ВМ. Глава 17. Смертию смерть поправ. Параграфы 7-8

17.7. Великая Суббота


Мама. Мама, как же так?..

Я не верю, этого не может быть. Ты не могла нас оставить. Нет, это не ты лежишь на каменном катафалке, холодная, спокойная и неподвижная, в парадном облачении Великого Магистра. Нет, не может быть, чтобы высокий воротник с бриллиантовой звездой ордена скрывал шов на шее – совсем как у Эйне тогда. Да, я до сих пор помню тот день, когда ты подвела меня к её телу и сказала: «Запомни её».

Я не могу поверить, что твои руки больше никогда не поднимутся и не обнимут меня, что твои сомкнутые губы никогда не пошевелятся, чтобы назвать меня «куколкой».

Я не верю. Не верю, что это навсегда.

Нет... Глупо надеяться на чудо... Чуда не может быть. Твоя голова была отделена от туловища, а это означает только одно – смерть, окончательную и бесповоротную. Без амнистий.

Трепещущее пламя высоких толстых свечей потрескивало, озаряя спокойное лицо мамы, и в его колышущемся свете поблёскивали бриллианты ордена и голенища её сапог. Её руки резко контрастировали своей белизной с чёрным фоном костюма, но ярче всего выделялся тяжёлый и длинный меч, на усыпанной драгоценными камнями рукояти которого эти руки покоились. Острием он достигал ступней ног. Сверкающий, яркий клинок, отшлифованный до зеркального блеска, казалось, сам излучал свет.

Люди потерпели полное фиаско. Штурм замка закончился для них поражением, а для нас – победой, но... слишком дорогой ценой. Я не знаю, было ли это следствием волны, сгенерированной достойными, но по всей Европе пошли перебои с электроснабжением. Необъяснимые поломки, на устранение которых были брошены все силы... Люди запаниковали. Кражи в супермаркетах, беспорядки, режим чрезвычайного положения – в общем, полный набор, во всех станах Европы. Волна перебоев докатилась даже до европейской части России и севера Африки. Нарушения возникли также в телефонной связи, забарахлила и глобальная сеть, рухнули компьютерные системы нескольких крупных европейских банков, нерегулярно выходили даже выпуски новостей, а результат – людям стало временно не до войны с хищниками. Сначала надо было навести порядок в собственных рядах и справиться со взбунтовавшейся техникой. Без неё современное человечество себя не мыслило...

Отразился этот удар и на самочувствии людей: происходили массовые обмороки. Из-за потерявших сознание водителей повсюду на дорогах возникли огромные пробки, не обошлось без аварий. Прокатилась волна несчастных случаев.

Мы выиграли этот бой, но потеряли Аврору.

Маму.

Всё было почти как тогда – в день, когда я сидела возле мамы, погружённой в анабиоз после крови Первого, накануне её посвящения в Великие Магистры. Только тогда мама была жива, а сейчас...

Слезами её не вернуть, но так больно...

Сердце ёкнуло: в тёмном углу мрачного зала зажглись жёлтые кошачьи глаза. Желтоглазая живая темнота – что может быть страшнее? Я окаменела от ужаса, а у темноты выросла лапа. Угольно-чёрная, огромная, как у тигра, она выдвинулась из угла и мягко ступила на пол, а за ней появилась кошачья морда. Усатая, чёрная, только правое ухо серебристое. Она бесшумно надвигалась на меня, и из темноты следом за ней вырисовывалось туловище. Это была кошка поистине гигантских размеров – с тигра... Чёрная как ночь – кроме уха.

Я сидела, не в силах шелохнуться, не сводя глаз с ожившей и принявшей кошачий облик тьмы. Она подкралась ко мне на широких лапах и стала тереться огромной мордой о мои колени, ластиться, как обычная кошка, распушив чёрный хвост. Мне было просто страшно дотронуться до этой великанши, но она явно просила, чтобы её погладили, и я провела ладонью по её шерсти – густой и пушистой, но прохладной, как туман. Она ткнулась мордой мне в ладонь, потом потянулась к моему лицу и лизнула прямо в губы. Сквозь гортанное урчание мне явственно послышались слова:

«Отдай жука Юле».

