Злые люди

      Мама умерла пять лет назад, когда Костик был еще совсем маленький. Он помнил только её руки, от которых пахло пирожками, и которые часто гладили его по голове. Отец его по голове не гладил, а пирожки и печенье покупал в кулинарии. Но это бывало два раза в месяц: в аванс и в получку. Мальчик рос один. Дети их двора, жестокая стая маленьких зверенышей, отторгали его, и он оставался в стороне от их игр, не был посвящен в их страшные тайны. Его никто никуда не звал, и он довольствовался тем, что наблюдал за ними со стороны, а разговаривал с деревьями и цветами – этого ему было довольно. Дети Костика просто не замечали, как не замечали коврик у входа в подъезд, но зато все собаки и кошки было были его. Наверное их сближало чувство неприкаянности и нкомуненужности. Были ещё и собаки, которые гордо вышагивали на поводке у хозяйских ног, но это были не его собаки. По большому счету на Печерске было очень мало собак, но старенький коммунальный домик, где жил Костик, был облюбован этими милыми животными достаточным образом.
      В садик он не ходил, и присматривала за ним соседка с комнаты напротив. Это было необременительно, поскольку Костику и в голову не приходило уходить куда-нибудь со двора. В час дня эта похожая на Бабу Ягу дурно пахнущая соседка звала его обедать, и он послушно съедал свои порции, как собака съедать суп только потому, что другого не дают. Иногда отец брал его с собой на прогулку в парк неподалеку от их дома, а заключалась эта прогулка в том, что отец, имени которого мальчик не знал, сидел на лавочке, курил и читал газеты, а Костя наблюдал за голубями у неработающего фонтана или заводил новые знакомства с собаками.
      Иногда родитель его купал. Он наливал в ванну горячей воды, добавлял туда жидкого мыла, и Костя сидел в ней, пока вода совсем не остывала. Тогда он вылезал из неё, вытирался большим мохнатым полотенцем и шел к своим кубикам, из которых складывал только ему понятные строения. Отец с ним почти не разговаривал, всё смотрел телевизор или, бывало, ненадолго уходил, но ужинали всегда вместе. На ужин обычно была жареная картошка и томатный сок, которым отец запасся похоже на весь год. Он очень любил томатный сок, а что любил Костя, он не знал. И сам Костя затруднялся ответить на такой вопрос. Иногда папа подходил к его кровати, долго стоял перед нею, молчал или мычал какую-то мелодию, о чём-то думал, напряженно морща лоб.
      Жизнь мальчика изменилась, когда в их квартире появилась тетя Люда. Они сразу же невзлюбили друг друга, а ещё Костя почувствовал, что отец её боится. Обедать к соседке теперь его не звали. Костя съедал суп и второе после того, как отец и тетя Люда уходили на прогулку после обеда. Куда он водил тетю Люду, которую называл только Людочкой, Костя не знал. Его с собой не брали, и мальчик либо оставался дома – тогда ему включали телевизор - , либо гулял во дворе. Папа со своей Людочкой нередко возвращались, когда было уже темно, и неизменно находили мальчика возле подъезда. В такие дни родитель был особенно тихим и робким. Озабоченно морща лоб, пересчитывал деньги и тяжело вздыхал. Костя уже знал, что на следующий день будет картофельный суп и вермишель. Так продолжалось довольно-таки долго. И вдруг мальчик исчез. Его искали весь вечер, но безуспешно. Подключили к поискам соседей, потом милицию – тот же результат. Людочка ругала отца, но тот только виновато пожимал плечами и морщил лоб, что сильно её раздражало.
       Нашелся Костик только на четвертый день,  когда один из соседей обратил внимание на то, что у закрытого канализационного люка стали задерживаться собаки, подолгу к нему принюхивались и беспокойно царапали крышку. Люк открыли. Мальчик лежал на спине, зажмурив глаза от хлынувшего в них света, а потом широко открыл их, тихонько произнес «Папа…» и потерял сознание.
      В больнице его поразили чистые душистые простыни, белые стены и необыкновенно вкусная манная каша с маслом, которой ег окормили. Сестры и санитарки называли его солнышком, куколкой, котиком, и каждая норовила сунуть ему под подушку то конфету, то пряник. Но самое удивительное было то, что каждый день приходила Людочка и, сидя у его койки, плакала и приговаривала: «Бедная моя крошка, родненький мой, у мамочки разрывается сердце. Ну за что тебе, безневинному, такое наказание?». Она называла его зайкой и , уходя, целовала его в щёчки, оставляя после себя кульки с конфетами, яблоки, апельсины, приносила клубнику, черешни, кормила куриным бульоном и котлетками. «Будь умницей, хорошо кушай и поправляйся» - говорила она. А он молчал и смотрел на неё испугано и удивленно. «Какая у тебя замечательная мама!» - говорили сестры, и тогда уже плакал Костик.
