Enjoy the silence

Грифельно-черные стены неразличимы в темноте. Пока не проведешь перед собой ладонью не ощутишь шершавый монолит железо-бетонной кожи. Здесь нет ничего кроме стен, спертого, отравленного сладострастными испарениями чьих-то мучений, воздуха и шнура на крюке под потолком. Чью шею он любовно сжимал в тисках ревности к внешнему миру?
В обсидиановой темноте воображению легко небрежно дорисовать две фигуры скованные тишиной и гнилостным предвкушением движения.
Р-раз, два, три...
           Странно. Но двигаться сейчас - не хочется. Или просто нет возможности. Один - тот, что кажется хрупким и ломким, будто гротескное изображение псевдограции - не может вдохнуть. В этой ненормальной темноте всё кажется слишком густым. Настолько, что смола О2 не хочет втягиваться лёгкими, сопротивляясь обратному давлению. Тело слишком тяжёлое, но вовсе не ощущается телом. Так, будто парящей в небе искре его сознания, отделившейся от снопа феерического салюта бытия, на шею надели петлю с камнем. И та, в вертикальным парении с ускорением "а", всё что и может ощутить - так только пустоту внизу живота. Горячую, приторную, как запах скисшего семени на утро, и тягучую, как эта чёртова темнота.
           Другой - зажатая в раскаленные тиски пружины. Хрупкие человеческие кости трещат под давлением, со стоном просят свободы. Не различим в темноте, будто еще живой ошметок трепещущей плоти темноты. Он пленник тусклых казематов больного воображения.
Скрип. С таким звуком челюсти встречаются с костью, с остервенением вгрызаясь в аморфную субстанцию покалеченного тела. Слитный с темнотой уже рвет на куски дрожащую пустотой оболочку, не двигаясь и не дыша...
Шорох. Пружина вырывается из зажимов собственной плоти. Хаотичной субстанцией, преодолевая сопротивление темноты рвется к тому, кто видится всего лишь порождением сколапсировавшегося сознания.
           Почувствовать рывок просто. И, будто под порывом ветра, чувствуя себя ничтожно маленьким в бесконечности ядовитой, как ртуть тьмы, прогнуться, пропустить. Мимо. Сквозь. Так расступаются льды под натиском ледокола. Первый - всего лишь молекула воды, накрепко впаянная в кристаллическую решётку.
В сторону, позволяя противнику(?), любовнику (?) познать ограниченность бесконечности, сознанию впечататься в шершавую поверхность стены исключительно инерцией его же тела, смолянистого, и терпко пахнущего мёртвой кровью.
         Так встречаются изголодавшиеся друг по другу любовники. Рывок и шершавые губы мертвого тела впиваются в неосторожного, безоглядно сорвавшегося в пропасть холодных пальцев темноты, любовника.
Глухой выдох костей получивших свою долю экстаза. Черные, куда более темные, чем начинка тела комнаты, протуберанцы злости расползаются по стенам, глубокими морщинами.
Новое движение. Гнилая резина детского мяча, с выцветшей и облупившейся краской. Остов смрадного желания достигнуть точки отторжения плоти.
           Для первого всё это превращается в что-то отдалённо напоминающее детскую игру, в которой ты - с завязанными глазами. Только в игре ищешь ты. Здесь - тебя. Внутри - отголоски неясной, потусторонней, запредельной музыки вспарывают органы, проливая в полость тела отравленную влагу напряжения. Движения - резкие, ломаные, будто кукла-марионетка насмерть запуталась в леске, протянутой из-под купола бытия. В сторону, ещё раз в сторону, от стены к стене, сталкиваясь с холодным ограничителем вселенной_зажатой_в_точку плоскостями хрупкого тела, вышибая из лёгких порции остатков ядовитого газа.
Смех. Не имеющий ничего общего ни с одной радостью, болью либо экстазом. Парень не понимает, не может понять, кто украл цвета и предметы. Почему любой объект, вспыхивающий в мозгу - лишён красок и пульсирует мертвенным отблеском дискотечных огней - ритмично и развратно.
           О'рганы. Органы' не_человеческих душ вмурованных заживо в серую пленку диафильма на сломанном проекторе мертвых снов. Катастрофически не хватает вспышки пульса под кожей. Сигнальный маяк сложенный из хрупких детских пальцев.
