Прачки

С вечера бабушка включает радио погромче. Пока голос ее племянницы – Зои тарахтит из решетчатой белой коробочки на стене о том, сколько молодой капусты укра… убрали с полей труженики нашего района, радио никто не слушает. Но потом она заканчивает молоть чепуху и переходит к главному.
– И о погоде, – преисполняясь важностью момента, с оттяжкой произносит она. Слушатели вздрагивают и приникают к радиоточкам.
– Тише! –  шикает бабушка и замирает, вытянув шею.
О пришествии хорошей погоды наша Зоя вещает проникновенно. Ну ясно! От положения дел на атмосферных фронтах зависит исход пресловутой "битвы за урожай", причем не только на совхозных полях, но и в нашем огороде. Однако на этот раз у бабушки на уме другое…
Услышав, что завтра ожидается вёдро, она удовлетворенно кивает:
 
– Вот и ладно. Стирать, значит, будем.
Я с сомнением высовываюсь из окна на залитый лужами двор. Брешет наша Зоя! Вон какие тучи! – с надеждой думаю я. Может этот анти… циклоп и не придет еще. Хоть бы не пришел!
Но тучи почему-то слушаются радио и бабушку, а не меня.
И назавтра я просыпаюсь, как на сковородке: солнце лупит в избавленные от занавесок окна, и нажаривает мою постель. Скатерть и полотенца тоже исчезли, зато с улицы несутся такие звуки, словно у нас на крылечке этот самый… циклоп (пришел таки!): урчит, чмокает, булькает  и  хрустит чем-то твердым –  похоже жрет кого-то… прямо с пуговицами.
На всякий случай  ныряю под одеяло, но тут в комнату заглядывает бабушка:
– Вставай, засоня! И постелю свою сымай, – велит она. – Слышь, машина уже белье колошматит.
Выдуманные страхи враз выскакивают из моей головы, уступая место настоящим. Подумаешь, циклоп… То ли дело бабушка! Вот если она увидит, что я натворила…

Пару дней назад у меня завелись фломастеры – болгарские: шесть штук в новенькой пачке. Фломастеры – это вам не обгрызенные и обслюнявленные карандаши! Я за вечер две тетрадки изрисовала. Могла бы и больше, но бумага кончилась. А вдохновение – еще осталось. И тут под руку  подвернулась подушка – скучная, белая… В общем, благоразумия мне хватило только, чтобы не рисовать принцесс. Потому, что из всех фломастеров писали уже всего два: желтый и красный. И я изобразила цветочки: красные лепестки – желтые серёдки. Цветочки вышли так себе… Бабушке не понравится. Я уж стала жалеть, но что поделаешь: фломастеры – не карандаши, слюнями не сотрешь.

Цветочки бабушка может и не заметила бы. Но не мою виноватую рожу.
– Это еще что за художества?! – восклицает она  и сует мне под нос изрисованную тряпку.
– Цветочки… – блею я, – …чтоб красиво…
– Вот я тебе покажу красоту! – свирепо обещает бабуля. И конечно показывает.
Бабушка строгая. А мокрым полотенцем по попе – это хоть кто заплачет!
– А ты не реви! – бабушка смотрит сурово. – Кому говорю! Бессовестная! Такую крепкую наволочку извела… – сокрушенно вздыхает она.

Машинка, словно поддакивая бабушке, сердито рыкнула и замолкла. Пестрое месиво, крутившееся в ее железном брюхе, осело; на поверхности с тихим треском лопалась серая мыльная пена.  Бабушка пристраивает сверху два плотных валика, сует между ними конец мокрой скатерти и вертит ручку, торчащую сбоку. Между влажных крутящихся губ высовывается длинный язык розовой ткани и ползет в подставленную корзину.
Я подскакиваю на месте от восторга и нетерпения:
– Дай я! Дай мне покрутить!
– Ох, тяжело… – отдуваясь, говорит бабушка. – Смотри, уморишься! – и уступает мне место.
Вдвоем мы усердно отжимаем все, что там плавает.

Машина приняв в себя очередную порцию, строптиво фыркает,  чихает и ни в какую не желает заводиться. Бабуля ее упрашивает:
– Ну давай, миленькая! Еще разочек… – и поворачивает регулятор "вкл" – снова и снова. Переупрямить бабушку не удавалось еще никому, даже машине. Поэтому гора тряпок, дожидающихся на крылечке своей очереди, понемногу уменьшается. Пододеяльники тонуть не хотят – вздуваются мокрыми пузырями, и бабуля топит их, ловко орудуя деревянными щипцами. Машина трясет и колбасит наше белье – в бурлящем вареве мелькают мои сарафаны и колготки, бабушкины панталоны и фартуки. Большие ивовые корзинки наполняются свежепостиранным.

