окончание Воспоминаний

продолжение Воспоминаний



А на следующий день я ходила в ЦК КПСС, беседовала с каким-то дядечкой, который устроил мне политический экзамен ( всё-таки я уезжала в капстрану с чуждой идеологией), беседовала с инструктором, только что вернувшимся из Афганистана, который сомневался - пускать или не пускать меня в капстрану, и я запомнила его слова - Вам понравятся эти фиолетовые горы, когда летишь на самолете, и за бортом внизу - горы , горы и горы. Да, действительно, под крылом самолета были горы, горы, горы. И ещё облака иногда.

Казус случился при посадке в самолет в аэропорту Шереметьево. Провожали меня бабушка и её сын Николай, мой дядя. Я чувствовала, что они слегка гордились – племянница и внучка едет за рубеж!! Тогда ведь эти случаи были весьма редкими. Я сдала багаж и прошла в зал ожидания. Ждать пришлось недолго. Меня вызвали по радио в специальную комнату и спросили, развернув мой чемодан, откуда у меня фотопленки с какими-то арабскими текстами. Я разъяснила, что это микрофильмы рукописей афганского суфийского поэта Рахмана. И я хотела бы поработать над диссертацией в Кабуле. Микрофильмов было три или четыре, и , о ужас, один был со штампом американской библиотеки Принстона. Рейс самолета задержали, пришел какой-то дядечка в очках и долго изучал при мне мои микрофильмы, потом сказал офицерам- таможенникам, что всё в порядке и угрозы для безопасности страны нет. Мой чемодан упаковали, я прошла в самолет и долго махала рукою бабушке и дяде, которые, как выяснилось несколько лет спустя, страшно переживали из-за задержки самолета и боялись моего ареста. Хи-хи!!

В Ташкенте в самолет сели афганские женщины- жёны дипломатов. На них на всех были лёгкие каракулевые шубки, их малолетние дети были очень красиво одеты. А у младенцев между ног были невиданные нами ранее пакеты, которые потом мы стали называть памперсы. Самолёт приземлился в аэропорту Кабула. Всю процедуру таможенного досмотра я не помню, но помню, что в зале ходил высокий русский мужчина и выкрикивал моё имя. Я подошла. Это был сотрудник посольства, встречавший меня на новой земле, мы сели в лимузин и покатили по широкому, залитому солнцем шоссе Джадейе Майванд. Я смотрела на экзотические растения по бокам дороги, на экзотических женщин в чадрах и без, на осликов и верблюдов, мерно шагающих вдоль дороги, на высокие строения Королевского дворца, на огромный фонтан в центре площади Пуштунистан и полицейских в коричневых галифе и белых перчатках, на чумазых ребятишек, бегущих рядом с машиной и что-то кричащих нам вслед. Остановились у гостиницы Кабул в центре города. Здесь мне предстояло пожить некоторое время, пока господа из консульства не найдут мне место для проживания.


Первое знакомство с жителями Кабула 

   Окна гостиничного номера, в котором посели меня после прибытия в столицу Афганистана, выходили на все стороны, кроме той, что за спиной. Впереди начинался  Пуштунистан Ват, или проспект Пуштунистана. Справа виднелась перспектива Джадейе Майванд, улицы, названной в честь победы афганцев при Майванде. Слева-   начиналась улица Шахри нау, ведущая в квартал под таким же названием, что означало   Новый город. В Кабуле, как и в любом другом восточном городе, конечно же, должен был быть и Старый город. Экскурсию по нему я запланировала на ближайшее время. Начала всех трех магистралей    сходились в одном пучке, и это была площадь Пуштунистана, посреди которой красовался фонтан и полицейский возле него в сиреневых галифе и белых перчатках.

