Случай в автобусе, или операция на сердце

Случай в автобусе, или операция на сердце


Иногда подавали комфортабельный Мерседес, чаще - Икарус, но сегодня не повезло. ПАЗик.
- Едрить твою на лево, - вздохнул Палыч, выдувая из носа дым, - Три часа не будет покоя ни голове моей, ни жопе.
Проклятый радикулит измучил его. Ничего, как-нибудь. Он докурил до самых ногтей свою сигарету, аккуратно затушил в забычкованной урне, и пошел садиться. Отправление через пять минут. Багаж не велик – одна старенькая дерматиновая сумка с рабочей одеждой (в стирку и штопку), сменой белья, толстой книгой, завернутой в двойную газету и внутренним потайным карманом с получкой, пришпиленном для надежности английской булавкой.
Со спины его можно было принять за старика, хотя ему не было еще и шестидесяти. Голова его была седа, плечи сутулы, лицо – изрыто траншеями. Только вот руки - крепкие, жилистые, да глаза – цепкие, живые. Раньше, лет пятнадцать назад, он был гладок и черноволос - интеллигент снаружи и изнутри. Занимал должность инженера – конструктора и носил крахмальный воротник и галстук. А потом… Эх, что об этом говорить. Судьба “горе – государства” отразилась на судьбах многих таких, как он. Завод развалился и чистоплюи - конструктора со своими кульманами стали не нужны. Он помыкался какое-то время по агонизирующим конструкторским бюро, но не долго, денег там не платили вовсе. А вскоре компьютеры, высокие технологии и выскочившие, как черти из табакерки, продвинутые юнцы, в совершенстве владеющие 3dmax-ом, отодвинули их мыслящее другими категориями поколение безжалостным современным локтем прочь от корыта. А семью кормить надо. И стал он из интеллигента снаружи и изнутри – только изнутри. Снял навсегда свой белый воротник, засучил рукава и сделался простым работягой. Не чурался никакой честно заработанной копеечкой. А копеечку платили только в областном центре. Вот и мотался Палыч по стройкам туда – сюда – обратно уже много лет, месяц работы – два дня выходных. Что поделать, такая вот капиталистическая арифметика с не проходящим радикулитом в качестве бонуса к зарплате. Зато не спился, семью сохранил и детей поднял (сын – врачом хорошим стал, кардиологом, дочь – «на учительницу» заканчивает).
Он показал водителю билет и стал протискиваться к своему месту в конце салона. Уже давно он перестал оценивать людей по их внешнему виду, чаще с брезгливостью оценивали его. Чистенькие, но ветхие, чуть подстреленные брюки, клетчатую фланелевую рубашку, лет двадцать, как вышедшую из моды, не снашиваемые чехословацкие туфли на полиуретановой подошве (весна – лето – осень) и очки с толстыми стеклами в выцветшей оправе. Как-то очень давно он вдруг понял, что внутри него расставлены некие приоритеты, и внешний лоск – не в их числе. Потому и носил он годами одни и те же вещи, которые служили ему верой и правдой, будто в награду за преданность.
Характер у Палыча был удавий, эмоции почти никогда не отражались на его лице. Говорил он мало, но всегда к месту и по делу. А, если за что брался – так основательно и до “победного конца”. По вечерам, после смены, когда мужики садились пить водку – он открывал свою, завернутую в газету книжку, читал или просто думал, глядя на буквы. Анализировать, сопоставлять и делать выводы – было его ни с чем не сравнимым удовольствием. Но, он никогда ни с кем не спорил и не навязывал своего мнения, искренне полагая, что чужими мозгами счастлив не будешь. Хотя, поговорить по душам – умел. И когда было “надо”, мог и выслушать, и похлопать по плечу, и дать оценку - коротко, ёмко, в самую точку. Вот и сейчас отметил он своим острым взглядом (толстые стекла очков никак не влияли на остроту угла восприятия жизни) рассевшуюся по своим местам публику. А публика была не стандартная.
- Ишь ты, как на подбор! “Чешуей, как жар горя – тридцать три богатыря”.
В автобусе почти не было женщин. Молодая мамочка с ребенком на первом сидении, утомленная жизнью дама без возраста – в середине у окна, а остальные пассажиры – особи мужского пола. От восемнадцати – до сорока, примерно.
- А говорят, мужики вымирают! Вон, какие красавцы! Женихи! Им бы в машинах перламутровых мчаться по автостраде, а не в ПАЗике трястись.
«Особи мужского пола» - модные, приглаженные, пахли хорошими одеколонами, держали на коленях кожаные сумки – барсетки и пускали дорогими часами солнечных зайчиков.
- Хых, бывает же такое… Жаль, не в Иваново идем, - улыбнулся Палыч.
Он с трудом продирался к своему месту, переступая заполнившие проход упитанные дорожные сумки. Красавцы - “женихи” при его приближении глубже вжимались в свои кресла, подбирая локти, колени и носы туфель - не дай бог, испачкаться о простоту.
- Дети. Совсем зелень. Видать, жизнь еще не показала, обо что на самом деле можно испачкаться. Ничего, научатся. Всему со временем научатся.
Он нагнулся, подоткнул глубже под сидение свою скромную поклажу и на мгновение замер «в позе огородника» от остро резанувшей боли в пояснице.
- Ух, ёпт… Проклятье… Опять…
Он распрямился, аккуратно сел, чуть поёрзал, пытаясь найти удобное положение на неудобном кресле и, наконец, выдохнул. Теперь, главное, не шевелиться.

