Роман в стихах о Лермонтове Русский Гений глава 4

Глава четвёртая


1

Над ним она стояла у ограды… без горьких слёз, без стонов и мольбы. На дне могилы – прах её услады, последний дар безжалостной Судьбы. «Зачем? За что?» – она не вопрошала. Стояла молча, спрятав долу взгляд. Нательный крестик в кулаке зажала. Воистину скорбящие молчат…             
Потухший взор печальным стал навеки. Желая хоть на что-нибудь взглянуть, она руками раздвигала веки, чтоб через две минуты их сомкнуть.
– Не нарекайте сына Михаилом! – внезапно зятя вспомнились слова. – Иначе он ребёнком будет хилым! Вы тёща мне, но Вы же и… вдова! Известно всем, что муж Ваш умер рано. Трагедия свершилась, разве нет?
– Не для твоих упрёков эта рана! – она ему сказала. – Наш ответ: в честь деда Михаила будет Миша! Так Маша хочет, и желаю я! Не Петенька, не Ванечка, не Тиша…
Но он сердился:
– Воля здесь моя! Ему отец я! Вы не суеверны? Ведь имена влияют на судьбу!
– Твои сомненья, как и страхи, скверны! На тему эту ставлю я табу! – ответила Арсеньева, бледнея.
И Лермонтов смирился. Так и быть! Не удалась ему его затея – обеих женщин в чём-то убедить.
Сурово хмурясь, бабушка Поэта, за Юрием в сердцах закрыла дверь. Она была упрёками задета и горестно задумалась теперь:
«Несчастный случай или чей-то сговор? С собой покончить муж её не мог. Быть может, склянки перепутал повар? Стеченье обстоятельств? Значит, рок?».
Она об этом до сих пор не знала. Отравлен муж, иль отравился сам? Жил человек, и вдруг его не стало. Арсеньев весел был не по годам. Озорничал, любил охоту страстно, спектакли ставил, драмы сочинял. И в пьесах роли исполнял прекрасно, и юмором соседей удивлял.
В тот день ничто беды не предвещало. Январский вечер. Святки. Карнавал. В имении всё праздником дышало, и муж Михайло выше всех похвал! Играли «Принца Датского», Шекспира! Цветы, оркестрик, кресла, парики… Дочурка Маша, нежная, как лира; лакеи, гости, дети, старики…
Она в буфетной на него наткнулась. Он корчился от боли и хрипел. Она от вопля чуть не задохнулась, он только «Лиза…» прошептать успел.
Она трясла его и обнимала, стонала: «Миша, Мишенька, супруг!». В уста и щёки жадно целовала, не чувствуя ни ног своих, ни рук…
Ходили слухи, (как же мир без сплетен?!), что он татарку возлюбил одну. В несчастье этом страсти след заметен, не повезло с любовницей ему! Но кривду часто правдой именуют. Мансырова собой нехороша… А объявить, что люди интригуют, не каждая отважится душа.
Одно известно, он любил супругу, её боялся, сильно уважал. И доверял ей более чем другу, и клятв своих ничем не нарушал.
«За верность браку барина сгубили! Ох, эти бабы! – злились мужички. – За нелюбовь, любя, и отравили!».
«Сам виноват!» – вздыхали старики.
Елизавета утирала слёзы… Лаская дочь, старалась не рыдать. На улице – жестокие морозы,  а в сердце жар, и век ему пылать!
Арсеньев был умён и благороден, не просто так, а сказочно красив. Для дел великих, как для службы, годен, и духом твёрд, и нравом не спесив.
Она его любила беззаветно. Была горда семейным очагом. Любовь её всегда была ответна, и смехом часто наполнялся дом. В одно мгновенье жизнь перевернулась! В пятнадцать лет Мария без отца! Каким же горем счастье обернулось! Начало бед, начало их конца!
Спустя шесть лет умрёт и дочка Маша. Чахотка злая грудь её сразит. Как глубь морская, станет скорби чаша, ведь там, на дне, и внука смерть лежит!
Прощаясь, дочь за Мишеньку просила, как свечка, угасая в феврале. Казалось, что метель заголосила, и небо вдруг приблизилось к земле.
«Возьми меня, но дочь мою не трогай!» – взывала к Смерти бедная вдова. Но Смерть прошла знакомою дорогой, и вот креста могильных стало два!
Разрушить этот дом до основанья, в котором двое испустили дух, Арсеньева прикажет, и стенанья впервые поразят прислуги слух…
Она воздвигнет новое строенье, и станет с внуком драгоценным жить. Сюда отныне будет Вдохновенье к ребёнку Мише в гости заходить.


