Прерванный полёт

В свои 19 он был очарователен. Бездонные зелёные глаза и задорная улыбка, яркие брови и волевой подбородок, изящная походка и ровная, мужественная осанка. Он был невысок, но ладно сложен, мускулы торчали под рукавами, гладко очерчивая рельеф, крепкая талия и мощная трапеция с роскошными плечами заставляли думать, что их обладателю больше на десяточку, тем паче что манера держаться была столь взрослая, с непередаваемым аристократическим достоинством. Негромкий, бархатный голос и вежливая, спокойная манера говорить сводили с ума дамочек всех возрастов и успокаивали излишне ретивых представителей мужского пола. Для второго курса даже классического университета он знал довольно много, потому что с детства любил читать серьёзных авторов и увлекался отечественной историей, так что учёба его особенно не утруждала. Он довольно хорошо владел собой, поэтому врасплох его не могли застать ни уличные хулиганы, ни пакостные сотрудники на работе, ни очередная безнадёжно влюблённая, ни даже их озверевшая толпа. Зато в его обществе было комфортно всем и каждому, и люди всех возрастов и должностей только рады были общению, воспринимая юношу как взрослого мужчину, и радушие с протекциями сами сыпались на счастливца. Его возлюбленная была вечно юной бизнес-вумен около30 лет, совершенно не претендовала на свою единственность и рвалась помогать ему во всём, правда, он ничего, кроме нежных вечеров, не принимал. Конечно, со сверстниками было не то что трудно – просто неинтересно, да и совершенно выжившие из ума мать со старшей сестрой продолжали своими бессмысленными истериками и вымышленными его прегрешениями мотать нервы на полную катушку, но вопрос о переселении поближе к месту учёбы фактически был решён, просто нужно было найти время, а его катастрофически не хватало даже для того, чтобы толком выспаться. Отец же, живущий с другой семьёй, начал общаться с сыном только после того, как тот, не выдержав психозов сексуально озабоченных родственниц, однажды заночевал у друзей, а наутро вполне правдоподобно изобразил похмелье и якобы случайно выронил из куртки початую пачку презервативов. Однако радостным это общение можно было назвать  разве что с огромной натяжкой, да и то только для отца, весело вещавшего всем и каждому, что его первенец повзрослел – тому же приходилось скучать среди незнакомых кислых персонажей, уклоняться от недвусмысленных намёков их дочерей, терпеть молчаливую ненависть мачехи и её потомства да грустить оттого, что с родным отцом просто не о чем разговаривать, кроме сортов еды и выпивки. Бывшие же обидчики теперь только почтительно уступали дорогу – школьный кошмар остался в прошлом для всех его участников. А поездка на практику, в поле – и вовсе была похожа на роскошный отпуск в июле на песчаный пляж вкупе с лесо-палаточно-гитарной романтикой.
   Что-то не так случилось как раз там. А может, раньше, когда в экспедиционной «таблетке», которую он и ещё трое назначенцев весело разгружали, обнаружился огромный баул, перемотанный скотчем и снабжённый табличкой с его именем. Посылка была просто сказочно роскошной: вместо ненавистной сгущёнки и сладостей – мешки с любимыми кукурузными хлопьями, острый кетчуп, огромная пачка дорого листового чая и банка крепкого кофе, копчёное мясо в универсальной упаковке, любимый сорт сыра, бутылка травяного бальзама «для сугреву», а главное – не только блок достойных сигарет, но и коробочка любимых сигар, которые сам-то жадничал курить даже по одной! И – на зависть и ненависть женской половине студенческого лагеря – шикарная подушка в виде тигрёнка, очень удобная для сна в палатке, как оказалось. И даже косметичка – в которой с великой радостью обнаружил не только маникюрный несессер «Зингер» и дорогое немецкое мыло, что так и не купил себе, жмот, но и кучу кремов, так нужных обгоревшей в поле спине и груди, и крохотный штопальный набор – как раз починить рабочие брюки. И – два тома Джерома К. Джерома, осторожно заплавленных в целлофан, снабжённых закладками и лежащих в пластиковых упаковках от видеокассет. И крохотный фонарик, просто необходимый по вечерам и убивший наповал мужскую половину студентов. Никакой записки или открытки посылка не содержала, а опись была отпечатана на принтере – но завкафедрой, хитро улыбаясь, процедил: «А ты – хват!», вспомнив о визите дамы, что велела отвезти посылку поаккуратнее…   
   А может, это «не так» случилось раньше, когда, примчавшись на сбор в экспедицию, обнаружил свою красавицу, шествующую навстречу подиумным шагом на глазах побледневших однокурсников прямо к нему. Снова невыспавшийся, но жутко обрадованный её появлением, беззастенчиво обнял её и поцеловал в губы, не особо скрываясь за листвой английских клёнов на тротуаре, и, конечно, перепутал напрочь число, которое она ему назвала. Груду апельсинов из пакета потом еле сжевал во время езды до археологического лагеря, желающих угостил за просто так.