          В просторном номере гостиницы, который на время стал моим жилищем, стояла большая двуспальная деревянная кровать, устланная белыми простынями и каким-то древним паласом.  Я не сообразила, что кто-то мог уже наслаждаться до меня белизною простыней, и улеглась отдыхать после длинного путешествия. Мне пришлось позже пожалеть о своей опрометчивости, но дело прошлое. Забудем. Полуденный зной сморил меня очень быстро и я очнулась только тогда, когда в дверь постучали. Старый афганец в тонких шароварах и национальной безрукавке  предложил мне полдник- бутылку холодной воды, сыр и какую-то европейскую булку .В дальнейшем я уже сама спускалась в бар в холле гостиницы и покупала чудесный ананасовый сок в банках. Бармен с усмешкой смотрел на меня, но аккуратно открывал банку и говорил Бефармойид- пожалуйста. Я чувствовала себя важной персоной, попавшей из бедной и нищей России в страну ананасного сока  и любезных служителей гостиницы. Позже я узнала, что каждая выпитая мною баночка ананасного сока могла бы быть красивой шерстяной кофточкой. Увы, я была одна, и никто не мог мне подсказать, чем отличается рубль от афгани, какова стоимость кофточки  и как эту стоимость соотнести с ценою прохладительного напитка. Всё позади. Пусть будет так, как оно было.   

     Мои русские друзья и коллеги напрочь позабыли обо мне. Меня могли украсть, меня могли изнасиловать, меня могли продать в рабство (!!!), увы.. никто не вспоминал обо мне примерно дней пять-шесть. У меня были несколько купюр афганских денег ( на первый случай) и я не знала, как отвечать на вопросы  афганского чиновника, кто будет оплачивать мой номер , долго ли я буду жить здесь,  и есть ли у меня вообще деньги. Позже выяснилось, что я должна была оплатить стоимость проживания в гостинице сама, за свой счёт, кроме того, я должна была за эти 5-6 дней найти себе комнату или дом  и снять его в аренду, а поскольку мне никто ничего толком не объяснил, я продолжала жить легкомысленной жизнью провинциальной гурии, попавшей в райские кущи ( или пущи??).

        Соседей по номеру не было. Появился однажды толстый пожилой немец. Он сел рядом со мной в вестибюле гостиницы и стал говорить по-английски. И вот тут случился лингвистический парадокс. Казус. Я его прекрасно понимала, поскольку все-таки английский изучала. Я поняла, что он из ФРГ, предприниматель и остановился здесь по делам.  Отвечать по-английски я не могла, потому что моё языковое сознание было настроено на Афганистан, на языки пушту и дари.   И вот какой диалог у нас получился:
      -Are you from Russia? What do you do here?
     - Бале. Ман аз Русийя амадам. Ва муаллимейе лисане руси хастам.
Немец изумленно смотрит на служивого афганца, и тот ( неграмотный, забитый афганский крестьянин, спустившийся с гор!!!) переводит   с дари на английский:
      -Yes, sir, this girl is from Russia and she is a Teacher of Russian language.
      - Really? It’s interesting. How long will you stay here?
  - Такрибан ду сал, сейб, – отвечаю я, усиленно пытаясь вспомнить соответствующие английские слова, которые я знаю, знаю, черт возьми, но персидские слова и фразы опережают мои воспоминания и лезут вперёд. И вновь афганец переводит мою фразу немцу, говорящему на английском. Вот таков был мой первый диалог с иностранцем в Кабуле. Помню, как-то раз на улице меня спросила американка (кажется, это была американка) – Where is the American hostel here? Я показала рукой на маячившее вдалеке здание американского общежития или гостиницы , но вслух сказала-  Ан тараф аст. ( Вон там).

