Харьковский экспресс

Повесть

ХАРЬКОВСКИЙ ЭКСПРЕСС
               
               
         
На заснеженный, промерзший до основания, перрон Харьковского железнодорожного вокзала, причудливо извиваясь замысловатыми траекториями, поблескивая как новогодние конфети в лучах мощных привокзальных прожекторов, мягко падали крупные хлопья первого снега, придавая всему окружающему сказочный, новогодний вид.

Скорый фирменный поезд Харьков-Москва с минуты на минуту должен был отправиться в столицу.

Уже торопливо пробежали вдоль вагонов железнодорожные рабочие в ярких оранжевых куртках, завершая свой извечный и привычный ритуал перед стартом,  постукивая по стыкам колес  звонкими молотками на длинных ручках.

Состав пару раз, как бы лениво, нехотя дернулся всеми вагонами и застыл.

Промерзшие, сонные проводники, кутаясь от снегопада в воротники своих темных форменных пальто, убрали грохочущие металические лестницы и стали закрывать двери вагонов.

Олег Никольский сидел один в теплом,  и оттого казавшимся очень уютным,  купе и с невыразимой грустью смотрел на белый от снега перрон, на деревья, облепленные снегом, смотрел таким взглядом словно все, здесь происходившее, не имело к нему ни малейшего отношения.

Он никого не ждал, его никто не должен был провожать. Олег сам умышленно, осознано создал такую пиковую ситуацию.

Так получилось, что Олег с этого вот мерзлого, неуютного перрона безоглядно убегал от своей прежней жизни, от былых надежд и планов, убегал ото всех и в первую очередь от самого себя.

«Я должен ее забыть, - вертелось у него в голове,  как заклинание. – Должен! Должен! Должен!» 

Вдруг Олег разглядел в снежной круговерти сначало быстро движущееся алое пятно, потом пятно приобрело отчетливые очертания, и он разглядел, что по перрону мечется девушка в длинном алом пальто с небрежно откинутым на плечи капюшоном.

Девушка заглядывала в окна вагонов и кого-то высматривала.

Когда девушка подошла к его вагону, Олег вздрогнул, увидев сквозь запотевшее вагонное стекло эти  утонченные черты лица, темные глаза, тонкие брови. В черных длинных волосах девушки запутались и блестели изумрудами  большие  снежинки.

-Яна!- вскрикнул Олег и в ужасе застыл у вагонного окна.

 «Как она узнала, что я еду в этом поезде, в   этом вагоне?»

Тем временем брюнетка в алом пальто подошла к его купе и остановилась напротив.

Она  печально смотрела в заледеневшее стекло. Ее толкали плечами, чемоданами, сумками  пробегавшие по перрону люди, а она все стояла и  молча смотрела на него. Снег все падал и падал на ее черные, как вороне крыло,  волосы.

Олег не выдержал ее пристального взгляда и опустил голову.

Поезд,  скрипя  суставами, тронулся с места и стал набирать скорость. 

Девушка пошла вслед за составом, натыкаясь на провожающих.  Она не замечала никого и ничего вокруг, словно шла по безлюдной снежной пустыне, спотыкаясь о невидимые под ногами кочки.
Он поднял голову. 
У него заболело сердце.
По щекам девушки катились крупные слезы. Слезы,  зарождаясь в уголках ее больших темных глаз, увеличивались до громадных горошин и уже затем стремительно скатывались на воротник пальто. Таких больших, круглых как горошины, слез он не видел никогда.
Через минуту вокзал остался позади.
Поезд уверенно набрал полный ход. Замелькали дома, пустыри, бетонные заборы заводов, машины, перекрестки.
Он,  по-прежнему, не отрываясь, смотрел в окно, и в который  раз повторял: «Я должен забыть ее и все, что с ней связано. Так будет лучше. ВСЕМ».
«ДО-Л-ЖЕН, ДО-Л-ЖЕН, ДО-Л-ЖЕН !», - утвердительно, в такт его мыслям,  стучали  быстрые колеса поезда.
            
