Оживляя сказку роман

Посвящается всем поклонникам Носовского и Фоменко.

Автор написал роман несколько лет назад, уже и подзабыл о чем он. Если кто прочтет, просьба, напомнить. Сам бы автор уже такое не только бы не написал, но и не прочитал бы. Поэтому искренне восторгаюсь, тобой, мой единственный читатель. (В одного верю, в два - уже чудо)


Аннотация к роману

 Лиза  работает секретарем  в небольшой фирме «Абсё», которая еле держится на плаву. Незавидное состояние фирмы целиком лежит на совести ее владельца Николая Лукича. Будучи человеком рисковым и недальновидным, он постоянно вкладывает деньги в заведомо гиблые авантюры, попросту ведя себя к банкротству. Ни один предприниматель не доверяет настолько первому встречному, как он. И неудивительно, что именно в фирму «Абсё» решает обратиться никому не известный драматург Виталий Поликарпович Скабриевский.  Разумеется, он хочет, чтобы по его сценарию был снят фильм, и, конечно, Николай Лукич тоже загорается этой внезапной идеей.  Следует заметить, сюжет будущего киношедевра весьма необычен. Хотя он и строится на реальных исторических событиях средневековья, но тем не мене до сих пор нигде с киноэкранов столь дерзко не искажались общепринятые факты из жизни Ярослава Мудрого. Достаточно сказать, что князь Ярослав согласно этому сценарию является на самом деле ханом Батыем, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но удивление Лизы вызывает даже не это. Наиболее подозрительным выглядит упрямое желание Скабриевского пригласить на главную роль не звездного актера или просто хорошего профессионала, а настоящего принца Бельгии, который как раз сейчас случайно  заехал в Украину. О том, как горстка дилетантов замахнулась на покорение Киноолимпа, и зачем же в действительности нужен был Скабриевскому бельгийский принц  можно узнать, лишь прочитав роман до конца. Автор искренне сочувствует любителям стремительного развития сюжета за то, что он позволил себе довольно длительные отклонения в научно-исторические дебри. Как говорится, у кого что болит, тот про то и говорит.




  Скромное убранство казенной комнаты с дешевыми обоями никак не отображало важности обсуждения, которое вели здесь двенадцать человек.  Они решали судьбу тринадцатого. Им не довелось быть знакомым с ним лично, и лишь благодаря стечению трагических обстоятельств этот несчастный должен был узнать свою участь от них – господ присяжных заседателей. Они не вправе были назначить тюремный срок, не в их обязанностях состояло обосновать свое решение. Они должны были сказать одно из двух: «виновен» или «не виновен». Виновен или нет в убийстве человека. Дебаты по столь роковому вердикту велись поразительно вяло. Собственно, после завершения судебных слушаний и обсуждать-то оказалось практически нечего. Вина подсудимого была полностью доказана. К тому же сам он в ней сознался, раскаялся и всячески содействовал работе следствия. Вот только слишком остро вырисовалась загвоздочка в показаниях убийцы. Он не только говорил, что не хотел убивать свою жертву, но и утверждал, будто жерта сама устроила себе смерть, хитро использовав подсудимого как бездумный инструмент. В принципе прокурор да и большинство ознакомленных с делом этому, не верили. Не верили и часть присяжных. Остальные колебались. Дополнительным аргументом к словам подсудимого у этих вторых  являлось, впрочем, лишь одно – нужно быть милосердными, если хотя бы один шанс из тысячи допускает его.  Именно в таком ключе высказался бывший преподаватель, когда молчаливая пауза слишком затянуась.
-- А разве этот один из тысячи есть?  -- Возразили ему сразу с двух сторон. – Что-то не видно.
-- А он все-таки есть.   
    Это произнес не присяжный заседатель, а только что вошедший в комнату судебный секретарь. Он принес толстую папку и сразу же открыл ее.
-- Как вы помните, -- несколько радостно произнес он. – Нам так и не удалось выслушать одного важного свидетеля некто Луизу Петровну Наукину, которая сейчас находится где-то зарубежом.  Но буквально только что, адвокаты раскопали ее подробные воспоминания об интересующих нас событиях. Я бы назвал эти мемуары уж чересчур подробными, с массой пространственных отклонений от хода процесса. Но сами понимаете, отбрасывать второстепенное и выделять главное у нас просто нет времени. К тому же я лично обещал адвокату целиком зачитать предоставленный документ. Надеюсь, возражений нет?
-- Конечно, хотелось бы поскорее,-- почти оспорил кто-то, -- но ведь на кону жизнь человека, как я понимаю.
-- Мы послушаем, читайте.
Судебный исполнитель громко выдохнул, как перед началом важного и трудного дела, сел за стол, придвинул к себе бутылку с минеральной водой  и начал.



Секретарем у Николая Лукича Попалкина я работала уже три года, чуть ли не с самых истоков его «легендарной»  фирмы «Абсе».  За это время посчастливилось повидать немало запоминающихся посетителей, но заострять свое внимание на ком-либо из них я бы не стала, кроме, разумеется,  последнего. Пришел он в не самое удачное время: мой неугомонный шеф остро переживал очередное фиаско в деловой сфере.  Впрочем, ему было не привыкать.  И здесь не лишним будет сделать краткий экскурс в судьбу Николая Лукича. Это сейчас он осунулся, полысел, ушел всей мощью грудной клетки в пивной живот, и весь погряз в кредитах. А ведь еще каких-то лет десять назад при  загнивающем социализме за ним гонялись лучшие светские львицы, правда, провинциального  масштаба. 

