Королевские игры Франца Листа

 
Опубликовано в журнале Music box (2001)


В 1823 году один журналист сообщал из Пешта, что люди на улицах теперь приветствуют друг друга не словами «Добрый день!», а вопросом:

«Вы уже слушали маленького чудо-человека?». Речь шла о двенадцатилетнем Франце Листе.

Он был безумно популярен всю свою жизнь. Королевские дворы Европы спорили за него, как когда-то семь городов Греции — за Гомера. В то же время он оставался чужаком: «венгром» — во Франции, «немцем» — в Италии, «французом» — в Германии… Он был глубоко религиозным человеком и, в то же время, постоянным героем светских хроник. Последнее обстоятельство способствовало сильному искажению его образа в глазах не только современников, но, к сожалению, и потомков. Многие представляют его этаким Дон-Жуаном или блестящим, но несколько пустоватым, виртуозом. В таком случае принятие им в 1865 году духовного сана покажется неожиданной выходкой. Но если внимательно вчитаться в его письма, можно увидеть его придворную жизнь совсем в неожиданном свете, как некий странный подвиг отречения. Его жизнь не принадлежала ему уже с детства. Автором первого коммерческого проекта под названием «маленькое белокурое чудо» был его отец, Адам Лист. Проект оказался поразительно удачным, мало того, что «второй Моцарт» был действительно гениален, мало того, что он имел свою «легенду»: венгр с мифическим цыганским происхождением, он еще и был удивительно обаятельным и контактным.

Двери аристократических домов так и раскрывались перед ним. Импровизации и выученные сложнейшие произведения, восторги ценителей и дамы, гладящие белокурые волосы вундеркинда — так были покорены в период с 1822 по 1827 год Вена, Париж и Лондон. Но Парижскую консерваторию покорить не удалось. Видимо, тогда в первый раз юный Франц задумался о законах жизни и своем месте в обществе.



«...Отцовская воля вырвала меня из диких степей Венгрии, где я воспитывался свободно и непринужденно, и бросила в салоны блестящего общества, отметившего меня позорно лестным прозвищем „маленького чуда“. С тех пор мной овладела ранняя меланхолия, и лишь с отвращеньем переносил я дурно скрываемое пренебрежение к артисту, низводящее его до положения лакея…»

Когда Листу было 16 лет, отец его неожиданно умер. Лист нашел временное утешение в доме министра внутренних дел — графа Сен-Крика. Он преподавал фортепиано Каролине, дочери графа. Молодые люди не на шутку увлеклись друг другом, а мать Каролины искренне желала им счастья. Скоро она внезапно умерла, и министр, не склонный к нежности, быстро выдал свою дочь за барона д?Артиго. Лист опять остался один в Париже. Через свое горе он начал понимать: чем могло бы быть искусство и чем должен был бы быть Художник, но «не нашел отклика ни у светских людей, ни у людей искусства, прозябающих в спокойном безразличии». В это время Лист много времени проводит в церкви Сент-Винцент-де-Поль, серьезно думая об отречении от мира. Но как раз теперь, когда он готов отказаться от славы, перед ним встает дух отца, вложившего в него всю жизнь в надежде, что он вырвется за пределы своего музыкального сословия, и мать, остро нуждающаяся в кормильце. Он имел долгие беседы с матерью и Христианом Ураном, органистом и философом из Сент-Винцент-де-Поль. Едва выйдя из депрессии, он вернулся в аристократические салоны.

«…Я согласился бы скорее быть чем угодно на свете, только не музыкантом на содержании у богатых людей, покровительствуемым и оплачиваемым, как жонглер или мудрая собака Мунито…»

Когда же Лист кривит душой? Когда пишет эти строки или когда развлекает своей игрой сильных мира сего?

А когда кривит душой актер — на сцене или в жизни? Одним словом…

«…из-за того, что я предстал перед всеми таким, каким был — полным энтузиазма ребенком, пламенным художником, непоколебимым приверженцем веры, одним словом, таким, каким бываешь в восемнадцать лет, когда сердце излучает любовь к Богу и людям, и ты не затронут еще цепенящим дыханием светского эгоизма, словом, из-за того, что я не умел играть комедию — я прослыл комедиантом.»

Лист принимает свое блестящее оперение светского льва со смирением, как рабочую одежду, теперь он умеет играть комедию. Чем дальше он живет, тем более точен: ему нужно внимание света — он получает его. Оно дает ему власть совершать поступки, соответствующие размаху его души. Когда-то в юности он, поняв, что является игрушкой для состоятельных господ, отплатил им той же монетой: он поставил ряд психологических экспериментов над ними. Например, им было установлено, что огрубление чрезмерно возвышенных образцов музыкальной классики путем сверхзвукового ускорения неизбежно приводит к аплодисментам. Этим, кстати, он более чем на сто лет опередил деятелей масскультуры, «модернизирующих» с помощью ударных Лунную сонату Бетховена. Но Листу подобные идеи кажутся столь же абсурдными, «как если бы какой-нибудь строитель вздумал увенчать коринфскими капителями колонны египетского храма».