Но разве памяти прикажешь?
Она включается в сознание так же внезапно, как нежданный инспектор ГАИ,  вдруг выскочивший из кустов с радаром в руках на абсолютно пустом утреннем шоссе. Минуту назад никого не было и вот вам - нате.
Память живет сама по себе, используя для своего пристанища только вашу телесную оболочку.
Память неуправляема и неподвластна воле разума…..
Все началось с той путевки,  выданной ему в июле горкомом комсомола в  санаторий, построенный на теплом сочинском берегу специально для партийных и комсомольских работников, по специальному проекту.
Он уже неделю отдыхал  в престижном санатории. Публика в основом  была возрастная, и вскоре ему все надоели. Стало скучно. В тот вечер он не остался сидеть, как обычно,  в баре санатория и вышел в город. Ему нравился, расположенный недалеко от санатория,  кабачок с удобными креслами, у которых ножки были сделаны в виде рюмок, обтянутых мягким розовым бархатом и такими же уютными небольшими столиками. Кроме того, в кабачке каждый вечер играл настоящий живой ВИА.
После обильного санаторского ужина есть  не хотелось.  Хотелось пить.  Поэтому он для начала заказал себе  бутылку  хорошо утоляющего жажду  белого сухого грузинского  элитного вина « Гурджаани»  и легкий рыбный  салат из фигурно нарезанных крабовых палочек в перемешку с вареной кукурузой.
Отпивая из бокала на тонкой ножке ароматное вино,  он рассматривал посетителей увеселительного заведения.
Кабак был почти пуст, поэтому музыканты,  расставив на сцене свои музыкальные инструменты, сидели рядом со сценой за круглым столом и о чем-то оживленно спорили. Над их столом висело густое облако едкого сигаретного дыма. Работа у них начнется чуть позже. Тогда уж не покуришь и не присядешь до самого  закрытия бара.
За другим столом, недалеко от выхода, молчаливая компания «накачанных» парней активно и с большим удовольствием употребляла водку с  обильной закуской.
«Или культуристы или спортсмены-штангисты»,- подумал он, глядя на их массивные фигуры.
Недалеко от него, буквально через пару столиков,  сидели три симпатичных девушки. По выражению их лиц, по манере держаться за столом, он  сражу же  определил их в разряд студенток.
Есть такая особая социальная каста в Союзе – студенты.
 Их отличишь сразу: и в турпоходе; и в поезде; и в ресторане; и на плодоовощной базе; и в многолюдном городском потоке.
Сразу даже и не поймешь, почему ты решил, что это студент? Что-то светлое, неуловимо-интеллектуальное и загадочное в выражении лица, просматриваемое   невооруженным глазом,  в осмысленном и пытливом взгляде, в одежде,  выделяет студента в толпе.
Особенно почему-то заметны и бросаются в глаза девушки- студентки.
 Вот, пожалуй, пока и все посетители бара на данный час.
Он  отвел взгляд и задумался о своих проблемах,  когда услышал оживленные возгласы за столом девушек.
Какой-то долговязый черноволосый парень, видимо совсем недавно вошедший в зал, нагло клеился к девушкам. У девушек,  по их виду и поведению, знакомиться с парнем не было ни малейшего желания.  Парень по очереди обнимал то одну, то другую девушку. Те пугливо от него отстранялись.
« Сейчас он поймет, что ловить здесь нечего и отойдет»,- подумал он.
Но парень не унимался: то ли ему было очень скучно, то ли у него, начисто, отсутствовало чувство собственного достоинства. Девушки, отчаявшись самостоятельно отделаться от назойливого паренька, позвали на помощь бармена. Но бармен не спешил им на выручку. Парень же, чувствуя свою безнаказанность и отторжение со стороны девушек,  все больше и больше наглел и злился на них. Он сдвинул на край  всю посуду и уселся задом на середину стола.
 Это уже было  слишком. Наглость парня стала его раздражать.
 Хотя он и слышал о крутых нравах местной шпаны, но не испугался громко сделать парню замечание.
Как и бывает в таких ситуациях, когда дерутся двое, третьему, вмешавшемуся, достается больше всех,  то есть по полной программе. Гнев парня моментально переключился на него.
Сначала парень не поверил своим ушам, а когда до его скудного ума дошли слова, адресованные ему, он встрепенулся как молодой петушок,  и в два прыжка оказался у его столика.
Он ждал удара ногой, но парень, вдруг, схватил его за шею и стал душить.
В первую секунду он растерялся…. в драке с таким необычным началом он участвовал впервые. Но потом собрался, прижал парня к себе и провел бросок через бедро.
 Что-что, а броски через бедро и «мельницы» ему  удавались всегда.
Спасибо взводному.
Тот не раз говорил на изнурительных тренировках:
- Что самое главное,  салаги,  при броске через бедро или при выполнении приема «мельница»? Как можно крепче прижать противника к себе! Об остальном можно не беспокоиться. Прижал на мертво, считай,  бросок уже провел. Не знаю как в остальном, а драться я вас, салаги,  научу как чертей.
Эх,  взводный, взводный! Не спасло тебя  от смерти умение драться как дьявол.
В первые же дни,   после высадки десантной роты  в горном и ущелистом Кунаре,  пробила тебя насквозь тяжелая пуля, выпущенная старым душманом из длинноствольного пастушьего ружья,  образца девятнадцатого века, вырвавшая из твоей спины, на вылете,  большой кусок мяса.
Когда грузили твое окостеневшее, простреленное тело в «Черный Тюльпан», многие  ребята, не стесняясь, плакали и все разом тебе простили; и «салаг», и растянутые мышцы,  и синяки, ссадины, полученные на тренировках и бессонные, изнурительные ночи, проведенные в марш-бросках с полной выкладкой.
Бросок получился чересчур эффектным: длинные ноги парня подлетели на двухметровую высоту,  он тяжело упал на твердый пол, с грохотом опрокинув соседние столы и стулья.
Он даже не стал смотреть, что случилось с парнем,  зарывшемся под  столами, подошел к стойке бара и позвал официанта для расчета.
В тот момент, когда он доставал из нагрудного кармана безрукавки деньги, сзади его крепко схватили за руки. Он попробовал освободиться, но руки были зажаты как в тисках. Держали его  двое. Единственное, что он смог сделать - развернул себя и их лицом к залу и увидел бегущего к ним парня, с которым у него произошел инцидент.
