Пасхальные лебеди

  Страстная неделя, предшествующая поздней православной Пасхе, выпала на первые дни мая. После мягкой зимы и сухой весны прошли обильные дожди. Наполнились ручьи, зашумели, срываясь с каменных круч стеклянными прядями водопадов.
  Стояли дни поразительной красоты. Синее небо, синие цветы, синяя вода озера. Пылающие тюльпаны в золотистой траве, множество одуванчиков и крошечных фиалок между нагретых солнцем камней.
  Вне соответствия с ликующей природой, душа, напротив, переживала бессознательное напряжение, какую-то глубинную борьбу, которую сознание не могло перевести в понятия и образы, как ни старалось. Оставалось искать смысл, сокрытый в знаках и синхронизмах, посылаемых перед спасением из рабства суеты материального мира и зла смерти, когда каждый знак или совпадение имеют особое значение.
  Проснувшись в понедельник, Вера, не открывая глаз, повернулась к светлому квадрату окна. Ей что-то приснилось совсем недавно, и она старалась уловить ускользающие фрагменты. Особенно не преуспев, она записала в блокноте, лежавшем под подушкой:
«В последнем эпизоде, единственном, который я смогла вспомнить, я лежала в постели. Рядом со мной стояли священник и смуглая женщина лет сорока, похожая на испанку. Священник на латыни читал надо мною молитвы, я должна была повторять за ним, – но я не знала текстов, хотя должна была знать. Поэтому я занималась звукоподражанием, часто сбиваясь и волнуясь. Женщина стала помогать мне, подсказывая слова. Почему-то это насмешило меня, и я проснулась.»
  Карандаш сломался. Сон был совершенно непонятен. Вера встала, надела джинсы и красную майку и вышла в сад. Ей предстояло прожить в этом доме полгода, старенькая тетя, сестра матери, нуждалась в уходе, и кто-то постоянно должен был жить с ней. У тети Нины был сын, но он работал в Колумбии, где строил мосты, и приезжал к матери только в отпуск. Тетя Нина давно смирилась с тем, что в комнате на втором этаже сменяются жильцы, которыми были поочередно все родственники, способные на время отлучиться из своих квартир и семей.
  Вера приезжала чаще других, потому что своих семьи и квартиры у нее не было. Она жила с братом, его женой и дочкой в двухкомнатной квартире, доставшейся им от родителей, и, хотя отношения между ними были неплохими, Вера знала, что в ее отсутствие им было лучше...
  В этом году Вере Павловне, которую все продолжали называть просто Верой, должно было исполниться пятьдесят лет. «Время – вещь необычайно длинная», – вспоминались ей слова Маяковского. За эти годы, пролетевшие неуловимо быстро, что только не происходило. Когда она начинала углубляться в пространства памяти, огромная жизнь, невероятно подробная, не вмещающаяся в сознание, вставала перед ней и властно вовлекала ее в процесс переживания и переосмысления заново многих и многих событий.
  С каждым годом все труднее было найти работу, даже временную, о постоянной мечтать не приходилось. Ее последней профессией, которую она приобрела десять лет назад, когда ее направили на курсы, как безработного инженера, был менеджмент. Но мало кто ценил жизненный опыт и умение работать с людьми – руководители фирм предпочитали молодых, динамичных и, в то же время, управляемых специалистов. А у Веры все чаще появлялась возможность пожить с тетушкой, перенесшей два инфаркта.
  Последние несколько лет Вера полюбила, как она иронизировала над собой в разговорах с подружками, «на склоне лет», читать психологическую литературу, которая, к сожалению, не была доступна в ее юности, когда представления о внутреннем мире черпались из художественной. В этот приезд она снова привезла несколько книг, среди которых были Юнг и Хилман.
  Однажды, еще до развода, оставившего глубокую рану в ее душе, муж Веры сказал о тете Нине: «Они похожи с твоей матерью». Те любовь и заботу, которые Вера не успела вернуть своей дорогой матери, она дарила теперь тетушке.
   
Во вторник вечером к берегу подплыли незнакомые лебеди. Это были пестрые подростки, появившиеся на свет в конце лета прошлого года. Так случается, когда погибают птенцы весеннего выводка, и пара лебедей снова возвращается к гнезду и откладывает одно, редко – два яйца.
