Дурное побуждение. Часть 2

Часть 2

Через год, в сентябре 2004 года, я снова уезжал в Петербург, на этот раз на три недели, для работы над очерком о ленинградских евреях во время блокады. Я нашел блокадника, который рассказал, как в зиму 1941-1942 гг. изможденные люди, не имея сил хоронить своих близких, свозили их тела на санках в заиндевевшую синагогу. Весной сорок второго часть трупов из синагоги захоронили на Преображенском, другую сожгли в печах кирпичного завода, там, где потом открыли Парк Победы. Я купил книгу Никиты Ломагина «Неизвестная блокада», из которой узнал о листовках, призывавших сдать город немцам, утверждавших, что ленинградцы умирают от голода только ради того, чтобы защитить евреев - партработников и директоров продуктовых магазинов - от заслуженной ими смерти.
Приехав, я захотел встретиться с Никой, хотя бы выпить вместе чашку кофе. Я написал ей, что, так, мол, и так, не хочешь ли увидеться? Ответа не последовало. Я слонялся по улицам, надеясь и страшась повстречать её в огромном городе. Она ответила только после моего возвращения в Иерусалим. "Ты еще в Питере?" Конечно, она знала, что я уже не там. Она писала:

"Ты меня где-то "в пути" предал, бросил, поэтому дальше всё было лишь следствием, что я порвала наши отношения. Ну, или я такая стерва и шлюха, или всё вместе, что не исключаю. Я бы хотела тебе сказать, почему, на мой взгляд, у нас так печально закончилось, но не нашла силы пока. Потом (сейчас) нашла, вот и ответила. Это лишь только я высказала свою обиду, но есть и события, которые также влияли на нашу жизнь – куча всего".

"Ника, давай не будем разбираться, кто кого предал. Я написал просто потому, что тоскую и не могу забыть. Такая боль!...
 Лучше расскажи о тех событиях, "которые влияли на нашу жизнь", а то я предположил самое худшее.
Мика".

Я снова поехал в Россию и на два дня заехал в Питер. Школьный товарищ предоставил мне квартиру. Она пришла лишь на пару часов.
"Между прочим, я тут чуть было не вышла замуж за американца. Жила бы сейчас в Нью-Йорке", – сообщила она с порога. Этот американец приезжал после нашей размолвки и выступил у них в школе с концертом еврейской музыки. Ника ему отдалась, она всегда компенсировала свои неудачи сексом. Потом она сделала ему предложение. Стюарт был в летах, с глазами на выкате, пролысинами и дряблой кожей под подбородком, к тому же "в постели не очень". Но американец есть американец, для Ники это был шанс выбраться из петербургской бесперспективности, сделав "несколько резких движений", шанс, который со мной не воплотился в реальность. Общинная газета, освещавшая его приезд, поместила фоторепортаж; на одной из фотографий Ника и Стюарт зажигают субботние свечи. Их щёлкнул тот же парень, что снимал и меня с ней на книжном фестивале три года назад.
И со Стюартом у Ники вышел облом.

"Я тебя очень люблю, но уверен, что тебе будет со мной плохо. Через два месяца жизнь со мной покажется тебе ужасной, а прошлая жизнь с мужем - раем.  Ты будешь часто плакать и сама попросишься назад к своему Йорику."

Так мне изложила его слова Ника. И это могло быть правдой, в американском "обществе взаимного восхищения" воспитанный человек иначе не изъясняется.

"А почему ты не пришла, когда я двадцать дней жил в Питере, когда я так тебя ждал?"
"Я была ещё не готова".

Потом выяснилось, что она сошлась ещё с кем-то, как обычно, женатым, тоже знакомым мужа, на этот раз, компенсируя себя за неудачу с американцем.

"Я встретила человека, мы просто с одного взгляда fell in love, это потрясающий, необыкновенный как личность человек (как и ты, я люблю неординарных). Я перестала есть и спать. Чтобы перейти дорогу, мне требовалось усилие.  Мы виделись всего несколько дней, потом перезванивались, переписывались, потом он сказал, что очень меня любит и ценит, но не хочет скандалов, а главное, что я уйду от него, не смогу с ним жить. Это показалось мне очень похожим на твои рассуждения. Сейчас мы с ним по личным вопросам не общаемся.
Я очень горжусь, что пережила это – во всех смыслах – боль осталась, но я независима от этого чувства, свободна. Лишь после этого я смогла снова с тобой встретиться. Можешь рассматривать этот мой рассказ как очередное приключение, ревновать меня, но это моя жизнь, мои чувства, я не примитивна"….

"Сложность" характера толкала Нику от одной связи к другой. Ей хотелось уйти от Йорика, но она понимала, что найти подходящего кандидата на новый брак в Петербурге уже не сможет. Её собственный доверительный круг составляли парикмахерша, учительница и торговка цветами. С выдающимися людьми, обычно мужчинами, она знакомилась только через мужа. А там уже прослышали о Никиных похождениях. На вечеринке старый друг Йорика зажал её в углу: "Ника, когда же подойдет моя очередь?" Еще в ранней юности друг впечатлился образом Альхена, завхоза богадельни из "Двенадцати стульев". Как и Йорик, в годы "перестройки" он ушел из Агрофиза, но в еврейскую культуру не пошёл. Он стал исполнительным директором питерского отделения финской благотворительной организации, получил очень приемлемую зарплату, служебный "Вольво" с шофёром, периодически устраивал выездные семинары, банкеты, ночные прогулки по Неве для избранного круга, завел почтовый адрес boss@inbox.ru. При этом, в духе времени, "босс" совершенно не был застенчивым. Как-то многодетная мать, просидевшая у него в приемной целый день без всякого толку, воззвала в отчаянии к секретарше: "Что, мы для него быдло, что ли?" "Нет, - успокоила ее секретарша, - быдло – это мы. А вам…, вам даже названия нет".
Ника в совершенстве владела техникой обольщения, знала, кому улыбнуться, кому польстить, кому сказать смелую фразу, кого задеть как бы невзначай бедром, для кого расстегнуть лишнюю пуговицу на блузке. Она, казалось, прекрасно понимала мужскую психологию, кроме одного момента: мужчины, которых она так легко соблазняла, не хотели брать на себя  серьёзных обязательств. Они рассуждали: "Изменяет мужу, будет и мне изменять".
Моя же очередь снова подошла. Дважды униженная она вернулась. Когда я выразил своё неудовольствие её новыми романами, она парировала: "Так, значит, по-твоему, мне можно трахаться только с мужем и больше ни с кем?" Я стиснул зубы.
"Ну, где тут у тебя кровать?" Она стянула с себя облегающие вельветовые джинсы вместе с трусами, легла на спину, развела ноги и раскрыла себя руками. "На, смотри!" Желание и горечь слились в одно. Очень скоро, усталый, я откинулся на спину рядом с ней.

"Доверия больше нет", – сказал я.
"Нет", - подтвердила она.
"Взаимопонимания тоже нет".
"Нет", – вторила она.
"Что же осталось? Только любовь", - сказал я, и на моих глазах выступили слёзы.

Увидев слезу, Ника среагировала мгновенно, прижалась ко мне всем телом и выпалила свой двухходовой план: "Значит так, я беременею и приезжаю к тебе". У меня не было сил спорить. Она считала, что я теперь должен жениться, а я не мог этого сделать, утратив всякую надежду на её верность в браке. Но и отказаться от такой поразительной женщины я не мог. "Чем дальше от неё я буду жить, не видя, что она вытворяет там, в Питере, тем меньше я буду трепать себе нервы", - решил я. Я оказался не прав в своих расчетах, Иерусалим от Петербурга был не так уж далеко.
А пока всё завертелось по новой. Было ещё не менее ста писем и несколько встреч, но наши отношения стали другими. Нанесенная рана не забывались. Моё повторное возвращение она восприняла как слабость, и это придало ей самоуверенности. Никины письма стали более агрессивными, содержали больше упрёков и обвинений. Слово "любовь" теперь употреблялось нечасто, зато увеличился объём эротических пассажей. Её больше не интересовали мои прежние связи и коллекция "бабских писем", При этом она всё чаще напоминала о собственных похождениях, высказывалась о половых достоинствах и недостатках своих мужчин. Когда я упрекал её в непостоянстве, она отвечала: "Если бы я не была такой беспутной (она употребляла это слово в значении «распутной»), то не стала бы твоей любовницей". Она еще надеялась на брак, ведь я любил её все сильнее. Иногда ей казалось, что и она меня снова любит.

"Мне по-прежнему больно и обидно, что ты, на мой взгляд, предал меня, бросил с моими проблемами, когда Йорик узнал про нашу переписку.
Я не простила, хотя понимаю тебя…
Меня всегда дико угнетало, что  для встречи с тобой я должна дома врать, это отравляло мне всю радость встречи, это враньё.... Я ненавидела гостиницы, в которых ты останавливался, я чувствовала себя ужасно униженной… Я просто устала.

И в том же письме:
"Я еще бы сказала тебе, что хочу тебя - раздеться для тебя, лечь с тобой, чтобы ты вошёл в меня, и чтобы всё и всем, черт возьми! – было хорошо! Если бы ты был сейчас рядом, вставил бы в меня палец и понял бы, как я хочу и скучаю...".
 
