Рассказ на основе последней сцены к ф Прорыв

Только что отбита очередная атака чеченских боевиков. Оставшиеся в живых пятеро молодых солдат судорожно перебирают валяющиеся вокруг автоматные рожки и диски от пулеметов.
- Пусто... Пусто... Пусто! – Повторяет радист Коля Иванов, и его голос срывается на крик.
- И у тебя ничего нет? – С тревогой спросил командир отделения, старший сержант Петренко.
- Нет, - тихо ответил Никита, совсем еще «салажонок» - четвертый день на войне.
Ефрейтор Курочкин тоже отрицательно покачал головой. Вечно веселый рядовой Каюмов, которому до дембеля оставалось всего полтора месяца, чему-то усмехнулся и забросил далеко в кусты пустой магазин.
Коля откинулся на невысокую самодельную каменную стену, которая служила солдатам не очень надежным, но хоть каким-то укрытием.
- Они там на дискотеках с нашими девчонками, а мы...тут... – в сердцах проговорил он.
Никита украдкой вздохнул, вспомнив любимую. А «старики», научившиеся сдерживать эмоции, сделали вид, что не расслышали этих слов.
- Ребята, «духи» опять в атаку идут, - негромко, но быстро сказал Курочкин, наблюдавший в бинокль.
И невооруженным глазом теперь было видно, как по зеленой долине к ним двигалась огромная шеренга боевиков.
- Я... Я не сдамся! Я до последнего драться буду! – Решительно сказал Никита, но голос его дрогнул.
- Не боись, солдат! Прорвемся! – Подмигнул ему Петренко.
Все знали, что приказ – стоять до конца. Да и куда они уйдут теперь, когда враги так близко? Но от слов командира всем стало легче.
- Прорвемся! – Повторил старший сержант. – Рация в порядке?
- Да вроде цела, - пожал плечами Коля. Он недоумевал: зачем командиру рация? Подкрепление не успеет, да и погода совсем нелетная.
- Свяжи со штабом! – Приказал Петренко.
- Есть! – Коля подполз к рации и через минуту передал наушники командиру:
- Штаб на связи.
А боевики подходили все ближе и ближе. Казалось, даже были слышны их голоса...

Генерал и полковник сидели друг напротив друга, сдвинув  брови и до боли стиснув зубы. Они уже не могли ничего сделать. А из лежащих на столе наушников доносилось:
- Открывайте огонь по нашим позициям! Повторяю: открывайте огонь по нашим позициям! Прощайте, мужики! Слава России! – Связь оборвалась.
Генерал стукнул кулаком по столу, крикнул полковнику: «Ну что сидишь, отдавай приказ!» и быстро вышел из штабной палатки.

- Взять в плен они нас не успеют – наши накроют. – Объяснил старший сержант бойцам. – А так... Хоть разомнемся напоследок. Покажем гадам, как русский десант умирает!
- Не очень-то хочется умирать в девятнадцать лет, - заметил Коля Иванов.
- Главное, это не когда умирать, - медленно проговорил Петренко, -  а как умирать.
Никита дрожащими руками достал из-под подкладки своей каски огарок тонкой свечки.
- Вот... Это мне бабушка дала... Велела зажечь, когда совсем трудно станет.
- Правильная у тебя бабушка. – Уверенно сказал старший сержант и потушил сигарету. Последнюю в своей жизни.
Они быстро установили свечку на дне перевернутой каски. Чиркнула спичка, и маленький огонек засветился в каске. Пахнуло чем-то знакомым и очень родным.
Рядовой Каюмов и ефрейтор Курочкин приладили к антенне рации флаг ВДВ. Солдаты начали снимать бронежилеты и камуфляжные гимнастерки, поправлять голубые  береты.
- Умирать – так с музыкой! – Бодро сказал Каюмов, прилаживая к автомату штык-нож.
И вот они поднялись, пять молодых солдат. Далеко были видны их полосатые десантские майки, сливались с вдруг очистившимся от облаков небом их голубые береты.

Говорят, женщины чувствуют беду на расстоянии. Если беда приключилась с самым дорогим им человеком. И правда, где-то далеко-далеко, за сотни, а , может, и тысячи километров отсюда, сжались сердца солдатских невест. Выпала работа из рук матерей, и взгляды их обратились к иконам.

- С Богом, ребята! За Родину! – Сказал старший сержант, закинув на плечо свой автомат.
И пятеро героев медленно, но уверенно начали спускаться с холма, навстречу смерти. И бессмертию.
А на холме развевался десантский зелено-голубой с желтым парашютиком флаг. И под ним в солдатской каске горела бабушкина свечка.


Хлещет огненный град,
Смерть заходит и с фланга, и с тыла.
Но когда же она перестанет плясать на крови?
Не закончился бой,
Даже пуля в груди не остыла,
А любимое имя застыло
На губах, не познавших любви.

А душа, а душа, неподвластная смерти,
Встала в строй, где солдат с генералом равны.
И рыдает земля, и от боли сжимается ветер!
Стало больше на свете материнской святой седины.

А присяга бойца это верность и долгу, и чести.
Он не сдал свой рубеж,
Но уже только в списках живой.
И со службы солдат возвратится под номером двести
К безутешной родне и невесте,
К той, что стала до свадьбы вдовой.

А душа, а душа, неподвластная смерти,
Встала в строй, где солдат с генералом равны.
И рыдает земля, и от боли сжимается ветер!
Стало больше на свете материнской святой седины.

А душа, а душа, неподвластная смерти,
Встала в строй, где солдат с генералом равны.
И рыдает земля, и от боли сжимается ветер!
Стало больше на свете материнской святой седины.
И рыдает земля, и от боли сжимается ветер!
Стало больше на свете материнской святой седины.
                (стихотворение-Ф. Синявский.)