IV Непринятая жертва. Глава 19. Непринятая жертва

     ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.
   
     ЧАСТЬ IV. НЕПРИНЯТАЯ ЖЕРТВА.

     ГЛАВА 19. НЕПРИНЯТАЯ ЖЕРТВА.

     Дурачок знай себе спал, и уж кому-кому, а ему было нормально. Но зато было плоховато нам всем. И знаете, почему?
     Хо! Вы думали, мы, как люди, потопаем по тоннелю, где-то там обведём вокруг пальца бдительных стражей, не имеющих в арсенале ни одного волшебника, и, согласно плану, быстро-быстро дадим стрекача вокруг Ануки, как и положено победителям, одолевшим врага, и спешащим теперь на помощь мамам и папам, попавшим в беду? Не угадали.
     Из тоннеля на нас и ярко озарённый ночным солнцем склон пялились, оказывается, несколько пар глаз, и их становилось всё больше и больше. Местных жителей, горящих желанием поймать и наказать за строптивость беглую жену Трока. Ради этого святого дела, они даже не побоялись сумерек и начала ночи. Услышали шум, увидели из-за склона вспышки света – и бегом. Проверить, не буянит ли на берегу Някки наглая Сая. Заметив этих новых людей перед тоннелем, девушка сразу же прильнула к Аарну.
     - О! – сказал из кто-то из темноты перехода. – Они убийцы. Уже кого-то убили.
     - О! – раздался визгливый женский голос, от которого Саю аж скрючило. – Связать их – и в полицию. А лучше – в речку.
     - О! – проревел некто, в ком Сая признала своего мучителя Трока. – Она уже с любовником целуется.
     - О! – осуждающе произнёс, как потом выяснилось, дядюшка Саи. – Давно пора разобраться с Аарном.
     - О!!! – грянули все. – Хватай их, они безоружные!
     И нас, безоружных и дико уставших, попытались схватить, а Аарн, между прочим, продолжал спать на руках у Саи. Ему было всё равно, что мы тут сражаемся.
    Селяне помчались на нас неорганизованной толпой, и первым нёсся Трок с топором размером с меня. Рядом с ним скакала его маманя с кухонным ножом. Дядюшка с вилами, ну и остальные кто с чем.
    Над склоном, посеребрённым светом Ви, взвились кошмарные вопли, но Аарн и ухом не повёл. Он спал и блаженно улыбался во сне. Сая в ужасе жалась к нему. Зря она боялась. Ведь с ней же мы, такие славные волшебники!
     Я крутанулся на одной ножке и провёл воображаемую линию вокруг нас. Там запылал огонь – и поселяне отшатнулись. Снизу раздались выстрелы – верные Коркам бандиты под прикрытием густых теней и при такой замечательной поддержке стреляли в нас, но пули ударялись в мою защиту и падали в лужи.
     Лошадки остались за кругом, и мы беспокоились о них. Зато, по команде Петрика, все его саморежущие, самопилящие и прочие «само», все эти инструменты вырвались из его саморазвязывающегося мешка и сами закружились вокруг поселян, занимаясь своими делами. Ножницы подстригли Троку усы. Криво подстригли, он же брыкался. Не брыкался бы – был бы красивей. Ножи так и сяк покромсали чужую одежду. Вы помните – они у нас здорово приспособлены для снятия шкурки с картошки. Ложки и вилки стремились накормить обитателей Айкри, ныряя в летающий за ними пустой котелок. Время от времени я с удовольствием толкал этот котелок кому-нибудь в лоб. Особенно, Троку и дядюшке. Миски разлетелись по кустам и там погромыхивали. А ещё ведь Петрик таскал с собой по дорогам небольшой такой молоток. Потому что ему очень нравилось сплющивать им фигурки, в которые заключены солнца. Топор в чехле дёргался в мешке Аарна, который Петрик ещё не успел сделать саморазвязывающимся. Мешок скакал под ногами пришельцев. Две иглы и самовдевающиеся нитки сшивали вместе всё, что им попадалось. Например, рукава злобных тёток, хорошо помыленных Петриковой мочалкой. Ковшик летал к Някке и обратно и поливал народ водою. Соль солила мужиков строго порционно. Маленькая лопатка тыкалась черенком им в руки, а они отмахивались. Перечница перчила носы, и поднялся немыслимый чих. Сая смеялась. Аарн спал. Петрик хлопал в ладоши. Местные жители впали в истерику. В кустах слышались жалобное мяуканье и подвывания. Почему-то нападавшим не понравилось, что наши щётки чистят им ботинки (странно, не правда ли?), а кусок мыла стирает вещи, не снятые с владельцев. Отчего-то им не принесли радости наши полотенца, вытирающие щёки и головы (фу, мерзость какая!), а звук, который издавал половник, которому я велел бить в дно сковородки, заставил их завизжать, припасть к земле и ползком ползти к тоннелю.