Тот, с перекошенным от ненависти и боли лицом, остановился и занес ногу для удара.
« Вот, подлец, - подумал он, - беззащитного ногами бить! Щас я тебя научу,  как нужно драться».
Он выждал момент, когда нога парня в тяжелом ботинке полетела в него, напряг мышцы брюшного пресса и,  повиснув на державших его людях, резко подбросил свое тело  вверх. Нога парня пролетела под самой спиной, слегка царапнув позвоночник. Парень еще по инерции двигался вперед на него, когда получил страшный удар  двумя ногами в грудь. Удар был чудовищной силы, так, наверно,  бьет копытами дикий жеребец своего соперника в брачный период в борьбе за самку.
Парень пролетел несколько метров, ударился спиной о стену бара, отлетел от нее и рухнул на каменный пол.
Сила удара передалась даже людям, державшим его сзади за руки, они втроем  дружно завалились на стойку бара.
И тут в кабак зашли два сержанта с рациями в руках.
Старший из них моментально оценил ситуацию.  Он решительно отстранил испуганного бармена, бросившегося ему что-то объяснять, и подошел к корчащемуся на полу парню.
- Ну что, Жорик, накостыляли тебе все-таки по «самое не балуйся»?,-
мстительно - ласково спросил он.
Тот, пока, говорить не мог, и лишь нечленораздельно мычал и отплевывался кровью.
Старший милиционер подошел к стойке и потребовал у него документы.
Едва взглянув на бумаги, он смущенно козырнул и отдал их обратно.
Еще бы. Отдыхающих в этом санатории забирать куда-либо нельзя было по определению. Небось, на подобные случаи,  в местном отделении милиции имелись четкие инструкции.  Единственное, что в этом случае полагалось сделать- доставить с комфортом клиента к корпусу санатория и с извинениями передать из рук в руки дежурному администратору или дежурной по корпусу.
- Заявление будете писать?
- Ни в коем случае. И если можно, отпустите его, - он кивком головы указал
в сторону   скорчившегося на полу  парня 
Сержант понимающе улыбнулся;  в такой ситуации и с таким исходом
лишний шум не был нужен никому.
- За него не беспокойтесь. С Жориком мы знакомы давно, - весело сказал он.
И   доверительно добавил.
- Как известно, удар по почкам заменяет кружку пива. Сейчас пивком полечим и домой отпустим.
Сержанта  в этот вечер был, по всей видимости, в   прекрасном расположении духа.
 Он шутил.
Парни, державшие его сзади во время драки, смущенно развели руками и молча вернулись к своим приятелям- спортсменам.
Глядя на их удаляющиеся квадратные корпуса, с буграми мышц на спине, и толстые шеи,  он уважительно подумал: «Силища! Скорее всего, не ошибся – штангисты»      
Он расплатился и вышел из душного бара.
Влажный ветер дул с моря. Свежело. Из-за высоких оград санаториев и домов отдыха доносилась веселая музыка, там начинались свои танцы.
Под светящейся неоновой вывеской бара он увидел тех самых девушек.
Они решительно подошли к нему.
- У Вас из-за нас неприятности? - спросила самая бойкая из них.
- С чего вы взяли?
- Мы пойдем в милицию и напишем, что вы не виноваты!
- Не волнуйтесь, девчонки, все обошлось, - сказал он растрогано.
Такого благородства и решительности   он давно не встречал. Ему
захотелось сделать  что-нибудь приятное для девушек.
- Вы, наверное,  отдыхаете здесь?
Девушки дружно закивали головами и назвали отдаленный район на окраине
Сочи в районе Мамайки.
- Вот что! - сказал он решительно, - сейчас я отвезу вас домой, чтобы с вами,
хотя бы сегодня,  еще чего не приключилось.
Не слушая возражений, он поймал такси и чуть ли не насильно усадил девушек в машину.
Пока ехали - познакомились. Девушки, действительно, оказались студентками последних курсов Харьковского университета. Будущие математики. В Сочи приехали на каникулы.
Такси остановилось в глухом темном переулке перед частным домом с высоким деревянным забором. Залаяла собака.
Девушки вышли из машины.
- Подожди минутку, шеф, сейчас обратно поедем,- сказал он молодому
таксисту. 
  Он проводил девушек до калитки.
- Какие планы на завтра?
- Ну,  какие могут быть планы у студента на отдыхе,  тем более у моря?
Лежать, лежать и еще раз лежать на пляже, как завещал великий вождь,  – шутили девушки.
- Тогда,  с завтрашнего дня,  предлагаю качественно улучшить вашу
программу – максимум,  лежанием на моем санаторском пляже, -  в том же тоне сказал он.
Девушки пришли в восторг от такого предложения, им порядочно надоел грязный городской пляж с постоянными прилипалами на двух ногах.
- А нас туда пустят?
- Постараюсь, - пообещал он скромно, - если не пустят, то в знак протеста
отправлюсь с вами на городской пляж. Пусть мне будет хуже.
- Но с нами еще одна подруга отдыхает. Мы без нее не пойдем.
- Что же делать, на подругу тоже пропуск выпишем.
На этом и расстались.
Такси мчалось по ночным приморским улицам.
- Хорошие девчонки. Не избалованные, сразу видно, - сказал одобрительно
таксист, -  я многих перевозил, пока баранку кручу. Разбираюсь. А ты женат?
- Нет, братишка. Вот возьму и женюсь на вашей сочинской.
- Ты что, с ума сошел. Ни в коем случае! У нас местные девчонки в жены не
годятся. Одни блудливые  чуть ли не с рождения.  Семьи с ними никакой - порченные они все. Местные ребята стараются брать в жены девчонок из других городов. Выбор - то большой. А местную…,  не дай бог, - таксист презрительно плюнул в открытое окно и зачем- то постучал себя по голове.
На следующий день, после завтрака, он упросил  администратора выписать четыре временных пропуска и ждал гостей у проходной.
Появление на закрытом от посторонних пляже четырех красивых и стройных девушек не осталось не заметным. На них стали обращать внимание.
Дабы не подводить администратора,  выдавшего левые пропуска, они расположились в дальнем укромном уголке пляжа.
Отдыхать стало веселее. Лежа на песке они часами могли спорить о музыке, театре, кино, моде. Темы для разговоров находились легко и непринужденно. Когда надоедало спорить, они играли в карты, читали книги или просто дремали у самой  воды. Набегавшие волны лениво и нежно щекотали пятки.  Он даже забросил занятия теннисом, в который с начала отпуска играл с соседом по этажу,  возглавлявшем у себя в небольшом уральском городе какой-то райком партии.
