Утром в Италии

                1

Струйка влаги скользнула по коже молодого виноградного листа, зависнув на его острие. Капля медленно начала набухать, набухала и, наконец, сорвалась. Листок чуть вздрогнул вверх, шелохнулся вниз (в это мгновение раздался глухой шлепок) и остановился.
  Это случилось в одно туманное утро, на зелёной веранде кирпичного домика, с незапамятных времён стоящего близ небольшого городишки на самом носу сапога Италии. 
   Та капля упала прямо на нос Леонардо. Глаза спящего дёрнулись и тут же открылись. Широкие, слегка раскосые, чётко очерченные, коричневые  глаза смотрели вверх: на небо через густые заросли винограда. 
   А там, наверху, начиналась каждодневная, но в этот день особенная битва между светом и тьмой. Солнце, ещё совсем недавно бывшее где-то на другом конце планеты, сейчас рождалось в Италии. С востока розовой акварелью уже вырисовывался новый день, тогда как на западе тяжёлым фронтом ещё висела прошедшая ночь. 
  Свет лился снизу.  Он нёс с собой ощущение спокойствия, несмотря на то, что в небе начиналось сражение. Он нёс гармонию, сознание, что и ты, человек, тоже часть этого единого-бесконечного.  Чёрные тучи ночи рождали тревогу. Приковывали и возбуждали взгляд.
   Кричали птицы.  Первые ряды массивных белоснежных гор, снизу омытых красным, выступили с востока и медленно пошли на врага. Мрачные, тяжёлые клубы запада стояли безмолвно, сердито. Казалось, что именно в это утро, ночь, вдруг, вздумала не подчиниться приказу природы и не уступить своих позиций дню. Тьма решила захватить землю. Навсегда. И начиналась война!

- Франческа, слышишь, проснись. Ты только взгляни, что за чудо творится! Ну же, милая, просыпайся!
- М-мм… Я хочу спать… Пожалуйста, не буди меня. Дай мне еще чуть-чуть. 
- Нет же, милая, открой глаза. Ты не пожалеешь, поверь мне, такое бывает только раз в жизни!
-   У тебя всё всегда бывает только раз в жизни.  Мой сон тоже неповторим. Отстань, Лео.
- Но то сон, он призрак. А здесь наяву я вижу такое, такое что…
Это не возможно описать словами! Открой глаза, хоть на секунду, и ты забудешь о своём сне! 
- Ну, вот. Ты доволен? Я открыла! Да, рассвет. Вижу красиво. Доволен?! Как ты и просил. А теперь всё! Дай мне поспать, иначе я уйду в дом.
- И ты, правда, можешь уснуть теперь?!
- Правда.
- Тогда иди в дом.
- И уйду.
- Давай иди.
- Мало того, что ты будишь меня, теперь ты меня прогоняешь?!
- Я шучу… Останься со мной и спи, сколько хочешь. Я больше не потревожу тебя. Прости.
 