   А может, «не так» случилось аккурат после жуткого урагана с ливнем, даже в городе поломавшем половину деревьев и сорвавшем кучу крыш, а в лагере учинившем полный погром – кухню пришлось сколачивать заново, и ни одна палатка не могла похвастаться отсутствием сырости и ровным положением. Сам-то он догадался о неладном, ещё заметив на горизонте подозрительные тучки при полном штиле и звоне в ушах, и вещи попрятал в прорезиненный мешок, всё уцелело в полной сохранности. Может, это тоже добавило злости сокурсникам, а может, его непробиваемое спокойствие во время буйства стихии, или же его молчаливая беспрестанная работа по восстановлению лагеря – ныть, сидя на месте, казалось ему глупостью, а сгоревшая кожа болела так, что молчал поневоле, чтоб не вылез плаксивый голосок – смерти подобно, по его мнению. Догадался, правда, пить анальгин – но помогало не очень, честно говоря, разве что ночью… Он потом с изумлением узнал, что прослыл таким образом бесчувственным жлобом и сволочью, думающей только о себе. Скандалить не хотелось, и он отправился на кухню срывать праведный гнев на поленьях – хоть как-то отвлечься от постоянной боли, дабы скоротать время до ужина. И не заметил того, на что уже десять минут где молча, а где тихо переговариваясь, пялился весь лагерь: по мокрой траве не спеша приближалась дамочка роскошных форм  в шортах, коротком топе, пляжных туфлях и с рюкзаком со спиной – с такими ездят в недельные поездки в тайгу. Молодая красотка вроде была лишь на пару лет старше студенток, однако по манере держаться было заметно, что это обманчивое впечатление, да и груды экзотических браслетов на руках, со вкусом подобранных, наводили на такую мысль – если бы не рюкзак и туфли без каблуков, можно было бы подумать, что дама только что сошла с городского бульвара. Она приближалась не спеша, с небрежным, но вполне естественным спокойствием, ровно улыбаясь, и столь удивительным было её появление среди поросших душистой травой полей, что зрители сначала просто не поверили своим глазам. Первым дар речи обрёл начальник лагеря, вежливо поинтересовавшись, куда незнакомка держит путь и не желает ли остановиться и выпить горячего чая – всё-таки дождик идёт да и вечер уже. А он ничего не видел и не слышал, отчаянно сражаясь с поленьями. Гостья же достойно приняла приглашение, ответив, что она просто летом путешествует и забрела сюда в поисках уютной стоянки. Оживились японцы – они хорошо понимали по-русски и с восторгом отнеслись к путешественнице, весело гуляющей по своим делам – и только взрослые соотечественники понимали, что сюрприз впереди – а завкафедрой и кураторы как раз отлучились на колёсах в ближайшее сельпо, так что узнать новоприбывшую было некому, в её июльском наряде и без высокой вычурной причёски, с обычной косой до пояса. Сюрприз удался на славу: он едва не рухнул от удивления прямо на кучу щепок, когда услышал над ухом знакомое контральто: «Молодой человек, что Вы вцепились в это полено, будто Вам совсем нечем заняться?» Разогнулся, повернулся, еле веря собственным ушам, и вынужден был поверить глазам: Она приехала, как и говорила, а он, соня и раздолбай, забыл, что оно должно быть сейчас, а не на следующей неделе… «Дорогой, сними с меня рюкзак, пожалуйста, а то я с ним с выезда не расстаюсь, плечи подустали малость» – совершенно будничным тоном попросила она, а он, выполняя указание, успел заметить восторженно-весёлые лица старших, и – злобно насупленные – однокурсников. Поэтому и аккуратно, но с чувством поцеловал подругу, но взвыл от боли, когда её ладони коснулись спины. Поэтому и молча улыбался, когда она, сообразив, в чём дело, возмутилась вслух нерадивостью взрослых, и спокойно-царственно приказала студентам заняться его работой: «Когда к вам гости приедут – он вас, ребята, подменит», и, взяв его под локоть, увела гулять на берег, и надменно заметила в ответ на фырканье девчонок: «Могли бы и сами за человеком поухаживать, чай, не убудет с вас, задаваки – мужчина ценит дела, а не пустышки». К