В марте 1838 года Лист впервые получил подтверждение правильности выбранного пути. Сидя на площади св. Марка в Венеции, он просматривал какую-то немецкую газету и вдруг испуганно вздрогнул. Его взгляд упал на сообщение о наводнении в Пеште. В тот же момент он понял, что может реально помочь своим несчастным соотечественникам. Уже в начале апреля были организованы благотворительные концерты, сборы от которых ( 25 тысяч гульденов) были переданы пострадавшим. С этого поступка открывается новая сфера деятельности Листа — обращение своей славы во благо людям. В 1840 году он с возмущением узнает, что памятник Бетховену в Бонне до сих пор еще не достроен, и тут же десять тысяч франков решают эту проблему. Последующие сборы от концертов в Гамбурге и Лейпциге полностью ушли на учреждение пенсионного фонда для музыкантов в этих городах. Одновременно Лист без лишней суеты, но с упорным постоянством завязывает новые связи в высшем обществе Европы. Добившись поистине королевских почестей при дворе Фридриха Вильгельма IV, он едет в Испанию и там отказывается выступать, пока его не представят испанской королеве. Удивительно, ему удается заставить королей слушать себя не только как виртуоза, но и как равного собеседника, что совершенно невозможно для придворного музыканта, но возможно для цыгана с его абсолютным равнодушием к собственности и независимостью, «достойной идеализации».

«…В один прекрасный день среди народов Европы внезапно появился народ, о котором никому не было известно, откуда он пришел. Он распространился по континенту, не проявляя при этом ни малейшего стремления как к завоеваниям, так и к достижению права на жительство. Он не показывал желания захватить ни клочка земли, но не позволял отнять у себя хотя бы один час своего времени. Очевидно, он продолжал двигаться все дальше только потому, что никогда не хотел перестать быть тем, кем он был. Ничья воля, никакие преследования, ни попытки обучения не могли оказать на него влияния, независимо от того, имели ли они своей целью изменение, растворение или уничтожение его…»

Достигнув тридцатипятилетия (Nel mezzo del cammin di nostra vita — Земную жизнь пройдя до середины(!), Лист резко перешел на другой уровень игры. Все королевские дворы были завоеваны им, пришло время создавать свое королевство. «Настал момент, когда я могу разбить куколку виртуоза и расправить крылья моих мыслей…» — пишет он наследному принцу Веймарскому, Карлу Александру. Вилла Альтенбург в Веймаре на двенадцать лет стала этим королевством. Там Листом были написаны 12 симфонических поэм, его грандиозная соната h-moll, книги «Цыгане и их музыка в Венгрии», завершившая его многолетние поиски своих духовных корней, и «Фредерик Шопен» , посвященная памяти друга. Там впервые звучали творения многих будущих классиков, там в 1849 году скрывался от полиции Вагнер, там был утопический Город Муз, где каждый, по-настоящему талантливый человек чувствовал себя легко и свободно. Благотворительность Листа стала теперь более избирательной. Ее можно было бы назвать продюсерством, с той небольшой поправкой, что это была действительно благотворительность. Даже давая уроки, Лист принципиально не брал денег с особо одаренных учеников. Но, имея в своих руках Веймарскую капеллу и Оперный театр, он мог сделать для искусства значительно больше, привлекая на сцену и озаряя лучами своей славы достойные, но пока неизвестные произведения. На гребне волны листовской славы вознеслись такие блестящие имена, как Вагнер, Дворжак, Григ, Альбенис, также, в большой степени, Берлиоз и Бородин.

Его цыганское, театрально-игровое мироощущение не ищет больше себе пищи ни в играх с монархами, ни в походах по тюрьмам с последующими занятными знакомствами с их обитателями, ни в приручении маленьких цыганят. Оно уходит глубже, в святая святых, в творчество, причем на уровень гораздо более тонкий, чем просто музыка для театра. Вот как сам Лист размышляет об этом: (Статья «Берлиоз и его симфония Гарольд»).

«Он не ошибался, когда пытался осуществить то, что до него считалось невозможным — создать оркестровые зарисовки, характеризуя определенный индивидуум определенной мелодией, которая выступает в различных местах симфонии с различной окраской и одновременно передает преобладающее в этих местах настроение..»

