Philosophy of decay Вскрытие

Проходит не менее шести часов до того момента, как уродец начинает двигаться. Тяжелый, вязкий, как трясина, сон отпускает тщедушное тельце. Дарит ему новые, незабываемые ощущения. Первое в жизни калеки похмелье. Когда голова пульсирует и боль волнами протекает от висков к затылку и обратно. Когда муторно и окружающий мир вызывает тошноту.
           Франсуа давно переместился на кровать. Укрыл себя надгробной плитой одеяла, в безрезультатной попытке согреть кости, которые покидают последние капли жизни. Шевеление у стены вызывает не больше интереса, чем шум шин за окном, чем ругань соседей снизу. И даже то, что ребенок выплескивает содержимое своего желудка на гладкий, холодный, как ледник, пол не привлекает внимание наркомана.
           Комочек плоти снова становится тенью. Мальчика знобит, выворачивает наизнанку. Снова наваливается страх, но на этот раз - совершенно другой, будто в предчувствии смерти. Так воют псы, чувствуя приближающийся ураган, который сровняет с землёй домик его хозяина. Мальчик всхлипывает, трёт глаза, садится и понимает, что лучше вовсе не двигаться. Будто стены и потолок движутся, стараясь сжать его, превратить в ничто, ломая кости и размазывая внутренности.
           - Мне плохо... Кажется, я умираю...
           - Ты не послушался меня, - голос мужчины глух, его снова мучает кашель.
           Тяжелые движения, словно воздух вокруг загустел и приходится преодолевать сопротивление. Но все же наркоман рассекает собой гниль болота, чтобы намешать себе шартреза с наркотиком. Он не повышает дозы, он не ожидает кайфа. Строгий контроль за соблюдением рецепта, который спасает на время, пусть даже ценой бесценных минут жизни.
           - Забери в себя все, что выбросил на пол, - опрокидывает в себя снадобье, роняя капли себе на грудь, живот. Упирается ладонями в столешницу и долго, шумно пытается отдышаться. - Забери и я дам тебе лекарство...
           Франсуа однозначен. Даже этот уродливый несмышленыш понимает, что нужно сделать так. Иначе будет так же плохо и приедут люди в белых халатах со шприцами.
           От одной только мысли о предложенном действии рвотный позыв повторяется и приходится закрыть рот ладошкой, чтобы не выбросить новую порцию своего наполнения наружу. Сейчас все запахи кажутся чудовищно резкими, особенно собственный. Но маленький зверёныш оказался в безвыходном положении. У него не было выбора. Или?..
           Внутренняя борьба между отвращением и желанием избавиться от этого ужасного ощущения ломоты во всём теле и страха.
           Мальчик упирается ладошками в пол, жмурится, медленно наклоняется... Тело его содрогается в новых и новых попытках вывернуться наизнанку, но этого нельзя делать, потому, что будет только хуже. Мальчик старается не дышать. Высовывает розовый остренький язычок. Аккуратно, нерешительно. Так тянутся рукой к алеющей точке в темноте, боясь обжечься. Слёзы бессилия и отвращения катятся по щеками, и сейчас даже сам маленький уродец не может понять, почему плачет - от стыда, страха или жуткого самоощущения.
           Касание. Скользкая субстанция, уже остывшая и резко пахнущая впивается в рецепторы, обжигая своей кислотой. Держать себя в руках становится невыносимо, и мальчик извергает новую порцию желудочного сока на пол.
           Франсуа наблюдает за мальчиком. Он улыбается и щурится, отчего гной собирается в уголках глаз, остывая холодит и стягивает кожу. Не без удовольствия смотрит на то как трещат по швам стереотипы вогнанные в сознание уродца.
           - Ты не получишь лекарство, пока не приберешься за собой.
           В голосе едва уловимо проскальзывает нотка превосходства. Но это излишне, мальчик и без этого понимает все. Франсуа подкуривает новую сигарету и продолжает смотреть.