Вход в неё был узким, как у нерожавшей женщины; при этом она умела сжимать мышцы влагалища, доводя партнера до экстаза. Её всепроникающий язык завершал дело. "Мало, какая женщина может то, что я могу сделать своим языком".
Ника регулярно просматривала порносайты ("Я люблю самые грязные"), училась с них новым приемам и при этом мастурбировала. Она теперь работала администратором в школе у мужа, где доступ к интернету был свободным. Она любила читать о неконвенциональных формах секса, дружила с лесбиянкой, бывала в баре гомосексуалистов.
Одной из её фантазий было изнасилование. "Большинство женщин мечтают, чтобы их изнасиловали, или хотя бы взяли грубо". Как-то обозленный ее откровениями, я написал, что в следующий раз побью её и изнасилую. "Я разрешаю тебе меня изнасиловать, насилуй – только не бей"!!!!!
    Ника не признавала трусливый секс в темноте, на ощупь. Она любила смотреть и показывать себя. Её было трудно смутить эротическим комплиментом. "Однажды мне мужик в театре (я шла к креслу, на мне была прозрачная сильно расстёгнутая блузка и прозрачный лифчик) сказал: "У Вас красивая грудь", я опешила, промямлила "спасибо", на что он логично заметил: "А мне что с этого…?"" Эту историю она рассказала мне три раза.
Только в марте 2005 года наша переписка вошла в колею: у неё появилась надежда на два месяца приехать в Иерусалим на учебу в Школу молодых руководителей еврейского просвещения. Её основал пожилой американец Гандель и назвал именем своего отца, who was a great Jewish scholar. "Большой ученый" в действительности был когда-то меламедом в литовском хедере. Школа занимала два этажа в том же Доме Наций, где был и мой офис. Накануне они открыли курс на русском языке, и Йорик добивался приёма туда своей жены, хотя она уже не удовлетворяла возрастному критерию. Отобранным кандидатам предоставлялось общежитие и покрывались все расходы на поездку и пребывание в Израиле.
По просьбе Ники я завел себе новый электронный адрес с вымышленным именем, надо было соблюдать крайнюю осторожность. Её собственный почтовый ящик был страшным секретом от всех, ящиком Пандоры. Добиться её тела было несравненно легче, чем быть допущенным к тайнам её переписки. Свой мобильный телефон она не оставляла ни на минуту, носила его в переднем кармашке джинсов, где он не звонил, а приятно вибрировал. "Вибрировали" же ей часто. Она даже в ванной мылась с телефоном. Мобильник был настроен так, что тот, кому она звонила, не мог определить её номера; она же выбирала, кому отвечать, а кому нет.
С годами Ника превратилась в виртуозную лгунью. Я не раз наблюдал, с какой легкостью она врёт, разговаривая с другими. Как-то, еще до перехваченного письма, я оказался в Питере проездом и, имея пару свободных часов, зашел к ним в школу. Ника тут же объявила Йорику, что ей со мной нужно съездить домой за подарком общим друзьям в Иерусалиме. Он что-то заподозрил и засомневался. Тогда она встала на колени, погладила ему руку, заглянула в глаза любящим, безоблачным взглядом, и муж сдался. Войдя в квартиру, она поставила дверной замок на предохранитель, и мы около часа самозабвенно наслаждались друг другом.
Постепенно размывалась основа деятельности Йорика. В еврейские школы записывалось всё меньше детей, а тех, кто записывался, с трудом можно было назвать евреями. Образование с упором на светскую идишистскую культуру ничего не давало ни в России, ни в Израиле, ни в Америке. Часть школ в России пришлось закрыть, другие, особенно в Москве, заполнились детьми мигрантов с Кавказа, носителей совсем иной культуры. За школами усилился идеологический контроль иностранных спонсоров, обозленных, вдобавок, тем, что их ввели в заблуждение, что по России якобы бродят миллионы криптоевреев – потенциальных потребителей еврейского образования. Йорик был вынужден уволить преподавателя за то, что тот вкратце изложил ученикам содержание Нового Завета.
Эмигрировать Йорик не собирался, да и уже не мог, второго ребёнка не хотел. Ника искала решение проблемы для себя одной. Лучше меня кандидата в загранмужья она пока не встретила и поэтому оставалась со мной. Впрочем, "со мной" было относительным понятием; я ведь не знал, как она проводит большую часть своих дней, когда я не с ней.
В июле американец снова приехал в Петербург и предложил возобновить связь. Ника отказалась, объяснив, что вернулась ко мне. Она не скрыла от него моего имени. Не только Стюарт, но и её подруги, и пара моих коллег в Израиле и Америке знали от неё о наших отношениях. Я думаю, она мною хвасталась. Мне же не называла имён своих мужчин, приходилось вычислять их самому.

"Как зовут твою подругу-лесбиянку"?

"Ее зовут Варда, у неё куча любовниц и у них свой мир, клубы, разборки. Возможно, я как-нибудь и трахнусь с ней, но пока мы решили быть просто подругами, и мне по-прежнему нравятся мужчины….
В твоих письмах я постоянно натыкаюсь на то, что ты пытаешься за меня домысливать, угадывать, как бы я решила и т.д. Прошу тебя не первый раз – не пытайся вместо меня думать, ты не знаешь меня, думай за себя…. Не будь самонадеянно-самоуверенным…."

Ника не скрывала, что намеревается забеременеть от меня в Израиле и таким образом раз и навсегда разрубить узел наших проблем. Зная, какое гипнотическое воздействие она на меня производит, когда "глаза в глаза", я испугался, что два месяца не устою перед её напором. В отчаянии я пытался сопротивляться и отвечал ей грубостями.

"Дорогая моя девочка, хоть ты, конечно, не девочка и не только моя.
Прочел я твоё письмо и потерял уверенность в том, что у нас с тобой что-то получится. Ведь кроме взаимного влечения нужно ещё и взаимодоверие, и взаимопонимание, и взаимопрощение. А ни того, ни другого, ни третьего нет. Один говорит одно, а другой слышит другое. Ты повторяешь, что я тебя не знаю и не понимаю, а я вижу, что и ты меня снова не поняла.
… Как бы мне ни хотелось попробовать, я не верю, что без того, чтобы обеспечить тебе приличную жизнь, я смогу удержать тебя надолго, а такой возможности у меня нет и не будет. Сейчас тебя беспокоит, на что мы будем гулять в Израиле, а если бы речь шла об отсутствии, например, жилья или денег на образование нашего ребёнка?  Ты же не будешь уважать мужа, который не сможет тебя обеспечить….
У меня сохранились некоторые твои давние письма, у них совсем другой тон. Можно, конечно, тешить себя тем, что после того, что между нами произошло, вообще удивительно возобновление каких-либо отношений. Но это слабое утешение. Я сравнительно бывалый и довольно аморальный человек, но ты меня обошла, ты в другой лиге….
Ты не можешь меня простить, наши отношения тебя унижали, я это понимаю, но и мне тяжело каждый раз слушать про твои новые романы, даже к Йорику я тебя ревную, только не говорю.
Моя семья не взорвётся от твоего визита. Может, нам лучше вовремя остановиться? Без торжественных обвинений и взаимных упреков. Ну, жил же я почти два года без тебя и не умер, и ты бы продолжала жить, если бы я не написал".

"Уважаемый господин Гордон,
К Вам обращается шлюха из высшей лиги, с которой Вы тоже имели честь и бесчестие трахаться….
Для того, чтобы люди понимали, знали друг друга, им нужно много общаться лично, а не по интернету или на бегу-лету урывками. Если этого нет, люди начинают, используя свой личный опыт, додумывать за другого, всё дальше уходя от реальности, и в один случайный день – опа! – правда на них обрушивается и может даже раздавить.
Возможно, в твоих глазах моя жизнь – сплошное беспутство, ты не воспринимаешь всерьёз мои" увлечения" – но почти два года назад, именно после того, как ты решил в своей жизни ничего не менять, а моя жизнь рушилась, мы с Йориком оба плакали, пытались простить друг друга, наверное, у меня тоже был нервный срыв, мысли о суициде тоже были – потом я "забила" на всё…. Но "сердце вновь болит и любит от того, что не любить оно не может"….
 Ты сам себя не должен уважать, если не сможешь обеспечить приличную жизнь…
Почему я вернулась к тебе – если это можно так назвать, ну, встретилась с тобой. Не знаю, ценю твою любовь, скучаю по тебе, сравнивала….
Эти твои слова («Моя семья не взорвется и т.д.») мне и рассматривать как основу для построение нашего дальнейшего будущего? Только напиши, чтобы не было взаимонепонимания. Я всё равно сделаю всё, чтобы приехать в Израиль, просто я думала, что это будет приезд к тебе…. Но я сильная, смогу пережить и это, я приеду просто в Израиль, там не будет для меня тебя, как и наоборот. Но это твоё решение – не забудь, и не сваливай потом на меня ответственность"….

После этого письма я должен был прекратить переписку, но так мучительно было бы знать, что она рядом, в Иерусалиме, и не видеться. Постепенно мы помирились, замирились. Её поездка в Израиль отложилась на конец осени, как раз, когда мне надо было лететь на месяц в Нью-Йорк по делам газеты: готовить серию очерков о русско-еврейских иммигрантах в Америке. На день рождения я послал ей нежное, полное любви письмо.

"Мика, дорогой!
Я наконец-то смогла прочитать твоё поздравление. И хотя у меня "большой опыт", я редко получала такие письма. Я очень ценю в тебе это и люблю тебя. Спасибо!!...
Мысль о том, что я буду в Израиле, а ты в Нью-Йорке, убивает. А в декабре ты вернёшься?
…Я еду, чтобы можно было побыть с тобой, нам и так в нашей любви немного радостей".

