Люсик

Илью, или Люсика, как мы его все называли, я не виде¬ла с восьмидесятого. Тогда, после полученной телеграм¬мы, мы всей семьей вылете¬ли в Москву на похороны Ма¬шеньки, матери Люсика. Люсику уже исполнилось сорок. Он познакомил нас со своей женой, худенькой, большеглазой, и шустрым пятилетним сынишкой.
Теперь этот сынишка жи¬вет в Израиле, где-то недале¬ко от Афулы. Это я знаю от Люсика, который очень ред¬ко звонит мне из Москвы, скупо рассказывая о своей жизни.
А неделю тому назад Лю¬сик позвонил мне уже не из Москвы, а из Израиля.
- У меня родилась внучка, - радостно сообщил он. - Мы с женой прилетели вчера. А в пятницу ждем вас к себе. Переночевать есть где. Вы¬езжайте утренним поездом. Не слушаю никаких возраже¬ний. Мы с сыном встретим вас в Хайфе.
Выехала я одна: суббота - единственный свободный от работы день, на который мо¬ими молодыми много плани¬руется. Пусть проведут этот день, как ими задумано. Вы¬ехала очень рано. Дорога не близкая, но в израильских поездах так удобно, так уют¬но, а за окном все так ново, так интересно, что от поезд¬ки получила только удоволь¬ствие. На перроне встречаю¬щий был только один Люсик: высокий, могучий, с пышной седой шевелюрой. Мы расце¬ловались, вышли на площадь. Там ждала машина. За рулем молодой симпатичный сын Люсика - Дан. Похож он был, пожалуй, на свою бабушку, Машеньку. Проезжаем окра¬инами Хайфы, потом Афула. Поднимаемся на холмы. Ма¬шина остановилась у некази¬стого трехэтажного дома. Дверь открыла дородная по¬жилая женщина.
; Узнаешь? - Люсик улы¬бается. - Моя благоверная.
Появляется молодая си¬неглазая женщина. Люсик знакомит:
- Иланочка, моя любимая невестка.
Обстановка скромная, но квартирка уютная, очень чи¬стенькая.
- Главное, своя, куплен¬ная. Правда, еще платить и платить за нее, но ничего, мы с Даном справимся, - улыба¬ется Плана.
Заглядываем в детскую: малышка сладко спит в на¬рядной кроватке.
Немного отдохнув и пере¬кусив, идем с Люсиком зна¬комиться с городом. Он - на нескольких холмах. С верши¬ны - просматривается Афула.
- А почему ты, Люсик, до сих пор в Москве? - интере¬суюсь я. - Почему молодые здесь, а ты с женой там?
- Понимаешь, у меня в Москве кафедра. В нее вло¬жен труд. Огромный труд. Ведь я там хозяйствую уже около тридцати пяти лет. У меня есть все: высокие зва¬ния, почет, награды. Я не могу вот так все бросить. Еще столько задумок. И силы есть исполнить их. А здесь? Даже пособия не получу: ведь мне еще нет шестидеся¬ти пяти. И на что жить будем? Работать? Кем? Там сейчас платят гроши. Но... там люби¬мое дело. Своя квартира. Ну и голодные не сидим. Мои здесь устроились. И не пло¬хо. А мы их навещать будем.
Вечером собрались гости. В салоне за красиво серви¬рованным столом сидели дру¬зья Дана и Планы. Было шум¬но, весело. Остроумные тос¬ты. Поздравления. Пожела¬ния. Уже было почти все съе¬дено и выпито, когда молодой человек с пышными усами спросил:
; Илья Владимирович, по¬чему ваша гостья называет вас Люсиком?
; О, это очень, очень дав¬няя и трагическая история. - Потом обращается ко мне: - Может быть, ты расскажешь об этом. Лучше тебя я не расска¬жу. Да и знаешь ты больше.
Все дружно присоедини¬лись к просьбе Люсика, и я начала свой рассказ.