***

 Так бывает. Редко - но бывает, когда все меняется в один миг, будто бы по мановению волшебной палочки. И то, что казалось таким важным -  становится незначительным, тусклым. А то, чему не придавал значения, годами проходя мимо - вдруг обретает смысл и уникальность черт.
- Успела! Успела, слава богу! Как здорово, что вы еще не уехали!
Воздух зазвенел, заколыхался, накрыв волной невидимых колокольцев ровный гул мужских голосов.
Белокурая девушка, взлетевшая на порожки, была легка, как порыв майского душистого ветерка. Палыч невольно загляделся на нее. Молодость… Как жаль, что она проходит так быстро, «как порыв майского душистого ветерка»… Когда кажется, что все самое важное, лучшее, необыкновенное в твоей жизни еще впереди, еще только накануне! И оно непременно случится с тобой! Именно – с тобой! Обязательно!
- Водитель, миленький! В кассе билетов нет, ни на один рейс! Возьмите меня, пожалуйста!
- Билетов нету, значит и мест - нету, - процедил водитель сквозь зубы, плюнул в окно жеваным окурком и “завелся”.
- Ну, пожалуйста, родненький! Я так спешила! Я – стоя! Мне очень надо уехать!
Водитель скользнул взглядом по кошельку, который она достала из сумочки спотыкающимися спешащими пальцами и, вдруг смягчившись, покачал головой и сказал:
- Ну, что с вами делать… Ладно уж…, раз очень надо.
- Спасибо! Мне, правда, очень – очень надо!
- Пятихат.
Она протянула ему пятисотрублевую купюру:
- Возьмите, пожалуйста.
- Вот, гад, - подумал Палыч.
Билет стоил ровно вполовину дешевле.
- Спасибо огромное, - еще раз сказала девушка.
- Проходите уже быстрее взад, не стойте на проходе.
- Да-да, конечно.
- Скоро поедем? – раздался чей – то недовольный голос.
- Отправление – точно по расписанию. Моему. - Водитель закрыл двери, - Ехаем!