Движение в вакууме. Шнур раскачивается, призывно льнет к мечущимся в агонии конструкциям из плоти и крови.
Замирать, чтобы через долю вечности искать в темноте призраки отживших имен. Оцепеневшие, скрюченные в муках фаланги подгребают темноту, в бесплодной попытке ухватить не_себя. Потусторонний свет вне_земных огней неумолимо пытается зажечься на обратной (ли?) стороне век. Попытка подкурить от отсыревших спичек на ветру.
Безнадежность.
           Как-то разом ломается всё. Как будто с грохотом падает железобетонный занавес, ломая хрупкий костяк арматуры, разлетаясь пыльным безнадёжным крошевом. Влететь в угол. Впечататься лбом в прохладную поверхность - шершавую и пахнущую сыростью, чтобы осознать безысходность. Почувствовать, как что-то горячее и липкое заливает лицо. Холодит лоб чуть ниже линии волос. Так, будто какая-то часть избавилась от оболочки кожи, и тянется к покалывающему ничто.
Кончиком языка облизать губы и вместе с алой жидкостью, больше похожей на мелкодисперсную пыль, впустить в себя страх и возможность видеть со стороны.
Сползти вниз по стенке, всхлипывая и стараясь вжаться в не_мыслящие и безразличные пластины, рассекающие пространство лезвиями, замыкающими его и не_его в куб в самом центре вселенной.
           Тугой комок мышц замерший в груди вековечными льдами сжимается. Сжимает в точку над-пространства все сущее. Несущее долгожданную материю чужого скелета. Обнищавшей, истлевшей плоти, которая осыпается пеплом, как только тот, не отличимый от темноты, касается загнанного зверя.
Мышцы сокращаются, гонят по ржавым трубам отстойников прежней жизни горячую жижу смешанную с воздухом.
Звук. Разрывающий утробу тишины, подобно ненасытному зверенышу рожденному, чтобы лишить жизни породившего его.
           - Стой...
           Замереть, всей своей сутью остановиться, как в минус сто двадцать пять. Голос разлетается от удара о поверхность отполированного отсутствия откормленных мыслей, взрезая мембрану не_восприятия. Голос пробирается внутрь, проникает чужеродным телом, впиливаясь в пересохшие русла вен.
           - Ссука... - полоснуть когтями ненасытную тьму. Ведь это она сейчас сминает тело? Она ведь пытается поглотить, сделать частью себя - спёртого воздуха, наполненного отвратительно-сладкой гнилью похоти и ярости? Сейчас зачем-то хочется изорвать эту бесформенную аспидно-чёрную субстанцию, заставить её взвыть от боли. Но способна ли чувствовать тьма? Или она и есть квинтэссенция лишения всех ощущений?
           Вечный двигатель тонких мембран рассыпается, рушатся логико-семантические связи клеток на молекулярном уровне. Вязкая слизь стекает по резко очерченным скулам, покидая уютное гнездышко глазницы.
Ощущения взрываются ярким фейерверком. Напитанные ненавистной тьмой растекаются, смешиваются с жижей внутри, разбавляют зеленую травяную горечь пульсирующую внутри.
           - Мразь, - чужой голос рвет глотку сломанными когтями.
Окостеневшими в бездвижности руками вторгаться в мякоть не_своей органики. Отпрянуть, как в искусно построенном танце, когда что-то горячее заливает пергамент кожи. И снова ринуться навстречу не_обычному жару.
В воздухе витает полынная горечь и приторный запах крови. Сплетаются в нерушимых узах неизбежной расплаты за одиночество внутри_себя.
           Тело не слушается. Оно хочет огня, заливающего глотку. Хочет чтобы трещали пересохшие губы, роняя в темноту капли того вещества, в котором пульсирует жизнь. Оно трётся навстречу новой преграде, имеющей другие, отличные от отвесности стен, формы. Если бы это было не обманом воспалённого разума, то первый видел бы перед собой пульсирующее алое пятно. Смертоносно-манящее.
Броситься навстречу, стараясь проникнуть внутрь, диффундировать каждой клеткой, прорости внутрь кровавыми початками свежей, сочной травы в чужое тело.
           - Ты сдохнешь, если пустишь меня по венам, ублюдок. Я.твой.героин.