2

Письмо кузины Саши к Михаилу. С французского дословный перевод. «Пускай Господь умножит Вашу силу, мой милый друг! Великих Вам высот! Вчера узнала новость… огорченье меня пронзило ржавою стрелой. Сначала испытала удивленье, потом печаль. Зачем Вы так с собой? Преступно с Вашей чуткою душою военный образ жизни принимать! Нельзя пренебрегать своей мечтою, нельзя с судьбою в шахматы играть!
Напрасно Вы сдружились с Алексеем, Столыпина имею я в виду! Он молод, но уже слывёт злодеем, и бес тоскует по нему в аду! Ведь это он внушает Вам деянья, последствия которых так страшны. Вы и казарма! Что за наказанье?! Не лермонтовский путь – тропа войны! Остерегайтесь родственной заботы. Двоюродный он дядя! Ну и что?? Лукавство мне противно до икоты. Вы – это нечто, ну а он – ничто! Я знаю Ваше нежное сердечко, характер добрый, мыслей чистоту. Вы среди нас суровая… овечка, а волки мало ценят красоту.
Простите, друг, за смелые советы. Я искренне пытаюсь Вам помочь. Мы с детства дружим, знаем все секреты. Стоять в сторонке для меня невмочь! Творите, как и прежде, сочиняйте! Лишь об одном осмелюсь Вас просить: товарищам по службе не читайте своих творений. Зависть не убить! Вы помните, Мольер сказал когда-то, что зависть не исчезнет никогда? У Вас душа, мой милый, не солдата, и это все заметят без труда!
Я думаю, уверена, Вы сами событием грядущим смущены. Доверьтесь Богу, Он владеет нами, ведь мы в Его объятьях рождены! Представить трудно, Вы послушный воин! И времени на шалость не найти! Мужчина эполет всегда достоин, удачи Вам на  избранном пути! Надеюсь я, что каждую неделю Вы будете усердно мне писать. На этот труд сейчас же Вас нацелю! Итак! Пишите. Буду очень ждать.
Плохие мысли смело отвергайте! Два года – срок немалый. Подождём. Вы о друзьях своих не забывайте, а то мы школу юнкеров сожжём! Шучу, конечно. Обучаюсь шутке. Хотя на сердце холод и дожди. Утешить Вас смогу ль хотя б на сутки? Всё мрачное пусть будет позади!
А та, о ком Вы вскользь упоминали, по-прежнему, как ландыш, хороша. Живёт однообразно, но печали не ведает, красива и свежа. Она не знает мёда искушений! И это Вас, быть может, ободрит… Я в курсе Ваших с нею отношений. Удивлены? Давайте без обид. Мила Вам эта юная особа! Влюбились Вы неистово, ведь так? Теперь мы тайну эту знаем оба. Я догадалась, не ищите, как…
Поверьте, я пишу вам регулярно. Но письма не доходят. Почему? В них речь моя звучит не фамильярно, напомнить Вам о том не примену. Вот остаётся только попрощаться. От матушки моей большой привет. Советую Вам чаще улыбаться. Моё почтенье бабушке! Ответ уже готов в моём воображенье. Я вижу чётко, как своим пером выводите Вы буквы. Больше рвенья! И больше гамм весёлых! А потом, потом настанет радостная встреча. Гусар в военной форме – это Вы! Хотя опять замечу, что картеча и Ваш талант не вяжутся. Увы…».