И так не будучи слишком религиозным, я почти совсем перестал ходить в синагогу. Что толку молиться, если молитва не искренна, если я всё равно нарушаю основные заповеди и не раскаиваюсь?
В Йом-Кипур, когда евреи постятся и замаливают свои грехи за прошедший год, когда на небе решаются их судьбы на год грядущий, мои мысли устремлялись не к Богу, а к ней. Я стоял в синагоге, завернувшись в талит, и, механически постукивая себя по груди на слове "грех", повторял со всеми:

За грех, который мы совершили перед Тобой помыслами сердца,
За грех, который мы совершили перед Тобой распутством…,
Прости нас, извини нас, искупи нас.

Ну, как Он мог меня простить?
К её приезду я решил купить новую машину.

"Я ходил смотреть новые машины, красивые, но дорогие. Может, купить подержанную? Так вот и с женщинами".

"Боюсь, я из совсем другого разряда – дорогих (в эксплуатации), красивых, но… подержанных… Никогда не занималась любовью в машине – есть шанс!!!"

Я очень волновался перед её приездом, не мог дождаться. Когда она пришла ко мне на работу, я усадил её в кресло, приготовил чай, насыпал в кружку сахар и размешал. "Мика, за мной никто никогда так не ухаживал. Я сейчас расплачусь". Я набросился на неё, как голодный на кусок хлеба, и ей передалось моя страсть.
Однажды вечером, не имея, где уединиться, мы остановились в центре Иерусалима, на Русском Подворье, рядом с "красной" церковью. Она нагнулась и спустила мне молнию на брюках, но проходящие и парковавшиеся машины постоянно освещали нас фарами, и мы не могли сосредоточиться.
В другой раз мы гуляли по утреннему лесу, и я всё время целовал её, обнимал, нежно поглаживал сзади. В какой-то момент она завелась, не выдержала, скинула одежду, легла на камень: "Иди ко мне". "Но ведь по этой дорожке люди ходят. Спрячемся хотя бы в кусты". "В кустах колючки. А на людей мне наплевать". Её смелость всегда меня поражала.
Я уехал в Америку, а она "заводила" меня на расстоянии:

"Я постоянно вспоминаю, как мы занимались любовью у тебя в кабинете, на столе, в лесу на камнях, в гостинице, как я почти (!) сделала тебе минет в новой машине, как ты ласкал меня рукой, как тебе понравилось вводить в меня руку, это так классно. А мне так нравится оральный секс, я сейчас это пишу и просто завожусь от воспоминаний, так хочу целовать тебя, ласкать языком, расстегнуть тебе брюки, раздеться самой… вау.
Кстати, я себя утром трахнула, я не могу так долго, особенно, когда всё свежо…. Милый, как больно, что ты уехал, а главное, ТАК надолго.
Я очень люблю тебя и дико скучаю".

Жена почувствовала изменение в моём поведении и, пока я был в отъезде, позвонила Нике по номеру, записавшемуся у меня на мобильнике, спросила, как её зовут. Ника, которая быстро находилась в любой ситуации, назвала своё имя и фамилию, видимо, нарочно, чтобы ускорить развязку. Жена повесила трубку. Узнав об этом звонке от Ники, я заволновался: 

"Похоже, что скоро одного из нас погонят из дому. А другого дома нет".

"Ну, если обстоятельства нас заставят, будем вместе! Вот тогда-то и проверится "крепость чувств". Ага, испугался! Мы будем жить на берегу моря в шалаше, ловить рыбу, есть её. Классный секс, никто не мешает"….

Рыба пришла ей на ум, потому что я был рыболовом-любителем. Несколько лет назад мне довелось рыбачить на Вуоксе, где детским спиннингом я зацепил гигантскую щуку, килограммов на десять. Щука была старой, вяло упиралась, а я никак не мог втянуть её в лодку – удилище сломалось, в сачок заходил только хвост. Тогда, в отчаянии я бросил спиннинг, перегнулся через борт, схватил рыбу поперёк туловища, поднял и бухнулся вместе с нею на дно лодки, навалился всем телом, чтобы не выскочила, дотянулся до финки и убил несколькими ударами в шею. Ника запомнила мой рассказ о щуке. Ей льстило, что её любовник – ещё и мачо.

"Я хочу ещё раз подтвердить – я пойму, если ты порвешь наши отношения, вали всё на меня, что я шлюха и т.п.
Но я точно теперь знаю, не будет меня, будет другая, а у меня другой. Дома, всё вроде хорошо, да видно, не всё….

Во время овуляций Ника становилась сверхвозбудимой, изнывала по мужской ласке. Её письма, написанные в такие дни, граничат с безумием.

"Я так хочу тебя, мой организм ломается, сознание путается, я бы сейчас трахнулась с тобой даже у всех на глазах, мне просто физически плохо без секса, без тебя…".

Я читал письма Ники, сидя в холодной бруклинской квартире, жутко простуженный, тосковал по ней, ревновал ко всем, с кем она там без меня встречалась. А она обходила наших общих израильских знакомых, и все они её возили и развлекали. Мой старый друг, еще из Питера, преподнес ей любовный стих. Она не знала, как со мной сложится, и прорабатывала запасные варианты.
Я предложил Нике привезти ей что-нибудь из Нью-Йорка, но она хотела делать покупки в Иерусалиме со мной.

"Я уже мерила джинсы, которые очень низко сидят на талии, очень сексуально, в России таких нет! Хотела купить, но решила примерить при тебе. Ещё хочу черный лифчик, но только с примеркой для тебя….
Пей лекарства и приходи в себя. Кому нужен больной любовник – старый больной еврей? Только своей жене"….
 
"Я очень волнуюсь за твою жену. Пожалуйста, покажи, что любишь её – пусть она успокоится, напиши ей что-нибудь теплое, позвони….
Что касается меня, то я лучше себя чувствую, изменяя, когда дома всё окей".

Кроме писем, мы часто обменивались эсэмэсками, вели эротические разговоры по телефону.

"Было прикольно заниматься с тобой сексом по телефону, интересно, что в своей беспутной жизни я делала это только с тобой и больше ни с кем, правда!"

В Нью-Йорке я встречался с группой молодых людей, которых родители вывезли в США в раннем возрасте. Эти  ребята преуспели в учебе, получили хорошие профессии, неплохо зарабатывали, но общались только друг с другом. Ни в американскую еврейскую общину, ни в общество в целом они не вписались. Окружающий мир был им чужд, самосознание смазанным: не русским, не еврейским, не американским. Духовного лидера у них не было. «Послушайте, - сказал я им, - ваши предки жили в России каких-нибудь двести лет, а до этого – в Польше, а ещё раньше – в  Германии. Свой русский язык вы утратите в следующем поколении, а единого американского самосознания не существует, только евреи умудряются веками сохранять свою идентичность. Держите связь с Израилем, это ваш единственный шанс не потеряться в этом мире». Не знаю, убедил ли я кого-то.
Как-то в Манхеттене я сходил в ресторан вместе со своей бывшей сокурсницей, Ниной, с которой спал много лет назад, когда Ника ещё не родилась. Её муж, Ося, тоже наш сокурсник, не захотел меня повидать. Когда-то он был талантливым математиком, но вот уже десять лет страдал от маниакально-депрессивного психоза. Нинка ушла к нему от своего первого мужа, потом перешла к третьему, а затем снова вернулась к нему. В беседе она называла Иосика "моим вторым и четвёртым мужем". Мы пили хорошее итальянское вино, и я отмечал про себя, как постарела и расплылась моя бывшая подруга, и как мне повезло, что моя жизнь ещё продолжается благодаря Нике.
Точно такое же чувство у меня было во время встречи со школьными товарищами в Питере. Мы распивали одну бутылку сухого вина на четверых и говорили, говорили. Я поведал о своей израильской, малознакомой им, не евреям, жизни, а они рассказывали мне о судьбах наших ровесников: кто спился, кто болен, кто умер, у кого ушла жена; немногие жили нормальной полноценной жизнью. Только один сделал настоящую карьеру в Москве, стал миллионером, членом совета директоров нефтяной фирмы, жил за высоким забором в охраняемой деревне, имел особняк с зимним бассейном, ездил на большой служебной машине с водителем, отпуск проводил на яхте в Карибском море. Когда я спросил, с кем он общается, ответ был краток: "Ни с кем".
  Встречался я в Нью-Йорке и с другом, который уехал туда из Израиля сразу по получении докторской степени по фармакологии. В Штатах он хорошо зарабатывал, но большой привязанности ни к стране, ни к эмигрантам из России не испытывал. О последних отозвался презрительно:

"Прежде они чистили медикэр, теперь чистят страховые компании. Так как второе - это  уже частный бизнес, кампании проводят самостоятельные расследования, и  уже многих адвокатов и врачей увезли из своих офисов в наручниках".

Моё впечатление было сходным. С кем бы из новых иммигрантов я ни разговаривал, все они с гордостью рассказывали, как обманом и манипуляциями добились неположенных им выплат и услуг.

"Я отвезла маму к русскому дантисту. Он предложил прописать ей дорогое лечение, которое  делать не станет, а полученные по медицинской страховке деньги они поделят между собой".

"- У нас в Мэриленде был ураган, и подвал нашего дома залило водой.
- Как вам не повезло!
- Нет, очень повезло! Мэриленд объявлен зоной национального бедствия. Я вызову знакомого оценщика. Он завысит нанесённый ущерб, а на компенсацию мы отремонтируем весь дом".

