как глухарь на токовище, за¬вораживая своей речью слушателей. - А тута - нате вам, преизобилье подошло: к прежним 25 пудам сия махинища присовокупилась. Теперя на все про все камню узорнова достанет, все дворцы царския медной зеленью нашей можно изукрасить. И сызнова - ваше деянье славное, сыны мои верныя, труженики усердныя, рудознатцы преискусныя! Тако и доложу государыне, мол, нетути моея вины в обретении онова каменнова слонища, то работничков моих вся за¬слуга, мол, таки-то волхвы - кудесники естя у меня по части сыскания сокро¬вищ в рудных скрынях. Верно гуторю, ребята?
Вся гумешевская лихая, замурзанная и перепачканная глиной артель, подземная и верховая, грудилась вокруг шумнодышащим, неупорядливым гур¬том, с полуоткрытыми ртами внимая сладкопевному златоусту, своему барину, всегда проницательному, презабавнейшему говоруну, искусному, как заезжий гусляр, в извлечении сокровенных звуков из душевных тончайших струн их, дико-неприбранных в роевом своем бытии, по-детски отзывчивых на ласку. Складная, цветистая народная беседа хозяина звучала для них почти что музы¬кой поднебесной, близкою к нежному гульканью матери у зыбки с младенцем или любовному лепету юной женки в медовый месяц.
Не видя и не различая себя со стороны, в живописно-грязной рванине и невообразимой обутке, они светлели лицами, впитывая щедрую, бодрящую по¬хвалу в свой адрес, столь редкую «приправу» в их серых буднях с надсадными трудами и семейными неразгребаемыми заботами.
И еще те нежащие, щекочущие слух слова были для них неким редким и необходимейшим снадобьем, врачующим едва зарубцевавшиеся и заросшие ссадины, ушибы, переломы, иные увечья, коими наделила их (и кои сулила еще многим впереди) сия гиблая «плешь», презлокозненная гора Гуменная, шиш безверхий посреди болота, день и ночь глухо и угрозливо устрашавшая их сво¬ей кромешной утробой, пощелкивая малонадежными рудничными стойками из крепкой сосны. И вот из той преисподней с топлой грязищей, затхлым возду¬хом и летучей медной отравою, из гиблых недр ее, из расщелины известняка выволокли они гуртом, надрывая пупы себе и измотанным конягам, невидаль преогромную чуждой, гиблой для человечьего нутра медянки, пред коей чуть ли не козлом скачет сейчас их вожеватый, хитро и ловко обходительный Тур-чанин, барин, голован, дока горнозаводчества, наделенный редким даром за¬глядывать в их души, поселяться и хозяйничать там, словно баба у расходив¬шейся печи с кипящими и скворчащими чугунами, сковородами, гремя и пере¬бирая ухватами во время жарки - парки пред большим праздником.
Впереди всех, вытолкнутые толпой, переминались с ноги на ногу те, кто впрямую был обременен камнем - волотом, в предчувствии награды от добро-сердно настроенного, беседливого барина. В решительные минуты их Лексей Федорыч не отступал от правды - справедливости, о чем ведало и чего с нетер¬пением ожидало сейчас все рудокопское скопище, даже те, кому в сей раз не светило и полушки. За эти праведные деяния они чувствовали к нему давнее свое расположение, почитали и даже любили втайне своего баринушку  - стapa-теля, без остатку распинающегося на трудном заводском своем поприще, с та¬ким уросливым, козлонравным и продувным, как все они, работным людом впридачу. И когда он умер, очужелый уже для них, в далеком своем "Питербур-хе", в память об этой давней своей к нему приязни, они со скупо - угрюмой по-луохоткой «сбросились» своими скудными пятакамиУгривенными ему на знатный памятник в Лавре.
- Слышь - ко, Петр Петрович, - обратился Турчанинов к Вестову, духом почуяв, по строго - взыскующим глазищам, устремленным на него со всех сто¬рон, что каждое слово его теперь будет особо, по высшей мерке оценено толпой и непременно отразится впоследствии на отношении к заводской работе каждо¬го из этих «судий». - Ты, брат, тово...закажи перво-наперво благодарственной молебен севодни на повечерие попу нашево северсково храма во имя Пресвя-тыя Троицы - за безмерныя милости небес к нам, многогрешным негодникам.
Общий выдох толпы свидетельствовал, что оное решение барина вполне ответствовало ее сокровенным ожиданиям. Сдержанно перешептываясь, пере-полняемые совестно - праведным жаром, все ждали второго, вконец ублаготво¬ряющего всех приказа.
- А теперича, Вестов, достань свою карманну книжицу и запиши туда фамильи тех, хто первым обнаружил сию горушку медной зелени, для достой-ного награжденья оных, - легко, с открытой, озорной усмешкой скомандовал заводчик, обернувшись не к управителю, а к толпе своих всеумеющих и всепо-нятливых трудяг. - Выходи, ребяты, кто взаправду отличился в оном преусерднейшем деянии!
Ватага «передовщиков», молодецки расправив плечи, гурьбой двинулась к управителю, но тот, охладив их победный азарт, принялся придирчиво пере¬спрашивать и уточнять сведения о небывалой находке у других, тоже ждущих оценки своего усердия.
- Так кто первым - то открыл - распознал сию «голову» медянки? -
вдругорядь начал, как бы впервой, допрос свой Вестов. - Семен Глазырин, гу¬
торите?
- Ен, ен самый, каму жа ищо, таковой-то востроглазой да приметливой
- страсть! Он ведь и летошной штуф ранее всех узырил, аи запамятовал, на-чальник? Барин ищо рупь серебром ему отвалил. Нашенской Семен парняга, завзятой хват!
К Вестову подскочил, едва не боднув «горного порутчика», лобастый, верткий и улыбчивый малый в грязной, когда-то красной рубахе и обмазан-ных разноцветьем глины, пузырящихся на коленях портках. Задористо звонко шмыгнув невысморканной соплей, он нахально, через руку, заглянул в его ма-лую книжицу, словно проверяя правильность записей, хотя из грамоты освоил всего лишь «крестик».
- Я для пробы энту дурищу ищо каелкой поклевал, для испытки, - загу-дел от в ухо сердитому Вестову, - штоб нутро ееное увидать, не обманка ли, ча¬сом. Фонарем посветил - медянка, едрена вошь, разводы таки баски, бутто хвост у нашево петуха! Сколь пожалуешь мне за старательство тое, Лексей Фе-дорыч?
- Думаю почестить твое усердье, Семенко, аж в три рубли, стоит тово, - расщедрился заводчик. - Смотри тольки не промотай в кабаке, како рубль се-ребром прошлым летом, полученный за четвертаковый штуф. Узнаю - штра-фом вычту оную сумму с заработков твоих. Да ты, Вестов, отдай лучше наград¬ные ево женке Матрене, пущай одегу каку мальцам и себе справит. Да и самому ирою нашему не мешало бы зад портками новымя прикрыть.
Дружный хохот прокатился вокруг, подгоняя понуро побредшего к сво-им рудокопам Глазырина.
- Эй, Семка, севодни в чести, а завтре - свиней пасти! - по-варнацки проблеял и пронзительно засвистал вдогонку коногон Ивашка Старостин - ма-лой. - Не унывай, брат, я за свои тебе чарку хмельнова поднесу.
Воцарилась тишина: всем хотелось узнать, что другим от щедрот своих выделит хозяин. Выдачи прочим способникам дивной находки были куда скромнее. По целковику получили надзиратели и прочие рудокопы, проявив-шие усердие при выемке глыбы из известняковой расщелины и зачаливании ее для подъему наверх. Полтинами довольствовались стволовые, коногоны, ве-совщики.
- А мне-ка, начальник, чем руку позолотишь? - выступил вдруг напос-ледок, после всех награждений, подмигивая и гримасничая, Козма Простоки-шин, по прозвищу Сверло, неисправимый зубоскал, охальник и лытун, с веч-ным прищуром в левом, подбитом в детстве глазу, переведенный за шабашни-чанье из рудокопов "на подхват" к стволовым. - Ить я тожа усердствовал при добыче сокровища (взрыв смеха сопроводил его кривлянье и ерничанье): нукал, тпрукал, подстегивал ленивцев, лошадушкам хвосты крутил, штоб шибчей тя¬нули груз. Самой Владычице Медногорья вместе с чудью ееной подземной хвалебныя вирши слагал и пел... Да без меня б, Турчанин, все тута ни ухом, ни рылом...
- Энто ты, Сверло, так подмогал, яко муха навозная на хвосту у работнова вола последы смаковала, - пресек болтобреха посуровевший Алексей Федорович. - А потом та цокотуха на весь свет зудела: «И мы с быком пахали!» Гляди у меня, Козма, ежели и на новом месте в бездельстве да горлопанстве будешь проклажатся, дам тебе последне спытанье - на ломку угольных куч без смены назначу, а не то - в рекрута сдам. Недосуг мне боле с тобой возжатся.
- Да и где ему, кривому-то, во солдатех быть? - сострил кто-то из ва¬таги. - Стрелит, мотри, не туды, и вся баталия насмарку.
- В инвалидну команду определят, - успокоил пересмешников заво¬дчик. - У меня тамо полковник в приятелях, подыщет Козме место по ево брех-ливому талану.
Простокишин сник, посмурнел и растворился в толпе, словно неудачно пущенный голыш - "блин" под гладью пруда. Лица работных помрачнели: ка-ждый представил себя солдатом или ломщиком тех воньких, угарных, жаром пышущих куч древесного угля, после возни с коими и голова, и все тело болят и разламываются хуже, чем после тяжко-отравной работы на очистке горнов доменных печей. Нет, уж лучше угождать Лексей Федорычу, рассуждали про себя умудренные жизнью горняки, зазря он редко ково наказует, только ежели не разобравшись да под горячую руку.
После доношения Турачанинова в Экспедицию ломки камней о находке штуфа - громады из Екатеринбурга был прислан шихтмейстер Борис Шелехов с отделением солдат Монетной роты - для взятья под стражу дивной редкости. Горный чиновник с придирчивым недоверием следил за обработкой штуфа, снятием с него лишней «шубы» из пустого камня. Гумешевскому уставщику Поликарпу Маркову пришлось терпеливо доказывать шихтмейстеру крайнюю надобность таковой очистки малахитовой «головы». В итоге «раздевания» глы¬ба массой 135 пудов «усохла» в почти прямоугольное «ядро» медянки без ма¬лого в 95 пудов, расписанное природой дивными преузорчатыми разводами, «глазами», «перьями» по граням цвета морской волны и «бархатной» зелени...
Дождавшись санного пути, бережно уложили на широкие, железом кре-пленные розвальни, укутали мешковиной и соломой, обвязали груз, ставший отныне казенным, государственным сокровищем, и тройка мохноногих битю-гов, едва стронув сани с места, повлекла вдаль чудо-штуф, щедрый дар усерд-ным рудокопам от Владычицы Медногорья, в горную столицу Урала. Оттуда его под охраной драгун отправили в Санкт - Петербург - как сувенир царице.
«Боже, шепни на ушко государыне Екатерин Алексеевне, штоб пожало-вала меня потомственным дворянством, - грезил неотступной своей мечтой Алексей Федорович, без шапки провожая молящим взором тяжелые розвальни, растворяющиеся в снежной мгле. - Неужто сей монумент редкостнова малахи¬ту, вкупе с несметными пудами меди, чугуна, железа от сысерских, полевских и северской фабрик, избавленных мною от Пугачева разоренья, не устранят по¬следних сомнений твоих, владычица всероссийская, в заслугах моих быть урав¬ненным в правах с высокомерно-напыщенными, яко павлины, Демидовыми, Строгановыми, Яковлевым? Цари даровали им дворянство, чины - заводчи-кам, вылезшим, как и я, из простолюдинства. Аль не раб я твой верный, не та¬кой же, как они, слуга Отечеству?»