Дело в том, что  Николай Лукич принадлежал к разряду властьимущих и отсутствие всяких там талантов, навыков, образований с лихвой компенсировал наличием отца, трудящегося на посту главы райисполкома.  Так как родительская забота являлась основой  номенклатурного механизма,  папуля выискал своему отпрыску мягенькое кресло председателя самого передового колхоза области. Однако эта сытная должность Николая Лукича прельщала не долго. Всласть наруководившись добротным хозяйством, куда государство по щедрости партийной вкладывало больше, чем получало, достойный сын  завидного отца вдруг не без радости открыл для себя приход новых времен с таким вкусным словом «приватизация». Повинуясь исключительно веяниям моды, а вовсе не алчностью, Николай Лукич быстренько оформил колхоз на свое имя и сразу приступил к его глобальной распродаже. Хотя многое шло за так и за пятак, в заначке Попалкина образовалась кругленькая сумма, вполне способная составить начальный капитал практически любого бизнеса. Но тут-то и полезли гвозди в шины. Неожиданно выяснилось, что столь обоготворяемые существа – деньги сами по себе плодиться  не умеют, и для их преумножения требуется хоть какая-то расторопность, хватка, чутье, труд. Между тем, и праздное растранжиривание средств было не приемлемо его ищущей натуре. И тут бывший глава колхоза постиг великий путь к богатству: не главное уметь что-то делать самому, куда важнее тех сыскать, кто сможет заставить работать твои деньги на тебя. Просто и гениально, как штаны на подтяжках. Стартовые сомнения относительно дефицита   квалифицированных кадров рассеялись очень стремительно. Количество замыслов, с которыми приходили к Николаю Лукичу  и стопроцентная безусловность колоссальных прибылей легко вскруживали начинающему бизнесмену тогда еще темноволосую голову. И дивясь тому, как же он, такой ушлый, не догадался о предложенной афере сам, Николай Лукич мигом навязывался  к доверчивому автору идей в деловые партнеры и спонсоры, глядя в светлое будущее с благовейнейшим оптимизмом. Вот здесь-то и вставал дремавший доселе злополучный рок. По причинам необъяснимым и чрезвычайным, внезапно выяснялось – ни в одном из вариантов беспроигрышных сделок бойкий отпрыск муниципала ничегошеньки не выигрывал, и то уж хорошо, когда терял не слишком много.  Но не в чести у доблестных мужей украинской земли слабохарактерно сворачивать с намеченных путей. Попалкин собрал в кулак стальную волю и не предал избранную идеологию бизнеса. Господи, из всех некрещеных это был самый святой  человек! Люди, подлые, как люди, приходили к нему,  раскладывали на его оттопыренные ушки центнеры лапши, по мере наглости обирали, уходили, продумывали, возвращались и обирали вновь. А он все равно верил. А может просто хотел верить, ибо если утратить веру в людей, как можно с ними сосуществовать? В принципе, конечно, как все прочие, но Николай Лукич не желал быть, как все прочие – он, видимо, мнил себя парящим над безнравственностью мира. Так по крайней мере казалось мне. А уж я то его знала почти всю свою жизнь: какое-то время они приятельствовали с отцом. Потом правда, пути их разошлись, но  некоторое почтение ко мне Николай Лукич сохранил навсегда.  Во всяком случае никаких непристойностей я с его стороны не наблюдала. Ну разве что во взглядах и еле слышных вздохах. Да и то лишь поначалу, когда  его еще не угораздило вложить  двадцать тысяч в яйца тигровых питонов, из которых  неожиданно вылупились обычные утята, и  пока  его не охмурила одна нераскрученная певичка, в которую мой  доверчивый шеф  вбухал  пыл, страсть и тысяч пятьдесят. Думаю, говорить о том, что она при первой же возможности выскочила за обеспеченного француза  и укатила с ним в Марсель тут не стоит.  В общем тот случай выработал у Николая Лукича  стойкий гармон равнодушия к женскому полу. Лично меня это вполне устраивала. В положительные эмоции от корпоративных романов я перестала верить еще раньше, чем в Деда Мороза. Хотя изредка мне доставляло удовольствие слегка пофлиртовать с шефом на почве надвигающихся отпусков. Получалось это у меня, наверное, довольно ядовито.
-- Скажите, Николай Лукич, если мы не разоримся до отпуска, то с кем бы вы посоветовали мне его провести?
-- Ну, это, .. – на мягком лице шефа мелькнула тень смущения. – Разве мало достойных мужчин. Вот хотя бы…
-- Вариант не из худших. А куда вы меня повезете: на Канары или Калабрию? Хотя зачем платить больше, ведь у вас есть свой собственный пляж. (Шеф нахмурился.) Да-да, я помню, вы его выставили на продажу, но неужели кто-то посмел позариться на святое.
Николай  Лукич пустил от лысины багровую волну:
-- Мне уже звонили насчет пляжа буквально вчера.
-- Рекетиры, наверное?
-- Лиза! Иди займись работой! – Грозно распорядился шеф и тупо с умнейшим видом  уставился в монитор.
Николай Лукич в гневе был… жалок.  Вернее все-таки, вызывал сочувствие.  Вообще, в данной ситуации понять его упадок настроения не составляло труда.
Мелкобуржуазная империя Попалкина действительно имела в своем арсенале сыпучий ансамбль черноморского песка  под названием «Пляж имени богини Семирамиды». На свете существовало мизерное число вещей, имя которых так верно отображало бы текущее состояние предмета. В иерархическом срезе отдыхо-оздоровительного  богатства мира пляж Николая Лукича занимал именно то место, какое было закреплено за богиней Семирамидой в теософском укладе древних вавилонян. Кто не в курсе, напомним: царица с именем Семирамида действительно немножко управляла Междуречьем, хорошо запомнившись висячими садами в свою честь, но  выйти на уровень божества ей не удалось.
Николай Лукич приобрел вышеупомянутый пляж за цену, которую изначально считал смехотворной, а спустя год – аховой. Совершая покупку, он учел массу важнейших аспектов: мягкость крымского климата, сенсационную миролюбивость местных акул, комаров и татар, живописный вид на покалеченную кем-то гору, непонятное бегство медуз и возросший спрос на солнечные ванны близ черноморских волн. Покупка была совершена зимой, во время сильного северного ветра, оттянувшего ковровые разводы переработанных масел поближе к туркам. Наличия деревянных топчанов, огромного металлического мухомора и броской плакатной композиции «Равнение на скалы – там обитают птицы счастья» окончательно убедили Попалкина в разумном вложении финансов. Пляжное дело – бизнес, конечно, сезонный, но Николай Лукич высчитал, что все его расходы окупятся легко уже за две недели полнокровного лета. Желанный ливень грядущих дивидендов представлялся ему вполне осязаемым, очень осязаемым.
Если б ни одно малюсенькое обстоятельство.
 На правах вековых притеснений и одного случайного распоряжения, Украина  ловко забронировала за собой город Севастополь, но не смогла выудить из России весь ее флот. Получилось так, что в подчинении Москвы сохранилась флотилия, но почти не осталось простора, для ее маневров. И локально стиснутые корабли Российской Федерации оказались вынужденными сливать отработанный мазут с прочими отходами за пару километров от своей постоянной дислокации, а конкретно именно в то заветное место, которое Николай Лукич выкупил в качестве  перспективного пляжного хозяйства.
Март, апрель и май частный сектор «Имени богини Семирамиды» приносил только убытки (помимо налоговых отчислений, куда-то пропали все топчаны и плакат), июнь – почему-то аналогично. В первых числах июля шеф решил потолкаться среди народных масс на собственном пляжу, прибыл туда в разгар солнечных ванн и увидел ужасающую картину. Вонючее море сердито царапало стонущий берег темно-фиолетовыми  лапами мазутно-масличного происхождения. Рвоту и ничего другого здешний привкус крымского воздуха   вызвать не мог, и целомудренная пустота пляжного ансамбля выглядела естественной. Начитавшись сказок Чуковского, звездными ночами сюда изредка набегала борзая пацанва пробуя поджечь море, но днем не было даже старого туземца-татарина, которого, после пропажи топчанов, Николай Лукич нанял охранять стальной гриб. 
Сообразив, что его «приопустили», Николай Лукич взъерепенился,  накатал заяву в Суд, но, с горя выпив, поумнел и решил выставить пляж «Имени богини Семирамиды» на тендерные торги.  Стоит ли говорить об их успехе.
И вот когда я вышла из кабинета начальства, неожиданно обнаружила в приемной худощавого старика в дурацких круглых очках, склонившегося над моим столом.  Заметив меня, он поспешил выпрямиться и сделать вид, будто вовсе и не интересовался раскрытым журналом «Мир криминала». Не скажу, что я была такой уж поклонницей  данного издания, но наш программист Миша регулярно приносил его на работу и мы по очереди перелистывали журнальчик за чашечкой кофе, не столько читая разоблачительные статьи, сколько рассматривая грудастых девиц со всякими садомазо игрушками. Именно такая  бесстыдница в наручниках сейчас томно  изгибалась  с раскрытой страницы.
-- Рад познакомиться, Виталий Поликарпович Скабриевский, -- посетитель. слегка согнувшись. протянул тощую руку.
Теперь я разглядела, что не так уж он и стар. Во всяком случае, убери ему сутулость и покрась абсолютно седые волосы, мужчине можно было дать не больше сорока пяти. Вот только глаза… Такие глубокие и в то же время отстраненные глаза можно увидеть лишь у видавших виды аксакалов.  Еще я отметила практически полное отсутствие морщинок у ресниц, между тем, как лоб очертили резкие горизонтальные борозды.
-- Незваный гость, -- продолжил Скабриевский,  неумело пожав мне руку, -- не всегда хуже татарина.  Поверьте, я пришел улучшить вашу жизнь и привнести в нее штук двести ярких вспышек.
-- Вы по делу, -- холодно ответила я. – Спонсорством, кстати мы не занимаемся.
Я забыла отметить, его старый скучный костюмчик трико был явно куплен во времена застоя и отнюдь не из-под прилавка. Туфли выглядели более свежими, но лучше бы обстояло иначе: невыветрившийся  пластмассовый запах Китая  меня, мягко говоря, не возбуждал.
-- Если я не ошибаюсь, -- говорил между тем посетитель, -- фирма «Абсе» расшифровывается как «Абсолютно все»?
-- Угадали.
-- Замечательно. Именно это я и хочу вам предложить.
-- Что -- это? -- я не совсем понимала.
-- Абсолютно все, -- улыбнулся Скабриевский, -- деньги, славу, экстрим и экзотику. Все в одном сундуке. А вот и ключик от него.
И как-то слишком уж по-колхозному он вынул из внутреннего кармана пиджака скрюченные трубочкой страницы.
 -- Почерк довольно разборчив, хотя можете и не читать. Впрочем, -- он положил рукопись на стол. -- Главное, что бы это прочел ваш шеф.
-- Он сейчас занят, -- соврала я, надеясь, что Скабриевский был из тех, кто ходит по всем фирмам подряд и не будет особо настаивать.
Я ошиблась.
-- Передайте ему и запомните сами, -- высокопарно произнес гость, -- погрязая в мелочах, мы становимся непригодны для свершений грандиозных.
И здесь  к нам вышел Николай Лукич.
-- Вы ко мне? – деловито спросил он.
-- Я к тому, кто готов вспыхнуть на загрубевшем теле истории чудесным синим волдырем.
-- Заходите, -- коротко бросил мой доверчивый шеф, и они мигом скрылись за дубовой дверью
Говоря честно, я немножко испугалась. Мне хотелось даже крикнуть вдогонку: «Опомнись, милый, он  вывернет тебе карманы». Но я только пожала плечами – против природы не попрешь. А Николай Лукич  так любил строить воздушные замки, влаживая в них вполне осязаемые средства. Мне стало грустно. В нашем коллективе давно делались ставки,  как будет выглядеть тот, кто окончательно и бесповоротно разорит фирму «Абсе». Лично мне хотелось, что бы у палача нашего шефа лицо было посимпатичнее. Измятые страницы, кстати, так и остались лежать на столе, и я решила в них заглянуть. С первых строк стало ясно – подобными предложениями нашего шефа пока не «разводили».

Создавая эту кинокартину, ее авторы старались руководствоваться советом Джона Локка: «Вернейший путь к истине – это познать вещи, какими они есть на самом деле, а не заключать о них так, как нас учили». Великая смута, охватившая Русь в ХVІ веке, водрузила на престол прозападническую династию Романовых. По неписаным законам господства первой необходимостью, которую следует осуществить новому институту власти – это убедить народ в том, что его правление над ним зиждется на законных основаниях. Руководствуясь такими интересами, Романовы не могли ни отобразить историю Руси угодным для себя образом. Порой искажения были разительны и наглы. Но старающихся выслужиться перед сильной властью всегда гораздо больше, чем желающих попасть к ней в оппозицию. И хотя  среди историков хватало тех, кто предавал сомнению якобы единственно верный взгляд на дела давно минувших дней, их мнения замалчивались или выставлялись в дурном свете.
 Создатели данного фильма не утверждают, будто все было именно так, как это показано в картине. Они просто не уверены, что все обстояло иначе.


