Дождливый зал ожидания. рассказ

Совсем недавно этот польский  городок славился большим, на четыре выхода, вокзалом, перед которым был разбит прекрасный сквер с бюстом Пилсудскому, где гуляли нарядно одетые горожане. Сейм и банк, костёл и храм, магазины и чайные, каток и городской сад, библиотека и кинотеатр, типография и почта, гимназия и реальное училище… Город имел всё, что полагалось иметь приличному городу и что не стыдно было показать гостям.
А теперь… Теперь шёл 1948 год, и городок, сменив принадлежность, стал районным центром Западной Беларуси. За последнее десятилетие ему досталось от двух великих держав… Город потихоньку оживал, но ран было так много, а сил так мало, что выздоровление шло очень медленно.

Пассажиры проезжающих поездов видели пустырь на месте разрушенного немцами железнодорожного вокзала, пульмановский вагон без колес, приспособленный под чайную и хмурых, более чем скромно одетых людей на базарной площади. Тут можно было услышать русский, белорусский, польский и украинский говор – массы людей перемещались с востока на запад и с юга на север. Содержимое шкафов, сундуков и куфров менялось на соль, сало и хлеб.

Что делать городу, которому не уйти от судьбы?
Только ожидать лучших времён…

Был конец апреля. Днём солнце уже пригревало, но ночи стояли холодные. Однобокая, раненная шальным осколком верба, сиротливо приткнувшаяся к билетным кассам и неизвестно как избежавшая топора, этой весной разродилась буйными молодыми побегами. Проходившие мимо люди задерживали взгляд на молодых листочках, играющих с ветром, и непроизвольно думали о том, что всё страшное уже закончилось и надо жить дальше.

Зал ожидания, разбуженный шорканьем дворника, нехотя просыпался. Просыпались его постояльцы – плакало дитя, из-за чего-то переругивались муж с женой, и только на полу, в надвинутом на глаза картузе, продолжал храпеть мужик с привязанным к руке мешком.
Казалось бы, ночуют люди под одной крышей, лёжа вповалку на полу, и должна бы эта крыша их сроднить. Но нет – настороженно и нетерпеливо они ждут: кто утра, а кто ночи… Среди вокзального люда были такие, кто, рядясь в обноски, вызывал на разговор доверчивых и неопытных пассажиров. Долго и жалостливо рассказывали они о своей тяжёлой жизни, убалтывая соседа до одури, а ночью потихоньку и обворовывали.

…Зал ожидания… Встречи и разлуки, смех и слезы, радость и печаль. И не всегда он приносил радость встреч. Чаще был наполнен слезами расставаний. Вот теперь и ей открылся тоскливый  смысл этих слов.

Девушка старалась не глядеть на жующую соседку – крепкую бабу, смачно облизывающую жирные пальцы. Чтобы не выдать себя, она поднялась, но из страха потерять место далеко не ушла и  стала смотреть в окно, чтобы отвлечься от шумной трапезы соседки. Но время от времени все-таки оглядывалась.

Ожидание…

Сколько ей ещё ждать, да и стоило ли вообще ехать? Видно, права была мать, видевшая с высоты своего возраста тупик в конце этого пути…

Задумавшись, девушка забыла обо всём. Она и сейчас кружилась в танце вокруг новогодней ёлки, где они познакомились… Их первая встреча могла стать и последней, но, видимо, она была неслучайной. Их взгляды встретились – и, пригласив ее на танец, он уже не смог отойти. Она теперь уже не помнит, о чем они говорили, но от его густого голоса сбивалось дыхание.

Парень вел ее в танце, нежно сжимая подрагивающие побелевшие кончики пальцев, но в его нежности была такая страсть, что девушка просто покорилась исходящей от него мужской силе и от этого просто  терялась, не понимая как себя вести. В ней проснулась дремавшая до сей поры Женщина и она готова была не думая следовать за ним хоть на край света.
Её широкая, по моде, юбка солнце-клеш, как бы чувствуя хозяйку, обнимала его ноги, и в этом был глубокий смысл, ведомый только им двоим.

