Земляки

Рассказ включен в "Хрестоматию тюменских писателей" для школ Тюменской области (2015 г.) 


        Подхожу к Вагайской развилке, а там уже кто-то поплясывает - тоже на нашу сторону скучает. Рядом огромный футляр необычного формата. А сам человек важный такой - издали бросается в глаза - во всем импортно-стильном щеголяет, не подступись: на нос очки черные напялил, тоже ненашенские, вместо шарфа галстук цветастый на воздух выбивается. И в шляпе не по сезону. Что за петух заморский, гадаю, может, кто из командировочных, или комиссия из города, корреспондент?..

          А поближе притопал… Вырисовывается...
          Батюшки, кто бы мог подумать! Да это же мой земляк Нурислан! Из северов возвернулся!
         Здоров ли, браво, братан, кричу что ни попадя, и приветствую как и положено землякам, по-своему: "Салям, ни халляр, классташ!"  Он же:
         - Драстуй, - отвечает. Почему-то по-русски. И деловито-чинно так.
         - Ты чего это, - спрашиваю, - своих не признаешь?..
         А он мне вместо ответа:
         - Ты откуды едишь? - опять по-русски, будто сам не знает.

         И совсем огорошил ведь, что и сказать теряюсь, чем ответить и как. Во дает земляк, удивляюсь про себя, всего год проторчал-прошлялся в городе, а уже успел родной язык забыть, и земляков не узнает. Бывали у нас такие, что, приехав из городов, по-городскому важничали, но чтобы по-русски с соплеменником... Видать, не слабо там, в городах, перепадает татарской деревенщине... Ну-ну, поглядим, что же будет дальше-то.

          Раз так дело повернулось, неудобно мне как-то стало первым заговорить. Стоим, ждем попутки, каждый в себя уткнулся - такие попутчики. И долго катится время. Мягкие, но угрюмые тучи, кажется, тоже остановились и насупились, как мы. Зябко. Весна еще.
          И никакой техники в нашу сторону. А дело ведь к вечеру движется, хоть на ночь глядя добраться бы домой. К тому же попутчик мой Нурислан тоску наводит.

          - Ты чего везешь-то хоть? - снова пробую разговорить его. - Чемодан какой-то диковинный. Тяжелый, небось?
          - Ни чимадана эта. Акардион.
          - Аккордеон?! - удивляюсь я, - Да ну! Зачем он тебе? Для кого-то везешь? Разыгрываешь, наверное, покажи!
          Посмотрел, будто подрезал, деревня, дескать. Чинно достает из кармана ключики – гляньте, поблескивают. Не спеша, будто важную операцию задумал, отпирает футляр.

         - Надо же! - присвистнул я непроизвольно, - Всамделе! Ух, как горит-то! - самого так и тянет потрогать перламутровые клавиши. И как-то сразу потеплела атмосфера, будто третий попутчик объявился. Но, я же знаю, как приветил меня Нурислан...
        - А че, - спрашиваю с нарочитым сарказмом в голосе, - он че, сам играет?..
        - Кто хазяин, тот играит будит.
        - А кто хозяин-то? - дразню дальше.
        - Задалбал ты сваим прастатой. Кто визет, тот и хазяин, тундара.

        Во дает земляк! Уже и тундрой обозвал. Однако же:
        - Так-таки даешь, брат, не верится больно, - бросаю затравку. - А ну, изобрази!
        - Чиво зыря клапана ксплатиравать. Эт тибе ни сывисток, поди. Ему аудиторий нужен, климатизаций.
        - Кто-кто нужен?
        - Климатизаций. Температур теплай...

        Тут меня все-же прорвало, не выдержал, прыснул в кулак, чтобы сбить хохот, просящийся наружу. Вот тебе и земляк обьявился! Так и сыплет ведь эрудицией, даже импортными терминами приправил. Если бы еще с годик пропадал, точно бы переводчики понадобились в родной деревне.

         Однако, что поделаешь, махнул я рукой на это пустое словопренье: не хочешь, не надо, думаю, без музыки не раз доходил домой, и на этот раз обойдемся.
          Вот так и топчемся, ждем попутки, изредка перекидываясь случайными репликами. Он, с грехом пополам, по-русски. А я упорно по-нашему, по-татарски. Попутчики-земляки, вместе спешащие домой.

         Еще недавно, всего-то год назад, мы с ним в один класс ходили. В одном хоре пели, елы-палы! Даже, помню, оттуда обоих враз вытурили по причине отсутствия всякого присутствия чувства слуха и ритма. То Нурислан вперед дирижера выскочит, то я "на седьмые сутки" вступлю. А Нурислану-то подавно медведь на ухо наступил. Вообще ни бельмеса в мотиве. Изредка, случалось, и за одной партой сиживали. Даже ведь списывал у меня по русскому. А потом вся школа у стенгазеты хохотала над нашими одинаковыми ошибками в рубрике "Афонаризмы"...
          Но вот же он, Нурислан, теперь уже совсем не тот. Большим человеком с Севера на Большую землю возвращается - не чета нам, школярам. Тундрой неотесанной обзывает, лексикой городской бравирует. Самостоятельный, одно слово.