***

Танечка была Принцессой. Той самой, на горошине. Так ее называли дома, с тех самых пор, когда под ее матрасом впервые появилась горошина. Откуда она там взялась – до сих пор остается загадкой. В то далекое, пасмурное утро (Танечке тогда было полных семь с половиной лет), родители нашли ее, свернутую калачиком, не в своей кровати, а в старом неудобном гобеленовом кресле. У нее был совершенно изможденный вид, а под глазами растеклись фиолетовые лужицы теней. Родители тогда не на шутку испугались, даже вызвали на дом врача. Но, врач никаких патологий у девочки не обнаружил, лишь посоветовал дышать свежим воздухом перед сном и не смотреть на ночь телевизор. А, примерно через полгода «бессонница с горошиной» повторилось снова, а потом еще и еще, с редкими, но постоянными промежутками. Мама, зная, как дочь любит сказки, склонялась в своих предположениях к тому, что Танечка, желая походить на героиню сказки, сама засовывает под матрас горошины. А папка ей верил, всегда! Бывало, взобравшись к отцу на колени, она прижималась крепко – крепко к его широкой груди и слушала, как громко стучит его большое сильное сердце.
- Папочка, а я взаправдашная принцесса?
- Конечно.
- Честно – причестно?
- Причестно - честно!
- А ты, тогда – принц?
- Нет, Танечка… Раз ты – принцесса, то я, стало быть – король!
- Ух, ты! - ее сердечко наполнялось радостью, - А кто же тогда принц?
- Ну…, принца найти не просто, скорее всего – он сам тебя найдет, когда придет время.
- Настоящий – принастоящий?
- А то! Конечно, настоящий!
- А как я его узнаю? По короне?
- Нет. Вряд ли. Настоящие принцы не носят корон.
- А как же тогда? – она на мгновение оторвалась от него, чтобы заглянуть в глаза, проверить, не шутит ли он. Глаза его были серьезны, как никогда.
- Слушай внимательно свое сердечко – и поймешь.
- А разве оно умеет говорить?
- Конечно, умеет!
- И оно не спутает принца с непринцем?
- Конечно, не спутает.
- А что оно мне скажет?
- Оно… - отец задумался, - Оно - споет.
- Песню?
- Песню.
- Такую же, как твое сердечко поет?
- А разве мое… поет?
- Ага!
- И что - же оно поет?
- Бом – бом! Бом – боом! Точно такую же песню, как по воскресеньям поют колокола в Белой Церкви у речки, – и она снова прижималась ухом к его груди, чтобы послушать колокольный звон большого отцовского сердца: - Бом! Бом! Бом – боом…
Он целовал свою принцессу в бантик на макушке и зарывался носом в ее белые, пахнущие цыплятами волосы, чтобы не заплакать от нежности. А она все не унималась:
- Па-ап, ну скажи, такую же песню, как у тебя?
- Я так думаю, что у каждого сердца своя песня…
- А я хочу, чтобы у моего принца песня была на твою похожая! Бом – боом! Бом – боом! Бом – боом!
- Ты узнаешь ее, принцесса, обязательно!
- Обязательно узнаю, папулечка, - шептала она, - обязательно…

***

Ночью она плохо спала. Эта горошина…, опять она появилась под ее матрасом. Всякий раз, когда это случалось, предчувствие, с которым нужно было переспать, как с любовником, входило в ее сон, не спросив разрешения, и располагалось там до утра. Не глубоко, у самой поверхности. На этой границе сна и яви невозможно было ни выспаться, ни набраться сил, но зато, там можно было отыскать ответы на вопросы, хранящие свои секреты до поры, когда ночь начнет перебирать пальцами разметавшиеся по подушке волосы самого молодого, трехсекундного сна. Так было уже много раз, и Танечка знала, что нужно делать. На самом пороге сна надо взять в руки густой гребень и вычесать из волос на простыни все скопившиеся там невыплаканные слезы и счастливые мгновения. Затем, связать их бечевой, скрученной из лунных нитей и пришить к сердцу красной ниткой, которая легко достается из пальца, стоит лишь уколоть его обычной иглой для рукоделия.
Утром Танечка встала с постели измученная, точно избитая. На ее сердце красным цветом было вышито: ОТЕЦ. И каждая буква этого слова больно отдавалась в висках какой-то мелодией, знакомой, но, давно позабытой.
Отец. С отцом не хорошо. В последнее время он сильно сдал. Она набрала на мобильнике номер.
Долгие гудки. Слишком долгие…
- Все в порядке, Танечка, не волнуйся. Приедешь через неделю, как договаривались, стол накроем, посидим тихонько втроем, отметим папкин юбилей, - говорила мама в трубку тихим голосом с отдышкой, - Лучше расскажи, как ты?
- Мамочка, у меня все хорошо, я за вас переживаю…, за отца… Как он?
- Да, он ничего, скрипит помаленьку, просто на погоду сердце ноет… Обычное дело, ты ж знаешь… Ты мне вот что скажи, дочь…, у тебя-то как? Все по - старому?  Все принца ждешь?
- Мам…
- Внучат бы понянчить... Оглядись вокруг, столько ребят хороших …
- Мам, ну, пожалуйста, не начинай… Дай папе трубочку.
Мать вздохнула тяжело:
- Сейчас.
Эта минута тишины, пока отец не взял трубку, все решила. Сердечко ее сжалось, резануло по красному, больно…, и слов не надо.
- Привет, принцесса, - сказал он неестественно бодрым голосом, - Не вздумай ехать, нечего деньги проматывать.
- Ехать! Срочно! – решила она, - Первым же автобусом!

