Радио открытие первое 1953-1956

Однажды постоянному нарушителю школьной дисциплины и неисправимому троечнику вдруг захотелось понять, как работает радиоприёмник. (В том возрасте, как, впрочем, и немного раньше, следовало поступить просто: разобрать на части. Этот метод приносил великолепные результаты, когда дело касалось разных там заводных детских чудес). Приступив немедленно к знакомой процедуре, пацан неожиданно для себя обнаружил, что обыкновенная разборка не принесла никакого облегчения. Любопытство не было удовлетворено, более того, распалилось ещё больше: там не было понятных шестерёнок и пружинок, почти ничто не вертелось, а что и вертелось – оставалось загадочно волшебным.

Благоразумие, уже привитое отцовским широким офицерским ремнем, заставило вовремя остановиться, поставить на место вынутые лампы и включить в полуразобранном состоянии. Стеклянные баллоны тускло засветились, послышались трески и шумы. А затем трофейный папин «Телефункен» сообщил о тяжёлой болезни вождя и учителя советского народа товарища Сталина. Это тоже была одна из загадок: как немецкий приёмник мог говорить на русском языке? По иностранному – ладно, можно было понять. А вот по-русски? Непонятно.
Помню, как мучительно хотелось открыть эту тайну. Никто – ни друзья-сорванцы, знавшие любопытнейшие вещи из жизни мужиков и баб, ни взрослые не могли мне помочь, отчего тайна становилась ещё более будоражащей. Даже мудрая мама, находившая ответы на все мои вопросы, оказалась бессильной. Но совет она сумела дать: пойти записаться в библиотеку и попросить там «что-нибудь про радио«. А библиотека тогда существовала на углу Пушкинской улицы и бульвара.

Как ни странно, я не помню этой первой книжки «про радио». Она дала мне очень мало. Но я открыл путь в библиотеку!
Признаться, я читал и до того очень много, благо, дома книг хватало. Но это были Маяковский, Горький, Тургенев, Чехов, Новиков-Прибой, Гоголь, даже Мифы древней Эллады были – и ничего «про радио»... И я продолжал ходить в библиотеку; постепенно мне стали давать не по одной книжке, как другим пацанам, а по пять-шесть. Радио так захватило меня, что я понял – это моё призвание.

А когда наш «Телефункен» однажды замолчал, я попросил разрешения заглянуть внутрь, потрогал лампы и обнаружил, что одна из металлических чёрных колб холодная. «Подойдёт наша 6К9»,– сказал я маме, получил от неё какое-то количество нужных рублей и пошёл в универмаг. А когда приёмник снова ожил, я почувствовал себя триумфатором, что безусловно придало мне и уверенности, и самоуважения. Это был момент внутреннего перелома во всём. Неожиданно для самого себя, я стал другим человеком.

Занимаясь радиолюбительством, я открыл для себя новый мир. За физикой радиоволн потянулось и другое: нельзя было не знать химии и математики. Свободное время исчезло – всё было занято. Главное состояло в том, что я открыл ещё и самообразование. Жадное и бессистемное. Я впитывал в себя всё прочитанное, жил мечтами и фантазиями, но учиться лучше не стал, потому что знал не то, что от меня хотели в школе. Я читал по химии Некрасова и Глинку. А оказалось, учителей даже раздражали мои познания, видимо, мне не хватало ни системы в обучении, ни элементарной этики в общении с преподавателями. По-прежнему я был бедою школы, только стал ещё изощрённее: уроки срывались на высоком техническом уровне. Нитроглицерином, полученным мною в условиях сарая, была взорвана школьная уборная; хитроумные короткие замыкания в сети отменяли уроки в тёмное время суток; металлический натрий горел и взрывался в классных чернильницах; тонкий, незаметный слой церезина не позволял писать на классной доске мелом, петарды рвались под стульями учителей. Меня трижды исключали из школы, и я её возненавидел. На мне была печать: способный, но ленивый, недисциплинированный ученик. Это была школа номер 14, располагавшаяся на углу Садовой и Первого Мая. Туда меня перевели в 9-й класс в ту незапамятную реформу объединения мужских и женских школ.