Безмолвствовало завьюженное пространство, холодившее его лысую го-лову, только что без следа поглотившее возы с лошадьми и солдатами. И толь¬ко печальный благовест малого колокола на храме Пресвятыя Троицы, призы¬вая к службе, напоминал смиренную истину: у Бога милости к достойным мно¬го.
В сладкой дреме дома душа его пушинкою парила среди цветущего сада. Несказанно благоухал воздух дивного вертограда, нежно щебеча и посвисты-вая, порхали вокруг пестроперые райские птахи, плавно летали сказочные древнерусские сирины и алконосты с женскими головками, яркие жар-птицы. Восторг, как в детстве, пробудило созерцание рощ Эдема; удивляло спящего полное безлюдье в приюте праведников и нелепость присутствия здесь много-грешной его души.
Мелодичный посвист сменился вдруг оглашенным писком и гвалтом, на манер воробьиной свары в дорожной пыли. Дивный сад померк и растворился вместе с обрывками сна. Из гостиной доносились громкие детские голоса, и Алексей Федорыч навострил слух.
- Саша, ну Сашка же! - разобрал он капризный и настырный голос стар-шей дочери Катеньки. - Дай мне эту штуку подержать, не съем ведь, вер¬ну тот-час. Фи, какой противный!
Отдыхавший у себя в кабинете Турчанинов наконец сообразил, что про-симая девочкой «штука» была крошечная шпага шестилетнего унтер-офицера, украшенная серебряным темляком, шнуром с кистью на ее рукояти, для наде-вания на руку (особым знаком офицерского достоинства подпрапорщика лейб-гвардии Преображенского полка Александра Турчанинова). По затихшим голо¬сам и неожиданно бурному взрыву смеха и визгу стало понятно, что дети по¬ладили меж собою, и юный вояка вновь стал простым домашним мальчонкой, пустившимся играть в прятки сразу с пятью своими сестрицами: Катей, Наталь¬ей, Надей, Аней и крошечной Елизаветой.
Приехал сын из столицы на побывку таково-то удачно, в самый канун праздника Преображения Господня, яблочного Спаса, и теперь везде по дому обнаруживаются надкушенные и брошенные детьми плоды тепличные и садо-вая кислятина. Он и жена не нарадовались, передавая из рук в руки сопевшего от напускной важности служилого малолетка в ладно сшитом гвардейском мундирчике, пока наконец не растормошили его и он не стал снова Сашенькой, ребенком, соскучившимся по родительской ласке и визгливой ораве бойких се¬стричек.
- Боже, как отрадно сознавать себя счастливым отцом! - он потянулся на диване в полном довольстве собой, семейными и заводскими делами. - И чувствую себя оттого в силах, крепким духом, кажутся по плечу любые намеренья и передряги. Тьфу, тьфу, не сглазить бы себя самодовольством!
В ежедневных молитвах он благодарил Создателя за посланную воз-можность без мешкотни восстановить производство металлов на уровне, дер-жавшемся до смуты. К началу сего августа меди выплавлено без малого 15 ты-сяч пудов, подсчитывал он в уме, выделка железа достигла 45 тысяч пудов -ввиду избытка чугуна. Руды, флюса, угля вдоволь - разлюли тебе малина! Но какова цена всех оных припасов без достодолжного распорядка на фабриках и налаженного взаимопроворства между ремеслоискусным мастеровым и работ¬ным людом?
Сметливого заводского управителя Турчанинов уподоблял даровитому настройщику струн в клавикордах, после деликатных трудов коего инструмент звучал чисто, в гармонически стройном ладу. Мастеровой и работный народ, обдуманно и расчетливо расставленный им возле снастей и механизмов, каж-дый в соответствии со своими способностями, сноровкой, опытом и природным нравом, вместе, сообща тоже составлял «благозвучный аккорд» некоего архисложного и премудрого музыкального "органа" под названием "исправно, с прибытком действующая фабрика".
Провидение щедро наделило его талантом такового «настройщика», что и стало основой турчаниновских горнозаводских успехов, на зависть скудно-душным и жадным ловцам «скорых богатств». Разброду в работе на своих фаб¬риках он не допускал, при первых сбоях становился сам не свой: терял сон, за¬бывал о личных потребностях, вместе с уставщиками, старшими мастерами не уходил домой, пока не добивался нужного порядка и лада, как лучший часов¬щик в своем хронометре. Самолично и дотошно, на каждой печи и у горнов, в молотовых, презирая копоть, грязь, деготь, совал свой утиный нос, пока не убеждался, что все пошло как надо и что на каждом ключевом участке остается хозяйский «второй глаз», уставщик или смотритель, на коего можно положиться, как на самого себя. Поощрив рабочих деньгами, уходил спать.
Вспоминалась ему разладица и неразбериха на уральских заводах графа П.И Шувалова, арендованных или заново построенных, где всего было пред-вольно: и руды с плавнями, и угля, да к тому же и крестьян приписных почти без счета. Недоставало сущей малости: сметливого управленца-распорядителя, знающего толк в использовании всего этого добра для запуска в дело, к вящей пользе и прибытку в карманы царскому любимцу. Серым волком рыскал граф по заводам в поисках отменного распорядителя, пока не вызнал стороной о фабриках А.Ф. Турчанинова в Соли Камской, известных превосходно проду-манным распорядком производства меди и художественной посуды, при нали¬чии особо искусных мастеровых и работных кадров.
Пристал всесильный граф к Турчанинову, как банный лист, злым кор-шуном навис, проходу не давал, пока не склонил соликамца бывать с инспек-торскими наездами на своих заводах для наведения там порядка «по своей ме-тоде». Склонить-то склонил, да Турчанинов из оной «побочной» службы у вельможи для себя великую выгоду сумел извлечь, став личным дворянином, а потом и владетелем Полевских заводов. Правда, пришлось ему в той игре «по-крупному» с царедворцем не только опытом зоркого распорядителя делиться, но и лучших своих плавильщиков, молотовых, скрепя сердце, посылать на за¬воды графа «для наставленья недоучек». Вернуть их назад было почти несбы¬точным делом, разве иногда по хворости мастера...
«За приключившейся телесной болезнью 14 августа 1759 года в канце-лярию Главного заводов правления явился из Авзяно - Петровского заводу (принадлежавшего генерал - фельдцейхмейстеру, графу и кавалеру П.И. Шува-лову) молотовой мастер Никон Забалуев. Канцелярия определила отослать на-зад в Сысерть и по прибытии отдать его в партикулярное содержание титу-ляр¬ному советнику А.Ф. Турчанинову в прежний список с прочими отданны-ми» (ГАСО, ф.65, оп.1, ед.хр.2, л.216).
- Кликали меня, барин? - просунулся в дверь Гаврила.
- Скажи тамо, чтоб готовили клажу для щегольской кареты, - нашел¬ся с ответом Алексей Федорович, не звавший слугу. - Послезавтра в Челябу с сы-ном отправимся. Шихтмейстер Грубер да купец Морокин заодно поедут.
- А Морокина кака морока туда же гонит? - сморозил дерзкую воль¬ность камердинер.
- На то он и купец, - отрезал Турчанинов. - В Челябе по осени това¬ров пропасть. Зерна, фруктов, кож накупит, продаст в Сибири с прибытком.
Гаврила дико взглянул на барина и пропал за дверью, словно его за ши-ворот кто выдернул. А Турчанинова разбирал смех. Только что нежился на ди¬ване в приподнятом настроении, подсчитывал ожидаемые годовые выхода чугуна, железа, меди, вспоминал веселые времена своей «летучей» инспекторской службы, когда «ставил на ноги» заводы. Шуваловых. И вдруг в сердце заколо¬ло, резь ноющая подступила, как от давней грызи: завистливо-злобные подкопы Строгановых под него, осмотры земель, дознания, поверки владельческих грамот продолжались. Уже будто не ложку, а добрый ковш дегтю выплеснули в его сторону - c умыслом испоганить бочку его меда, собранного самоотверженным пчелиным трудом за 15 лет.
«Прекрасное состояние заводов и быстрое развитие их производитель-ности послужило к тому, что прежния домогательства графов Строгановых и др. возобновились и наделали немало хлопот Алексею Федоровичу. Правитель¬ствующий Сенат, 11 июня 1775 года, предписал Берг-Коллегии более точно рассмотреть притязания Строгановых и освидетельствовать те земли, на кото¬рых построены отданные Турчанинову заводы...» (А.Е. Гузеев "Сысертские горные заводы, их прошлое, настоящее и летопись событий (1702- 1896г."). Пермь, 1896, стр.17).
Боль в груди, глубокое, годами копившееся возмущение и обиды от не-правых посягательств магнатов разрядились неожиданным мужичьим страш-ным матом, запомнившимся ему еще по Сибири, когда однажды за их санями гнались волки, и ямщик - татарин, обернувшись назад, с крайним ожесточени-ем и злобным оскалом выругался, осадив тем криком замешкавшуюся стаю. И вовсе уж охладил охотничий азарт серых «гостинец» от иркутского купца Алексея Васильева в виде зажужжавшего пламенем факела, брошенного в их сторону.
Грубую, резкую брань хозяина Гаврила и воспринял за призыв немедля явиться в кабинет. Нервный срыв сменился очистительным смехом, исполнен-ным презрения к давним зложелателям, всю жизнь не оставлявшим его в покое. Пусть себе побеснуются, - промолвил он, поднимаясь с угретого лежбища. - Бог всякую неправду сыщет и обидчика осудит.
Три экипажа, подгоняемые напористым северным ветром, бойко катили по езжалому, торному тракту в сторону Челябы. Передовую лакированную ка-рету в позументах влекла запряженная попарно четверня рысаков серой, в яб-локах, масти, с форейтором и кучером в кожаных шляпах с золотыми галунами. Сидевшие в ней Турчанинов с сыном живо посматривали в бирюзовое небо с «цыплячьими» облачками, окидывали взорами желто-багряные леса и пустею¬щие поля с редкими фигурками крестьян, заканчивающих жнивье.
Не выдержал Алексей Федорович и от полноты чувств запел, пригла-шающе толкнув в бок сына:
Однозвучно звенит колокольчик,
И дорога пылится слегка...
Во второй карете раздольный мотив враз подхватил купец Морокин, сы-нок Александр незаметно «вплел» свой заливистый высокий подголосок в мужской напев, и немудреная история о ямщике была благосклонно воспринята ок¬ружающей природой, взбодрив и развеселив путников.
У придорожного креста-голубца, с кровелькой от дождей, установлен-ного на месте гибели вырезанного башкирами пикета защитников Сысерти в феврале 1774 года, повозки остановились. Турчанинов, шихтмейстер с купцом и трое гайдуков подошли к памятнику, поклонились низко и помолились об упокоении душ убиенных.
Не узнать было жителей когда-то бойкого приозерного села Щелкун по-сле зверств яицких казаков. Мужики крайне подозрительно, смуро набычась, поглядывали на проезжающих; бабы совсем одичали, пугливо скрываясь во дворах, низко надвинув платки на глаза, высматривали чужаков через щели в калитках. Глядя на родителей, дичилась незнакомых и детвора.
Возле мирской избы стоял, заученно, кланяясь в пояс, староста Фома Недопесок, лучась морщинистым лицом. Остановя коляску, Турчанинов, приставя к уху рожок, принялся расспрашивать его о житье-бытье приписных своих кре¬стьян.
Слава Богу, Ляксей Федорыч, урожайной год нонича, все дворы, по-читай, с добрым полем, - докладывал староста, пристально рассматривая шуст¬рого белокурого барчонка. - Воздано, знать, нам за беды - страдальчества в минулую смуту. Яровой уродился сам - пять, а у иных и сам-сем, ржица тожа удалася. Давненько так-то не посылалось.
- Рад за мир ваш, Фома, - приветливо кивнул важный седок. Заво¬дски работы теперя на череду, накажи своим, штоб не уклонялись от уроков и нарядов.
- Накажу севодни же имя, не извольте, господин, сумлеватся, - восклик-нул староста вослед отъезжавшим экипажам.
