Дударь

Дружинник придирчиво осмотрел Семена с головы до пят.

– Что-то худой сильно  ваш музыкант, – недовольно пробормотал он, – такой играть начнет - до конца не дотянет, упадет и дух испустит. А не прячешь ты, мил человек, случаем, резак за сапогом?

– Да что ты, – Сыч замахал руками, потешно тряся бородой, – Зачем ему? Мы люди простые – нас пригласили – мы пришли…

– Хорошо, –  дружинник махнул рукой, – сейчас ваши закончат – и он пойдет. Благо, князь песни любит…

– Только смотрите – воин помахал своим громадным кулаком перед носами скоморохов. Сыч подобострастно переломился в пояснице, Лысый скорчил какую-то невиданную гримасу. Семен же не отрываясь смотрел на дверь, на спешивших из зала товарищей. Последним, тяжело дыша шел Местислав. Вымазанное мукой лицо, с искусственным румянцем во всю щеку, казалось сейчас ликом нежити.

– Пошел, – дружинник стукнул по спине Сыча, отвесил пинок Лысому и повернулся к Семену, но тут Местислав, словно морок из сна, посмотрел на него – и старый воин замер на месте.

– Не трогай музыканта, – процедил скоморох сквозь зубы, – не ищи беды на ровном месте. Иди, не бойся. Он к тебе и пальцом не прикоснется.

На ватных ногах Семен вошел в просторный зал. За огромным столом веселились дружинники, пожирая немереное количество снеди и выпивая моря хмеля. Кого здесь только не было! Старые вояки и отроки, мечтающие о боях, послы из заморских земель, дружинники, бояре, прочий люд. Семен сразу узрел знаменитого Опарыша – здоровенный дядя, поперек себя шире, пил мед прямо из жбана. Рядом угрюмо восседал, замочив усы в пиве и в меде, Болеслав – полу-лях-полу-чех, большую часть жизни проведший у пруссов, но не поделивший что-то с одним из жрецов и вынужденный бежать на Русь. Неподалеку обитался и Рогвольд – седой морской волк приветливо кивнул Семену, выколачивая мозг из здоровенной кости. Во главе стола возвышался князь. Лицо его, по своему красивое, несло уже печать вырождения – отличительный знак любой знати, чересчур замыкающейся в своей избранности. Мутные пьяные глаза были опушены вниз, словно правитель любовался грязной, заляпанной винными пятнами скатертью. По левую руку от него сидела княжна – и тоже предпочитала не наблюдать всю эту пьянку. Зато Феофан – личный духовник князя – внимательно за всем следил и все запоминал. Семен вспомнил, что священник, представляясь, прямо назывался «верным псом государя»

Сыч колобком выкатился на середину зала и общество разом затихло, предвкушая потеху. Лысый ударил смычком по струнам гудка.

– Ой Лея, ой Лель, – начал старик и Феофан скривился – открыто упоминать языческих  богов при дворе князя не рекомендовалось, – Долго мы шли, да наконец дошли! Сколько дел наделали, сколько переделали! Дерево кверху корнем сажали! Цыплят не по осени считали! Море песком засыпали! Острым топором камень рубили – топор не иступили. Рыбу в воде ловили – всю не выловили! В камень стреляли, стрелы теряли! Не знавши броду совались в воду! Шкуру, не убив медведя, продавали! Плетью пили, чашей шили, иглою били! Видели, как синица воду из моря пила – да всю не упила! На кукушкиных яйцах цыплят выводили! Хвалили пиво разливши, да не хвалили распивши!  Вот и дошли! Князя нашего хвалить, бояр да дружину веселить…

 Гости заулыбались   Владимир поднял голову и крикнул:

– Ха, скоморохи! Что делать умеете?

– Все, батюшка, – Сыч умильно заулыбался, – а петь да играть – в особенности…   Вот с нами музыкант – на дуде играет – раз услышишь – всю жизнь помнить будешь.

– Даже так ? – князь потер глаза, – а ну-ка, пускай подойдет сюда. Семен на негнущихся ногах подошел к столу, под одобрительными взглядами гостей.

– Откуда будешь?   – князь смотрел прямо на скомороха.

– Из Новгорода, – голос Семена звучал хрипло. При этих словах княжна вздрогнула, подняла глаза – и тут же опустила снова

– Что ж ты в скоморохи пошел, – князь расправил плечи, – аль не знаешь, что ремесло сие нечистое? Шел бы ко мне – вои сейчас нужны. Что молчишь?

Семен не знал, что сказать. Выручил Сыч.

– Батюшка, – завопил он швыряя шапку под ноги, – жгуча крапива родится, да в щах пригодится. Глянь, сколько у тебя богатырей – один другого лучше, – при этих словах гости одобрительно зашумели, – а этот здоровяк – он им только меч подавать годиться, да и то сил не станет.

– На дуде играть сил у него хватает, – внезапно вмешался в разговор Феофан , – сдаётся мне, Великий Князь, что знаю я его. Где-то уже видел ... Как звать тебя, скоморох?

– Семен, – прохрипел музыкант.

– Симеон? Добро, коли так, – священник привстал на локтях, – а как тебя в лесах кличут? Где твой крест – покажи-ка...