После этого вечера её размеренная жизнь помчалась так, что задумываться не оставалось времени. Каждая ночь казалась бесконечной. Каждый вечер она просила утро поторопиться – скорей бы снова заглянуть в бездонный омут угольно-черных глаз и прикоснуться к непослушному чубу, который выбивался из-под надетой чуть наискосок кубанки!..
А потом… Потом он уехал. И она вдруг поняла, что у нее нет сил жить без него, и, бросив всё, поехала следом.

Что ж, теперь у неё предостаточно времени, чтобы подумать о том, как жить дальше.

…Сколько она уже стоит так, уткнувшись горячим лбом в холодное стекло, и слепо смотрит в запотевшее от дыхания окно? Кажется, пошёл дождь… Но люди спокойно ходят по улице. Девушка провела ладонью по стеклу. И только сморгнув очередную слезу, притаившуюся в ресницах, поняла, что дождь тут ни при чём. Собрала ладонями слёзы и, горько вздохнув, вернулась на место.

Баба наелась, сходила к бачку с водой и, вернувшись, сунула алюминиевую кружку девушке в руки.
– На, попей.
– Спасибо… – Вода, наполнив желудок, чуток усмирила голод.
– Восточница? – баба без стеснения разглядывала девушку, которая заметно выделялась среди остальных пассажиров, заночевавших в этом довольно просторном помещении, приспособленном под зал ожидания железнодорожного вокзала.
Люди в эти трудные послевоенные годы одевались кто во что. Женщины все как одна были в накинутых на плечи больших клетчатых платках-«абхинанках», которые верой и правдой служили своим хозяйкам: в них можно было и ребёнка запеленать, и самой укутаться в холодное время.

Но не были бы они женщинами, если бы не обратили внимание на красивую девушку в хорошей одежде. Свои-то наряды - вышитые сорочки и расшитые лентами сподницы они уже давно повыменивали на хлеб. Разъехались вышиванки во все стороны… Кто их теперь носит?.. Да и перед кем теперь красоваться…

Спрятав разбитые сапоги под лавку (весенняя распутица в полесской глубинке не позволяла щеголять в другой обуви), они с интересом поглядывали на нарядную девушку. На ней был табачного цвета костюм и белая с кружевным воротничком блузка. На ногах – модные, на каблучке, ботиночки, которые она купила накануне поездки и в которых опрометчиво села в поезд. Такие ботиночки женщины почему-то называли румынками, наивно полагая, что именно такие носят в Румынии.

Мужчины тоже нет-нет да и бросали взгляд на красавицу с крошечной сумочкой в руках. Каждый непроизвольно пытался поймать взгляд больших серо-голубых глаз. Её светлые вьющиеся волосы были заплетены в две короткие косички, которые она время от времени подплетала. Ну как не поглазеть на такую! Да и плакала она так безутешно, что у наблюдавших за ней сжималось сердце. Но ни один не решился подойти: как заговорить с такой дивчиной, когда ты сам в стоптанных сапогах и заметно вылинявших военной рубашке и галифе, в которых как пришёл с войны, так и ходишь три года? Был бы хоть пиджак хороший, а не с отцовского плеча, да яловые сапоги вместо старых кирзовых…
Но девушка даже не смотрела по сторонам.

«Вот дурында! Замуж приехала. Как же, ждут тебя тут, – не слыша вопроса соседки, продолжала она разговор сама с собой. – Вот и сиди теперь здесь, курица безмозглая, коли не хотела мамку слушаться. Раскладывала бы сейчас пасьянс у тёти Розы за круглым столом под жёлтым абажуром!»

У Розы Исааковны, вместе с которой они работали в больнице, она снимала угол. В родную деревню, до которой было всего час быстрым шагом, наведывалась каждые выходные. Вот и накануне отъезда пришла домой и принесла вещи, которые решила пока оставить дома. А когда объявила, что уезжает – её мать, которую она никогда не видела плачущей, не сдержавшись, зашлась в беззвучных рыданиях.

