Роман в стихах о Лермонтове Русский Гений глава 9

Глава девятая


1

Над ним она стояла у ограды… без горьких слёз, без стонов и мольбы. На дне могилы – прах её услады, последний дар безжалостной Судьбы. «Зачем? За что?» – она не вопрошала. Стояла молча, спрятав долу взгляд. Нательный крестик в кулаке зажала. Воистину скорбящие молчат…
Ей вспомнились слова родного брата:
– Сегодня я был сильно поражён!
– Ты? Человек с умом, как у Сократа?
– Поверь мне, Лиза, истинно сражён!
– Да чем же, Митя? Что тебя смутило?
И Дмитрий Алексеевич сказал:
– Меня, мужчину, вот, что удивило. Я с нашим Мишей маленьким играл, задумался о жизни ненароком. А он, заметив это, приутих… Я размышлял о времени жестоком, и вдруг в глазах, прелестных и больших, увидел нечто, что осмыслить трудно. Сошлись мы взглядом, Мишин взор и мой.
Арсеньева расхохоталась:
– Чудно! Умеешь ты пугать меня, родной!
– Во мне душа от трепета застыла. По виду он ребёнок, а внутри… Непросто взрослое во взгляде было, я вечность лицезрел секунды три!
– Да что ты, Митя, говоришь такое?
– Как тело – одеяние души, так и душа – одежда! Есть иное!
– Подробнее иное опиши!
– Живое. Но не думает, а знает. И в тайном виде существует в нас! Душа, рождаясь, опыт обретает, но под надзором беспристрастных глаз!
– И ты в ребёнке это всё увидел?
– В особенном ребёнке! Он не мы. Прости, коль я сейчас тебя обидел. Мы для великих дел не рождены.
– И это слышу я от генерала?
– От отставного, милая сестра!
Елизавета грустно промолчала.
– Любезный братец, ужинать пора!
Столыпин Дмитрий вовсе не лукавил. России он изрядно послужил. И удалью своей свой род прославил, но жизнью он разочарован был. Он знал врагов, и все их думы злые. И видел, как стараются они, как в бой ведут дружины боевые не для победы, а простой резни. Им русский люд, как пушечное мясо. Чем больше жертв, тем выше похвала! Ханжу не может честным сделать ряса, а у измен – особый статус Зла.
Он  был в строю в войне с Наполеоном. И был уверен: победил народ! Не царь, с его шатающимся троном, не полководцы, чей холодный пот частенько падал на чужие раны. Да и Москву предатели сожгли! Масон Кутузов! То-то были планы!!! Французы аж не поняли, ушли! Ушли, упрямство русских проклиная! С мольбой о мире, с мрачною тоской. Она всегда воистину чужая, страна, в которой холодно зимой!
Не победить безумную Россию! А ведь безумья никакого нет. Терзает враг вторую Византию не только внешний! Вот и весь секрет!
Столыпин Дмитрий подтвердил судьбою, что верный сын Отчизны здесь не свой. Его убили ночью роковою, как всех, кто славен русскою душой! Как всех, кому не позволяет совесть коварным иноверцам присягать и в русскую историю, как в повесть, кровавые страницы пришивать!
Арсеньева стояла у могилы родного внука…
Удивлялись все, откуда у неё берутся силы, и почему не видно на лице следов от слёз? Сочувствуя старушке, никто из современников не знал: у ног её не менее чем Пушкин в могиле свежевырытой лежал…