Но как бы весело не было, а однообразный отдых утомляет гораздо быстрее любой работы.  Утверждение  - лучше плохой отдых, чем хорошая работа -  придумали отъявленные лодыри,  не страдающие гиподинамией. Через несколько дней он решительно заявил:
- Завтра,  рано утром,  выдвигаемся в горы.
Его предложение было встречено без особого энтузиазма. Дамы желали
наслаждаться пассивным отдыхом. Казалось, никакая сила не поднимет их с теплого песка пляжа.
Чтобы не оставлять его одного, с ним в горы согласилась пойти одна из подруг, которой не было в баре во время драки.
Поутру состоялось «восхождение»  на гору Большой Ахун.
Они долго шли по  тропинке, выбитой в скалах вездесущими туристами,  пока не вышли к шаткому канатному мостику, перекинутому через пропасть. Далеко внизу бушевал холодный горный ручей.
Он всегда любил горы. Откуда взялась эта любовь к горам у паренька из степного города, увидевшего их только в Афгане,   не знал никто, в том числе и он сам. Но он любил горы всегда, сколько себя помнил. 
Разве передашь словами щемящее чувство тревоги и радости, когда лезешь по крутому склону, с осыпью камней, к заветной вершине. И какие, вдруг,  оттуда - с вершины, открываются синие дали или  цепочка таких же зеленых  или голубых гор, уходящих , казалось, в загадочную и неизвестную бесконечность. Иногда становится жутко из-за своей мелкозначимости по сравнению с этим величием.
Если ты один раз заболел горами - не излечишься от этого никогда, ни чем и ни за что.
Впрочем, похожее ощущение  одиночества и беззащитности охватывает человека, когда он долго смотрит в бесконечную морскую даль, сливающуюся за чертой горизонта с безбрежным небом. У южных теплых морей это ощущение притупляется, у холодных северных морей и, особенно, на берегу океана усиливается многократно.
 Море – не океан.  Так же, как лужа – не озеро.
Он вспомнил, какое,  непередаваемое словами, ощущение испытал, когда,  сразу после службы,  приезжал в гости к своему армейскому товарищу в закрытый северный город.
Поздней осенью они вдвоем гуляли по безлюдному берегу Белого моря, лениво выковыривая носками ботинок мокрый галечник из холодного серого  песка.
Неожиданно они увидели, как из закрытого военного дока вышла в море небольшая дизельная подводная лодка.
Подлодка, зарывшись на полкорпуса в пенные,  седые волны, решительно уходила к линии горизонта, пока не превратилась в маленькую точку и не исчезла в бескрайней пучине.
У него от тоски свело скулы. Интересно, что в этот момент испытывают подводники, если даже на земле при виде этой картины становится не по себе?
Белое море без всяких видимых границ  переходило в  бескрайний и загадочный Северный ледовитый океан. Слова  « бесконечность и бездна» сливаются в такие минуты в одно понятие – безмерное пространство.
- Ну и счастливчик, ты, - сказал тогда армейский друг. - На неделю приехал в
гости и увидел выход в море подлодки. Я за всю свою жизнь всего несколько раз такое видел. У нас даже поверье есть: «Если кто увидит, уходящую в море подлодку, у того все  будет хорошо».    
  Мост слегка раскачивался над пропастью. Едва ступив на мокрые жерди моста, она прыгнула обратно,  у нее закружилась голова.
- Не смотри вниз, - убеждал он. 
Но все уговоры были бесполезны. Она , наотрез, отказалась переходить по мосту над пропастью. Тогда,  он взял ее на руки и пошел по,   раскачивающемуся под тяжестью двух человек,  хлипкому мосту. Она цепко обхватила его за шею, всем телом крепко прижалась к нему, закрыла глаза и замерла. Когда они перешли на другую сторону ущелья, он несколько минут безуспешно пытался поставить ее на ноги. Она никак не могла разомкнуть свои, сведенные вокруг его шеи, рук. Тела их от пережитого физического и психического напряжения тряслись,  как в лихорадке.
- Ни за что больше не пойду  в горы, - наконец выдавила она шепотом. – У
меня ноги как ватные.
И все же надо было идти дальше. Вскоре они заблудились - запутались в
направлениях бесконечных, пересекающих друг друга горных троп. Делать нечего, пошли наугад и вышли к небольшому горному селу.
На окраине села стоял дом, со всех сторон окруженный  рядами вьющегося винограда.
Из ворот на них,  с громким лаем,  бросилась огромная, размером с теленка,  кавказская овчарка.
При виде разъяренной собаки,  по спинам у них пробежал холодный липкий пот.
Его спутница стремительно и машинально спряталась за его спину. Наверное, таким образом прятались за мужчин в каменном веке все женщины и дети, при встрече с пещерным медведем, саблезубым тигром или иным опасным зверем.  Так все получилось естественно и,  как бы,  на генетическом уровне.
Он заслонил ее собой и коротко приказал:
- Не маши руками и молчи.
После этого,  он обмотал левую руку плотной штормовкой и выставил ее
вперед. Впрочем, против такой сильной овчарки этот прием был бесполезен.
Овчарки и, тем более,  пастушьи собаки придерживаются иной тактики боя, чем собаки бойцовых пород. Они намного смышленней, чем какие- нибудь туповатые доберманы или бульдоги. Те, мертвой хваткой один раз вгрызаются в противника  и дальше делай с ними что хочешь.
Кавказские же овчарки или коли,  в многолетней борьбе с волками,  выработали  иные приемы борьбы. Они быстро кусали противника и резко отпрыгивали в сторону. Волки не могли одновременно наброситься всей оравой и растерзать быстро передвигающуюся овчарку. Нередко две сильных овчарки таким способом расправлялись с целой стаей волков.    
Он вспомнил, как отбиваются от незнакомых собак афганские пастухи - нужно огорошить разъяренную овчарку каким- то неожиданных действием.
Он присел на  «корточки», ощерился и  зарычал.
Собака,  как вкопанная,   остановилась на месте в каких-то паре метров от них. Рыжая шерсть на ее загривке, до этого стоявшая дыбом, улеглась. Она по - щенячьи наклонила голову на бок и стала с любопытством рассматривать непрошенных гостей.
Человек и собака несколько минут смотрели друг другу в глаза,  когда из виноградника выскочил, перепуганный насмерть,  хозяин и пинками загнал кавказца во двор.
- Вах! Вах! Вах! – сокрушенно покачивал головой хозяин собаки. - Как вы
здесь оказались?