Между расступившимися горами и лесами заблестели ожерелья озер в живописных берегах, с плакучими ивами, камышом и рогозом, одаривавшие прилежных рыбарей и охотников всякой водяной живностью. Завидя экипажи, лодочники играючи поднимали за хвосты крупных рыбин, предлагая путникам «живой товар». Сытая удовлетворенность и безмятежность сквозили везде и во всем, отодвигая в предания тяготы разорного, душепогубительного мятежа, еще столь недавно свирепствовавшего в этих урожайных, природоотрадных краях.
Привыкший не бездельничать и в дороге, отнимавшей у него добрую четверть жизни, Алексей Федорович вынул из портфеля бумаги, подготовлен-ные для принятия решений по ним в Челябе. Сверху лежало срочное доношение из Нижнего Новгорода, от приказчика тамошнего домоправления Герасима Моисеева, подробно изъяснявшее обстановку с продажей турчаниновской соли в центральных губерниях Руси. Торговля сим насущным товаром шла весьма бойко, о чем свидетельствовала солидная прибыль, регулярно доставляемая верными гонцами в Сысерть. К доношению была приложена копия контракта, заключенного с муромским купцом «Михайлом Ивановым сыном Елиным» на хранение и продажу соли.
«... быть мне, Елину, при соляных г-на Турчанинова делах в городах Во-лодимере и Муроме прикащиком и служить мне со всяким радением и вер-ностью на нижеследующих кондициях», - зорко выхватывал он ключевые фра-зы договора, невзирая на покачивание и тряску экипажа от неровностей дороги.
Условия далее гласили, что «по расписанию главной соляной конторы из Нижнего Новгорода», при свидетельстве представителей городских магистратов, за общими соляных сборщиков печатями, Единым приняты в свои амба¬ры для городов Владимира и Мурома 39 и 53 тысячи пудов соли соответствен¬но. Купец обязуется эту кладь «беречь накрепко от огня и хищений и крепкий караул иметь». За хранение товара ему назначена плата "по шести рублев с тысячи пудов
Свою морально-нравственную надежность и достоинство купца второй гильдии Михаил Елин подтверждал таковыми словами: «Мне поступать поря-дочно и по сущей справедливости в торговых операциях, и никаких убытков ему, г-ну Турчанинову, не учиню». Сведения о продаже соли он обязуется по-сылать в первых числах каждого месяца в Нижегородскую главную соляную контору Турчанинова и «от соляных сборщиков о приходе и расходе хранимой соли доносить, месячные репорты об этом присылать ста¬раться».
Внизу контракта красовалась удостоверяющая и скрепляющая договор строка: «Порукою подписуюсь - купец Осип Иванов сын Елин». Брат за брата ручался головой и всем своим состоянием (ГАСО, ф.65, оп. 1, ед.хр. 7, л. 15-18).
Журнал «Русский архив» в №2 за 1898 год напечатал любопытную за-метку «Горнозаводчики прошлого века», извлеченную из «Месяцеслова на 1776 год», принадлежавшего титулярному советнику «Алексею Феодоровичу Турча¬нинову (у которого был золотой прииск и медные рудники, свыше 50, Сысерт-ский завод, в Екатеринбургском уезде, Пермской губернии)».
На заглавном листке «Месяцеслова» помечено за 13-е сентября: «Его высокородие господин наш из Сысертского завода изволил отбыть в Челябу пополуночи в 4-м часу. В Челябу прибыть изволил 14-го числа после полудня в 6-м часу. Будучи в Челябе, на купленную у Белокатайских Башкирцов землю крепость совершена 18-го числа.
Из Челябы отбыть изволил 19-го числа, после полудня в 1-ом часу. В Сысертский завод прибыть изволил 21 числа пополудни, в 5-м часу.
В Челябу с его высокородием господином нашим в поездке были: лю-безный его высокородия сын, его благородие лейб-гвардии Преображенскаго полка г-н подпрапорщик Александр Алексеевич, так же г-н шихтмейстер Анд-рей Егорович Грубер и тобольский купец Максим Федорович Морокин.
При въезде в Челябу были встречены при пушечной пальбе господами штаб и обер-офицерами. Во время ж бытности в Челябе почти каждый день происходила, во время обедов и после обедов, пушечная из единорогов паль-ба; а отменно в один день, у господина подполковника и кавалера Муфеля, для господина подпрапорщика Александра Алексеевича была собрана военная ко-манда, которыми была производима экзерциция и при пушечных выстрелах и из мелкаго ружья пальба, при чем той военной команды господа офицеры Александра Алексеевича спрашивали, что прикажет делать? И он им отдавал приказания, почему и исполняемо было, чем всех зрителей привел в удивление. Выезд же из Челябы имели также при провожании господ штаб и обер-офицеров при пушечной же пальбе и провожаемы были оными господами от города восемь верст».
В конце заметки добавлено: «Месяцеслов золотообрезной, на толстой
бумаге, в зеленой шелковой обложке (Сообщил правнук А.Ф. Турчанинова,
Николай Николаевич Титов)»
* * *
- Што за туз в тоя повозке? - пропуская вперед экипажи, громко во-прошал толстый пешеход тонкого, долговязого своего попутчика. - Прям пу-зырь )(пузырем, да весь плешивой, а в руках-то набалдашник с чистова, знать, золоту. Мальчонок-фертик с им, в мундиришке баском...
- Заводосодержатель то, мильонщик Турчанин с сыном в Сысерть к са-бе подалися, - укоризненно отозвался тонкий. - Ай не слыхивал об ем николи? Ба-а-льшой, бают, дока и ведун по медной да железной изделке. И правду -справедливость, слышь, блюдет с теми, кто послушаньем да усердьем в трудах услужает. Бона как ахвицерье гарнизонное из Челябы провожало ево, бутто полнова енерала, из пушек палили, шпажонками всякия артикулы метали. За¬служил, значит, почет высокой, нас с тобою, гляди, так-то николи не проводят.
- Всякому своя доля, - кротко согласился толстый, глядя вслед удаляв-шимся каретам. - У нас в Каслях тожа свой владетель иной раз быват наездами, дак переполоху - што при пожаре. Надменной и строгой, как и энтот... пузырь Алексей Федорович не слышал ни громких пересудов прохожих, ни лю¬бопытствующих восклицаний сына, только на толчки в бок оборачивался и подставлял ухо, чтоб выслушать юного преображенца. Глухота одолевала его, и усугубилось сие несчастие после треволнений и передряг в пору пугачевского мятежа. Да и годы, гады подколодные, сказывались все жестче своею неумо¬лимою тяготою, напоминая о приближающемся 80-летии. Бодрящая, любимая им поговорка «И стар, да удал: за двоих стал» уже мало помогала бойко взбад¬риваться в трудные минуты, как бывало еще недавно.
- Порезвей погоняй, Фролушко! «приказал он кучеру, стряхнув докучли-вую муху гнетущих думок. - В Куяше у стражника заночуем, а с утра делов та-мо-ка тьма.
Лошади зарысили, потом припустились было вскачь, пока кучером не был задан им ходкий бег, сообразующийся с рельефом и состоянием влажной после утреннего дождя дороги.
«Уж энти мне единороги! - поморщился заводчик, ковыряя пальцем в ухе. - Колокольня в голове опосля их стрельбы - и только. Перехватили лишку пушкари в своем усердии. Да и было за што, на угощенья сколь пришлось из-держаться. А подполковник Муфель-орел, нечево сказать, мово Сашку опекал,    словно наседка цыплятко свое. Славно сторговался я с башлыками - башкира-ми, три сотни рублев сбавили - таки супротив первоначальной цены. Зато и землица там, вокруг Куяша и выводка озер помельче, - преотменнейшая! Леса ухоженные, пахота кругом - тот же чернозем, што и в краях казацких. Хоть пе-реселяися сюда с домочадцами и становись помещиком средь дивного приво-лья. Соседство недалече - тож горнозавоцкое: Касли с ихним затейнолитым чу¬гуном и Кыштым с медными печками... Прикупить бы мне и оные фабрики, да лета не те».
Отгоняя дурные мысли о возрасте, он стал перечитывать копию наказа шихтмейстеру Андрею Груберу, отправленному в Куяш тотчас же после оформления в суде купчей крепости на башкирские земли - для закладки пер-вых строений центра челябинской вотчины Турчанинова, села Большой Куяш. «Верст семьсот отсель до Соли Камской - эко раскидало владенья мои по Ура¬лу», - горделиво подумал он, вглядываясь в надвигающиеся сумерки.
«Летопись Сысерти» сообщает, что в 1776 году А.Ф. Турчанинов купил земли у башкир за 1700 рублей, с лесными угодьями и озерами, и основал у озера Куяш село Большой Куяш, где построил себе кирпичный двухэтажный дом (ныне средняя школа). Земли были приобретены, чтобы обеспечить заводы Сысертского горного округа дешевым хлебом и не зависеть от помещиков. Там же, на берегу озера, он основал племконезавод.
«Цапля» - счастливое клеймо.
- А вот мы барыней пройдемся, фертом в боки подопремся, - напевая и прищелкивая каблуками, расхаживал по причалу долговязый Иван Рукавишни-ков, главный поверенный Турчанинова в Санкт-Петербурге. Щурясь усмеш-кой, за ним наблюдал стоявший поблизости портовый пристав-браковщик Фома Рылов. Обоим было весело от солнечного осеннего дня, под легким ветерком, ря¬бившим гладь залива.
Замедляя шаги, Рукавишников любовно огладывал внушительные шта-беля сортового кричного железа, подготовленного к отправке в дальний «за-морский отпуск»: аж в американский порт Бостон, центр восставших против Англии территорий, провозгласивших себя независимыми республиками-штатами. В третий раз туда уплывало сысертское железо, выгодная сделка была оформлена через посредническую контору «Торнтон, Келли и компания».
Товар «за море-океан» шел отменнейший: проварной, мягкий, тщатель-ной проковки, с великим старанием изготовленный лучшими молотовыми мастерами, что называется, со «щегольством и художеством», дабы, не приведи Бог, никаких нареканий не иметь от далеких клиентов.
«Еще в те годы, когда североамериканские территории являлись британ-ской колонией, и самостоятельная торговля с иностранными государствами была им запрещена, купцы-контрабандисты из-за океана уже проявляли инте-рес к уральскому железу. С образованием же Соединенных Штатов Америки этот то¬вар занял ведущее место в структуре российского импорта в молодую респуб¬лику, потреблявшую на рубеже XVIII-XIX вв. от 25 до 50% всего выво-зимого из России железа» (В.А. Шкерин, ИИ и А УрО РАН. «Третьи Татищев-ские чте¬ния», Екатеринбург, Банк культурной информации 2000, стр. 280).
Подходя к штабелям, поверенный бережно поглаживал края полос, на которых было выбито невиданное доселе клеймо: фигурка цапли с камнем в правой лапке, вензель латинскими буквами SAT (советник Алексей Турчани-нов) и русские литеры СБР (Сибирь).
- Все маркой своей потешной не налюбуешься? - неожиданно поддел
его Фома Рылов. - Там хоть птица была б из себя видная да благородная, а то -
цапля болотная, с камнем в придачу, прям забияка - разбойница, мало приличествующая для иноземного глазу.
- Не смей, Фома, хаять нашу эмблему, она с герба потомственных дво-рян Турчаниновых! - рассерчал Рукавишников. - Самой царицею избрана и на-значена сему роду на века. А что камушек у ней, так это знак бдительности, усердия и верности в служении Отечеству. Это, считай, как орден государев, высшая порука за всегдашнюю доброту и качество наших изделий.
- Глянь, Иван, три корабля от Кронштадта плывут, - сбил «фирменный»
пафос приятеля Рылов. - Не за твоими ли железинами?
- Кажись, они самые, на нонешнее число и уговор в конторе был, - обра-довался поверенный, приосаниваясь и оглядывая свое платье и ярко начищен-ные башмаки.
- А пошто гюйсы на носах парусников французские, белые, с королев-скими лилиями? - посмотрев в зрительную трубку, удивился пристав. - Можа,
не те вовсе, коих ты заждался? Мало ли судов в питерскую гавань заходят...