    И тут из него выскочила третья группа людей, и люди эти были в форме. По кустам опять зашуршало – приятели Воки спасались бегством. От облегчения мы с Петриком повалились на камни рядом с сонно моргающим Аарном. Его разбудил стук половника о сковородку.
     - Что это? – спросил он.
     - Наша доблестная полиция, - ответил я.
     - Наши доблестные военные, - ответил Петрик.
     - Наш доблестный глава и его люди, - ответила Сая.
     - Они нас доблестно защитят от этих ненормальных, - ответили мы, забыв, что хотели обвести вокруг пальца и дать стрекача. У нас уже не было на это сил. Как я обрадовался, увидев этих славных людей, не передать словами! Я бы сейчас радовался любому, кто дал бы мне возможность лечь и отдохнуть, пусть хоть в тюремной камере. Я сомневался даже, что доберусь до моста – куда уж там за нос кого-то водить.
     Но оказалось, что Аарн спрашивал про Воки, про покрывшуюся красноватым льдом лужицу, по себя и про Петрика. Мы только руками развели. Я пока ещё не понимал, как всё это вышло.
      - Бросить оружие! – гаркнул самый главный командир.
      Селяне побросали топоры и вилы, а Петрик – мочалки и поварёшки. Не куда-нибудь бросил, а заботливо направил в наши рюкзаки. Зря он это. Я никогда, ни за что больше не прикоснусь к этим полотенцам и мочалкам! Брр! Следом за полотенцами потянулись совсем уж не нужные нам предметы: шапки жителей Айкри, головные уборы свиты главы, полицейских и прочих людей, одетых в форму. Они ошалело смотрели на то, как фуражки копошатся возле полных мешков, пытаясь пробраться внутрь. Платочек Саи подёргался на её шейке и полетел туда же.
    - Недоработка, - развёл руками Чудила, наш великий изобретатель. Наконец-то он изволил заметить, что самоупаковывающиеся рюкзаки затягивают в себя все головные уборы, что оказываются вблизи!
   Я с радостью потушил огонь и убрал защиту. Не совсем. Сохранил её со стороны склона, опасаясь выстрела в спину.
     *   *   *
     Вместо отдыха последовало долгое и нудное разбирательство. Тем более неприятное, что военные действительно скакали аж из самой Някки с королевским указом: во что бы то ни стало задержать самоуправцев Петрика Тихо и Миче Аги, по слухам, направляющихся по Айкри в сторону Ануки. Эти умные люди не стали носиться, как прочие, по горам, а ждали нас у моста. Поскольку мы и были упомянутыми самоуправцами, нас задержали с целью посадить в тюрьму. Да-да, как и было сказано, именно в тюрьму. Напрасно лучшие граждане Айкри доказывали, что мы хорошие, и что все слышали, что мы сделали, открыв вредные свойства искусственных солнц, и что мы сильно намучились с ними, и в тюрьме нам вовсе не место. Командир сообщил, что тюрьма в крепости – это не только место наказания, но ещё и хорошая защита от опасностей для всяких неразумных самоуправцев, о которых заботятся сами государи. И что в сырое подземелье нас никто бросать не собираются. Будем мы сидеть как на курорте – в камере с окном, душем и прикроватными ковриками. При этом бравый военный странно скукоживался, глядя на Петрика глазами побитой за дело собачки.