его удивлению, никаких сложностей с разрешением на проживание подруги в лагере не возникло, а у экспедиционного начальства появилась странная поволока в глазах и манера вечерами собираться отдельным кружком на окраине лагеря, у крупных ракитовых кустов – как-то вечером оттуда даже раздался гитарный звон. Соседи по палатке самовольно срочно эвакуировались в другие места, а в поле хитро ухмылялись и важничали перед остальным лагерем, а он молчал уже по привычке, обыденно работая лопатой. Подруга же высушила днём все замокшие спальники, навела в палатке образцовый порядок, успела продемонстрировать студентам, что в плавании ей и гипотетически нет равных, и даже сготовить оригинальный ужин. На второй день соседи по палатке уже консультировались у серьёзной тётки по разным вопросам и сложностям, с искренним восторгом хлебая походный какао и что-то рассказывая – он не слышал, потому что, усталый, любовался на неё и ждал темноты, когда они останутся одни. Сидели весело, с песнями, шутками – не замечая, как сумрачно и кисло у других палаток… Не зная, что после отъезда гостьи-праздника случится эта глупая, бессмысленная в своей жестокости драка, и, хотя  соседи, теперь новые и крепкие друзья, что стеной встали за него тогда – небывалая ранее когда-либо ситуация – сражались с беззаветной какой-то храбростью, без своевременного вмешательства взрослых дело было вовсе дрянь. Не зная, что случится и вовсе странное – он станет настоящим лидером  у друзей, это у него-то, у которого друзей отродясь не водилось… Что дружба станет чем-то даже вроде братства – потому что ребята сами так решили, а он им вроде ничего даже не говорил ни о чём…
   Что случилось по приезде домой – лучше даже не вспоминать. Идиот, дал слабину раз – и теперь ничего не поправить. Не надо было выполнять ничьих условий и требований, надо было просто сигануть с балкона и сбежать к ней. Проходными дворами – и на остановку, где знакомые водители отвезут бесплатно хоть куда. Да нет же, испугался, что будет выглядеть жалко с пустыми руками и барсеткой с документами. Утихли бы родственники, натолкнувшись на глухое безразличие, сами бы пошли мириться. Идиот, испугался взрослеть, испугался – поверил затасканным сказочкам про перестарков и прочему идиотизму фарисейской помойки с лавочек, населённых мерзкими старухами. Испугался, что на факультете будет испорчена репутация – не понимая, что этим позорным отступлением сам её испортил у преподавательского состава, испортил безвозвратно. Не понимая, что испортил свою репутацию безвозвратно не только на факультете, а и везде и всюду. Идиот – сам же всегда говорил, что со скуки в постель умные люди не прыгают и на ком попало не женятся. Кого он хотел заморочить своей фальшивой взрослостью, демонстрируя сперва кольцо на пальце, потом – пузатую бледную моль с соседней улицы в качестве «законной супруги»? Как он мог не замечать презрительных смешков в спину, сопровождавших эту нелепейшую клоунаду? Как он мог не предвидеть ада кромешного в подаренной отцом квартире – эту вечную дурь, рядом с которой даже бесноватые родственницы выглядят паиньками? И – главное: как он мог всерьёз воображать, что Она будет горевать безутешно и бегать за ним, как истеричные сверстницы? Она ведь никогда не бросала слов на ветер, она просто спокойно спросила: «У моей двери сейчас холостой парень старше меня на три года, с блестящими перспективами и огромным букетом. Я могу не впускать его, но только в том случае, если мы с тобой, любимый, в прежнем статусе. В противном случае я ухожу, потому что парень весьма хорош. Так что ты решаешь?» Насколько ж надо было быть идиотом, чтобы увериться, что это неправда? Насколько надо было быть идиотом, чтоб продолжать хорохориться после? Продолжать изображать образцового мужа и отца, а ночью натурально выть на луну, пугая дворовых собак? А её блестящий брак с самым завидным женихом города оказался на деле вовсе не фальшивкой, как у него. Сам видел, не раз, даже в гости не раз потом попал, к