- Все верно! - перехватив трубку и вглядевшись вдаль, заверил его Рука¬вишников. - В конторе предуведомили нас, что за товаром приплывут три бри¬
га из флотилии господина Беранжера, знатного и богатого негоцианта, к тому ж
сочинителя забавных пиес. Он накоротке с ихним королем Людовиком XVI, советником при государе том состоит. Мятежным колонистам в Америке помогает оружием, миллионов денег своих не жалеет. Да еще, слышь, шары воздушные, некие монгольфьеры, с отчаянными храбрецами в небо запускает, чтоб,
значится, товары всякия по воздуху доставлять. В «Санкт-Петербургских ведомостях» об энтих чудесах прописано (Ф. Грандель «Бомарше», М., «Книга»,
1985 год, стр. 262 N269).
Пристав, раскрыв рот и перекрестившись, с опаской взглянул на солнце.
Вскоре, под шум и гам артели грузчиков, три бокастых купеческих бри-га швартовались к причальной стенке из камня, облицованной крепчайшей ли-ственницей. На палубах хриплые голоса французов перемежались с забористы¬ми русскими «выражениями».
- Мать честная, никак наши тамо-ка? - всполохнулся Рукавишников. -
Эво как «художественно» выражаются, и грузчикам нашим эдак-то не завер-нуть.
Подойдя к пирсу, оба наблюдали, как зачаливались канатами и через визгучие блоки поднимались на палубу железины; их с двух концов ловко под¬хватывали бородатые матросы, с трубками в зубах и пестрыми платками на ше¬ях, и переносили в трюм.
К Рукавишникову и Рылову подошли четверо французов, трое в богатых кафтанах и в шляпах с перьями, четвертый был одет поскромнее.
- Бонжур, месье де форж! - обратились к более представительному по-веренному трое красавцев, оказавшихся шкиперами бригов. - Ком ca ва?
- Здорово, земляки! - вступил в разговор четвертый, назвавшийся боцманом с ближнего судна «Лангедок». - Господа капитаны интересуются, не вы ли тот заводчик, производитель оного железа, меченного столь редким клей¬мом? Они передают господину Турчанинову от господина Пьера-Огюстена Карона де Бомарше дружеский привет и горячую благодарность оружейных ко¬мандиров армии Североамериканских Соединенных Штатов за столь превосходный металл, необходимый в борьбе с англичанами. Ваше клеймо «цап¬ля» им - де приглянулось, и капитаны предрекают, что оно непременно прине¬сет удачу господину Турчанинову в горнозаводских и торговых делах.
- Скажи шкиперам, что я всего лишь главный поверенный, а сам хозяин дома пребывает, - ответил Рукавишников. - Он уж стар годами, недюж, на вет-ру ему опасно бывать.
Боцман перевел сказанное; капитаны, коснувшись краев шляп, весело пе-реговариваясь, направились к зданию таможни.
- Какими судьбами занесло тебя, мил друг, к французам? - сердобольно
вопросил Рукавишников боцмана, усиленно дымившего трубкой и с жадным,
тоскливым любопытством поглядывавшего на дома Васильевского острова. -
Откель ты родом, где семья, дети?
- С Дону я, господин поверенной, из казаков, в смуту пугачевскую подался с ватагой молодых станишников шукать счастья-доли на чужбине, - по молчав и сглотнув комок в горле, заговорил боцман. - В трюме иноземного ко¬рабля тайком добралися до Марселя, а тамо записалися матросами во флотилию господина Беранже. Таковой-то умной да душевной оказался Петр Августович, што не сыщешь подобного. И шкипера на судах подобраны - ему подстать, хучь и строги больно. Да и нельзя инако с нашим братом, особо в море когда идем. Мы в экипаже всем удоволены, сыты, обуты, одеты, от французов нет обид. По волнам вольным ветром носит, так неколи и семейст-вом обзавестись.
- Нынче в Северную Америку разныя грузы доставляем, все больше
оружие, амуницию, - пустив три огромных клуба дыма, продолжал боцман. -
Железо сибирское там в ба-а-льшом почете, сабли из онова хороши выходют. А наши иныя хлопцы, слышь, и в ихней армии супротив английцев воюют. Ниче-во, бают, служить можно, жалованье доброе, командиры хвалют и дивятся храбрости русских, в пример своим ставят.
Весьма интересный факт: в начале 60-х годов XIX века в Армии северян командовал головной бригадой генерал Джон Турчин, или Иван Васильевич Турчанинов, родом с Дона, бывший полковник Главного штаба в Санкт-Петербурге, оказавшийся волею судьбы в Америке. Сотня русских доброволь-цев в той бригаде отважно сражалась за свободу США. История славных дея-ний однофамильца горнозаводчика А.Ф. Турчанинова - достойный сюжет для другого, интереснейшего повествования! Эти данные были получены автором от капи-тана I ранга П.А. Саенко.
На судах тем временем закапчивалась погрузка последних полос, и боц-ману пора было возвращаться в экипаж.
- Не тянет на Дон-то, родню повидать? - спросил напоследок Рукавиш-ников.
- Как не тянет, да мы теперича, считай, отрезанные ломти, - прочистил
трубку боцман. - Вы, господин хороший, ежли случай представится с наших
краев ково встренуть, привет передайте станишникам Хоперской от ихнево за-блудшего земляка Степана Аверкиева, ныне, мол, заправского моряка Франции.
От таможни возвращались командиры бригов, сопровождаемые порто-вым чиновником.
Боцман тотчас пристроился за ними в кильватер. Веселые голоса вах-тенных, шустрых матросов, полезших на мачты для роспуска парусов, оглаша-ли пристань. И вот уже бриги, словно лебеди после сна, расправив ветрила, плавно отходили от причала...
Вечером Рукавишников подробно докладывал Алексею Федоровичу о благополучной отправке железа в Америку, не забыв передать привет и благо-дарность от П.-О. Бомарше. Турчанинов внимал весьма приятным речам пове-ренного через слуховую трубку, поглаживая пригревшуюся на коленях корич-невую разлапистую таксу и косясь оценивающим глазом на кожаную кису с деньгами, присланными из торговой конторы за 25 тысяч пудов сортового же¬леза (из коего храбрецы за океаном понаделают себе добрых сабель, штыков, ружей...).
Он ждал приезда приказчика из своей торговой конторы в Таганроге, тоже с немалым кушем за кричное железо, бойко раскупавшееся производите-лями оружия и скобяных товаров из Войска Донского, Черноморского линей-ного казачьего войска (бывших запорожцев, переселенных туда по указу Екате¬рины II), из Малороссии, Валахии, Дагестана, других стран и княжеств Кавказа.
Не прочь были прикупить, через вторые руки, уральского железа и тур-ки-османы, но он строго наказал своим поверенным пресекать любые пополз-новения врагов России («Накося выкуси, сарацин треклятой, штоб я свой кру-шец да тебе уступил, а ты воевал им супротив нашево славново князя Потемки¬на в Тавриде», - мысленно крутил он дулю в адрес Стамбула).
Уверенный, путеводительный взлет свершала «Цапля», с осени 1783 года ставшая эмблемой его родового дворянского герба. Сия немудрящая с виду птица, прозорливо избранная Екатериной II для Турчанинова, воплощала нату¬ру и характер даровитого, цепко - сметливого эконома и предпринимателя, смладу нашедшего свое призвание в горнозаводчестве.
Далеко стала залетать его «цаплюшка», ставшая взрачным и притяга-тельным заводским и фирменным клеймом, к коему за 135 лет существования Сысертского горного округа привыкли Урал, Россия, Европа. Эта эмблема ста¬новилась всевыигрышным козырем, сулившим в будущем прибыток для креп¬нущей промышленности Урала миллионов пудов чугуна, железа, сотен тысяч пудов меди. Его цопкая, стойкая и отважная птица реяла над Россией - напере-гонки с напористо-самоуверенным скоком демидовско-яковлевского «Старого соболя», с уросливо-таранным галопом «Серебряного единорога» Баташевых, иной шустрой «живностью», запечатленной на изделиях других горных окру¬гов.
«Личность Турчанинова, как заводчика, столь замечательна, что мы еще раз остановимся на последних годах его управления заводами», - писал К.И. Кокшаров в своем труде «Сысертские горные заводы...», стр. 21-22. - Живя уже постоянно в Санкт-Петербурге, Алексей Федорович уже не мог со свойст-венной ему энергией управлять заводами...которые пользовались обширной репутацией, кредитом и давали относительный доход, едва ли не лучший из всех Уральских заводов».
Далее автор приводит «Сравнительную ведомость цен», по которым об-ходились «произведения» Уральских заводов в 1770 и 1780 гг. Из нее видно, во что обходился чугун «заводскими ценами на месте» (то есть его себестои-мость).

Так, в Сысертском заводе: штыковый - 15 копеек за пуд. В отливках при-пасов: отливки в песок - 15-16 копеек, из формы - 30-35 копеек за пуд. В   По-левском заводе: штыковый - 16-17. отливки в песок - 17-18 копеек за пуд.
Между тем на других заводах, замечает автор, чугун в штыках обходил-ся в 20, 25, 30, а иногда даже в 35 копеек, кроме заводов Нижнетагильского, Пожевского и Кусье-Александровского, где цены чугуна были ниже сысерт-ских, а именно: в Нижнем Тагиле не выше 13 копеек, в Пожевском - 12 копеек, в Кусье-Александровском - 14 копеек за пуд.
Цены чугуна в припасах шли в той же пропорции, как и штыковый.
Самая дорогая выплавка чугуна в это время была в заводах Невьянском, Кыштымских и Петропавловском Походяшина (Богословский округ). В двух последних штыковый чугун доходил до 30 копеек и более.
«Равным образом и железное производство в Сысертских заводах шло весьма выгодно, - продолжает К.И. Кокшаров. - В течение пятилетия, с 1778 по 1783 гг., полосовое, кричное железо обошлось на заводах Сысертском и Север-ском по 40 копеек за пуд, между тем как на всех других заводах Урала цена же¬леза была значително выше этой, кроме заводов статского советника Никиты Демидова, где цены колебались также около сорока копеек.
Медь в описываемое время на заводах Урала выплавлялась так: в Полев-ском заводе она обошлась в упомянутое пятилетие до 3 рублей 50 копеек за пуд, - цена также весьма выгодная в сравнении с другими заводами. Замеча-тельно, что в это пятилетие почти на всех медеплавильных заводах проплавка меди стоила дороже, чем в предыдущие и последующие года. Для Полевского завода особенно дорога была плавка в 1776 и 1779 гг., когда цена ее доходила от 4 рублей 20 копеек до 4 рублей 38 копеек за пуд. В Пожевском заводе за 1776 г. она обошлась в 10 рублей 52 копейки.
В последнее пятилетие жизни А.Ф. Турчанинова, то есть с 1783 по 1788 гг., приготовлено было железа в заводах Сысертском и Северском до 388 тысяч пудов, а именно:
В Сысертском
1783-65 051 пуд 20 фунтов
1784-50 856 пудов 30 фунтов
1785-55 665 пудов 35 фунтов
1786-53 491 пуд 25 фунтов
1787-37 741 пуд 35 фунтов
Итого 261 807 пудов 25 фунтов
В Северском
 1783-8 828 пудов 4 фунта
1784-11 090 пудов 24 фунта
1785-26 443 пуда 25 фунтов
1786-37 169 пудов 35 фунтов
1787-21 949 пудов 25 фунтов
Итого 125 481 пуд 33 фунта Северское железо на месте обошлось в эти пять лет средним числом по
38 копеек за пуд, а сысертское по 45 копеек. Общая же цена его (по двум заво¬дам) составила 43 копейки с долями (почти с 1/3 копейки). Меди выплавлено с 1783 по 1788 гг.
