ИНЫЕ

         Все! Расчетные на руках. Билеты куплены. Завтра в  шестнадцать   часов с минутами  я  уезжаю на новое место проживания в неведомую мне, южанке, Сибирь. До Москвы на поезде, затем на самолете до города Кемерово.
           Саша встретил меня в аэропорту. Продолговатые  глаза, прикрытые пушистыми ресницами, смотрели на меня ласково и  чуть смущенно. Я глядела на него во все глаза:
            – Это мой муж?!  Мы познакомились всего год тому назад в моем родном городе  на празднике урожая. В программе осеннего праздника урожая –  он в живой картине своей группы   – Василий  Чапаев.  Я в своей – звезда, летящая на ракете в пока неведомый человечеству  космос.    Семью создали через три месяца и примерно столько же прожили вместе до  того страшного дня. В шесть часов утра его арестовали  по обвинению в убийстве человека. В милиции мне ничего не стали объяснять, и через некоторое время  Сашу выслали по месту совершения преступления. Почти год металась я между городами Тирасполь и Междуреченск.  Суд. Приговор. Обморок.
           И вот я  сижу в  междугородном автобусе рядом с ним, смотрю с любопытством на него и ловлю себя на мысли, что этот внешне красивый человек абсолютно мне незнаком. Все надо начинать сначала.
          От воспоминаний меня отвлек Сашин шепот:
          – Меня поселили в городе Топки.  Три года мы должны прожить в этом городе. Я не имею права выезда в течение этого времени в другой город. Но по окончании срока мы сразу уедем в Тирасполь. Я работаю  на цементном заводе инженером на щековой дробилке. Мы несколько дней поживем в общежитии,  пока я найду квартиру или снимем домик.
           – Да мы можем все эти годы жить в общежитии. Лариса   пока побудет у бабушки, а три года пролетят незаметно.
           – Нет, там тебе жить нельзя.
           – Почему? Мне не нужны особые удобства. Главное, что мы опять вместе. 
           Ох, лукавила я, ох, лукавила. Вместе–то  вместе, а вот сживемся ли – вопрос.
            – Речь идет не об удобствах, а о людях, что живут в общежитии.  В основном, там живут зэки, то есть заключенные на поселении.  Их уровень развития, бытовые привычки, взаимоотношения, бесконечные  пьянки, драки, маты. Они, понимаешь, иные.  И я тебя прошу, не вступай с ними ни в какой контакт. Пока я буду на работе, не открывай никому дверь. Вообще, веди себя так,  будто в квартире никого нет.
          Он умолк. Каждый из нас погрузился в свои мысли. Я думала о будущей жизни с этим сегодня для меня чужим человеком. О чем думал Саша,  не знаю.
           Стояла осень.  Отдельные березовые колки напоминали хороводы девчат в нарядных желтых сарафанах, яркими пятнами алели осины. Вдалеке виднелся лес, он как будто светился мягким золотисто-коричневым цветом снизу, а верхушки деревьев были неожиданно темными. Знаменитые сосновые боры – догадалась я. Вдоль придорожья росли, в основном, травы – овсяница, мятлик, ежа сборная. Седыми бородами выделялись отдельные куртины перистого ковыля.
           Сама дорога, по которой ковылял наш престарелый автобус, была просто укатанной грунтовкой, с положенными ей ямками и ямами, в которые автобус исправно нырял и с громкими стонами и воем вырывался из них, подбрасывая пассажиров до потолка. Тридцать километров, отделяющих нас от Топок, мы  преодолевали примерно около двух часов.
          Огромный одноэтажный барак встретил нас хмуро.  Повеяло заброшенностью и бедностью. Входная дверь нараспашку. Бесконечный  темный коридор и много  дверей напомнили мне мое первое замужество (см. рассказ «Крик души»). Тревожно забилось сердце. Кольнула неприятная мысль:  неужели опять возврат к старому? Как будто услышав мои мысли, Саша сжал мою ладошку:
          – Не волнуйся, это всего  несколько дней. Но помни, они иные, и сегодняшняя тишина пусть не успокаивает тебя, она обманчива.
          Как будто в подтверждение его слов в конце коридора раздался крик, громкий многоэтажный мат, звон бьющегося стекла и истошный крик  – убивают. Мимо, цепляясь по пути за стены, тазики, половички, пролетела неряшливо одетая, дурно пахнущая давно немытым телом женщина. Ее догонял босой, в широченных брюках с голым  торсом, мужчина. Тело его все было расписано татуировкой. От его взгляда, брошенного в нашу сторону, у меня подогнулись коленки, и мне захотелось стать муравьем или божьей коровкой и исчезнуть с его пути. Саша,  открыв дверь нашей комнаты, буквально втащил меня в наше временное пристанище. Тяжело вздохнув, прижал к себе и шепнул на ухо: – "С крещением тебя. Страшно было?» 
           – Нет, я и не такое видела и слышала - храбро ответила я. 
          Моего прошлого он не знал, а я не торопилась посвящать его в  перипетии моего детства.  Первая ночь, первые разговоры, первые ласки – все первое. Как будто и не было тех месяцев совместной жизни.