           Взгляд его вполне ощутимо давит на затылок заготовки, вынуждая опускаться ниже, собирать языком рвотные массы. И никуда не сбежать из-под гнета тусклых зеленых глаз мужчины.
           Если сломать что-то внутри, пробраться в сознание и клацнуть какой-то заветный тумблер, всё человеческое очень легко уничтожить. Особенно когда это человеческое едва-едва сформировалось и остов ещё не окостенел. Решение заготовки - единственно правильное: удалить все прописанные программы его разума.
           Тело всё ещё сопротивляется, реагирует спазмами и всхлипами, слёзы всё ещё текут по щекам, но сейчас это не имеет значения. Рыдая в голос, стремясь самоуничтожиться, собрав себя всего воедино, оно поглощает собственный продукт. Это единственный шанс перестать быть. Самоуничтожение завязано на желании избавиться от тотального дискомфорта - физического и морального. Давясь и едва справляясь с само отторжением тело собирает себя в самое же себя, как dust to dust.
           Когда мальчик заканчивает вычищать пол Франсуа подходит к нему и, опустившись на колено, гладит по волосам.
           - Молодец.
           Теперь, когда первичные стереотипы надломлены, можно рассчитывать на благополучный исход работы. Берет маленькую ладошку в свою руку и помогает подняться с коленей. Ведет за собой на кухню.
           Останавливается перед зеркалом и заставляет мальчика смотреть на себя. Всматриваться в то, как меняется выражение лица. На опухшие, покрасневшие от слез глаза, на влажные дорожки подсыхающие на щеках, на алеющие губы.
           - Тебе нравится то, что ты видишь?
           О, да, теперь Франсуа позволяет себе интересоваться тем, что творится в голове у мальчика. Теперь это безопасно.
           Они странно и пугающе смотрятся вместе. Разлагающийся мужчина, больше похожий на тень или призрака и полнокровный мальчик, все еще блистающий жизнью. Иллюстрация вечных спутников - жизни и смерти.
           - Н-не знаю.. - всхлипывает детёныш. Он отвечает честно. Потому, что теперь его сознание совершенно пустое. Оно не несёт в себе никаких категорий. Файлы установок и понятий - стёрты или перепутаны. Потрясение, испытанное неокрепшим сознанием, захлёстывает, переворачивает, выворачивает всё наизнанку. - Мне плохо...
           - Пойдем, выпьешь лекарство.
           Франсуа изначально дал мальчику очень маленькую дозу, разбавленную. Так легче контролировать процесс превращения. Теперь же он постепенно уменьшает примеси, оставляя стандартной дозу героина. Пока что это не должно убить мальчика. Организм все еще крепкий, он выдержит такую нагрузку.
           Рука наркомана мелко дрожит, когда он подает стакан с молоком мальчику. Ноздри мужчины трепещут в предвкушении того, как изменится поведение мальчика. В нем уже поселился тот, кто прекрасен. Осталось научить мальчика выпустить его наружу.
           - Пей, тебе ведь нравится лекарство?
           Нет. Мальчику не нравится. Ни лекарство, ни то, как он выглядит, ни то, что приходится делать для того, чтобы вылечиться. Ещё ему не нравится этот человек, который сначала казался несчастным, потом - красивым, теперь - страшным. Не уродливым, не отталкивающим, а страшным. Таким, который может сделать всё, что угодно, а ты не сможешь сопротивляться. И кажется, что если вылечишься - сможешь сопротивляться. Иллюзия. Жалкая, хрупкая иллюзия, которой вскоре суждено разрушиться.
           Глоток за глотком белая жидкость не имеющая ничего с полезным продуктом, проникает в тело мальчика, наполняя желудок. "Пейте дети молоко - будете здоровы." Счёт идёт на секунды. Довольно скоро яд проникнет в кровь и по дрожащим сосудам побежит в мозг, чтобы уничтожить последние лишние связи, открывая врата нового восприятия.
           Мальчика подхватывает теплый вихрь. Ощущение будто бы он теплым майским днем катается на качелях. Теплый ветер и состояние зыбкой невесомости, на грани со страхом упасть, разбиться. Неудержимое веселье расчерчиваемое воспаленными попытками сознания сдерживать себя.