Но ближайшее будущее я себе представлял чётко: радиофакультет любого института, чем вызывал лишь иронические ухмылки. У всех, кроме мамы. Она в меня верила с фанатичной убеждённостью.
Но не только радио интересовало меня в ту пору. Я столкнулся с необычайным феноменом среди преподавателей: русский язык и литературу у нас читал незабвенный Исай Иосифович Кацман. Это был и внешне очень симпатичный человек, так что все девчонки класса были просто влюблены в него. А кроме того, он обладал совершенно волшебными свойствами преподавания, казалось, он знал абсолютно всё, излагал свои предметы красивыми, стройными предложениями, да так, что без того давления, которое применяла Крыса в 15-ой школе, мы все слушали, затаив дыхание, – его метода общения с нами просто завораживала. И я с тех пор полюбил и русскую литературу, и русский язык. Мне вдруг захотелось писать так же красиво и умно, как разговаривал Исай Иосифович. Я начал тайно писать стихи, а сочинения по русской литературе, которые нам задавал любимый преподаватель, у меня отличались каким-то образом от всех – Исай Иосифович часто зачитывал отрывки из моих сочинений и говорил, что у меня есть способности в этой области, но надо лучше изучать язык, соблюдая несметные правила грамматики и орфографии. И, скажу прямо, что я старался это делать. Я называл Исая Иосифовича по-литературному: «Луч света в тёмном царстве». И весь класс этот псевдоним поддерживал. Странно, что на все три школы, в которых я побывал, мне встретился один-единственный настоящий преподаватель. Сейчас я себе могу представить, какое счастье было бы иметь два-три таких учителя!

А ведь многие ученики не видели такого гения, ни единого...
Получив аттестат, в котором, кроме троек, было лишь три четвёрки – по русскому, пению и рисованию, я решил ехать в Одессу, поступать в Электротехнический институт связи: где-то прочёл, что этот институт – один из самых трудных на Украине, а его радиофак славится своими нетленными традициями. Кроме того, на этом настаивал мой отец, так как он был начальником отдела кадров Областного управления связи. «Не беспокойся!– кричал он мне,– Мы дадим тебе направление, и тебя примут с любыми отметками!» Но когда у меня принимали документы, я вдруг с разочарованием увидел, что моё «направление», подготовленное отцом, улетело в урну. Я обратил внимание тётушки, разбиравшейся с моими документами, на то, что «утерян важный документ». Она вдруг рассмеялась и сказала мне: «Сынок, тут все поступающие с такими вот направлениями. Это всё ерунда, надо просто хорошо сдать экзамены. Тебе более не пригодится это направление! Его никто не станет читать!»
Пять экзаменов – русский язык и литература, математика, физика, химия и английский язык, 12 человек на место. Проходной бал мыслился на уровне 22 баллов – срезаться даже на тройку было абсолютно недопустимо. Я – сам, вокруг только конкуренты. Авантюра! Всё лето после окончания 10 класса я посвятил настойчивому штудированию физики и математики, поскольку с химией у меня вообще не было никаких проблем, я был асом в этой области.
Первый экзамен – сочинение. Пропущена одна запятая – «четвёрка». Но допущен к математике, уже хорошо. Затем подряд – математика, физика, химия – три «пятёрки». Последний английский. Что-то было не так, я сам не понял даже, где подкачал, но «англичанин» долго смотрел на мой экзаменационный лист, где красовались «четвёрка» и три «пятёрки» и... поставил «четвёрку» – 23 балла!

Сказали в канцелярии: не ожидайте результатов конкурса, езжайте домой. Если пройдёте – мы вызовем вас телеграммой. И я уехал, а зря!
25-го августа получаю телеграмму из Одессы: «Результате конкурса зачислены телефонно-телеграфный факультет начало занятий первого сентября».

Радость смешалась с огорчением. Зачислен! Но телефонистом, а не радистом...
Все говорят вокруг: какая разница, радуйся, медалисты и те в пединститут еле прошли, а ты харчами перебираешь... Из 18 поступавших одноклассников-немедалистов прошли только трое. Мама говорит: «Ничего, сынок, может, потом переведёшься как-нибудь...» А мне казалось, что мечта рухнула начисто.

Да, далеко не сразу дошло до меня, что вовсе не в наименовании факультета дело... И даже не в наименовании института. И что радио намного дальше от истинного моего призвания, чем телефония... Но тогда я этого ещё не знал.
Это был 1956 год, и пацану было всего 17. Дурак-дураком!