Мать была крутого нрава и быстрая на решения. Но видя, что не может справиться с собственным ребёнком, она собрала своих сестёр в надежде, что они образумят её взбунтовавшуюся дочь. Не смогли… Она рассеянно слушала доводы тетушек, пытавшихся отговорить ее от опрометчивого шага, и только качала головой. Они не знали её тайну, и оттого не могли понять причину ее решительности.

…И вот она здесь. Что делать? Уехать или еще подождать?..
– Что? – очнувшись от дум, девушка подняла глаза на соседку.
– Восточница ты, кажу, – баба забрала кружку и сунула её в клунок, – не с нашего куста галка.

У девушки не было никакого желания говорить. Хотелось только плакать. Да так, чтоб изойти слезами, как туча дождём… Просто исчезнуть.

Соседка ненадолго отстала – она выпросталась из большого, болотного цвета платка, развязала чёрную, с бахромой, гаруску и стала причёсываться красным гребешком. Потом закрутила совершенно седые волосы в гулю, встряхнула и снова повязала гаруску. Всё делала по-крестьянски неторопливо и основательно.
Из-под вязаной шерстяной серой кофты виднелся воротничок простенькой, в синий цветочек, ситцевой блузки. Поверх кофты была надета душегрейка, которая на местный манер красиво величалась «гарсэтом». Но от всей его красоты только и осталось, что название. Он видел столько дождей и солнца, что все ленты на нём стали блёкло-серого цвета.

Баба напоминала матёрую кошку, которая, наевшись, решила привести себя в порядок. Та же неторопливость в движениях и спокойная сытость во взгляде. Она встала, отряхнула душегрейку, поправила клетчатую юбку и уселась. Покублилась чуток, устраиваясь поудобнее на деревянной лаве. Потом вытянула ноги, обутые в добротные, хоть и старые, хромовые сапоги, или, как тут говорили, чоботы, и принялась откровенно разглядывать сидящих напротив людей. Потом снова переключилась на молодку, которая была тут явно чужой и остро чувствовала это.

Времени у бабы было много, и она решила-таки допытаться у этой залётной пташечки о её житье-бытье. Наверняка об этой встрече будет что рассказать на селе – кобетка попалась интересная. А что неразговорчивая – так тут все поначалу дичатся, а потом, глядишь, и расскажут всё как на духу первому встречному.

«Во уж кому безбедно живется, – думалось ей. – А костюмчик… А сидить як ловко… А косочки – житний колосок… И с чего б ёй плакать? Настоящей беды не мела. И небось грошей полная пазуха – ишь, налегке, без торбы, еде, тольки ридикюльчиком помахвае…»

– Ну, що молчишь? – опять пристала баба. – Давно сидишь?
Девушка укоризненно посмотрела на болтливую соседку и, вздохнув, подумала: «Нет, эта не отстанет…»
– Третий день пошёл…
– А де ж твоя торба?
– Украли… – Она судорожно вздохнула, но справилась с собой: – Той ночью. Уснула крепко.
– От ворона… – Баба осуждающе посмотрела на девушку. – А куды ж ты ехала?
– Приехали уже, – сглотнув слезы, приложила та руку к пока ещё совсем плоскому животу.
– А коли приехали, – баба поняла, о чём умолчала девка, – що ты тут делаешь?
– Жду…
– Не стретил?
– Нет. – Девушка уже пожалела, что стала разговаривать с дотошной бабой, от которой так вкусно пахло хлебом.

По залу ожидания, внимательно осматривая людей, сидящих кто на лавке, кто на своих пожитках, прошёл начальник вокзала в форменном железнодорожном кителе. В нём чувствовался бывший военный, видимо, из-за ранения оставивший службу. Он слегка прихрамывал. Девушка, пока сидела, успела услышать, что зовут его Яковом Степановичем.
Он ещё в первый день выделил из толпы мешочников эту светленькую, не по-дорожному одетую девушку. Было впечатление, что она надела свой лучший наряд в надежде на то, что её будут встречать.