Голос не похож на голос. Звериное, безумное рычание, странное колебание воздуха от пульсации смертоносного химического вещества, вылитого по форме в подобие человека. Жидкокристаллический объект, обволакивающий собой.
           Раскрыться, приглашая в себя. Заманивая в ловушку черноты еще большей, чем вокруг. Обвивая руками не_свою оболочку, но в конце концов, подобно змею, встречаясь с самим собой.
Глухой стук встретившихся оболочек. Секундный полет в невесомости прострации и холод бетона вплавляется в позвоночник острыми гранями льда.
Движение странным образом приобретшее статичность. Почти различим щелчок затвора фотоаппарата. Кадр, кадр, кадр. Должно быть они смотрятся органично.
           - Не медли. Рискни раствориться во мне. Ты-сдохнешь-в-этой-клетке.
           - Мне казалось, это ты хочешь пустить меня по венам, - яростное рычание зверя, мечтающего стать добычей, встретившись с более сильным. Ладонями упереться в наждачную поверхность... Стены? Потолка? Пола? Ужалить беспощадно сухими губами, с корочкой запёкшейся крови, зеркальное отражение, сминая, прорываясь глубже, двигаясь навстречу осколкам треснувшей поверхности самообмана, позволяя вспарывать кожу, близясь к осознаю того, что под ним - хриплый, горячий не_он_сам.
           Трение. Слой за слоем отделяя кожу. Впитывая, вжимая, отторгая. Не_он отчаянно пытается разодрать наждаком губ. Звериная ярость захлестывает с головой.
Преодолеть болезненное расставание с равнодушным камнем, вминая тварь_из_темноты в зыбкие границы не-существующего мира. Осколками фаланг по чуждой, пугающей оболочки не_себя. Глубже, дальше, чем метастазы ткани скрадывающей обличье чужака (ли?).
           - Заткнись! - злость пенится на губах словами, срывается на кожу кого-то другого, но отличающегося от холода стен.
           Кажется, ярость того, кого первый обозначает "не_я", обжигает кожу, разъедает кислотой, оставляя по себе сочащиеся пустотой отверстия. Но вместо пустоты есть что-то ещё, качественно иное. И это иное привлекает, притягивает, как источник чего-либо, что может заполнить да краёв.
           - Иди на хер... - снова прижаться, вгрызться в основание шеи, языком ощущая, как пульсирует жилка под пергаментом кожи, готовой вот вот прорваться под натиском клыков. Рычать, позволяя вырваться наружу тому, что скапливалось внутри, прессовалось, сжималось в точку. Сейчас вся эта грязь набрала предельный свой вес, и расползалась медленной всепоглощающей кляксой в поисках объёма.
           Точки соприкосновения, проникновения, тления обозначаются алыми кляксами на одежде твари снизу. Нити волос ранят ладони, манускрипт человеческих жизней, вспарывают тонкими лентами Мёбиуса, когда тот, кого сознание лаконично характеризует, как "я", оттягивает от себя зверёныша с зажатым в зубах куском сочащегося мяса.
Горячая жидкость стекает по плечам к саднящему пруту жизни, расплываясь пунцовыми пятнами на спине. Губами к кровящей плоти, коснуться кончиком языка и жадно вгрызться в попытке отобрать свое. Превращая борьбу за жизнь в смертельный поцелуй. Вминая собой не_себя в бетон. Вслушиваясь в мелодичный треск костей.
           Игра в поддавки начинает попахивать чем-то определённо резким и несущим угрозу. Сознание включает все сигнализационные системы, бьёт запоздалую тревогу. Тот, что прижат теперь к стене, отчаянно пытается выбраться, выскользнуть вдоль стены, чувствуя, что скоро взорвётся, разольётся по стене мономолекулярным слоем пахнущим кровью и спермой.
           - Отъебись... - хриплый болезненный выдох. - Какого хрена тебе нужно?
           - Ты.
           Возглас? Констатация? Голос глух и хрипотца почти превращается в рык. Крепко удерживает не_себя рядом. Не дает раствориться в чернильной темноте. Трясет не_себя или трясется сам?
           - Что. Ты. Здесь. Делаешь?
Обращение к тому, кто подобно тряпичной кукле с каждым ударом о стену теряет свою исходную форму или вопрос к самому себе?
