Роман в стихах о Лермонтове Русский Гений глава 1

Великому Поэту Михаилу Юрьевичу Лермонтову
посвящается


Пишу слова трепещущей рукою. Герой романа моего – Поэт с великой и трагической судьбою. Поэту скоро будет двести лет. Когда его мы имя произносим, встаёт пред нами образ Божества, и мы прощенья у Святого просим за юбилей и наши торжества…



Глава первая


1

Над ним она стояла у ограды… без горьких слёз, без стонов и  мольбы. На дне могилы – прах её услады, последний дар безжалостной Судьбы. «Зачем? За что?» – она не вопрошала. Стояла молча, спрятав долу взгляд. Нательный крестик в кулаке зажала. Воистину скорбящие молчат…
Любимый внук! Единственный! Рождённый любимой дочкой, Машенькой родной! В гробу из Пятигорска привезённый… Убитый не людьми, но Сатаной.
Величие томилось в милом теле. В останках бренных этот след простыл. А в памяти – младенец у купели. Он для неё вчера ребёнком был! Ещё вчера тянул свои ручонки и лепетал невнятные слова… Нечистый Дух ему готовил гонки, заранее отняв на жизнь права.  Сын офицера, верный сын Отчизны! Изгнанник, но не сломленный изгой. Иных миров он видел катаклизмы и тучи у себя над головой…
Высокая, уставшая, седая, она стояла, сжав свои уста. Её беда, огромная, большая, для всей России жуткая беда. Едва страна оправилась от горя – убийства Пушкина, раздался выстрел вновь. И слёзы были солонее моря, и горькие, и терпкие, как кровь.
Да кто же люто так возненавидел святую и страдальческую Русь? Ужели Бог мучений не предвидел, Россию ввергнув в вековую грусть?!
Как только появился новый гений, вокруг него сомкнулись силы Зла. Он был рождён для чудных вдохновений, но Родина его не сберегла…
Арсеньева она. Елизавета. Столыпина в девичестве своём. Отныне в траур навсегда одета, и тихим утром, и безмолвным днём.
Когда вдовою женщина осталась, казалось ей, больней несчастья нет. Когда же дочь в мученьях задыхалась, впадая в жар и исступлённый бред, она уже не чувствовала боли. Вселился ужас: умирает дочь. И стала высшей пробы сила воли, чтоб пережить трагическую ночь.
Она, рыдая, обнимала внука, предав земле его родную мать. А впереди ждала другая мука, такая, о которой не сказать, не передать печальными словами, не выкрикнуть в стенаниях глухих. Горела почва под её ногами: навечно голос Мишеньки затих!
Одна лишь боль сравнима с этой болью, боль Богородицы, стоящей у креста. И стала жизнь распятою любовью, овеянная муками Христа…
«Бабуля! Баба! Погоди немножко! Послушай, одинаково звучит, когда я говорю тебе «лукошко», «окошко», «кошка», – Мишенька твердит. Ему два года, он уже рифмует. «И стол, и пол – похожие слова!». И мелом на дощечках он рисует, усердно добиваясь мастерства.
А вот ему уже три с лишним года. Художник написал его портрет. Одет ребёнок, как диктует мода, но будут обсуждать немало лет, как Миша молча режет на кусочки ту кофту, что надели на него. Он хмурит лоб и втягивает щёчки, родным не объясняя ничего. «Как девочку меня нарисовали, наряд девчачий!» – шепчет мальчуган. И родственники с гордостью признали: крутой характер человеку дан!
С рождения он истинный мужчина! С рождения он личность. Это так. «Он будет крепок духом, как дружина, пушок младенца – это силы знак!» – роженице шепнула повитуха.
Улыбкою Мария расцвела… С супругом милым, с пухом иль без пуха, она ребёнка этого ждала!