Не встретили…

Начальник, переступив через спящего мужика, подошёл к ней. Девушка подняла на него заплаканные глаза.
– И долго куковать тут собираешься?
– Я уеду,– запинаясь, залепетала незадачливая путешественница, - я сегодня же уеду. Обещаю.
– Да я не придираюсь к тебе, сиди. Вот только документы покажи и дальше сиди. Только чего тут сидеть – лавку протирать? Ты вроде третьего дня с гомельского поезда слезла, так?
– С гомельского, – доставая из маленькой чёрной сумочки паспорт, кивнула девушка.
– Та-а-ак, Варвара, документ в порядке, – протянул он паспорт. – И что сидишь тут, дальше не едешь?

Варя насупилась. Виновато опустила голову.
– Чоловиче, отцепися, – вступилась за Варю соседка, – хай себе сидит – хлопца дожидается.
– Не тебя спрашиваю, сиди, – строго глянул на бабу начальник.
– Тётя правильно говорит, меня жених должен был встретить – да не встретил… – слёзы снова заблестели в её глазах.
– Кто такой, как зовут, откуда должен был приехать? – заложив руки за спину, приготовился слушать Яков Степанович.
– Во пристал, що слепой до плоту, – тихо пробурчала женщина.
Начальник зыркнул на болтливую бабу:
– Бабка, не лезь!
– Якая я табе бабка! – вскинулась та. – Внучок знайшёлся…
Начальник предостерегающе поднял руку. Женщина нехотя замолчала и отвернулась.
Вокзальный народ с интересом наблюдал за происходящим.

– Слушаю, – переключил он внимание на девушку.
– Анатолием его зовут… Он работает в леспромхозе бригадиром, в тридцати километрах отсюда… Что-то случилось – а то он бы приехал, – девушка еле сдерживалась. – Сытин его фамилия…
– Сытин? – начальник изменился в лице.
– Знаете его? – в надежде поднялась Варя.
– Сиди, никуда не ходи, – бросил Яков Степанович и, круто развернувшись, ушёл.
Девушка растерянно опустилась на лавку.

– От шило, – баба в негодовании стукнула себя ладонью по колену. – Да чтоб тебя подняло ды ляснуло!
Варя испуганно отодвинулась.
– А що, у тебя совсем грошей нету? – соседка подсунулась ближе. Она уже забыла о начальнике.
Варя помотала головой и расплакалась.
– А кольки надо? Я б твои румынки купила, – кивнув на ноги, громким шёпотом предложила баба.
– Ну-у, на билет да еды купить, – шморгнула носом Варя.
В животе заурчало. Голод, отступивший на время, снова напомнил о себе.
– Сейчас бы поесть чего… – запнулась Варя, – хотя бы хлеба…
– Заре, – кивнув, баба быстренько развязала клунок и, ловко полоснув ножом, отхватила от каравая краюху. – Ну так продашь румынки?
Варя пожала плечами.
Тетка протянула девушке хлеб, сверху положила кусочек сала.
– На, поеж. А про цену потым поговорим, мой поездок в двенадцать буде, – соседка оценивающе поглядывала на Варину обувь.

Ей они были явно малы, но за такие новые ботиночки можно было бы выторговать хороший кусок сала. Дома из куфра доставать было уже нечего.
Подумав, баба отрезала еще один ломоть хлеба, добавила сала и, завернув в чистую тряпочку, подала Варе.
– Ой, спасибо, тётечка, – не теряя ни секунды, Варя начала есть, стараясь растянуть удовольствие и не кусать помногу.

– А может, сумочку купите? – с надеждой предложила девушка.
– О-о, яка маленькая, – баба взяла сумочку и, повертев в руках, вернула Варе. – Да мне такая и не пригодится.