Лучи жаркого солнца играют на зазубринах крепостных башен. Между ними по широкой стене медленно прохаживаются двое: старик в ослепительно белой чалме и вышитом золотом халате, а так же, судя по убранству, обнищавший дворянин из Европы.
Е в р о п е е ц: Мой господин велел нижайше кланяться вам, о мудрейший Мухаммед-асан, да будут годы твои бесконечны, как воды Тигра. Его восторг перед вами растет с каждым восходом Солнца, свет которого меркнет пред величием ваших деяний. Ни один правитель не имеет таких же преданных и храбрых воинов, а их выучка по совершенству уступает лишь вашим бессмертным касыгам. «Упала ночь, поскольку спать правителю пора, но лишь проснется он и будет в мире Солнце и жара».
М у х а м м е д: Я написал эти стихи совершенно без усердия, за каких-то два взмаха орлиного крыла.
Е в р о п е е ц: Неужели? Воистину, мой хозяин был прав, говоря, что вы обогнали свое время.
М у х а м м е д: Да, трава сгорит от зноя, деревья убьет засуха, даже стены замка рухнут когда-нибудь под ударами ветров и гроз, но истинная поэзия бессмертна.
Е в р о п е е ц: Это и впрямь будет так, если…
Пауза слишком затягивается.
М у х а м м е д: Если что?
Е в р о п е е ц: Если ей помочь. Я говорю о поэзии, несравненный Мухаммед-асан, вашей поэзии. Мой хозяин не на столько богат, чтобы нанять ваших воинов за редкие каменья да бурдюки полные злата, но ему под силу предложить сокровища иного рода. Если вы снизойдете оказать ему крохотную услугу, он с радостью ответит тем же. Вернее сказать он уже делает шаг навстречу. В тайне от множества завистников ваших и врагов он переводит стихи несравненного Мухаммеда-асана на языки европейских народов. И те внемлют им с надлежащим уважением к божественному таланту.
М у х а м м е д: Вот как?
 Е в р о п е е ц: Да, лучший из всех повелителей, когда-либо правивших на земле! Имя ваших предков давно вызывало  звериный страх у детей гор, лесов и пустынь, но вы пошли дальше: мир преклоняется перед вашим даром. Я слышал про то и от франков, и от бриттов, и от норманов. Они горды уже тем, что живут с вами в одно время. Лишь нечестивая русская татарва не принимает ваших стихов. Эти грязные пожиратели свиней с ослиным упрямством по-прежнему восторгаются сиволапыми былинами своих отцов, бережно переписывая их на бересту и передавая друг другу. Но так не может быть вечно. И если забрать у них начертанные голоса предков то нечем им будет спугнуть гордое шествие настоящей поэзии, которое несет сияющий ум великого Мухаммеда-асана.
М у х а м м е д: Твоя речь сладка да хитра. Мое сердце говорит мне, что ты лукав так же, как и твой хозяин. Ты нарисовал мне мою выгоду, но в чем кроется твоя?
Е в р о п е е ц: Моя. Помилуйте, о благороднейший и великодушнейший, перед вами лишь бесправный слуга.
М у х а м м е д: Тогда в чем корысть твоему господину? Говори сейчас же, пока голос твой спокоен и огонь не заставляет его визжать, как сдыхающего койота!
Е в р о п е е ц: Вы можете разорвать меня на куски, но не станет ли труд палачей напрасен? Посылая меня сюда, мой хозяин сказал мне так: «Излагай мысль ясно и ничего не бойся, ибо Мухаммед-асан достаточно мудр, дабы понять простую вещь: ни один человек не вспомнит под пытками того, чего он никогда не знал».
М у х а м м е д: Ха-ха!..А твой-то не дурак.
Е в р о п е е ц: Я не знаю его корысть, но мне ведомо другое: в случае удачи, вы только выиграете, а нашлет Аллах поражение, вы всего лишь потеряете дюжину слуг. Глаза же мои хорошо видят людские ручьи страждущих, которые мечтают стать рабами великого Мухаммед-асана.
М у х а м м е д: Твоя речь не так пуста. Но ты упускаешь одно важное. Я слыхивал о татарве. Она подобна пламени в лесу – долго раскачивается, но когда горит – пощады не жди.  Стань ведомо их Ярославу, кто именно стоит за всем этим, они придут сюда и будут штурмовать мой замок до последнего издыхания.
Е в р о п е е ц: Но как они про то узнают?
М у х а м м е д: Пленить можно каждого, а изысканная пытка расшевелит язык любому.
Е в р о п е е ц: Не всегда…

Киев 13 века. Палящая жара. Несколько десятков человек ведут строительство. В пока еще незавершенном сооружении можно узнать знаменитые Золотые Ворота. Чуть поодаль стоят двое. Дорогая песцовая шапка и шитый мудреным узором плащ выдают в одном из них киевского князя Ярослава, другой, в сутане священника, - митрополит Илларион
Я р о с л а в: Хорошо мостят, да медленно. Боюсь до завершенья и не дотяну. Вчера кровь горлом шла.   
       М и т р о п о л и т: На все воля Божья.
Я р о с л а в: ( печально) Ничего лучшего я от тебя не слышу лет двадцать. Зато.
М и т р о п о л и т: А что бы ты хотел услышать – речь льстеца брехливого?
Я р о с л а в:  Нашто мне это. Другое мой слух ласкает, и кажется я его уже слышу, слышу рог приветствия Это наверняка Субудай! Странный человек этот Субудай – только его не ждут дома жена с детишками, а он все одно первей всех возвратиться норовит.
Я р о с л а в: Побольше бы таких странных.
М и т р о п о л и т: На все воля Божья.
Я р о с л а в: Ну что, пойдем встретим полководца?
М и т р о п о л и т: Ты, княже, один встреть. А мне надобно молитву воздать. Я потом опосля подойду.
Я р о с л а в: Будь так. (Вскакивает на коня)

Княжеские хоромы.  Ухоженный, хотя и не очень роскошный зал. Вдоль длинного стола суетятся слуги, торопясь замостить скатерть различнейшими яствами. В зал входят Ярослав,  Субудай – на редкость крепкий старик с раскошной бородой, Никита – тоже воин не первой свежести, Прохор – молодой и стройный.. Все усаживаются за стол.
Я р о с л а в: (откашлявшись) Стало быть, говорите, пьяный бунт был.
С у б у д а й: А-то как назвать!? Пока дурь голову пробирала, так они, что дутыши, хорохорились, а  протрезвели: куда там за меч - за подол мамкин! Разбеглись по щелям. Одни вопят: «Не вели казнить, прости детишек своих нерадивых», другие -- «Спасите люди – монголы-татары убивают!» И почто они нас монголами кличут, в ум не возьму?
Я р о с л а в: Я ж разъяснял. То все от греков. По-гречески, «Великие» звучат как «Монголос». Вот и кричат они «Татары великие, татары великие»… А монголы тут ясно ни при чем.  Значит, и дань всю отдали?
С у б у д а й:  Говорю, зазря коней только гнали до семи потов. Собрали все по договору, ни шкурки меньше.
 Н и к и т а: (игриво) А Субудай себе даже лишку прихватил.
Я р о с л а в: Да ну, не поверю!
С у б у д а й: (Никите с недоумением) О чем ты?
Н и к и т а: Да я про кралю султанскую.
С у б у д а й: Вовсе не султанская. Не далась она ему. Понял? А вякнешь еще!
Я р о с л а в: Да тихо ты, приосанься, Субудай! Эва, Никита, видать, жиночка стоящая, а? Сколько Субудая знал, а не помню, чтоб его так из-за бабы кипятило. Имя-то ее как?
С у б у д а й: Лада.
Я р о с л а в: Русская выходит, наша. И когда ж свадебка?
С у б у д а й: Да ты что, княже, я всего знаком с ней два дня!
Н и к и т а: (поджучивая) И две ночи, между прочим.
Я р о с л а в: Значит, уже и про потомство подумал? Верно, зачем тянуть?!
С у б у д а й: Эй, погодите вы!.. Тут все разобраться вначале надо. Вот почему она объяснять ничего не желает?
Я р о с л а в: О чем?
Н и к и т а: Да, князь, извини сказать забыли. Мы ведь как ее нашли: она от какого-то чужеземца удирала. И значит к нам напрямик.
С у б у д а й: И странно что – не отвернул ее враг своего коня, наше войско увидев, до конца  пытался ее сабелькой настичь.  Да Прохор вот…
П р о х о р: А я что, я за женскую честь заступился.
С у б у д а й: Глаз как у орла, а ума с курицу!  Стрелой – и сразу насмерть. Так и неведаем, что ж его заставило так сильно смерти Ладушки добиваться?
Я р о с л а в: У же и «Ладушка»! Все, Субудай, влип ты, друг наш ратный. Совратил девицу – торопись жениться. Сватом возьмешь?
С у б у д а й: Да ты ее хоть видел? Ей слово, она – десять! И каждая, что плеть-стеганка.
Я р о с л а в: Выходит, и ты ей люб. (Задыхается от кашля) Видишь, Субудай, каково за грехи плачу. Не откладывай, друг, свадебку – чую, до какой другой уже не дотяну.
Н и к и т а: Брось, князь, хворь, она, как зверь хищный, слабого берет, а сильного боится.
С у б у д а й: Ты еще на свадьбе своих внуков погуляешь.
Я р о с л а в: Спасибо на слове добром, да правда – она злее.