- До войны мы жили в Ле¬нинграде. Моя мама дружила с тетей Ритой. Тетя Рита ча¬сто приходила к нам посове¬товаться с моей мамой, по¬делиться семейными секрета¬ми. Мы в доме тети Риты бы¬вали очень редко. Муж ее был крупным специалистом в области физики. Мама рас¬сказывала, что профессора знали не только в Советском Союзе, но и за границей. Жила семья профессора в нескольких кварталах от нас, в большом старинном доме. Я хорошо помню их просторную квартиру. В одной из комнат - изразцовая печь с ками¬ном. Во всех комнатах леп¬ные потолки с красивыми узо¬рами и летающими ангелами. Книжные шкафы, а в них стройные ряды толстых книг в тисненых переплетах. По¬среди столовой огромный овальный стол, над ним - хру¬стальная люстра. Я побыва¬ла в пяти комнатах квартиры, не была только в одной - в кабинете профессора, дяди Мони, как мы, дети, его зва¬ли. Из своего кабинета дядя Моня выходил к гостям, толь¬ко когда гости сидели за обеденным столом.
У дяди Мони и тети Риты был сын Володя. Тогда, в до¬военном 39-м, он заканчивал физический факультет уни¬верситета. Скромный, нераз¬говорчивый, весь ушедший в науку, он редко бывал дома, проводя вечера в лаборато¬риях и библиотеках. Удиви¬тельно, но в том же году он умудрился жениться. Очень хорошо помню свадьбу Воло¬ди. Правда, для нас, детей, в одной из комнат был отдель¬ный стол, уставленный яства¬ми. Кто-то из девочек играл на рояле. Мы веселились, пели, танцевали. А из других комнат доносились песни, смех, там отмечали свадьбу взрослые). Примерно через месяц после свадьбы к нам пришла тетя Рита, и я почему-то при¬слушалась к ее рассказу:
 - Машенька (так звали ее невестку) - неплохая девоч¬ка. Умненькая. Она учится в консерватории по классу ро¬яля. Говорят, подает большие надежды. Но хозяйка из нее -никудышная Даже чашку за собой не вымоет: руки бере¬жет. Хорошо, что у нас есть Дуся, наша домработница, и мы пока не нуждаемся в том, чтобы Маша делала что-то по дому.
В ноябре у молодых суп¬ругов родился сын Илюша. Вся семья в нем души не ча¬яла. И он стоил того: черно¬глазый, улыбчивый, с кудря¬вой русой головкой. В год произносил целые фразы, правда, не выговаривал неко¬торые звуки. Когда его спра¬шивали: «Как тебя зовут?» - он вместо «Илюша» произно¬сил «Люся». Так и стали его звать «Люсик».
В первый месяц с начала войны ушел на фронт мой отец, призвали и Володю. У дяди Мони была бронь. Поче¬му они не покинули Ленинг¬рад, почему не эвакуирова¬лись - не знаю. И наша се¬мья, и семья тети Риты оста¬лись в осажденном городе. Начались дни и месяцы страшной блокады.
Как мы ее пережили, даже вспоминать страшно. Но на¬ступила весна, стало пригре¬вать солнышко, появилась надежда: доживем до победы. Голодные, ослабевшие, но мужественные жители города выходили с лопатами, метла¬ми, ломиками во дворы до¬мов, на заснеженные улицы, приводя город в порядок. И откуда только у них брались силы?! В осажденном Ленин¬граде никаких эпидемий за¬регистрировано не было.
В начале апреля мама по¬просила меня навестить се¬мью дяди Мони. Дело в том, что и мама, и сестры, и маленький братишка, родивший¬ся накануне войны, еле ходи¬ли по комнате, на улицу боялись выйти - кружилась го¬лова, была опасность где-то по дороге упасть. И только я одна была «на ногах». Доро¬га до дома наших друзей по¬казалась мне очень длинной, ослабевшие ноги совсем меня не слушались, а еще сложнее было подниматься по когда-то роскошной лест¬нице на четвертый этаж.
Дверь открыла домработ¬ница Дуся. Вся семья жила только в одной комнате - ког¬да-то столовой. Напротив окна стояла широкая дву¬спальная кровать. Супруги, услышав мое приветствие, повернули ко мне головы. Тетя Рита слабо улыбнулась.
- Вот, стали лежебоками, ; пошутила она, - не пережи¬ли бы эту страшную зиму, если бы не Машенька. Она - наша спасительница: и кор¬мит нас, и ухаживает за нами, а ведь еще и рабочую карточ¬ку имеет - в госпитале, тут, рядом с домом, санитаркой устроилась, и комнату в по¬рядке содержит. Дуся наша только несколько дней как на ноги встала, хоть теперь за хлебом сходить может.