***

Так, по-видимому, чувствует себя актер, стоящий на сцене. Сорок пар мужских глаз смотрели на нее снизу вверх - оценивали, раздевали, щупали, жадно, похотливо. С такой атакой, когда каждый взгляд ощущается физически, как прикосновение, она встретилась впервые.
- Целый автобус “принцев”, - невольно подумала она, - Может быть, среди них и мой? – но, тут же одернула себя за глупые мысли не к месту и не ко времени. “Принцы” же, накормив досыта глаза красотой, быстро потеряли к ней интерес и принялись за обычные дела, которыми занимаются пассажиры рейсовых автобусов: кто-то задремал, кто-то открыл ноутбук, а кто-то уставился в окно, считать тени своих недодуманных мыслей и несделанных дел.
- Каких-то три часа. Подумаешь… Раз – два – три – и дома, - подбадривала она сама себя, шатаясь на тонких каблучках, - Лишь бы с отцом все в порядке было. А принцы…, ну их! Принцев не бывает.
Автобус подскочил на выбоине, и поручень выскользнул, не удержался в руке.
- Девушка, держитесь крепче, я вам не матрас, чтобы на меня падать, - симпатичный брюнет провел рукой по плечу, будто бы стряхивая пыль, осевшую на рубашке от ее прикосновения.
- Простите, я не нарочно.
Она отступила вглубь салона, крепко схватившись обеими руками за перекладину сверху.
- Если бы знать заранее, что билетов не будет, - думала Танечка, - Оделась бы иначе, поудобней…
Родители привыкли видеть ее нарядную. Все эти каблучки, шифоновые платья, сумочки – были больше для них, чем для себя. Ведь, раз «хорошо одета» – значит и в жизни все в порядке. Им было невдомёк, что дочь, всегда такая красивая – изо всех сил старается «показать вид», чтобы не «показать виду». Этот невинный, казалось бы, обман - пока удавался, ведь не так просто обманывать других – не обманываясь самой. На самом деле, она прекрасно понимала, что не это главное. Но, пока жизнь складывалась так, что она не могла их порадовать другим. Настоящим. Ведь, принц все не находился.
Она оторвалась от своих мыслей, бежавших со скоростью проносящихся мимо телеграфных столбов, поймав на себе пристальный взгляд.
- Сумка, - подумала она, - Наверное, сумка мешает, болтается над головой… куда бы ее…
- Будешь? – спросил парень.
В руках у него была колода карт.
- В смысле?
- В прямом. В карты будешь играть? Можно в «дурака» на троих разложить, - он кивнул в сторону сидящего у окна товарища.
- В карты… Извините, я не умею.
Молодой человек пожал плечами:
- Тебе ж не в покер предлагают, а в «дурака», в него любой дурак умеет.
- Нет-нет, я не буду.
- Ну, как хочешь. Разреши-ка… - он поднялся с кресла.
- Ого! Неужели будет место уступать, - Танечка улыбнулась незатейливости уловки с картами, и уже было открыла рот, чтобы сначала вежливо отказаться, а потом – скромно согласиться, но не успела…
- Слышь, если играть не будешь - пройди дальше, please, а то – неудобно…
- Неудобно? В смысле?
- В прямом. На задней площадке места полно, стой себе – никому не мешай.
- А, ну да, конечно…, я пройду… сейчас…
Она сделала еще несколько шагов и оказалась в самом конце автобуса, а парень развернул боком свою, стоящую в проходе большую дорожную сумку, сел на нее верхом и начал тасовать колоду.
- Ах, вот зачем…, - она смотрела, как на освободившееся сидение, ставшее теперь игровым столом, ложились карты.
- Пика – козырь, - весело сказал парень, - Играем.
- Пика – козырь, - грустно вздохнула про себя Танечка.