    Нам ещё предстояло не раз и не два давать объяснения, что это мы тут насамоуправничали, почему имеются жертвы, что это за тёмная история со светильниками, от которой наша и сопредельные страны стоят на ушах, и отчего на нас ополчилась худшая часть местных жителей. От местных жителей, Аарна и Саи мы отбрыкались сразу. Эти двое - так, встреченные нами попутчики. К нам, самоуправцам, они не имеют никакого отношения. Просто девушка сбежала из дома, чтобы в Ануке обратиться в суд и развестись. И мы её понимаем! Ещё как понимаем! Достаточно взглянуть на Трока с кривыми усами и его маманю с красным носом.
    - Они трёх Троковых жён забили насмерть, пока меня не назначили, - кричал глава, а его товарищи вызывались быть свидетелями.
    Глава требовал, чтобы в тюрьму забрали не нас, а дядюшку, матушку и сыночка. Что и было сделано. Правда, их арестовали не вместо нас, а вместе с нами.
     Аарн? Он всего лишь бывший и, наверное, будущий жених Саи, против воли выданной замуж. Он сопровождал её и пытался помочь. Но на нас напали бандиты беглого преступника Воки Ловкача, Аарн принимал участие в драке, был контужен и даже едва не убит. Мы оборонялись от преступников – оттого и жертвы. Глава и его люди кивали:
     - Аарн хороший парень, не надо его в тюрьму. Не надо Саю в тюрьму, она и так замученная. Это она ещё с ребятами отъелась. А эти убитые – разбойники всем известные. Вы слыхали, небось, сколько в округе безобразий в последнее время было.
     Аарна и Саю арестовывать не стали, но им предписывалось Ануку не покидать вплоть до рассмотрения нашего с Петриком дела. Они и не собирались.
      Про преступника Воки всем всё было известно. Командиры военных и полиции говорили, что мы достойны самой большой благодарности от родной страны и награды за то, что разделались с Ловкачом и его шайкой. Самый главный офицер при этом кособоко отодвинулся от Петрика и предпочёл заняться распоряжениями по поводу поимки разбежавшихся бандитов. Все, кто был относительно свободен, разобрав шапки и фуражки, бродили по склону в поисках раскатившихся солнц. Я сказал, что могут завернуть их в моё полотенце – не жалко.
      Было уже очень поздно, когда мы перешли мост над гремящей и бунтующей Няккой, и вошли в славный город на берегу. В город, полный огней и музыки, и гуляющих толп – сегодня праздник, а мы и забыли. И было нам странно видеть столько света и столько людей: мы совсем одичали в пути. Я вспомнил гуляния в Някке, её душистые парки, её шумящее море и мою Нату. Родную мою Нату, оставленную зимой, на чужом берегу. Мне очень захотелось к ней, в её тёплые руки, к её горячим губам, к её невозможной любви ко мне… Захотелось к нашей прежней жизни, в наш город. Я искоса глянул на Петрика. Мне было жаль его.
     Мой бедный дружок с трудом перенёс этот удар, он был в шоке, хоть я сто раз предупреждал, что может быть именно так.
      - Арестовать нас? В тюрьму? – спрашивал он, не понимая. – За что? Послушайте, доставьте нас в Някку, в тамошнюю тюрьму.
     Ему объясняли, что вот как раз от Някки его велено держать как можно дальше. Ему прямо там, на поле битвы, показали письмо от короля с королевой, где главной темой было: как ты мог, почему ослушался, потерял доверие, разочаровал, безрассудное поведение, подверг опасности своих товарищей, сеятель беспорядков, да ещё с этим Миче, нанёс вред своему здоровью, не хватило ума действовать по-другому, заслуженное наказание, как ты посмел, и всё по новой. Раньше я был лучшего мнения о наших государях.
