Неуловимое

На шаткой табуретке стоит молодой человек, раскрашенный под Пьеро, и неуверенно улыбается.
Он старается удержать позу, однако холод то  и дело заставляет его подергиваться ,холод  сочится сквозь незаклеенные  на зиму окна ,высокие окна студии, залитой  белым сухим светом.
-Я же сказала –стой смирно, что же ты дергаешься? –нетерпеливо и грубовато бросает женщина средних лет. Оторвавшись от мольберта ,она покрывает молодое тело новым слоем белой пудры, профессиональными ,ловкими движениями ,равнодушными к наготе,зачерпывая пуховкой  из тяжелой бронзовой пудреницы.
Поймав его жалобный взгляд ,она улыбается ,словно оттаяв.
-Ну-ну..  недолго осталось..
Пол студии покрыт многолетней пылью, осыпавшейся штукатуркой и вязким , разъедающим пальцы мелом.
Женщина ходит по студии туда-сюда, отряхивая руки от пастели. Облака пастельной пыли медленно рассыпаются в воздухе, она садится и зажигает папиросу ,смахивает тряпкой пыль с черных туфель.
Высокая ,костистая женщина, похожая на породистую лошадь, с лицом  Коры и старинной брошью на платье, она задумчиво выдыхает дым кольцами и произносит в пространство, обращаясь к молодому человеку, который уселся на полу ,завернувшись в огромную шкуру ,и растирает свое замерзшее ,неуместно мускулистое тело.
-Есть что-то такое в твоем лице, одна черта, под определенным освещением.. Неуловимое..- она стряхивает пепел совсем по-мужски, темное каре ее волос оттеняет впадины под скулами. Молодой человек выбирается из шкуры, расстилает ее на полу и ползет к художнице, преданно и восхищенно заглядывая в ее лицо.
-Ты так вульгарно жизнелюбив, мой мальчик.. –усмехается она в ответ на его красноречивый но безмолвный призыв. –Вставай, будем делать следующий рисунок!
Они  проводят в студии несколько часов, ближе к обеду посыльный из бакалейной лавки приносит жареную оленину, бутылку вермута и сверток шоколадных трюфелей.
Они усаживаются на шкуру и принимаются за трапезу- такую долгожданную,- глядя в глаза друг другу,будто священнодействуя.
Перед уходом она поливает из кувшина над медным тазом, натурщик умывается, она позволяет ему одеться, и ,натянув на руки лайковые перчатки, запирает студию на ключ.
Дома их ждет ее муж –человек мягкий, уступчивый, с лысеющей головой и полудетской улыбкой. Он  целый день возился в своих бумагах ,писал письма –все  по разработанной его женой схеме успеха: в нужное время оказаться в нужном месте, в нужное время отойти в тень ,в нужное время поклониться. И эта нехитрая схема сделала их дом символом благоденствия и стабильности, они пользовались авторитетом, и весь город перед ними заискивал, боясь навлечь на себя гнев фрау Коффман
И только старенькие родители господина Коффман невзлюбили невестку за ее крутой властный нрав, да и поговаривали ,будто рыльце у нее в пушку, что доброе имя помарано кое-где кляксами. А она не искала  признания родителей мужа –ей от них нужен был лишь статус ,даруемый родовым именем, прочее с ее хваткой  и отцовскими акциями было достижимо без их помощи..
Сор из избы они не выносили, все тайны были спрятаны за семью печатями. В когда их обвинили в покровительстве, оказываемом подозрительным лицам, расточительстве и разгуле, фрау Коффман  поспешила уволить всех слуг, оставила одного лишь шофера и приходящую домработницу.