  Лебедята были очень разные. Один – совсем маленький, с серой головкой и тонким сизым клювом, другой – крупный, только серые и бежевые пятна на шее и крыльях указывали на юный возраст. Их родители, опекавшие малышей на холодных волнах зимнего Скаггерака, где-нибудь у берегов Дании или Норвегии, уже построили новое гнездо и ждали появления птенцов. Они выполнили свои обязанности в отношении прошлогодних детей, не дали им погибнуть зимой, научили летать – и выпустили в мир. Но поздние птенцы не успевают вырасти и многому научиться, поскольку слишком мало летних дней выпало им увидеть. Зато им знакомы все тяготы зимы. Такие птицы отличаются от обычных, родившихся вовремя и набравшихся сил до прихода холодов. Эти же подобны человеческим детям пожилых родителей, чье детство отмечено болезнями и ограничениями.
  Теперь лебедята странствовали по озерам в поисках корма. Умеющие летать, но не умеющие пока обеспечивать себя пищей, они доучивались и взрослели, радуясь теплу наступающего лета, своему продолжающемуся детству – гнездо и семья отложены на следующее лето. Но до этого неумолимое колесо времени повернется и сменит зелень летних дней недолговечными красками осени. И наступит зима, сон природы, подобный смерти, когда многие лебеди гибнут. А те, которым хватит сил выжить, будут ждать весны, как возрождения.
  А пока доверчивые лебедята путешествовали – как студенты по Европе. Лиловым безветренным вечером они опустились на прохладное зеркало большого озера. Вера позвала их к береговым камням – и они сразу откликнулись, охотно клевали хлеб, растирая его в клюве. И больший по размеру трепал маленького, когда тот хватал пищу у него из-под носа. Маленький отплывал и возвращался с прежним энтузиазмом.
  Ночь они провели на островке в компании чаек, и солнечным  утром отправились завтракать. Издалека приплыл одинокий лебедь, но гостям это не помешало – они не испугались его, хотя он немного потрепал их, и два пестрых перышка прибило к берегу. Некоторое время все вместе утоляли голод, пара уток крутилась тут же, чайки с криками носились над самыми головами, стараясь успеть подхватить отплывший кусок. Но утки почти всегда их опережали.
  Неожиданно одинокий лебедь отплыл. Он не приближался к месту кормления до тех пор, пока ели маленькие, и выглядел обиженным. Он почувствовал себя старшим и больше не клевал их, но какая-то причина, похожая на ревность, отвела его от берега, и он не откликался, когда его звали. Только когда сытые лебедята уплыли на островок, он вернулся и стал есть. Но простодушные малыши вскоре это заметили и без долгих колебаний направились к нему. Тогда он сделал «дракона», изогнув шею и подняв крылья, и погнал их. Они отплыли – всего на пару минут, но одинокий лебедь обрел уверенность – это его место, а лебедята в гостях. Это всех примирило. Пока не кончился хлеб, три лебедя кормились рядом.
 
К концу дня лебедята исчезли, лебедь улетел на свой край озера, и тихий золотисто-розовый закат пролился на водную гладь. Тишина нарушалась всплесками рыб, выпрыгивавших из воды.
  «Смогут ли мои предпасхальные гости начать будущим летом взрослую лебединую жизнь? – думалось Вере, – или, измученные тяготами непредсказуемой зимы и не имея своей территории, которую они не отстояли в это лето, будут жить странниками следующее лето, а там снова зима...» Одинокий лебедь, обитающий на этом озере не первый год, так и остается без пары, каждую весну уступая территорию молодым и сильным соперникам. Ей хотелось бы верить в лучшее будущее для жизнерадостных подростков, подаривших синхронизм, над которым стоило подумать.
  Всюду, где лебеди обитали рядом с людьми, рождались легенды и мифы, наделявшие лебедей множеством прекрасных качеств. Из всего их многообразия Вере вспомнилось «ясное различение», которым лебедь обладает в индийской духовной традиции. Самое главное – он способен различать между реальностью и иллюзией, при этом под реальностью понимается духовная основа мира, Бог, а иллюзией является мир материи, скрывающей эту истину.