2

«Всевышний, я молюсь тебе не в храме, молюсь не в церкви, перед алтарём. Душа моя наполнена стихами, но мир жесток, и много крови в нём. Ловлю я на себе такие взоры, что сердце замирает от тоски. Вокруг меня давно ведутся споры, и ставки  в предсказаньях высоки. Одни пророчат гибель мне от пули, другие – от холодного ножа. В судьбу мою гадалки заглянули, я выслушал их новость, не дыша. Слова такие: «Облик смерти знаешь, не страшно будет юным умереть». Но, Господи, ведь только Ты  решаешь, кому цвести, кому в могиле тлеть! Всевышний, Милосердный, Вездесущий! Спаси меня от гибели, спаси! Ты Любящий! Помилуй, Всемогущий! Святая Матерь Божья, упроси продлить моё земное пребыванье! Я каюсь в прегрешениях своих. Пусть тягостно моё существованье, пускай живу чужой среди чужих, но я любить так искренне умею, умею музой волновать умы! От чёрных мыслей духом холодею… Неужто мне до будущей весны не суждено дожить? Неужто стану я вскоре просто пищей для червей? Во сне я видел колотую рану и карту «треф», лежащую на ней. Призвав меня на суд, Ты знаешь, Боже, Тебе в своих отчётах не солгу. Твоё прощенье всех блаженств дороже, молитвы сладость в сердце берегу. Я чувствую, мне мало жить осталось. Я чувствую, что близится конец. Наследственность, наверное, сказалась. Всё чаще снятся мама  и отец… Но я молюсь усердно… Умоляя, надеюсь на спасительный исход. Я каюсь, неизменно повторяя: позволь прожить ещё хотя бы год…».
Просил Поэт в июне пред рассветом, не зная, что уже замкнулся круг. В суровой битве между Тьмой и Светом врагом проснётся бывший школьный друг. И первое, что вспомнит, наставленье: «Коль он пошутит, сделай скорбный вид. Скажи прилюдно: это оскорбленье! Свидетель нужный дерзость подтвердит. Дуэли с ним не бойся! Он стреляет как благородный в воздух. Не робей. Влиятельный сановник одобряет задумку нашу. Главное – сумей… напялить маску праведной обиды. Мол, Лермонтов действительно не прав. Он баловень Парнаса и Киприды… Пускай умолкнет, Пушкиным не став!
Коль дрогнешь ты, иль просто промахнёшься, другой стрелок надавит на курок. Поможешь делу, ты к себе вернёшься по горло в золоте!». И этот гад помог.
Помог убить не просто дворянина, не просто человека, а … его! Любимца Неба и христианина, товарища, собрата своего! Мартынов стал героем страшной драмы. Всю жизнь свою он праздновал сюжет. О нём шептались в будуарах дамы, вельможи приглашали на обед.
Сын Соломона, жалкий Николашка, Мартышкой именуемый в полку. Завистник и презренная букашка, кривой клинок, приставленный к цветку. Он женится спустя четыре года, помилованный церковью, злодей! И семя грешное добавит к древу  рода одиннадцать уродливых детей.
Мартынов будет горд и тем поступком, что к раненому быстро подбежал, назвал его беспомощным обрубком и, плюнув в лоб, в уста поцеловал.
Лобзание Иуды тоже было не символом любви, в губах –  мороз. Сердечко у предателя не ныло: «Кого я поцелую, тот Христос!».
И стражники Христа арестовали, предали казни зверской и суду. Иуда же, которого все знали, повесился под утро на суку. Он оказался в  первом круге Ада, где были Каин, Ева и Адам...
Мученья вечные изменнику – награда… за то, что был поруган Божий Храм.