     - Они ругают тебя, будто ты их личный сын, - возмутился я.
     - Да, - глухо отозвался Петрик. И жалобно спросил у командира, разглядывая и обнюхивая письмо: - А мама с папой? Они не приедут?
      - Нет, в… в…
      - Что? Ну что? – устало вздохнул Чудила.
      - Нет, господин, они не приедут. Очень, очень сердиты. Нет, на словах ничего не просили передать.
      - Совсем ничего хорошего не написали. Даже «здравствуй» не написали, - Петрик грустно теребил листки.
      Ничего себе, хорошего! Родители вообще ни слова ему не черкнули, ни строчки, ничего не велели передать на словах. Вряд ли, конечно, король или королева могут позволить кому бы то ни было приписки в собственном письме, но я всё больше убеждался, что они и Петриковы родители не просто в родстве, но и очень большие друзья. Я думал о том, что и сами могли бы накорябать: «Твои родители, Петрик, недовольны тобой, но всё же передают тебе привет и беспокоятся о твоём здоровье после долгого зимнего пути». И уж, тем более, что худого в этих словах, переданных устно?
     Не держат ли государи Петрика за государственного преступника, не собираются ли засадить в тюрьму пожизненно или и впрямь на каторгу сослать?
     - Я хотел им помочь, - прошептал Петрик, уронив письмо. - Хотел быть с ними.
     - Потому вас и велено арестовать, - в который раз объяснили ему. – Но ничего, тюрьма в Ануке приличная.
     - Когда они приедут ко мне? – по-детски настаивал мой дружок. – Мне надо объясниться. Мне надо многое рассказать. Просто увидеть. Послушайте, мне надо хотя бы передать письмо.
      - Не велено никаких писем принимать. Их читать не будут. То же – господин Миче Аги.
      Протолкавшись к нам сквозь толпу военных, Аарн показал глазами в сторону Някки. Бежим, мол. Бежим, всё очень просто!
      Да, просто. Я даже поразился – что ж это мы стоим? Я взял Петрика под локоток, чтобы подать ему знак. Наплевать, что он в немилости у государей, и страшно ослушаться. Дней шесть – и мы в столице. Петрик объяснится с ними, с мамой и папой, его поймут и простят, как бы ни сердились за самоуправство. Я помогу объясняться, а потом пускай, можно и в тюрьме посидеть, если дома-то. Да, мы очень устали, но у нас же есть Аарн.
      Щёлк! – четырежды повторённый звук. Грубо схватив меня за запястья, на них защёлкнули металлические браслеты. Я сначала едва не расхохотался: помеха ли волшебнику тонкие железячки на руках, даже не соединённые цепью? Но в следующий миг я подавился своим смехом.
    Всего лишь раз я видел изделие из этого синеватого металла, но сразу узнал его. Потому что оно и было таким: наручником из лиура, пресекающего колдовство. Нам демонстрировали его в университете. Как величайшую диковинку, потому что металл лиур очень редок и дороже золота. И вот, гляди ж ты, государи не поскупились для нас. Мы не сможем действовать, как волшебники. У Аарна глаза полезли на лоб, а выражение лица стало обиженным и потрясённым. Наверное, он не понаслышке знал, что это такое. Через секунду догадался и Петрик, и, беспомощно всхлипнув, уткнулся мне в плечо.
    Вот в таком, как вы понимаете, распрекрасном настроении, нас и повели в тюрьму, в крепость Ануки. Жители Айкри провожали нас до самых её ворот. Аарн и Сая простились с нами со слезами на глазах. Наш конвой объяснил, что мы все ещё встретимся на суде по поводу развода, но это не утешило.
    Нам с Петриком сказали, что если мы вздумаем бунтовать, пилить наручники и применять магию, бежать и просто хулиганить, нас рассадят по разным камерам и разлучат надолго. Принесли наши вещи, кое-какую еду и захлопнули низкую дверь.