С обманом иммигрантами государства мне не раз случалось сталкиваться и в Израиле. Так, один незадачливый исследователь интеграции репатриантов из СНГ заметил у них повышенный процент разведенных и объяснил это явление стрессами, которыми семья подвергается при переезде в другую страну. Настоящая причина была гораздо прозаичнее: просто государственное пособие на съём квартиры женатой паре было меньше двух пособий на одиночку.
Об уехавших в Германию не хотелось и думать. Как по-фельдфебельски грубо сострил тот же приятель: "Они туда спешат, чтобы первыми быть в очереди в обновленные газовые камеры".
В одном из писем Нике я рассказал ей, что мой нью-йоркский друг завел двадцатилетнюю любовницу. В ответ получил следующее:

"Ну и катись к молодой любовнице!!!
А мне уже в свете приближающейся старости пора искать молодого любовника, не так ли?!?! Кстати, уверена, что мастерство занятий любовью не зависит от возраста…. Просто мужикам ради удовлетворения собственного самолюбия хочется трахать молодых баб, молодое тело, чтобы самому себе каждый раз доказывать – во, какой я молодец, и эрекция моя "на уровне" – и уж перед знакомыми похвастаться.
Ты скажи своему другу, что ТВОЯ любовница трахается, как богиня. Он умрёт от зависти. Скажи даже, что не трахается, а ТРАХАЕТ!!!"

Конечно, я ему ничего такого не сказал. Я берёг нашу связь от чужих глаз и ушей. А он познакомил меня со своей бывшей подругой, та любезно показывала мне Вашингтон, и я у неё ночевал, но ничего между нами не было. Что по этому поводу думала та женщина, я не знаю, мне же  никого не хотелось, кроме Ники. Я засыпал с мечтой проснуться холостым.

"Девочка моя, ты самая лучшая, и мне другой не нужно. Твой М".

Я вернулся в Иерусалим на две последние Никины декабрьские недели. Это были радостные и, вместе с тем, трудные дни. Жене сказали, что нас видели вместе гуляющими по религиозному кварталу Мэа Шэарим. Она не выдержала и объявила детям, что папа изменяет маме с другой женщиной. Дочка рвалась со мной переговорить. Я не выпускал из рук телефон, постоянно ожидая звонка.  Было трудно терпеть и притворяться, больно смотреть на жену; ведь мои представления о семье были традиционными, как в "Мишлей" (Притчи Соломоновы):

"Кто найдёт добродетельную жену? Цена ей выше жемчугов.
Уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка.
Она воздаст ему добром, а не злом, во все дни жизни своей.
…
Миловидность обманчива и красота суетна;
Но жена, боящаяся Господа, достойна похвалы".

Всем этим критериям моя жена удовлетворяла; по ним я её и выбирал. Но, как оказалось, этого было мало. Как отметила моя умная подруга:

"Тебе нужно три женщины: одна – в роли жены, другая – для любви и секса, третья – чтобы с ней разговаривать. Ты не веришь, что всё это может быть вместе".
"Не знаю, никогда не встречал".
 
Не раз мы с Никой ругались. "Что-то мне не нравится сегодня твой тон. Если не прекратишь, я сейчас уйду". - "Иди". - "Уйти?" – "Пожалуйста". Через два часа она вернулась. Наши лица посерели за это время.
Поехав в Хайфу к своему старшему товарищу, я, понятно, взял с собой и Нику. По пути мы заглянули в Кейсарию в художественный музей "Ралли". В стерильных, прохладных залах музея я довёл её до белого каления тем, что намеренно задерживался у каждой обнаженной натуры. При входе в квартиру специально предупредил, чтобы она при товарище ко мне не прижималась. "Что, он и так не поймет?" Он, разумеется, понял и так. На обратном пути, на полной скорости, Ника протянула руку и начала массировать меня через брюки. Я чуть было не врезался во встречный грузовик, потом свернул в лес на Кармеле, сорвал с неё одежду….
С того времени у меня сохранилась фотография, которую я возил с собой во все командировки. На ней Ника сидит в моем кресле, упершись локтем на стол и подставив руку под голову. На ней красная кофточка и джинсовая курточка, модные перчатки без пальцев, как у Мадонны, её волосы переливаются каштановым и соломенным, губы слегка улыбаются, карие, ясные, полные искренности глаза смотрят на меня. На этом фото она такая молодая, просто девочка.
Наконец она уехала. Провожать её в аэропорт мне было нельзя, она улетала с группой. Уже из дому, в канун Нового года, она написала:

"Как я добиралась? О, это отдельный рассказ!
Пока в аэропорту я получала 100 шекелей за купленные книги, вся (!) моя группа не стала меня ждать (хотя я и просила их помочь, т.к. у меня много книг – перевес огромный, просила пойти всем вместе, но они заявили, что у них свой багаж тяжелый (накупили всякого дерьма!), и когда я подошла к стойке, никого из них уже не было. Возможно, это была месть за мой снобизм и зависть за 100 шекелей.
Мой багаж был чуть больше 50 кг. Я хотела одну сумку взять с собой, но девица мне не разрешила, а сказала, что с меня 120 баксов за перевес. Я стала вкручивать, что у меня нет денег, что я с группой, и багаж общий. Она резонно мне заявила: "Приведи свою группу", но они были уже далеко. Я с ней долго пихалась, но она была непреклонна: 120 баксов!
Я встала в другую очередь и разревелась, достала 100 шекелей – мне их дал двоюродный брат на сигареты друзьям в Питере и, вынув свои 50 баксов, решила сдаться. Тут ко мне подошел работник аэропорта, спросил все ли в порядке. Я сказала, что вот у меня перевес и что вообще мне плохо. Он привел меня по линии ускоренного досмотра, а затем я подошла к другой стойке, предварительно раскидав книги по пакетам, а пакеты спрятала под стойкой. Новая девица была душевная, простила мне 12 кг. перевеса, а пакеты она не увидела, и я прошла, не заплатив НИ КОПЕЙКИ!!! Правда, пришлось таскать в руках 12 кг. по аэропорту, но я даже от радости их не чувствовала. Пошла в "Дьюти фри" и на твои деньги купила себе классные джинсы, которые еле-еле прикрывают попу, и косметику в Дьюти Фри….
Своей группе я высказала все, что о них думаю. Вот так!

…Я очень благодарна тебе за время, которое мы были вместе в Израиле – в холодном Питере это очень согревает.
Ты классный любовник, многие молодые не сравнятся с тобой, уж поверь мне, я, к сожалению, эксперт.
Ты мне снился сегодня, мы занимались любовью. Хотелось проснуться, приготовить тебе завтрак. Спасибо, что ты у меня есть...!
Не пиши мне сдержанных писем, я вот тебе пришлю о сексе, на днях обещаю!
Пожалуйста, держись, я люблю тебя.
Целую1000 раз.
Твоя, Н".

Мои газетные очерки о русских в Америке имели успех, и в январе 2006-го меня снова послали туда, на этот раз в Кливленд. Эту поездку было уже легче перенести, так как Ника всё равно находилась в Петербурге, а не в Израиле. Мы не уставали переписываться. В её письмах снова зачастили слова "люблю", "скучаю", "целую", "твоя", они стали теплее. Правда, большинство писем были очень короткими, но, может быть, она была слишком занята.

"Вчера смотрела фильм о Бродском и Венеции, ужасно расстраивалась, что не мы в этом городе. Остаток дня эта мысль не давала мне спокойно работать".

Ника убеждала меня, что гению, вроде Бродского, не обязательно хорошо одеваться; достаточно, если модно одета его молодая жена. Когда я вернулся в Иерусалим, меня ждало письмо: "Я так завидую твоей жене; хотела бы получить тебя такого "изголодавшегося".
Как-то я послал Нике свою фотографию. "Милый, ты офигенно красивый мужик! Хочется не смотреть, а целовать и трахать".
Для меня же важно было занять её мыслями о себе и своих делах, отвлечь от питерских мужчин. Естественно, это не всегда удавалось. В феврале она неделю не отвечала на мои звонки и эсэмэски, а когда я, наконец, дозвонился, выдумала историю про неоплаченный телефон. Позже выяснилось, что у них в школе появился новый папа. Ника вступила за него в борьбу с учительницей иврита. Она, разумеется, победила, но тут же охладела к новому любовнику. Я догадался об этом случае только через полгода, по её обмолвкам.
На следующий день после возвращения в Израиль у меня умерла мать. Она болела давно, и мы были готовы к неизбежному. По еврейской традиции похороны состоялись в тот же день. Денег это не стоило, в Израиле такие вещи берет на себя мэрия. А в Петербурге её тело бы сожгли. Пока я сидел "шива" (семь дней траура), дверь в квартиру не запиралась, никто не звонил, отворяли, входили, присаживались: родные, друзья, сотрудники по работе, соседи. Почти никто из них не знал маму при жизни, и только мы с сестрой помнили её как активную, доминантную женщину, главу семьи.  Из синагоги принесли свиток Торы, десять мужчин молились у нас дважды в день. Я говорил Кадиш. Электронная почта была забита выражениями соболезнования. Написала и Ника:

"Бедный Мика,
Боже, какое горе!
Конечно, я понимаю, это не к месту, но, вот, и у нас умер любимый хомяк. Мы с сыном захоронили его в картонной коробке на еврейском кладбище".

В марте судьба забросила меня в Богом забытую Пензу, встречаться с читателями, которые меня никогда не читали и не прочтут. «Вопросы есть»? – спросил я после своего выступления перед пенсионерками. Одна поинтересовалась: «А вы случаем не холостяк»? «На что я трачу своё время?», - промелькнуло в мозгу. Председатель общины Гринберг, местный бизнесмен средней руки, сопровождал меня повсюду и запаивал водкой. Мы ужинали в ресторане "Семь сорок" с гигантским маген-давидом на потолке. Пища была, конечно, не кошерная, как и публика, как и вся атмосфера.