в 1783-29 070 пудов 15 фунтов
1784-15 931 пуд 3 фунта
1785-16 198 пудов 38 фунтов
1786-14 204 пуда 4 фунта 
1787-14 888 пудов 8 фунтов
Итого 90 292 пуда 28 фунтов
Сложной ценой пуд меди за пять лет обошелся заводам на месте (себе-стоимость) 3 рубля 44 копейки, без наложения десятинной подати, а с отчисле¬нием десятины - до 3 рублей 85 копеек.
На продажу металлы сысертских заводов отпускались в весьма однооб-разных сортах: медь в виде штыков, а железо в полосах. Для собственных нужд в Сысертском заводе приготовлялось железо листовое и колотушечное (мелкое сортовое, изготовлявшееся под малыми молотами) также со сталью и укладом в весьма незначительном размере.
Торговля металлами производилась... в Санкт-Петербурге, Таганроге и Екатеринбурге, а в малых партиях и по мелочам в самих заводах. В Санкт-Петербург исключительно отправлялось одно полосовое железо, для оптовых торговцев и мелочных покупателей. Иногда оно шло даже за границу. Медь принимал почти всю Екатеринбургский Монетный Двор.
По провозу в Санкт-Петербург сысертское железо давало доходу около 47 копеек с пуда, а за годовую выковку (в среднем 77 тысяч пудов) доход про-стирался до 37 тысяч рублей. От продажи меди на Екатеринбургский Монет-ный Двор выгода средняя от пуда 2 рубля 90 копеек. За год со всей меди (16 200 пудов) - до 47 тысяч рублей выгоды.
«Следовательно, - заключает автор, - весь доход с Сысертских заводов простирался в то время до 84 тысяч рублей» (Добавим от себя, что общий до-ход А.Ф. Турчанинова, с учетом продажи соли, медной посуды, мрамора, дра-гоценных и поделочных камней, доходил до 100 тысяч рублей в год).
И снова напрашивается главный вопрос: «Что же давало «Цапле» силы столь необыкновенные - свободно парить над Уралом, Россией, залетая за кор¬доны государств Европы, достигать берегов далекой Америки и всюду нахо¬дить благожелательный прием, с неослабевающим интересом к товарам, ме¬ченным строгой фигуркой птицы, вызывавшей порою сравнение с бессмертным образом Стойкого Оловянного Солдатика из сказки Г.-Х. Андерсена?
Размышляя над ответом, не будем забывать «виновника», хозяина и творца заводских успехов - работный, мастеровой народ, к душам коего А.Ф. Турчанинов сумел найти подход, подобрать волшебные «ключи удачи» и с их помощью широко распахнуть двери в «Страну Успеха».
Сокровенные свойства этих «ключей» столетие спустя были блестяще охарактеризованы в книге Владимира и Софьи Грум-Гржимайло «Секрет сча-стливой жизни» (Екатеринбург, издательство Уральского университета, 2001 год).
Единомышленник и явный менталитетный «двойник» А.Ф. Тучанинова, талантливый механик-менеджер Салдинских заводов В.Е. Грум-Гржимайло не-даром горячо полемезирует с «теплохладным» управителем К.П. Поленовым, заявившим од¬нажды: «Нельзя жить в Салде и заниматься только делом. Надо же что-нибудь для души, какую-нибудь игрушку...» Он не видел, - замечает автор на стр. 72 – 73, - в заводском деле науки и поэзии. Для него это была работа, к которой мас¬тера и служащие как-то доходят. Полное отсутствие поэтической жилки в душе Поленова не подсказало ему, что заводское дело «это целый сказочный мир, блещущий своими красотами, поэзией божественного творения. В заводских процессах он не видел процессов миросоздания, в механике не видел темпа ок¬ружающей нас жизни и природы. Поэтому ему казалось странным и непонят¬ным, что я себе сделал из завода «игрушку», то увлечение, без которого, конеч¬но, жить было невозможно.»
Поэтически любовная увлеченность «дымномеханической кутерьмой» позволяла талантливым горнозаводчикам воспринимать все окружающее в осо¬бом, сокровенном освещении, когда становились отчетливо видны потайные пружины индустриального действа вместе с его ключевыми персонажами.
«Меня упрекают в пристрастии к Уралу и местному населению, - заме-чает Грум-Гржимайло (стр. 85). - Я думаю, что я отдаю ему только справедли-вое. Да, это население своеобразное. В нем много недостатков, но к нему мож¬но подойти так, что оно даст результаты, которые навсегда примирят с ним са¬мого строгого судью... Все люди - люди. Умейте к ним подойти и не раскае¬тесь.»
«Завод научит терпению (народ там - хозяин успеха) и раз начатое дело довести до конца... заводская служба трудная, и человеку, у которого не хвата¬ет характера привыкнуть к ней, лучше в заводе не служить (стр. 47)... но если человек найдет в ней свое место, завязываются с простыми людьми, вас окру¬жающими, такие связи, которые остаются памятными на всю жизнь» (стр. 13).
«Я был справедлив довольно, - признается автор, - у меня не было лю-бимчиков и париев. Я был отходчив, я сам работал как вол на глазах у всех и потому когда я требовал работу, она выполнялась как надо... Хороший учитель может быть очень строг и его будут любить и слушать» (стр. 90). «Поначалу вместе со всеми работными и мастеровыми осваивал азы - наравне, без крику и давления, душевно, по-братски и на таких равных человеческих условиях все как надо получалось» (стр. 82).
Точно такие же слова мог бы сказать и А.Ф. Турчанинов о том времени, когда он вместе с работными и мастеровыми людьми осваивал производство художественной посуды, дивившей французов, на Троицком заводе под Соли-камском.
«За 23 года я никогда не менял персонала, из них делал прекрасных спе-цов (слесарей, мастеров), из тех, что были. Я занялся ими с душой и получил, что надо, из старых» (стр.41).
Оба, и А.Ф. Турчанинов, и В.Е. Грум-Гржимайло, поощряли в тружени-ках дух соперничества, рвения, в атмосфере коего чудесным образом выявля-ются способности увлеченного, «задетого за живое» работника-творца, луч-шим из них - вовремя похвала, премия, и они устремлялись к новой, более сложной работе: «Потеет, потеет, и сделает так, что не похулишь. Похвалишь и поста¬вишь на первое место. Доволен, ног под собою не чувствует. Таким образом, любя, шуткой, похваливая за хорошую работу, сделал я большое дело. Не звали чужих. Выучились работать сами. Своими людьми и силами» (стр. 83).
Проблема вознаграждения за труд – «судьбоносна» для эффективности производства во все времена.
«Надо платить людям всегда столько, - подчеркивает автор, - чтобы они могли жить согласно своим потребностям. А мы этого никогда не делали...» (стр. 96).
«В вопросе о вознаграждении рабочих мы никогда пятаков не считали. Мы всегда стремились создать такую обстановку работы, чтобы человек сполна мог приложить свои силы и хорошо заработать. Это было наше слабое место. Системы Тэйлора не было, и платы назначали уставщики, знавшие возможную производительность рабочего. Условия жизни требовали увеличения платы ра¬бочего в смену. Это требовало параллельно увеличения производительности труда вслед увеличению производства. Вот почему всякие улучшения в произ¬водстве встречались людьми с восторгом.
- Он дойдет, он наладит завод! - говорили обо мне рабочие.
За этими словами скрывался смысл: «Он даст нам возможность увели-чить свои заработки», и люди, несмотря на недостатки моего характера, носили меня на руках» (стр. 91).
Откровения В.Е. Грум-Гржимайло - это, по сути своей, мысли и сужде-ния А.Ф. Турчанинова, только не изложенные им в письменном виде, однако и тех обрывочных, кратких его высказываний, имеющихся в архивных докумен¬тах, вполне достаточно для подтверждения этой аналогии.
По всему видно, что В.Е. Грум-Гржимайло - это, без преувеличения, «двойник» и продолжатель лучших традиций горнозаводчества своего далекого предшественника из XVIII века, обобщивший в своей книге ценнейший опыт уральских предпринимателей и менеджеров и передавший его, как эстафетную палочку поколений, к нам, в XXI век.
По примеру «Параллельных биографий» Плутарха сравнивая деяния и черты этих двух деятелей уральской индустрии, сопоставляя сходство и разли¬чие между ними, можно указать на единственный разделительный признак, за¬ключающийся в разности характеров, манеры общения их с трудовым людом.
В.Е. Грум-Гржимайло откровенно признается: «Но я был всегда сам гру-бияном, любил грубиянов и не сделал заводской карьеры. А все-таки я думаю, что я был насадителем в заводе истинной дисциплины знания, а не дисци-плины палки» (стр. 47). За этой напускной бравадой явственно просвечивают глубокое уважение к труженику-творцу, любовь строгого учителя к коллективу, увлеченному общим захватывающим делом, ставшим для всех смыслом жизни.
У А.Ф. Турчанинова, наоборот, был «ласковый язычок», завораживав-ший собеседника. «Купец, умел с народом обходиться. Кого хочешь обвести мог, - говорится в сказе П.П. Бажова «Две ящерки»...
- Хозяин простяга. С нами пил - гулял, не гнушался. С таким жить мож-но.»
Это дружеское, часто «на равных», общение с заводским народом, истинным «хозяином успеха», приносило в итоге чудесные плоды, что стано-вились для всех праздником, триумфом взаимоувлеченного, взаимозахваты-вающего труда, озарявшим серые будни особенным светом таланта и могущества человека.
Яркий, краснопогодный, довеку незабвенный день 2 мая 1782 года (па-мять «именинника» с утра была занята просеиванием по «сортам» и значи-мости всего пережитого и отвоеванного им у жизни) куриными шажками подвигался к полудню. Упрятав купчую на потемкинские деревни и копию указа императ¬рицы в верхний, «подручный» ящик стола, Алексей Федорович принялся за бу¬маги текущих дел. Доношения, репорты, мемории с фабрик, рудников, соляных промыслов, из торговых контор, разбросанных по горо-дам Урала и централь¬ных губерний...
«Ох, уж эти мне арабески - завитушки! - проворчал он, недовольствуя замысловатым почерком ревностных канцеляристов, изрядно затруднявшим порою постижение смысла написанного. - Перед кем, для чего сие заумное ще¬гольство лжекаллиграфии? Деловой бумаге пристойны простота и ясность письма. Засидятся, лешаки стоялые, за столами и начинают выкомаривать перь¬ями, форсить один перед другим, а мне ломай голову».
Гася радостную волну в груди, вникал в строки, сравнивал цыфры, ра-до¬вавшие или озадачивавшие его сторожкий, проницательный ум. С вернопод¬данническим трепетом брал в руки, изучая и оглядывая их со всех сторон, бу¬маги из Правительствующего Сената и Берг-коллегии, верховных судей и про¬кураторов над всеми горнозаводчиками империи.
«Яко безгласная поковка в клещах дюжего кузнеца обретаюсь, такова власть ихняя», - непроизвольно ежась, думал он, оценивая свое зависимо-поднадзорное состояние перед оными высокими инстанциями. Но так и долж-но быть, так и предписывалось еще горными командирами В.И. Геннином и В.Н. Татищевым - держать под строжайшим контролем и «без отлички» казен-ные и партикулярные заводы».
«Различные стороны деятельности заводчиков - организация производ-ства, оплата труда мастеровых и работных людей, сбыт готовой продукции, ус¬тановление рыночной цены на нее - подлежали, по мнению Татищева, строгому контролю со стороны государственных органов власти» (А.И. Юхт «Государст¬венная деятельность В.Н. Татищева в 20 - начале 30-х г.г. XVIII в.,» изд. «Нау¬ка», 1985 г., стр. 80). «... его требования, - продолжает далее автор, - сковывали частную инициативу и предприимчивость, и в случае их реализации могли от¬рицательно сказаться на развитии металлургической промышленности Урала». Недаром заводчики выступили еще в 1735 году против внедрения на частновладельческих предприятиях института шихтмейстеров - для еще большей рег¬ламентации их деятельности.
Потом наступил черед других горных командиров, руководивших кан-целярией Главного заводов правления, тоже во имя усиления централизованной опеки. Во всем этом А.Ф. Турчанинову виделось воплощение заветов и воли Петра Великого.