Они объяснили, что заблудились в горах и не знают, как выйти к дороге.
Хозяин вынес из дома кувшин с легким   вином домашней выделки и тонкостенные стаканы. Они выпили по стакану прохладного вина и хозяин показал им как добраться до дороги.
Вскоре они вышли на узенькую асфальтовую дорогу, пробитую в горном ущелье. Проезжавшая мимо машина довезла их до автобусной остановки.
На небольшом горном пятачке,  по соседству с остановкой,  стояло несколько строений. На одном из них они прочитали название - Ресторан «Кавказский аул». Проголодались они изрядно, поэтому решили зайти перекусить.
Интерьер ресторана был  выдержан в строгом кавказском стиле: на стенах висели шкуры горных животных, кинжалы и ружья;  в углу находился, покрытый толстым слоем сажи камин, выложенный из местного природного камня;  грубой работы деревянные столы не были накрыты скатертями. В другом углу ресторана инородным телом  выпячивалась небольшая эстрада с выставленными на ней электрогитарами и микрофонами на металлических стойках.
Ресторан был абсолютно пуст. Они расположились за ближним от входа столом.
Тот час же из подсобки вышел официант в черкеске. В своей одежде он напоминал Юрия Никулина из «Кавказской пленницы». Казалось, вот сейчас он вынет  из нагрудного кармана - газыря сигару в виде патрона, подует на нее, закурит и скажет с улыбкой.
 - Киргуду! Шутка!
Официант,  на самом деле, достал из газыря листок бумаги, ручку и записал  заказ. Пока готовились горячие блюда,  они с удовольствием выпили  по бокалу « Цинандали». Вино притупило усталость и подняло настроение.
- Сегодня ты моя  «кавказская пленница», - пошутил он.
- Готова быть ею всегда!  - серьезно сказала она и посмотрела на него долгим
взглядом.   
- Мне кажется, что мост и собаку мы еще долго будем помнить.
- Лично я никогда этого не забуду. Ужас какой! Не пойму, как я согласилась
в первый и последний раз в горы пойти.
- Наверное,  от незнания предмета.
- Точно. Прав был классик: «Спуская корабль на воду, нужно знать, что
представляет собой вода».
- Да! С философами не поспоришь. Они умеют выражать свои мысли всеобъемлюще.   
Чуть позже официант принес горячую баранину, пересыпанную мелко нарезанными сельдереем и петрушкой, приправу,  остро пахнущую чесноком и свежевыпеченный лаваш.
    До города они добрались только под вечер.
  Как – то  незаметно,  получилось ,  что после похода в горы они стали все больше и больше времени находиться вдвоем. Ее подруги сначала обижались, а потом смирились.
В очередной раз, оставив подруг загорать на пляже, они уезжали смотреть скалу Прометея, или дачу Саввы Морозова, ходили в Дендрарий или летний кинотеатр. Время неслось стремительно.
Отпуск подходил к концу. Он уезжал первым - они на неделю позже.
Весь последний вечер они дружной компанией просидели в кабаке, в котором произошла драка и затем,  всю ночь гуляли по никогда не пустующим набережным  Сочи.
Утро, не выспавшиеся,  они той же дружной компанией пошли провожать его на вокзал.
- Я не могу жить без тебя, - сказала она на прощанье.
  По приезде из Сочи его закрутила бурная комсомольская деятельность. Организация отчетно - выборных собраний в трудовых коллективах, проведение  соревнований и военно- патриотических игр, а с началом учебного года отчеты секретарей первичных комсомольских  организаций ВУЗов и школ заняли практически все  время. Он рано уходил на работу и поздно возвращался домой.
В этот период он, урвав едва ли  десяток свободных минут, писал ей нежные письма, или читал полученные от нее.
   В начале осени из областного управления КГБ в горком комсомола пришла секретная бумага.
В ней сообщалось, что молодой милиционер крестил в одном из православных храмов своего ребенка.
В горкоме прекрасно понимали, что две этих силовых структуры уже не один год старательно ставили друг другу палки в колеса, и этот случай был одним из тех мелких и подлых приемчиков, которые позволяли собрать компромат на соперника в амбициозной игре.
Но как-то отреагировать на сигнал  «секъюрити» горком был обязан. Так было заведено.
Поэтому информацию переработали и направили дальше по инстанции – вниз в первичную комсомольскую организацию отдела милиции,  в котором служил,  попавший на заметку КГБ милиционер.
Вскоре секретарь комсомольской организации отдела милиции привез
в горком  протокол комсомольского собрания с решением объявить строгий выговор милиционеру.
В горкоме удивились строгости наказания, но секретарь объяснил, что комсомолец вел себя на собрании вызывающе.
- Это мое личное дело: хочу - крещу, хочу - нет.
Все знали, что в городе многие комсомольцы крестили своих детей, но ни кого за это не преследовали, тем более не наказывали.
Для прояснения ситуации решили вызвать милиционера в горком.
Тот пришел подавленный и злой.
Выяснили, что на крещении настаивали жена и теща, а он поддался на их уговоры.
- Ты, молча,  не мог это сделать? – удивленно спрашивали его горкомовские.
- Так у меня и у жены паспорт попросили в церкви и записали!
- А в другую церковь нельзя было сходить, где паспорта не требуют? Есть
ведь такие церкви в городе.
- Извините,  лопухнулся. Поздно  это понял,- смутился незадачливый
милиционер.
Посмотрели личное дело служителя правопорядка: отслужил в армии,
учился на заочном отделении юридического института, числился кандидатом на офицерское звание, показатели в работе отличные. В общем, перспективы на будущее у парня были, поэтому не стали портить ему биографию и даже попросили комсомольскую организацию отдела милиции  отменить суровое наказание. В управление КГБ ушла формальная отписка, что на сигнал отреагировали должным образом, меры приняты.Последним и этого было достаточно. То,  что они хотели, то сделали.
В это время по стране прокатилась волна организации в помощь милиции и ДНД оперативных комсомольских отрядов.
В городе, дабы идти в ногу со всей страной, организовали из добровольцев свой комсомольский  оперативный отряд. Отряду выделили подвал, предварительно выгнав из него культуристов.  Его, прошедшего серьезную боевую практику, назначили командиром отряда.