       Отец приходил редко. Стоял неприкаянно, суетливо бегал руками по одеялу, поправляя его, и гладил Костю по голове. Но все равно Костя всегда был ему очень и очень рад. Однажды сын сказал: «Попроси тетю Люду, чтобы она почаще отпускала тебя ко мне», на что отец испуганно замахал руками, огляделся по сторонам и торопливо проговорил: «Что-ты, что-ты! Не надо так. Просто у папы очень много работы, и он часто приходит домой поздно». Костя знал, что это не правда и смотрел на отца с жалостью.
Дома, когда он вернулся, всё было как и до больницы, а однажды он услышал как Людочка сказала за обедом: «Эта больница нам в копеечку влетела. Впредь будь повнимательнее к своему сыну». Папа обижено засопел и промолчал.
      Костя едва заметно прихрамывал, но обходился без палочки. Иногда в глазах у него просыпался ужас, тогда он долго беспричинно смеялся и прятался от людей. Дворовая ребятня называла его теперь Костя Привет и пыталась обижать, но собаки не дали его в обиду, а один мальчишка, из самых бойких, был даже укушен. На другой день приехала душегубка. Все собаки без ошейников были выловлены и куда-то отвезены. Отец укушенного, какой-то начальник, лично проконтролировал эту акцию и авторитетно заявил: «Теперь в магазинах будет больше мыла». Одна только Ляля, большая палевая сука, где-то припряталась.  Скорее всего это она и была автором рокового для остальных собак укуса и, предвидя ответные суровые меры, сочла за лучшее на время исчезнуть, но вскоре снова была на своем посту, возле Кости. Стоило ей только обнажить свои большие желтые клыки, и недобрые намерения дворовых шалунов исчезали в зародыше.
       Тем временем наступил август, осенью нужно было устраивать мальчика в школу, и отец с Людочкой отвезли его в деревню к бабушке. «А там видно будет» - сказала мачеха. Они привезли к бабушке сахару, чая и крупы, сходили к каким-то папиным друзьям детства и уехали. Через пару дней прибежала в деревню и Ляля.
       Впервые за долгие, как ему казалось,  годы Костя был счастлив. Бабушка накормила его гречневым супом. Без всякого мяса, но до чего же вкусно! Втроем они до сумерек просидели на берегу маленькой речки с песчаным дном, тихим течением, с кувшинками и лилиями, наблюдали за рыбкой, снующей по мелководью, за утками, которые важно крейсировали проходами в камышах. Стрекозы маленькими вертолетиками пролетали над водной гладью, а водомерки все бегали и бегали по зеркальной глади, как будто искали что-то. Для Кости это был новый мир, и он познавал его с упоением. «Ну шо, внучку, пишлы в хату, баба протопыть. Ночи вже холодни. Чайок» - промолвила старушка. И чай у бабушки оказался очень вкусным – из листьев смородины и малины. А потом впервые в жизни ему рассказали сказку. Очень хотелось спать, но он до конца выслушал сказку про Емелю, который на печке ездил. Как оказалось, бабушка этих сказок знала великое множество, она потом рассказывала ему и немецкие, и индийские, и, что особо удивило Костю, китайские сказки. Мальчик не понимал, как это можно столько всего знать. Но бабушка знала.
На другой день за завтраком Костя впервые разговорился. Ели всё тот же гречневый суп, но чай пили уже городской, и он показался мальчику кислым и несладким, хотя пили его с сахаром. Костя с восторгом рассказывал о своей поездке пригородным поездом, что тоже было впервые в жизни.
      Детей в деревне не было. Бабушка сказала, что некоторые родители приезжают сюда отдыхать с детьми, но уже все уехали, потому что детям скоро в школу. При этом бабушка невесело покачала головой. С этого же вечера она начала учить внука грамоте. Открыв «Русские народные сказки» они вместе прочли первое слово в жизни Константина: «Один», и мальчик сразу же понял, какая буква как звучит и самостоятельно прочел написанное бабушкой слово «дно». На следующий вечер он прочел уже слово «раз» и так, добавляя каждый вечер по слову или пол-слова, если оно было длинным, они шаг за шагом познавали тайну таинственных значков, покрывавших листы бумаги с красивыми цветными картинками. Осенью Костя пусть и медленно, но уже читал.