Тут внезапно распахнулись двери кабинета шефа. Лицо Николая Лукича сияло похлеще новогодней елки.
-- Элизабет! – высокопарно обратился он, и это меня насторожило. Именно так не «Лиза», не «Лизочка», а исключительно на французский манер «Элизабет» он предпочитал называть меня в период начала всех своих гиблых дел.
-- Элизабет, я чую запах денег и не только. Сделай-ка нам кофейку да покрепче: заваривается нечто глобальное!
И восторженное лицо мигом скрылось в кабинете. Я мысленно перекрестилась, нехотя приступив к служебным обязанностям. Приготовив кофе я, предварительно постучавшись, вошла в святая святых.
-- А вот и кофеек, -- радость шефа выплескивалась из всех пределов. На меня он даже не взглянул: зачем – тут такой собеседник! – Я точно уверен – своему однокашнику «Котовский» не откажет. А он же, как не крути, подполковник, еще и зам командира части! Здесь мы сэкономим я не представляю сколько! Даю на растерзанье селезенку, роту жеребцов мы получим за строчку в титрах.
Скабриевский не пылал столь живым оптимизмом:
-- Да, но откуда в военно-воздушных силах кавалерия?
-- В нашей Армии возможно все. Мой племянник в трубопроводных войсках служил. Так у них там пять живых орлов было. Да, да, настоящих беркутов! Держали специально для показательной соколиной охоты, когда начальство нагрянет. А уж лошадей – табун плюс пони, чтоб я сдох от свинки! Считайте, кони есть.
-- Тоже самое, -- решилась вставить и я свои пять копеек, -- вы говорили относительно питонов.
Шеф сконфузился лишь чуть:
-- Не будем о нелепых случайностях…
-- В преддверии успехов грандиозных, -- завершил мысль Скабриевский, почему-то  потупив глаза в пол.
Я расставила чашки и вышла. Уже в закрывающуюся дверь, Николай Лукич успел грозно крикнуть:
-- Элизабет, молчание золото, потому что щедро вознаграждается! Уяснила намек?
-- Еще бы! – ответила я, про себя подумав: молчать действительно стоит хотя бы затем  уже, чтобы моего драгоценного шефа окончательно не сочли полнейшим дегенератом.      
Господи, неужели он так легко согласился спонсировать кино? К тому же историческое, наверняка, с массой батальных сцен? И, насколько я помню материал шестого класса, совершенно игнорирующее подлинность исторических событий. Интересно, здесь хоть какая-то интрига есть? И я возобновила чтение.

Свадьба. Всеобщее веселье. Слышатся звуки бубнов и балалаек. Пляшут скоморохи. Столы ломятся от изысканных блюд. Во главе пиршества восседают Субудай  и Лада. По краям – кумовья. Чуть обособленно, в сторонке, но явно на месте почетном – Ярослав и супруга его Ингигерда. Вот из-за стола поднимается уже далеко нетрезвый Никита.
Н и к и т а: Ну, как говорится в народе, чтоб дуб стоял и плодоносил! Горько!
Субудай с Ладой смущенно поднимаются и замирают в нежном поцелуе.
Я р о с л а в: (Ингигерде) А помнишь нашу свадьбу?
И н г и г е р д а: Такое не забудешь.
Ярослав обнимает Ингигерду, желая ее тоже поцеловать, но резкий приступ кашля мешает ему. Многие замечают это и наступает тягостное затишье. Откуда-то раздается  досадлиый возглас: «Сдает князь». И гневный взгляд Субудая в сторону звука заставляет всех спрятать глаза. Тут же вбегает усталый воин и, подойдя к отдышавшемуся уже Ярославу, что-то шепчет ему на ухо. Неподдельная тревога мгновенно застилает княжеское лицо.  И знаком Ярослав показывает Субудаю подойти к нему. Тот быстро исполняет приказ.
Я р о с л а в: (Громко) Что приуныли, гости дорогие? Али не свадьба нынче?! Пейте-гуляйте да супругов новых воспевайте! (Субудаю, отведя его в сторонку) Я не сказывал, но пока ты в отлучке был, в Суздале случился пожар. С десяток дворов сгорело. И людишки не все спаслись.
С у б у д а й: Что ж, огонь он дерево любит. Без пожаров никак.
Я р о с л а в: Дураку ясно, не такая уж невидаль горящая изба. Да вот гонец из Половцовичей прибыл. Там тоже пожар случился. Три дома подчистую. В одну неделю, заметь.
С у б у д а й: Скорее всего, совпало так. Жара на дворе нещадная. Уже и забывать стали, как небо слезится. Искре тут ерундовое дело в пламя вырасти. В общем, как по мне, мало причин думать, будто нарочно беду наслали.
Я р о с л а в: Не всего ты знаешь. И в одном граде, и в другом помимо прочих домов библиотеки сгорели.
С у б у д а й: Вона что. Ведомо про твою любовь к бересте писанной, знаю. Да и все знают, как ты книжицы бережешь. Только так скажу, аккурат на страницах книжьих пожару и легче всего разрастись. Из двух случаев мало что явствует. Кинь ты свои подозрения, княже, свадьба у меня, а ты все про дела державные.
Я р о с л а в: (задумчиво) Может и прав ты, Субудай, может и прав. Да и кому выгодно книги сжигать? Разве только Герострат новый на Руси объявился?
С у б у д а й: Кто? А, ты это все про греков своих любимых вспоминаешь. Почему ж они такие разудалые уж тысячу лет никого одолеть не могут?
Я р о с л а в: В свое время еще и как одолевали, но потом решили демократию завести. На том их мощь и выдохлась.
С у б у д а й: (не понимая) Демократию?
Я р о с л а в: Демократию. И когда ж ты образованием займешься? Демократия, Субудай, это когда собирается не народное вече из людей бывалых да знающих, а толпа пустоголовых остолопов. И они сами выбирают себе царя. А ежели он хочет заставить их работать для укрепления державы, так они его свергают и выбирают нового. Чушь, одним словом. И чтоб такой чуши не повторить, книжицы читать надобно!. А они сгорели! И вот задачка: сами ли сгорели, али помог кто?
С у б у д а й: Думаю, сами. Ты ж меня как учил: если корысть врага не видна, значит, нелепый случай подкрался. А супротив случая любая рать бессильна.
Я р о с л а в: Ох и умеешь же ты припомнить.
Н и к и т а: (издали) Лада, Лада! Гляди-ка, муженек твой в первый же день на государя тебя променял. Это дальше-то что будет!?
Я р о с л а в: (Субудаю) Ступай к ней, а-то  и верно – свадьба без жениха. (Громко) А ты, Никита, дряхлый пень, как мне видится, шибко языком помахивать мастак, когда меч рука не держит. Так мы в другой поход ратный тебе меч к языку прямо и пришьем. Задля лучшей боевой эффективности.

Звездная ночь небольшого городка. Где-то вдалеке слышится уханье совы. На фоне невысоких деревянных изб виднеется терем побольше. Около  него, прямо у дверей, сидят двое стражников с копьями.
П е р в ы й: Может, разведем костерчик?
В т о р о й: Ты ж слыхал наказ – никакого огня. Воевода ночью лично проверять будет.
П е р в ы й: Эка важность – книжница! Да кому надо ее жечь?
В т о р о й: Не скажи, в книгах вся мудрость людская за века сокрыта. Вот помрем мы, и как люди дознаются, чем нам жилось, за что воевалось? Все только оттуда – из книжиц.
П е р в ы й: А ты разве читать умеешь?
В т о р о й: Жди! Нет, конечно.
П е р в ы й: Ну так чего ж плетешь? Дознаются они про нас, как же! На весь Галич, может, с десяток монахов на буковках разумеются, да и то ежели не врут.  Про наши победы внуки от гусляров скорее узнают. В них подлинная память, а в книжицах так…
В т о р о й: Баламут ты неотесанный. Гусляры все приукрасят да переиначат, всяк по-своему былину сложит. А в книге, как написано раз, то уж навечно. Понял? Сходи лучше обойди терем, а то мало ли…
Первый неохотно встает и ступает за угол. Второй продолжает сидеть, всматриваясь в тьму. И здесь отчетливо слышится сдавленный вздох.
В т о р о й: (вскочив) Савелий, эй, Савелий?
Он идет за угол, но тут же получает нож в спину. Стражник падает, но прежде чем нападавший добьет его окончательно, успевает вынуть рог и тихо протрубить тревогу. Нападавших, которых оказывается двое, это не отпугивает. Они стремительно облаживают хворостом терем и поджигают его с разных сторон. Когда пламя разыгрывается достаточно сильно, к терему с ведрами и оружием подбегают  местные жители.  Самое удивительное, поджигатели не пытаются скрыться. Обнажив мечи, они храбро принимают неравный бой, стараясь прежде всего поразить тех, кто прибыл с ведром воды.
М е с т н ы е: Живьем их надо, живьем!
Но один уже падает замертво под ударами топоров, а второй, с радостью обернувшись и увидев, что пожар сделал свое гиблое дело, сам пронзает себя мячом. Люди безуспешно засыпают огонь песком и льют воду. Библиотеки больше нет.