        Меня часто принимали за американку. Я была худая, стройная и симпатичная. Гуляла одна. Это было рискованно. Однажды я, увлеченная фотографированием экзотических сцен на улочках и в переулках, забрела  в какой-то тесный закуток между стенами домов, из окон  которых стекали прямо на улицу  потоки мутной жижи, а между стен были развешаны огромные, только что вынутые из чанов с краской куски материи.  Меня привлекли огромные кучи арбузных корок , красивые до изумления—зелёные блестящие полосы с красной сочной мякотью и черными блестящими глазами-семечками. Корок было так много, что куча походила на пирамиду Хромого Тимура, сложенную из черепов убитых воинов. И только я нацелила объектив своего Зенита на цель, как аппарат дрогнул, чья-то рука отвела его в сторону и чей-то голос произнес по-английски:
- Stop here. Are you from the USA?
 -No! I’m from Russia.
- Russia? We are friends with Russia. Why are you taking these  pictures? И дальше разговор пошел по - русски. Видимо, я наткнулась на   афганца, побывавшего в России.
--Ведь мы в России не снимали на фото ваши помойки и злачные места. Мы уважаем вашу страну и ваш народ. Зачем же Вы снимаете наши помойки? Это могут делать американцы. Но Вы-то?
Мне стало стыдно за свой эстетический порыв, и я с сожалением выполнила просьбу афганского патриота - я засветила всю пленку, на которой у меня уже было достаточно много интересных кадров с афганской экзотикой.
      
  В один из жарких дней я вышла на улицу, чтобы посетить Старый город. Я не знала ещё, что рискую быть побитой камнями за свои голые руки, ноги  и голову без платка. За мной бежали чумазые ребятишки  и кричали «Соча! Соча!»  К местному диалекту  я ещё не привыкла, потому эти выкрики казались мне ужасными оскорблениями вроде как « Прости-господи!!». Но я выдержала  кричание молодежи и вошла в квартал с низкими  глинобитными зданиями, с какими-то верандами на склонах холмов, с осликами, стоящими возле домов на привязи. И тут в меня действительно полетели камни. Получив болезненный удар по ноге, я решила ретироваться и ушла от греха подальше. И правильно сделала. Никто из советских женщин, как оказалось, не решился  до меня пройтись    по старому городу в одиночку. Я спросила вечером у старого бабЫ в гостинице, что означает выкрик СОЧА!. «А ничего особенного. Это они спрашивали у Вас, сколько времени,  – СОАТ ЧАНД аст ??»

    Прошло пять дней. Я стою в саду советского консульства и с тихой радостью  рассматриваю мелкие деревья, сплошь покрытые красными плодами. Это поспела черешня. Я срываю несколько ягодок и кладу в рот. Вкусно. Работник консульства разъясняет мне, что отныне я буду получать обыкновенную советскую зарплату   преподавателя такого-то разряда, но в виде афгани. За жилье и мебель, ежели такая мне потребуется,  должны платить афганцы. Столько –то процентов моей зарплаты будет отчисляться на мою сберкнижку в Москве, а по приезде на родину мне надо будет не забыть  заплатить все взносы во все организации . После беседы с консулом, который не рекомендовал мне писать откровенные письма родным и близким, я пошла к своему афганскому начальству, с которым мне предстояло работать     три года с небольшим.  Во дворе этого начальства росло огромное дерево- ШАТУТ. Это огромная раскидистая шелковица, но не обычнаю какие растут у нас в Краснодарском крае или в Крыму, а королевская. У неё были большие фиолетовые плоды, похожие на      крупную    ежевику. Под деревом – пятна от падающих плодов. Тоже фиолетовые и большие. Посыльный в офисе набрал целую чашку этих плодов. Смочил их водою (помыл немного) и поставил передо мной.  Я отметила про себя, что в консульстве никто не предлагал мне отведать сладкой черешни.