     Улицы деревеньки поросли подорожником и сорняками, яблони и груши в садах одичали. Магазины, почты, школы – ничего этого не было. Приезжала иногда автолавка с хлебом, вермишелью, спичками и консервами, она же раз в месяц привозила почтальона, который выдавал пенсию и торговал мылом. Многие избы пустовали, и Леля с Костиком часто их обследовали, роясь в пыльном хламе и складывая его в уголках. Обоим это занятие нравилось. Все книги, которые ему попадались, Костя относил к бабушке, и скоро на подоконнике насобиралось с полсотни книг, начиная со сказок Пушкина и кончая учебником «Биология.9-й класс». По вечерам за ужином бабушка Мария продолжала рассказывать внуку сказки, а он читал ей Хармса и Достоевского.
     Пошли дожди. Всё чаще приходилось сидеть в доме или под козырьком на крыльце. Осень вступала в свои права и, учитывая календарные перемены, была абсолютно права. Бабушка изо всех сил старалась подкормить внука перед авитаминозной зимой. Кроме круп в мешочках, было ещё пять банок «Кильки» в томате и баночка сгущенного молока. Прошедшей весной Мария Ивановна впервые не посадила картошку. Сил уже не было, и помочь было некому.
      Костя думал, что все люди злые и хитрые, но бабушка всё перевернула в его сознании. Не знающий раньше ласки и доброго слова, он всем сердцем потянулся к ней, и они стали не-разлей-вода: старый и малый. После дождей вдруг наступила страшная жара, зной буквально убивал всё живое. Немногочисленные собаки лежали в тени под деревьями, высунув языка и вздымая костлявые бока. Костя и Ляля искали спасение в речке, но она, прогретая до дна, давал успокоение на несколько минут. Немного лучше было в лесу. Старый и малый каждый день заготавливали в нём дрова на зиму. Куча такого топлива росла в сарае на глазах. Ни на минуту не забывала бабушка о предстоящей зиме. Летом насобирала и насушила шиповника, мяты и зверобоя, лесной малины и земляники, собирала и сушила грибы. В сундучке в сенях было с полпуда муки, и баба Мария надеялась как-то зиму продержаться. На зятя она не надеялась, но ждала его, надеялась, что заберет он Костика в город, не даст пропасть. И он явился. Она его едва узнала – так он изменился за пару месяцев: потолстел, постарел, стал ещё более суетлив. В глаза смотреть избегал. Привезли они с Людочкой богатые подарки: старые дочкины сапоги, которые оказались для неё, старухи с опухшими ногами, тесноваты, курицу с синеватыми боками и без потрохов, килограмм карамелек («Это для Костика. Он любит сладкое.») и две палки колбасы, одна из которых была чуть погодя съедена. А ещё привезли соли, чему баба Мария несказанно обрадовалась. Зятя тёща встретила как следует: сварила привезенную курицу, суп со щавлем и крапивой заправила мелко рубленым яйцом и ложкой сметаны, занятыми у соседки, а ещё нарезали колбасы и селедки. Леонид шумно и торопливо ел, изредка виновато поглядывал на жену, пока она, наконец, не открыла впервые за весь день рот: «Может хватит, Лёня?». И он послушно отставил бутылку в сторону. «Под каблуком» - подумала Мария и почему-то обрадовалась этому, но виду не подала, отнесла бутылку в чулан – зимой она пригодится. Тем временем обед закончился. Лёня завернул в газету остатки колбасы и селедки себе не дорогу, собрал со стола хлеб: «А хлеб-то у тебя есть, мать?» - «Есть, сынок, есть». А сама подумала, что лучше бы он водку забрал, а хлеб оставил. «Кур держишь?» - спросил он, пряча пакет в дорожную сумку. – «Да нет, не держу» - ответила она не обиженно, а скорее удивленно. – «Нет?!» - несказанно удивился тот – «Как же можно без яиц да курятины? Надо держать!». И он сокрушенно качнул головой – «А как же школа?» - не выдержала старуха. – «На следующий год пойдет. Ему надо сначала окрепнуть после болезни». У бабы Марии заныло сердце. «Не заберут Костика» - поняла она.  «Папа!» - подал голосок мальчик, до сих пор молчавший – «А я читать научился! Хочешь, почитаю?» - «Почитай, почитай» - рассеянно ответил тот, извлек из нагрудного кармана мятую десятку и положил её на стол – «Вот, купишь себе чего-нибудь. Ну что же ты не читаешь?» - «Не буду» - сказал Костя тихо и посмотрел на отца исподлобья. – «Ну ладно, всё равно молодец. Слушайся бабушку и помогай ей. Ты уже большой». Зять тяжело вздохнул и поднялся: «Я выйду на минутку». Пока его не было, Людочка, внимательно рассматривая свои лиловые ногти, рассказывала, что Костик любит кушать, а чего не любит. Бабушка Мария слушала и смотрела на молодую женщину как смотрят на тяжело больного человека, который вот-вот умрет, но ему об этом не говорят. Зашел Леонид: «Ну, мать, нам пора. До свиданья Костик. Мне на службу, а у Людмилы Петровны заседание женсовета». И они ушли на станцию. По дороге не оглядывались.