радушному хозяину, знавшему всё и искренне сочувствующему, пообещавшему помощь и протекцию... Не принял, конечно, совести хватило в этот раз. До сих пор не в силах понять, как же тогда хватило совести, грубо ответить на её вопрос. А тот факт, что ничего нельзя поправить, конечно, снёс башню окончательно – безобразный развод, за который и не было стыдно, и возможных осложнений не получено. Отвратительный срыв на факультете, закончившийся отчислением – просто попросить прощения за неадекватное поведение не хотелось, хотя этого ждали все, не желая расставаться с перспективным студентом. Самому себе противное поведение жиголо и наглого афериста – снова всё волшебно сходит с рук и идёт прекрасно – да остановите же кто-нибудь меня, монстра!!! Нашёл сверстницу с Её именем, закрутил роман – впрочем, кажется, дама  просто выбрала его за недурной сексуальный опыт, но всё кончилось плохо, опять спасибо родне. Неудивительно, что после их безобразного скандала, который надо было пресечь, а не позволять им всё, изображая собой мебель, дама резво ушла замуж за столь некстати появившегося у неё рядом поклонника – судя по всему, тоже мужем очень довольна. Эх. Помирать – так с музыкой, сейчас мои родные узнают, что такое кухонный боксёр с чёрным поясом карате. Вот так так. Живу себе один припеваючи, непорядок, сейчас вызвоним себе поклонницу – прибежит в течение часа. Не ошибся. М-да, месяц в пустой квартире с наложницей – совсем неплохо, главное, ни с чем не сравнимо. Не сравнимо с кошмаром законного брака, тоже мне опыт дебильный, иначе не скажешь, но и не сравнимо с навсегда потерянным прошлым с Ней. Мамаша вернулась, в глаза смотреть боится, сестра не появляется. Капризничаю, как свинья, самому противно даже – никаких проблем или последствий, странно даже и побешивает – нормальным меня ненавидели, а мерзким, значит, нравлюсь? Убью! Стоп, этак и вправду убью, сидеть ещё из-за вас, моральных уродин. Чего? НЕ ЖЕНЮСЬ, и не ждите, сволочи. Ага, боитесь? Правильно делаете. Какой нахрен сын? Это её сын, учтите, я его вовсе не собирался делать – навязали, так растите сами, дуры, ваша была затея. Когда ж вы сдохнете-то, глаза б мои на вас не смотрели, жаль, могу не дождаться – свихнёшься тут с вами или сопьёшься, факт. Ад наяву, ещё одно воплощение.
   Он старался не вспоминать о любимой специальности – и однажды обнаружил, что совсем перестал читать. Это его очень напугало и заставило задуматься,  а друзья тем временем получили свои дипломы и лихо шли в гору – один создал турфирму и мотался по всему миру, в основном предпочитая экзотические страны, о которых вместе грезили у костра, другой оказался вдруг в пресс-службе действующего губернатора, третий уже строчил докторскую и никто не сомневался, что он станет самым молодым профессором на факультете, четвёртый лихо укатил в Питер и обосновался там уютно и окончательно, а пятый выехал в Европу всерьез и надолго, ему предложили разбираться в тамошних с чем-то важным музеях… Он сходил в армию и заскучал – решительно ничего интересного там не оказалось, а те примитивы, что называли себя его друзьями там, получили от него несуществующий в природе адрес – видеть их ещё раз в жизни было выше его сил. Он остался один. Делать было решительно нечего и не хотелось, дабы развлечься, он убил очередное лето на бесконечную езду по окрестным природным достопримечательностям – хоть какая-то смена впечатлений, а родственницы безропотно выдавали требуемую на поездку сумму. Строго говоря, один он не был – не наложница, так очередная поклонница из вчерашних школьниц рядом имелась, да и местная тусовка таёжных завсегдатаев из распавшегося клуба спелеологов всегда была к его услугам. Но первые быстро надоедали со своим обожающим взглядом и нехитрыми предсказуемыми капризами, а вторые были дико скучны в своих бесконечных алкогольных забавах. Как эрудит и умница, он пользовался почётом и уважением в этой компании вечных мальчишек с их нехитрыми запросами, но искреннего интереса к темам, которые