           Мужчина видит, что уродец меняется. Отсечение детской жалости к "увечным" прошло успешно. Заготовка боится его и это самое прекрасное. У него нет теперь дурацкого желания не слушаться. А если есть - то оно корчится в агонии под действием наркотика. Нет, наркоман не стремиться запугать, сломать, разрушить. Это слишком примитивно. Этим замечательно занимаются калеки в домах-термитниках.
           Цель Франсуа куда более изощренная, извращенная. Показать мальчику обратную сторону луны. Вскрыть его сознание и вывернуть наружу. Научить любить себя раскуроченного.
           - Ты будешь слушаться меня, - мужчина пристально смотрит на заготовку. - Чтобы нам обоим не было плохо.
           - Хорошо, я буду слушаться тебя, - кивает мальчик и улыбается. Как забавно меняется Франсуа, пропущенный сквозь точки зрачков. То приближается, то отдаляется, то становится невероятно резким, то размытым и нечётким. Есть в нём что-то такое невероятно красивое. Наверное, губы. Такие тонкие и голубоватые и буроватыми цветочками в уголках. Хочется потрогать это лицо, чтобы убедиться, что оно есть на самом деле. - Что мне надо делать?
           - Я устал, - и это правда, сейчас Франсуа едва держится на ногах, организм не справляется, рассыпается на детали, оставляя по себе сладковатый запах смерти. - Идем, полежим...
           Едва касаясь стен пальцами идет в комнату. Снова задерживается взглядом на отражении. Едва заметно улыбается своему бледному двойнику. И с сожалением идет дальше.
           Включает музыку. Из колонок раздаются ненавязчивые звуки океанского прибоя. Ложится на кровать и делает приглашающий жест мальчику.
           - Ложись рядом.
           Мальчишка ложится рядом, стараясь не прикасаться. Почему-то сейчас ему кажется это опасным. Потому он остаётся лежать на расстоянии вытянутой руки. И поза его неестественно собранная. Руки по швам, глаза закрыты, сам натянут как струна, как будто маленький солдатик. Или маленький мертвец в своей последней узкой деревянной кроватке. Дышит мальчик ровно и не спеша, будто стараясь ничем не выдать то, что он по-прежнему жив. Так он иногда делал, когда подслушивал разговоры родителей. Сейчас подслушивать было нечего. Только музыку, которая беззастенчиво проникала внутрь, наполняя собой, укачивая, баюкая.
           Мужчину забавляет поведение заготовки. И он был бы рад немного поиграть с мальчиком, но кашель и слабость не отпускают, сгибают пополам, заставляют отплевываться кровью и собственной плотью. Наркоман прижимает колени к груди. И не сводит взгляда с мальчика.
           - Смешай в стакане зеленую жидкость и щепотку белого порошка, - сквозь кашель и наворачивающиеся на глаза гнойные слезы.
           Сейчас, как никогда, он чувствует себя полноценным. Каждая клеточка тела надрывно говорит с ним. Он чувствует все, даже самые незначительные, частички тела. И это так здорово, что боль немного отступает.
           Мальчик быстро поднимается с кровати и идёт к столу, на котором по прежнему - бутылка, стакан и порошок. Так всегда у бабушки мальчика под рукой был корвалол. Бабушка тоже не любила медиков.
           Медленно и аккуратно детёныш выливает в стакан зелёную жидкость. Когда-то он пил газировку с точно таким же цветом. Интересно, похожи ли эти жидкости по вкусу? Неосознанно макает палец в ликёр и быстро облизывает. Язык и нёбо обжигает огнём, и мальчика старается отплеваться. Старается ровно до тех пор, пока не вспоминает, зачем его посылали. Щепотка порошка - это сколько? Дети - они обычно щедрые. А потому берёт сколько не жалко и высыпает в жидкость. Взбалтывает её пальцем. Мама непременно бы накричала на него за такое, но тут... Разве имеет значение каким образом готовится лекарство.