3

Ответное письмо своей кузине Мишель минут за десять набросал. В конце же, как положено мужчине, «целую Ваши руки» написал. «О, женщина! Премилое созданье! Позвольте не скупиться на слова. Читаю Ваше мудрое посланье, и от волненья кругом голова! Действительно, я делаюсь военным. «По доброй воле?» – спросите. О, нет! С веселием прощаюсь неизменным. Казалось мне, я солнечный поэт, на деле же выходит – трагик грустный. Пишу судьбу не собственной рукой. Какой-то Фантазёр, весьма искусный, глумиться тихо вздумал надо мной.
В столице не признали те два года, которые учился я в Москве… Их не зачли! С размахом небосвода ввели реформу, Сашенька, в стране. И к трём годам, и так невыносимым, прибавили ещё учебный год. Я оскорблён считать необходимым на первый курс вернуться! Глупый ход! Учёбу начинать свою сначала? Всё заново терпеть и повторять? Да, бабушка моя протестовала. Пришлось меня ей даже умолять от службы сей военной отказаться. Но что поделать? Надо дальше жить! Мне трудно будет с музыкой расстаться и с рисованьем. Как тут не тужить? Не видеть Вас, друзей, не слушать песен, по городу ночному не гулять. Ведь мир велик, красив и интересен, а мне придётся лишь маршировать.
В Москве не нужно было увольняться, оформить надо было перевод. Моя ошибка! Я могу признаться. И вот такой внезапный поворот!
От нервов я теперь, как спичка, тонок. Держу экзамен в школу юнкеров. Но голос мой, как прежде, звучен, звонок, и разум к новым горестям готов.
Вы сердитесь на дядю Алексея? Меня он младше и красив собой. Так знайте же, ему мила затея всегда и всюду следовать за мной! Он тоже вознамерился учиться с племяшкой вместе. Странный человек… Неловко с ним дружить и веселиться, он с виду русский, а в душе абрек! Порой необъяснимая тревога меня пронзает перед встречей с ним. Приятных качеств в Алексее много, но родственник мне кажется чужим.
Оставим наши ощущенья Вию! Я жду Вас в гости этою зимой. Везите и Бахметеву Софию, проказницу с улыбкой озорной! Она письмо прислать мне обещала. Но, видимо, забыла, как всегда! В Воронеже недавно побывала… Я слухи тоже слышу иногда!
Я к ней писал, и, кажется, стихами. Делился грустью и слегка шутил. Душа моя покрылась облаками… Мне те милы, кому я тоже мил!
Остались в прошлом детские утехи. Грядущий путь пугает темнотой. Надену вскоре на себя доспехи, и, может быть, приму неравный бой.
О чём ещё поведать, между прочим? Рисую подпись. Lerma. Верный друг. До встречи, Саша! Не печальте очи! Перецелуйте за меня подруг!


4

В дневник в стихах, в дневник переживаний, вписал осенней ночью Михаил таинственную вязь своих страданий. При этом имя девы утаил: «Ты снишься мне, но в царстве сновидений застенчив я, как робкое дитя. Какие ноты нежных песнопений воспеть сумеют, милая, тебя? Не смеющий прильнуть к твоим ланитам, я прячу взор под тяжестью ресниц. Ты будто стала для меня магнитом, лишив мой мир означенных границ…
Я замер, чтобы насмерть не разбиться! Пылающий рассудок занемог. Верни мне смелость, чтобы объясниться! Я боль свою озвучить бы не смог…          
Она во мне живёт от расставанья, от ревности, мешающей мечтать! Хранит ли память краткие свиданья, где на устах безмолвия печать? Понятны ли несказанные речи и шёпот сердца, тихий, как рассвет? Я чувствую, как вздрагивают плечи, когда мой разум отвечает: «Нет».
Конечно, от любви не умирают, но без любви нетрудно умереть. И правы те, которые считают, что лучше им гореть, чем тихо тлеть. Желание назвать тебя любимой, как жажда, всюду мучает меня. И кажется печаль неодолимой! Я счастлив не был без тебя ни дня.
С самим собой бессмысленно сражаться, любовь умеет только побеждать. Душе строптивой нужно сразу сдаться, победу Бога над собой признать!
И я сдаюсь любви по доброй воле! Но я не пленник, я её творец! Я радуюсь такой счастливой доле – возможному союзу двух сердец! Свершится ли? Пишу себе: быть может… И пусть твои пока молчат уста. Господь нам чувство высказать поможет, моей надеждой светится мечта!
Твоих ресниц пугливое движенье мой ум всегда к смущению вело. Готов терпеть я жуткие лишенья судьбе в угоду и судьбе назло, чтоб только знать, надеяться и верить: ты рождена, родная, для меня! Мою любовь словами не измерить. Люблю, молясь! Не разлюблю, кляня!
Уверенность сменяется сомненьем… То я тоскую, то опять смеюсь. Виной такому служит поведенью жестокий страх. Чего же я боюсь? Боюсь тебя нечаянно обидеть. Боюсь тебя навеки потерять. Боюсь тебя заплаканной увидеть. Боюсь взаимность нежную принять.
Я дерзких обещаний не нарушу, хотя порою в шутку их давал. Влюбился я душой в святую душу, и в этот миг чуть ангелом не стал! Для вспышки чувств достаточно мгновенья! Но я не понял, что произошло. Нахлынуло волною озаренье, внезапно стало празднично светло. И если есть стрела у Купидона, то очень тонкая, почти как нить. Король свободы вдруг лишился трона, утерян титул, некого винить!
Ведь ты всегда жила в моём сознанье! И в поисках напрасно я блуждал. Мне длительным казалось ожиданье, но взгляд один – и я тебя узнал!
Непросто говорить о сокровенном, пусть даже на страницах дневника. Не буду до конца я откровенным на белой территории листка. Раскрыть тебя возможно здесь едва ли. Примет особых я не выдаю, и опускаю мелкие детали, но дань восторга всё же отдаю!
Храни тебя Господь, моя отрада! На всех твоих тропинках и путях! Есть Древо Жизни посредине Сада, твоё цветенье на его ветвях! И буря этих веток не коснётся. Моя молитва – твой незримый щит. Пускай почаще голос твой смеётся, тогда и я не сделаюсь сердит за то, что ухожу на расстоянье, за то, что отдаляюсь от Москвы, за то, что я на будущем свиданье в беседе обращусь к тебе на Вы…».