так волновали его самого, он так и не дождался. Он натурально почувствовал себя апостолом Павлом среди пресыщенных роскошью афинян, и снова взбеленился от бессмысленности происходящего. Туристические мастодонты же тесно контачили с ролевиками, которые сперва выглядели выигрышно на фоне вечных недостудентов-неудачников с их поистине языческим поклонением тесным неудобным зимовьям. Ролевики читали книги, которые поначалу могли интересовать даже его самого, устраивали игры с бутафорским оружием – он, конечно, предпочитал настоящее и даже прикупил себе пару антикварных уже саблюк, и со своим неплохим опытом реального боя котировался столь высоко в качестве тренера, что даже получил приглашение в мастера – ребята оценили его творческое мышление и вполне искренне считали его способным возглавить большую сезонную игру. Однако приглашение он вежливо отклонил, не желая глобальной головной боли организатора. Игра так и не состоялась из-за поистине детских амбиций мастеров, которые ему уже казались смешными и штампованными, как фентезийный антураж и пустые по сути тома сказочек про одно и то же. Возможно, его отказ был тому виной. Возможно, его уже стали напрягать не только нахватавшиеся верхушек, но ничего ни в чём не понимавшие молодые и не очень маргиналы, по-соседски, как у Высоцкого, пакостившие успешным людям, что и так не задерживались в тусовке надолго, и дальше этого не видевшие смысл существования. Возможно, он опытным глазом человека, проработавшего не один год санитаром в районной больнице, уже отличал больных шизофренией, и их число, только нарастающее среди ролевиков, начинало его всерьёз пугать. А может, дело было в том, что вчерашние поклонницы, готовые ради него на всё, как-то незаметно переставали видеть в нём кумира и растворялись в туманной дали экзаменов и подруг, братья которых довольно быстро заставляли надеть их белое платье с фатой, хотя чья тут была инициатива изначально – трудно сказать, конечно. Сын же был столь похож на его безнадёжно глупую мать, что вызывал у него только отвращение, хоть и покорно отправился в первый класс той самой распроклятой школы, что достойна разве что быть взорванной вместе с её лживым насквозь и грандиозно подлым педколлективом, да и с уродами-учениками, гораздыми только всё крушить и гадить.
   Он таки научился играть на гитаре, не столько, чтоб дополнить этим образ вечного мачо, сколько потому, что раньше не успевал этого. Разучил даже сложнейшие аккорды умных песен местного барда-самородка, уже имевшего известность на всю страну. По слухам, ходившим на фестивальных полянах и академгородских зимовьях, этот умница когда-то был даже влюблён в Неё, но так и не решился ни на что серьёзное, и Она спокойно ушла, однажды просто не оставшись на сольный концерт. Песни же были столь же умны, сколь и красивы, и даже могли служить тестом на адекватность для случайных людей – стоит ли говорить, что родню от них переворачивало, но сказать что-либо они боялись? Научившись петь, он захотел хоть чуточку стать героем – ушёл учиться на пожарника. Конечно, всё прошло легко и блестяще, и работа в целом не угнетала, а с алкоголем он держал себя достаточно строго, чтоб не позволять тому помыкать собой. И женщинам, страстно желавшим его женить на себе, конечно, также не позволял приближаться ближе дозволенного. Даже той, чьего сына вытащил из горящей квартиры, хотя супы в термосах покорно принимал на дежурство – еда лишней не бывает.
   А потом пожарную часть сократили «за ненадобностью» в рамках федеральной программы политики МЧС, и он остался без дела. Сейчас он работает старшим в экипаже ППС, скучает, тучнеет и спивается. Ясный когда-то взгляд потух, любимые книги пылятся в кладовке, антикварные сабли купил как-то один крупный прокурорский чин, и только рюкзак со спальником и палаткой ещё могут похвастаться, что иногда нужны. Гитара этим похвастаться уже не может. И он боится только одного – вспоминать то лето в экспедиции и попасться сейчас на глаза Её мужу. Стыдно. Пока.