«- Жаль, что ты не останешься на шабес.
– А что, в ресторане отмечают субботу?
– Конечно, отмечают. Вечером обязательно устраивают шоу и стриптиз!».

Дома Гринберг показал мне коллекцию антиквариата, собранную без всякой системы и понятия, наугад и по случаю.
"Вот кузнецовская чашка, вот старинная грузинская сабля, " – купил в комиссионке. "А это откуда"? – я указал на серебряное блюдо изящной чеканки. "А это вообще краденное, вор принес". В подпитии он делился секретами своего коммерческого успеха:

"Меня ещё папа учил. Будут на тебя наезжать, в милицию не ходи и киллеров не нанимай. Возьми две тротиловые шашки, обмотай шнуром и сам брось конкуренту в форточку. Так вернее".

Я так и не понял, была ли это только пьяная шутка.

В начале апреля я снова летел в Петербург, чтобы четыре неполных дня провести с Никой. "ХОЧУ ВИДЕТЬ ТЕБЯ КАЖДЫЙ ДЕНЬ".

"Конечно, я постараюсь быть с тобой всё свое время, кроме ночи – вряд ли получится. Я приду в воскресенье, и в понедельник, и во вторник, и в среду до твоего отъезда".

Теперь наши петербургские встречи проходили не в гостинице, а на съёмной квартире на станции метро "Василеостровская". Отремонтированный фасад дома свидетельствовал о новой эпохе процветания, двор и лестничные клетки застряли в годах перехода к рыночному хозяйству. Ника приходила ненадолго, по пути к свекрови, жившей неподалёку. Я почти никому не звонил и не выходил на улицу, чтобы до Йорика не дошел слух о моем приезде. Из-за конспирации я растерял профессиональные связи и лишился некоторых друзей, которые не могли взять в толк, почему я их игнорирую. Мы оба бесконечно уставали от этих коротких свиданий, неистового секса и изнурительных выяснений отношений.
В те дни я впервые снял её обнаженную. Потом мы сидели в греческом ресторане "Олива" на Большой Морской, пили вино и ели средиземноморские блюда. Официантка сфотографировала нас; ведь у нас практически не было фотографий, на которых мы вдвоём. Получилось замечательно: Ника в черном тонком свитере с серебряной вышивкой на воротнике и кулоном на шее, волосы зачёсаны и собраны назад, я, с южным загаром, в синей рубашке, обнимаю её за плечи; она прильнула головой к моей шее. Перед нами два бокала с красным вином. Кому такую фотографию я мог показать?
После моего отъезда Ника сообщила, что у неё задержка. "Может, я была слишком безрассудна – и вот расплата". Тогда я сразу поверил, а теперь допускаю, что это могла быть и выдумка, тест, попытка дожать меня экстраординарной ситуацией. Женщины в прошлом не раз шантажировали меня своей беременностью, настоящей и мнимой. Во всяком случае, и этот тест, с точки зрения Ники, я не выдержал. Я вспомнил её прошлые романы и написал, что не могу рассчитывать на верность и, поэтому, не хочу разрушать своей с трудом построенной семьи.

"Ты же по натуре полигамная женщина, одного мужчины тебе мало. Я не смогу жить в браке, постоянно ожидая измены. Ведь мне уже 58. Стареющий муж и скромные доходы – надолго ли тебя хватит? Как мне не хочется позора и одиночества на старости лет!"

Ника даже в пик нашей любви, ни разу не пообещала, что будет мне верна в семейной жизни и не покинет в старости, хотя знала, что я бы это оценил. Например, когда я сказал, что буду бояться оставлять её одну, уезжая в командировки, она предложила: "А ты бери меня всегда с собой". Ну, разве можно было строить взаимоотношения между мужем и женой на таком фундаменте? Своими откровенностями она готовила меня к "открытому" браку, чтобы в случае чего сказать: «Ты же знал, на ком женишься».

"Держись своей "с трудом построенной семьи". Я сама разберусь, я большая девочка, знала, на что шла. Кажется, "мы идем по кругу"….
Я не одинока, у меня есть своя семья, красивый и страстный любовник, возможно, и его ребенок, я счастлива, правда я нервничаю и растеряна, но не могу сказать, что мне плохо".

Одна из подруг посоветовала: "Что же тут плохого; у ребенка будет два отца, это лучше, чем ни одного". Ника решила рожать, сказав мужу, что это его ребёнок, а меня, таким образом, привязать к себе надолго. Для меня это было лёгким решением проблемы. Ведь я хотел от неё ребёнка, особенно девочку. Одно меня угнетало - что Ника так подставляет Йорика. Как мужчине, мне было жутко представить себя на его месте. Да и не радовало, что мой ребёнок будет носить чужую фамилию и не знать своего настоящего отца. Все же я считал, что сам виноват: не беру на себя ответственность.

"Моя идея была не говорить никому и ничего, у меня был бы твой ребёнок, ты бы это знал, мой муж – нет. Да, это отвратительно, но жизнь гораздо сложнее, чем правила и догмы. Я была бы по-прежнему заботливой и хорошей женой и матерью.
… Перспективы ведь никакой, время идёт…."

Нашему ребёнку не суждено было родиться, задержка закончилась, или же Нике надоело разыгрывать эту карту.

"Видит Бог, я так расстроилась, что тревога была ложной. Может быть, попробуем в следующий раз? Я очень тебя люблю".

В мае я уехал на месяц в Калифорнию, в отпуск. В Сан-Франциско я встречался с бывшими школьными товарищами. Многие из них работали в хайтеке, в знаменитой Силиконовой долине, на родине «шатла» и Гугла. По приезде в Штаты их навещали сотрудники ЦРУ, расспрашивали о закрытых институтах в СССР, о каждом знали, где он прежде работал. Мои собеседники не сомневались, что общества российско-американской дружбы, на которые так падки бывшие совки, инфильтрированы агентами обеих разведок. А одна миловидная девушка, бывшая ленинградка, дружившая с иранцем, посоветовала, чтобы все израильтяне разъехались по странам своего исхода и перестали угнетать несчастных палестинцев.
Потом я взял в прокат огромный кремовый "Бьюик" и поехал в отпуск. Наконец-то я увидел своими глазами водопады и заливные луга горного заповедника Иосемити, необъятные секвойи, экзотическое, петляющее над обрывами шоссе, по которому я спускался вдоль океанского берега к мексиканской границе, резвящихся в воде морских львов, знаменитые курорты, имена которых ласкали слух: Санта Крус, Санта Барбара, Санта Моника. На остановках я посылал своей девочке эсэмэски и сожалел, что она всего этого не видит и что кожаное, просторное заднее сиденье "Бьюика" никак не используется.
Пару дней я погостил у своей двоюродной сестры в предместье Лос-Анджелеса. Брат отца уехал в Америку в конце 20-х годов, торговал обувью, а его дочь уже была настоящей американкой, доктором психологии, замужем за дантистом. Они собирали картины ("Вот гравюра Шагала, а это – Пикассо"), имели дачу на мысе Малибу ("Как? Ты не слышал про Малибу? Там отдыхают звезды Голливуда!"). Кузина ездила на "Ягуаре", питалась только здоровой пищей, в свои семьдесят каждое утро вставала в шесть и играла в теннис. Но и на солнце есть пятна; и в её жизни были свои сложности.

"Понимаешь, со студенческих лет мы всегда принадлежали к либеральному, прогрессивному кругу, вместе с друзьями ходили на демонстрации против войны во Вьетнаме, боролись за права чернокожих, за право на аборты и за права гомосексуалистов. Голосовали только за демократов, читали только "свои" газеты. Когда же надо было выступить в поддержку Израиля, оказалось, что никто из наших друзей, ни либералы, ни чёрные, ни геи, ни феминистки не готовы нас поддержать. Сегодня наши газеты полны нападок на Израиль и даже помещают антисемитские статьи. Любят Израиль только консервативные евангелисты, которые опасаются исламской экспансии и с которыми у нас нет и не может быть ничего общего в отношении всего остального. Мы многого добились в жизни, но испытываем социальный дискомфорт. Что же нам читать? С кем же нам дружить"?

Уезжая из Лос-Анджелеса, я заглянул на могилу своего дяди, чтобы прочесть заупокойную молитву "Эль малэ рахамим". Могила находилась в загазованном районе, на тесном, совсем не американского вида кладбище еврейских эмигрантов из восточной Европы, рядом с кладбищем молокан.  Поломанный щит с остатками надписи "Mount of Olives" был перечеркнут свастикой. Надпись на надгробном камне дяди устами Герцля завещала его потомкам любить свой народ.
Думы о Нике не давали мне покоя. Наша переписка и перезвонка превратились в ежедневную привычку, род наркомании. Первое, что я делал утром, придя на работу – проверял почту от Ники. Потом вечером, часов с пяти, когда она садилась за компьютер, снова ждал писем. Я уже не мог представить свою жизнь без этих писем, без мысли о ней, с которой, как с именем Бога в "Шма Исраэль", я каждый день ложился и вставал. Да и она увлеклась этим электронным суррогатом любви и секса.

"Ты мне снишься – мы точно занимаемся сексом – так классно, жаль, что только во сне. А так хотелось бы для тебя и перед тобой раздеться до нижнего белья, а трусики и лифчик ты сам с меня снимешь, прижаться к твоему телу голым телом…. Ну, почему ты не сфотографировал, как мы занимаемся оральным сексом"?