«Вот и указ нынче вышел об отмене «горной свободы», - умиротворенно размышлял он. - Для пресечения всяких сумасбродных вольностей оформлен такоже и статус посессионных предприятий. Не угодишь государственному интересу - и заводов лишишься. Так и должно быть заведено у крепкого хозяина».
- Можно к тебе, Алеша? - прервала его занятия Фелицата Степановна. - Я нынче с утра у Матрены Ивановны по бабьим делам засиделась. Прихожу, а
мне Кункун о некой бумаге важной шепочет. Што за оказия, поведай, не томи
душу.
Помолодевший с получением заветного указа Турчанинов будто впер-вые увидел свою дражайшую половину, ее красиво убранные волосы, смешли-во - покорные глаза, крутобедрую фигуру уральской Деметры (восемь выно-шенных детей не изнурили, а только укрепили и округлили ее тело).
- Погодь чуток, Фелицатушка, - расцвел он от нахлынувших минут пол¬
ного земного счастья. - Принеси-ка допрежь наливочки рябиновой, той, што из
Сысерти недавно привезена, да заедки какой-нито...
Он проводил ее взглядом давнего знатока и почитателя женской красо-ты, любуясь своей богоданной Фелицей, напоминавшей однажды виденное им изваяние Афродиты (кажется, в Эрмитажном саду Зимнего дворца). На своем долгом веку, в отнявших полжизни деловых поездках по России, он немало по¬видал представительниц нежного пола, по-холостяцки и не без успеха приуда¬рял за многими, но не запомнил никого лучше своей жены, посланной ему на склоне лет, по всем вероятиям, как утешение за потерянные в трудах, в разъез¬дах и в холостяцкой неприкаянности лучшие годы. Словно эликсир молодости испивал он, всякий раз по-новому, солнечно, округло и ясно воспринимая ок¬ружающее после отраднейших минут ласк и забвения с милой, а домашний уют, которым она окружала его, делал полноту семейного счастья безгранич¬ной.
Расфуфыренною павою вплыла она в кабинет с расписным подносом в руках. Цветастая «цыганистая» шаль, голубое бархатное платье с вырезом, как у придворной дамы, новые туфли делали ее неузнаваемой. Поставила на угол стола затейной формы графинчик с двумя стопками розового стекла, дополнив сей натюрморт двумя апельсинами и кистью винограда. Придвинула к его креслу высокий стул, жеманно опустилась на него, подобрав полы наряда.
- Ну што, счастьице мое, выпьем с тобою за знатнецкой подарок Прови-денья! - забалагурил он, искусно сплетая сладкозвучную, завораживающую со¬беседника словесную вязь. - Веть теперича мы с тобою и с детками нашими - не черная кость, не отщепки подлородные, не купцы-мещане сиворылые, но дворяне потомстенные, столбовым вельможам, можно сказать, ровня. Об этом и указ принесен был в твое отсутствие.
Сдвинул рюмки, кивнул поощряюще супруге и, смакуя терпко-сладкий напиток, медленно опорожнил чарку, взял с подноса апельсин и, надрезав ко-журу, отделил несколько долек, пожевал их редкими зубами, забавно причмо-кивая.
- Дай-то Бог поздравствовати тебе лет до ста, драгой муженек мой! - пе¬
вуче произнесла супруга и разом, испуганно морщась, осушила рюмку (хотя в
обиходе, даже при важных гостях, решительно и брезгливо отказывалась от хмельного).
Охнула, замахав полными руками, и накинулась на кисть винограда.
- А теперя и расцелую тебя, пресветлой мой дворянчик столбовой, -
приникла она к мужу, горячо обняв его, - за то, што добился своей давнишной задум¬ки. Стольки, помню, маялси, во сне об указе оном часто бредил. Слава Богу, свершилась Ево милость, вняла ей государыня Катерин Алексеевна.
Турчанинов в ответ на ласку по-детски приник к пышной груди супруги и зажмурил глаза.
- Сынки-то наши како возрадуются, - тихо баюкая мужа, полушепотом
продолжала она, - ужо теперя перестанут шпынять их в корпусах военных за
простолюдинство, купчишками обзывать.  Эвон скольки начальству ихнему
пришлось тебе денех поднести, штоб не теснили робяток наших зазря.
Оба как бы в полузабытьи прошли к дивану. И снова Алексей Федоро-вич окунулся в живительный родник нежности, упоительной радости земного бытия, обновления и освобождения от тягот возраста, втайне гордясь незату-хающей остротой своих чувств и ощущений.
- Обедать пожалуйте, господа хозяева! - крикнула за дверью неугомонная и вездесущая Кункун.
Во время трапезы супруги были на удивление смиренны и добросердны, чем незамедлительно воспользовались пятеро дочерей (старшей, Катюше, было 12 лет). Трое сыновей отсутствовали, штудируя науки перед экзаменами в Су¬хопутном шляхетском корпусе. Алексей Федорович, отведав зеленых, со ща-вельцом и крапивкою, щей, сдобренных яйцом, под шапкою густых сливок, придвинул к себе блюдо с пельменями и чашку со сметаной. Уписывая их, по¬хваливал вторую калмычку, Сютен, купленную в детстве вместе с Кункун, на¬званную после крещения Марьей Алексеевной. Такая славная стряпуха из нее вышла, на зависть гостям, что бывали у Турчаниновых и едали кушанья ее при¬готовления.
Отец и мать с деланной строгостью посматривали на девочек, расша-лившихся по случаю радостного весеннего дня. Их бонна, француженка Жанна Легар, краснела над своей тарелкой, боясь выговора от хозяев. Щебеча, хихи¬кая, вертясь на скрипевшись стульях и толкая друг друга, они, забыв об обеде, строили глазки всем и каждому, сыпя французскими и русскими словами. На¬конец мать не выдержала, встала и ласково выпроводила свору шалуний, вме-сте с бонной, в классную комнату.
Подкрепившись излюбленным своим грушевым взваром и поблагодарив Создателя за щедрое насыщение, барин побрел в кабинет отдохнуть на сытый желудок. Однако к новоявленному потомственному дворянину сон не шел, и он взял с ночного столика Библию, открыв ее наугад: выпали страницы «Книги Экклесиаста, или Проповедника». Предвкушая погружение в высший смысл человеческого бытия, жадно вчитывался в строфы - вначале с доверчивым, рас-пахнутым вниманием, но вожделенной радости просветления почему-то не выходило. Душу с каждой строкой охватывали печаль, горесть, томление, переходившие в тоскливое сокрушение.
«Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем» (гл. I, стих 3), - растерянно шептал 81-летний горнозаводчик, посвя-тивший всю свою жизнь посильному укреплению промышленности Урала и России. «Видел я все дела... вот все суета и томленье духа» (гл. I, стих 14), - неясной болью отдавались в голове слова разочарованного, пресыщенного всем на свете Проповедника, стремящегося выдать свою хилую «правду» за высшую истину, против чего бурно запротестовала душа истового труженика и старате¬ля А.Ф. Турчанинова.
«Богач, всего в предостатке - по царскому праву» (гл. II, стих 7). «Чего бы ни пожелал, все было... (стих 10).
«Э, да так-то можно во всем добре ковыряться, - не сдержал своего воз-мущения заводчик. - A каково мне в борьбе непрестанной все доставалось, ка-кими усердиями и речениями богатство создавалось, вспоминать муторно. По-тому и цена всему добытому у тебя, отче, Соломон, и у меня - совсем разная, даже несо¬поставимая, как небо и земля».
«И возненавидел я жизнь, противны стали мне дела, которые делаются под солнцем. И возненавидел я весь труд мой...» (гл. II, стих 17,18).
Перед взором расстроенного Турчанинова возник образ крайне пресы-щенного роскошью и благоденствием старца, жестоко страдающего от по-хмельной бессонницы, когда окружающий мир воспринимается словно бы сквозь черные очки. Было и с ним нечто подобное, когда «по делу» пришлось однажды «нарезаться» у графа Шувалова и несколько дней страдать потом от тяжкого похмелья, с мыслями шальными о петле или пуле в висок. Да все ула-дилось, и мир стал ясен, и солнце ликующе сияло, будто радуясь выздоровле-нию и прозрению великого труженика, эконома и старателя из Сысерти.
Прочитает эти величавые мудрствования в Библии человек молодой, не-искушенный в превратностях бытия и представится ему вся жизнь его напрас-ным копошением жука в навозной куче... Плюнет на все, со¬пьется или зарежет кого с тоски... Бог с ним, с этим Проповедником. Восприми я его суемудрие в младости за чистую монету, ничего бы не добился, так и вла¬чил нищенскую суму неудачника.
Подкравшаяся дрема расцветилась вдруг видениями далекого детства, с живыми родителями и добрым миром вокруг. Был месяц май, день Еремея За-прягальника, и последняя встреча весны: «Еремей, про посевы разумей». Вот мать с отцом, вступая в поле, кланяются на три стороны и бросают перед собой по горсти жита (овса, ячменя). Потом отец с лукошком, со всклоченной бород-кой, шагает по пахоте и вольным взмахом разбрасывает зерна, вознося молитвы святым заступникам Борису и Глебу Сеятелям. Мать с сыном бредут за ним вслед и отпугивают птиц перед боронованием.
На 3 мая - Maвpa Зеленые Щи, Мавра Молочница, Истинный праздник после зимней голодухи. Алешка вместе с ребятней уже с утра волочит в дом полный подол щавля, крапивы, и мать затевает скорые и вкуснейшие зеленые щи. И буренка их, дорвавшись до молодой травы, прибавила молока. Довольно урчат животы у пацанвы от легкой и веселящей пищи, и только противный «хлеб» из толченой осиновой и сосновой коры, с добавкой отрубей, портит и тяжелит пиршество.
Через день - Ирина Рассадница. Алешка с матерью колдуют над грядка-ми в огороде, высевают репу, редиску, калигу, редьку, высаживают и поливают хилую рассаду капусты. «Не будь голенаста, будь пузаста, не будь пустая, будь тугая...» - приговаривает мать, ласково поправляя опавшие ростки. Щемяще-радостная, незамутненная пора ребячьего постижения собственной вселенной, с расширяющимся горизонтом и несметными тайнами, скрывающимися за ним...
Словно предвещая радостное событие, в прошлую ночь перед рассветом, на Бориса и Глеба, под окнами их спальни подал голос весьма редкий для бо-лотно-каменного Питера залетный соловушка. Вначале тихо пощелкивал, пус¬кая пробные, робкие трели среди духмяных, пышных, в обильной росе, кустов светло-голубой сирени. Его все более уверенные «трещотки», журчащие трели и посвисты пробудили Алексея Федоровича, и он, замерев в счастливой истоме, долго слушал расходившуюся вовсю птаху, забыв о сне в эту призрачную, уже светлеющую рассветом белую ночь. Чувствовал в себе прилив обновляющих сил, разлитых во всей природе. Глядя в мглисто-сиреневое небо с едва разли¬чимыми звездами, восторгался величием мира и внутренне холодел от предчув¬ствия близящегося расставания с ним. Всплывали утешительные строфы из Ломоносова и Державина.
Уста премудрых нам гласят:
«Там разных множество светов,
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков;
Для общей славы божества...»
Припомнил созвучное своему настроению «На смерть князя Мещерско-го»:
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит...
(Г.Р. Державин. Стихотворения. М., изд. «Правда», 1983, стр. 27). А как расстаться, как забыть те сказочные весны любви с Фелицей в По-левском и Сысерти, среди волшебных тайн первозданной природы, живущих в лесах, на берегах рек, озер, на горах Думная, Азов, Караульная... Была та же кипень си-рени, с буйством соловьев, заглушавших зеленый шум ликующего мира. Там, среди райской обстановки, Фелица одарила его счастьем второй мо¬лодости, давшей силы необоримые поднять из беспросветного прозябания к за¬видному расцвету заводы округа. Как со всем этим земным блаженством, дос¬тигнутым в неимоверных борениях, распрощаться, разлучась с Фелицей, с детьми, с заводами? Утешаться надменным суемудрием Экклесиаста, топча все живое, трепетное, дорогое, сиюминутное, без чего нет человека, нет памяти о нем?