Я хотела спросить: «Какого жука?» – но перед глазами всё начала заволакивать радужная пелена.

Когда она рассеялась, я не сразу поняла, где я вообще нахожусь, в каком измерении. Всё настолько сдвинулось, что сориентироваться было в первые секунды невозможно, и я ощущала лишь неестественность своего положения. Что за сумрачная поверхность передо мной? Кажется, потолок зала... Значит, я лежала на полу. Да, действительно, потому что по той поверхности, что была подо мной, ко мне бежали чьи-то ноги.

– Пушинка! – воскликнул знакомый голос, и сильные руки подняли меня.

Всё резко вернулось на свои места – вернее, это я вернулась в нормальное положение относительно пола и потолка... Голова закружилась, и я уткнулась в плечо Алекса.

– Родная, что с тобой? – спросил он встревоженно.

– Ничего, всё уже нормально, – пробормотала я, хотя не была вполне в этом уверена.

Пламя свечей изредка вздрагивало, лицо мамы белело в сумраке. Невыносимо... Как же это невыносимо больно.

Рука Алекса гладила меня по волосам.

– Пушинка, пойдём, приляг. Ты устала.

И в его сердце пульсировала боль, я чувствовала её, хоть он и не позволял ей излиться слезами. Весь замок был пропитан болью. Как же теперь быть? Что делать? Куда идти? Мама была стволом, а мы – ветвями, и теперь ствол перерубили. А ветки не могут без ствола...

Только в комнате я почувствовала, что в моей правой руке что-то зажато. Я разжала кулак. На ладони лежал золотой жук.

Эйне спала в своей кроватке, даже не подозревая, что случилось. Где уж ей, крохе, понять...

Но откуда взялся жук? Неужели кошка с седым ухом? И чей он? Мамин? Да, видимо... В момент смерти он должен был выйти из её груди. И почему у меня такое чувство, будто я знаю эту кошку?

Одни вопросы.

Я уткнулась головой в подушку. Устала я просто невероятно, но нервы были слишком напряжены, чтобы заснуть. Нет, ни о каком отдыхе речи быть не могло, какой уж тут сон. Жук грел мою ладонь, его тёплая пульсация меня завораживала, и казалось, будто мама сейчас рядом со мной, утешает меня. Слёзы покатились на подушку.

Эйне дрыхла сном праведника, сбросив одеяльце, а я, в отличие от неё, просто лежала и мучилась. Алекса не было рядом, он где-то застрял с остальными парнями. Встать, что ли? Я оторвала щёку от влажной холодной наволочки, натянула шерстяные носки и свитер, сунула ноги в тапочки и накинула пальто – без него здесь было просто невозможно ходить. Хоть после родов моя физическая выносливость и повысилась, но для меня, человека, в замке было холодновато.

Электричество ещё не восстановили, и замок был погружён в средневековый полумрак и скорбную тишину. Алекса я нашла в зале для совещаний – в мужской компании. Кроме него за столом сидели Оскар, Каспар, Конрад и Никита. Жарко трещал огонь в камине, на столе горели свечи, озаряя бледные, замкнутые и суровые лица. Мамино кресло во главе стола пустовало.

– Это невосполнимая потеря для нас, – глухо проговорил Оскар. – Если честно, друзья, я в растерянности. Вроде бы мы победили в этой битве, но война ещё далеко не выиграна. А без Авроры... Не знаю, не знаю.

Он вздохнул и опустил голову, сцепив перед собой на столе пальцы в замок. Алекс сказал:

– Она вела нас. Без неё мы как стадо без пастуха.

– Ну, допустим, мы как-то сможем удержаться на плаву и снова нащупать под ногами почву, но... – Оскар приложил руку к груди. – Но прежними мы уже не будем никогда.

Каспар угрюмо сверкнул глазами из-под бровей. Его голос в тишине зала раздался гулко и металлически-холодно:

– Мы должны отомстить за неё. Эти людишки просто недостойны хорошего к ним отношения. Нанести Авроре удар в момент, когда она лечила этого дурошлёпа... Не знаю, каким зверем или идиотом надо быть, чтобы такое сотворить.