          После восьмого класса он подался на Север, в Салехард, ведь удобно - по реке вниз, по течению, и все дела. Уже на целый аккордеон заработал вот. Шмотки фирменные напялил, что нам в деревне и не снились.
      Слово за слово, все же вытянул я странички из его городской биографии. Там, видишь ли, дети свободнее, чем в деревнях наших, скорее вырастают. И перерастают. Это по-ихнему "аксельраций прозываитсы», как пояснил Нурислан. И после восьмилетики – ну ни ногой в школу, техникумы им подавай. А Нурислан еще мудрее решил. Как поехал к тетке, та и рада: не учить- обихаживать, только изъявил желание, тут же помогла, устроила на подсобные работы в рыбокомбинате. И с год Нурислан наш знал себе колотил ящики под тару для консервов. Рабочий день у него, как и положено, сокращенный - свободного времени хоть продай кому его мало. Стал пытать себя в разного рода искусствах. Начал с кружка гитаристов, кончил в любителях макраме. Теперь вот аккордеон везет в деревню - последнее, и всерьез, увлечение.
          Спросил даже, не слышал ли я, что китайские древние принцессы носили тесные колодки, чтобы ноги не огрубели. Считается, чем миниатюрнее ножки, тем знатнее дамы. Вот и Нулислан по совету знатоков не снимает хромовые перчатки в обтяжку, чтобы пальцы не потеряли форму и вытянулись тонкими, как надо для аккордеона, а нашим же еще расти лет до двадцати как минимум.

           След-вслед проехала сразу целая колонна КрАЗов с трубами для нефтепровода. Наши голосующие руки не привлекли водителей: одна машина остановится - встанет вся колонна. А в последней кабина была уже занята.
          - Так нас никто не подберет. Кому нужны такие невеселые пассажиры? – вздыхаю, - Заиграл бы чего, что ли? Гармонистов шоферня уважает.
          - Чай, ни в Штатах, чтоб где папала музисиравать, как бизработнай.
          Ну ты поговори с ним, а!? На все готовы свои отговорки.

          - А пошел ты, знаешь!? - махнул я на это безнадежье, - Ты как хочешь, а я не могу до утра караулить твою фисгармонию. Каникулы у меня, не отпуска твои северные длинные, как и рубли тамошние.
          Закинул за плечо пустой рюкзачок. Подумал, погадал… А ну его! Сам виноват...

          И вышел на дорогу. Зашагал. Посвистываю себе. Мне-то что, дойду, не раз за зиму мерил это расстояние. И не обернусь даже.
          Однако, немного погодя, слышу сзади робкий окрик ровесника:
         - Эй… Э-эий! Стой, постой-ко!
         Чего стоять-то, дорога тебе не трубовоз, сама не повезет. Прибавляю ходу. Вприпрыжку, кузнечиком беззаботным: прыг-скок, прыг-скок... И вращаю вещмешком над головой...

          Но любопытство – тоже ведь коварная штука. Лукаво подзуживает: обернись, посмотри, что там делается-то. Оборачиваюсь.
          А! Пыхтит мой землячок-попутчик. Тащит непомерно большой для дороги и неудобный для пешехода саквояж. То на спину, то на плечо вскинет, то в охапку, как дрова обнимет... И никак не сладит ведь. Шляпа с него соскочить норовит. Галстук, вижу, душить собирается. Раскраснелись без того румяные щеки, еще красивей стал, принц китайский.

          А я вновь газую вперед. Мне ничего, сам собой, легко. Даже весело, вон, окликает:
          - Максуд, - кричит, - зимляк, погоди, вмисти пойдом!
          Надо же, как зовут вспомнил тут же, до сих нор тундрой был... Ну да ладно, догоняй, думаю. А сам даю ходу: скорость убавляю, вроде, а длину шага расширяю...
          - Стой, а? Ну падажиди чуток! - с дрожью в голосе просит мой попутчик.
          Я иду, как шел.
          - Ты чего, не слышал?
          - Слышу, слышу, догоняй! - травлю по-прежнему, и снова почти лечу.
          - Ну, будь дыругом, не спиши, загонишь вить. Э-эй, Максуд, тукта, гаварю, тукта!..
           Э-э, вона как запел-то земляк! Совсем другая музыка пошла. Видно, аккордеон внушил. Чего же не подождать-то, можно и постоять. Почему бы нет. Да и, признаться, жалость взяла давно. Однокашник ведь, ровесник, соплеменник. Разве виновен он в "аксельрациях" своих, и что отвык от родной речи, когда там, в городах, все говорят по-русски, даже если за одним столом одни татары соберутся...

           Догоняет. Как взмыленный. Пот застилает глаза. Доплелся, бухнул под ноги футляр, уселся верхом, полез за пазуху, достает белоснежный платок, долго обмакивается. Молчит, на меня не глядит...
            - Давай, - предлагаю, - передохнем, обмозгуем...
            Пока он отдышивался, я сходил в чащу, отломил ветвь сушняка покрепче. Молча подхожу, поднимаю его с инструмента дорогого. Молча вдеваю палку в ручку футляра.
           Так же безмолвно вскинули мы концы палки на плечи.
           Молча согласовали шаги.

           И пошли по дороге домой два товарища-земляка, спаянные в одну музыкальную цепь. Сначала робко, неумело, а потом все смелее и смелее засвистели общую мелодию, родную с детства...
          Слушай, тайга, земляки поют!
          Домой возвращаются...