3

Царю гонец доставил донесенье: «В лесу поручик Лермонтов убит». И молвит царь: «Какое облегченье!». Подать вино в покои он велит.
«Ещё одним поэтом меньше стало. От дерева мы сохранили жердь! Устроим праздник веселее бала. Собаке, – он сказал, – собачья смерть!».
Слова царя России, государя! История их знает наизусть. Мясистое лицо, а лучше – харя – на миг изобразило злую грусть. «Поэты! Я бы всех их уничтожил, в Сибирь сослал, иль просто раздавил. От кары я избавлю, – подытожил, – того, кто пса поганого убил!».
 Не книжный миф, не выдумка пророков – нечистый Дух, живущий во плоти. Есть люди-нелюди, мешок пороков, идущие по грешному пути…
Бомонд России весть ошеломила. Никто не верил, что была дуэль; что Лермонтова шутка погубила, пусть даже пущенная как острота в цель. Не стало боевого офицера? Прошедшего Кавказскую войну? Он ведал о проделках Люцифера, и кто-то пулю вдруг всадил ему?
Убийство, раз сбежали секунданты и бросили мужчину умирать, ведь там, где спор решают дуэлянты, там должен врач присутствовать и ждать! Но были и такие, кто не строго об этом преступлении судил. «Туда ему, насмешнику, дорога!»  – один из тысячи, но всё же говорил.
«Вы думаете, кто-то здесь расстроен? – цитата из письма к его родне. – Весь высший свет и важен, и спокоен. Столица пребывает в тишине, но в воздухе витает ликованье. Воистину, врагов его не счесть! Такому отношению названья: глухая зависть, ненависть и месть».
О Николае Первом декабристы могли бы очень многое сказать, особенно – движенья активисты, не ставшие монарху присягать. Царь Александр умер в Таганроге, а Константину был не нужен трон. И Николай нарёк себя в итоге царём всея Руси. Не думал он, что будет бить картечью по солдатам, у стен Сената, подавляя бунт. Он был супругом, деверем и братом, тираном став за несколько секунд!
Допросы, пытки, казни и аресты. Мятежники наказаны сполна. Расклеенные всюду манифесты… Реформам всем объявлена война.
Царь Николай один гулял по парку, в душе смакуя присланную весть, он радовался этому подарку. Ему Фортуна оказала честь! При нём убиты два больших поэта, при нём, при Николае! Он сиял! Пусть знают все, его заслуга это! Не зря же императором он стал! Не зря же со времён Елизаветы в царях российских русской крови нет! И тайные они дают обеты, не говоря по-русски с детских лет!
Он шёл неспешно, гордо вспоминая, как был одобрен дикой травли план. Ведь Пушкины – чета почти святая, придумать нужно было не обман, не мелкую интрижку, а сраженье за мнимую и честную любовь. Чтоб Пушкины познали униженье, оправдываясь в свете вновь и вновь.
Для этой цели вызвали Дантеса, наёмника из Франции, создав… ему легенду – молодой повеса, приехавший в Россию для забав... Назначил царь из собственной шкатулки ему пять тысяч в год и подарил своих коней для верховой прогулки, казённую квартиру, чтоб он жил!
Посланник Нидерландов, главный в деле, Дантеса как-то вдруг… усыновил! Барона «сына» видеть захотели в кругах, в которых Пушкин принят был. И началось! И дерзость, и нахальство, и гнусная и грязная игра, и глупое надменное бахвальство – ужасная для Пушкиных пора! Он нагло за Натальей волочился. Он слал ей письма, предлагал бежать. Он делал вид, что без ума влюбился, что без неё не может он дышать.
Весь высший свет на стороне Дантеса! «Ревнивец» был объявлен дураком. Стремительно писалась Бесом пьеса. Глумились все над  мужем и отцом.
Наталья ничего не говорила, душой и телом Пушкину верна! Она всегда его боготворила, соратница, подруга и жена!
Сказала «да» другая Гончарова. До поединка считанные дни… Дантес – супруг сестры Наташи! Снова нет Пушкиным спасенья от родни.
Царь Николай лукаво усмехнулся. Великий Пушкин долго умирал. Едва от боли он своей очнулся, единственную фразу прошептал: «Моя жена ни в чём не виновата!».
«Бедняга! Нам ли этого не знать?! И вот теперь ещё одна утрата… Теперь Россию можно презирать!».


4

– Мишель! Мишель! – Столыпин задыхался. Глаза светились, бас его гремел. – С Дантесом Пушкин на дуэли дрался! Тебе я первым сообщить хотел!
В постели лёжа (Лермонтов был болен), Мишель от этой фразы побледнел.
– Ты, кажется, случившимся доволен?
– Так Пушкин смерти сам себе хотел! – ему ответил родственник свирепо.
– Он умер??
– Ранен тяжело в живот. Поверь, француза обвинять нелепо. Над нами всеми синий небосвод! Поэзия не может быть защитой в делах семейных, так сказать, в быту. Нельзя кичиться под её эгидой! Барон и сын не подлежат суду! Они в России просто иностранцы. Им дела нет до наших русских книг. Им наплевать, что кто-то пишет стансы, что кто-то в прозе высоты достиг!
– Столыпин, ты в суждениях ужасен. О гении судачит Петербург? Так он и в мыслях, и в делах прекрасен! Смотрел ли рану врач или хирург?
– Смертельно ранен Пушкин.
– Боже правый!!
– Уже его минуты  сочтены…
– Какой же этот век у нас кровавый! С французами, что, не было войны? Мы с Францией недавно воевали! Огнём пылала матушка Москва! Ты думаешь, французы лучше стали? Твоя ль нужна французам голова?! Дантес подлец! Дантеса растерзают, коль он отсюда быстро не сбежит. Его живым студенты закопают, простой народ убийце отомстит! Ему, народу, горько и обидно, а он и есть Россия, а не вы, которым очевидное не видно! Не вся же Русь на берегах Невы!
– Но, Михаил! Кого ты обвиняешь? Графинь, виконтов или же князей? Ведь ты о деле ничего не знаешь. Жена его…
– Не говори о ней! Как низко вы, цинизма дети, пали, предав огласке чью-то клевету! «Не возжелай жены чужой!». Читали? Ведь это грех!
– Но ты имей в виду, что страсть и чувства людям не подвластны. Дантес влюбился!
– Дьявольская ложь! Любые оправдания напрасны. Любить берёзу не умеет вошь!
– Ревнивый муж повёл себя бездумно. Дантеса он прилюдно оскорбил.
– А письма анонимные разумно писать тому, кто истинно любил?! Поди ты прочь, сторонник грязных сплетен и пересудов! Ну!! Ступай отсель! Противен спор с тобою мне и вреден!
– Не надо так вести себя, Мишель!
– А Вам меня сейчас учить не надо, как правильно скорбеть своей душой! Что может хуже быть такого ада, когда друзья глумятся над тобой, когда враги от хохота трясутся, и честь жены приходится спасать?! Я точно знаю, мстители найдутся, им будет, что и сделать, и сказать!