           Медленно, чтобы не расплескать, мальчик приносит раствор лежащему на кровати полу-трупу, протягивает стакан. Рука дрожит, и приходится очень постараться, чтобы не расплескать.
           - Вот твоё лекарство. Пей. Только быстро. Оно горькое и невкусное.
           - Это травы... Они согревают, когда-нибудь тебе понравится... - делает несколько глотков и поперхнувшись закашливается, силясь не задохнуться. Шартрез расплескивается и в воздухе расцветают новые запахи. Делает над собой усилие и допивает ликер. Сжимает в пальцах стакан, до того, что сквозь тонкую кожу явственно проступают костяшки и темное, больное мясо. - Спас...сибо...
           Мальчик не пожалел порошка. Внутри все сжимается. Внутренности накручиваются на шипастые крючья удовольствия. Вместе с тем тело немеет, практически полностью отказываясь подчиняться командам агонизирующего мозга. Судорожно вдохнув, падает на спину, извивается в судорогах.
           Для одурманенного сознания мальчика эти движения кажутся диковинным танцем. Во всем этом есть что-то отталкивающее. Так дети отворачиваются от сбитого машиной котенка, но любопытство подначивает взглянуть еще раз.
           Мальчик крепко жмурится, но позволяет себе приоткрыть один глаз, чтобы ещё хоть на секундочку увидеть и понять - это ему так больно, или так хорошо? А взгляд прикипает насмерть к извивающемуся телу, но зрительный анализатор отказывается анализировать, а потому изображение не даёт никакого ответа, так что приходится побороть странное нежелание двигаться, пусть движение будет заключаться в том, чтобы открыть рот.
           - Тебе плохо... или приятно?
           Мальчик локтями упирается в кровать и, как маленький и смелый партизан, пытается подобраться ближе.
           Не знает плохо ему или приятно. В равной степени тело сжигаемо болью и одолеваемо наслаждением. Когда хочется и выть, и смеяться. Когда раздираешь себя на ошметки, а потом водишь по телу ладонями и это до отвращения хорошо.
           - Ннн... - наверное мужчина что-то хотел сказать, но на выходе получился стон. И вместе с тем блаженное выражение лица.
           Мальчик ложится рядом и скручивается калачиком. Почему-то сейчас невероятно жалко это бьющееся в корчах создание. Хочется хоть чем-то помочь. Но чем? А потому - остаётся просто лежать рядышком и успокаивающе поглаживать по плечу, напевая под нос какую-то околесицу. Наверное, когда-то это было колыбельной, но сейчас, когда разум парит свободно, не ограничиваясь рамками памяти, рождаются новые строки, не несущие никакого смысле, но мелодичные.
           Звуки странным образом накладываются, собираются в смешной комплекс. Из глубин памяти всплывают пыльные, детские еще воспоминания. Кажется, это старший брат любил напевать ему такую же околесицу, когда приходила болезнь.
           - Обними... меня... - шепчет и чувствует себя до невозможности больным ребенком.
           Приятные ощущения притупляются, но не исчезают окончательно. Поверх них слой за слоем приходит озноб и тяжелое, прерывистое дыхание. Весь облик наркомана соблазнительно драматичен. На грани с презрительной брезгливостью.
           Мальчик, насколько хватает рук, обнимает мужчину, устраивает голову на его слабой груди с некоторой опаской, будто боясь провалиться внутрь. Вслушивается в медитативно-медленное сердцебиение, такое слабое и ритмичное. Как будто низкие барабаны далёких индейских шаманов. Это как музыка, под которую хочется двигаться. Но нет. Сейчас надо лежать смирно, чтобы не причинить ещё больше боли.
           Сухие губы мальчика, шевелясь, задевают тонкую белую кожу, обтянутую мембраной холодного липкого пота. Он продолжает петь, баюкать. И какая-то необъяснимая, тошнотворная нежность заливает всё нутро ребёнка. Как будто он тут старший, и должен позаботиться о больном и слабом человеке.