***

Казалось бы, что такого? Ну, зашел человек в автобус. Нет билета – ехай так, раз очень надо. «Пятихат» – нормальное вполне «спасибо» доброму «водиле» от благодарного «зайца». Ну, и всё. Кому какое дело, собственно, что качает, что на каблуках, что женщина! Кто виноват? Никто. Места заняты согласно купленным билетам. Никто никому ничего не должен. Вообще. По жизни. Только, если не брал в долг. А так… Какие проблемы? No problems! Нет билета – стой. Не принцесса, в конце концов, не развалится! Ведь так? Так…
Нет!
Нет! Черт возьми…
Не так!
Все не так, едрить твою на лево!
Чем дальше девушка продвигалась по салону, тем отвратительней становилось у Палыча на душе и гаже на сердце… от всех этих красивых безразличных молодых людей…, от своих мыслей…, от самого себя. Когда это вползло в него? Когда? Когда он превратился из мужика в «носителя штанов»? Ведь чем мужчина отличается от носителя штанов? Лейблом на этих самых штанах? Возрастом? Стоимостью часов? Или чем-то другим, что не измеряется ни годами, ни положением, ни содержимым кошелька? И все внутри него вдруг закричало и заплакало.
От стыда! За себя и за них, «крутых», приглаженных манекенов, так удачно прикидывающихся мужиками, что можно и  перепутать сослепу.
И от боли! За женщин, которым дарят цветы и уступают место в общественном транспорте один лишь день в году – 8 Марта. И все хорошо. И все давно ко всему привыкли. И никто уже ничего не от кого не ждет, потому, как всем все пофиг. Они, гордые «носители штанов» сидят и режутся в карты. И ни один мускул на их накачанных телах, ни одна извилина в их прогрессивных мозгах, ни одна струна в их сильных молодых сердцах не дрогнет, не шевельнется, не заскрипит, не покраснеет.
Все поплыло перед глазами. Вся жизнь его никчемная в этой богом забытой стране, доведшей людей до «ручки», до потери всех ориентиров, идеалов и принципов, до обезличивания, до полного безразличия - вдруг обрушилась на его седую голову, будто бы желая раздавить, расплющить, сравнять с равнодушием, сделать «как все», лишить последнего, что осталось – стыда и чести.
- Ну, уж, нет! Фиг вам! Не дождетесь! Моя честь – это только моя честь!
Он резко поднялся со своего места.
- Не могу я так! Я НЕ МОГУ!
 В висках застучало так громко, как если бы в его голове кто-то проверял новую ударную установку. Боль. Не такая, как всегда. Такая, как никогда раньше пронзила его от макушки до пяток безголосым нутринным воплем…
- Только не сейчас! – приказал себе Палыч.
Он стиснул зубы. Нашел глазами растекающуюся, как акварельный рисунок девушку и сказал:
- Садись, дочь.
Танечка потерялась на какое-то время в окне, в своих мыслях, а тут очнулась. От голоса. Отец! Ей показалось, что это папкин голос зовет ее.
- Нет-нет, что вы… Не надо.
- Садись.
- Я постою, ничего страшного.
Тогда Палыч взял ее за плечи и, почти оторвав от пола – усадил на свое место. Без слов. Без вариантов.
- Но…, как же вы?
Он ничего не ответил, переступил чью – то пузатую сумку и сел на ступеньки у задней двери, прямо на грязный пол. Все – равно. Настоящая грязь – не там, она проникает в человека незаметно, змеей оборачивается вокруг сердца и наполняет его ядом.
Палычу сейчас было очень больно, но он был счастлив и горд, что вовремя разглядел и задушил змею, не дал ей сожрать свое сердце.
- Спасибо, мужчина, - прошептала Танечка, и живая слезинка родилась в уголке ее василькового глаза.
Она смотрела на его сутулую спину и голову, припорошенную снегом, и думала об отце. Как он похож на него, снаружи и изнутри - простой, скромно одетый пожилой мужчина с желтыми от курева ногтями. Она смотрела на него - единственного настоящего Мужчину среди них – ненастоящих, с нежностью и благодарностью. На Короля среди фальшивых принцев.