5

«Пожалуйста, туда не заходите! Там только дети и его жена. Лекарства и настойки унесите, здесь ваша помощь больше не нужна».
Она склонилась у его постели…
– Наташенька! Прости меня, прости!
Ладони у него похолодели…
– Супруг любезный мой, не уходи!
– Не плачь, родная. Разве это можно? Ко мне устами лучше прикоснись. Мне за детей, любимая, тревожно. Будь сильной духом! Милая, крепись!
И он закрыл глаза свои на вздохе. Она припала к стынущим губам…
О нём напишут, он лицо эпохи, но тайно похоронят. Стыд и срам! Без почестей и пышной панихиды, без гнева многотысячной толпы. Не будет наказанья у Фемиды и для убийцы Пушкина, увы… Дантеса просто вышлют из России. Куда? Во Францию, к себе домой! И долго будут лучшие витии в салонах спорить, кто же он такой.
Один лишь человек осудит прямо пособников убийцы, их режим.
И скажут те: «Нужна другая яма, второго гения земле мы предадим!».
Стихи «На смерть Поэта» моментально по всей России в списках разошлись. Правдиво, сильно, смело, гениально! Они учились наизусть и… жглись.
Держал в руках стихи и император. «Устроить обыск и арестовать!» – полиции отдал приказ диктатор, едва успев концовку дочитать.
Царь Николай, известный цензор, в шоке. Он лично правил Пушкина стихи. А тут такие дерзостные строки! Возмездие за прежние грехи? Кто Лермонтов, преемник Александра? И сколько их, умеющих вещать, как в древней Трое, дикая Кассандра?
«Сначала в ссылку бунтаря сослать! Потом придумать надобно интригу, в тюрьме его за что-нибудь сгноить! А то ещё напишет в рифме книгу, за Пушкина желая отомстить!». И венценосец юному поэту заочно вынес смертный приговор! Над тем, кто гордо бросил  вызов свету, строжайший установлен был надзор.
Приказ получен Третьим Отделеньем. Глава жандармов, грешник Бенкендорф, весьма доволен новым порученьем, неугомонный, как горящий торф. Ведь это он, прислужник Николая, за Пушкиным без устали следил, и с умыслом молву перевирая, в огонь интрижек ловко масло лил.
«Сам Государь мои читает письма и негодует, если я жене пишу шутливо! Большего цинизма не доводилось видеть в жизни мне! – сердился Пушкин. – Нравственность упала. Весь высший свет – отхожие места. Дышать дерьмом душа моя устала. Где чистый воздух? Где же красота?».
Уж точно не у Геккерна, папаши чужого сына! Он барону мил, как сын родной. И этой басни гаже ещё никто нигде не сочинил!
Дантесу двадцать два, тому – за сорок. Посол голландский гомик. А Дантес? Сожитель, скажем здесь без оговорок, не к женщинам, друг к другу интерес! Они пытались скрыть свои пороки. Но шила ведь в мешке не утаишь! На Западе, в России, на Востоке таких не чтят. И Питер не Париж!
Барон и «сын» готовились к дуэли, прислав по почте Пушкину диплом со званьем рогоносца. «Охамели!» –сказал Поэт, и голос был, как гром.
Никто не встанет на его защиту, никто из многочисленных «друзей». Порадует придворную элиту дешёвый, лживый пасквиль сволочей.
Чем ярче ложь, тем яростнее чувства! И был ответом настоящий гнев! Нет тягостней утраты для искусства, чем гибель Пушкина! Он умер, не успев… своей великой славой насладиться. Но вскоре грянет новая беда, в ту ночь Гроза такая разразится, какой не будет больше никогда!