Закончив с едой, Варя, вздохнув, сняла ботиночки. Подержала их в руках, любуясь напоследок.
– А, забирайте, – решительно сунула соседке в руки, – уже тепло.
Она устроилась на лавке, поджав под себя ноги. Главное теперь – уехать. А не будет билетов – к проводникам попроситься можно.

Баба повертела в руках Варины ботиночки – проверила подошву, подёргала каблуки – и, одобрительно крякнув, радуясь удачному приобретению, поставила под лавку рядом с узлом.
– Ну, рассказвай, – заглядывая девушке в глаза, снова стала допытываться баба.
– Так и рассказывать нечего, – вздохнув, проговорила Варя.
– Ну-у?
– Что ну, дура я, да и всё, – Варе не хотелось говорить.
– Ну-у-у? – не отставала соседка.
– Вот и ну! Ребёночка ему привезла, а ему, видно, этого не надо… – Варя прижала руки к животу. – Даже мамке не призналась, что беременная. От позора уехала…
– Да-а-а… И от Бога грех, и от людей смех, – согласно покивала баба. – И де ж ты его надыбала?
– Он в Гомель на курсы приезжал… А теперь вот… Зря я приехала!..
Нахмурившись – видимо, представив своё возвращение домой, – Варя замолчала. Но, начав рассказывать, уже не могла сдержаться, что бы не закончить.

– И как теперь вернусь?.. Права была Трегубиха, соседка наша, сплетница на всё село, – всё ж таки принесу я в подоле… Она ещё в войну мамке моей всё говорила: «Привезёт твоя Варька байстрюка с войны, без материнского-то глазу среди молодых солдатиков, не сдюжит девка».
– Так ты на войне была? – соседка уважительно посмотрела на Варю.
– Да нет, я в тыловом госпитале работала.
– Ты докторка?
– Что вы, я перед войной санитаркой в больнице работала – полы мыла. Как война началась – нас всей больницей и увезли в эвакуацию. А там уже всё делала. Таких молоденьких мальчиков привозили, моих ровесников, – без рук, без ног – душа разрывалась. Всего нагляделась…

Варвара помолчала немного.
– А когда Гомель освободили, я попросилась на неделю домой съездить… Ох, лучше бы не ехала… Наше село сожгли – люди на пожарищах землянки вырыли, горелыми досками обшили, каменки сложили – так и зимовали кучей: люди, козы, коты, собаки… Грязь, вши… Голодали, конечно… Тиф начался. Люди умирали каждый день… Стала помогать фельдшеру. И сама тиф подхватила… Чуть не померла. Кос вот жалко – никак не отрастут.

Баба слушала и качала головой. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что такая расфуфыренная кобетка окажется такой гаротницей.
– Да-а-а, набедовалася ты… А тут раскисла. – Женщина вытерла слёзы краем гаруски, достала кружку и пошла к бачку. Попила и Варе принесла.
– Спасибо… Я и сама удивляюсь, что такая плаксивая сделалась, – Варя улыбнулась впервые за последнее время.
– А я ж табе позавидовала, – сделав над собой усилие, призналась соседка.
– Так у нас всегда по одёжке встречают, – без злобы ответила Варя и, оторвав кусочек от завёрнутого в тряпочку хлеба, бросила мурзатому котёнку, который пришёл на запах и уселся невдалеке. Он быстро справился с угощением и пересел поближе.

В зал ожидания заглянул начальник вокзала. Варя помахала ему. Он подошёл, кытьнув по дороге на хвостатого попрошайку. Тот пулей вылетел на улицу.
– Развелось бродяг… Ну, чего машешь, сама подойти не можешь?
– Так я босиком… Яков Степанович, миленький, помогите с билетом! Домой поеду, как обещала.
– Сиди, сказал, – сердито глянул начальник и ушёл.
– Сиди да сиди… – с обидой сказала Варя, – что он со мной, как со школьницей? – и посмотрела на соседку, явно ища у нее поддержки. – Небось сам ничего не знает, а покрикивает. Командир…
– Атож, – баба махнула рукой, явно соглашаясь с девушкой.