    Мы стояли и молчали. Петрик теребил листочки письма. Приободрить бы его…
    - Чудик, - позвал я, – не грусти. Помнишь, когда были соревнования инвалидов, ты сказал речь, даже без бумажки, и сам…
    - Что?! – ахнул он, вскинув голову. И руку – к золотой длинной пластинке на шее. – Что? Я забыл?!!
    Вскинул руку - и медленно её опустил. И в глазах у него появилось такое выражение… Надежда, что ли? Надежда, смешанная с отчаянием и страхом.
    - Забыл? Ну, соревнования… Вспомни… - лопотал я, не понимая. - И ты говорил о мужестве, о превратностях, прямо с трибуны. Очень хорошо говорил. И я…
    - Миче, - сказал Петрик таким голосом, каким говорят: «Ну, прощай навек»: - ответь мне, зачем я это сделаю сейчас? Ради чего? – надежда в его глазах скукожилась и улетучилась.
     Медленно – медленно его правая рука снова стала подниматься к золотой пластинке на шее. Как к удавке: помните, в далёкие времена преступников вешали при помощи верёвки. И весь вид у него теперь  был точно, как у приговорённого к смерти. А я всё не понимал, чего он ждал от меня, и болтал ерунду.
     - Я не знаю, ради чего. Может, тебя твоё начальство попросило выступить. Ну, или эти твои… писатели писем, - я кивнул на листки в его левой руке. – Или ты о том, почему не сказал нам с Натой и Лёкой, что выступаешь? Может, не успел? Или стеснялся? Подожди! Тебя тогда вообще не было в городе!! Да! Я точно помню. Ты уехал за несколько дней до соревнований. А вернулся дня через четыре. Была осень. Каникулы. А мы уже стали студентами. И ты теперь на каникулы ездил к родителям. А как ты оказался вдруг в Някке? Рядом с этими твоими… писателями? Слушай, ты не побоялся выступать перед всеми! В семнадцать лет! Ну и ну! Вот и вспомни свою ту речь, и что ты совсем малявкой был. Мы сбежим, Чудик! А помнишь, кузен Кохи, на костылях который, тоже участвовал. А ты ещё говорил… Подожди, но это я рассказывал тебе, что был на соревнованиях, а ты делал вид, что отсутствовал. Почему? Или вот ещё. Ты сказал, что приехали твои родители, и не пошёл с нами на открытие выставки, где картины Малька в первый раз выставили. Сказал, вечером с ними сходишь. А потом гляжу, ты ленточку перерезаешь. Прямо на открытии. Что за дела? С какой стати тебе ленточку перерезать? А я почему к тебе не подошёл? И почему я тогда не помнил, что видел тебя на открытии? Почему потом тебя не спросил? До сих пор вообще не вспоминал. Вот так дела, Петрик! У меня провалы в памяти, оказывается! И знаешь, не только у меня, но и у Лёки. Ната тогда опоздала, а Лёка пришёл ещё раньше меня и тоже видел тебя и ленточку, но он ничего не сказал. Рики ничего не сказал! Любой ребёнок не сдержался бы и закричал: «Ната, глянь, там Чудилка!» Не понимаю. Почему мы словно не видели тебя? Но и ты хорош! Зачем так себя вёл? Ты что, относишься к нам, как эти твои к тебе? Ты… ты…
    Подбодрил и отвлёк, называется.
    Я вдруг понял, что сейчас вспомню, почему и отчего всё это. Я вспомню… Но мне стало так гадко, словно я заглянул в чужую спальню во время семейной ссоры. И отказался вспоминать.
     Зажмурился и двумя руками наивно попытался отпихнуть вот - вот обязанное свалиться на меня знание.
     - Прости меня, Петрик. Всё это – твоё дело. Нет – нет, я не хочу знать.  Это я так. Просто так.
     Но отмахнуться от воспоминаний не удавалось. Одно за другим они вспыхивали передо мной, менялись, как узоры в калейдоскопе.