***

 Время в дороге всегда катится не так, как обычно. Для каждого оно находит свой темпоритм. Для одних - летит, как бешеное, без тормозов, обгоняя мысли, для других – прихрамывает и скрипит, буксуя на поворотах, для третьих – без конца останавливается, чтобы отдышаться, а для четвертых – и вовсе стоит на месте. Поэтому часто бывает, что ты вроде  бы приехал, а на самом деле - тебя нет, ты только в пути, или и вовсе еще не выехал из дома. А иногда ты приезжаешь раньше, чем пускаешься в дорогу, так быстры кони твоего желания быть там, где тебя ждут. Любого. Всегда. Даже если твои мысли и чувства постучат в двери раньше твоего коронного:
- Ну, здрасте!
Или же подоспеют чуть позже, следующим рейсом, возможно даже, что и к ужину.
Мобильник завибрировал в руке именно в тот момент, когда Танечка достала его из внутреннего кармана сумки. Мама. Вот это она называла настоящей «связью», когда один только набирает номер – а другой уже готов принять сигнал.
- Але, мамочка……………….. – она побледнела и сделалась вдруг совсем взрослой, - «Скорую» вызвала……………..? Я еду! Скажи папе… скажи, что я его очень люблю!
Она закрыла крышку телефона и посмотрела на часы. Еще сорок минут…
- Потерпи, родненький, - она мысленно гладила отца по седой голове, убаюкивая его боль. Она уже была там - дома, с ним. А здесь, в автобусе, долгие сорок минут ее тело догоняло умчавшуюся быстрее времени любовь. - Все будет хорошо, я знаю.

***

- Приехали, - водитель открыл переднюю дверь, - Выходим, граждане, не стесняемся.
Граждане не стеснялись, они, толкаясь сумками, спешили к выходу. Не толкались только два человека на задней площадке. Белокурая девушка и седой мужчина. Он, прислонившись головой к поручню, продолжал сидеть на ступеньках у не открывающейся задней двери. Танечка встала, подошла, наклонилась к нему, чтобы еще раз поблагодарить и… Бом – Боом! Сразу могло показаться, что он спит. Но, он не спал. Она дотронулась до его плеча, позвала тихонько:
- Мужчина…
Он не ответил. Он не мог ответить. Он был без сознания.
- Эй, там, на задней площадке, пошевеливаемся, - крикнул водитель.
- Нашатырь! Скорее! Человеку плохо!
Много и красиво говорится в наше время о свободах, которые приобрел человек в современном обществе. Но, мало, кто умеет пользоваться приобретенными свободами по настоящему, по совести, не подменяя одни понятия другими, руководствуясь не чужими, умело навязанными мыслями и представлениями о ценностях, а своими собственными, не ворованными. Самая простая и самая сложная – это свобода выбора. Ведь, единственно правильный выбор человек может сделать, только когда он честен перед самим собой Сердцем, Разумом и Душой.
Танечка вызвала «скорую», и тут же набрала мамин номер.
- Как отец?
- Ой, Танечка…, так плохо было, думали инфаркт…, скорая приехала, сделали кардиограмму – пока обошлось.
- Ему лучше?
- Лучше, доченька, после нитроглицерина - лучше. Сказали, на обследование надо ложиться…
- Надо – значит «ляжем».
- Ты ж его знаешь…, он о больницах и слышать не хочет…
- Мама, все будет хорошо, - сказала она твердо, - Я сейчас не могу говорить, но я приеду… чуть позже. Я вас люблю!