Помню на этом месте меня перебила, вальяжно вошедшая Ниночка Смолякова, наша бухгалтер, известная  тем, что шьется сразу у двух портних, которые однако при всем их старании не  в силах были скрыть ее чрезвычайно пышных форм. Сегодня она блистала, а точнее разрывала бедрами, свежие, только из под оверлока,  вильветовые капри, абсолютно не идущего ей цвета индиго. 
-- О чем пишут, -- спросила наша «мисс Безвкусица».
-- О женщинах, одетых в сарафаны, -- мне хотелось от нее избавиться подипломатичнее.
-- Правда? Сарафаны, это как-то для села. Сейчас даже беременные ухитряются носить комбидрес. А что наш, у себя?
-- У себя.
-- А этот старичок тоже там?
-- Тоже.
-- Хм, никак не могу припомнить, где я его видела. Вот не могу вспомнить где, но уверенна – тогда он был в более стильном прикиде. Ты не в курсе?
-- Абсолютно.
-- Жаль. Каталог «Орифлейма», кстати, смотрела?
-- От и до.
За всю жизнь я ни разу не сделала заказ у Ниночки, но ее настойчивость в покорении моего кошелька была неиссякаема.
-- И что? – с робкой надеждой закинула она удочку.
-- Ну что, что?! На память как-то сразу приходит одна цитата. Не помню, кто сказал. «Косметика -- искусственное средство ухода за внешностью, предоставляющая возможность юным женщинам выглядеть старше, пожилым – моложе, дурнушкам – привлекательнее, красивым – ничего».
-- Если огонь не поддерживать -- он гаснет, -- чуть уязвлено и весьма достойно ответила Ниночка, убираясь «доставать» «Орифлеймом» нашего программиста. Сомневаться в том, что других она обошла раньше, не приходилось.
Тут уж вышло и ясно солнышко Николай Лукич, в сопровождении серенькой тучки Виталия Поликарповича.

– Элизабет, это наш новый коммерческий партнер Виталий Поликарпович Скабриевский. Мы тут, время не транжиря, образовали с ним закрытый конгломерат миссионеров. Каково звучит! Мы теперь им всем покажем, вот увидишь! Конгломерат миссионеров – это сила!
– Миссионеры обычно религию в народ несли, – грустно выдохнула я. – Вы тоже?
– А как же иначе! – гордо выпалил внезапный гость. – Мы понесем самую обожаемую религию и перед ее соблазном не устоит ни единая душонка! Об этой религии не принято говорить открыто, но власть ее безгранична, а символика общеизвестна.
– И что же там?
– Змея на рельсах!
– Змея на рельсах? – удивился Попалкин и тут же вновь возликовал: – Ну конечно же! Элизабет, я чую – мы ее захомутали!
– Кого, змею?
– Нет, птицу счастья!
Я промолчала, хотя наверняка любой в моих глазах прочел бы страдальческую мольбу: «Опомнись, милая дворняжка, опомнись и уймись». Но вряд ли бы мой шеф разглядел подобное, даже будь оно выложено на стене огненными саламандрами. Все естество бывшего председателя колхоза буквально пело и плясало от скорого удовлетворения двух   самых возбуждающих страстей: жажды крупных денег и причастности к большой игре. Думать о всяких мелочах, то есть просто думать, увлекшийся Попалкин теперь не мог:  истерзанный самобичеванием разум не находил мощи  перевопить парадный марш инстинкта, разбуженного и прикормленного. Все же верно подметил старик Ларошфукко, говоря, что человеческие страсти – единственные ораторы, доводы которых не поддаются сомнению.
-- Итак, Элизабет, я знал, я верил, чем больше неудач в прошлом, тем ярче и весомее успехи в будущем. Но времени расслабляться нет. Враг не дремлет.
-- А у нас уже появились враги? – удивилась я.
-- Без них никуда. Их масса, их тьма!
-- Орда, -- подсказал Виталий Поликарпович.
-- Что? Ах да, именно орда. Элизабет, они не дадут нам свободно вздохнуть, если узнают, какую мы простоквашу готовим… Этим, как их…
-- Консерваторам историко-политической мысли, -- подсказал Скабриевский.
-- Да, именно, разорвись моя селезенка! Поэтому конспирация прежде всего. Ленин так еще заметил. Никому ни гу-гу. Элизабет, надеюсь, ты могила?
-- Ни то слово, -- ответила я, -- братская.
-- Вот и славненько. Ну, Виталий Поликарпович, домучивайте сценарий, а я по другой части. Желаю успехов.
Скабриевский довольно прохладно попрощался и ушел. Оставшись с шефом наедине, я хотела было воззвать его к разуму, но где там.
-- Каков потенциал! – произнес он вслед шедшему гостю. – Феноменальный старик!
-- Николай Лукич, он не старше вас, уж поверьте женскому взгляду.
-- Правда? Тем лучше. Значит, наше сотрудничество будет долгим и плодотворным. Вот увидишь, он еще выведет нас к звездам.
-- В тюрьму бы не завел.
-- Элизабет! Ты невыносима. Так, принеси-ка мне кофе с коньячком – я буду думу думать.
«И в сотый раз на те же грабли», -- мысленно заключила я. «Думать думу» в понятии Николая Лукича значило мягко усесться в кресле, приопустить  веки,  закурить сигару и, попивая кофе с коньяком, сладко и самозабвенно мечтать, мечтать о том, как здорово станет тогда, когда очередной бизнес-проект все-таки выгорит. Иногда я искренне завидовала своему шефу – хотя бы в эти периоды бесплодных мечтаний он действительно был счастлив. Недолго, но целиком.
Выпив кофе и додумав думу, Николай Лукич стремительно вышел на улицу и пропал на несколько дней. Такое с ним иногда бывало, но сотрудники все же требовали объяснений – на чем мы погорим теперь. А я хранила молчание. Что поделаешь, не все бабы сплетницы. И даже оставленную или забытую Скабриевским рукопись я решила прочесть без постороннего вмешательства.