Конрад, обычно отмалчивавшийся на совещаниях, заметил:

– Много гнева в тебе, брат. Аврора не такому нас учила. – Его мягкий и светлый голос разительно отличался от грубовато-мужественного и холодного голоса Каспара.

Каспар метнул в него острый взгляд.

– А в тебе совсем нет гнева? Тебя нисколько не трогает, что Аврора погибла, и что убили её люди, убили подло и бессмысленно? Такое нельзя прощать!

– И что ты предлагаешь предпринять? – спросил Конрад.

– Я предлагаю следующее. – Каспар положил локти на стол и, как Оскар, сцепил пальцы. – Вы видели, что наделала наша волна. В Европе беспорядок, у людей проблемы с электричеством, вышла из строя техника. Мы можем повторить это. Если понадобится, устроить и Америке День Независимости... День, когда от них ничего не будет зависеть. – Каспар усмехнулся. – Лишённые техники, люди мало что смогут нам противопоставить. У дока уже готова сыворотка, скоро мы все выздоровеем, а вот людям сильно не поздоровится. Они дорого заплатят за смерть Авроры.

– То есть, друг мой, ты предлагаешь устроить мировой кавардак? – подытожил Оскар. – Именно то, что мы призваны предотвратить? То, что Аврора всегда призывала нас НЕ делать? Не кажется ли тебе, что это... гм, гм, не совсем правильно?

– Нельзя прощать им убийство Авроры, – повторил Каспар упрямо.

– Хорошо, мой мстительный друг, – кивнул Оскар. – Предположим, что мы устроим всё это. Но кто даст гарантию, что эта затея не выйдет из-под контроля и не кончится всеобщей гибелью? И мы кончим, как крылатые. Хочешь устроить конец света? Весьма сомнительная затея, я бы сказал.

– Он всё равно рано или поздно настанет, – буркнул Каспар. – Какая разница, сейчас или потом?..

– То есть, лишнюю сотню лет ты пожить не хочешь? – усмехнулся Оскар.

– Да не нужен мне этот чёртов мир без Авроры! – рявкнул Каспар, бухнув кулаком по столу, так что даже пламя свечей вздрогнуло. – Пусть он катится в тартарары... Мир, уничтоживший её, не достоин жить!..

Каспар резко умолк и заслонил глаза ладонью. Все тоже молчали, впечатлённые и озадаченные силой его чувства. Взгляд Никиты, до сих пор сидевшего с подавленным и безучастным видом, ожил, вспыхнул и с подозрением остановился на Каспаре. Он как будто сделал для себя какое-то открытие, но пока не говорил ни слова, просто смотрел на Каспара, на мгновение позволившего своим чувствам прорваться наружу.

– Гм, гм, – первым нарушил молчание Оскар. – Мда... Дрянной мирок, в этом я с тобой согласен, друг мой. Но ничего не поделаешь, другого у нас просто нет. И всё же говори за себя... А за других, я думаю, ты не имеешь права решать, хотят они жить на свете или нет. – И, обведя взглядом остальных, Оскар спросил: – Кто ещё как думает?

– Думаю, мы не должны стричь всех людей под одну гребёнку, – высказался Алекс. – Далеко не все относятся к нам плохо и жаждут нашего уничтожения. Тем более, есть среди них много вообще ни в чём не повинных... Вспомни хотя бы этих больных малышей, которых мы вылечили. Их ты тоже готов обречь на гибель, Кас? А своих детей? Свою жену? Их тоже пустить в расход? Уверен, если мы сделаем то, что ты предлагаешь, нам, хищникам, тоже долго не протянуть. Уничтожив людей, мы уничтожим и себя. Так что, брат, прости – я с тобой не согласен. Надеюсь, ты понимаешь, чем чревата твоя затея.

– В тебе говорят эмоции, не разум, – добавил Конрад. – В запале можно много чего натворить. А вот расхлебать потом... не факт, что удастся.