           Тонкие пальцы цепляются за детское плечо, практически до боли сжимают. Франсуа не отдает себе отчет в своих действиях. Он сейчас на многие года далеко отсюда. Не знает он, что тело безрассудно вытворяет, пока сознание не видит, не следит. Тянет мальчика на себя, прижимается сухими, колючими губами к губам заготовки. Проводит кончиком языка, с волдырями язв, по детским губам. Проталкивает его дальше, смешивая свою отравленную слюну с чистой еще мальчишеской.
           Мальчик же не воспринимает это как грубость. Сейчас из колонок льется звук тропического леса. Расслабляет, не побуждает сопротивляться. Он ведь сказал, что будет слушаться. И пусть ощущения категорически странные, мозг никак не может решить приятные они или нет. Одно понятно точно - хочется смеяться над этим странным мужчиной. Зачем совать язык в чужой рот? Неужели своего мало?
           Но только вытолкать этот язык своим - не получается. А потому приходится терпеть странную эту щекотку и смеяться тихонько, насколько это получается.
           Всего несколько секунд уходит на то, чтобы понять, что кроме того, что это забавно, это ещё и интересно. Можно поиграться этой влажной горячей змейкой у себя во рту - пощекотать кончиком язычка, пососать, легонько поцарапать зубками, прижать к нёбу. В ответ змейка отвечала напряжением или расслаблением. Или лёгким подрагиванием. Мальчик находил эту игру интересной и увлекательной, а потому решил, что не остановится, пока новый знакомый не решит, что с них обоих хватит. Оставалось только надеяться, что решит он так не скоро.
           Мягко поддерживает игру, щекочет маленький, юркий язычок, очерчивает нёбо. Приглушенно, едва слышно стонет. В этой забаве есть что-то подначивающее продвинуться дальше. Провести ладонями вдоль спины мальчика. Пощекотать бедра, промежность. Посмотреть на реакцию. Мысли только предполагают, но руки уже исследуют тело мальчика.
           Франсуа знобит, колотит, как эпилептика, и никакое упрямство не спасает от этой дрожи.
           Ощущения новые и смешные. Конечно, мальчика когда-то гладили. Мама - гладила. Но почему-то, как ни старайся, он не мог сейчас доподлинно вспомнить это ощущение. А то, что приходило в воспоминаниях было каким-то сухим и не приятным. Касания же этого человека были яркими, немного щекотными, как если бы ребёнок вытирался мягким полотенцем. Или стоял мокрым на ветру, и капли бы растекались по телу под натиском сильных порывов. Обозначив это ощущение словом "приятно", он как юный исследователь принялся изучать - какое его действие вызовет тот или иной ответ.
           Если смотреть со стороны - этот уродливый, страшный, тошнотворный поцелуй углубляется, становится более страстным, горячим, самоотверженным. Но со стороны никогда не разглядеть всех деталей, не понять до конца. Не прикоснуться ни к ощущениям, ни к мотивам.
           Дрожь качественно меняет характер. Озноб вновь уступает место удовольствию. Теперь Франсуа дрожит от того, что заготовка так... отзывчива и бесстрашна. Продолжает ненавязчивые поглаживания, задевая чувствительные точки на теле мальчика.
           В этом все еще нет ничего постыдного или грязного. Хотя инвалиды по рождению обязательно заявили бы, что мужчина педофил. Франсуа педофилом не был. Просто ему нравились себе подобные, красивые создания с подгнивающей душой. В его руках забавлялся странный экземпляр - и свой, и чужой. Будоражащий пропащую начинку коктейль.
           Это так легко - не_думать. Не думать, не бояться и раскрываться. Чувствовать себя центром вселенной, поглощать всё, что направлено внутрь одной единственной маленькой сущности. Конечно, маленький Тони не знает, как называть всё то, что он переживает. Но это не мешает ему искренне радоваться и наслаждаться, тереться всем телом о чужое, полуразрушенное тело, блуждать ладошками по груди, прощупывая рёбра сквозь пересохший пергамент кожи и тихо смеётся-постанывать, самозабвенно обсасывая сладковато-кислый чужой язык.