Чтобы иметь общие интересы со мной, она пробовала писать, собирала материал для статьи о еврейском учителе, убитом Сталиным. Известности она при этом не искала: "Мои амбиции простираются только на Мику Гордона, женой которого я бы хотела быть, но вряд ли буду".
Наконец стала вырисовываться перспектива нашей встречи в Киеве: меня пригласили туда презентовать новую книгу о погромах на Украине. И у Ники нашелся повод – сбор материала для статьи.

"Начну крутить педали по поводу Киева; готовь хупу и презервативы. А ты помнишь, какая я стройная и красивая? Я сейчас хожу в солярий и качаю пресс, так что приеду в Киев гибкая и загорелая".

Я брал все расходы по её поездке на себя.
Киев. Июль 2006. Район Крещатика, площадь Незалежности и парк над Днепром усеяны палатками соперничающих политических лагерей - Юлии Тимошенко и Виктора Януковича. Поговаривали, что Янукович в прошлом судился за изнасилование, а Тимошенко подозревается в миллиардной коррупции. В подземном переходе я увидел привычную надпись "Бей жидов!" На Липках на лотке продавали книгу о жидо-массонском заговоре. Нас это не трогало. Мы бродили между палаток, наслаждались летним Киевом и обществом друг друга, сидели в кафе, покупали деликатесы.
Центр города был полон красивых украинских девушек. Мы обсуждали их достоинства, и я показывал Нике на тех, кто пробуждал во мне интерес. Женская одежда больше не скрывала почти ничего. "Ведь правда, теперь всегда можно увидеть, какие на девушке трусы "? - подогревала она меня.
"Как ты думаешь, чем я могу привлечь таких милых девушек"?
"Своим статусом", - ответила она, не думая ни секунды.
Мне сняли прекрасную квартиру в центре города, на бульваре Шевченко. Наконец-то мы могли засыпать и просыпаться вместе. Наконец-то она готовила мне завтрак. Я не хотел её никуда от себя отпускать и ревновал даже, когда она возвращалась из архива с получасовым опозданием. Однажды из-за этого я отказался есть приготовленный ею суп. Ника со злостью выплеснула суп в раковину и стала собирать свои вещи. Когда она была уже у выхода, я попросил: "Ника, останься". Она расплакалась, бухнулась на кровать: "Я не могу никуда идти, ты же за всё заплатил". Я высушил её глаза своими губами, расстегнул кофточку, проник рукой под лифчик….
Презентация книги о погромах переросла в политическую дискуссию. Кого-то оскорбили мои слова об ответственности УНР за большую часть еврейских жертв. Ведь местные историки сделали Симона Петлюру национальным героем, символом независимой Украины, а  убившего его в Париже Самуила Шварцбарда - агентом ОГПУ. В Киеве Петлюре собирались воздвигнуть грандиозный памятник. Выступавшие на презентации убеждали меня, что Петлюра любил евреев и даже плакал, когда слышал о погромах, но не мог сдержать своё своевольное войско, что его нельзя считать виновным в тогдашней анархии. Я отвечал, что следует отделять вину от ответственности. Виноватым он, может, и не был, громить евреев не приказывал. Но это была его армия, под его командованием, и он за неё нёс ответственность. Никто не заставлял его возглавлять независимую Украину в тот злосчастный период, поэтому он отвечает перед историей за пролитую еврейскую кровь. И если сегодня украинский народ ставит ему памятник, то, значит, отвечает весь народ. Мы же в Иерусалиме не ставим памятников Троцкому и Кагановичу.
Ни призрак погромов, ни Петлюра не могли испортить мне настроение, когда дома меня ждала Ника. Я будил её своими ласками среди ночи, я желал её снова и снова. Мне хотелось все о ней знать, приучить её к максимальной степени интимности. Мы вместе мылись в ванне. "Можно, я посмотрю, как ты писаешь?" У Ники случались приступы цистита, распространенной болезни среди женщин, которые, как она, не утепляются в холодную питерскую погоду. Я фотографировал её своей цифровой камерой в постели в самых бесстыдных позах.
В Киеве мы решились, наконец, попробовать анальный секс, хотя обсуждали его и раньше. Ника объяснила, что теперь в России он входит в моду, вытесняя оральный.… Утром, за завтраком ей было немного больно сидеть, а я был горд и вне себя от счастья. Ведь это мне она доверилась!
В постели я рассказывал ей о своих прошлых похождениях, порой такое, что прежде не доверял никому, и вызывал её на ответные откровенности, хоть мне было и больно их слушать.

- Скажи, ты в юности занимался сексом в подъездах?
– Нет, даже не думал.
 - А я - да!

Из признаний Ники я понял, что её отношения с Йориком не были безоблачными, у них случались крупные скандалы. "Ты била посуду?" – "Зачем? Чтобы потом самой же и осколки собирать?" Йорик был зависим от Ники в бытовом и сексуальном плане ("Он сказал, что может только со мной, больше ни с кем"), но при этом оставался довольно холодным и жестким человеком, не уделял ей достаточно внимания, редко говорил нежности, после секса отворачивался к стене и засыпал, не поцеловав. Подруга заметила: "После Йорика ты уживешься с любым". Пару раз, после размолвок Ника уходила из дому, но, так как идти ей было некуда, проводила ночь на Московском вокзале и возвращалась. "Ну, ты пришла?" - только и реагировал Йорик.
Мне хотелось верить, что интимнейший секс и общие тайны привяжут её ко мне надолго, как к лучшему другу, который всё понимает и с которым можно всем поделиться. Я очень старался; она же, как я потом понял, а тогда нет, надеялась, что её покладистость и готовность побудят меня, наконец, забрать её к себе. Она и приехала в Киев ради этого ("готовь хупу"). В последний вечер отказалась от ресторана, сидела со мной в квартире очень тихо, всё ждала, что я это скажу…. Но я не сказал.

Один её вопрос вызвал во мне смутную тревогу:

- Расскажи, как ты расстаешься с женщинами: мирно или со скандалом?
- Если я их оставляю, то стараюсь это сделать без трёпки нервов, хочется сохранить приятельские отношения. Ну, а если они меня, то негодую, предпочитаю забыть навсегда, раз даже все письма и фотографии возвратил.

Нам жутко не хотелось расставаться. За десять минут до выхода из дома, я повалил её на кровать прямо в дорожной одежде. Этот экспресс-минет я, по её просьбе, сфотографировал, но руки у меня дрожали, и вышло нечетко. Мы были как безумные. Когда она садилась в такси, её лицо лучилось от счастья.
Все это происходило на фоне второй ливанской войны, начавшейся с захвата Хизболлой израильских солдат. В Киеве мы встречали на улицах наглухо одетых исламизированных украинок, ливанских жен, сбежавших от бомбежек Бейрута. Без конца обстреливали и Израиль.

"Милая моя,
У нас война превращается из воздушной в наземную. Дети и внуки моих знакомых воюют. В некоторые дни в Израиль прилетает до 250 ракет и снарядов, но иностранные ТВ показывают только ливанских раненных и убитых, только их разрушения. Французский министр иностранных дел встретился с иранским коллегой в Бейруте и назвал Иран "стабилизирующим фактором" на Ближнем Востоке. Солдаты Хизболлы носят бронежилеты, брошенные Израилем во время его поспешного ухода из Южного Ливана в каденцию Эхуда Барака.
Вгоняет в депрессию и наша собственная "высоколобая" элита. В Еврейском университете одна "правозащитница" подала дипломную работу, в которой доказывает, что израильские солдаты  - расисты, так как они не насилуют "дегуманизированных" в их глазах арабских женщин. Представь себе, Национальная ассоциация социологов  присудила этому пасквилю премию  за "выдающееся исследование".

Моя жена уехала в отпуск.

"Я сейчас занимаюсь стиркой, нажимаю кнопки наугад. Супруга звонит каждый день, проверяя, где я. Но я не ищу себе приключений, ведь после полной гармонии в Киеве, любой другой опыт показался бы мне бледным. Чувствуешь ли ты так же, или необходимость частого секса опять гонит тебя чего-то искать"?

"Что касается секса, то да, я люблю это, для меня это эмоциональная часть моей личности. Кажется, я туманно выражаюсь. Мы о многом не успели поговорить, глядя друг другу в глаза. Но как ты мог понять из моих проклятых рассказов, со многими мужчинами я спала буквально один-два раза, потом они переставали быть мне интересными, даже в сексе. Раньше я и тебя почти так рассматривала, но, правда, ты всегда выделялся из всех".

Резкий переход от частого секса в Киеве к редкому дома привел к повышению содержания тестостерона у меня в крови. Я всё время ходил крайне возбужденный, что отразилось и на содержании писем к Нике. Я чувствовал, что становлюсь сексуальным маньяком по переписке.

 " Я просматриваю твои фотографии, увеличиваю каждую дырочку, хочу дотронуться, не могу терпеть, чувствую округлость твоей попки, представляю, как  вхожу, сперва на сантиметр, потом еще на полсантиметра и слышу, как ты умоляешь: "пожалуйста, не надо", что значит: "Милый, надо ещё и ещё глубже".
…
Я помню все твои трусики и лифчики, они такие красивые. Я представляю, как твоя рука проникает под эти кружева спереди, а другая сзади, в то время как мои пальцы, два, даже три, уходят во влажную глубину. Ты сжимаешь ножки, вся напрягаешься, и вот я слышу твой жалобный, прерывающийся стон. Как я люблю видеть слезы на твоих глазах в этот миг на вершине блаженства! Как я горжусь этими слезами!
О, Ника, какую изумительную неделю мы провели вместе"!