    А тем временем в небе начиналось. 
 Свет вёл к победе огромный белый орёл. Он раскинул по ветру свои тяжёлые крылья и завис в воздухе. Он парил, и в этом его неподвижном движении чувствовалась неукротимая мощь, сила, которая не боится нечего и знает только одно – что она сила. Клюв его был широк, был, согнут крюком, смотрел вперёд. Врезаться. Разбить темноту одним ударом, а светлым крылом накрыть остатки, спасающегося бегством войска – вот, что своим видом говорило первое облако нового дня.  Двигаясь медленно, верно, полный решимостью, орёл заворачивал влево, поднимая всё выше и выше правое своё крыло. Следом за ним шло молодое, могучее войско, по бокам одетое в красное. Повинуясь приказу своего светлого князя, основная дружина также начинала огибать тьму слева. Направо орёл с крыльев отбрасывал алые перья. Ветром было решено безмолвно, Рассветом принято единогласно заходить с южной стороны, чтобы в случае неудачи подставить под удар бок, а не голову, захватив в плен темнейшие силы врага.
  Врага, что стоит, не двигаясь, лоб широкий вперёд выставя, глаза  выпучив.  Глаза. Два больших глаза, налитые серым цветом, оттенённые тёмно-синим, с чёрными мешками под ними, смотрят сурово, самоуверенности врага усмехаются. Тучные мышцы ночи напряженны, оголены, к битве готовы.  Долго копила Тьма свои силы, чтобы однажды, чтобы в одно утро, наконец, свергнуть с престола день и властвовать над землей уже безраздельно. И вот час пробил. Это утро настало.       
   Леонардо вскочил с места и бросился бежать в дом. Он дорожил каждой секундой минуты этого утра. Он не хотел пропускать ни одного мгновения этого великолепия.  Он знал, что такое бывает только раз в жизни, и он просто не мог упустить этого момента. Он хватал на бегу краски, кисти в руке уже, в другой краска. «И нет руки, чтобы взять мольберт! Чёрт! Обратно!» На веранду бежит, рот открыт, смотрит на небо. Споткнулся! «Чёрт! Чуть не упал! Добрался! Чёрт! Так быстро меняется всё! Обратно! Стул. Мольберт. Так. Кажется всё».  Обратно. Ставит мольберт, краски разводит, мочит кисти, с неба глаз не отводит. Взмах. Выдох. Первый штрих. Времени нет рисовать эскизы. Его глаза широко открыты, как будто безумны, как будто ничего не понимают они. Бегают вверх, вниз, вниз, вверх. Впитывают в себя цвета неба и только их запоминают. Белый цвет. Красный цвет. Чёрный цвет. Оживает. Мертвое полотно. Всё в одно. Вот орёл уже вонзается в толстую спину толи облака, толи злого дракона. Тот звереет в ответ: хватает орла за горло. Красной кровью в секунду омылось утро. Свет. Тьма. Смешалось всё. В небе и на палитре творится хаос, но всё именно так, как оно есть. Безумная гармония. Краски плещут на небо сотнями. И каждую минуту новые. Открываются  идеи. Образы. С лица художника капает. Глаза вдохновением дышат. Рука пишет. Его рот открыт. Висок стучит. Птица кричит. Напряжение. Возбуждение. Всё выше и выше. Ещё секунда…  И…  Ещё одна…  И…
 Выходит солнце.
   Всё. Конец. Кисти летят на траву. На остатки тьмы устремляются жёлтые стрелы света. Разливается радуга. На ночную росу падает мокрая от пота спина. На лицо первая капля дождя.      
  Та капля упала прямо на нос Леонардо.

- Когда ты успел написать это? – спрашивала Франческа, не отрываясь, глядя на не высохшее ещё полотно.
- Пока ты смотрела свой сон. Кстати, о чём он был? Расскажи, мне интересно. – Улыбался Леонардо.
- Я уже забыла…  Да и разве важно, что я там видела?  Важно то, что я вижу сейчас!
- Тебе нравиться?
- Нравится?! Ты знаешь, я мало чего понимаю в живописи, но что-то подсказывает мне, что это лучшая твоя работа. Она просто заставляет меня смотреть на себя! И какие цвета! По-моему, тебе стоит показать её кому-нибудь. Её, наверняка, хорошо оценят, а это было бы нам сейчас так кстати.
- Я покажу её Фабрицио, но продавать не стану. – Отвечал сухо художник, смотрел куда-то в сторону.
- Почему?
- Не стану и всё.
- Почему ты никогда не слушаешь то, что я тебе говорю? Чуть что не по твоему, ты сразу отворачиваешься и замыкаешься. Ты всегда делаешь только то, чего хочешь ты! И ты ни разу даже не спросил меня, чего я хочу! Мы живём как нищие! В доме есть нечего! Мне на улицу выйти стыдно, а ты и пальцем не пошевелишь, чтобы изменить что-то!
- Да что ты такое говоришь?! Успокойся.
- Я говорю то, что думаю! И не надо меня затыкать! Я своё отмолчала! Хватит! Довольно с меня!
- Да успокойся же ты. Давай поговорим, если хочешь, только нормально, без крика.
- С тобой невозможно говорить нормально! Я тебя знаю! Ты добьёшься того, что я замолчу, но от этого ровным счётом ничего не измениться! А я так больше не могу! Ты не любишь меня! Ты любишь только себя и больше никого! Да ты скорей меня продашь, чем этот проклятый кусок тряпки!
- Минуту назад он тебе нравился.
- Это было минуту назад, теперь всё изменилось! И почему я не слушала свою маму?! Она ведь говорила мне! Говорила, что я пропаду с тобой, а я-то глупая не слушала! Зачем! Зачем я была такой глупой!
- Слушай, мне надоело слушать твой крик. Если ты хочешь поговорить – давай поговорим, только спокойно. Если нет – уходи к своей мамочке! Перестань, в самом деле, быть глупой и поступи, наконец, разумно.
- Это ты меня ещё будешь уму разуму учить?! Да кто ты такой, чтобы так говорить со мной?! Художник! Ха-ха! Видела я таких художников! Вечно ободранный, как собака брошенная! Да ты посмотри на себя! На кого ты похож?!
  Леонардо встал. Стал молча собирать кисти, укладывать по коробкам краски, тряпкой протирать мольберт. Франческа продолжала кричать. Она завелась, и теперь остановить её было уже невозможно, только усталость от выплеснутых наружу эмоций могла заставить её замолчать, а эмоций, как известно, у женщин, а тем более у итальянок, больше, чем слов. Он знал это, и решил не тратить напрасно свои силы, которых и так после минувшего утра осталось слишком мало. Уложив всё так, как надо он неторопливо направился по мокрой дорожке к дому. Широкие льняные штанины ползли за ним, чуть отставая. 
- Куда это ты пошёл?! Нет уж, послушай меня, я ещё не всё сказала!
  Ничего, не отвечая, и как будто даже не слыша, что к нему обращаются, уставший, измотанный работой и пустыми словами художник брёл к двери, в которой через мгновенье исчез.