Проснувшись с заплаканным лицом, он прислушался к голосам в люд-ской: «Донесли-таки всем о царском указе. Ох, уж эти мне бабы!».
Окропив себя после молитвы святой водой, он встряхнулся, переодеваясь в теплое до¬машнее платье: байковые штаны, куртку из верблюжей шерсти, не забыв во¬друзить на голову теплый картуз с козырьком.
Подумав, вынул из шкафа заветный потертый футляр. В нем покоилась старая флейта, подаренная ему в отрочестве ветераном флотского экипажа Козмой Званцевым, уволенным со службы по увечью еще при Петре I и слу-жившим шорником у Михаила Федоровича Турчанинова.
- Стро-о-гой был батюшка ампиратор, царстие яму небеснае, - вспоми-нал Козма с пугливым восторгом, опорожнив чарку зелена вина. - Страсть су-ровой да грозной, яко на корабель к нам восходил. Мы тагды со шведом трудно
управлялись, так скольки галер нашенских потопло - вместях с матросней, по-кеда супостату не пришел капут. Мне-ка, трюмному митрохе, и дали в нагрузку
енту музыку. Сунули в руку и приказали: «Дуди, как должно, без «петухов»,
ватова-етова, у соседа учись, штоб на парадном построении, да ежли при царе-
батюшке, не смазал ненароком, иначе линьками шкуру спорем». Был как-то
один «петух» мною пущен, дак мажор-диригент в зубы раза дал, и все на лад
пошло. По слуху все шпарил, а нот так и не осилил.
- Учись, брат Алешка, - приголубил он к себе хозяйского приемыша, -
веселей душе станет и жизня лехчай, занятней пойдет. И людям угодишь, за
музыку тебя полюбят. Забегай-ко вечерком ко мне в шорную, подучу, како сам
кумекаю. Да тут не наука, не натаска больше нужны, а склонность, влеченье
сердешное...
Козма бережно поглаживал флейту, перебирал клапаны, показывая, ка-кой звук выйдет при нажатии того или иного лада. Зажмурясь, наигрывал визг¬ливо-бравурные флотские марши.
Алешку же больше тянуло подбирать по слуху протяжные, грустные ме-лодии поморских, зырянских, пермских народностей. Заставший их однажды за музицированием хозяин похвалил приемыша, а Козму одарил алтыном на водку.
С той поры Алексей Федорович уже не мыслил себя без флейты, врачуя и отводя душу с ней в трудные житейские передряги, закрывшись в одиночестве где-нибудь в дальней комнате, в стороне от домашней суеты. Музыка «разгла¬живала» нервы, подсказывала выход из самых сложных ситуаций.
Он вошел в людскую, под гомон и галдеж служителей, прислуги, жав-шихся у стен дворовых людей. Початый осьмериковый штоф своим веселя-щим содержимым уже возымел явное воздействие на розовевшие лица заводил соб¬рания. Кто-то пытался затянуть песню питерских ухарей-кучеров. Большинство же ударилось в красноречие, балагуря и перебивая друг друга. На всех лицах, помимо следов хмеля, блуждали весенние отсветы, когда каждому хотелось выглядеть моложе, чище, умнее в неудержимом стремлении показать себя с лучшей стороны.
С появлением барина в людской воцарились тишина. Весело, с прищу-ром оглядев беседу, Алексей Федорович уселся в приготовленное в красном уг¬лу кресло, положа на колени заветный футляр.
- Ваше высокоблагородие, господин советник, примите от всех нас ни-жайшие поздравления по случаю возведения вас с наследниками в потомст-вен¬ные дворяне Российской империи! - звонко провозгласил, выйдя на сере-дину комнаты, бойкий письмоводитель Матвей Орлов, сын Евстафия Ивановича, лучшего поверенного в Сысерти, погибшего там при отражении приступа пуга¬чевцев. - Мы, узнав о столь важном событии, подарок сообща для
вас «сообразили», шкатулку с инкрустациями и надписью в золоте и серебре,
мастером-немцем на Невском прошпекте изготовленную.
- Сердечно рад поздравлениям, благодарствую за подарок, особливо
спасибо всем за верную службу, - ответил барин, пригубив поднесенную ему
заздравную чарку. Затем взял в руки флейту, о коей большинство собравших-ся знало лишь понаслышке.
Открыв рты, дворня зачарованно разглядывала «дудку», блестевшие клапаны и навастривала уши в предвкушении занятной  «гудьбы». Сделав разминку на протяжно-задумчивой, прихотливой мелодии песни «Ох, да не одна во поле дороженька...», барин задорно оглядел женскую половину «беседы».
- Марья Алексеевна, и ты, Кункун, спойте-ка и спляшите нам, голубуш-ки, ту новую песню, што я давеча подслушал у вас на кухне, кажись, «Чижик» прозывается, - ласково попросил он калмычек, давно ставших ближними домо¬чадцами его обширного семейства.
Кункун вскочила с лавки и выбежала в людскую гардеробную, вернув-шись оттуда с тремя алыми лентами. Одну вручила Марье Алексеевне, вторую - поварихе Насте, третью оставила себе.
Пожеманившись для степенности, доморощенные актерки встали посре-ди комнаты, охорашиваясь и поправляя складки молдавских курточек и пест-рых сарафанов. Публика отодвинулась к стенам, освобождая пространство для представленья. Турчанинов поднес к губам флейту, намереваясь тотчас «пой¬мать» мелодию незнакомой вещи.
Чижик, Чижик, Чижичок
Маленькой воробушок, - бойко повела Кункун, взмахнула алой лентой и притопнула, подзадоривая товарок.
У чижочка на руке
Лежит красавица.
Видит чижичка во сне
Улыбается, - подхватила Сютен и закружилась, раз-махивая над собой огненной спиралью.
Что за дамы за такие
Пошли дамы танцовать,
Пошли дамы танцовать,
Алой лентой рисовать, - выводила низким  грудным голосом Настя, вокруг которой кружились в кольцах лент бойкие калмычки.
Алой лентой рисовали,
Музыкантам приказали:
Музыканты мои Да пограйте-ка вы, - пели складно уже все три танцорки, в лад сопровождаемые мелодией флейты.
Да еще я была бедна,
Танцовать пошла одна,
Едным една
Без мила дружка
Без Иванушка, - звонким голосом, перекрыв все дру-гие, за¬вершила огненно-вихревую «пиесу» Кункун, и все трое увлеченно завертелись красно-пестрыми волчками - уже под мелодию звонкой флейты барина, топоча новой, одеваемой только по праздникам обувкой. Возбужденные, радостные зрители подбадривали их рукоплесканиями и возгласами: «Жги, жги! Давай, давай! Славно, ох как славно-то, братцы! (Оригинальный текст песни обнару¬жен автором в ГАСО, фонд 65, ед. хр. 4, лист вставной, текст машинописный, XX века).
Барин был в духе и сыграл еще для общего переплясу «Ой вы, сени, мои сени...», «Барыню», «Камаринского мужика». Когда веселье в людской дос-тиг¬ло своего накала, Алексей Федорович незаметно покинул беседу и напра-вился в свои покои.
Пора было в объятия Морфея, но томительная магия белых ночей заво-раживала и размывала давние, устоявшиеся привычки. Спасало затемнение окон, притом сегодня, после шумной песенко-танцевальной беседы вечером, он порядком притомился и, едва улегшись, поплыл по волнам забытья.
И вновь ему приснился царь Петр. Огромный, строгий, надмен¬ный, он беседовал о чем-то с командиром Уральских заводов В.Н. Татищевым. Оба косо взглянули на оробевшего сысертского горнозаводчика, оценивающе хмыкнули и едва не заржали, поскольку Алексей Федорович предстал пред ни-ми... в ночной рубашке и зябко перебирал голыми ступнями, не смея раскрыть рта, с распухшим вдруг во рту до безобразия языком.
рта, с распухшим вдруг во рту до безобразия языком.
- Што же ты, стрелец, едрена шишка, в молчанку с нами вздумал играть? – громыхнул горловым басом почти из поднебесья император. – Навроде, не нашкодил особо пред нами, хозяин из тебя, сказывают, Язык, никак, прогло-тил?
- Все верно, ваше величество, - глухим голосом подтвердил Татищев, -
фабрики, рудники у нево - нa зависть соседям, высокой производительностью
отличаются. С работным людом обращается как отец, взыскательный и стро-гий, да и на ласку не скуп. А што онемел, так то-от робости. Дела земные его сами знат¬но рекомендуют. Наш выученик, хвала ему...хотя и одет не по рангу.
- Тогда айда с нами, нечево казанской сиротою гнуться, - гаркнул царь и
протянул мощную длань свою Турчанинову.
Алексей Федорович с великой радостью рванулся было к Петровой дес-нице, но встретил...пустоту. Обе важные фигуры вдруг вытянулись, потускнели и растворились в воздухе.
Вещий сон этот имел двойственный смысл. Алексей Федорович, вско-чив с постели и помолившись пред иконами за упокой души Петра и Василия, вос¬принял приснившуюся картину как явный намек-предупреждение ему о скорой встрече на небесах с фундаторами Российской империи и ее промышленной мощи.
Второй, глубинный смысл сновидения, недоступный живому Турчани-нову, заключался в том, что, через взрослеющую дочь свою, бойкую и дерзкую красавицу Наталью, его семья вскоре породнится и с Татищевыми, и с Нарыш¬киными, родичами Петра Великого, и со многими другими представителями высшей знати России.
«13 ноябрая 1783 года, - пишет К.И. Кокшаров в своем известном иссле-довании, - Алексей Федорович получил на дворянство грамоту. В то время он жил в Санкт-Петербурге и не возвращался на свои заводы до своей кончины. Последние годы, больной и одряхлевший, мало занимался управлением, вверив его приказчикам. Смерть его последовала 21 марта 1787 года...» (стр. 16).
О смысле жизни прирожденных горнозаводчиков хорошо сказано в упомянутой выше книге Владимира и Софьи Грум-Гржимайло: «Каждый че-ловек должен внимательно отнестись к своим способностям и упражнять их, работать всю жизнь в раз принятом направлении со всей добросовестностью и всеми усилиями, на которые он способен...он умрет счастливым, что не зарыл данного ему таланта. Вот секрет счастливой жизни, вот мой завет: работайте и работайте - придет время, когда вы неожиданно для себя проснетесь больным человеком, а затем спокойно встретите смерть как заслуженную награду» (стр. 13).
Предание свидетельствует, что умер он во сне, сидя в кресле, отойдя в мир иной без криков и страданий, по примеру великих его современников, П.-О. Бомарше и И.-В. Гете. Похоронен был в Александро-Невской Лавре. Зa пра¬во упокоения на Лазаревском кладбище Ларвы завод заплатил 16 тысяч рублей. Надгробный памятник на могилу, по проекту Б. Давыдова, изваял выдающийся русский скульптор-монументалист Иван Петрович Мартос, автор всемирно из¬вестного шедевра - памятника Минину и Пожарскому возле Кремля в Москве. Деньги для надгробия (6 400 рублей) были собраны по подписке среди рабочих Сысертского горного округа.
С уходом хозяина в 1788 году была произведена оценка состояния его заводов. По словам К.И. Кокшарова: «Во всех трех заводах ощущался недоста¬ток воды в прудах на действие заводское. Также ощущался недостаток в рабо¬чих людях. Одна из причин - плохие, нерегулярные выплаты, расчеты за труд крестьян, привлекаемых из соседних деревень и сел». Доходило до того, что с рабочими расплачивались.. .металлом.
«Что касается Гумешек, то руда скудеет с ростом глубины ее добычи, хотя добыча еще и нынче не может назваться много «трудною». В последние годы жизни Хозяина углубление Гумешевского рудника доходило до 24 т са-жен. Руды добывались из глубины от 13 до 19 сажен».