– Ну хорошо, хорошо, – проговорил Каспар, устало проводя ладонью по лицу. – Но что-то мы всё-таки должны сделать. Нельзя оставлять это безнаказанным.

– Мы им уже показали, на что способны, – сказал Алекс.

– Думаешь, они поняли, что их сегодняшние проблемы – наших рук дело? – невесело усмехнулся Каспар. – Уверен, они ещё не допёрли.

– Поняли или нет, сейчас пока неважно, – сказал Оскар. – Гораздо важнее решить, как нам быть дальше.

– Тяжёлая тема, – вздохнул Конрад.

– Но первостепенная, – ответил Оскар. – Альварес погиб, «Аврора» тоже осталась без руководителя... Юлия больше не интересуется этим. Её, похоже, вообще уже ничто не интересует.

– А что тут решать? – сказал Алекс. – В Ордене пока вставай у руля ты, а в «Авроре»... Не знаю. Надо у них спросить, может, они тебя в качестве президента тоже примут.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением проговорил Оскар, теребя подбородок. – Я вообще, друзья мои, чувствую себя в тупике... Осознаю, что необходимо что-то решать, но просто не в состоянии сейчас думать. Аврора лежит там, ещё не погребённая...

После этих слов повисло печальное молчание. Я снова почувствовала, что вот-вот расплачусь. Стоя тихонько у двери, я пыталась проглотить солёный ком, который вставал у меня в горле, стоило мне только воскресить перед глазами эту картину: белое лицо и белые руки мамы, скрещенные на рукояти меча...

Никита внешне казался каким-то бесчувственным – не кричал, не рыдал, почти всё время молчал. Но горе проявляется по-разному, и отключение чувств, «онемение души» – своего рода защитная реакция психики. Видимо, он был в шоке. Все это тоже понимали, а потому не трогали его и не донимали разговорами, просто старались не оставлять одного. Вот и на это совещание взяли, хотя влияния он пока не имел.

– А завтра Пасха, – сказал он вдруг.

Это замечание, казалось, не имело никакой связи с происходящим, а потому прозвучало странно. Никто не нашёлся, что ответить. Попробовал только Оскар.

– Католическая или православная? – спросил он.

– Кажется, и та, и другая, – ответил Никита. – Совпало.

– А смерть Авроры выпала как раз на Страстную пятницу, – задумчиво проговорил Оскар. Тяжело вздохнув, он помолчал и вернул разговор в прежнее русло: – Я вот что думаю... Может быть, всё-таки поговорить с Юлией и попробовать вернуть её на пост президента?

– Да ну, – с недоверием отозвался Алекс. – По-моему, она свихнулась окончательно и бесповоротно.

– Она не сумасшедшая, – сказал Оскар. – Да, у неё было временное расстройство, но, на мой взгляд, оно уже прошло. Юлия просто отрешилась от мира, ушла из реальности. Если честно, у меня есть сомнения, что она заинтересуется этим...

– Вот и у меня тоже, – поддержал Алекс. – По-моему, это безнадёжное дело.

– Но попытаться стоит, – грустно подытожил Оскар. – А вдруг?.. В общем, сделаем это. А ещё вот какая загадка: жук Авроры пропал.

– Может быть, он всё ещё в ней? – предположил Алекс.

Каспар проговорил:

– Нет, в том-то и дело, что я сам видел, как он вылетел из её груди. И исчез.

– Может быть, он где-то там, в земле? – высказал предположение Конрад. – Если так, то найти его будет сложно.

– Но мы должны его найти, – сказал Оскар. – Придётся перекопать всё... А что делать? Надо его обязательно разыскать, это даже не обсуждается.

– Да, конечно, надо, – согласился Алекс. – Это всё, что у нас осталось от Авроры. В нём её частичка.

Тут я решила, что пора и мне взять слово. Я скрипнула дверью, и на меня обратили внимание.

– Пушинка, ты что тут стоишь? – спросил Алекс. – Иди, малыш, ложись, я скоро приду.

– Да я, вообще-то, насчёт жука, – сказала я.