 Через секунду он опять появился. Остановился в пролёте. И так тяжело, тоскливо, глубоко и прямо в глаза взглянул сидящей на дощатом полу веранды женщине. От этого взгляда она замолчала.
 «Ну что же ты так» - казалось, говорили его глаза.  «Да я и сама не знаю» - отвечали её. Это длилось не больше 5-ти секунд, но этого времени хватило им обоим, чтобы понять главное. Чтобы он сделал шаг вперёд, она опустила голову. Он подошёл к ней, опустился на колени и обнял за плечи. Она плакала. Тихо, чуть всхлипывая, спрятав голову на его груди, роняла слёзы на пышную, цветастую юбку. Долго сидели они так и долго думали, каждый о своём. Ему было жалко её. Такую красивую, а теперь такую несчастную. Из-за него. «Из-за меня. Она плачет из-за меня. Это я не смог сделать так, чтобы она не плакала. Я виноват. Она права… Я не люблю её».
Вырвалось само собой внутри. «Нет. Да. Мне жаль её. И я бы всё отдал сейчас, только бы она не плакала! Всё бы отдал. И это правда, А жизнь? Нет. Вот видишь». И ему стало грустно, нестерпимо грустно и больно стало и тяжело, и как будто жгло что-то, как будто совесть. Как будто он что-то ужасное сделал. Совершил преступление. «Но почему? Я же ни в чём не виноват! Я даже никогда не врал ей. Нет. Врёшь. Молчишь».
    «Он не любит меня. Нет, он любит, любит! Но не так, как должен любить. Но он хороший, он очень хороший, я знаю.  И разве он мне что-нибудь должен? Он всегда думает о себе. Он такой – его не изменить. А я всегда думаю о нём.  И мне нужно, наконец, подумать и о себе. Но я ничего не умею. Я даже думать сейчас не могу. Что мне делать?» И она крепче обняла его. Подняла мокрое от слёз лицо и поцеловала в губы. Он получил ожог. Никогда ещё никто так не целовал его. Так горячо. Так сладостно больно. «Она просит у меня прошения за то, что сделал я» - мелькнуло у него в голове. «Всё пройдёт, забудется, и мы опять будем жить как прежде» - сказала себе она.

