Медиум 9

Нас в несусветную рань разбудила полиция. Рона обладала счастливой способностью высыпаться за четыре – четыре с половиной часа в сутки, поэтому она – единственная из нас троих – выглядела свежей. Уотсон с трудом сдерживал зевоту и тёр небритые щёки, я, боюсь, производил впечатление не намного лучшее.
А от полицейских сил представителем явился наш старый знакомый инспектор Лестрейд. И, поскольку расследование о голодной смерти нищей цыганки никак не входило в его компетенцию, я понял, что его присутствие объясняется только льстящим мне желанием увидеть редкого визитёра в Лондоне - Шерлока Холмса.
- Здравствуйте, Лестрейд, - поощрил я его в этом стремлении тёплым рукопожатием.
- Здравствуйте, здравствуйте, Холмс! Как всегда, стоит вам появиться, и преступный мир Лондона спешит доставить вам удовольствие, затевая головокружительные эскапады. Скажем, это мёртвое тело у самых ваших дверей.
- Ну, во-первых, - запротестовал я, - двери не мои, а доктора Уотсона. А, во –вторых, замёрзшая нищенка мало похожа на головокружительную эскападу, а?
- Всё не так просто, - погрозил пальцем Лестрейд. – Тело забрали в госпиталь Мэртона для вскрытия.
- Вот как? – удивился я. – Вы всех бродяг вскрываете?
- Только со следами насильственной смерти.
- Насильственной... Я не понял!
- Вы осматривали её, мистер Холмс? – голос Лестрейда стал коварно ласковым.
- Нет, не осматривал... При ней был ребёнок, и забота о нём интересовала нас прежде всего. Он был голоден и замерзал.
- Ребёнок? – физиономия Лестрейда омрачилась. – Вот ещё докука! И что теперь я буду делать с этим ребёнком?
- Вы ничего не будете с ним делать, - строго сказала Рона. – Ребёнок останется здесь.
- Но миссис Уотсон!
- Мне очень жаль Лестрейд, - Уотсон дружески положил ему руку на плечо, - но здесь не может быть никаких разночтений. Ребёнок останется у нас.
- Мистер Холмс! – Лестрейд обернулся ко мне.
- Мне эта их затея не по нраву, - честно признался я. – Но, боюсь, мы с вами ничего не можем, а, главное, и не должны ничего поделать. Малютку ждёт работный дом, жизнь, полная лишений, может быть, панель или, того хуже, тюрьма. Хватит ли у вас духу обречь её на всё это, когда есть два идиота – не боюсь этого слова – готовых бескорыстно заботиться о ней? Так что там со следами насильственной смерти?
- Не столь явные, мистер Холмс, не столь явные, - торжествовал полицейский.
Я поморщился:
- Оставьте, Лестрейд, я заметил бы, если бы смотрел.
- Если бы нюхали, Холмс. Нюхали, а не смотрели! – продолжал упиваться превосходством инспектор Скотланд-Ярда. – Запах опиума, вот что.
- Запах опиума? – удивился я. – На морозе? Бросьте, Лестрейд, это не цианид, который шибает на расстоянии, не хлороформ...
Инспектор смутился:
- Кто говорит «на морозе»? Сначала тело, понятно, забрали с улицы, а потом...
- А потом, - впервые подал голос сопровождавший Лестрейда молодой сержант, - вместо того, чтобы сразу убрать в ледник, забыли тело в полицейском морге до утра, и уже рано утром...
- Замолчите, Гастингс! – рассердился Лестрейд. – И потом, какая разница, как. Важно, что улика обнаружена, и теперь Мэртон даст вполне профессиональное заключение.
Я улыбнулся Гастингсу, а он – за спиной Лестрейда – с ответной улыбкой поклонился мне.
- Если не возражаете, инспектор, - сказал я, - я составлю Мэртону компанию. Значит, опиум, говорите? Но эти цыгане... Может быть, она курила опиум?
- Кормящая мать?! – ужаснулся Уотсон.
Мне вдруг ужасно захотелось обнять его или хлопнуть по плечу, или хотя бы взъерошить ему волосы. Но, разумеется, я удержался от искушения – тем более, что он спохватился и кинулся за пальто.
- Куда?! – взвизгнула Рона, сообразив, что её, похоже, бросают одну в компании двухмесячного ребёнка.
- Во-первых, я должен сегодня быть в госпитале, - крикнул уже из своей комнаты Уотсон. – А во-вторых, надо найти кормилицу малютке – не покупать же нам теперь корову.
- Лучше козу, - сказал я. – Козье молоко полезнее. Не тушуйся, Рона, мы, наверное, скоро придём.

- Уотсон, - спросил я, сидя рядом с ним в экипаже, - вы это серьёзно? Вы в самом деле решили оставить себе этого цыганёнка?
- Не этого, а эту, - поправил он строго. – Я ведь сказал уже: это девочка.
- Уотсон, это минутный порыв, о котором вы пожалеете очень скоро, - не сдавался я. – Простите за откровенность, но это – ваша печаль по упущенной возможности иметь вскоре собственного ребёнка – и ничего более. Вы даже не знаете, какие пороки заложены в это дитя её природой.