           Во всем этом сюре ни одной здравой мысли, ни одного писка инстинкта самосохранения - с обеих сторон самозабвенный интерес. Немного пришедший в себя наркоман с таким же детским любопытством касается мальчика, что и Тони. Ему интересно отличается ли времяпровождение с детьми от времяпровождения со взрослыми.
           Пальцы целеустремленно, хотя и с некоторой долей аккуратности, проходятся по всем потаенным местам на теле ребенка. Чутко отслеживая реакцию на прикосновения. И оставаясь глубоко удовлетворенным.
           Никогда прежде никто, даже сам мальчик не прикасался к себе там, где сейчас прикасался этот красивый подвижный труп. Неожиданные прикосновения заставляют задохнуться в водовороте абсолютно новых ощущений, зажмурится крепко, отпрянуть, чтобы тут же снова податься навстречу, будто стараясь распробовать и понять - нравится ли ему то, что происходит. Действительно ли нравится?
           Действительно. Благо, чувство стыда достаточно притуплено, чтобы не выходить на передний план и не мешать происходящему. Всё будет потом. И это всё - абсолютно не важно. Потому, что существует только здесь и сейчас.
           Хрипло смеется, щекоча ухо мальчика. Обхватывает губами мочку ушка и посасывает. Франсуа доволен этой заготовкой, но его снова клинит к удовольствию примешивается нотка навязчивого бреда. Укладывает мальчика на спину. Губами вниз по шее, жадно впитывая отчаянный трепет жилки под тонкой кожей. Должно быть у заготовки очаровательные стоны.
           Франсуа одержим мыслью добиться этих стонов. Потому губы лихорадочно касаются кожи, язык быстро, приятно ласкает кожу. В движениях мужчины смешивается легкая бережность и жесткость, неприемлющая возражений. Но сейчас не хочется бороться с ребенком. Сейчас хочется собирать вкус кожи будущего шедевра.
           Ориентация в пространстве несколько подводит. Тони не понимает как он оказывается на кровати и почему не видит ничего, кроме белого полотна, которое на самом деле является потолком. Белый - раздражает, и мальчик закрывает глаза. Теперь ощущения намного ярче, потому, что кроме них ничего нет. Одновременно и щекотно, и приятно, и влажно. Сердце пытается биться быстрее, но заботливый яд внутри осаждает его пыл. И от этого в груди разливается сладкий холодок.
           - Приятно... - выдыхает мальчик, комкая в пальчиках простынь, не зная куда девать руки.
           Ему кажется, что тело его качается на мягких, тёплых волнах. На само деле - его просто трясёт и выгибает, заставляя двигаться волнообразно, вскидывая бёдра, прогибаясь в пояснице.
           - Что ты делаешь? Как это... мммма-ааах... н-называется?
           - Я ласкаю тебя, - Франсуа улыбается. Вот только улыбка на синеватых, тонких губах смотрится пугающе.
           Ненасытные губы возвращаются к дрожащему телу. Пальцы присоединяются к сакраментальному акту познания чужого, чуждого храма. Подушечками пальцев пересчитывает ребра, касаясь на грани с щекоткой. От пупка вниз - кончиком языка, оставляя влажную, неровную линию.
           - Ты можешь просить меня об этом, - шипяще, с намеком на снисхождение, произносит Франсуа.
           Секундное бездействие для мальчика растягивается в вечность. Вечность не затухающих приятных ощущений. Мужчина исследует губами пах заготовки, хотя сейчас не уместно было бы так называть ребенка.
           - Аааах! - движение, которое Тони кажется резким, на самом деле лёгкий толчок бёдрами навстречу Франсуа. Воздух выгорает на выдохе, а вдохнуть уже не получается. Тело наливается сладким напряжением, сопротивляясь любому проникновению любого вещества, так, будто бы этим веществом можно разбавить ощущения. Что-то подобное мальчик чувствовал, когда катался на кочелях, когда на взлёте всё сжимается внизу живота. Наверное (какой-то частью сознания он это понимал) то, что происходит здесь и сейчас - не правильно. Но от этого только острее переживания и меньше воздуха. Ещё немного, и удовольствие...у.д.о.в.о.л.ь.с.т.в.и.е. - станет невыносимым.