           - Я здесь не существую... - смех или хрип агонии? Нечто среднее пугающе приятное на слух. Как будто плоскость трёхмерности рассекается поднимающимся из недр извечного нигде раскалённым стержнем, раздвигающего материю бытия. Звучание соития смертоносного и неизбежного. Ледяные пальцы - непослушные и не чувствующие тянутся к чужому телу, сжимая раскалённое и пульсирующее напряжением естество. - Какого.хрена.тебе.от.меня.нужно?
           - Чтобы ты существовал.
Выжигающий воздух вокруг них стон-выдох. Пальцы-лианы скользят по телу того, второго, трутся рождая тепло, высекая искры. Насаживая на себя, словно бабочку на иглу. На острые выступы костей и суставов.
           - Чтобы ты существовал здесь.
Свинцовой дробью по коже звереныша. Представляя? Воплощая?
           - Дай мне... гореть...
           Руки одного скользят по телу другого, распознавая на ощупь, будто давая имя. Перед глазами пляшут алые точки в своём невероятно быстром броуновском движении. Горло высыхает... Пить... Что? Откуда? Ни единого источника влаги. Кажется, парень, вжимаемый в стену, сминаемый натиском того, другого, который "не_он", зарастает изнутри паутиной, идёт трещинами, как алая пересохшая земля прерий, истосковавшаяся по проливным дождям. Она хочет размокнуть, превратиться в грязь.
Падает на колени, лицом вжимаясь в пах неумолимого другого напротив, жадно втягивая губами липкий резкий запах, пытаясь выпить из него всю влагу.
           Выламывает ногти с мясом в попытке удержаться за стену. Рождает низкий, утробный вой.
Знает, до тошноты точно знает, что звереныш выпьет его до остатка. Иссушит и оставит крупицами куколки бабочки, чтобы существовать в мире кромешной темноты. Знает и с яростью искренне свихнувшегося творца отдает себя по капле.
Забавная игра в паззлы, где вместо картонных сегментов - человеческие тела.
           Мало. Всего этого чертовки мало тому, кто сейчас на коленях. Нужно больше, ярче, сильнее. Слишком мало влаги в одном только запахе. Срывать лишнее, принадлежащее темноте, такое же искусственное, то, что прячет тело. Настоящее, горячее, влажное и сочное. А затем - собирать губами липкую влагу холодного пота. Такой бывает в кошмарах и во время ломки. Что происходит сейчас? Кошмар или ломка? Или кошмарная ломка с привкусом похоти - неоправданной, но органично вплетающейся в картину отсутствия света красным пульсирующим жгутом.
           - Я не оставлю тебе ничего, сукин ты сын. Ничего.
Пропустить в рот горячий подрагивающий от напряжение член того, кто напротив и протолкнуть глубже, в сухую глотку, разорванную спазмами надрывного дыхания. Выдержать волну рвотного позыва. Так должно быть сейчас. Несуществующее здесь создание, жмущееся спиной к стене будет шлюхой. Он сделает что угодно, лишь бы внутренности перестало стягивать до боли лёской жажды, лишь бы получить хотя бы один глоток. Или принять в себя пламя, разрушающее моментально и до основания.
           - Я стану тем, кто убьет тебя. Отравлю не жалея.
           Хрипло смеется. Каждое движение в глубь не_себя оставляет глубокие ссадины. Трахать собой не_себя и убивать себя не_собой. Керроловское множество крошками самосохранения царапает веки. Безжалостно вторгаться в девственный храм чужого нутра. Кто из них сдохнет раньше? Кто космической пылью будет смешан со стенами?
           Задыхаясь и хрипя царапает бёдра того_кто_имеет_его. В попытке добраться туда, где по мнению зверёныша таится голубоватый сосуд с жидкостью. Какая-то часть сознания паникует, какая-то наотрез отказывается ощущать. Всё, что остаётся - пульсирует болью и страстью - липкой и грязной, продажной за копейки. Сопротивляться - нет сил. Остаётся просто дёрнуть рубильник питания, отключаясь, позволяя делать со своей оболочкой всё, что угодно тому, кто сильнее.
Безвольный и податливый принимает зверёныш чужую плоть в свою глотку и вместе с этим теряет ориентацию в пространстве, перестаёт сознавать, что происходит здесь и сейчас. Его сущность перетекает из сосуда в сосуд по стеклянным прозрачным ломким венам, расчерчивающим куб темноты.