Княжеские хоромы в Киеве. Удрученный Ярослав сидит и слушает стоящего Субудая. Больше никого рядом нет.
С у б у д а й: Они были в нашей одежде, но кожа сильно загоревшая. У одного в ухе дыра под серьгу. Короче, ясно – чужие. Мечом искусно владели сволочи – девятерых положили. Да еще ж и стражников. Кузьма говорил, бежать у тех и мыслей не было. Они пламя защищали. Да так защищали, как не всякий отец своего сына.
Я р о с л а в: Может больше двух там было?
С у б у д а й:  Не знаю. Вроде никого не приметили.
Я р о с л а в: Вряд ли этим все завершится.
С у б у д а й: А может и…
Я р о с л а в: Что может!? Что!? (задыхается в кашле) Я ж тебе приказал охранять библиотеки как зеницу ока.
С у б у д а й: Охраняли.
Я р о с л а в: Двое сонных куропаток?
С у б у д а й: Не надо так про мертвых, княже. Все ж  тревогу подать они успели.
Я р о с л а в: Ладно, гневом   дров нарубить  можно  да не бревен под избу. Какие мысли у тебя, кто они.
С у б у д а й: Что знал, то я сказал. Одно ясно, это не разбойники. Уж организовано все провернули шибко. И главное, дело для них важнее жизни было. Сейчас людей послал расспрашивать, кто их видел, чего слышал. Глядишь, какие уши да и покажутся.
Я р о с л а в: Вот как оно, Субудай, бывает, только решил, что  усмирил врага, растянул границы владений, обезопасил дом свой, а оно раз… И есть оказывается щели в броне, и видит их враг.
В светлицу поклонившись входит Прохор.
Я р о с л а в: Что тебе?
П р о х о р: Боюсь зря тебя отвлечь, княже, но тут один монах домогается встречи с тобой. Говорит, дело державной важности.
Я р о с л а в: Монах? Отчего ж он не к митрополиту пошел?
П р о х о р: Не ведомо. И в чем вопрос не сознается. Только князю лично все сказать хочет.
Я р о с л а в: Хорошо, зови. Поглядим, Субудай, может божий человек что прояснит?
С у б у д а й: Не помешало б.
В сопровождении Прохора заходит старый монах. Ряса его потерта и грязна, белый волос бороды совсем неухожен, веки опущены, однако по тому, как сильно запали они в череп можно догадаться – глаз у монаха нет.
Я р о с л а в: Как зовут тебя и зачем пришел?
Ч у р ы н я: Чурыня имя мое.
С у б у д а й: Чурыня? Я слышал о нем. Это не тот ли Чурыня, которого изгнал еще князь Владимир из Киева, и который, скитаясь по свету, добрел до шотландских гор и был принят в сан друидов?
Ч у р ы н я: Это я.
С у б у д а й: Значит, ты вернулся?
Ч у р ы н я: Я вернулся много лет назад и все это время жил в Чернигове. Мне уже давно нечем видеть, но есть чем слушать, и есть чем думать. Так же есть чем говорить, но говорить я буду только с князем всея Руси.
Я р о с л а в: Он перед тобой.
Ч у р ы н я: Но я слышу несколько голосов.
Я р о с л а в: Хм. Прохор, ты можешь идти.
Тот уходит.
Ч у р ы н я: А еще один?
С у б у д а й: (грозно) Не слишком ли ты много хочешь для нищего калеки?
Я р о с л а в: Остынь, Субудай. Слушай меня монах. То, что ты слишком осторожен и недоверчив говорит о твоем богатом жизненном опыте и возможно уме, но сейчас другой случай. Если я кому и доверю самое сокровенное, так это лишь Субудаю. И чтобы ты ни сказал мне уста в уста, позже я все одно поведаю ему. Так что не тяни время.
Ч у р ы н я: Хорошо, но я не могу увидеть главное, того, что ты – Ярослав. А слова мои предназначены для него. Позволь одну дерзость.
Я р о с л а в: Еще одну? И какую же?
Ч у р ы н я: Мне сказывали, у Ярослава над правым коленом зажившая рана от кинжала. Я не желаю тебя оскорбить, но глаза слепому заменяют пальцы. Пусть они увидят это.
С у б у д а й: Однако!
Я р о с л а в: Заткнись, Субудай! (выходя из-за стола и снимая рубаху) Если новость принесенная тобой, Чурыня, покажется мне пустой стряпней базарных баб, ты уйдешь отсюда не только слепым, но и глухим. Что же ты не смотришь?
С у б у д а й: Стой! Стой, княже. (подходит к Чурыне и быстро обыскивает монаха) Чист. (Отходит) Я просто вспомнил о тех, что были в Галиче. Они не собирались выживать.
Я р о с л а в: Да, Субудай, тут ты прав. Ну же, монах!
Чурыня поднимает руку и невозмутимо проводит ею по ноге Ярослава. Он замирает на месте раны и отступает на шаг.
Ч у р ы н я: Теперь уймите свою гордость и отворите ворота разума. До Чернигова дошла молва, что по Руси сжигаются библиотеки.
С у б у д а й: Ты знаешь, кто?
Ч у р ы н я: Нет, но догадываюсь зачем.
С у б у д а й: (недовольно) Слепые всю жизнь  только и могут что догадываться.
Ч у р ы н я: Иногда слепые видят больше, чем зрячие. В отличие от вас, мир никогда не засыпит разум  безглазых  легко доступным буйством красок. Я не знаю, кто жжет книги, но я уверен, что его люди не остановятся пока не уничтожат все до последней. И  это лишь часть их плана. В Чернигове убили трех  стариков, что в совершенстве владели не только русской и татарской грамотой, но и латынью.
Я р о с л а в: (Субудаю) Это так? (Субудай пожимает плечами)
Ч у р ы н я: Иначе и быть не могло. Уверен, в других городах тоже убивают грамотных людей. Кому-то выгодно вернуть Русь в дикие времена, когда дети могли учиться только на своих ошибках да на ошибках отцов, но не дедов и не прадедов.   Кто-то сжигает прошлую славу русской земли.
С у б у д а й: Зачем?
Ч у р ы н я:  Чтобы народ, который родится после, не ведал, насколько могуч дух его.
С у б у д а й: И ради этого они отдают свою жизнь? Трудно выбрать смерть глупее.
Ч у р ы н я: У них нет выхода. Вы растоптали их настоящее копытами непобедимых орд и единственное за что они могут биться – это за будущее. Запуганные, загнанные, поставленные на колени, они умирают, но сердце греет им та мысль, что  их дети родятся свободными, по крайней мере, свободными от тяжелых дум, что им уготовано жить на коленях. И другое подсластит горечь смерти: что дети их господ, дети Русской Татарии, не будут иметь сызмала уверенности в своих силах, которая иной раз и есть сама сила. Орленок, подброшенный в яйце кукушке, станет покорно есть гнойное мясо навозных червей, ибо  не знает он, что отец его  был орлом. (После долгого молчания, вызванного кашлем Ярослава) Вам трудно понять это, потому что вы жили всегда над другими, а я долго жил с теми, кто жил под вами.
Я р о с л а в: (отдышавшись) Ты не уйдешь отсюда глухим, Чурыня.
С у б у д а й: Ты веришь в это, князь?
Я р о с л а в: Найди другую правду и быть может я поверю в нее. Спасибо, монах. У тебя нет глаз, но я высеку любого, кто назовет тебя слепцом. Что ты хочешь, за свою речь?
Ч у р ы н я: Только одно – получить возможность служить Руси, как я это могу.
Я р о с л а в: Поясни?
Ч у р ы н я: Книг и было не много, а стало еще меньше. Только небольшая их часть рассказывает о походах татарских полчищ, о том, как создавалась Золотая Орда, о том, как расцветал Киев, о том, как жил и правил князь Ярослав. Наши потомки должны знать это, непременно должны, если ты хочешь, чтобы они продолжили твое дело, княже. И никто не знает о тебе больше, чем ты сам. Каждому человеку есть, что скрывать от других, но пусть нас рассудят потомки. Князь, я слеп и слаб. Мне уже не долго осталось собирать пыль с русской земли, а я так и не сделал для нее чего-то особенного, важного. (Падает на колени) Не отбирай у меня это право. Дозволь мне написать книгу о тебе. Поведай мне, как все было, и я расскажу это на весь мир! Слепого нельзя научить видеть буквы, но друиды сумели научить меня писать их. Писать на трех языках! Где ты сыщешь такого же писаря? Ты будешь диктовать мне. Я стану в точности записывать каждое слово, а десятки отроков смышленых будут переписывать все с моей книги.  И мы создадим столько правды о Руси, что любой пожар не сможет уничтожить это число!
Я р о с л а в: (чрезвычайно встревожено) Думаешь, легко вспомнить все?
Ч у р ы н я: Иной раз труднее, чем лишиться глаз. Но я молю тебя от имени всех, кто живет и будет жить. Жить и побеждать. А если и не всегда побеждать, то все равно всегда биться, биться с твоим именем на устах и в сердце!
В комнату вбегает Прохор.
П р о х о р: Княже, почтой голубиной весть пришла с красной отметиной. (Передает князю крохотный кусок свернутой кожи.) Из Мурома.
Я р о с л а в: Читай, мои глаза уже такое мелкое не различают.
П р о х о р: (читает) «Трое напали на избу с книгами. Почти все сгорело. Двое мертвы, третий пленен. Пока молчит».
С у б у д а й: Ничего, у меня заговорит псина паленая! Князь, так я в Муром?
Я р о с л а в: Торопись, Субудай, как бы тамошние вояки не переусердствовали. А ты, Чурыня, поднимись. Теперь быстро проверим твои догадки.
Субудай и Прохор выходят.
Ч у р ы н я: Значит, мне ждать твоего ответа еще неделю?
Я р о с л а в: Красиво ты излагал, Чурыня. Для Руси мечтаешь дело значимое по себе оставить? Хорошо сказал, убедительно. Только ведь не одно это? Или тебе плевать, что именно твое имя будет стоять на книге про князя Ярослава?
Ч у р ы н я: А разве то грех, княже, если и про меня через три века кто добрым словом отзовется? Не так громко и уважительно, как о тебе, однако…
Я р о с л а в: Ну что ж, готовься зарабатывать свою горсть славы. Прохор!
Ч у р ы н я: Только никому ни слова, княже! Упаси Господь! Враги всюду. И меня убьют, и книгу, и отроков, что ее размножат. Ни слова, князь!
Я р о с л а в: Трусишь, Чурыня!?
Ч у р ы н я: Калеке за свою жизнь дрожать? За дело боюсь.
Я р о с л а в: (сильно закашляв) Верю, тебе – сам уж почитай такой же. (Только что зашедшему Прохору) Слушай приказ, воин. Пока твой командир в отъезде, назначаю тебе нового. Выполняй все его указы.
П р о х о р: Слушаюсь, княже. А кто он?
Я р о с л а в: Так вот же, перед тобой. Ты его привел, ты ему и служи.

Время шло. Шли посетители.  Шли счета.  Я начинала ожидать прихода судебных исполнителей. А нашего энергичного шефа не наблюдалось. Телефон его, как водится, был отключен. Дома его тоже не было. Мне уже мерещилось,  как его  разлагающееся тело вылавливают из реки. Идеи других сотрудников фирмы отличались большим оптимизмом – удрал с остатками кредитов куда-то в Латинскую Америку. «По стопам гитлеровцев», -- со знанием дела утверждал программист Миша. Но все ошибались. Николай Лукич позвонил мне с таким видом, будто покинул приемную полчаса назад.
-- Лиза, -- спокойно и твердо обратился он. – Враг не дремлет, но мы прорвемся. Мой однокашник такой же сволочь, как и все военные в мирное время. Не может, видите ли, во всем ВВС сотню жеребцов найти, разорви мне селезенку! Вот жлоб, а. Но ничего не дрейфь…
-- Ни единой ресницей.
-- Это и верно. Как говорит наш новый партнер: связи ничто – смекалка все. Я уже завербовал табор цыган. Они потомственные конокрады в четвертом колене. Так что с кавалерией проблем не будет. Здесь у Скабриевского с принцем пока не шибко выходит.
-- С кем, с кем?
-- А-а, долго объяснять. Короче, Виталий Поликарпович нуждается в вашей квалифицированной помощи. У Скабриевского приключились незначительные трудности, поэтому без красивых женских ног нам не обойтись. Сами знаете, в нашем дружном коллективе с вашими не сравниться ничьим.
-- Ну если выбирать между вашими, Скабриевского и моими, тогда возможно…
-- Не просто возможно – очевидно! В общем, срочно берите такси и пчелой к памятнику  Гоголя, это который возле «Амстора». Он уже вас там ждет. И помни, Лизочка, ничто так не украшает женщину как скорость перемещения. Все, будь на связи.
Я даже не успела ни возразить, ни уточнить детали моей дальнейшей работы. Меня поставили перед фактом и не оставили выбора. Да кто он такой! Сынишка муниципала, без пяти минут банкрот, без недели труп в реке! Хотя, с другой стороны, ничего из ряда вон, Николай Лукич не просил, да и самой было страсть, как любопытно, что же из всего этого выгорит. Я не стала переодеваться, без фанатизма навела на лице мэйк-ап и вызвала такси.
 Скабриевский ждал меня без цветов, но внешний вид его вызывал если и не восторг, то явное одобрение. Седые волосы были аккуратно уложены, песочный твидовый костюм прекрасно отутюжен, дешевые туфли разили чистотой. «Ну вот, -- подумала я тогда, -- на внешний прикид он шефа таки раскрутил. То ли еще будет ой-ей-ей.»
-- Рад приветствовать вас в этом не занятом уголке вселенной, -- Виталий Поликарпович снизошел поцеловать мне руку. – Надеюсь, Николай Лкич, не объяснил суть вашего задания?
-- Насколько я могу судить, он и сам не в курсе.
-- Ого, уровень вашей проницательности разрывает пределы допустимого, -- сказал Скабриевский изображая сильнейшее изумление. – Так и есть – не в курсе. Впрочем, это и лишнее. Главное, что вы не скрываете своих прекрасных ног.
Я действительно была в довольно короткой юбке.
-- Просто удивительно, -- продолжал Виталий Поликарпович, -- что такое великолепие было задумано природой всего лишь как средство для заурядного удирания от саблезубых тигров. 
-- Может быть от тела ближе к делу.
-- А мы его уже выполняем.
-- Николай Лукич говорил о каком-то принце.
-- Да, он необычайно болтлив. Но я вам скажу по секрету, принц еще будет.
-- То есть он приедет сюда?
-- Надеяться можно и на это, однако я привык полагаться на логику. И скорее мы дождемся не верхний пласт общества в лице  царственной особы, а  убогий нижний слой человеческой породы. Знаете, постойте тут немножечко в одиночестве – я посижу на бордюрчике. Хорошо? Вот и славно.
Я мало что понимала, хотя представляла, насколько глупо выглядела сейчас. Девочка «на съеме» и только! Виталий Поликарпович  скучая сидел в позе мыслителя уныло пялясь на мои ноги.  Нет, меня выставили полнейшей дурочкой – волна внутреннего негодования поднималась выше и выше. Особенно, если учесть, что ничего не происходило. Ну разве только некоторые водители  притормаживали свои авто, метая в мою сторону пахабные взгляды. «А скоро и цену спрашивать начнут,» -- мелькнуло у меня в голове. Впрочем, до этого не дошло. Откуда-то со стороны ко мне подошли трое парней, с челюстями шире лба. Здесь же  рядом оказался и новый партнер моего шефа. Впервые с момента нашего знакомства в глазах Скабриевского я заметила легкое оживление.