         И вот старый баба несет на своих тщедушных плечах пыльный ковер в мою комнату, которую я заняла рядом с другими шестью или семью комнатами советских специалистов, поселившихся в старом доме  престарелого дипломата в районе Шахри Нау. Мне привезли кровать, стол для приготовления пищи, печку- буржуйку для зимних холодов, Дрова мне ещё предстояло покупать самой. Когда я попросила ещё и письменный стол, чиновники страшно удивились и предложили писать на прикроватной тумбочке.     Но стол все-таки я выбила позднее. А на чем бы я писала свои статьи и диссертацию? Привезли мне и платяной шкаф.   Всё было в ажуре. Вот только когда  пошли дожди, оказалось, что крыша и потолок текут, и мне пришлось первое время спать под зонтиком, обороняясь от мутной холодной жижи, капавшей  с потолка прямо на меня и на мою постель.  Мне пришлось залезть на крышу, замесить глину с соломой, заделать дыры и уплотнить тонкие слои крыши.  С этих пор ежемесячно в положенное время приходил баба, приносил мне деньги на уплату аренды, и я давала ему БАХШИШ, то есть вознаграждение за услуги. Деньги за аренду я собирала со всех хозяев и относила нашему хозяину. Он меня полюбил, потому что я могла читать Коран, говорить с ним на дари и пушту и слушать его рассказы о былой дипломатической жизни. Он показывал мне свои фотографии, где он сидит рядом с послами Ирана, Индии, США, он показывал мне свои одежды, развешанные у него в парадной комнате по стенам. Вот в этом костюме он был на приеме у такого-то, в другом- у такого-то и т. д. Старый дипломат продержался недолго. Однажды нам принесли  поминальный обед - очень вкусный плов, сладости, мороженое. Мы забрались на крышу дома своего и наблюдали, как в соседнем дворе слепые  хафизы пели свои стихи- молитвы над телом усопшего дипломата. Само тело лежало на большой деревянной тахте во дворе хозяйского дома, укрытое чёрным покрывалом, расшитым белыми арабскими буквами.

Послесловие          20 век :  Новый виток - ЛГУ им А. С. Пушкина

       Всё сказанное - немного грустные реминисценции престарелого востоковеда с широким профилем образования. Ныне, на новом витке спирали, я вновь в ЛГУ. Но это уже не тот Университет, тот стал СПбГУ, исчезло имя А. А. Жданова из названия, появились рядом памятники опальным ранее учёным Н. Сахарову и Д. С. Лихачёву, историки откапывают сенсационные материалы об академике Н. Я. Марре, имя которого мы слышали в университетских аудиториях, но мало знали о его теориях и о нём самом, факультет расширился, облагородилась библиотека, в которую когда-то мы входили через крошечный «предбанник». Новые корпуса, новые общежития, новые специальности, новые люди. А моим последним прибежищем по-прежнему остался ЛГУ, но это уже другой ЛГУ, Ленинградский государственный университет им. А. С. Пушкина. И располагается он в городе великого поэта, и каждый день я проезжаю мимо Екатерининского парка в Пушкине, где когда-то мы проводили студенческие week-end-ы, и в вестибюле университета стоит во весь рост маленький Александр Сергеевич, а пред его взором студенты факультета искусств регулярно устраивают свои творческие выставки, и звучит по торжественным дням университетский хор, такой, какой был когда-то и в прежнем ЛГУ на набережной со сфинксами. Спираль закручена, её концы упираются во внутренности сферы, шар переворачивается в своём космическом движении, и нет ни начала ему, ни конца. Запаянная круглая колба из прозрачного стекла с разноцветной спиралью в её утробе. И, наверное, не случайно витает надо мною дух В. Набокова с его призрачными образами времени, не случайно моя аспирантка загорелась идеей анализа концепта «время» в мемуарах этого то ли русского, то ли американского писателя. Время, мемуары, запаянные гоблины в колбах, родина и чужбина, талант и признание, и многое другое вызывает в сознании идею возвращения. Возвращения «на круги своя», в жизнь, прожитую когда-то и воспроизведённую в памяти, в воображении, которое, по Набокову, нематериально и бессмертно. Ежели вглядеться вовнутрь стеклянного шара, придуманного В. Набоковым, окажется, что, двигаясь по спирали, мы своим движением охватываем только одну половину шара. Вторая остаётся вне нашего досягания. Быть может, именно эту часть нашего существования писатель имел в виду, говоря о двух таинственных и бесконечно непознаваемых субстанциях- former lives и last things, каждая из которых называется eternity of darkness,  или «вечностью тьмы»?


Рецензии