           Никогда прежде Тони не пользовался этим словом. Знал его, но считал слишком взрослым, для того, чтобы его употреблять. Теперь у слова была своя привязка. Это слово было тем, что сейчас дарил мальчику Франсуа.
           Мужчина сеет зерно сомнения в благодатную почву души мальчика. Негативный опыт общения сталкивается и проигрывает с положительным, более приятным.
           Языком по спирали обводит член мальчика, пропуская в рот. Губы смыкаются у самого основания, плотным, жестким кольцом. Наркоман с оттяжкой водит губами по члену, постепенно раскрывая новое ощущение со всех сторон для своего подопечного-подопытного.
           Настолько красочно и ярко мальчик никогда и ничего не чувствовал. Влажный рот мужчины вытворял что-то абсолютно невозможное, что-то что попробовав раз невозможно забыть никогда. Такое тянущее, сладкое и тягучее наслаждение почти отказывается циркулировать, замирает в венах и лимфатических сосудах, оседает на обратной стороне прямой мышцы живота по linea alba. Дрожь. Мальчика колотит, как будто кто-то методично пропускает короткие разряды тока вдоль всего тела.
           С губ срываются протяжные, почти плачущие стоны, словно мольба. Остановиться, или продолжать? Чего хочет это маленькое недосовершенство?
           - А тебе нравится? Тебе так нравится?
           Нравится ли Франсуа то, что он проделывает с мальчиком? Несомненно - нравится. Но он не спешит делиться этим сокровенным знанием с ребенком. Слишком увлекся ласками, слишком отпустил себя, чтобы нарушать все это словами.
           Смачивает палец слюной и снова накрывает трепещущее естество мальчика губами. Подгадывает момент и плавно вводит палец в анус Тони. Сначала на длину одной фаланги. Не столь критическое проникновение, но ощутимо новое для ребенка. Франсуа не был нежным любовником. Он был опытным любовником и намеревался не вызывать у недочеловека неприятных ассоциаций.
           И тем не менее - мальчик напрягся, застыл на секунду. Сладкие волнообразные движения прервались где-то межу фазами, когда бёдра - вскинуты вверх, а плечи - вжаты в плоскость кровати. Судорожный вдох, тихий вскрик. Нет, даже не вскрик. Шумный выдох. На большее не хватает сил и возможностей. Тони жмурится почти до боли, но понимает - так надо. Всё, что делает странный, изуродованный и больной человек, приведший его в дом - закон, потому, что он лучше знает, что нужно делать. Только всё-равно страх прокрадывается внутрь, сжимает тисками горло.            Приходится потратить некоторое время на то, чтобы заставить себя расслабиться.
           - Только... не переставай целовать меня там...
           Наверное, секс впитывается в детей ещё с молоком матери. Толком ничего не испробовав, эти существа откуда-то знают, как и что надо делать, будто зачаты они были для того, чтобы рано или поздно стать любовниками.
           Дожидается и этого момента. На самом деле Франсуа не располагает поминутным графиком действий. Но наркоман чувствует, когда стоит проэксперементировать с тем или иным действием. Он не прекращает ни посасывать член мальчугана, ни раздвигать костлявым пальцем нежные стенки прямой кишки.
           В этом тоже есть извращенное удовольствие. Предоставлять своеобразные ласки не самым распространенным путем. Палец беспрепятственно погружается в жар и тесноту тела мальчика. В каком-то смысле этот ребенок теряет девственность. Как много новых событий случилось в жизни Тони с появлением Франсуа!
           Ласки наркомана в чем-то вульгарны, в чем-то изысканны, в чем-то шаблонны. Набор действий не самое важное в этот момент. Результат - вот что вызывает живой интерес и азарт у мужчины. И судя по тому как реагирует мальчик - результат наркоману понравится.
           Десять, девять, восемь...