 
В среду утром Вера занялась альпийской горкой, располагавшейся справа от калитки. Тетушка давно просила ее выкопать старые цветы, заменить землю и посадить рассаду, которую она вырастила из семян на подоконнике. Правая горка была осенней, то есть цветы, которые росли между ее камнями, цвели с середины июля до конца сентября. Другая альпийская горка, слева от калитки, была засажена весенними и раннелетними цветами и сейчас стояла в цвету – белые и желтые нарциссы, алые и нежно-розовые тюльпаны в обрамлении синих «мускариков», как называла их тетя Нина, были высажены Верой в ее краткий приезд в октябре. Окно спальни тетушки выходило на дорожку, и обе альпийские горки были постоянно в фокусе ее внимания. Когда Вера украдкой поглядывала на тетушкино окно, она видела бледно-желтоватое лицо, которое тоже украдкой выглядывало из-за портьеры. Деликатность не позволяла тете Нине сидеть на крыльце и надзирать за работой Веры, но ей было очень интересно, как и что та делает.
  С детства Верочка была любимой племянницей тети Нины, проводившей с ней многие летние месяцы. После смерти младшей сестры, матери Веры, тетя Нина стала называть Веру «дочкой», и в самом деле так к ней и относилась. «Сын – невесткин кусок, отрезанный ломоток, – сокрушенно повторяла она старую русскую поговорку, – пока жена не напомнит, о матери не вспомнит». На самом деле так и было, жена Сергея хорошо относилась к тете Нине и всегда напоминала ему позвонить ей или послать весточку. И это совсем не означало, что сын забывал о своей больной матери. Просто мысли мужчин направлены на дело, на работу, а уже потом на отношения. Вера понимала это и старалась развеять обиды тети Нины, которая очень любила поговорить с ней «о психологии».
  Обдумывая параллель между человеческими и лебедиными судьбами, которую ей случилось провести накануне, Вера разглаживала пальцами бумагу, промоченную клеем. Ей хотелось сделать маску человека-лебедя из папье-маше. Не всем человеческим детям дано повзрослеть вовремя, и они выходят в жизнь, не умея отличить реальность от своих представлений о ней... Путешествуя по миру, где все озабочены своими делами, они целую жизнь учатся жить. Жить сознательно и в полную силу, как зрелые существа, они иногда оказываются способны только к концу времени, им отпущенного.
  Но развитие человеческой души не следует только за опытом существования во внешнем мире – ей также дана возможность внутренней жизни, в чем проявляется грань ее свободы. Там, на глубине души, события и явления становятся символами, превращаясь из сверкающих капель в хрустальные бусины, играющие радугами в свете сознания. Если этого не происходит, живая вода бытия, призванная питать душу, подобно дождю, орошающему сад, уходит в бессознательное, пополняя его бездонный океан. Солнечные лучи не проникают в толщу его вод, не рассыпаются блестками по ряби волн. Только извержения подводных вулканов, порождающие цунами или циклоны с штормовыми ветрами, насыщают мощными энергиями его темные воды и дают возможность свету сознания соприкоснуться с потоком, поднявшимся к поверхности из неведомых глубин, полных сокровищ и ужасов.
  Вере был послан загадочный дар – образ молодых лебедей, она унесла его в свои внутренние пространства и, развернув первый слой оберточной бумаги, обнаружила символ различения, сопровождаемый размышлениями о незрелости... Теперь ей следовало понять, чт; в ней продолжает пребывать в иллюзиях относительно себя и мира.
  Соотнося вслед за Юнгом воздушную стихию с интеллектом, а воду – с чувствами и эмоциями, Вера уподобила порывистый ветер, насыщенный влагой чувств, переменчивому мыслительному потоку, бушевавшему в течение долгих месяцев Великого поста над просторами ее бессознательного. Он раскачал ночные океанские воды, и посреди пенных валов опустились лебеди, первым символическим смыслом которых было различение.
  Подумав, Вера предположила, что этот смысл потому лежал для нее почти на поверхности, что именно различение между святым и будничным – духовной жизнью и обыденной, занимало ее перед Пасхой.
 
На следующий день правая альпийская горка стояла ухоженная и нарядная. Рассада настурций и разноцветных астр разместилась между отмытыми камнями, несколько видов цветущих «мхов» были присыпаны свежей землей с компостом, а многолетние розовые гвоздички, стремящиеся каждый год покинуть свой участок и перелезть на соседний, возвращены на место.