     Как Петрик Тихо водил нас за нос.
     Мы, его друзья, думали порой, что его нет в городе, а он был – и всегда на каких-то мероприятиях, вечно с первыми лицами государства. Помните, будучи ребёнком, он жил и учился у себя, в своём городе, и приезжал на каникулы с родителями, у которых дела в Някке. Так вот, фигушки. В учебные дни я сто раз видел его проезжающим по улицам в открытом экипаже с нашими государями – и больше никого не было в нём. Он оглядывался и, улыбаясь грустной улыбкой, смотрел на меня в упор. Я видел его у больших военных кораблей или даже на их палубах. Он был в форме и махал мне сверху – а я обращал на это внимания не больше, чем на летающих всюду чаек. Я помнил школьника Петрика на каникулах со мной, и никогда не помнил то, что видел его в другое время. Я гулял с Натой, Мальком, Рики, с нашими друзьями, но они вели себя, как я. Вспоминали то же, что и я. Или они лгали мне, больному на голову Миче? В целях сберечь мой слабый рассудок?
    Только не Ната, нет. Никогда. 
    Или вот ещё. Приехали к нам в Някку государи двух соседних стран. С жёнами, с детьми. Все они в прекрасных отношениях и разной степени родства. А мы ещё не были знакомы с Чудиком, и Рики ещё не родился. И в школу я даже ещё не ходил. Но я отлично помню, как стоял в рядах купечества, даже в его первом ряду, с букетиком в руках, и увидел, как Петрик (да-да, я знаю!), маленький – маленький, отпустил руку матери, громко спросив для порядка: «Мамочка, можно?» - и, получив разрешение, бросился навстречу приехавшим. И все они кричали: «Петрик! Петрик! Привет, родной!» Он бежал и смеялся, протягивая ручонки, тоже с букетиком, а красиво одетые дети заграничных государей бежали навстречу и тоже смеялись. Всем было радостно. А Петрик споткнулся и упал, и здорово разбил коленку. Моя мама – я помню очень хорошо, дёрнулась к нему, а папа удержал её за плечи и закусил губу так, как если бы я разбил коленку. Толпа издала разные подбадривающе – сочувственные звуки. Петрик не заплакал, сдержался перед лицом всего города, даже улыбнулся кривоватой улыбкой, но встать ему было затруднительно. Старшая девочка подскочила к нему первой, протянула руки, а он ей – букетик, изображая, что стоит перед дамой на одном колене. Подбежала Петрикова мама, я поднял глаза… А в толпе то и дело слышалось: «Ышшш», - или… Слова, повторяемые добродушно и многократно… Я поднял глаза…
     … Стоящий передо мной взрослый Петрик, коснулся золотой пластинки на груди. Великая Эя, с таким видом, будто ему только что вынули сердце и заставили жить без него.
     Что я хотел сказать?
     Спросить?
     Вспомнить?
     Нет, я не хотел вспоминать.
     Но что?
     Почему?
     Я был увлечён меняющимися картинками калейдоскопа. Но погасили свет, стало ничего не видно. Я не мог вспомнить только что виденных мной узоров. Совсем.
     - Петрик, - осторожно сказал я ещё раз на всякий случай, - прости. Что я сказал? Что-то обидное?
     Он стоял и молчал.
     - Петрик, скажи что-нибудь!
     Молчание.
     - Ах да! – обрадовался я тому, что есть за что зацепиться. – Мы сбежим. Помню какую-то статью о мужестве и упорстве. Или песню. Или стихотворение. Утомился уже вспоминать. Короче, оглядимся и смоемся.
     Ну подбодрил же!
     Петрик, наконец, подал голос.
     - Как я устал! – простонал он.
     - Ложись, - посоветовал я и усадил его на краешек кровати.
     - Ради чего, Миче?
     - Что? Я не понимаю.