«Вообще Сысертские заводы, подчеркивает автор, оставлены были Алексеем Федоровичем своим наследникам в отличном состоянии и при ма-лейшей поддержке они могли бы развиться и стать давно уже на ряду с первы¬ми заводами Урала. Богатству их все благоприятствовало: обилие железных и медных руд, флюсов, глин, камней и других материалов, необходимых для горнозаводского действия; близость и обилие горючего материала; недальное разстояние заводов от реки Чусовой, наконец, соседство хлебородных мест» (стр. 23).
«1787 года Сентября 13, - сообщает К.И. Кокшаров, - вдова Турчанино-ва определена была, по распоряжению Санктпетербургской Дворянской Опеки, -опекуншею и управляющею в заводах. Впрочем, управление заводами и до со¬блюдения этой формальности, со дня смерти Турчанинова принято было вдо¬вою по согласию прочих соучастников в заводах ея детей. Могла ли Турчани¬нова, женщина без всяких познаний в горном деле и без опытности, управлять таким огромным делом, как дело заводское, не трудно решить всякому. Впро¬чем, это была одна из тех гибких натур, из тех здравых умов, которые во всяком месте, во всякое время умеют поддержать свое достоинство, умеют приладить¬ся ко всяким обстоятельствам. Там, где не хватает запаса познаний, они слепо следуют в своих действиях какому-то безотчетному внушению и странно, - почти всегда бывают правы. Эти натуры отличаются тем, что всегда довольны своим положением или по крайней мере из всякаго положения умеют извлечь для себя достаточную долю счастья. Сам Бог раскрывает перед ними величай¬шую из наук, - науку житейской мудрости. Людям с подобными натурами мы обыкновенно завидуем, называя их счастливцами», - так завершает свой яркий психологический портрет Филанцеты Стефановны автор (стр. 24).
Совсем иными тонами и красками рисует чету Турчаниновых советский исследователь Н.И. Павленко в своей «Истории металлургии в России XVIII века...»: «Документы характеризуют его (Алексея Федоровича) как человека с крутым нравом и неуживчивым характером, третировавшим посадскую мелко-ту. Высокомерие Турчанинова проявлялось также в третировании им предста-вителей горной администрации на местах, за что последние ненавидели вы-скочку и где могли доставляли ему неприятности» (стр. 265).
После смерти мужа вместе со вдовой осталось девять наследников (3 сына и 5 дочерей). Старшая дочь Катерина была выдана замуж еще при жизни отца. Остальные дети находились при матери, фактически руководившей, не смотря на свою неграмотность, всеми делами фирмы. «Дух стяжания у вдовы проснулся настолько, что она готова была урвать часть наследства даже у соб¬ственных детей», - демонизирует автор Ф.С. Турчанинову, забывая о том, что ей приходилось отстаивать честь и марку славной фирмы, бороться за ее целостность - против растаскивания заводов сворой наследников.
Старшие сыновья Александр и Петр, «не признавая в себе способности» к хозяйственным делам, продали причитавшиеся им части своей матери. В ито¬ге вдова Филанцета Степановна стала обладательницей трех паев. Дела фирмы шли удовлетворительно, дочери были пристроены за дворян, превратились в графинь и полковниц, получая определенную долю дохода от заводской конто¬ры.
Но вскоре вспыхнула крупная ссора. Тревогу забила канцелярия Главно-го заводов правления, обнаружив весной 1797 года недостаток и даже полное отсутствие провианта на заводах. Началось следствие, во время которого вдова Филанцета объясняла это тем, что наследники не дают денег на содержание заводов. Руководитель канцелярии Главного заводов правления. Ярцов не признавал этих доводов, ссылаясь на прибыльную работу заводов при жизни А.Ф. Турчанинова. Значит, мол, и теперь они должны быть рентабельны.
А дела и впрямь были тревожными: выплавка меди к концу XVIII в. по сравнению с 80-ми годами сократилась почти на треть. Так, среднегодовой вы¬пуск меди за 1783 - l789 г.г. составил 17 441 пуд, а за 1790 - l795 г.г. всего 11 825 пудов» (стр. 270). Нависла реальная угроза государственной опеки над еще недавно процветавшим горным округом, которую позднее возглавил поэт и государственный муж Г.Р. Державин.
И все же основа фирмы, созданной А.Ф. Турчаниновым, была заложена добротнейшая, поколебать или тем более разрушить ее было почти невозмож-но. Заводы, фабрики, рудники, теряя темпы при неблагоприятных условиях, вновь наращивали производство при хозяйском к ним отношении. Но отныне уже, за бездарностью наследников, эти успехи обеспечивали наемные специа-листы, талантливые инженеры-менеджеры, на которых Сысертским заводам везло необыкновенно. Вместе с талантливыми, преданными «фирме» работными и мастеровыми, воспитанными Турчаниновым, технические вожаки смотря на свою неграмотность, всеми делами фирмы. «Дух стяжания у вдовы проснулся настолько, что она готова была урвать часть наследства даже у соб¬ственных детей», - демонизирует автор Ф.С. Турчанинову, забывая о том, что ей приходилось отстаивать честь и марку славной фирмы, бороться за ее целостность - против растаскивания заводов сворой наследников.
Старшие сыновья Александр и Петр, «не признавая в себе способности» к хозяйственным делам, продали причитавшиеся им части своей матери. В ито¬ге вдова Филанцета Степановна стала обладательницей трех паев. Дела фирмы шли удовлетворительно, дочери были пристроены за дворян, превратились в графинь и полковниц, получая определенную долю дохода от заводской конто¬ры.
Но вскоре вспыхнула крупная ссора. Тревогу забила канцелярия Главно-го заводов правления, обнаружив весной 1797 года недостаток и даже полное отсутствие провианта на заводах. Началось следствие, во время которого вдова Филанцета объясняла это тем, что наследники не дают денег на содержание заводов. Руководитель канцелярии Главного заводов правления. Ярцов не признавал этих доводов, ссылаясь на прибыльную работу заводов при жизни А.Ф. Турчанинова. Значит, мол, и теперь они должны быть рентабельны.
А дела и впрямь были тревожными: выплавка меди к концу XVIII в. по сравнению с 80-ми годами сократилась почти на треть. Так, среднегодовой вы¬пуск меди за 1783 - l789 г.г. составил 17 441 пуд, а за 1790 - l795 г.г. всего 11 825 пудов» (стр. 270). Нависла реальная угроза государственной опеки над еще недавно процветавшим горным округом, которую позднее возглавил поэт и государственный муж Г.Р. Державин.
И все же основа фирмы, созданной А.Ф. Турчаниновым, была заложена добротнейшая, поколебать или тем более разрушить ее было почти невозмож-но. Заводы, фабрики, рудники, теряя темпы при неблагоприятных условиях, вновь наращивали производство при хозяйском к ним отношении. Но отныне уже, за бездарностью наследников, эти успехи обеспечивали наемные специа-листы, талантливые инженеры-менеджеры, на которых Сысертским заводам везло необыкновенно. Вместе с талантливыми, преданными «фирме» работными и мастеровыми, воспитанными Турчаниновым, технические вожаки-управители округа снова и снова убедительно доказывали всему промышленному Уралу, России, что «Цапля» - действительно является счастливым заводским клеймом.
Даты работы:21 апреля 1981-15 сентября 2004года
Отзывы специалистов из Перьми и Екатеринбурга бизнесмены России,ждёт высокая честь и слава:стать издателями книги ,,Тайна титулярного советника”-о жизни и делах уникального во многом загадочного горнозаводчика А.Ф.Турчанинова,фаворита Хозяйки Медной горы,подарившей ему уральский малахит. Изделия из него заворожили Наполеона и всю Европу,породили сказы Бажова. Антипод Демидовых,богатевших за счёт ,,дранья шкур с работного люда,”Турчанинов уважал и ценил человека труда,приказывал оберегать его от рукоприкладства,щедро поощрял усердие и старание,осваивая пути взаимовыгодного сотрудничества между трудом и капиталом. Ему, как Суворову, сопутствовала слава беспроигрышного воителя в предпринимательских баталиях. Авторитет,,справедливого отца”помог ему за два года модернизировать ,,лежавшие на боку”казённые заводы и увеличить производство меди в семь раз!Императрицы Елизавета Петровна и Екатерина Великая  высоко ценили новатора. Редким талантом  распорядителя-менеджера  Турчанинова  наперебой пользовались вельможи-заводчики. Его дети и внуки общались с Державиным,Пушкиным,Лермонтовым. Образ его заинтересует читателей всех возрастов,его менталитет и успехи будут поучительны для бизнесменов России XXI века,не согласных плестись в хвосте промышленных,,тигров”Востока и Запода.                Неразвитость рыночной экономики страны -новичка в мире конкуренции ВТО,гнетущие качели кризисов и рецессий,нарастающее варварство дехристианизации Запада диктуют нам не забывать о чести своего Отечества  и обновлять,осовременивать блестящий опыт Российского капитализма,особенно в эпоху реформаторов Витте и Столыпина.С их именами связан 100-летний юбилей Русского Экономического Чуда,когда высокие темпы роста производства,с триумфом золотого рубля ,побуждали учёных предрекать России роль мирового лидера к середине XX века.                Главным  звеном  внутреннего развития страны стала  прокладка гигантской стальной магистрали  к Тихому океану,с обустройством  инфраструктуры прилегающих  регионов.Сотни тысяч рабочих,осеняя себя крестным знамением-в знак прошения помощи Божией,показывали чудеса производительности.Рельсовый путь спешил  на Восток,откуда всходило солнце  Православной веры...                Исполинский локомотив увлекал аграрную державу в Железный XX век чудовищных потрясений и бед.                Руководили  этим громадьем опытнейшие которых сейчас у нас -острейшая нужда!).В их ряду -талантливейший заводчик А.Путилов щедрые благотворители удачливые предприниматели Морозов,Мамонтов,братья Рябушинские.Им были присущи новаторское мышление,творческая инициатива,уверенность в успехе,с молитвой к Всевышнему;и Бог,и удача шли им на встречу.Осознание величия национального духа имел в виду Президент В.В.Путин,когда на праздновании 1025-летия Христианства на Руси говорил о том ,что для укрепления самосознания и духовной энергетики у нашего народа необходим ,,фундамент веры в Господа.”                На этом празднике представитель православной церкви Кипра назвал фантастически трудной задачу Русской Православной Церкви по воцерковлению России для вхождения ее в славное будущее,где ,,богочтущие души будут задавать тон общему движению народов мира к Богу,” и пожелал РПЦ:,,Возрастать от силы в силу.”В унисон этим пожеланиям прозвучали слова симпатии Римского папы  Франциска к православным церковным обрядам  и его максима:,,Свет-с Востока,роскошь-с Запада.”                В самые трудные времена нашей истории Урал,с его промышленной и трудовой мощью,приходил на помощь властям,начиная с Петра Великого и по XXI век.Деятельность горнозаводчиков,зачинателей русского капитализма,содержит необходимый позитивный опыт,стольнеобходимый сегодня реформируемой России.Кладезь его и в деяниях Турчанинова.                В этом плане моя книга ,,Тайна Титулярного Советника,”по отзывам журнала ,,Уральский следопыт”,,,актуальна сегодня не только новизной материала,но и тем,что в известной степени может служить живо и доступно написанным пособием для молодых современных предпринимателей и менеджеров-и в плане практическом,и,что очень важно,социально-нравственном,то есть само издание книги станет оптимальным вложением капитала .”                Сердечно прошу сторонников русского новаторского предпринимательства помочь материально изданию моей книги о талантливейшем представителе его,А.Ф.Турчанинове,с возможностью автору полечить больные ноги и глаза, после длительной работы.Требующей продолжения актуальной темы.Просьба звонить по домашнему телефону автора:8(3435)247-616.Павел Иванович Бушняк. Мой адрес:622002 г.Нижний Тагил./ул.Космонавтов д.33 кв.70
_____