  Это был «чистый четверг», и Вера к полудню нагрела маленькую баньку, чтобы помочь тете вымыться, а потом и самой привести себя в порядок. Погода менялась, с запада тянулись облака, но дождь все не шел. В чистой баньке пахло деревом. Больше двоих человек в ней не могло разместиться, половину комнатки занимала печь. Но стены домика были двойными, и между ними лежал плотно утрамбованный мох, который раз в два-три года обновляли, поэтому банька грелась быстро и хорошо держала тепло.
  К обеду все были мытые и чистые, белье сохло на ветерке. Тетушка выглядела усталой. Она поела немного зеленых щей с молодой крапивой, выпила лекарства и пошла в свою комнату прилечь.
  Вера, оставшись одна, продолжала свои размышления. Вслед за первым, она развернула следующий слой смысла,  и невеселая очевидность предстала пред нею. Творческие способности, которыми был одарен ее «внутренний ребенок», играющий художественными идеями и методами их воплощения, не получили соответствующего развития, заключающегося в образовании и опыте работы в профессиональной среде с высоким уровнем стандартов. Без этих двух развивающих факторов созревание за счет внутреннего роста и самостоятельной работы двигалось медленно и неровно, и, безусловно, было далеко от завершения... Она пыталась заниматься лепкой, керамикой, масками, которые расписывала и украшала, наклеивая кусочки перламутра и других природных материалов. Друзья хвалили ее работы, пару раз она участвовала в выставках. Хватит ли ей времени жизни, чтобы результаты творчества достигли качества, предполагаемого при наделении воплощающейся души «серебряным талантом», который необходимо «отдать в рост» и запрещено «зарывать в землю»?
  Постепенно Вера продвигалась в осознании смысла лебединого послания, что приводило ее к углубляющемуся разочарованию в себе и своих возможностях. Время жизни казалось истраченным неправильно, расточительно и бездумно. Ограниченность ума и непостоянство чувств вызывали стыд. Раскаяние и безнадежность накинули на нее свои серые покрывала, стесняющие желания и движения.
 
Последнее время тетя Нина с состраданием смотрела на племянницу, подобную тени среди великолепия расцветающей природы. Она не знала, о чем думает Вера, стеснялась спрашивать, но предполагала, что той тяжело и скучно проводить свою жизнь с больной старухой, без работы, своего дома, детей, какого-никакого мужа... Никого ближе Верочки у нее не было, ни с одним человеком в жизни она не провела столько времени, не проговорила столько разговоров. Вера ей казалась умницей и красавицей, по несчастью вышедшей замуж за эгоиста, который использовал ее, то есть выучился, сидя на Верочкиной тонкой шейке, и ушел к следующей жене, которая лучше смотрелась в его бензиновом бизнесе. Говорили, что теперь он ездит на «мерседесе» с третьей красоткой, в него уже стреляли, только, к сожалению, не попали. Как живут такие люди, в чем их счастье, тетя Нина не считала себя способной понять. Она и новости по телевизору смотрела избирательно, выключала, когда рассказывали о терактах, показывали лесные пожары или наводнения. Иначе жди сердечного приступа. Повздыхав, она нашла удобное положение на левом боку, словно бы немного прижав распухшее сердце, и задремала.
 
Понимая невыразимость своего состояния, Вера чувствовала одиночество и отверженность, которые казались ей совершенно заслуженными и закономерными, как пребывание «во тьме внешней», куда был извергнут «ленивый раб», «зарывший талант».
  Наконец, наступила пятница, и полил дождь. Бессонница и нежелание есть ослабили Веру, и большую часть дня она провела, читая и наблюдая за дождевыми струями, бьющими по листьям и стеклу, в полной прострации. При этом Вера чувствовала себя внутренне подключенной к некоему действу, и образы, далекие от окружающей реальности, переполняли ее.
  Вечером тетя Нина предложила испечь кулич и покрасить яйца. Оказалось, что она еще в понедельник поставила на холод стекать сладкий творог, сваренный со специями и изюмом по старинному семейному рецепту, «пасху». Вера ездила за творогом для «пасхи» в другую деревню, на обратном пути упала с велосипеда и потом лечила колено и локоть, что помешало ей поучаствовать в приготовлении «пасхи». Теперь она увидела извлеченную из холодильника резную деревянную форму в виде пирамидки, у которой было отверстие в донышке для стока жидкости. Форма была выстлана марлей, тетя Нина залила в нее теплый полужидкий творог еще четыре дня  назад. Теперь он застыл и уплотнился так, что его можно было резать ножом. Под «пасхой» стояла плошка с янтарного цвета жидкостью, благоухающей ванилью, корицей, мускатом и кардамоном. Вера попробовала жидкость – медово-сладкая, она была немного вязкой. – На этом сиропе мы и поставим кулич, –  сказала тетя Нина с легкой одышкой.