   Больше так продолжаться для него не могло. Он осторожно высвободил себя из её объятий и встал. Она осталась в трагической позе.
 «Сейчас. Прямо сейчас. Нет… Так нельзя. Сначала надо всё обдумать, нельзя ведь так сразу. А почему нет? Ей будет больно. Зачем бить в лицо, если можно просто толкнуть. Но я не хочу никого толкать, тем более её. Я уважаю её. Надо просто дать понять. Объяснить ей». – Быстро говорил про себя Леонардо. Его взгляд бродил в эти секунды как шальной и он не видел ничего из того, что было перед ним. Всё его внимание было обращено к своему внутреннему диалогу. 
  Вдруг. Слепо гуляющие глаза прошли мимо яркого пятна на ровном бежевом фоне. Мгновенье. И они снова ожили, в них снова зажёгся огонь обратной связи с реальностью, и снова только на мгновенье. Он смотрел на свою последнюю работу. Тревога ушла. Он забыл про неё, про себя. Только эта секунда в небе, запечатлённая им на квадрате картона сейчас волновала его. Действительно, эта картина имела странное магнетическое свойство: в ней, как на фотокарточке, сконцентрировалась неповторимость течения времени, но только этот снимок был сделан живым человеком: его глазами, его руками, его вдохновением. Небо. Без конца. Без начала. Было загнанно в строгие деревянные рамки и смотрело, смотрящему на него, прямо в глаза. Смотрело так, что взгляд невольно рассеивался, и он не мог сконцентрироваться в одной определённой точке по привычке. Потому что этой точки здесь не было; или вся она состояла из таких точек, где каждая  неповторима и каждая притягивает с равной силой. Поэтому взгляд прилипал ко всей площади сразу и больше не в силах был шелохнуться.
   Это было небо. Без начала и без конца.
  «Навсегда. И это сделал я. Неповторимое мгновение поймано мной. Вот этой самой рукой я заарканил время, остановил его. Теперь оно моё. И я могу сделать с ним всё, всё что захочу. Могу убить его. Могу сжечь картину прямо сейчас, и никто тогда никогда не увидит это таким, каким это было только один раз и больше никогда не будет. Я могу подарить это небо каждому, чтобы тот, кто не верил в чудо – поверил вдруг. Потому что, это действительно чудо. Чудо явившее себя через меня. Да, это так. И что значат все эти людские сцены, разборки, упрёки, крики, капризы по сравнению с этим? Ничего. Ничто. Грязная кисточка, опущенная в воду, значит больше, чем все слова, сказанные мной сегодня. Пустое. Я создаю нечто значительное за 10 минут, чтобы потом часами, днями, неделями искупать это бессмертное время мёртвым бездействием, пустой тратой слов, сил. Почему так? И зачем живут те, кто ничего не создают. Ради того, чтобы есть? Пить? Говорить непонятно зачем и что. Зачем всё это? Почему пустота заполняет собой наши жизни? Пустые жизни. И ведь это не пустота, это, мы – люди, заполняем свои 24 часа всякой ерундой, а потом кричим, что нам не хватает времени. Нет. Я так не хочу. Пусть кто угодно, но только не я. Я не хочу отныне бросать время на ветер. Ни одного слова я больше не отдам просто так пустоте! Говорить ради того, чтобы не молчать? Это так глупо. Лучше молчать, ради того, чтоб не говорить просто так».       
- Почему ты молчишь? – Разбудил женский голос.
- Я думаю. –  отвечал Леонардо, и думал о том, что в природе земной жизни всё странным образом закономерно. Он замечал это уже много раз, на разных примерах. Много раз, сидя в одиночестве или с близким другом, он думал, рассуждал, и каждый раз удивлялся непостижимой гармонии животного мира, загадке строения человеческого организма, его разума. Он видел в балансе четырёх стихий, в смене дня и ночи на небе, сна и бодрствования в человеке – высшую предопределённость, бога, в которого он верил, которого называл – Природа.
 «И вот теперь стоило мне сказать себе, что я больше не трачу понапрасну слов – жизнь сразу проверяет меня, и она спрашивает: «Почему ты молчишь».  Разве это случайность? Нет. В этом есть нечто-то большее. В этом есть сила мысли - её материя. Да, это так. Нет сомнения, что мысль может материализоваться. Мысль, с казанная с намерением, летит в космос,  в другой, невидимый, непознанный космос внешней энергии. Живущий вовне, сам по себе, берущий корни свои откуда-то изнутри. Рождённая верой, Мысль летит туда и возвращается через мгновение уже видимым результатом, действием, словом, событием. И если очень захотеть – можно в космос полететь. Да. Это правда. Это высшая гармония. И я хочу её.
- Я хочу тебя, Лео.