***

ЭКГ сделали прямо в машине скорой помощи.
- Вы – дочь?
- Да, - сказала Танечка, не задумываясь.
- Плохо дело. У вашего отца – инфаркт миокарда.
- Инфаркт… миокарда…, - повторили беззвучно ее губы, - Что же теперь делать?
- Обычно в таких случаях сразу делают коронарную ангиографию, это диагностическое исследование, когда под местной анестезией, через прокол артерии на руке или ноге, проводят проводничок до аорты и пускают контрастное вещество в сосуды сердца. При данном рентген - контрастном исследовании на экране монитора можно увидеть, проходимы ли артерии сердца… Но, эти подробности вам ни к чему…
- Нет, говорите! Я хочу знать.
Врач внимательно посмотрел ей в глаза и продолжил:
- Именно при этом исследовании можно определить, какие сосуды поражены атеросклерозом… Обычно, причиной инфаркта является атеросклеротическая бляшка, расположенная в сосуде сердца, которая его закрывает и не дает проходу крови. Если выявится, что поражен один или два сосуда то, скорее всего, одномоментно проведут малоинвазивную операцию балонной ангиопластики со стентированием.
- Операция на сердце?
- Можно сказать и так. В сосуд ставится маленький каркасик - стент, который расширяет просвет и подпирает его стеночки изнутри, давая возможность крови беспрепятственно проходить по сосуду. Если же поражение артерий значительное – худо дело. В этом случае пациенту предлагается аортокоронарное шунтирование - сложная и травматичная операция на открытом сердце, к которой пациента готовят неделю или больше… Будем надеяться, что обойдется малым, - сказал врач и пожал Танечкино плечо, как-то так по-простому, по-товарищески, что она сразу поверила, что «обойдется малым»!
- Спасибо вам, доктор, что объяснили! Мне это было очень важно знать.
- Не за что. Это не секретная информация, хотя, редко кто интересуется подробностями… Ваш отец может гордиться вами, вы – хорошая дочь.
Танечка крепко держала за руку человека, похожего на ее отца. И сейчас он и был ей отцом, самым настоящим, родным, близким человеком. Она гладила его ладонью по голове, как час назад гладила мысленно по серебру волос своего родного папку, который был так далеко… и близко. Потому что для тех, кто близок -  нет такой преграды, как «далеко».

***

В больницах не такой воздух, как везде. Даже в новом, совсем недавно отстроенном знании кардиоцентра стены были пропитаны терпкой смесью из боли, терпения, слез, йода, надежды и тишины. Врачи и медсестры скользили по длинным молчаливым коридорам, как белые медлительные рыбы. Казалось, что они могут проходить сквозь стены, так нереально реально они вписывались в этот пограничный между жизнью и смертью мир.
- Ожидайте.
Нет более активного действия, чем ожидание! А ожидание в больничных стенах обладает особой энергией. В нем каждая мысль – молитва. В нем жизнь – обретает свой истинный смысл. В нем эгоизм слова «я» - рассыпается в прах. А истинная вера в Бога и Человека, вырывается из самого сердца и взлетает знаменем к всевидящему небесному оку.
- Держись, папка! Держись! Я с тобой! – посылала она свои позывные, - Все будут хорошо! Я знаю! Я верю!
Ах, если бы она могла, она бы сама стала этим стентом! Уперлась бы руками – ногами – головой в стенки сосуда, как Атлант, подпирающий небесный свод, чтобы алая река крови бурным потоком хлынула к сердцу и наполнила бы его своею живительной влагой!
Сколько времени прошло? Час, два, три? Целая вечность? Какое это имеет значение, когда речь идет о жизни Человека!
- Девушка! Девушка-а! – хорошенькая «сестричка», совсем на вид девочка, высунулась из двери, отделяющей холл приемного покоя от отделения, и махала ей рукой, - Идите сюда! Доктор хочет с вами поговорить.
- Уже… закончилось? Как…?
- Да, не волнуйтесь, все хорошо, операция прошла успешно. Но…, врач сам вам все скажет. Пройдемте в ординаторскую.
- А я могу увидеть…?
- Нет, - опередила сестра ее вопрос, - Пока к нему нельзя… Ну, надевайте же халат.