  Для кулича были свой рецепт и особая форма. Когда его достали из духовки, дом наполнился ароматом сладкой выпечки и праздника, но до праздника надо было еще дожить.
  К ночи тетя Нина почувствовала себя нехорошо, и Вера вызвала ей медсестру из ближайшего городка, где была больничка на двадцать коек. Молоденькая медсестра ловко нашла вену и поставила капельницу из домашних запасов. Дожидаться конца двухчасовой капельницы ей не хотелось, рабочее время давно кончилось, девушка собиралась на вечеринку. Она показала Вере, как снять капельницу, дала номер телефона, по которому ее можно было найти, «если что», и умчалась.
  На рассвете тетушка заснула, а за ней и Вера. В субботу, после разбитой ночи, никаких дел не затевали. Только после пяти часов Вера решилась съездить на велосипеде в соседний поселок, где была ближайшая церковь.
  Дорога в поселок была асфальтированная, но вся разбитая. По обочине ехать было совершенно невозможно, сплошные ухабы. Опасаясь уронить корзину с пасхальным куличом, «пасхой» и крашеными яйцами, Вера часть дороги шла пешком и катила велосипед.
  Церковь была новая, ее построили пять лет назад около старого кладбища, на холме. Маленькое, с непропорциональной островерхой крышей из серого железа, сооружение казалось временной постройкой. Вера повязала платок и вошла. Внутри оказалось много народа, все с корзинками, целая очередь. Батюшка стоял около алтаря, укрытого черными полотнами по случаю Поста, обмахивал кистью со святой водой приносимые продукты, давал поцеловать руку, и иногда брал из корзинок пару яиц или маленький куличик. Вера волновалась – как там тетя, и внутренне торопила очередь. Вблизи она разглядела священника – он был не старше тридцати лет, интеллигентный и румяный. Ей понравилось его лицо, и на душе полегчало.
  После освящения пасхальных продуктов, она подошла к иконе Николая Чудотворца, поставила ему свечку и попросила о тетушкином здоровье. Затем перекрестилась и вышла.
  Обратная дорога показалась ей вдвое короче. Тетушку она застала на ногах, бледную и слабую, но с чашкой чая, приготовленного самостоятельно. Однако, нечего было и думать идти на праздничную всенощную службу.
  Ритуал помогал Вере пережить в символической форме события, которые трудно или невозможно пережить в реальности. – Вот, например, смерть и воскресение, – думала Вера. – Каждый человек распят на кресте своей судьбы, и легких судеб не бывает. Во внутренней жизни происходит смерть отживших психических структур, рождение новых, кризисные состояния, когда душа переживает мучительный конфликт или безысходное отчаяние. – Наблюдая старость и болезнь тетушки, Вера представляла себе свою одинокую старость. Никакого утешения в творческих достижениях прошлых лет у нее тоже не будет. В чем смысл ее существования – вот величайшая из всех загадок. У нее не осталось никаких утешительных иллюзий на свой счет, все они умерли. Ленивая раба, она предстояла перед Господином, доверившим ей талант серебра, который она из страха и неведения зарыла в землю.
 
Поздно вечером тетушка попросила включить телевизор. Вера сначала включила программу, показывающую пасхальную службу в Москве, потом нашла Иерусалим. Когда вспыхнул свет Воскресения, и после тишины и темноты храм Гроба Господня озарился и огласился пением и восклицаниями, Вера почувствовала детскую радость, предчувствие освобождения от гнета последних дней Страстной недели. Словно невидимые врата тяжело и медленно приоткрывались день за днем, и, наконец, тонкий луч звезды, несущий благословение высших сил, просиял из бездны мироздания.
  Она снова включила Москву, собор Христа Спасителя. Бело-золотая служба подходила к концу. Тетя Нина предложила накрывать на стол. Вера согласно кивнула и вышла в кухню. В кулич был воткнут бумажный красный цветок, она переставила его в «пасху», выложенную из формы на синее керамическое блюдо. Вокруг кулича она разложила яйца, ровно окрашенные луковыми перьями в темно- красный цвет и смазанные маслом для блеска. Вместо цветка в кулич Вера воткнула тонкую церковную свечу, тоже красную, и зажгла ее.