– Ты хто, дед? – спросил один из подошедших, видимо, на правах обладания самой крупной печатки на пальце.
– К вашим услугам Виталий Поликарпович Скабриевский, – гордо представился мой «благодетель».
– Ты под кем ходишь? – продолжил знакомство тот же. – На кого работаешь?
Виталий Поликарпович  врать не стал:
– Я работаю на цивилизацию.
– Чего?
Парни развязно переглянулись. Очевидно, с позывными «Цивилизация» никого из авторитетов они не знали.
– Ты че, лох, сам по себе, что ли? – догадался наиболее интеллектуальный. – Быдло, это ж наша территория!
Копеечные глазки парней налились бычьей свирепостью, и, поняв серьезность положения, в мужской разговор поспешила вступить женщина.
– Да вы что, ребята, – учтивость давалась мне с трудом, – я абсолютно не то, что вы подумали. Мы просто так стоим.
– Просто так, бакланишь? Такая телка, и просто так, да? Воздухом, типа, дышите? А за воздух тоже надо платить. У нас теперь за все платят – рыночные отношения лабаем, в натуре.
– Да мы, правда, тут случайно. Сами поглядите, какой с него сутенер?
Виталий Поликарпович улыбнулся. Но улыбка вышла, видимо, неприятная.
– Ты че лыбу корчишь, лысый? Плати, давай, нам ждать не в кайф.
И тут безвестный кинодраматург позволил себе дерзость:
– Я даже государству не плачу.
И хотя он добавил после паузы «уважаемые»,  единственное слово вежливости никак не могло реабилитировать попранную честь родной державы.
Его мутузили с поправкой на старость – недолго и без кастетов. По завершении экзекуции предупредили, что если еще раз увидят, будет хуже, великодушно предложили мне, перепуганной до полуобморока, подумать о  новых, приемлемых всеми, условиях работы, и с чувством выполненного долга спокойненько ушли. Добропорядочные граждане Украины, с опаской наблюдавшие за развернувшимися событиями, так же заторопились от греха подальше. Как это принято в стране, где чтут  лишь мертвых и богатых, из лужи Виталий Поликарпович вынимал себя сам.
– Бьют – значит, боятся, – оптимистично подмигнул он  мне, вытирая чудом уцелевшие очки.  – Ну что, переходим  к пункту «Б»?
– О чем вы? – кажется, все-таки спросила я.
– Я о том, что мелкие неудачи – трамплины великих побед. И, по-моему, самое время трубить охоту. Где тут ближайший телефон?
Я раскрыла рот, но так и не вспомнила, как им пользоваться. А Виталий Поликарпович уже весело прискакал к стоящему неподалеку таксофону, о чем-то мило побеседовал и через минут пять рухнул на лавочку рядом со мной.
– Куда вы звонили?
– Журналистам.
– Зачем?
– Сказал им «Фас!»
Исторически уникальная по спонтанности прессконференция на пересечении улиц Пивной и Шашлычной началась не позднее, как полчаса спустя. Журналисты появились внезапно и с разных сторон. Уподобляясь голодным борзым, учуявшим запах добычи, они в мгновение ока дали понять, что значит быть в эпицентре внимания. Очутившись под дулами  десятков микрофонов и фотообъективов, ослепленная сумасшедшим фейерверком ярких вспышек, я вконец стушевалась  и не могла уловить смысла ни единого из сотен посыпавшихся градом вопросов. Чего не скажешь о Виталие Поликарповиче.
– Это пример неслыханного унижения украинской нации! – высокопарно голосил он. – Беря на себя обязанности пророка, осмелюсь заявить, у нас никогда не будет независимого самосознания, пока заокеанские миллионеры будут безнаказанно вытирать ноги о региональных журналистов.
– Какую газету вы представляете? – послышался стремительный вопрос из голодной своры.
– Повторюсь, я секретный спецкор газеты «Всеукраинский разгильдяй»».
– Насколько вы уверенны, что вас избили именно телохранители принца Бельгии?
– Мой многолетний опыт и журналистская смекалка доселе сбоев не давали.
– Что же им не понравилось в вашем поведении?
– То, что не нравится никому – желание выведать и рассказать правду.
– А есть ли свидетели, которые могут подтвердить правдивость  ваших слов?
– Есть, коллеги мои недоверчивые, есть! – и Виталий Поликарпович уверенно протянул вещий палец. – Вот они!
Кровожадное внимание пишущей братии мигом переакцентировалось на 1800.  Я взглянула в указанном направлении. Не знаю как насчет советского рубля, но с пятикопеечную монету  глаза мои расширились наверняка: вдохновленный партнер шефа ткнул пальцем в тех самых трех  молодцов с прической «верхняя щетина», которые менее часа назад имели конкретную полемику с неловким «сутенером». Пригнало их сюда, видимо, заурядное животное любопытство, подкрепленное святой обязанностью перед курируемой территорией.
– Да, – без тени сомнений приговорил Скабриевский, – эти молодые люди могут вам подтвердить, что я был изувечен исключительно телохранителями царственной особы. Правду я говорю, ребята? Не бойтесь происков империализма, базарьте смело, как в компании воров! 
Парни тупо переглянулись.
– Вы действительно можете подтвердить факт рукоприкладства со стороны телохранителей Сталлоне? – прижала к стенке несчастную троицу четвертая власть.
– Мы? –  невинно поразились двое, структура мышления которых не предполагала расторопности.
– А, конечно, можем, – относительно быстро нашелся третий, по сравнению с коллегами по работе, жутко смекалистый. – В натуре, блин, телохранители «мочили».
– Вот видите! – возликовала жертва грубых проявлений. – Коллеги, друзья по перу и братья по морали, откройте задурманенному человечеству слипшиеся веки, взвейте тревожную истину. Об этом должен узнать весь мир!
Затем он повернулся ко мне, тихо заметив:
-- Эх, если бы в Киевской Руси было столько журналистов Ярославу не пришлось бы пользоваться услугами слепого монаха. Не так ли?
-- Вы о чем? – я все еще пребывала в прострации.
-- Как, разве вы не читали мой сценарий?! Хотя, конечно, при такой внешности, кто тебе позволит приобщаться к чтению.

Чурыня и Прохор идут по улице.
Ч у р ы н я: Дело наше секретное, и даже мать твоя знать ничего не должна. Перво-на-перво нужно собрать всех, кто грамоте обучен. Лучше пускай молодые будут, чтоб глаз уставал медленней. Только по-умному их собери, лучше в темнице, где воров держат, а семьям скажи, мол, отправили их детей, как даровитых самых,  в Прагу для изучения тонких наук и всяких чужеземных премудростей. И охрану такую там выставь, чтоб муха живой не влетела и не вылетела. Понял? А еще для скрытности полной такой указ и писарям дай, и стражникам: чтоб под страхом смерти и денно, и ночно рот на замке держали. Иной раз и у стен уши есть.  Пущай потерпят  ради матушки-Руси. Потом и навеселятся и наговорятся. Недельки-то две любой выдержит. Все ли уразумел?
П р о х о р: Вроде. Одно только вот. Как величать тебя при всех.
Ч у р ы н я: Монахом, так и проще, и для недругов привычно.