Что-то переключается в сознании мальчика. Скорее - отключается. Томные его, плавные движения приобретают резкости, требовательности. Рывки бёдрами навстречу - ритмичные, рваные, с хриплым придыханием, смешанным со сладким всхлипыванием. Интуитивно, видимо, погружаясь в мир запрограммированных и блокированных рефлексов, Тони подносит ладошку ко рту, жадно обхватывает тонкие пальчики губами, посасывая их в такт движениям.
           ...семь, шесть, пять...
Дыхание сбывается, становится частым, поверхностным, так, будто мальчишка вот-вот расплачется. И правда - щёки наливаются болезненным румянцем, резко контрастирующим с бледностью, полуприкрытые глаза наполняются влагой, они скапливается в уголках и срывается вниз, расчерчивая виски влажными дорожками.
           ...четыре, три, два...
Воздух выгорает в лёгких, мышцы непроизвольно напрягаются, а рывки бёдрами теряют какую либо упорядоченность, сохраняя размашистость и остервенелость. Конвульсивные движения и выжженный кислород смешиваются внутри обжигающей смесью и под напором выбрасываются по дыхательным путям в пространство вместе с сладким задушенным криком.
           ...один...
Тело выгибает дугой до боли в каждом суставе. Перед глазами мальчишки вспыхиваю алые разводы и медленно гаснут, теряясь в темноте контрастного умиротворения. Удовольствие гуляет по телу самыми жадными ласками. Несуществующими, но куда более реальными, чем касания наркомана.
           ...ноль.
Ещё один выдох. До абсолютной пустоты внутри. Рывок в сторону, поближе к краю кровати. Сейчас это не вызывает неприятных ощущений. Тони чувствует, как всё самое плохое, всё то, что было его ошибочным мировоззрением покидает тело, обжигая глотку желчью, забивая ноздри. Мальчика тошнит. Но эти спазмы сейчас не более, чем продолжение захлёстывающей эйфории без названия.
           В полумраке глаза Франсуа, кажется, поблескивают. Словно отражая свет никому не видимых звезд. Мужчина садится на кровати, до хруста прогибается в спине и тянется за сигаретами. Курит с кошачьим прищуром наблюдая за Тони. Мальчик действительно хорош собой. Все, что калеки в нем давили все же не пропало бесследно. Просто затаилось до поры до времени. И вот теперь звездный час заготовки настал.
           - Ты молодец, - только и говорит Франсуа.
           Большей похвалы от него наверняка не добиться, так что мальчику придется смириться с этим. Облизывает пересохшие губы и соскользнув с кровати идет к бару. Наливает себе ликер и опрокидывает в себя, радуясь недолговременному, но теплу.
           В такие моменты мысли о том, что времени совсем не осталось - уходят далеко на задний план. Не важно, что будет потом. Главное, что есть сейчас.
           - Потому, что ты мне нравишься, - отвечает Тони.
           И в этом ответе, пусть сиюминутная, но правда. Такая живая и тёплая, какой разлагающемуся заживо трупу не доводилось слышать очень давно. Слишком давно, чтобы вспомнить, кто последний говорил ему это. Не умоляя дозы, не выпрашивая в долг. А просто так.

           Есть такой подвид тепла, который выделяется не_физически. Как в притче о двух поленьях. Одно - отдавало тепло нерационально и несвоевременно. Это называлось горением. Другое - стабильно и немного, как лекарственные препараты. И это называлось тлением. В распаде (вряд ли это знал кто-то лучше, чем знал Франсуа), есть та неуловимая прелесть, которая куда более сладко и нежно окутывает начинку смертного тела. И неизвестно, сколько нужно было бы потратить усилий для того, чтобы согреться калекой, замурованной в стандарты идеальности. Этот же изувеченный, сломанный и оттого ещё более прекрасный ребёнок, теперь так же разлагающийся изнутри, смог куда больше, чем проживший долгую жизнь "нормальный взрослый". А главное - куда больше, чем ожидал угасающий, но конвульсивно пульсирующий наркоман со стажем.