Комсомольцы лазили с операми по подвалам, чердакам, качали мышцы в подвальном спортзале, там же пили водку, трясли городскую шпану, даже пытались наладить свою агентуру.
 Как - то один из добровольных агентов принес весточку, что по вечерам в центре города стали собираться какие-то странные люди. Они не пили водку, не сквернословили, говорили тихо.
Комсомольцы самостоятельно решили провести разведку.
Они установили слежку за этими странными людьми. Проследили, что те собираются в нескольких частных домах. Молодежи среди них было мало, в основном пожилые или среднего возраста, интеллигентные   люди.
Работа по установлению загадочных личностей была в самом разгаре, когда его, неожиданно, вызвали в управление КГБ и жестко потребовали прекратить заниматься самодельщиной.
- Помогайте милиции, если вам интересно, а сюда не лезьте. Вы нам мешаете работать  своими детскими шалостями.
  И все же его, хорошо знавшего многих людей в городе, в виде исключения, попросили помочь в проведении некоторых мероприятий.
Его  приставили к пожилому майру КГБ и выделили им полуубитый рыжий жигуленок, чтобы не бросался в глаза.
 Все остальное у  тайной полиции было  «супер». Такой техники слежения он не видел даже у особистов и разведчиков на залитой кровью  афганской земле: мощные бинокли, дающие четкое изображение даже через плотные шторы; приборы ночного видения; сверхчувствительные прослушивающие устройства.
Работа закипела с новой силой. Трудиться,  в основном,   приходилось по вечерам и до поздней ночи.
 Отсыпались днем
В горкоме в это время он почти не появлялся.
 Однажды вечером он на минуту заскочил в свой кабинет и,  проходя по длинному горкомовскому коридору, встретил давнего приятеля из отдела кадров, который,  как заговорщик,  шепнул ему на ухо:
- Готовься  к новой работе. Запрос на тебя пришел оттуда.
      Приятель многозначительно поднял глаза к высокому потолку горкомовского коридора. -  Возможно, за кордон поедешь!
Наступили декабрьские холода.
Вопрос о его новой работе решился положительно и окончательно.
Сразу же после Нового года его переводили  на интересную комсомольскую работу в Москву. С перспективами. Об этом мечтали многие, но не каждому это удавалось. Что там говорить - везло единицам.
Новогодние праздники они решили провести вместе, в ее городе,  и оттуда он сразу поедет в Москву.
  О его красивом романе, о его любви в горкоме знали все. Когда он  уезжал,  комсомольская братва незлобиво шутила:
- В Москву, наверное, сразу с женой приедешь? На свадьбу-то  не забудь
пригласить. Погуляем в первопристольной!»
Он отшучивался,  как мог.
На самом деле  он, по - старомодному,  ехал просить у ее родителей,
как говорится,  ее руки и сердца. Он радовался этому и боялся одновременно.
Поезд прибыл в Харьков в полдень. Они не поехали сразу же к ней домой, а зашли в уютное стеклянное кафе рядом с  вокзалом.
Он положил на стол недочитанную в поезде газету. Жалко да и нельзя было выбрасывать недочтанную интересную статью.
- Занятная газетка, - сказала она. -Я такую первый раз вижу.
- Ничего удивительного – это «Тамиздат».
Она бегло просмотрела газету.
- Где ты ее взял? – испуганно спросила она.
- На работе прихватил. Вообще-то это секретный материал. Помнишь,  я
писал тебе, что занимаюсь интересным делом? В письме нельзя было сообщать – каким именно.
- А сейчас можно?
- Можно, по крайней мере - тебе.
- Тогда расскажи.
Он процитировал по памяти:
- История борьбы, данная нам для сопротивления, жестока. Но до тех пор, пока мы остаемся преданными служителями истины, справедливости и свободы, мы не только уцелеем как старейшее население земли, но и своим продуктивным трудом продолжим создавать ценности, усиливающие величие человеческой расы.
- Ого! - воскликнула она с изумлением, - ты близко знаком с трудами
великого Эйнштейна? -  Ты мне об этом раньше не говорил.
-     Да нет, - смутился он. –  Об этом я тебе как раз и хотел рассказать.
Понимаешь,  у себя в городе я помогал соответстующим инстанциям решать «кошерные» проблемы. Там и нахватался всего этого.
Она заинтересовалась еще больше и попросила рассказать подробнее. Они никуда не торопились,  времени было навалом, кроме того в первые часы после разлуки их хотелось побыть вдвоем и он стал рассказывать.
Вспомнил, как с майором КГБ вел слежку за странными людьми, собирающимися в нескольких частных домах у старого городского парка, вплотную примыкающего к реке.
Наверное,  в центре каждого более-менее крупного города страны есть несколько частных домов деревенского типа,  а то и улиц,  чудом не попавших под снос  при  проведении масштабных градостроительных работ.
Они как последние бастионы,  в прошлом мощной аграрной страны, оградились зелеными островками дворов от наступающей цивилизации, от своих соседей – бетонных многоэтажных монстров.
Пожалуй,  остались лишь от былой Руси только православные храмы да старые избы
Более того,  в таких домах еще были прописаны и жили люди.
На заре по всему кварталу  разносилась отчаянная петушиная перекличка.
За одним из подобных домов они с майором и наблюдали.
Ранним,  осенним воскресным утром к дому стали подходить поодиночке и небольшими группами люди.
 Майор, поеживаясь от утренней свежести, позевывая, проворчал: 
- Началось. Как на маевке,  елы - палы. Ну, чисто, заговорщики,  а мы жандармы царские.
После этого майор поднимал  толстый указательный палец к потолку убитого служебного «жигуленка» и философски, с видом Плутарха или Аристотеля,  произносил
- Вся жизнь – спираль.
- А зачем мы им мешаем.  Пусть собираются, если хотят.  Пусть уезжают в
Израиль или в Америку. Всех секретов все равно не выдадут, а мозгов нам и своих хватит,  - он в очередной раз, от скуки  стал  «подначивать»  майора.
- Позволь им сделать это,  так они в скором времени захотят свои школы и
университеты по всей стране открыть и на идише начнут  изъясняться и нас заставят. А там и до развала Союза недалеко, - майор так же в очередной раз терпеливо объяснял, казавшиеся ему  прописные истины. -  Впрочем, я тебе говорю об этом  в сотый раз.