2

– Пойду сейчас убью из пистолета Василия Жуковского! – сказал с сарказмом Фёдор Тютчев. – Коль в поэта Дантес без страха мщения стрелял, и был потом отпущен восвояси, так значит, здесь не судят ни за что! Скажу любому человеку в рясе: и Бог не Бог, и царь теперь – никто.
В ответ на это Вяземский поспешно обеими руками замахал:
– Я знаю, Ваше сердце безутешно, мы все скорбим… – и речь свою прервал.
– Немногие сегодня понимают масштаба сей трагедии. И что ж? Немыслимые слухи распускают, лобзают впопыхах гнилую ложь!
– Ах, Фёдор! Фёдор! Сжальтесь над ушами! Они свернуться трубочкой хотят!
– Заткните их дешёвыми стихами, которых никогда не запретят!
– Да как Вы сме…?
– Поверьте, сударь, смею! Ведь это Вы в гроб Пушкина тайком подкинули перчатку?! Сожалею, что с Вами я нечаянно знаком! И что сие, скажите, означало? Масонство нам послало некий знак? Великого поэта растоптало всего лишь братство каменщиков? Так?
– Клянусь священным прахом Соломона, что Вам об этой тайне не узнать!
– Зачем же прахом? Вон стоит икона! Креститесь, чтоб правдивее солгать!
– В моём лице Вы находили друга, когда о Вас ещё никто не знал!
– Я не забыл, какой была услуга… Но я другим за это время стал! Душа и ум за краткий миг прозрели! И кто есть кто – понятно стало мне!
– Вы в наглости сегодня преуспели! Хотите поучаствовать в войне чужой полумифической морали?
– Я знаю, кто за этим всем стоит!
– Отвечу Вам с ехидцею: едва ли!
– Ах, как же кровь в висках моих стучит! Противный этот карлик Нессельроде!
– Но Вы же в подчиненьи у него!
– Служу России, а не злой породе…
– Не говорите больше ничего! Я Пушкина ещё с лицея знаю! Как с братом брат простился я, а Вы…
– Я просто гневом, князь, сейчас пылаю!
– И не сносить Вам, Фёдор, головы! Ужели Вы, приехавший с чужбины, сумеете понять конфликта суть? За честь свою стрелялись здесь мужчины. Обратно в дуло пулю не вернуть!
– Нам всем бы надо тоже застрелиться! История страны изменена… Ушла эпоха! Не к чему стремиться! Дорога в пропасть хорошо видна! Империю разрушат супостаты. И светоч наш не умер, а казнён! Мы духом, а не пашнями богаты, а дух наш этой смертью осквернён! Погиб поэт, мыслитель, просветитель, и просто благородный человек! Мы все ученики, а он Учитель! Его названьем нарекут наш век!
– Давайте так! Я Ваши рассужденья не слышал. И обиды не держа, забуду напрочь горькие сужденья. Он был мне другом! Дружбой дорожа, я Вашу скорбь ничуть не осуждаю, поскольку сам без пафоса скорблю. Когда Вы уезжаете?
 – Не знаю. Событий я пока не тороплю.
– Вы в отпуске?
– Так точно.
– Отдыхайте. И больше не беседуйте ни с кем! Нужны и Вы России, это знайте!
– Хотелось бы спросить у Вас «зачем?».
– Ценить других умея, оцените и свой талант, и свой великий дар!
– Скажите так: идите и молчите!
– Скажу: пишите, выпускайте пар!
– Я написал стихи на смерть Поэта.
– Покажете?
– Пока не покажу.
– Не делайте из строф своих секрета! Уже уходите?
– Покамест…ухожу.


3

Два страшных года Лермонтов томился в среде кавалеристских юнкеров. Прилежно топографии учился, внедряя в память суть военных слов. Он уставал от долгих маршировок, от лекций по механике. Всегда находчив был, общителен и ловок. Стихи писал украдкой лишь тогда, когда другие сослуживцы спали. По-прежнему усердно рисовал. Корнеты Михаила уважали, и он им дружбой тёплой отвечал.
Была сильна традициями Школа! Имел в ней свой большой авторитет не допускавший в Школе произвола блюститель прав – корнетский комитет. За дерзкий спор, кулачную расправу виновных отчисляли навсегда. Учащиеся жили по уставу, его не обсуждая никогда. Цель подготовки – служба полковая. И физику, и химию уча, там юноши взрослели, постигая надёжность офицерского плеча.
От тяжести физических занятий характеры ломались иногда. Выносливость – вот цель мероприятий, и выправка на долгие года!
С момента клятвы служба начиналась, суровая, как правила войны. И лучшей Школа юнкеров считалась по подготовке воинов страны.
Учился в Школе и Мартынов Коля. Придёт, бывало, скажет: «Ух, мороз!». На плац в рубашке выйдет: «Эка воля!». И позже лечит от простуды нос. Иль вдруг попросит в грудь его ударить, потом болеет месяц... В лазарет он мог ходить, чтоб мнимый вывих вправить и промывать желудок от… конфет. Над ним смеялись, весело шутили. На шутки он ухмылкой отвечал. В лицо ему «притворщик!» говорили, а он лишь утвердительно кивал.
Мартынов Коля баловался прозой. Ну и слова немного рифмовал. То любовался выцветшею розой, то старый клён в поэме воспевал. Искал он страстно женского вниманья, надежды возлагались на мундир. Несбыточные тлели в нём желанья, и жадным взором он смотрел на мир.
Под старость лет марал он мемуары. И вот, что о товарищах писал: «Моральные держали мы удары от юнкера, который всех стращал. Любил помучить Лермонтов-проказник своих друзей и робких новичков. Он шалости устраивал как праздник, и был всегда к веселию готов!
Назвавшись «Эскадроном Нумидийским», его команда часто по ночам с безмолвьем гор и холодом альпийским как конница подкрадывалась к нам! Часть юнкеров ползла на четвереньках, другая – как бы ехала верхом.  Укрывшись простынями хорошенько, галопом нумидийцы шли… Потом они водой студёной обливали несчастных спящих, и скрывались прочь. Я помню, как ужасно мы страдали, в одеждах мокрых коротая ночь!».
Ничтожный, глупый, жалкий обыватель! Нашёл о чём с обидой вспоминать! Минуло тридцать лет, седой предатель о Лермонтове вздумал написать! «Достоинства он прятал, как иные пороки прячут…» – пишет этот гад. И сгнившей тиной пахнут строки злые, написанные как-то невпопад.
Иль вот воспоминания Тирана, другого сослуживца, так сказать… завистливого хама, грубияна, посмевшего чужую честь марать!
«На Лермонтове рвали мы рубаху, поскольку редко он её менял…». А на Кавказе, что ли, все со страху твердили, что воротничок сиял у Лермонтова снежной белизною, что он чистюля, коих поискать? «Он был талантлив, этого не скрою, пел хорошо, умел и рисовать. Но если ссора, мог легко стреляться. Стрелял же в воздух: «Я свиней не бью!». Имел привычку так он красоваться, поэтому его я не хвалю… Мне на дежурстве саблею оставил, – в конце он пишет, – настоящий шрам».
И точку жирную наглец поставил, не понимая, в чём признался сам!