Тем временем бабуля наливает теплой воды в цинковое корыто, выдает мне новый брусок вонючего хозяйственного мыла и ком грязных носовых платков. Я с энтузиазмом принимаюсь за дело. Скользкое мыло то и дело плюхается в воду – брызги во все стороны! Угловатый коричневый кусок не помещается в мою ладонь, и я потихоньку беру другое мыло – земляничное. Розовая пена на руках так вкусно пахнет! Дую на пальцы - мелкие мыльные пузыри, переливаясь радужными боками, слетают в травку… 
– Ну что, прачка? Справляешься? – бабушка заглядывает мне через плечо. – Ой, да кто же это туалетным стирает?!
– А почему им нельзя стирать? – изображая неведение, спрашиваю я. Хотя прекрасно знаю: "Туалетное – это, чтоб хорошо пахнуть!"
– Ну хватит! – бабушка решительно отбирает земляничный обмылок. – Собирайся, в портомойню пойдем.

Бегу вытаскивать из  сарая старый дедов велосипед. Корзинки с бельем привязываем: одну к седлу, другую к багажнику. Через руль бабушка подвешивает на веревочке пару черных резиновых сапог, и мы отправляемся на речку. Белье полоскать.
Речка близко: всё под горку, да под горку – велосипед сам катится. Вцепившись в руль, бабушка семенит рядом.  Но не я. Бурная жеребячья радость распирает мне горло и толкается под коленками – удержаться нету сил, и раскинув руки навстречу ветру я с визгом несусь вниз.
– Стой, скаженная! – орет бабушка.

У моста дорога кончается. Река полна солнечного блеска, над нею носится резвый ветер и бирюзовые самолетики стрекоз. Плоские камешки на мелководье покрыты сопливой зеленью – лучше на них не ступать – скользко. Едва моя тень ложится на воду, серебристые спинки мальков пугливо вздрагивают и бросаются врассыпную.
Под мостом, где течение гораздо сильнее, звонко шлепают вальки – деревянные лопаточки, которыми хозяйки отбивают белье.
Широко расставив ноги и подняв кверху обтянутые юбками зады, тётки полощут и выкручивают, полощут и выкручивают… И мы будем.

Бабушка кряхтя натягивает резиновые сапоги, разбирает белье на две кучки. Мне достается разная мелочь: носки, платочки, наволоки…
Подоткнув подол и осторожно ступая с камня на камень, бабушка заходит в воду. Мне с нею нельзя – там глубоко и вода холодная. А у бережка – благодать. Сонное течение заплетает долгие косы речным травам. Если не баламутить воду, из-за обкатанных волнами голышей скоро выглянут любопытные головастики. На дне лежат круглые ракушки с улитками – серые и кремовые в полосочку. Вытащенные из воды, они блестят, как драгоценности, но обсыхая, тускнеют. Жалко…

Среди белья, которое оставила мне бабушка, та изрисованная наволочка. Цветочки не отстирались – только поблекли немного. Вот это фломастеры!
А может песком их потереть? Зачерпываю в наволочку воды пополам с песком – она раздувается, как брюхо циклопа…
– Ты что ж тут балуешься? – с легкой укоризной говорит вдруг голос откуда-то сверху.
За спиной стоит молодая учительница  – я знаю, она из школы, куда меня отдадут на будущий год. Рукава у нее засучены, через плечо перекинут жгут мокрого белья.
– Цветочки стираю, – со вздохом объясняю я.
– Сама нарисовала? – спрашивает учительница.
Понуро киваю. Она улыбается:
– Красивые!
– Правда? – мне не верится. – А бабушка ругалась…очень, – и я машинально хватаюсь за пострадавшее место.
– Ну я поговорю с твоей бабушкой, – весело обещает она и идет к берегу, где бабуля уже выжимает последние тряпки.

Разговора мне не слышно, улавливаю только обрывки:
– …уж такая егоза! – сетует бабушка.
– Что вы! Что вы! – звонко возражает учительница.
Расстаются они подружками. Бабушка довольно улыбается себе под нос.

На обратном пути наш караван еле тащится – все в горку, да в горку. Бабуля тянет велосипед спереди, а я, упершись  руками в корзину на багажнике, толкаю его сзади.
На полдороге останавливаемся передохнуть. Я тяжело отпыхиваюсь, бабушка обмахивается косынкой:
– Ох и вёдрышко нынче! Ох и жарынь!..
– Ба, – решаюсь я, – а что тебе учительница сказала?
– Ишь какая! – бабуля поджимает губы. – Ты почто на меня наябедничала?
– Я не ябеда! Она сама спросила! Ну скажи, бабулечка!
– Ах ты, лиса! – добродушно ворчит бабушка. – Сказала, что рисуешь ты хорошо, и в школе пятерочницей будешь. Поняла?
Я потрясенно киваю. Кабы знать, что похвалят, еще б не так нарисовала!

Развешивать белье во дворе следует по правилам. Впереди – что получше: шторы да покрывала, а неказистое кухонное тряпье и нательное бельишко – это на зады. А то вдруг кто чужой во двор зайдет, и тут на самом виду розовые бабушкины подштанники…
Повесив на шею тяжелую гирлянду прищепок, бабуля командует: занавески – вперед, кофту новую сюда давай. Белые, пахнущие речной влагой паруса простыней, вздуваются под ветром, льняные полотенца хлопают узорчатыми крыльями, а бабушка все трудится над выставкой нашего благополучия.
Наволочку с красными цветами, сиротливо лежавшую на дне корзины, бабушка вешает  на самое почетное место – напротив калитки, потом умиленно вздыхает и гладит мокрой ладонью мою бедовую голову.