Маразм и армия едины

Братишка уезжал служить. Проводы, слезы, суета последних минут гражданской жизни перед воплощением в новом военном качестве. Гражданские шмотки, стакан водки украдкой от офицера занюханный рукавом и заеденный куском колбасы. Впрочем, нет. Это нас в свое время призывали кого в чем, и во дворе военкомата рваные телогрейки, исписанные «на память» деревенскими друзьями, мешались с шикарными пуховиками наивных горожан. Брата переодели еще в военкомате, служить он укатил в новеньком камуфляже и с солдатским вещмешком. Вообще, все было ново и непривычно для меня.

Из военкомата на вокзал нас (девятнадцать человек) везли, затолкав как кильку в бочку в обыкновенный тентованный УАЗ. Попробуйте, повторите как-нибудь этот трюк, учитывая водителя и старшего машины, с комфортом расположившихся спереди. Этих везли на специально выделенных троллейбусах, давая возможность посмотреть на ярко освещенный вечерний город. Нам предстояло провести в казарме 730 дней и ночей, а кому-то и побольше. Этим — всего только год. Нет, это было решительно не то. К тому же от недавно вернувшихся молодых дембелей я слышал, что в частях теперь солдат кормят пусть и плохоньким, но борщом, а по выходным готовят для них котлеты. Котлеты! Вонючий бигус из мерзлой капусты и кашу-сечку с томатной килькой не хотите ли попробовать? А тюрю из сушеной картошки, разбавленной водичкой? Впрочем, я вовсе не завидовал брату и не желал ему всего этого. Просто... это была уже не та армия, с которой довелось столкнуться мне.

Подкатившие к вокзалу троллейбусы торжественным маршем встречал духовой оркестр. (А нас отправляли тайком, словно краденых — в тот год Верховный как раз объявил, что намерен мочить боевиков в сортире — и родственники только чудом смогли пробиться к своим сыновьям на перроне.) Выходящих из троллейбусов призывников быстро распределили по командам, построили и... Старший отдал команду заходить внутрь. Внутрь так внутрь — легко преодолев сопротивление вытекающего из здания потока пассажиров, команды вместе с родственниками проникли в вокзал, сразу заняв половину главного вестибюля. Соорудив из них некое подобие строя и вежливыми матюками отогнав родню, старший — майор по званию — объявил, с трудом перекрывая обычный вокзальный гам, задачу: выйти на перрон и построиться для переклички. Между тем, команды были уже ДВАЖДЫ построены. Через минуту толпа призывников и сопровождающих вновь повалила через двери вокзала, только в обратном направлении. На перрон вела каменная лестница, по которой поднимались пассажиры прибывшего недавно поезда. Точнее, они пытались подниматься, но быстро оставили эти попытки: волна камуфлированно-гражданских тел сметала все. На перроне призывников начали строить в ТРЕТИЙ раз.

Я глядел на эти бестолковые и бессмысленные телодвижения и улыбался. Передо мной вновь была родимая российская армия, с ее неистребимым маразмом. Пусть уже немного другая, но по-прежнему богатая «дубами», из которых и состоит, по большому счету, наша несокрушимая оборона. И пусть изощряются в нововведениях министры, пусть пытаются внедрять в войсках европейские биотуалеты вместо привычных «очковых» сортиров — маразм, как праздник, всегда будет с нами. Удачи тебе, братишка! Жаль, что ты больше никогда не будешь смеяться в цирке.