«Мальчик» жил с ними уже несколько месяцев. Тяжко,с перебранками. Однако он был доволен своим положением, господин Коффман обожал и баловал его ,задаривал ворохом костюмов, портсигаров ,часов,  гладил его по щеке, печально и нежно, и сердце юного натурщика отзывалось стройной волной шопеновской чувственности, пронзительной до слез. И как ни смешно ,ни уродливо это смотрелось, и как ни давила фрау Коффман  злую усмешку в кулак ,сиреневыми душными майскими ночами они вдвоем уходили бродить по аллеям старого парка, между рядами  цветущих лип, источающих тяжелый медовый запах, и читали вслух стихи друг другу, спрятавшись от посторонних глаз.

Однажды к господину Коффману приехала молодая племянница, и привезла письмо от своей матушки с просьбой облагодетельствовать дочь, которая обучилась на актрису и с наилучшими рекомендациями приехала к ним в город устраиваться в театр.
Фрау Коффман стоило лишь помять в руке белокурый локон румяной девицы, чтобы понять, что она уже  ненавидит эту цветущую, картинно-наивную провинциалку ,рассчитывавшую, по всей видимости ,обосноваться в их доме. Девушка плакала от унижения, после того как во время ужина тетя попросила ее прочитать кусок из Эсхила –как ,вы актриса ,и не учили Эсхила?!- вздымала  она возмущенно бровь, –или что-нибудь по выбору, а после того, как зажимаясь от смущения, девушка что-то продекламировала ,холодно и досконально разбирая каждое произнесенное племянницей слово, раскритиковала прибавив ,что для тренировки ,впрочем ,это вполне приемлемый уровень.
После настойчивых просьб мужа, фрау Коффман нашла телефон старой знакомой  -неудачливой скульпторши ,и нанесла ей визит, как бы невзначай пообещав познакомить с известным галеристом ,а после поведала о своей горе -племяннице, та конечно же дала ей номер главного режиссера маленького театра в Дюссельдорфе, и спустя неделю( быстрее ,чем того требовало бы родственное радушие) преисполненная надежд и благодарностей ,племянница уже ехала в поезде. На прощание тетя подарила ей шелковые чулки и  шляпку ,вежливо поцеловала в лоб и пожелала удачно устроиться на новом месте –и видит бог, пожелала искренне..
Но чем насмешливей ,рассудочней ,чем строже бывала фрау Коффман ,тем с большим обожанием смотрел на нее «мальчик»,тем больше обожествлял он ее облик- облик античной богини, госпожи, царицы.
Стать ,точеный профиль, блики на высоком надменном челе и неторопливые движения –все внушало юноше головокружительное подобострастие, она казалась совершенной ,и совершенной даже в своих пороках.
То, как она бросала ключи на журнальный столик или подносила бокал к тонким губам –все пробуждало в нем желание раствориться в ее холодности, нырнуть в эту глубину, стать хотя бы каплей в море ее мраморной безупречности.
И два этих чувства, нет, комплекса этих чувств ,равносильных в высоте своей, метали юношу из стороны в сторону ,из спальни в спальню, и хотя делать выбор его не принуждал никто, что-то интуитивно шептало ,что вечно  такое благодатное существование продолжаться не может. Когда, время от времени ,супруги ночевали в одной комнате ,а не каждый в своей, как  обычно, мальчик зарывал голову в подушки и рыдал.
 Он знал, что для госпожи он лишь красивая игрушка ,роскошное домашнее животное. Он знал ,что по сути о таких как он  говорят «жиголо»,и  мысль эта всплывала на поверхность его безбедной жизни гадкой навязчивой мухой, словно напоминанием о том, что его в любой момент могут вышвырнуть вон и что это –его погибель, потому как уже не сможет он жить так ,как раньше – полуголодным студентом- заучкой ,  которому за кусок хлеба приходится часами позировать художникам.
Но вот он со своей госпожой заходит в дом, вот им подают ужин ,и все так тепло, и уютно ,и господин Коффман  кладет ему руку на колено под столом ,а госпожа источает величественное сияние, и все трое счастливы, и впереди у них прекрасный вечер  с приглашенным пианистом, преферансом и белым вином из фамильного погреба старого приятеля хозяйки.