– Так, – оживился Оскар, поворачиваясь ко мне и протягивая руку. – Иди сюда, моя хорошая. У тебя есть, что сказать?

– Думаю, да, – ответила я, подходя к столу.

Оскар кивком показал на мамино кресло. Я засомневалась: а имею ли я право в него садиться? Оскар ласково подтолкнул меня к нему.

– Садись, садись.

Мне стало немного не по себе: для меня это было всё равно что усесться в кресло в президентском кабинете. Никто из присутствующих себе этого не позволил, даже Оскар, так почему я должна позволять?.. Впрочем... Я села. Все внимательно смотрели на меня, даже Никита.

– Перекапывать землю в поисках жука не придётся, – сообщила я, кладя на стол руку.

Когда я её разжала, у Алекса вырвался удивлённый возглас:

– Пушиночка, где ты его нашла?

– Золотце ты моё, – проговорил Оскар, целуя меня в щёку. – Как же хорошо, что он нашёлся! Ты умница. Но в самом деле, где он был?

Я призналась:

– Думаю, мне его дала кошка. Да, звучит странно, но тем не менее, похоже на то... Или у меня были какие-то галлюцинации.

Каспар вдруг спросил:

– Чёрная, с седым ухом?

Я удивлённо кивнула, а он сказал:

– Значит, не у одного меня галлюцинации.

– Так, так, подождите, – обратился к нам обоим Оскар. – Что это значит? Какая кошка?

Я описала огромную чёрную кошку, которая явилась мне возле тела мамы. Каспар, слушая, кивал. Когда я закончила, он сказал:

– Я тоже её видел, только подумал, что она мне померещилась, потому и не стал о ней рассказывать до поры до времени... Но, похоже, она действительно была.

– Кошка сказала, чтобы я отдала жука Юле, – сообщила я самое главное.

– Так и сказала? – переспросил Оскар озадаченно.

– Да, именно так, – подтвердила я.

– Что бы это могло значить? – пробормотал Оскар.

– Что бы это ни значило, надо так и сделать, – вдруг подал голос Никита.

Оскар посмотрел на него.

– Договаривай. У тебя какие-то соображения?

– Я просто чувствую, – ответил тот.

Его неожиданно поддержал Конрад. Встав, он сказал:

– Я приведу её.

Он вышел из зала, а все смотрели на жука. Оскар задумчиво поглаживал его по спинке, грустно улыбаясь.

– Как же мы без тебя, Аврора?.. Стоило ли жертвовать своей драгоценной жизнью ради того глупого мальчишки? Таких, как он, множество, а ты только одна...

Оплывали свечи, негромко гудел камин, а жук горел золотыми бликами. Каспар, поглаживая короткую щетину на голове, неподвижно смотрел на его сияющий панцирь, а Алекс нащупал под столом мою руку и сжал. Послышались шаги, и в зал вошёл Конрад с заспанной Юлей, зевающей и на ходу причёсывающейся пальцами, одетой в шерстяной серый кардиган и брюки от «волчьей» формы. Если не знать, что она спала впервые за последние трое суток, можно было подумать, будто ей нет никакого дела до происходящего. Впрочем, с понедельника мало кому в замке удалось выспаться.

Жук лежал на столе. Едва Юля увидела его, как вся её сонливость улетучилась – глаза сверкнули, рот напряжённо сжался. Однако в следующую секунду её взгляд снова угас, и она вопросительно посмотрела на Оскара. Оскар взглянул на меня. Я сказала:

– Юля, возьми жука, пожалуйста.

Она говорила очень мало, стремясь, где только возможно, заменять и без того немногочисленные слова жестами, но сейчас сочла необходимым ответить развёрнуто:

– Зачем? Всё равно у меня он не работает.

– Просто возьми. Так надо, – сказал Оскар. – Мы очень тебя просим.

Юля пожала плечами и взяла жука. Держа его на ладони, она поглядывала на нас, всем своим видом как бы говоря: «Ну, что? Убедились? Не работает». Ещё в её взгляде проступала укоризна: «И ради этого вы меня разбудили? Я трое суток не спала, только прилегла, а вы...»

