Тяжело в учении...

     Когда  мне исполнилось семь лет, родители отправили меня на Черное море, в советский пионерский лагерь "Спутник". Лагерь принадлежал Большому Театру.

    "Там хорошо! - уверял папа, - ты научишься плавать, будешь купаться, загорать,станешь здоровой и сильной!"

"Вы с мамой поедете со мной?" - насторожилась я.

 "Ну что ты,-  рассмеялся папа, -  нам нужно столько сделать для тебя! Мы тебя будем ждать в Москве, купим тебе школьную форму, ранец, книжки! А ты будешь в это время на море. Нет ничего прекрасней моря!" 

"И я увижу там  китов?" - не очень желая куда-то уезжать из дома, я заглядывала  папе в глаза.

"А как же! - папа как будто даже обижался, что я смею сомневаться в своем счастье, -и китов увидишь, и дельфинов, и пальмы, и настоящих капитанов кораблей!"

                * * *
   
    По прибытии в Анапу начался кошмар. Он длился полтора месяца.

Я очень скучала по дому, то и дело обгорала на солнце и постоянно плакала. Чем вызывала дикое раздражение пионервожатых и старших ребят из отряда. Слезы текли из меня во время завтрака - в манную кашу, во время плавания - в море, и даже во сне - в подушку.

     "Я жыву харашо, - выводила я огромными печальными каракулями в очередном письме домой, - тут летают пчелы и очень жарко. Косы мне заплетают вожатые Нина Семеновна и Галя. Я дружу с Олей. Павлик на меня обзываеца "жиртрестом". Мы купаемся. Но я еще не плаваю. Нам показывают кино. А еще я все время плачу. Цылую вас, мои дорогие и жылаю вам щастья.Ваша дочка Жана."

 Эти письма, залитые своими и мамиными слезами, я перечитываю иногда, и всякий раз сердце мое сжимается от невыносимого детского горя.

                * * *
 
      Но ребячья психика очень пластична.

 Постепенно я привыкла к обстановке и перестала докучать всем своим нытьем. И  однажды даже  вызвалась спеть на отрядной вечеринке песню о дружбе народов - про "белых, и черных, и желтых ребят". С тех пор туда, где надо было петь - на всяческие конкурсы и смотры- выдвигали именно меня.

    Вожатая Нина Семеновна научила меня выстраивать “второй голос”, и я с удовольствием выводила со сцены: “Гуси прилетели. Возле моря сели. Искупаться в море синем гуси захотели.”

 А  рядом со мной стояла длиннокосая и длинноногая Оля Бухарам, победительница лагерного конкурса красоты, и тоненько пела верхнюю терцию.  Нас долго не отпускали со сцены. Пришлось петь про гусей на "бис".

                * * *

 Через неделю-две я уже знала огромное количество песен. Тогда в лагерях были в моде песни  о Ленине и о пионерах-героях, замученных фашистами.

     “Долго Витя им СУПРОТИВЛЯ-А-А -ЛСЯ !”- с чувством  голосила я на очередном концерте, заламывая руки и  одним глазом наблюдая за залом, -”Он бранил захватчиков, руга-ал! Но внезапно голос оборвался,... и убит был!  ...Витя!! ...Наповал!!!” И, после паузы - тихо-тихо, грустно-грустно: "Голуби.... мои вы милые... улетайте в солнечную вы-ы-ы-сь...Голуби.... вы сизокрылые..... над могилой... Вити... пронеслись...." 

     В глазах  ребят-зрителей стояли  отчаяние и слезы, и сердце мое колотилось от гордости. Мне хлопали изо всех сил. Я ощущала себя великой артисткой. Мне хотелось прыгать от счастья.Но я понимала, что великие артисты не не прыгают, а ведут себя по-царски: я сдержанно кланялась, прижимая руки к груди. Так делала в телевизоре Людмила Зыкина.

                * * *

    Но однажды , во время  прощального “Огонька”,  на сцену выпорхнули две босые загорелые   девочки - близняшки.

     Зазвучала  магнитофонная музыка,  и девочки, красиво взмахивая газовыми шарфами, стали потрясающе танцевать, высоко и плавно вскидывая  смуглые руки и  ноги.

    Когда  девочки остановились и все подумали, что их выступление закончено, они  вдруг подошли к микрофону и запели. Песня была на иностранном языке. Слова звучали звонко и незнакомо , этот чужой язык показался мне гораздо красивее родного  русского.
 
     На магнитофонной записи звенели колокольчики, нежно вторя скрипкам и мандолинам.    Я просто обомлела. Вот это - музыка. Вот это - голоса.  "Настоящие певицы!" - восхищались талантливыми сестренками вожатые,пионеры и повара. "Я тоже буду настоящей певицей," - мучилась я детской завистью.

     Сестренок  тех звали Маша и Аня. Их папа, Евгений Кибкало, был  известным оперным певцом, заслуженным артистом СССР, солистом  Большого Театра. Его дочки были очень талантливы, но артистками не стали.

А я, представьте себе, стала.

      И ту  волшебную песню  выучила наизусть и потом пела везде, где только могла: на московском конкурсе школьников  на Ленинских горах в 75-м, в Кандагаре, Кабуле и Шиндандте в составе концертной бригады советских артистов  в 82-м, на гастролях в Тель-Авиве в 91-м и в чикагском концертном зале  "Миллениум"  в 96-м. Она называется “Санта Лючия”, моя любимая  песня  из детства.