О женщине которая меня ненавидит

Есть вещи, которые я не могу обсуждать ни с кем. И не будуговорить о них никогда.
Во всяком случае, вживую.
И не смейте спрашивать, если что. НИКОГДА. 
Потому что это слишком больно, а если я увижу в глазах собеседника праздное любопытство или равнодушие и скуку, то будет еще хуже. 
Потому что всем на это все равно. По любому.
Никто не может этого понять – того, что живет у меня внутри.Боль и Вина.
Они успокоились. Спрятались. За давностью лет. И почти не беспокоят меня. Я даже могу жить и что-то там делать и кого-то любить, и не любить, и сплетничать и дружить, и вообще жить обычной жизнью… 
В железобетонном непробиваемом панцире здравомыслия.
Просто иногда, редко-редко, я вижу чем-то похожего человека в толпе: поворот головы, жест… или вещь… какую то напоминающую вещь… и боль выскакивает как чертик из коробки и вонзается как нож под ребра… И хочется согнуться пополам и дико завыть и слезы начинают душить, буквально душить и перехватывать дыхание: почему? Почему ничего нельзя исправить? За что? Господи…и хочется биться головой об стены и исцарапать в кровь пальцы, чтоб физической болью заглушить душевную… 
Но никому это не интересно, естественно, и никто не поймет,да еще и посмеется: дура какая, переживает из-за непонятно чего! Есть вещи поважнее: отношения с живыми людьми, работа, деньги… 
…Кроме, наверно, нее – женщины, которая меня ненавидит. Но ей я об этом никогда не говорила и не скажу. 

Почему-то я часто думаю о ней. Особенно в связи с церковью.
Церковь и она связались в моей голове, и отвязаться пока не могут. 
Она не всегда меня ненавидела. Я помню ее молодой: она была очень красива. Медно-рыжые длинные волосы, тонкие черты лица, стройная фигура. 
Когда я была ребенком она приносила нам, детям, конфеты и была очень мила. 
Наверно я ее даже любила по своему, по детски, как любят дети всех кто приносит им вкусняшки, маленький такой праздник. 
Но потом я выросла и между нами встала ревность. Вернее – у нее. У меня все еще не было к ней негатива: к чему? Я знала уже, что она меня недолюбливает,говорит за спиной всякие гадости, но не придавала этому значения. Она постарела, пополнела, прекрасные волосы поседели и она кое-как стала красить их в жуткий апельсиново-рыжий цвет, она ударилась в религию и стала ходить в дореволюционных каких-то потасканных длиннющих юбках, застиранных кофтах и полинялых платках на лоб. Чисто бабушка. 
А ведь ей тогда, наверно, даже не исполнилось пятидесяти.
Когда случилось несчастье.
Тогда я увидела эту ее ненависть в ее глазах и безумном,перекошенном от ярости лице. В ее крике. На похоронах.
Она кричала…она кричала на всех…жуткие вещи, люди стояли в оцепенении и не знали, что им делать: то ли вызвать психиатричку, то ли просто ее вывести куда-нибдуь и начать жалеть…а потом она увидела меня: это все ты! Ты с твоими грехами, ты бл*ть и проститутка! Это ТЕБЯ Бог наказал! За твой богопротивный образ жизни! Тебе надо молиться и молиться, но и тогда ты не отмолишь своих грехов!!!! Ты не умеешь любить! ЛЮДИ, КОТОРЫХ ЛЮБЯТ, НЕ УМИРАЮТ! Болеют, спиваются, но не умирают! Ты даже не плачешь! 
..а я не могла плакать. У меня было ощущение, что я превратилась в камень, в соляной столб как жена Лота и если я заплачу, то моя кровь в моих каменных сосудах закипит, и я взорвусь и разлечусь на мелкие каменные кусочки с ошметками крови… 
И я тоже тогда ее возненавидела – на один миг.
Мне хотелось крикнуть ей в ответ: да пошла ты! Ты, никому не нужная старая дура, которую никогда никто не любил! Ты просто завидуешь мне! Потому что МЕНЯ любили, а ты нафиг не нужна была, даже не смотря на твое чертово завещание квартиры и дачи,которое теперь тебе придется переписывать, потому что оно никому не нужно!  Потому что у меня есть дочь (мужа не было у меня тогда), семья, хоть какая-то но семья: мать, брат… А у тебя никого нет! Ни ребенка, ни котенка! И не было. И не будет!  Убирайся в свою идеально прибранную пустую нору, где тебя НИКТО не ждет, и бейся там об стены в бессильной злобе!!!!   