5

Она была его большой любовью. Была любима горячо всегда. И в миг последний, истекая кровью, о ней он думал так же, как тогда…
Лопухина. Сестра Алёши, друга. Варюша, Варя, Варенька. Цветок! Впоследствии несчастная супруга другого человека. Этих строк она в ту осень злую не читала. Но весть, что в Петербург уехал он, её сразила, как удар кинжала. Рассудок плакал, издавая стон…
Ко сну закончив все приготовленья, она в слезах упала на кровать. Какой-то голос с чувством сожаленья шептал одно: счастливой ей не стать. Чутьём своим почуяв неизбежность, она душою поняла тогда, что Божья милость под названьем Нежность уходит прочь, прощаясь навсегда.
Предчувствие её не обмануло… Запахло приближением тоски. Блаженство, словно птица, упорхнуло, едва коснувшись сердца и руки.
Спустя три года свадьба состоится, неравным будет вынужденный брак. Ребёнок у неё потом родится… И свет исчезнет, превратившись в мрак.
Пока же, изнывая от печали, она твердила тихо: «Михаил… Друг другу мы ни разу не солгали. Ты будешь мне до самой смерти мил!».
«Варвара чахнет, по минутам тает, – признается друзьям её сестра. – Лекарство и леченье отвергает. Откуда хворь, гадают доктора. Она не хочет жить с того мгновенья, когда сказали: «Лермонтов убит». И нет ей никакого исцеленья. В глаза не смотрит. Плачет и молчит».
Больнее было б Варе, если б кто-то поведал ей, как слёзы лил Мишель, младенца обнимая у киота, в прихожей бросив длинную шинель. Он лобызал румяные ручонки и лепетал: «Ты вылитая мать!». Он целовал кудряшки у девчонки, боясь дыханьем жарким испугать.
А рядом… рядом… ангелы рыдали. Ему не стать ни мужем, ни отцом. Они уже тогда об этом знали, ведь горести росли, как снежный ком.
Супруг Варвары в гневе уничтожит и письма Михаила, и стихи. Но сам понять и в ярости не сможет, что нужен ей, как мумии – духи! Он проклянёт погибшего поэта! За то, что даже мёртвый, тот сильней!
«Ромео нет, но есть его Джульетта, не сыщете вы повести грустней!» – в угаре пьяном будет он горланить. Но Варенька не станет возражать. Нельзя словами мумию поранить, застывшие уста нельзя разжать!
Сестра Мария тщетно утешала, брат Алексей напрасно укорял. Все десять лет она ещё дышала, но каждый знал: цветок уже увял.
Вот даты жизни – это отраженье последних цифр зеркальным нарекут. Число «пятнадцать» – год её рожденья, «пять и один» – на кладбище снесут. «Четырнадцать» – в Тарханах на граните. Год гибели – «четыре и один».
Спустя полвека скажут о пиите: «Был патриотом этот гражданин!».
Хранилось долго имя под запретом не только у Бахметьевых, везде! Мыслитель, ставший лучезарным светом, по мощи равный Утренней Звезде, в родной России оставался тайной до воцаренья нового царя. Была и гибель названа случайной.
«Убили-то случайно, но не зря!» – хихикая, подметят Скалозубы. Молчалины поддакнут без
смешка.
Трубят без звука горестные трубы не дни и месяцы, а целые века…