Примерно в середине веймарского периода, в 1852 году, была начата соната h-moll — настоящий моноспектакль о человеческой душе для фортепиано соло. Ее можно назвать автобиографической, как некий автограф, в начале ее звучат два звукоряда — венгерский (цыганский) и средневековый, церковный, совмещаясь к концу в один, не имеющий названия. («Наполовину цыган, наполовину — францисканец» — как сам Лист называл себя). Музыкальная форма ее также необычна : при гигантском (для одночастного произведения) масштабе она не распадается, но делится на ряд крупных форм, причем существует несколько вариантов деления. Это напоминает полную прозрачность для Листа сословных перегородок. Впечатляет создание двух полярных образов, условно называемых критиками Мефистофелем и Маргаритой, на одной и той же теме.

Тем временем жизнь Листа начала меняться. Консервативно настроенные противники новой музыки все громче выражали свое недовольство листовской деятельностью. Совершенно неожиданно в возрасте двадцати лет умер сын Листа — Даниель, чуть позже — двадцатисемилетняя дочь Бландина. 21 Октября 1861 года решением папы было отложено венчание Листа с княгиней Каролиной Сайн-Витгенштейн, женщиной, которой были посвящены все его симфонические поэмы, на имя которой был снят замок Альтенбург. Лист ждал этого венчания двенадцать лет. Отказ был результатом все тех же, на этот раз неудачных, игр с монархами. Когда-то, в 1842 году, гастролируя в Петербурге, Лист отказался дать концерт для ветеранов Бородина, пояснив, что своим воспитанием он обязан Франции и поэтому считает для себя невозможным ликовать вместе с теми, кто одержал победу над французами. Отношения Листа с Россией были безнадежно испорчены, а княгиня Каролина являлась русской подданной, разрешить которой развод с ее первым мужем могла только Россия.

В этот момент жизнь Листа, словно сделав круг, вернулась к его юности, когда точно так же он переживал потерю родного человека, точно так же не смог быть с любимой женщиной, которую тоже звали Каролиной. Усмотрев в этом перст Божий, Лист уже никогда больше не стремился соединиться с княгиней, даже когда она овдовела. Как и тогда, в далекой юности, его охватывают мысли об отречении от мира, и теперь уже ничто не может помешать ему. 25 апреля 1865 года кардинал Гогенлоэ совершил церемонию посвящения Листа в духовный сан.

«Я принял духовный сан в убеждении, что этот поступок укрепит меня на правильном пути. Я сделал это по своей воле, повинуясь чистым, простым и абсолютно искренним убеждениям. Это решение отвечало моим еще юношеским желаниям…»

Однако многие видели в этом поступке еще одну, новую причину. Учитывая то особое расположение, которое папа питал к Листу, в ватиканских кругах считали решенным вопрос о назначении его папским капельмейстером, и видели в действиях Листа заботу о карьере. Когда же приглашение папы не состоялось, в ответ пошли новые слухи о раскаянии Листа в выбранном пути. На самом деле, если в листовском отречении от мира и были какие-нибудь стремления, помимо самого стремления к отречению, то это была попытка реформации церковной музыки.

Духовные сочинения Листа имели огромный успех. «Гранскую мессу» пришлось сразу же повторить. Сбор от ее исполнения составил 42 000 франков, которые Лист передал на благотворительные цели. «Св. Елизавета» объездив всю Европу, финишировала с триумфом в Париже, при скоплении семи тысяч человек.

Да, люди, которые охотно рассматривали мои сочинения только как честолюбивые изделия исполнителя, никогда бы не подумали этого, — да и сам я тоже! Отсюда вывод: тональность несколько переменилась.

Да. Тональность и в самом деле переменилась, поскольку игра была закончена. Исполнив волю отца , встав вне всяких сословий, он, наконец, исполнил веление своего сердца, через все искушения света придя к Богу. Последний год своей жизни он встретил странным замечанием: «Плохой год, он начинается пятницей». Лист умер именно в пятницу, 31 июля 1886 года… Через всю его жизнь прошли три тома фортепьянных пьес под названием «Годы Странствий».

«…Я иду из далекой страны, давно исчезнувшей из моей памяти. Давно, давно спустился я по склону высокой горы. Я прошел прекраснейшие долины, я внимал шуму волн, я видел блеск молнии, разрывавшей тучи, я слышал крик ребенка, жалобу женщины, проклятие мужчины. В пустыне я встретил шакала, коршуна, гиену; в человеческом обществе — тирана, рабов, палача, убийц…

Меня охватило отвращение к земле, где так мало благодати и так много слез. Я ускорил шаги и — прочь! Я шел без отдыха, без конца к далекому горизонту, к неведомой родине…

Если сила, которая меня мучит и прельщает, враждебна, то к чему мои божественные грезы, этот невыразимый жар стремления? А если воля, меня притягивающая, дружественна, — зачем подвергает она меня мукам сомнения, мукам утраты вечно живой, вечно обманывающей надежды?

Прощай.