Соседка подперла голову рукой и задумалась на некоторое время. Она вздыхала, поглядывала на Варю, явно собираясь что-то сказать. Наконец решилась и достала из-за пазухи узелок с деньгами. Украдкой раскрутила платочек на коленях и, вытянув три червонца, потихоньку сунула Варе в руку. Потом достала из-под лавки ботиночки и, полюбовавшись немного, протянула девушке.
– Что вы, тётечка, я ж ваше сало съела, – растерялась Варя.
– Держи, – женщина решительно поставила ботинки на лавку. – Я, може, и стала скуповатой от гэтой жизни… Но сердце и у меня е.

Ничего не понимающая девушка накрыла обувку рукой.
– Я ж вам их продала… Тогда деньги заберите.
Баба отмахнулась.
– Я вам деньги пришлю, обязательно, – Варя прижала руку с червонцами к груди. – Адрес скажите.
– От же, – женщина не хотела и слушать. – Де ж ты их возьмешь – с колена выломлешь або у матери просить будеш? Вам гроши заре самим пригодятся, – кивнула она на живот.
– Ой, спасибочки, – девушка быстренько обулась и прошлась туда-сюда, разминая ноги.
Варя совсем по-другому посмотрела на соседку: и вовсе она не такая бездушная, как показалось сразу, и не старая ещё, хоть и совершенно седая… Просто заморенная  жизнью пятидесятилетняя женщина.

Дело было к обеду, и ожидальцы стали потихоньку собирать пожитки. Варина соседка тоже встала и принялась складывать платок.
– Зовут-то вас как, тётечка? – подошла к ней Варя. – А то и не буду знать, за кого свечку поставить.
– Левося.
– Спасибо вам, тётя Левося, – Варя крепко обняла соседку.
– Храни тя Матерь Божья! Може, гэто ты майго меньшенького, Иванка, выхаживала… - всхлипнула, оттаяв душой, женщина, - Без ноги с войны прикалдыбал. А Василёк с Казиком на Неметчине так и полегли…

Они постояли, обнявшись, понимая, что больше не свидятся. Варя разомкнула руки, поцеловала женщину в щёку и нехотя отступила на шаг. Левося вытерла сухие глаза и горестно вздохнув, перекрестила девушку.
– Варенька, а може… побудь ще одну ночку, пожди свайго хлопца… Ну не помер же он!
– Да он уже другую такую дурёху нашел, как я... За всё время от него только одно письмо и пришло. Я ж ему писала, а он не отвечал… Но я, дурочка, всё равно поехала. А он… забыл меня, наверно…
– Не думай плохое, Варя! – Левося прижала к себе сложенный платок.
– Ой, тётечка, я за эти дни чего только не передумала! Лишний я человек на этом свете… Одно слава Богу, что вас встретила… А то не знала уже, что и делать.

Варя опустилась на лавку и заговорила очень быстро, пытаясь рассказать этой женщине всё. Её сердце за последние дни наполнилось таким количеством горестных событий, что душа уже не вмещала их и выплескивала со слезами. Левося присела рядом.
– Чемодан вот проспала, а там все деньги были… Хорошо, что всё лучшее на себя надела. Сидела день голодная. Я ж вчера на последние деньги телеграмму ему послала, а его всё равно нет… Зря я её давала – лучше бы еды купила… И домой теперь как ехать? Позор маме на всё село!.. Надумала к нему пешком идти. Даже прошла немного, но вернулась – чемодан очень тяжёлый был, а когда его украли – стыдно стало с пустыми руками идти. Да и ждут ли меня там?..