..но я не сказала этого. Потому что когда у меня в голове сформировались эти слова, я поняла что это – правда. Реальная правда: у нее НИКОГО теперь нет. И не будет. Даже того, кто просто пожалеет её, по доброте душевной или из-за квартиры... без разницы, потому что не от всякого она примет сочувствие... И ненавидит она наверно даже не меня, а весь мир и Бога: за своё одиночество, за свою боль… 
И тогда мне стало ее жаль. Не смотря ни на что. Просто жаль.И я промолчала.
…И еще родилось чувство вины. Огромное, неизбывное, до сих пор, через много лет, живущее у меня в сердце темным страшным пятном, которое я тщательно скрываю от всех: люди, которых любят, не умирают… 
Во всяком случае, в одиночестве. Не сказав ни слова на прощание. Даже не оставив записки. Не взглянув, не простив… Просто не посчитав нужным попрощаться. Потому что прощаться, значит, не с кем… наверно я действительно не любила. Или любила недостаточно…
…А потом она позвонила мне: сказала, что можно сходить к Архиепископу и взять особое разрешение, и тогда в церкви отпоют, не смотря на то,что самоубийца и надо будет выполнить обряд: взять отпетый песок и отнести на могилу и высыпать там крестом… 
И мы пошли… вдвоем, потому что больше не было никому дела в целом мире до нашей боли. Потому что это НАШЕ с ней небо рухнуло и разбилось о наши головы, а все остальные живут, как жили и наверно считают нас полными идиотками с этой нашей религиозностью… с глупой нашей, бессмысленной,нереальной надеждой, что может быть, хотя бы где-то там, за гробом, дорогой нам человек может обрести покой и избавление от боли… 
И простить…
…Смутно помню как поп в маленькой церкви долго, гневно и назидательно отчитывал нас, доказывал, как мы глупы и не правы, какие страшные кары ждут нас в жизни земной и за гробом, если мы не бросим это занятие – отмаливать душу самоубийцы… 
Мы ушли. Мы пошли на само кладбище и там, в маленькой, душной, задымленной и жалкой какой-то часовне пьяненький попик сделал все что нужно…   
А потом мы сидели на могиле. Вдвоем. На пустом заснеженном кладбище под серым январским небом в грязных тучах. Долго. Молча. Глядя на умирающее в конвульсиях на ветру пламя церковной свечи. Не плача, не молясь и не ругаясь. Разделенные ненавистью и сплоченные болью. Пили холодную минералку и мерзли. Потому что она сказала, что водку пить грех, а мне было все равно. 
А потом мы стали ходить на могилу порознь и заниматься ерундой: она выдергивала мои цветы и сажала свои… а я приходила, убирала ее цветы и украшала своими… 
Около года, наверно… хотя может и больше… В этом вопросе память сыграла со мной злую шутку – я не помню… 
Она ненавидела меня все так же: пришлось столкнуться еще пару-тройку раз… 
Но я никогда не кричала на нее. Просто слушала.
Мне уже было ее жаль, и ничего с этим нельзя было поделать.
Потом я узнала, что когда она вышла на пенсию, то продала квартиру и уехала в Богом забытый город Орлов… этот проклятущий для меня город,с которым связана вся моя жизнь как бы я не пыталась от него откреститься… Она купила там маленький домик и работает при церкви в качестве добровольного помощника… 
Поэтому я не хожу в Орловскую церковь без особой нужды.
Потом я встретила ее один раз, на автостанции в Орлове – мы посмотрели друг на друга и не сказали ни слова. Просто молча, каменным каким-то взглядом… 
…Когда я изредка попадаю в церковь, я всегда подаю памятки за здравие близких людей: и ей в том числе… В праве подавать памятки за упокой нам церковью отказано… 
И я четко знаю для себя: если ей когда-нибудь понадобится помощь, и я об этом узнаю, я сделаю для нее всё, что смогу. Даже если она не попросит. 
Потому что она единственный человек на свете который хоть как то, по своему, понимает мою боль.