4

– Ты дочь моя, и быть тебе послушной!
– Прошу Вас, мама, сжальтесь надо мной!
– Не будь, моя родная, малодушной. Ты выйдешь замуж этою весной!
– Любви я не питаю к Николаю. И я признаться в этом не стыжусь. Как иноверка, я ему чужая, и мне он чужд! В монашки постригусь!!
И Варенька надрывно зарыдала.
Но голос строгий резко прозвучал:
– О ком бы ты там тайно не мечтала, супруга Бог тебе уже послал!
– Но это… это же бесчеловечно! Ужели я рабыня?
– Не секрет, что ты жила до сей поры беспечно, а возраст твой не детский – двадцать лет! К замужеству тебя я принуждаю, а не к паденью. Это же не грех – рожать детей от мужа. Я считаю, богатый муж для женщины – успех!
– Я рядом с ним зачахну, как в неволе.
– Не говори, Варюша, ерунды! Я дочери желаю лучшей доли… Иль в этом смеешь сомневаться ты?
 – Меня Вы сильно любите, не спорю. Я Ваша кровь и плоть, но есть душа! Она сейчас близка к большому горю…
– К какому горю?! К жизни без гроша?
– Не всё на свете мерится деньгами! Любовь не продаётся за рубли!
– Но Варя! Толстосумы с кошельками любви достойны тоже. Короли, по-твоему, наказаны безбожно? Коль ты богат, о счастье не мечтай? Да неужели это невозможно – иметь и деньги, и любовь? Дерзай!
– А если я уже люблю другого?!
– Ах, вот, в чём дело? Лермонтова?
 – Да.
– Гусара и поэта молодого…? Ему не быть мне зятем никогда!
– Но почему Вы так к нему жестоки?
– Не знаю, Варя, трудно объяснить. Все эти сплетни о гусарах, склоки, не хочется вникать и говорить…
– Он благороден!
– Отрицать не стану.
– Умён, талантлив.
– Подтверждаю. Но! Скорее сдам в гарем тебя к султану, чем выдам… выдам замуж за него!
– Вы дали жизнь мне, и теперь хотите её отнять, к мученью приковав? Уж лучше сразу Вы меня казните…
– Любой родитель априори прав! Спокойствие. Надёжность. И достаток. Иного для тебя я не хочу. Наказ мой, дочь моя, предельно краток: молчи и повинуйся!
– Палачу?
– Ты что там шепчешь? Погоди немного. И стерпится, и слюбится, поверь!
– Бог есть Любовь! А ты вбиваешь в Бога веленьем этим гвозди!
 –  Что??? За дверь!!! И чтобы слёз твоих никто не видел!!! Домашний объявляю я арест! Тебя никто и пальцем не обидел,  не смей рыдать! Иди, целуй мне крест!
И мать, побагровев, перекрестилась.
«Кого мы воспитали, боже мой?!».
Затем усердно с чувством помолилась о скорой свадьбе дочери родной.
Чуть позже позвала  к себе Марию, произнесла:
– Сестра твоя больна! Придумала, что я казню Мессию… Не телом Варя, а умом грешна! Сходите в церковь. Причаститесь обе. На исповедь. И нужно поговеть. Чтоб был потом зачат в её утробе здоровый плод. Нам надо всё успеть! Подвергнуть разум нужно очищенью. Она должна предстать пред женихом счастливою, готовою к сближенью! Иди и действуй! И усердствуй в том!
Мария низко голову склонила и даже не взглянула ей в глаза. Она к сестре Варваре поспешила, пугливый кинув взгляд на образа.
– Варюша, дорогая, успокойся! – сказала Маша, подойдя к сестре. – Замужества ты своего не бойся!
– Меня сожгите лучше на костре! Я не хочу любить по принужденью! Не люб он мне, не дорог и не мил! При нём я стану похоронной тенью, лишённой света и духовных сил!
– Но он не деспот!
– Уходи отсюда!
Мария вышла…
«Господи! Прости! Я знаю, Боже, что не будет чуда, – взмолилась Варя, – как себя спасти?».