     Долго стояла Мария Ивановна у калитки, долго плакала. Ведь зять её, Лёнечка, он совсем не злой был. Как же жизнь иногда калечит людей. Равнодушный он стал. А что может быть злее равнодушия? Вернулась в избушку, взглянула на внучка, примостившегося у окошка с «Преступлением и наказанием». Он знал о жизни больше, чем знал ее зять. Подошла, прижала к животу, повязанному дырявым шерстяным платком, его невесомую голову, ещё немного всплакнула. «Не плачь, бабушка… не плачь» - сквозь слезы просил Костик – «Не плачь… ».
      Пять дней по отъезду гостей они пировали: доедали зеленый суп, а на курином бульоне приготовила Мария суп, стушила капусту с грибами и колбасой. Одежды для внука совсем не привез Леонид. То ли не было, то ли забыл. Эх, Леня, Леня, Бог видит все и воздаст в свое время и тебе и твоей змее по заслугам. Пособирала дедовы обноски, долго полоскала их в реке, сушила на уцелевших жердях обреченного плетня – быть ему в печке этой зимой. Несколько дней обрезала и подшивала ватник, бушлат, брюки. Ляля лежала у порога у кучки давно до блеска обглоданных костей и изредка приподнималась на кривые лапы, чтобы хлебнуть жирной воды после мытья посуды. Собачье счастье лучилось из бесцветных слезящихся глаз с беловатой гнилью в уголках. Жара спала, ночью особенно под утро, уже было холодно, но они печь не топили, а спали не раздеваясь и старались поесть и попить горячего перед сном.
      Мальчик приспособился к жизни. Из старой дедовой майки и вербовых веточек смастерил некое пособие для садка, погружал его в речку и через час-другой вытаскивал немного мелкой рыбешки, варил ее с солью. Уха не уха, а вполне съедобное варево получалось. На некоторых огородах еще можно было что-нибудь раздобыть. Огурцы-переростки, кукурузные початки, а иногда и незамеченный хозяевами лук приносились домой и сразу же шли в дело. Пока перебивались как-то, но постепенно израсходовалось все сало, таяли запасы крупы, дефицитный сахар.
       В конце ноября выпал снег, ударили морозы. Холод стучался в окна, и их занавешивали тряпьем, на дверь кое-как приколотили ржавыми гвоздями старую шинель и коврик. Топили через день. Костя знал, что, если в ведре у двери вода покрывалась тоненьким слоем льда, они с бабушкой будут топить. Пока не намело снега, ходили в лес по валежник, с каждым разом все дальше. Так продержались они до декабря. Как это ни странно, в деревне ещё работало радио. Костя подолгу слушал его, особенно ему нравилось сравнивать прогнозы погоды с тем, что было на самом деле. Половины прослушанного он не понимал, но запомнил, что его детство скоро будет счастливым, бабушка получит все, что она заслужила своим многолетним трудом, а все люди попадут в Европу. Костя уже прочитал учебники для пятого класса и не мог понять, как можно попасть туда, где ты уже есть.