Через полчаса пришел ответ:

"Мика! Ты сумасшедший!
Я кончила на работе прямо за компьютером, быстро, просто перечитала твоё письмо два раза и даже не трогала себя руками, просто сжала ноги, задержала дыхание и кончила, теперь влажная, с мокрыми трусиками пойду домой.
С тобой я часто и быстро кончаю, у меня крыша поехала. Я хочу за тебя замуж, но дело не только в сексе, МНЕ С ТОБОЙ ПРОСТО ХОРОШО, А В СЕКСЕ КЛАССНО. Я ДАЖЕ ХОЧУ НАПИСАТЬ ТЕБЕ ПИСЬМО, ЧТО Я НЕ ТОЛЬКО ИЗ-ЗА СЕКСА С ТОБОЙ…. Спасибо за классное письмо, буду под него мастурбировать….
В Израиле погибло сегодня много людей; так больно и ужасно, а я ничем не могу помочь….
Наверное, в браке не бывает такой страсти, увы, законы жизни"….

Любовь отвлекала меня от работы, которая казалась мне всё более пресной и неинтересной. Я написал об этом Нике.

" Пожалуйста, думай о работе!! А бабы приложатся.
Я дома вчера в ванной представляла, что мы бы классно поместились в ней вместе. Жаль, под водой нельзя сделать минет. Теперь у меня сексуальная зависимость".
 
Что значит "бабы приложатся"? А она? Разве мне уже нужно искать ей замену?
Впрочем, наши отношения после Киева улучшились, и всё плохое стало забываться. Я даже присматривал вторую квартиру, чтобы было, где жить с Никой, когда мы с женой расстанемся. Как-то я сказал жене о возможном разводе. Она или не восприняла мои слова всерьёз или не очень встревожилась, только попросила оставить ей свой портрет, чтобы детям папу показывать. Однако я продвигался слишком медленно, и Ника начала скисать.

"Мы не то, что никогда не будем вместе, но даже неизвестно, когда снова увидимся. Такая перспектива угнетает мой женский мозг. А если серьезно, то я боюсь таких мыслей, чтобы не думать о тщетности и напрасности, просто я женщина, мы так устроены, нам нужна ясность или свет в конце туннеля.
А когда пустота…., хватит ли у меня сил"?

Она стояла на пороге разрыва, а я всё был занят поисками пути к нашему труднодостижимому браку, советовал ей учить иврит, освоить новую специальность, готовиться к тому, что в Израиле придется зарабатывать своим трудом. Я писал очень разумно, чистую правду, веря, что она поймет. Но для неё важно было не содержание, а тон. Мои письма отдавали депрессией, излучали что угодно, но только не уверенность в себе – то, что Нике было необходимо чувствовать в мужчине.

"Я бы хотела ответить на твоё письмо, но как только я начинаю его перечитывать, у меня начинает дико болеть голова, мне просто физически плохо.
Спасибо, что ты честен со мной, ты всё правильно пишешь. Я знаю, что ты, если бы смог, давно бы уже попытался… Если бы я была суперсамостоятельной, самообеспеченной бизнесвумен, я бы, может, вообще вас всех мелко видела. Я выросла в семье, где женщине главное было воспитывать детей и заботиться о муже. А вот работа, самостоятельность, независимость – это мне не привили.
Так я представляла себе свою жизнь, к сожалению, это не совсем получилось, вот почему я буду всё-таки искать такого человека, который сможет реализовать мои мечты. Не найду, ну так, значит, не найду….
Зачем мне сейчас иврит – спать с тобой в Киеве…? У нас нет шансов…. И если у нас нет перспектив с тобой, значит мы свободны от обязательств…. Если бы я была в возрасте или одинокая, или не секси, думаю, я бы на всё была с тобой согласна, даже только на открытки ко дню рождения…. Знаю, что у меня дико болит голова".

Четыре долгих дня я не мог собраться с силами, чтобы ответить. Тогда Ника спохватилась: "Отдыхаешь от меня? Решил меня бросить? Так думаешь лучше? Ну, ну"…. Она ещё не была готова "освободить меня от обязательств".

"Ника, дорогая,
Я  прошу: не укрепляй во мне комплекс вины в том, что я на тебе не женюсь, оставь эту тему. Она выбивает меня из колеи, выматывает, не дает ни спать, ни работать, а от этого никому не лучше. И про то, что мы "свободны от обязательств" и что ты бы меня "мелко видела", будь у тебя деньги – обо всём этом тоже лучше не надо. Рассказывай о себе, каждый твой шаг, что ты делаешь, что читаешь, кого видела, во что одета, что-нибудь позитивное – чтобы с этим можно было жить".

И она оставила эту тему, хотя "эта тема" её преследовала. Мы вернулись к будничным сюжетам и к последнему, что её привязывало ко мне – сексу.

"Перед (еврейским) Новым годом я купила живого карпа, принесла его домой и пустила плавать в ванне, так как собиралась фаршировать его только на следующий день, хотела, чтобы был свежий. Но потом поняла, если он будет у меня жить всю ночь, я не смогу его убить, он для меня станет живым существом. Я его вынула, убила по голове, зафаршировала и съела. Вот так"….

"Я тут, извини, кончала с мужем и вскрикнула: "Ми…"  хотела сказать "Мика". Тут я страшно испугалась, настрой пропал, и я поправилась на "милый".

На день рожденья я послал Нике эротический рассказ.

"Мышка.
У меня сегодня день рожденья, день рожденья Ники.
Я купил себе новую мышку к компьютеру. У мышки дизайн в форме женских органов: округлый, по форме руки лобок раздваивается, уступая место миндалевидной пластмассовой ложбинке, в середине которой – упругое колесико. Я кладу ладонь на мышку, поглаживаю ложбинку, надавливаю пальцем на колесико, и оно отзывается.
Я думаю о Нике. У неё сверхчувствительный  клитор, страстно реагирующий на прикосновение. Говорят, продаются "бабочки" – дистанционно управляемые стимуляторы, которые женщины носят под трусами. Я подарю Нике такую бабочку, а пульт управления оставлю у себя. Это будет моя компьютерная мышка. Всякий раз, работая, я буду надавливать на колесико, вертеть его пальцем, а там далеко "бабочка" затрепещет на Нике, возбуждая её и, доводя до экстаза. Чем больше я буду работать, тем чаще она будет кончать: дома, в школе, в метро, на улице, у зубного врача, в парикмахерской, в магазине, в гостях, в самых неподходящих местах, в самые неловкие моменты. Она всегда будет ходить затраханная, с потным лицом и слипшимися волосами, с перекусанными губами, в вечно влажных трусиках, осунувшаяся, изнемогая от непрерывной стимуляции самого сокровенного места, взывая о пощаде и вспоминая меня.
А я, зная, какой эффект производит моя мышка, буду упорно работать, не разжимая руки, пока не напишу что-нибудь стоящее и не стану знаменитым. И заработаю много денег. И куплю ещё двадцать "бабочек"…. Нет, я лучше выкуплю Нику из её рабства, … и сделаю своей рабыней. Подарю её себе на день рожденья".

Ника, кажется, уловила в рассказе мой животный страх ее потерять.

В сентябре она с Йориком ездила обмениваться опытом со школой в Риге. Хозяева показали им места массовых расстрелов евреев во время оккупации. Тема Холокоста, или, как говорят в Израиле, Катастрофы была одной из доминантных в национальном воспитании детей в школе Йорика, наряду с идишизмом.

"На старом еврейском кладбище, где их убивали, теперь просто парк и огромный маген-давид без всяких надписей. Там дети бегают, и я им сказала, что они бегают по еврейским костям. Дети испугались. До отъезда я прочитала много воспоминаний рижан, и, гуляя, всё время помнила, что это дети и внуки тех, кто убивал, грабил и выдавал. Уверена, они сидят на еврейских стульях и едят еврейскими ложками из еврейской посуды. Те же чувства я испытывала и в Киеве.
Хорошо, что я живу в Петербурге, где все от голода умирали одинаково.
В Риге я купила себе красивые серебряные  серёжки с янтарём, конечно".

С родственником, ехавшим в Петербург, я послал Нике деньги на подарок ко дню рожденья. Я был уверен, что она тепло его встретит, но он, вернувшись, только бросил: "Какая-то она наглая". Я ему не поверил.
Политические новости были скверными. В России по одному истребляли оппозицию,  воевали с нашествием кавказцев. Израиль не просыхал от скандалов в правительстве, настоящих и высосанных прессой из пальца.

"Ника,
У нас пишут, что в Москве убили журналистку. Она была еврейкой?
У вас всё еще гоняются за грузинами? Интересно, я похож на грузина?
А у нас шутят: "Ближневосточной  стране требуются: президент, премьер-министр, министр обороны, министр финансов, министр юстиции и начальник генерального штаба - на освободившиеся вакансии. Условия хорошие. Специальная подготовка не обязательна".