- Холмс, - проговорил он терпеливо, - мы ни про одного на свете ребёнка не можем с точностью сказать, какие в него заложены пороки, а какие добродетели. Вы правы, печаль по нерождённому ребёнку сыграла здесь не последнюю роль, но – и я думаю, что Рона со мной согласна – мы просто не имеем никакого права обречь на гибель ещё и этого. Мы готовились к рождению ребёнка – что ж, стало быть, наши планы никак не нарушены. Что же касается родства и привязанности... Ведь это не подросток – грудные дети все без исключения милы и не могут не вызывать привязанности, если только сознательно не препятствовать возникновению этой привязанности. Она же и вовсе будет почитать нас за родителей, не зная никаких других.
- Но она цыганка!
- Рона тоже цыганка на четверть, если не на большую часть. Вы же сами прекрасно знаете, что Орбелли мог быть вашим отцом, а Орбелли – цыган-полукров, и Сони – её мать – тоже цыганка-полукровка.
Я только покачал головой.
Между тем мы подъехали к госпиталю и направились прямо в секционный зал, где Вобла Мэртон уже начал вскрытие.
- Это хорошо, что она ещё не совсем оттаяла, - с присущим ему цинизмом объяснил он свою поспешность. – Подмороженные ткани препарировать куда легче – слои видней и вони меньше.
- Я потом зайду, - шепнул мне Уотсон и удалился куда-то по своим делам.
Я снял шляпу и сел на вертящийся табурет у стола – дело предстояло долгое.
Мэртон всегда работал скрупулёзно – даже, когда дело казалось совершенно ясным. Зато и заключения его пользовались абсолютным доверием и у полиции, и у меня самого. За ним не нужно было перепроверять: всё заметит, ничего не упустит и аккуратным почерком до последнего слова впишет в пространный документ: «Акт посмертного освидетельствования».
- Личность не установлена? – между делом спросил он Лестрейда.
- Нет. Нищая цыганка, бродяга.
- Цыганка-то цыганка, - вмешался я, - но отнюдь не нищая.
- Бросьте вы! – сердито вскрикнул Лестрейд, с трудом выносивший, когда его сбивают с апломба. – Видите же, какие на ней рубища!
- Руки холёные, - возразил без нажима Вобла, - следы от перстней, тело чистое, ноги, не привычные к пешей ходьбе.
- Лак на ногтях дорогой, - добавил я. – Кожа ухожена, не обветрилась. Волосы тоже знали парикмахерские ножницы, и парикмахера не из последних.
- Ну конечно, - фыркнул Лестрейд, но уже без уверенности, - странствующая герцогиня инкогнито!
- Не герцогиня, но цыганка эта, видимо, особа довольно состоятельная. К сожалению, для установления личности этого недостаточно.
Мэртон продолжал свою работу молча до тех пор, пока не вскрыл желудок.
- Ну, умерла она не от голода, - сказал он, морща нос. – Довольно обильный ужин, даже не переварившийся толком и чёртова прорва опиума. Такое впечатление, что на десерт ей подавали чистый опиум.
- Так отравление? – встрепенулся Лестрейд.
- Вне всяких сомнений. Кто-то угостил её отравленным ужином, а доза такова, что, даже уйдя из этого дома сразу после него, она прошла бы максимум три – четыре квартала, так что ищите отравителя в этом радиусе. И отравителя состоятельного, раз он  мог позволить себе угощать бродячую цыганку в конце декабря клубникой и ананасами.
- Мы примем это к сведению, - заверил Лестрейд. – что-нибудь ещё?
- Я составлю акт и пришлю вам один экземпляр, - пообещал Мэртон.
Сверху спустился Уотсон, оживлённый и вполне довольный.
- Я нашёл кормилицу, - сказал он мне, понизив голос так, чтобы кроме меня никто его не слышал. – Здесь, в госпитале. Она живёт при госпитале на квартире. У неё маленький сын, а молока много.
- И что, поместите девочку сюда, или кормилицу заберёте к себе вместе с ребёнком? – так же тихо спросил я.
- Лучше поместим сюда малышку на какое-то время. Её еще нужно обследовать с медицинской точки зрения – она могла простудиться, да бог знает, что ещё. К тому же, кормилицу, о которой я говорю, пришлось бы переводить к нам не только с сыном, но и ещё с двумя сыновьями и дочерью.
- А кто она?
- Наша акушерка Лина Старк. Вы её, наверное, не знаете, она всего третий год здесь. Очень самостоятельная женщина, должен признаться. Отрицает главенство мужского начала, как противоречащее природе. С Мэрги Кленчер они сразу нашли общий язык. – Уотсон рассмеялся.
- Я закончил, - сказал Мэртон, снимая перчатки. - Уотсон, подпишете акт?
- Пожалуйста, я вам полностью доверяю, - Уотсон поставил свою подпись внизу листа.
- Холмс, мы можем идти?
- Да-да, идите, - рассеянно откликнулся я.
- А вы?
- А я хочу, наконец, лично познакомиться с вашим злым гением, с Гудвином.
- Холмс? – в его голосе прозвучало явно е и сильное опасение.
- Полно, не съест ведь он меня, - я улыбнулся.
- Так не задерживайтесь, по крайней мере.
- Не задержусь, - пообещал я.