Но радио скоро замолчало. Первый раз не пели петухи. На Николая умерла бабушка. Как сидела у печки на лавке, так и застыла, как заснула, навсегда. И лес, и речка, так ею любимые, тоже застыли, умерли, но только до весны. Костя долго стоял у соседского дома, пока не вышли люди. Обрядили, похоронили бабушку. Сколько позволил мороз Костя простоял над комковатым холмиком. На поминки поприходили незнакомые бабушки и дедушки, поприносили с собой кто что смог, и Костя в этот день объелся. Ужасно болели живот и голова, он напился чаю, и его стошнило. Только тогда стало легче,  и он забрался прямо в ватнике под одеяло и пустил к себе Лялю. Собака прижалась к Косте теплым животом и тихонько повизгивала во сне. Вдвоем им было теплее. Кого-то посылали в бывшую центральную усадьбу позвонить отцу. Дозвонились, а Леонид, ссылаясь на сильную занятость на службе, сказал что на днях приедет забрать Костика, а пока попросил соседку приютить мальчика на несколько дней. Косте об этом ничего не сказали, но он и так знал: отец не приедет. Переходить к соседке он наотрез отказался, заявив, что печку и сам может затопить, а та и особо не настаивала. Жила она через три хаты, которые пустовали, и поначалу очень часто навещала мальчика, иногда даже принося яйца, но пошли снегопады, метели, и она стала приходить все реже, а потом очень захворала и перестала ходить к нему вовсе. О Косте забыли. Только в середине февраля купил Леонид своей Людочке путевку в Карпаты и, отпросившись на работе, отбыл в деревню. Хату он нашел на крючок закрытой, на стук в окно никто не отзывался, и он вышиб дверь плечом. Лютый холод посеребрил окна и покрыл серые закоптелые стены пушистым инеем. Возле печки на матрасе, прижавшись друг к другу, лежали два трупика – Кости и Ляли. Топливник был открыт,  а заслонка перед дымоходом закрыта. Вероятно Костик видел, как бабушка удерживала жар в печке, да не приметил, когда это делать вовремя. Леонид сел за стол. Просидел часа два. Потом поднял сына и уложил на столе, сходил к соседке, попросил одеть Костика к погребению, а сам вернулся на станцию. Ночевать пришел поздно. До утра просидел возле Кости, а утром пришла машина с гробом и увезла, наконец, Костика домой. В тот же день и похоронили его, сослуживцы и соседи помянули мальчика и поспешили оставить Леонида одного. Два дня он пил водку, плакал и проклинал себя, а на третий день, воспользовавшись тем, что была суббота, поехал в деревню. Посидел в пустом доме, снял тещины иконы, подобрал с подоконника «Русские народные сказки» и до лета уже сюда не наведывался. Иконы тещины оказались неординарными, и он выручил за них неплохие деньги. Их хватило на то, чтобы купить молодой супруге золотую цепочку, себе кожаный кошелек, да и еще осталось на то, чтобы отметить тридцатилетие Люды в ресторане «Киев». Этим же летом, на сбережения Леонида они купили новую мебель, а старую отвезли в деревню, в тещин домик. В передней комнате оклеили стены обоями, покрасили зеленым пол, и черно-белым окна. Печь разобрали, вместо нее поставили камин. Из кирпича и арматуры сделали невысокий, до пояса заборчик, разбили во двое цветник и соорудили беседку, по размерам не уступающую комнате в домике. И начали наезжать на дачу гости. Людочка равнодушно их встречала. Днем купались, катались на лодках, а вечером гуляли в беседке с водочкой и коньячком под уху, шашлыки и плов.
     Через два года Людочка, тайно умыкнув документы на дом, выгодно продала его без ведома Леонида. Отсудив условную половину трехкомнатной квартиры заставила Леонида продать ее, чтобы рассчитаться с ней за эту половину. Остальных денег Леониду едва хватило на то, чтобы купить однокомнатную гостинку на окраине города. Едва получив документы от развода и часть своих законных, нажитых непосильным трудом, денег, Людочка, с новоиспеченным приятелем-бизнесменом подала документы в ЗАГС.
      Дальше события развивались стремительно. Через год Леонида понизили в должности. Он опустился: ходил часто не бритый в мятых брюках и грязных туфлях, по вечерам сидел дома и  в одиночку пил и смотрел телевизор. Стал опаздывать на работу, а когда совершил прогул, его уволили. Через полгода он узнал, что у него рак. Вместо лечения – еще больший запой. За эти полтора года лишь один раз посетил могилку Костика. Постепенно квартира начала пустеть: Леонид стал пропивать все, что можно было пропить. Еще через полгода его не стало – умер за столом, со стаканом в руке. В квартире стоял шкаф, стол и кровать. На подоконнике лежали «Русские народные сказки», открытые на странице с картинкой, изображающей тигра в зарослях бамбука. Рядом на страничке был текст. Первое слово, которое начинало сказку, было «Один…». Круг замкнулся.