Израильский анекдот родился в результате серии скандалов с министрами, а главное - с президентом страны Моше Кацавом. Нашли несколько женщин, утверждавших, что он их сексуально использовал и, якобы, одну даже изнасиловал. Газеты развернули кампанию травли президента задолго до завершения следствия. Правоохранительные органы приняли участие в общей вакханалии. Когда же президент не выдержал и сам ушел со своего поста, выяснилось, что  показания потерпевших не выдерживают критики. Так, главная свидетельница, описывая сцену своего изнасилования по радио, утверждала, что Кацав прижал её руки своими к столу и одновременно стаскивал с неё трусы, что трудно сделать, имея только две руки. Дело утихло, как только освободившуюся должность занял престарелый Шимон Перес.
Положение в Израиле, разложение правящей элиты, утрата курса усиливали чувство безысходности. Как написал ветеран сионистского движения в СССР Владислав Кучинский: "Мы дошли до состояния, которое вызывает сомнение в нашей способности жить государственной жизнью". С такими настроениями было очень трудно сосредоточиться на делах. Я писал всё меньше и всё хуже. Действительно ли мои компилятивные книжки были кому-то нужны?
В те дни Йорик умудрился развить свирепый конфликт со спонсорами школы.  Виной был его тяжёлый характер, а также то, что спонсоры всё жёстче контролировали финансовую отчетность и программу обучения. Он сопротивлялся, апеллировал к донорам фонда. Большей глупости нельзя было себе представить. Тогда ему резко срезали финансирование,  пришлось даже уволить личную секретаршу. Йорик уже подумывал о закрытия школы. В прессе он выразил сомнение в правильности своего жизненного выбора.
Вообще в Йорике мало что осталось от того парня, с которым я прежде дружил. Постоянная борьба за выживание, распри в еврейской тусовке, внутривидовая конкуренция за ограниченные ресурсы, а может и подозрения по поводу жены, огрубили, ожесточили его. В разговоре с учителями он все чаще пользовался матом, участвовал в каких-то интригах, кого-то бойкотировал, кому-то "перекрывал кислород". Все это все больше напоминало не еврейскую жизнь, а криминальные разборки. Ника сражалась на стороне мужа («На Йорика снова наезжают»), организовывала "спонтанные" письма в его поддержку, выполняла и административную и секретарскую работу. В то же время она сама потеряла веру в то, чему Йорик посвятил двадцать лет. "Мне вообще еврейская община в России всё больше представляется в мрачном свете, её будущее мне кажется убогим и примитивным".

Действительно, реанимировать общину не получалось. За пятнадцать лет численность евреев Петербурга снизилась втрое. Молодежь эмигрировала, остались старики. На каждого новорожденного приходился десяток умерших. Брачный рынок практически отсутствовал, многие женщины вообще не выходили замуж и не рожали. Казалось, питерские евреи твердо решили ассимилироваться: они и не думали учить ни идиш, ни иврит, соблюдать заповеди, посылать своих отпрысков от русских жен в еврейские школы. Как объяснил один из них Йорику:

Понимаешь, интерес к еврейской культурой в советскую эпоху был сродни интересу порнографии, тоже запрещенной. Когда же она стала доступной, то большинству хватило поверхностного знакомства. Еврейская культура не оттеснила русское, воспитанное с детства. Так, хочется хоть раз посмотреть порнофильм, если раньше не видел, когда-то потом еще разок, но реального секса он не заменит.

Богатые предпочитали жертвовать на общероссийские дела, а не на еврейские. Так было патриотичнее и политически корректнее. В лучшем случае, они могли прийти на еврейский праздник, выпить, послушать песни.  Славные годы петербургского еврейства канули в Лету. Теперь это была быстро угасающая община.
Сам же город, напротив, процветал, как никогда. Вслед за Москвой он неуклонно шёл вверх. Знакомые при встрече всё реже жаловались на безденежье и всё чаще делились впечатлениями от заграничных поездок. Многие обзавелись мобильными телефонами, а некоторые даже автомобилями. Амбициозность нового городского правительства дошла до того, что на Охте запланировали постройку гигантской башни, которой погибший нью-йоркский Торговый Центр уже не мог бросить вызов. Губернатор Матвиенко помогла и еврейской общине, мигом собрав с богачей деньги на благоустройство запущенного Преображенского кладбища.
Мой институтский приятель-циник не разделял моих восторгов.

- Ну, при пятикратном-то росте цен на энергоносители у нас теперь любая кухарка справилась бы с управлением государством. Не забывай, что весь это расцвет наблюдается только в столицах. Провинция бедствует, демографические показатели  - жуть. Дорогами, инфраструктурой никто не занимается. Наркомания и СПИД на взлете. Россия экспортирует проституток и брошенных детей. Россия – живой труп.
- Да, но ведь есть и международное признание. Вот, Сочи выбраны для зимней олимпиады!
- Посмотрим ещё, останется ли к тому времени снег в горах над Сочи. Не забывай о глобальном потеплении.

Ника писала всё реже. Она была вся в работе, а я завидовал ей, упрекал в умении владеть собой и в том, что не пишет ежедневно.

"Мика, дорогой,
Слышу по голосу твои обиды, не сердись, я знаю, что ты единственный в моей жизни человек, с которым мне так хорошо, с которым я обо всём могу поговорить, который так любит меня, которого я люблю…. Не упрекай меня, я не виновата перед тобой, чтобы ты так дулся, я чувствую это. Я каждый день вспоминаю тебя, думаю о тебе. Если мы не будем доверять друг другу, к чему тогда всё...?
Милый, я так тебя люблю. Ну, что мне сделать, чтобы ты успокоился?
Целую. Твоя Ника".

Читая это письмо сейчас, я чувствую искусственность добавки: "которого я люблю", но тогда мой взгляд проскользнул и не заметил, как я не понял и её реакции на групповую фотографию моей семьи с друзьями: "… и жена у тебя хорошо выглядит – ну на фиг тебе любовница: столько моральных и материальных издержек!"
Я с беспокойством отметил, что ей перестал нравиться мой юмор. Это был плохой знак, ведь женщины любят остроумных, ведь она прежде считала меня таковым. На безобидную в контексте нашей переписки эротическую шутку, она отреагировала так:

"Я вот прочитала твоё письмо и задумалась: то ли я торможу, плохо шутки твои воспринимаю, то ли шутки твои на грани?"

Хотя Ника закончила филфак, она хорошо усвоила и криминальную лексику, вошедшую в московский новояз: "круто", «прикольно», "кинуть кого-то", «наехать на кого-то», "тащиться", "оттянуться", "гнать" в смысле «врать», "торможу" и "не догоняю" в значении «не понимаю, что ты хочешь сказать». 

"Шутить с тобой больше не буду, - обиделся я. - Видимо, мы теперь над разным смеемся".

В декабре мне пришла весть о том, что она лежит под капельницей в Боткинской инфекционной больнице. Оказалось, что причина отравления - пристрастие Ники к "элитарной" пище. Она периодически ела сырые перепелиные яйца и подхватила острую форму сальмонеллеза. Я звонил и писал по нескольку раз в день, сокрушался, что нахожусь далеко и не могу ухаживать за ней в больнице, бытовые условия в которой были далеки от идеальных.

"Милый, спасибо за тёплое письмо и поддержку….
Врач сказал, что я была при смерти, температура 40.5, я чуть не сгорела, плюс рвота и понос. Красота! А в больнице на сорок больных кишечного отделения – один (!) туалет.
Я тебя помню, люблю и целую.
Твоя Н."

"Дорогая моя,
Я очень переживаю за твоё здоровье. Пожалуйста, смотри, что ты ешь. Проверяйся. Если для лечения тебе не хватает денег, напиши, не стесняйся. Хоть мы вместе и не живём,  ты для меня очень близкий, родной человек. Что с тобой будет, мне не безразлично….
Выздоравливай. Тебе понадобятся силы. Я думаю о тебе постоянно"….

Я вдруг совершенно забыл о тревожных сигналах. Приближался её второй, двухмесячный визит в Израиль, а я опять должен был уехать в это время на три недели, на этот раз в Москву.

"Мысль о том, что половину срока ты не будешь со мной, убивает меня. Сколько мы видимся и сможем увидеться в этой жизни?"

"Поверь, меня это тоже угнетает…. Привези мне плавки, я буду их надевать и думать, что ты их держала в руках"….

Никаких плавок она мне не привезла, сказала, что за глаза такие вещи не покупают. Что касается серег и кольца, что я ей подарил, то она перестала их носить. Объясняла тем, что в золоте выглядит старше. Как-то я попросил её не выбрасывать моих подарков, если мы расстанемся. "Что ты, - разуверила меня Ника, - я жадная".

"Девочка моя, я так по тебе скучаю, даже не передать и не поверить, что такое может быть в моём возрасте. Постараемся быть очень умными и так планировать, чтобы быть вместе почаще и в то же время не попадаться. Мне это будет трудно, потому что на моем лице всё написано.
Нежно тебя целую во все места. Приезжай!"…

"Дорогой,
я знаю, что у тебя будут трудности с нашими встречами, у тебя там семья и дом, я была в Питере в такой ситуации.
Я купила себе красивую юбку…
Мне сегодня приснились ты и твоя жена, что я к вам пришла домой зачем-то, она меня прогоняет, вот так…"

До её приезда оставалось несколько дней.

"Дорогой,
Ты для меня – самое важное. Я вообще не очень хочу ехать в Израиль, на работе такая ужасная ситуация, да и из дому на два месяца тяжело уехать. Но я еду только ради тебя. В четверг, по приезде хоть краем глаза тебя увидеть, а в пятницу, если ты с утра сможешь, было бы здорово"…!! У меня сейчас месячные, как раз к приезду закончатся, и я так хочу, чтобы мы были свободны, ты сможешь в меня спокойно кончать"….

"Я уже кончаю!!!"

Я ей снова доверял; ведь она писала, что "если мы не будем доверять друг другу, к чему тогда всё"...?
Я её ждал, ведь она приезжала "только ради меня", ведь мысль о том, что я полсрока не буду в Израиле, "убивала" её.
Я её любил, ведь она не уставала писать, что "так меня любит", что я для неё "самое важное"….

В конце января она, наконец, прилетела.

(Окончание следует)