           За паклю волос вверх. Напрячь до боли зрение, сражаясь с абсолютностью темноты в бетонном склепе.
Вздернуть, причиняя обоим ненасытную шлюху - боль. Наотмашь по лицу звереныша, цепляясь тончайшими крючками за изнанку не_себя. С наслаждением дрожит в такт трескающейся коже.
           - Не исчезай, сученыш! - удар за ударом, все больше и больше отдаляя момент возвращения не_себя в это безвременье.
Вымещает себя, рисует собой себя на не_себе. Яростно ломая звереныша не пожелавшего подчиниться.
           И сучёныш возвращается. Открывает глаза. Срабатывает экстренная перезагрузка. И следующий удар встречает неумолимо жёсткую, сминающую ладонь. Такую хрупкую на ощупь, но беспощадно сжимающую до хруста в каждом суставе.
           - Иди.ты.на.***.мразь, - хрипит в лицо невидимому, слившемуся с темнотой ублюдку, ставшему ею самой. - Ты же чувствуешь, как я хочу... Чувствуешь? - прижимает невероятно тяжёлую, липкую ладонь человека тьмы к своему паху, толкаясь навстречу. - Тебе нравится? Ты заплатишь мне за это. Ты дашь мне влагу.
           - Отработай ее, ублюдок...
           Сминает пальцами пах звереныша. Крик. Чей? Кто кричит от боли? Кто жаждет ее больше?
Потеряться в темноте оттолкнувшись от стены. Прижаться к не_себе, словно гонимый страхом. Целует. Разбивает горный хрусталь губ, дразня второго каплями крови.
Шнур под пальцами вьется праздничным серпантином. Обвивается вокруг шеи твари_из_темноты, перекрывает дыхание чуть меньше, чем полностью.
           - Я дам тебе влагу в обмен на тебя, сученыш.
Шепчет-рычит в губы не_себя. Прижимает к себе за бедра, оставляя болтаться в невесомости не_знания пространства.
           Сил говорить, дышать, думать, действовать нет. Нет вообще ничего кроме темноты и беспощадных рук, губ или... Что прикасается к тому, что раньше было телом? Что сейчас с этим телом? Почему оно, вопреки всему, так отчаянно хочет жить, не отпуская сознание в свободный полёт? Зачем оно дразнит, мучит, заставляет понимать, ощущать, как выгорает кислород в лёгких. Неужели для смерти так невероятно важно её признание, осознание.
И в то же время что-то заставляет выживать. И это что-то стягивается внизу живота липким, скользким возбуждением.
           - Трахни меня, дрянь. Ну же... - он не слышит слов, которыми плюются губы в лицо темноте. Слышит ли тьма? - Делай, что хочешь. Я хочу пить... Дай мне выпить тебя...
           Руки, то, что раньше было руками, сдирают искусственную кожу. Пробираются под, ломают границы, берут свое. Едкими прикосновениями выжигают метки принадлежности. Вгоняют в подкорку ржавые штыри осознания существования.
Нырнуть сочащимся соком естеством, леденящим нутро не_себя, в звереныша. Пырнуть беспощадным, как нож, собой желанное, гнилое насквозь тело. Раздирать собой тварь вбирая по кусочку.
           - Тебе некуда бежать, шваль.
Рык. Не звериный, не человеческий. Потусторонний. Возбуждающий примитивные реакции. Выворачивающий наизнанку.
           Тело подаётся, отзывается, раскрывается. Принимает в себя так, будто было создано именно для того, чтобы вобрать в себя какую-то часть тьмы "не_его", подчиняясь чужому желанию. Взгляд зверёныша обращён внутрь самого себя. Он видит, как нечто красное, податливое расступается и сочится лимфой, принимая ржавый раскалённый стержень. Соитие наизнанку. Наверное, так оно может выглядеть, если вывернуть человеческое тело нутром наружу. Изображение пульсирует. То пропадает совсем, то расплывается, то подёргивается мелким шумом. Пересушенный рот вгрызается в бесплотную тягучесть черноты в попытке урвать кусок воздуха, но вместо этого лёгкие наполняются жидкостью с привкусом меди. Сухой, разрывающий горло кашель.