  Достав из буфета начатую бутылку «Кагора» и две граненые рюмки, она составила все на поднос и внесла в комнату. На круглом столе стояла ваза с тополиными ветками. На них проклюнулись зеленые пахучие листики. В начале недели Вера завязала на ветках разноцветные бантики и кое-где повесила белые перышки, скрепленные по три капельками клея. Тетушку такая красота привела в восторг, она звонила приятельницам и рассказывала, как они с Верочкой готовятся к Пасхе, которую обе считали самым любимым праздником.
  Теперь стол выглядел законченным, Вера поставила два прибора и позвала тетю. Та тяжело встала с кресла и перешла к столу. – Христос Воскрес, ангел мой, Верочка, – сказала она. – Воистину воскрес, тетушка, – отозвалась Вера, и они трижды поцеловались.
  Когда Вера легла, на ее губах играла улыбка, так с улыбкой она произносила слова молитвы, так с ней и заснула. Ее тело было пропитано ароматами «пасхи», в душе царил мир.
  Утром она поднялась рано и легко. Солнечные лучи просвечивали сквозь березовые ветви с молодыми листьями. Вера не помнила своего сна, но в нем было нечто поясняющее тот сон, который она записала в понедельник. Она достала блокнот и открыла запись своего сна. Теперь она понимала его!
  Чувство вины, несостоятельности, мучившее ее во сне и наяву, отступило. Фигура священника во сне отражала грань ее внутренней мудрости, духовности, в которой она всегда стеснялась себе признаться. Себя Вера видела лежащей в кровати, как если бы она была больна или при смерти. Она, действительно, была больна наяву – ее душа страдала. Ее «я» во сне смотрело на священника, как на врача, и лечением, возможно, являлось повторение за ним благословений и молитв, но «я» не способно было говорить на возвышенном языке мудрости, в данном случае – на латинском.
  Женщина, похожая на испанку, – потому что знала язык священника – никого не напоминала Вере в реальности. На ней была домашняя одежда, ничего примечательного во внешности. Эта внутренняя структура помощницы, никогда не замечаемая и не ценимая Верой, и была ключом к пониманию сна и разрешению кризисной внутренней ситуации... И помощница, которой сама Вера была в жизни для многих людей, скромная и заботливая, старалась подсказать больному «я» Веры нужные слова для контакта с мудростью, представленной священником.
  В конце сна Вера смеялась – это был смех облегчения и исцеления, непосредственный смех радости. В жизни Вера забыла, когда последний раз так смеялась. Записывая свои размышления о сновидении, Вера улыбалась.
  Кто определил, что ее серебряный талант – это творчество, которое должно быть признано социумом? Почему она думала, что только такие замечательные результаты жизни, как дети, достижения, успех в обществе являются необходимым условием спасения души, умножением дарованного серебряного таланта?
  Вера помогала людям, потому что им было это необходимо. Она помогла своему мужу получить высшее экономическое образование, которое, действительно, было ему нужно для будущего бизнеса. Когда они расстались, ей не приходило в голову упрекать его и надеяться на его возвращение из благодарности к ней. Она с удовольствием посвящала время племяннице, водила ее по врачам и в кружки, кормила обедом и помогала с уроками. Теперь ее энергия была направлена на помощь больной, пожилой женщине, которая рано или поздно покинет этот мир. Множество других людей вспоминались Вере, и ей было легко на душе. Она исцелилась, нашла и приняла свой скромный серебряный талант, который умножала всю жизнь.

  Вера вышла через сад на берег озера. Одинокий лебедь немедленно подплыл и тихо зашипел, что означало приветствие и ожидание хлеба. Она быстро сбегала за белым батоном и бросила ему большой кусок, который лебедь начал увлеченно трепать в воде. Из-за полосы тростника появилась пара знакомых лебедят, немедля они направились в ее сторону.
– Как много всего произошло с нашей прошлой встречи, – мысленно говорила им Вера, – и как мне выразить свою благодарность вам, белые юные птицы, за то, что вы были вестниками моего воскресения?
  Лебеди растирали хлеб клювами, переговаривались: «хзумм-хзумм», и не ожидали никакой благодарности.