           Три дня я тихо сидела в ожидании Саши с работы. Слушала «концерты» в исполнении «иных»,  пополнила свой литературный багаж новой матерщиной и словами явно не из словаря Даля. Пару раз порывалась вмешаться в слишком громкие разборки, в которых (мне так казалось) участвовало все общежитие, но разум победил, и я не вышла из комнаты. Более того, я не открывала, если раздавался    стук  в дверь или ломился неизвестный с обещанием сексуальных утех  с райским наслаждением.
 На четвертый день я обнаружила, что необходима стирка.  Воспользовавшись временной тишиной в коридоре, я  захватила постирушку, тазик, стиральный порошок и отправилась на кухню.  Вода пенилась, бельишко стиралось, я даже запела от удовольствия, что есть работа. Мне, непоседе, три дня сидения показались многолетней каторгой.
           – И не так уж и страшно, и никого нет, – подумала я  и как сглазила. На кухне появился объект – женщина лет пятидесяти. Бесцеремонно запустив руку в тазик с пеной, зацепила и вытащила на свет божий мои плавки.
         – Эт-то чо? – поворачивая так и так миниатюрный треугольничек, - спросила она.
         – Плавки – ответила я, весьма удивленная ее вопросом.
         – Их на чо надеват-то? – огорошила меня очередным вопросом представительница прекрасного пола неведомой мне «страны».
          – Ну, это трусики, – нашлась я с ответом, вспомнив Сашино предостережение, что они живут немного в другом мире и могут не знать некоторых слов.
          – Нюрка! – заголосила вдруг баба дурным голосом, – подь сюды!
           Через минуту рядом нарисовалась вторая женщина. Помоложе. Изношенное лицо, украшенное синим фингалом,  неаккуратно накрашенные губы, нос растопыркой от вечных побоев. Отсутствие зубов и расплывшаяся фигура отнюдь не украшали ее.
          – Что орешь заполошенно? Чего привиделось?  Молодую увидела да захотелось? Гляди, ее придет, он тебе п…у на голову вывернет.
           – Нет, нет, ты гляди, чего она надеват, а куда? У меня и на одну ногу не налезет, а она говорит, трусы это. Куды ж их надеват–то? –  беспомощно повторила свой вопрос первая женщина.
           К  этому времени вокруг меня уже собралась толпа примерно из десяти человек. Все вертели в руках мои плавки, поворачивая их так и этак, некоторые прикладывали их к своим интимным местам. Смех, сальные шутки как в мой адрес, так и в адрес друг друга не умолкали. Я стояла огорошенная, вспоминала Сашино предостережение и   мысленно каялась, что ослушалась его.
           Из оцепенения меня вывел вопрос:  «А ты кто? Как сюда попала? За что сидит твой–то?
           – Он не сидит. Он работает. Это я пока сижу.
           – Чо ботаешь? Твой–то химик, я знаю. На цемзаводе видела его, на щековой. Привезли неделю назад.
           – Не-ет. Саша не химик –  он инженер и скорее физик. Это я химик,  – пояснила я женщине.
           – И на сколько ж тебя захимичили? – заинтересованно спросила одна из  зэчек.
          – Ну, наверное, на всю жизнь. Это ж теперь моя профессия.
          – Ни х…я себе, а с виду коза козой.
          Я обиделась на козу и собралась дать достойный отпор нахалке, вбив в ее неразвитую голову, что быть химиком всю жизнь почетно, и я не собираюсь менять профессию.
          Только я открыла рот, как из толпы протянулась рука, выдернула меня из круга заинтересованно слушавших персоналий «другого мира», и поволокла в комнату.  Таким злым я Сашу не знала. Буквально бросив меня на кровать, он разъяренно  спросил:
          – Ты,  почему вышла из комнаты? О чем ты с ними говорила? Я же тебя предупреждал!
         – Саша, они меня не обижали. Они спросили, где ты работаешь, и сказали, что ты химик на щековой. А я им объяснила, что ты физик, а я химик, и на всю оставшуюся жизнь.
         – Кто? – спросил Саша и вдруг залился диким смехом. С ним началась истерика. Из глаз лились слезы, лицо покраснело, он буквально начал задыхаться.
          Отсмеявшись, утирая слезы, он спросил меня:
           – Поняла ли ты смысл вопроса, заданного тебе  зэчками?
           – Что я, совсем дубина, – обиделась я.
           – Наверное, да. – безапелляционно ответил он. - На их языке химиками называют заключенных, отправленных на поселение с отработкой на  государственных объектах. Поэтому они и вытаращили глаза, когда узнали, что ты пожизненный химик.
          Теперь я хохотала до слез.
          В тот же день мы с Сашей  сняли частный домик и переехали. Домик располагался на другом конце города.  Больше с теми женщинами я не встречалась. Я часто в те годы вспоминала их и думала: «На улице 1969 год,  мы – первые в космосе, мы самое передовое Государство. Почему же у нас еще есть люди (пусть и заключенные – их же там исправляют!), для которых слово  «плавки» это что-то сверхъестественное, а драки, побои, унижения, общение только через мат – привычная среда  обитания.
          Мудреть я начала после тридцати. И со временем я поняла, что тюрьмы предназначены для исправления и воспитания человека. Но исправление исправлению рознь. Наше, вероятно,  предназначено для воспитания  вот таких  «иных» с возвратом в привычную им среду обитания, а не в нормальное общество.


                Фото из Интернета