Варя, рыдая, уткнулась в Левосино плечо, выплакивая, как и многие до нее, свою беду в душегрейку. Женщина гладила по-детски хрупкое плечо Вари и из вьючной лошади, таскающей по дорогам клунки, снова становилась Матерью.
– Я даже руки хотела на себя наложить. Думала под поезд кинуться, к путям ходила… у края уже стояла, но не смогла… Страшно стало. Да и, думаю, люди ещё посмеются – Анна Каренина нашлась… Потом думала повеситься – но у меня ж даже верёвки нет…
Левося охнула.
– Ты що гэто, доню?!. Такую войну пережили, стольки людей полегло, а ты… Ты так и думать не моги!.. Едь додому. Мати приме, а люди… им сам Бог не догодит, – посплетничают та и забудут. Ты ж не тольки про себя уже думать должна. Да и послухай меня, тётку старую: ты такая файная дивчина – вон як мужики пялятся, – да тебя и с дитём любой возьме!..
Левося вынула из кармана чистую тряпочку, вытерла девушке слёзы и высморкала, словно ребёнка.
Варины глаза от слёз стали почти прозрачными.
– Спасибо вам, тётка Левося, – улыбнулась она, – и за хлеб, и за деньги, и… за всё.

Варя вытерла тыльной стороной ладони мокрые щёки, достала из сумочки зелёный крепдешиновый платочек и протянула женщине:
– Возьмите – на память от меня…
– Гэто мне? – Женщина бросила на лавку свой тяжёлый, больше похожий на одеяло клетчатый платок и осторожно взяла из Вариных рук платочек, который в её  натруженных ладонях смотрелся кленовым листком. – Спасибо, дитятко.
Они снова обнялись.
– Ты ужо потерпи, девонька. Беда – она и вымучит и выучит.
Варя кивнула и взялась за Левосины узлы:
– Давайте помогу вам, тётя!

Зал ожидания зашумел и пришёл в движение. Они пристроились в конец толпы и стали понемногу двигаться к выходу. Но движение вдруг замедлилось, а потом и окончательно остановилось. Сквозь толпу явно кто-то продирался – народ скандалил, матерился и не хотел пропускать. Потом толпа поднажала – и вынесла хулигана на улицу.
– Тётечка, а пойдёмте через другие двери, успеем ещё.
И они покинули зал ожидания через служебный выход.
Толпа поредела, и в зал ворвался расхристанный молодой мужчина. Волосы были растрёпаны, мокрая от пота рубашка зияла дырками – пуговицы, видимо, остались на улице. Следом за ним протиснулся Яков Степанович.
– Варя!!! – крик взвился к потолку почти опустевшего зала.
– Толя, успокойся, она где-то тут, я её недавно видел!
– Её нет, дядька Яков, – ноги не держали парня, и он сел прямо на пол. – Не дождалась…
Анатолий уткнулся лицом в колени.
– Ты посиди, отдышись, а я на перрон сбегаю – гляну. Я ж приказал ей сидеть!
– Она что, собачонка? – Толик был в отчаянии. – Сидеть он приказал…

Отъезжающие пассажиры, поправляя на спинах клунки, потянулись через площадь к путям.
– Ты чего велосипед бросил? Украдут! – крикнул с улицы Яков Степанович.
Но хлопцу было не до велосипеда. Сердце готово было выскочить из груди, и не столько от усталости, сколько от горькой безысходности.
«Варюха-горюха, ну что ж ты меня не дождалась… Я ж, как только дядька  сообщил, так сразу на ровер – и сюда. Вернусь – прибью почтальонку! Небось, она, зараза, спрятала письмо! Ведь не обещал я её Зоське ничего. Липнет сама как банный лист, проходу не даёт. Уволю из бригады к чёртовой матери!!!»

Забрав мешочников, поезд дал гудок и потихоньку стал набирать скорость. А Варя смотрела на своего жениха через оконное стекло и удивлялась, что в зале ожидания идёт дождь.
«Родной мой… Приехал…» Зайти в помещение не было сил - ноги не слушались её. Она постучала в раму. Анатолий подхватился и бросился к окну.
Руки встретились, и показалось, что их жар растопил стекло.

___________________
Рассказ опубликован в сборнике малой прозы. (обложка вверху)
Книга "Самая чароуная кветка" вышла весной 2010 года в издательстве "Мастацкая лiтаратура" Минск.