           - Это всё, на что ты способен? Ссссука...
           Ядовитыми цветами распускаясь внутри звереныша пробивает себе дорогу к скалящему зубы сердцу. Глухая дробь ударов кожи о кожу отсчитывает секунды полета в никуда.
Тот, что "я" окончательно сливается с темнотой. Не проронив ни звука трахает парящего не_себя. Темнота плотной пеленой сжимает звереныша, обступает со всех сторон, каленым железом живет внутри.
Слышно лишь удары. Звереныш один в этой темноте. Насаживается сам на себя. Подыхает от жажды не в силах выпить самого себя. Давит сам себя тугим шнуром.
"Я" ненавидит звереныша. "Я" любит звереныша. "Я" задохнувшись тишиной пьет иссякшее дыхание звереныша. Не помня себя испаряет оскверненной похотью остатки влаги не_себя.
           Откуда-то всего на секунду всплывает трезвость сознания. Тот, кто сейчас задохнётся видит всё со стороны, игнорируя тьму. Он - бессильный, слабый, смятый. Он - задыхается. Подыхает где-то неизвестно где, пока какая-то тварь трахает его от души, вбиваясь с той беспощадной жаждой, с которой никто и никогда не мог врываться в это тело. Если бы сознание было материальным, сейчас бы оно пошло всхлипывая дрочило бы в своём углу, наблюдая красоту тления и разрушения.
Тело же - бьётся в жалкой попытке вдохнуть или сделать глоток, не понимая, что захлёбывается собственной кровью. Предэкстатические конвульсии заставляют его сжиматься, острее чувствовать жестокие разрывающие изнутри толчки. Хрип. Бесполезная трата последних капель жизненно необходимого газа, и всё существо зверёныша взрывается оргазмом. Тем самым салютом бытия, искрой которого есть он сам. Так в погасающей жизни замыкается круг. Оно есть всё. И ничто.
           - Не смей сдохнуть, тварь! - бессильная ярость в голосе сорвавшемся на крик.
           "Могущество обрел он божье. Но не обрел умения творца..."
За мгновение до падение бетонной крошки, которая погребет их разрушающиеся тела срывает шнур с шеи не_себя. Тело звереныша падает на пол подобно сломанной шарнирной кукле. Замирая в неестественной позе искрометного совершенства.
"Я" падает зверенышу на грудь сорванным голосом стонет-рычит кончая в приоткрытые губы не_себя. Щедро заливая в его глотку свою ненависть.
           Кажется, сломленное тело улыбается. Так могут улыбаться только дети и ангелы. Но тьма не способна видеть. И человек во тьме - не способен. Глоток. Как точка. Последняя точка в книге бытия одного отдельно взятого создания. Самая яркая и счастливая точка в его жизни.
Стеклянный взгляд - сквозь темноту. Туда, выше, в небо, где холодными иглами в зрачок впиваются звёзды.
           Темнота давит на виски. "Я", в попытке спастись от этого давления, ищет выход каждый раз натыкаясь на стены. Бьется об них пытаясь сломить сопротивление. Спотыкается об кукольное тело звереныша и, поднявшись, замирает в стылой неподвижности в темноте.
Холод бетонного склепа, яркий запах секса и смерти, шнур свисающий с потолка. Обсидиановая темнота до краев наполнена тишиной. Что прячется в ней?
           Безысходность. Та же, что и в начале. Как будто "Я" в начале лабиринта, который на самом деле является лентой Мёбиуса, свёрнутой в знак бесконечности в руках ребёнка. Ребёнок - где-то в школе, на задней парте умирает со скуки. И не знает, что в его руках чья-то жизнь.
Грифельно-черные стены неразличимы в темноте. Пока не проведешь перед собой ладонью не ощутишь шершавый монолит железо-бетонной кожи. Здесь нет ничего кроме стен, спертого, отравленного сладострастными испарениями чьих-то мучений, воздуха и шнура на крюке под потолком. Чью шею он любовно сжимал в тисках ревности к внешнему миру?
В обсидиановой темноте воображению легко небрежно дорисовать фигуру скованную тишиной и обречённостью. Петля маняще раскачивается. Петля нежно обнимает мощную шею. Нежнее любой из продажных девок ночного квартала. Мир застывает в ожидании одного лишь движения.
Р-раз, два, три...