Вопрос рейтинга

               

        Можно оставить в стороне природу отношения писателя  к собственному рейтингу --- пестрота индивидуальностей «любого инициативного  ответчика» просто измотает  как молодую дворняжку у ног чужих прохожих. А  вот использовать эту характеристику с полным знанием дела на пользу разрешения собственных и довольно таки личных проблем --- это не каждый сподобиться. Наверное, просто потому, что не всегда и не каждому это нужно. Марьяна Васильева, например, коснулась в подстрочье  своих  изысков данного аспекта. Любопытна здесь неожиданная сторона дела. «Какая?»--- спросите Вы. И здесь я с готовностью расскажу о своей борьбе за рейтинг в среде студентов-однокурсников. Тогда к этому меня подвигла жгучая и незаслуженная обида, и не более того.
       Случилось, что когда мне исполнилось 14 лет, попал я в ДТП на своём велосипеде. С больницей, точнее, даже с койкой её, долго не расставался. И по прошествии многих лет, когда я стал студентом-первокурсником, первая же осенняя, картофеле-уборочная компания обернулась для меня очень большими неприятностями. Выезжать с группой в «колхоз», как тогда говорили, мне врачи запретили. Куда там! Вольность почувствовал, и, что называется, погорел. До первой сессии едва-едва дотянул. А ведь её ещё и сдавать нужно: зачёты, экзамены. Как ни сетуй на легкомысленность, на дожди со снегом и холодные сырые ночёвки, когда, случалось, утром волос примерзал к стенке барака, но это и тогда была уже просто история.
     Коротко говоря, как ни блестяще были сданы вступительные экзамены, здесь я показал себя в полной «просрации», т.е. «на тройку», причём «не твёрдую». Конечно, к весенней сессии я несколько окреп, но мнение о моей персоне в деканате, а через него и вместе с ним так же в среде преподавателей было испорчено. По молодости я тогда о «мнениях» и о их реальном значении даже не задумывался. С трудом, в борьбе и одолении с самим собой сдавал я весеннюю сессию. Однако к началу следующего учебного года я оказался готов во всех отношениях. Здоровьем окреп, а к «колхозным» делам традиционных тогда для студентов «уборочных компаний» по-своему подготовился. Поэтому в третьем семестре многое было исправлено, и к очередной зимней сессии я подготовился довольно основательно. Тем не менее, по ходу зачётной сессии и уже на экзаменах мне вдруг стало казаться, что существует некая  дискриминация. При прочих равных условиях, которых до того просто не могло существовать, ибо болячки меня ставили на присущее «убогое» место, оценки в моей зачётке оказывались хуже, чем у сокурсников. Но когда я физически окреп и в этом отношении от них уже ничем не отличался, подобная ситуации мне показалась обидной. Она мне стала казаться уж очень обидной после того как я заметил, что буквально всякий новый преподаватель прежде чем ставить в зачётку оценку по сдаче экзамена,  бегло и небрежно, но пренепременнейше пролистывал зачётку и смотрел на «старые» оценки. Терпение моё лопнуло при сдаче экзамена по физике. Билет выпал удачный и отвечал я без запинки на все вопросы, увлекшись так, что даже не видел как профессор  Портнягин ставил мне оценку в зачётку. Искренне удивился, когда он, наконец,  протянул её мне и попрощался, предлагая тем самым покинуть аудиторию. В коридоре я долго не решался заглянуть внутрь, гадая, когда же он успел поставить мне «пятёрку» --- так я был уверен в оценке. Когда же, открыв зачётку, я увидел «три», когда я вспомнил, что ещё до начала ответа, вчитываясь в доставшееся «по билету» задание, я видел в руках профессора свою зачётку, к которой он только тогда и мог прикоснуться, то мной охватило странное чувство. Во всяком случае, таким именно образом, я пришёл к мысли о необходимости что то менять. Но  в этой сессии «физика» был последним экзаменом, так что только к концу следующего семестра, к очередной «зачётной» сессии я сделал в этом направлении реальный шаг.
     Не много сумняшеся, я, попросту, обычной канцелярской скрепкой защемил все те страницы зачётки, которые уже были испещрены отметками  по поводу сдачи в прошлом и зачётов, и экзаменов. Правда это не всё. Наслышанный о чудодейственной роли всякого рода талисманов, я нашёл себе такой и вложил его в зачётку рядом со скрепкой. Его я нашёл в фотоархиве матери. Это была фотография молодого лётчика в типичной для довоенной авиации форме: большие, типа «мотоциклетных», очки; кожаный шлем, лихо закрученный у шеи шарф. Я решил, что этот наш дальний родственник, безвестно сгинувший вместе с самолётом над Ангарской тайгой  в конце тридцатых годов, ну никак не обидится за такую вольность с моей стороны. Ни то скрепка, ни то эта махонькая ничем в общем то не примечательная фотокарточка, решительно помогли.
       Преподаватели, когда из пачки зачёток на экзаменационном столе им предстояло вскрыть мою, тушевались. Нет, открыть --- пожалуйста, но вот заглянуть, сняв скрепку  дальше, на былые оценки, не решился не один. В шаге от меня, только что давшего ответы на все вопросы и сидящего с другой стороны стола в ожидании завершения формальностей, чувство такта всегда давало о себе знать.
       О реальном значении использованного мной приёма я по-настоящему задумался,  только когда пришла пора сдавать зачётку «насовсем». Отличие в оценках «до» и «после» скрепки было разительным. Если «до» скрепки в последней сессии из пяти оценок только две были «хор», а остальные «удов», то среди всех последующих кроме «отл» была только одна «удов», которую я получил по ОВЗ (Основы ВзаимоЗаменяемости), в запале поспорив с преподавателем и, в итоге, ошибившись строкой в громадной таблице. Сегодня мне случившееся кажется поразительным, тем более, что подтолкнула меня к выбранному решению не осознанная борьба за рейтинг в студенческой среде, а обида. Тем не менее вывод существенно важен, и заключается он в признании необходимым учёта особенностей аудитории критиков,  а так же характера выстроенных с ней отношений, хотя с годами всей этой суете кто сознательно, а кто вынуждаемый обстоятельствами с лёгкостью предпочтёт кто то нечто вкусненькое, а кто то и простую манную кашу на молоке.