      Тогда он сказал так, словно, кроме сердца его лишили заодно ещё и половины языка:
      - Я клялся. Клялся не выдавать. Тайну. Пока они живы. Пока не разрешат. Зачем? Ради чего? А если я первый умру? Тайна большая. Но глупая. Миче, я клялся. Но ради чего? Но можно было сказать им, что я забыл сегодня. Из-за Воки. В пылу сражения. От потрясений. И потом. Оправдание! Так удачно! Так удачно забыл, – Петрик поскрёб золотую пластину. – Что ж ты не догадался, Миче?
     Ужас какой! О чём?
     Он повалился на постель прямо в грязной одежде. Я стащил с дурачка насквозь мокрые сапоги. Хвала Эе, он всё-таки не выглядел собравшимся испустить дух.
     - Петрик, прекрати. Не нужны мне тайны твои.
     - Нет, - бормотал он, пока я доставал сухую одежду. – Нет, не моя тайна. Но я ждал, хоть и клялся. Так удачно забыл из-за всех событий! И если тебе скажут, что я не…
     - Это я забыл. Переодевайся немедленно.
     - Я ждал.
     - Да-да.
     - Но ты бы не догадался…
     - Смотри, действительно, душ есть. Я думал - шутка.
     - …о самом главном.
     - Мойся первый - и спать.
     - Всё остальное ерунда, Миче. Всё, что ты вспоминал.
     - Конечно. Ерунда. Я не хотел вспоминать, Чудик. Я не помню. Правда.
     - Не хочу, чтобы тебе сказали другие или ты понял бы сам – я обманщик.
     - Мне наплевать. Я только и делаю, что втолковываю тебе это. Можешь обманывать меня, сколько влезет. Я не против. Вреда ты мне не причинишь никогда. Ни мне, ни нашим друзьям, никому. Я знаю. Кто бы что ни сказал. Верю только тебе, хоть ты и обманщик, конечно.
     Вот от этих слов Петрик неожиданно развеселился, помылся, переоделся и собрался заснуть, мудро сказав, что утро вечера мудренее. И что даже с утра готов присмотреться, чтобы сбежать. И листочки письма сунул под подушку.
     - Тайна? – фыркнул я. – Не расстраивайся, дружок. Я прекрасно живу без знания всяких тайн.
     - А я? – неожиданно выдал Петрик и судорожно вздохнул.
     И я подумал, наверное, это тяжело, хранить чужую тайну, от которой плохо тебе.
     - Зачем ты мне её выболтать хочешь, Чудилка? Я же понимаю: всё хочешь и хочешь. Тебе от этого легче станет?
     - Мне, - сказал он серьёзно, - да. А тебе, Миче, нет. Поэтому буду молчать. Прости, что-то нашло на меня. День тяжёлый. Я тоже прекрасно живу, мне всё нравится, всё замечательней некуда. Спокойной ночи.
     Зашуршали листочки, которые он нащупывал под подушкой.
     Я бы выбросил эту мерзость в реку, а не носился бы с гнусным письмом, как с сокровищем.
     Ради родителей и родной нашей Някки, ради разных людей Петрик рисковал жизнью, рисковал здоровьем, многим пожертвовал. Но жертва его, как и жертва Аарна, не была принята. Наверное, тоже неправильной она была, подумал я, засыпая. Только вот беда. Поступить по-другому было ведь невозможно. Верни нас время в осень, на пустую площадь в городке на Мекри, поставь перед выбором – мы бы снова пустились в путь по холодным рекам и снегам, в сторону дома. Мы могли ошибаться, мы были, возможно, виноваты, может, плохое назвали хорошим. Я не знал тогда. Мы не имели права никого осуждать за другую точку зрения: с неё наши поступки могли казаться ужасными. Но мы хотели рассчитывать на понимание. 
     Не дождались.

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/05/16/927
    
    Всё! Это последняя глава четвёртой части романа "Возвращение солнца". Теперь будет большой перерыв, пока допечатаю окончание пятой части. Хочу выразить огромную благодарность Кочетковой Наталье Викторовне. Без неё я с этим делом не справилась бы.