***

Чем дальше они шли по коридору, тем громче стучало ее сердечко, то ли от усталости, то ли от волнения, то ли оттого, что все уже позади…
- Павел Сергеевич, можно? – спросила «сестричка», просунув в ординаторскую симпатичную свою головку в белой шапочке.
- Да.
- Заходите - заходите, - «сестра» легонько подтолкнула ее внутрь просторной комнаты.
Высокий доктор стоял у окна, в накинутом на плечи белом халате. Солнечные лучи, казалось, не замечали преграды на своем пути и проходили сквозь него, наполняя комнату сиянием летнего дня.
Он молчал. И Танечка молчала, стоя у самой двери и почти не дыша, боясь нарушить ту особенную тишину, наполненную солнечным светом, в которую она вошла. Она сразу поняла, что это не простая тишина, что за ней стоит нечто такое, чего сразу не скажешь… словами. И, она готова была ждать столько, сколько нужно, чтобы эти важные слова родились. Только сердечко ее стучало слишком громко…, вырываясь за пределы грудной клетки… Бом! Бом! Боом!
- Как вас зовут? – спросил доктор, не поворачивая головы.
- Татьяна.
- Татьяна… Танечка… Я хотел поблагодарить вас…
- Поблагодарить… за что?
Он повернулся и глаза его… Его глаза… плакали!
- Вы простите меня, - он быстрым движением смахнул с ресниц слезы, - Присаживайтесь, пожалуйста… Этот мужчина, с которым вы приехали… вы сказали, что он… ваш отец?
- Да, - сказала Танечка, - То есть… нет…, не совсем… Мы ехали в одном автобусе… и он…, он очень похож на моего…, на моего папу…
Теперь и ее глаза потекли… всей скопившейся, с трудом сдерживаемой до сих пор болью и усталостью:
- Мой отец… он сейчас дома…, врач сказал - предынфарктное состояние…
- И вы… вы не дома, а здесь?
- Скорая была…, мама сказала, что пока обошлось… Я не могла… этого человека оставить… одного…
Он подошел и, опустившись перед ней на колено, взял ее руку и… поцеловал.
Бом - Боом! Сердце ее, казалось, заполнило ее всю и зазвучало… откуда-то издалека… Бом! Бом! Бом - Боом!
- Вы даже не представляете, что сделали… для меня, Танечка! Я никогда этого не забуду! Это вы спасли ему жизнь! Вы!
- Ну, что вы… каждый бы… на моем месте…
- Нет, Танечка, не каждый! Вы видели мои слезы…, обычно, это недопустимо… Но, сейчас… Понимаете…, я никогда не думал, что такое возможно…, оперировать своего родного отца…
- Этот мужчина… он - ваш отец?
- Да. И, мне сейчас кажется, что это не я, а мне…, мне сделали операцию на сердце…
- Павел… Сергеевич…, миленький… - Танечка давилась слезами, ей хотелось расцеловать этого человека, - Он будет гордиться! Он будет счастлив, что это сделали именно вы! Что у него такой сын!
- Спасибо, Танечка. Я думаю, что и вас он по праву назовет своей дочерью, - он поднялся с колен, вытер усталые, воспаленные глаза, стал серьезным, - С ним все будет в порядке. Он сейчас спит. Мы ему пока не нужны. Мое дежурство закончилось и я…, я хочу осмотреть вашего отца. «Скорая» могла неверно поставить диагноз.
И… она… вдруг… подчинившись настоящему… бросилась к нему на грудь… прижалась… всем сердцем… к сердцу… и узнала… мелодию… которую ждала всю жизнь!

***

Белая Церковь звонила всеми своими колоколами, разнося по миру песню, которую может услышать только настоящее живое здоровое сердце. Сердце, которое ВЕРИТ! Сердце, которое ЛЮБИТ! В которое свободно и беспрепятственно поступает кровь - живая вода жизни, и никакие бляшки не преграждают проход ее стремительному потоку!

БОМ – БООМ! БОМ – БООМ! БОМ – БОООМ!