В эти дни они с майором много  говорили о иудеях,  об их традициях, о культуре, систематически  просматривали почту, переписку, прослушивали магнитные записи.
Область не столица. Здесь, как говорил майор, работают многостаночники. Все приходилось делать самим.
- Что творят, пархатые! - изумлялся майор, читая очередное частное письмо у себя в кабинете. – У них тот, кто родился не от матери – еврейки, называется жидом. Евреи  считают их предателями, отступниками и ненавидят больше чем русских.  Во как! Дисциплинка у них в этом вопросе, будь здоров. Такой даже у нас в конторе  нет!   
Но за это время, при них не был задержан ни один человек. Такова была директива сверху, вызванная большой шумихой на Западе. Они просто наблюдали и строчили подробные, изнуряющие душу и мозги отчеты.
Такая была работа.
- Да! Интересной работой ты занимался без меня,  – сказала она с иронией.
- Можно сказать, первейшей государственной важности. Скажи мне серьезно, а ты сам как  к евреям относишься?
- Ты знаешь,  до этого мне было все равно, я не видел разницы между
татарином, казахом, узбеком, киргизом или евреем. Нас же в детском саду, школе как воспитывали – все мы советские люди. Я даже на национальные особенности имен и фамилий внимания не обращал. Для меня,  допустим, «кинжибековы», «ганеевы», «гальпировичи» или «петренко» были просто друзьями или одноклассниками. Конечно, я слышал на бытовом уровне такие выражения как, «если в кране нет воды, значит,  выпили жиды» . Но это были просто веселые  прибаутки, которым никто не придавал серьезного значения. На них никто не обижался. А вот,  когда стал брать у майора самиздатовский журнал « Евреи в России» или литературу, тайно привезенную с Запада, так называемый «тамиздат», то заинтересовался. Оказывается, не все так просто, как мы думаем. Когда- нибудь рассказу тебе об этом поподробнее. По крайней мере, теперь  русских евреев от остальных  советских граждан я хорошо стал отличать.
- Ну- ну, провидец, - опять сказала она с еще большей иронией.
Они немного погуляли в городском парке, прошлись по  магазинам. Он купил огромный букет роз, две бутылки советского шампанского, хотел купить большой круглый торт.
-  Не надо. Мама как раз сейчас печет медовый торт, специально в честь твоего приезда. Впрочем, нас уже ждут.
Короткий зимний день погас.  На улицах зажглись фонари, когда они зашли в подъезд старого купеческого дома не далеко от центра города.
Необычайное волнение охватило его. Она тоже заволновалась.
В прихожей их встретил отец. Это был средних лет мужчина чуть выше среднего роста, с небольшими залысинами на голове. Чернявый. Типичный хохол. Отец первым  протянул руку для знакомства. Пожимая твердую мозолистую руку мужчины, он подумал, что ее отец, наверное,  работает, на заводе. Не руководитель - слишком прост. В то же время что-то в облике мужчины не вязалось с образом простого работяги. Оно было мужественным и интеллигентным. Посмотришь на такого человека и сразу видно:  матом не ругается, жену не бьет, водку ведрами не хлещет. Таких выходцев из рабочего класса в стране мало.  Но они есть.   
   Мужчины с первого взгляда прониклись друг к другу доверием и уважением. Напрягаться и рисоваться не пришлось.
- Папа, где мама? – спросила она, принюхиваясь и заглядывая в кухню.
По квартире разносился запах свежевыпеченного торта.
- Мама переодевается. Не стойте в коридоре, заходите в комнату, -
засуетился отец.
Они прошли в просторную гостиную и сели на диван,  перед которым стоял
накрытый белой скатертью праздничный стол.  В центре стола стояла ваза с фруктами, бутерброды с красной икрой и сливочным маслом. Рядом, в длинной селедочнице, вытянулась фаршированная овощами щука. В стеклянном кувшине темнел густой морковный цимес.
   Отец пошел поторапливать свою дражайшую супругу.
- Как же ты похожа на отца, - сказал он. – Я даже не спросил, кем у тебя
родители работают.
- Ты  о многом не спрашивал, там у моря,  да и потом тоже. А зря. Папа у
меня работает токарем на заводе.  Мама трудится на этом же заводе в КБ. Завотделом.
Когда в гостиную вошла ее мама, он вздрогнул. Она как две капли воды была похожа на тех женщин – диссиденток, с которыми ему приходилось сталкиваться по прежней работе, портреты и фотографии которых он видел в самиздатовских и «тамиздатовских»  журналах, взятых у майора. В ее облике явно просматривались типичные семитские черты. У дочери от нее не было ничего. По крайней мере - внешнего.
Его замешательство заметили все,  но каждый воспринял его по – своему: родители приняли это за смущение, она - в свете разговора в кафе - тревожно и настороженно.
 После обильной закуски и первых застольных тостов за знакомство  он рассказал о своих родственниках, о новой работе.
Неловкость и «закрепощенность»  исчезали. Ее предки оказались начитанными, интересными людьми, умеющими поддерживать задушевную беседу. Ближе к чаю разговор незаметно  перешел на здоровье и политику.
Две эти темы в еврейской среде наиболее любимы и часто обсуждаемы. Не важно, кто с кем разговаривает:  встретились ли две товарки на рынке; или две светских дамы на званом ужине, в фае театра; сидит ли компания за дружеским столом, разговор обязательно перейдет к болячкам и методам их лечения, к жалобам на пошатнувшееся  здоровье, а там уже и до политики рукой подать.
Где полтика, там обязательно возникает еврейский вопрос. Так было и на этот раз.
Ее отец задумчиво проговорил:
- Не пойму до сих пор, как появились диссиденты? Настолько все запуталось. Сейчас многих из них, особенно евреев, считают изменниками Родины, а ведь во время войны среди евреев не было фашистов, полицаев. Наоборот,  сто восемь евреев стали  Героями Советского Союза, а Владимир Пеллер, обладатель ордена «Солдатской славы» трех степеней - живая легенда и гордость страны. Эти цифры о чем - то да говорят?
- Эти сказки ты можешь рассказывать своим работягам в своем токарном цехе. Они поверят. Только не я. А что ты скажешь о том, почему вместо меня на выставку за границу с моим же проектом в феврале едет другой сотрудник?- спросила его супруга.
- Допустим, не только евреи не выездные, есть еще много людей, которых за границу не пускают: ученые, люди, работающие в оборонной промышленности, военные,  судимые,  наконец, - парировал отец.