«Все», – мелькнуло в голове у Семена, – «пропал! Узнал-таки, гадина! А ведь столько времени прошло…»

– ... Негоже, Великий Князь, гостя жаждой морить. Человек пришел к тебе мастерство показать – а ты его расспросами мучаешь. Каждому своё – сам знаешь, что не любой воином рождается …

 Теперь настало время вздрогнуть уже самому Владимиру. Не веря своему счастью Семен повернулся к тому, кто его так выручил.

На расстоянии руки от Опарыша прямо сидел могучий старец, седые волосы которого спадали чуть ли не до пола.

– Стрибор! – прошептал рядом Сыч, – слава Хорсу! Не оставил нас!

« Стрибор!» – подумал Семен, – «последний волхв юга!»

Про этого старца говорили многое, и кто ведал, сколько правды содержится во всех этих разговорах? Никто не знал сколько ему лет – но говорили, что самые дряхлые старики помнили его уже седым . Когда рушили в Днепр идолы и хватали волхвов, когда Новгород и Ростов изошли обильной кровью, старик исчез. Сторонники новой веры торжествовали. А потом в лесах стали пропадать посланные за данью дружинники. Сотни мужиков, по-прежнему ходившие на капища, при известии о том, что идолов надо жечь, брались за колья. Только что отстроенные монастыри горели, подожженные неизвестно кем, и чернь говорила, что это гневаются старые боги. И был страшный неурожай, когда зима долго не проходила, а холодные дожди били посевы на корню Голод стал грозить стране – и новый князь вынужден был водрузить Золотоусого на его прежнее место . Тогда то в городе снова объявился Стрибор – и князья как и прежде слушали его . Священникам это не нравилось,  но они ничего не могли с этим поделать.

Сзади Стрибора горой возвышался Рагнар – личный телохранитель чародея – ростом в два раза выше Опарыша, а по силе не уступающий ему, в юности ходивший с варягами в море, там и получивший новое имя. Этот гигант улыбаясь протягивал Семену кубок с вином.

– Пей, скоморох, – кивнул Стрибор, – силы тебе понадобятся. Вино было терпким и приятным на вкус. А главное, что выпив его, Семен смог, наконец, посмотреть прямо на Княжн . Та снова подняла глаза, улыбнулась – и скоморох снова увидел её такой, какой она была до того страшного дня, когда дружинники пришли во двор к воину Эйссвельду за полюбившейся князю красавицей.

– Ну что, шутники, петь будете? – Князь, снова охваченный странной тоской,  и, не видя ничего вокруг себя, стукнул рукой по толстым доскам стола.

– Вирта, – встревожено прошептал Сыч, – ты как, сможешь?

Скоморох кивнул.

– Лысый, начинай!

Тот не заставил себя ждать   Жалобно запел гудок, Лысый быстро исполнил проигрыш – и тут дуда завела, да так, что Сыч еле за ней успевал:

Воробей пиво варил,
Молодой вино курил;
Всех созвал
Мелких пташечек,
Как одну сову не звал
Савельевну ...

Звуки дуды зразу возымели действие   Гости зашлись смехом, многие соскакивали с мест...

Ай, сова Савельевна –
Незваный гость.
Ай, пошел воробей,
Ай, пошел молодой
Плясать вприсядку ...

Первым не выдержал Опарыш. Вдруг отшвырнул в сторону жбан, рывком вскочил с места, да в середину зала – и так задал, что ходуном пошли доски пола и закопченные стены затряслись мелкой дрожью.
 
Следом выскочил плясать гордый Болеслав – позабыв про все, стал выдавать еще те коленца! Да что там Болеслав – скоро уже все гости дергались в невиданной пляске! Сам Рогвольд, забыв всякое приличие, описывал круги вокруг Опарыша, от прыжков которого в каждый раз казалось , что вот-вот проломится пол и рухнет потолок…

Сам князь привстал со скамьи ...
Отдавил сове ножку,
Отдавил Савельевне.
Сова осердилася,
Воротами хлопнула.
 Воробей – в погон
 Молодой – в погон…

И князь тоже сорвался в пляс. Княжна сначала смотрела на его выкрутасы широко открытыми глазами, а потом засмеялась – сперва тихонько, и затем - от всей души.

– Давай, Вирта! Пусть попляшет солнце наше!

Так же во все глотку хохотали усидевший на месте Стрибор и устоявший Рагнар – на них звуки дуды не действовали. Как и на священника. Феофан, широко открыв рот, взирал на всю эту вакханалию.

– Чур меня, чур! – шептал он.
 Князь  уже держался за сердце, глотал воздух, как рыба на берегу, но не мог остановиться . Болеслав вдруг завопил что -то совсем непонятное:

Moj tatuniu , maz mnie bije ... Tatuniek przyjechal ... Moj braciszek , maz mnie bije ... Braciszek przyjechal...

Опарыш при этом прыгал как горный козел, и от каждого прыжка падали со стола кубки и закатывались под стол.

А неугомонный Сыч продолжал своим скрипучим голосом:

Воротись, сова,
Воротись, Савельевна!
Не того сова роду,
Чтоб назад воротилася
Воробью поклонилася...

Дуда выплюнула последний звук и затихла. Вместе с этим, князь вдруг потерял равновесие, нелепо взмахнул руками – и упал, с гулким стуком ударившись затылком об пол. Гости, избавившись от наваждения, тяжело дыша, смотрели на тело Владимира. Первым очухался Опарыш. Он подошел к князю, дотронулся рукой до его шеи, мутными от хмеля глазами глянул на гостей и тонким детским голоском объявил:

– Кажись, помер!