5

Мария с горькой думой у камина присела, на огонь направив взор. Она ведь знала, в чём была причина тоски сестры и всех семейных ссор.
«Мишеля Варя любит всей душою! Ей нужно срочно разлюбить его! Иначе стать несчастною женою моей сестрице будет суждено. Когда-то я просила Михаила помочь от брата отвести беду. Брат Алексей, хоть я его журила, в Сушковой вдруг узрел свою мечту. И Михаил, проказник от природы, охотно согласился нам помочь. Он начал петь очам Сушковой оды, влюбил в себя и… удалился прочь. Он доказал на деле Алексею, что ветреной красавица была.
Быть может, мне осуществить затею, солгать во благо? Вовсе не со зла! Сказать, что Миша полюбил Сушкову? Что даже вскоре женится на ней? Поверит ли Варвара просто слову? Решится выйти замуж поскорей? Ах! Тягостно такое утвержденье! Какое мне решение принять? И будет ложь моя как преступленье, смогу ль на чувства Вари повлиять?».
И с кресла встав, она неторопливо по комнате задумчиво прошлась. «Лукавить так, конечно, – некрасиво. Я даже вся румянцем залилась…
Скажу ей: «Варя! Ты не жди Мишеля». Скажу ей: «Варя! Он уже с другой».
До сватовства Бахметьева неделя. Сейчас же побеседую с сестрой!».
Вошла к Варваре и… остановилась. Ладонью обвела своё лицо. Улыбкою холодной озарилась, промолвив:
– Обручальное кольцо украсит ручку золотым сияньем! Забудь о прошлом, Варенька, забудь! Бахметьев обладает обаяньем, а Лермонтов в иной уходит путь!
У Вари, вздрогнув, изогнулись брови:
– Ты что-то знаешь? Можешь мне сказать?
– Он будет там, где будет много крови, ведь он военный! Так зачем же ждать?
– И у военных быть должны супруги!
– Не спорю. Он уж выбрал. И кого!! Сушкову Катю. Мы ведь с ней подруги. Она в апреле выйдет за него!
– Не может быть! Такого быть не может!
– Монго-Столыпин это подтвердит. Мишеля письма он достать поможет… Весь Петербург об этом говорит!
– Я слухам, Маша, никаким не верю!
– Тебе его известен почерк?
– Да.
– Бумаги я свои сейчас проверю, без промедленья принесу сюда всё то, что мне о нём друзья писали. Столыпин же пришлёт его слова.
Бескровными уста Варвары стали, мгновенно закружилась голова.
– Я буду ждать с великим нетерпеньем, – она сказала, опуская взгляд…
Мария удалилась с убежденьем: роскошным будет свадебный наряд!
«Отрёкся! От меня Мишель отрёкся! – шептали губы Вари. – Боже мой! Сушковой Катериною увлёкся… И никогда не быть ему со мной! Я верила ему, я дорожила вниманием его бездонных глаз. Я думала, его я покорила, а он отрёкся от меня, от нас!».
Минуты эти стали роковыми…
Раздались звуки битого стекла: посыпались осколками большими разбитые в прихожей зеркала… Варвара, опустившись на колени, зажмурившись, произнесла: «Ну что ж! Мой
будущий ребёнок, милый гений, ничем не будет на тебя похож!!!».
«Лопухина Варвара сочеталась законным браком…» – дальше он не смог читать письмо, в котором сообщалось, что и любовью тоже правит Рок.