-   Ты опять разводишь демагогию, хотя прекрасно знаешь о чем я толкую. – Поневоле станешь диссидентом, с этой пресловутой пятой графой. Это клеймо такое.
Спор запросто мог перейти в ссору, если бы она резко не прервала родителей.
- Давайте сменим тему. Кстати, мама, неси торт. Мы чай когда пить будем?
  Застолье закончилось поздним вечером. Его положили спать в гостиной, убрав стол и раздвинув складной диван. Она и родители разошлись по своим комнатам.
Он долго не мог заснуть.
Ее родители тоже некоторое время не могли угомониться. Из-за закрытой двери их комнаты пробивался свет от зажженного ночника и  иногда доносился отчетливый шепот. Там продолжался спор, начатый за столом, или, по - видимому,  намного раньше.
- Ты никогда не убедишь меня,  что здесь мне и нам будет хорошо. Можешь
оставаться со своей любимой  дочерью в этой стране, а я уеду. Мне надоело ежедневно слушать у себя за спиной в моем КБ или автобусе  сальные шутки про евреев или бредовые расказни о  Велижском  и прочих делах. Надоело, что нас постоянно обливают помоями. Завидуют что ли, что ни еврей, то одаренная личность с высшим образованием.
- Только евреи путают одаренность с образованностью, - возмущенно
прошептал отец.
- Для меня эти понятия тождественные. А ты злишься так, потому что в
молодости институт бросил.
- Алийка несчастная! Не честно меня в этом обвинять. Ты же не хуже меня знаешь, что институт я оставил, чтобы маме и сестрам помогать. Не кричи, пожалуйста, разбудишь всех. Вот что я тебе скажу - можешь уезжать. Только учти, что дочери навредишь. Мне уже нет. После того,  как ты связалась с этими доморощенными алийцами, в доме покоя не стало.
-   В таком случае ты - ассимилянт. Живешь  по уши в дерме и рад этому.
- Тебе хорошо так рассуждать, ты чистокровная, а мне полукровку как быть.
Мать хохлушка,  отец еврей. Как бы меня там приняли?
- Может все утрясется?  Ты думаешь,  меня неизвестность не пугает? Еще как
пугает. Только я Баттери-парк каждую ночь вижу во сне. Там такие райские деревья, светит ласковое солнце, кругом прекрасные цветы.  Я иду по аллее. На скамейках чинно сидят интеллегентные старушки, благородные седые старики в очках  читают Тору.  Мне кажется  я никогда туда не попаду. Так и умру со своей светлой мечтой.
Постепенно шепот затих, выключили ночник и вся квартира погрузилась во мрак и тишину. Он забылся тяжелым, липким сном только под утро.
Холодное и яркое декабрьское солнце уже давно заглядывало в широкое окно квартиры. Затем его желтые не греющие лучи лениво перебрались от книжного шкафа до угла дивана, и уже после этого  осветили его измученное лицо. Он разлепил глаза.
Она лежала рядом с ним, не покрытая одеялом,  в атласном лифчике и узких трусиках и внимательно смотрела на него.
Он испугался:
- Родители могут зайти.
- Они давно уже на работе.  Завтракать будешь?
Решение пришло неожиданно.
- Я должен уехать!
- Куда, зачем? – не поняла она и растерялась.
- Вообще. Навсегда.
Он резко встал, оделся. Она была в шоке. Чуть позже она осознала смысл сказанного им.
- Тебе не понравились мои родители?
- Причем здесь они. Милые люди. Только ты не поймешь все равно. Прости
меня.
- Это из-за того, что мы евреи?
- Причем здесь это, - соврал он.
Она поняла его ложь.
- Мы же любим друг друга. Чего ты испугался. Ведь в Москве евреев больше,
чем во всем Советском Союзе. Кроме того, дети будут русскими по паспорту.
- Причем тут это, - тупо твердил он. – Ты меня обманула. Почему ты в
Сочи не сказала, что еврейка?
- Ты об этом никогда не спрашивал.
- А в кафе почему не сказала?
Она неожиданно разозлилась.
- Мы что - не люди? Улепетывай в свою Москву! Скатертью дорожка.
Он вышел в коридор и накинул на шею шарф. Она, по – прежнему в одних трусиках и лифчике,  пошла за ним.
- Я не могу жить без тебя!  –  она упала на коленки, как подкошенный сном
ржи, стала хватать его за ноги.
- Оденься, ты же замерзнешь, - сжалился он.
- Оденусь, если обещаешь остаться.
- Хорошо, надень халат и мы поговорим.
Она набросила на плечи халат.
- Прости, я не знаю,  как это объяснить, но чувствую, что должен так
поступить. По крайней мере - это будет честно, хотя и больно. Понимаешь, эта преграда всегда между нами будет. В дальнейшем мы только будем мучить друг друга. Лучше как у хирургов – вырезать и забыть.
- Неужели ты сможешь вот так – сразу?
- Смогу. Ты, когда в себя придешь, еще спасибо скажешь.
- Куда же ты пойдешь в незнакомом городе?
- Неважно. Найду гостиницу, куплю билет на поезд. Я ухожу. Нет больше сил
тебя мучить.
- Можно я тебя провожу? - на ее искаженном от ужаса лице мелькнула
надежда.
- Нет ! -  произнес он как приговор. 
Он с трудом разжал ее руки, обвившие его ноги мертвой хваткой, как  в тот раз, на мосту в горах, и хлопнув дверью,  выскочил к лифту.
Она упала на пол, стукнувшись головой о порог, и полным горя и ненависти голосом прокричала ему вслед:
- Я все равно буду счастлива. На зло тебе. Уеду с мамой из этой проклятой страны,  найду вдовца-еврея с двумя детьми, буду хорошей женой и матерью.
Воистину сказано: « От любви до ненависти всего один шаг». Этот шаг был сделан и в этой истории. Но любовь еще не умерла. Она из ярких  праздничных одежд переоделась в черные, траурные.      
Поезд на всех парах летел по направлению к столице. Была заполночь. Он лежал на верхней полке и пытался уснуть - забыться после прошлой,  кошмарной  ночи и не менее кошмарного сегодняшнего утра , но сон все не шел.
Снегопад неожиданно прекратился. Вслед за поездом, словно голодная бездомная собаченка, неслась унылая тусклая луна и как не силилась, никак не могла его догнать. Мимо мелькали заснеженные полустанки, темные и голые рощи,  поля и косогоры.
Он вспомнил,  прочитанный где-то незамысловатый и грубоватый слог:   «Смахни слезу, оставь печали, надень на сердце сапоги». Сапоги на сердце требовались не из тонкой кожи, а из грубой керзы.
Между тем, чем ближе он продвигался к Москве, тем  светлей  и легче становились его мысли.
Поезд мчал его в будущее.
               
28.02.2002, Москва