Я оглядела комнату.
- А где же ваш малыш?
- А Машенька вчера откры¬ла детскую комнату. Она сол¬нечная, теплая. Люсик там целый день играет.
Дуся стала одеваться. Она обратилась ко мне:
; Ты не очень торопишь¬ся? Посиди здесь, пока я в магазин схожу, мне спокой¬нее будет.
Мы стали говорить о про¬шедшей зиме, помечтали о будущем. Дядя Моня в разго¬воре не участвовал. Он смот¬рел на меня, но ни о чем не спрашивал. Потом появился с книжкой Илюша. Он был очень худенький, бледный. Глаза темные, взгляд совсем не детский.
- Как же тебя зовут? - спросила я.
- Вообще-то меня зовут Илюша, - очень четко ответил он. - Но взрослые почему-то не могут выговорить мое имя и называют меня Люсиком. Я не обижаюсь.
- Сколько тебе лет?
- Целых два года и четыре месяца.
- А что это за книга у тебя?
- Это Маршак. Мама пока¬зала мне буквы, и я уже не¬много читаю.
Он открыл первую страни¬цу и бойко прочитал (навер¬ное, знал наизусть) четверо¬стишие.
Вернулась Дуся. Пожелав всем здоровья и поцеловав Люсика, я отправилась до¬мой.
А через несколько дней случилось несчастье. Я так и не поняла, что было причиной этого несчастья: фугасная бомба или снаряд. Дом был как будто разрезан ножом: вся передняя часть отрезана и рухнула вниз. От дома ос¬талась только узкая полоса задней части. Машенька была в госпитале. Она слышала страшный грохот и даже виде¬ла, как рухнул дом. К дому никого не подпускали, стояли милиционеры, дружинники, у развалин работали спасатели. Машенька подняла голову, взглянула на свой этаж и вдруг увидела заднюю часть детской комнаты, на самом краю пропасти детскую кро¬ватку и в ней стоящего Люсика. Она даже услышала его громкий плач. Прорвавшись через людское ограждение с криком «Там мой сынок! Спа¬сите его!», она подбежала к спасателям. Больше она ниче¬го не помнила, потеряла со¬знание. Очнулась в своем гос¬питале. Рядом - врачи, сест¬ры, на лицах улыбки:
- Очнись, Машенька, успо¬койся, твоего сына спасли, еще на свадьбе его погуля¬ешь.
Сына спасли, но ни на один вопрос он не отвечал, молчал. Думали - пройдет. Его наблюдали врачи, но речь к мальчику не возвращалась. Причина была не ясна. Вра¬чи не знали, чем помочь, надеясь, что время его излечит.
Машеньке выделили ком¬нату в коммунальной квартире, недалеко от госпиталя. Но она решила пока жить у нас: Люсика не с кем оставлять, а у нас нянек много.
Внешне Люсик почти не изменился, только лицо его было, как маска: никаких эмоций. Он не улыбался, пла¬кал редко и беззвучно. Он по¬нимал, что ему говорят, вы¬полнял просьбы, играл с моим младшим братишкой. Они прекрасно понимали друг дру¬га без слов.
Наступил 1945 год. День 9 мая выдался пасмурным, хо¬лодным. С утра шел мелкий дождь, в полдень он прекра¬тился, но тучи были тяжелы¬ми, низкими, плыли над са¬мой головой.
Вечером мы всей семьей пошли смотреть праздничный салют. Люсик одну руку дал Машеньке, другую - мне. Вышли на набережную. Всю ее заполнила поющая, лику¬ющая толпа. К нам подходи¬ли совершенно незнакомые люди и, поздравляя друг дру¬га с победой, мы целовались. Люсик дернул мать за полу пальто: его затолкали, он ус¬тал. Мать взяла Люсика на руки. Прогремел первый праздничный салют, небо ос¬ветилось яркими разноцвет¬ными звездочками. Люди закричали:
- Ура! Победа! Победа! Голова Люсика была зап¬рокинута, он смотрел на раз¬летающиеся звездочки в небе и вдруг громко и четко сказал: «Победа».