Вдруг она вздрогнула – и мы вместе с ней, не сводя с неё глаз. Кровь? Да, жук порезал палец Юли, его усики зашевелились, он вспыхнул внутренним золотым светом и взлетел. Она не ожидала такого...

Никто не ожидал.

Жук разогнался и влетел в грудь Юли. Её зрачки вспыхнули таким же золотым светом, за спиной раскрылись её собственные крылья – серо-чёрные с синеватым отливом, как у цапли, а потом – пара белоснежных. Судорожно изогнувшись, она рухнула на пол.

Сколько мы ни пытались привести её в чувство – она не реагировала. Это было похоже на анабиоз. Но жук вошёл в неё, что-то за этим должно было последовать! Мы сходили с ума от волнения.

Уже перевалило за полночь, настало воскресенье. Мама лежала на каменном катафалке, холодная и неподвижная, с мечом на груди, а Юля – на кровати в своей комнате, внешне почти ничем не отличаясь по состоянию от мамы.



17.8. Воскресенье


«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ,
И сущим во гробех живот даровав», – пели в храмах.

Никто в замке не красил яиц и не пёк куличей, но набожная Любовь Александровна бормотала под нос пасхальные песнопения – по памяти, то и дело принимаясь плакать и тут же вытирая слёзы скомканным в руке платочком. Она бормотала их вперемешку со словами заупокойных молитв, сидя возле тела мамы.

– Всё перемешала в одну кучу, – сказала она, виновато улыбнувшись дрожащими губами, когда я подошла к катафалку. – Да и не знаю, можно ли её отпевать... – Она бросила робкий и тоскливый взгляд на спокойное, мраморно-белое лицо.

– Меня не надо отпевать, – вдруг раздался хорошо знакомый голос...

Это был МАМИН голос, но в дверях зала стояла Юля. Её растрёпанная шевелюра, ещё вчера бывшая тёмно-каштановой, серебрилась седыми прядями – точно так же, как у мамы, а её глаза, хоть и другого цвета, смотрели маминым взглядом.

– Меня не надо отпевать, – повторила она, подходя. – Я жива.

Любовь Александровна, уронив платочек, начала мелко креститься и беззвучно шевелить губами. Юля обняла её и погладила по голове.

– Всё хорошо... Это я, верьте мне.

Когда её сияющий взгляд обратился на меня, пол поплыл из-под моих ног... Из глаз Юли на меня смотрела мама, узнавание наполняло меня восторгом и трепетом, граничившим с обморочной слабостью. А когда её голос произнёс: «Куколка моя», – восторг разорвал мою душу на миллионы радужных брызг, но она снова собрала их в единое целое – объятиями. Она крепко держала моё ослабевшее тело, не давая ему распластаться на полу, а её губы щекотали мои брови, щёки и нос.

– Куколка, солнышко, – говорила она ласково. – Девочка моя.

– МАМА, ЭТО ТЫ?!

– Я, доченька.

– Но как... КАК?

Она улыбнулась, нежно заправляя прядку волос мне за ухо.

– Я ещё не завершила все дела здесь. И не могла оставить вас в такой момент.

На пороге появились Никита, Оскар, Алекс и Каспар. Мама (да, вне всяких сомнений, это была она) посмотрела на них и сказала:

– Привет, ребята. Оставьте скорбь, я с вами.

Глядя на их изумлённые лица, мне хотелось смеяться. Они замерли как вкопанные, а потом Никита шагнул навстречу маме. Она тоже шагнула к нему, взяла его руку и обхватила запястье большим и указательным пальцами. Их кончики сомкнулись.

– Надо же! Оказывается, у Юли пальцы длиннее моих, – отметила она. – Или это у тебя руки похудели?

– Лёлька, – пробормотал Никита, улыбаясь с затуманенным слезами взглядом. – Это правда ты?

Мама смотрела на него снизу вверх серьёзно и нежно, положив ладонь ему на грудь.

– А что тебе подсказывает сердце?

Никита, больше не тратя слов, зажмурился и обнял её.


ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2010/09/30/741