      Небольшая комнатка. В сумраке вечера лежит, накрывшись одеялом, князь Ярослав. По его лицу ползут болезненные струи пота. Рядом с ним за столом с пером в руке сидит Чурыня.
Я р о с л а в: С чего же начался я, князь Руси Великой Татарской? Наверное, с брата моего старшего. Я не знаю, назовут ли меня когда-либо великим сыном Руси, а он был ее отцом. Ходя в детстве с деревянным ярмом  раба, он сумел не только обрести свободу. Он стал тем единственным человеком, который сумел объединить племена испокон веков во вражде живущих. Древляне да половцы, татары да калмыки встали в один ряд и явили миру самую могучую орду из всех, что бились под хмурым небом. Он создал настоящую, империю, разрушить которую не в силах была ни одна армия. О такой империи мечтали Цезарь Юлий да Александр Великий, Ганнибал да Аттила. Только вот не вышло у них, вышло у другого. Русские называли его, как себе сподручней – Иоаном. Но мир запомнил его под именем Чингисхан.
  Смена картинки. Знойная степь. По ней скачут всадники. Впереди на вороном жеребце государь.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Он был из древнего рода Чингизидов, о котором говорили так: «У тигров много дитенышей не бывает, но каждый из них вырастает в тигра». И действительно, не ясно почему, но в роду Чингизидов никогда не рождалось много детей. Быть может оттого  и питал владыка искреннюю любовь ко всем своим племянникам да сестрам и, особенно ко мне – своему двоюродному брату.

Очень вместительные царские палаты исполненные великолепием  восточного стиля, однако с ясно узнаваемым присутствием элементов древне-русской росписи. На  полу мозаикой выложены мифические животные: грифоны, фениксы, двуглавые орлы. У  стены с очень ярко орнаментированным ковром располагается  трон, чуть  в стороне от которого с большими сверкающими топорами в сияющих доспехах – стражники. Они расслаблены, но вот раздаются отдаленные голоса, и стражники вытягиваются по стойке смирно. В комнату входят несколько человек, одетых в парчовые халаты. Первым идет, судя по его непринужденно торжественному виду, Чингисхан. В руках он несет годовалого ребенка  в красной рубахе. Рядом, льстиво улыбаясь, и звеня  колокольчиком, который безусловно привлек внимание ребенка,  идет вприпрыжку шут. 
Ч и н г и с х а н:  (улыбаясь, мальцу) Эк ты за палец схватился! Ух  и цепкий стервец! Не выпадет из такой руки ни меч, ни держава. Будет у дела моего продолжатель, будет. (Громко) А ну подать сюда византийский подарок, и поживей. Поглядим на какую часть империи сердце  его влечет.
Откуда-то выбегают холопы со свернутым ковром  и быстро его разворачивают у ног повелителя.  Сразу становится понятно, что это не просто ковер по диагонали с метров пять, а политическая карта Евразии,  конечно, во многом примитивная и не слишком точная.
Ч и н г и с х а н:  (усмехаясь опускает малыша на край карты и легонько подталкивает его) Ползи-ползи, выбирай себе столицу будущую.
Ш у т: А разве град наш не вечен, о всевидящий?
Ч и н г и с х а н:  Вечно лишь мертвое. Чтоб империю сохранить  могучей как ныне, да границы еще далее расширить, завсегда ее в переделывании держать надо, в движении. Орла летящего в поднебесье, стрелку самому меткому не сразить, а сядет птица на земь, успокоится – всяк пастух ее камнем прибьет. (Радостно смотрит на ребенка) Гляньте, ползет наследник  по землям своим,  не боится!
Малец действительно увлеченно осваивает карту. Он даже не ползет по ней, а бежит на четвереньках. Но вот  прыть его иссякает, и он устало садится в произвольном месте.
Ч и н г и с х а н:  Эк тебя куда занесло, брат. Видали,  где сердце империи Великой будет?
Все соглашательски закивали.
Ш у т: Сердитое место братец твой младший выбрал: меж королем польским да бандами степными. Удержится ли там тот, кому бубенцы  медные краше мечей булатных?
Ч и н г и с х а н:  (гневно шуту) Не веселы слова твои, но дерзки. Про то помни, что у царей да воинов голова на шее держится, а  у холопов прихоромных на языке. Обидно мне речи слышать про недоверие.
Ш у т: (испуганно) Не   вели казнить: у дурачка на языке всегда дурь одна.
Ч и н г и с х а н:  Дурь дурью, но другое мне ведано: что у шутов на языке – то у бояр знатных на уме. Для чего шутов и держать надлежит. (Забирает у шута колокольчик, подходит к стражнику и выдергивает из его ножен меч. Все настораживаются) Поглядим, какая вещичка ему больше по нутру. (Бросает в одну часть карты меч, а в другую колокольчик) Ну, царевич, сделай выбор.
Все внимательно следят за мальчонкой. Тот смотрит на меч, потом на колокольчик, поднимает глаза на людей и, не сдвинувшись с места, начинает плакать. Плач переходит в рыдание. Царевич утирает слезы ручонками, но не успокаивается.
Ч и н г и с х а н:  (почти равнодушно) Ладно, заберите его.
Приказ исполняется незамедлительно. Чьи-то руки подхватывают ребенка, и становится видно, что там где он сидел написано Киев-град.
В среде собравшихся раздаются тихие перешептывания:
К т о - т о  и з   г о с т е й:  Наследник-то ничего не выбрал получается, ни за что не взялся. Как же понимать такое?   
Ч и н г и с х а н:  (резко обернувшись) Да он уже всех вас умней, коли выбора вы его не заметили. (Уверенным шагом направляется к выходу, но там вновь оборачивается) Мой брат взялся за голову.
      Смена кадра. Ярослав и Чурыня.
Я р о с л а в: Да, так и сказал он: «Мой брат взялся за голову». Пиши, Чурыня, пиши. С гордостью он то сказал, да натянутость в голосе была, будто что-то  хотелось ему добавить. Но промолчал хан великий. И другие глаголить не смели. А мысли у них одинаковые у всех  прятались.
Ч у р ы н я: Какие ж, княже?
Я р о с л а в: То для истории – пыль.
Ч у р ы н я: И все ж?
Я р о с л а в: Вторую жену царь менял, а своих детей дождаться не мог.

Усадив меня в такси, Виталий Поликарпович галантно поцеловал мою побледневшую руку разбитыми губами, захлопнул дверцу и, лишь затем, произнес:
-- Будьте готовы к встрече с принцем. Учите вздохи на французском языке. Он вызовет меня, я – вас. И пусть ничто не остановит нас.
Оперативность, с которой начала работать наша пресса меня просто изумила. Уже на следующий день
дерзкие обложки самых раскупаемых газет в обязательном порядке сверкали  побитой физиономией Скабриевского. И если одни периодические издания, заботящиеся о собственной репутации и безопасности, описывали драму в точности, как ее выставил потерпевший, то другие – пылкие, неустрашимые и заботящиеся исключительно об интересах читателей, слегка подкорректировали забавное происшествие. Без лишних двузначностей и намеков, кратко и убедительно громадными буквами с первых полос информационного фронта рубил душу заголовок: «Принц бельгийский избил украинского журналиста!», а то и поимпровизационнее: «Только чудо спасло нашего коллегу от смерти под свинцовым кулаком знаменитого принца Карла!!!». Внизу впечатляющий снимок бесформенной груды окровавленного мяса, в котором по кедам и ватнику можно было угадать органические соединения, характерные для человека. Тарантино бы позавидовал такому кадру. Я же слегка ужаснулась. Но вместе с тем сознание мое пришло в порядок, и смысл разыгранной Скабриевским пьесы начал вырисовываться. Не знаю, зачем, но Виталию Поликарповичу страсть как хотелось встретиться с принцем Бельгийским. Само собой, просто так к царскому отпрыску кого попало не допускали. Вот мой новый знакомый и придумал хитроумный план редкой наглости. Наверняка, информация об избиении украинского журналиста дошла до ушей принца, и не отреагировать он не имел права. В подтверждение моих выводов раздался телефонный звонок.
Голос Виталия Поликарповича был спокоен и уверен:
-- Нас ждут в гостинице «Интурист». Встречаемся через час у входа. Будьте столь же великолепны, как всегда.
Ответа он не ждал.
Солнце заливало предгостиничную площадь. Десятка два журналистов с камерами тоскливо поджидали удачного клева. Но пока что рыба пряталась за толстыми стенами. Я подошла почти к самым дверям, гдепуть мне преградил широченный охранник.
-- Вы по какому вопросу? – грозно спросил он.
-- Нас ждут бельгийские друзья, -- это ответил взявшийся не весть откуда Виталий Поликарпович. – Вас обязаны были уведомить. Я Скабриевский Виталий Поликарпович.
Охранник изучал протянутый документ не больше секунды.  Еще минута, и мы уже стояли перед заветной дверью.
Два статных телохранителя,  вразвалочку дефилировали по коридору, профессионально  бросая на нас косые взгляды.
-- Скажите, -- наконец решилась я обратиться к своему патрону, -- а я то здесь затем?
-- Обычное суеверие, -- невозмутимо сказал Скабриевский. – Вы приносите удачу. Кроме того, раз вы расшевелили даже такое черствое сердце, как у меня, значит, растает и царское.
Я была смущена, однако приятно. Да и вообще, Скабриевский легко и непринужденно стал вызывать симпатию. Согласна, внешность не ахти, но само умение держаться, дерзость и невозмутимость перед лицом опасности… Нет, определенно я сожалела, что не познакомилась с таким мужчиной в период расцвета его жизненных сил. Хотя, что мне о нем известно? Надо же – практически ничего! Поскольку ожидание разрешения войти слишком затягивалось, я  сочла момент весьма уместным для утоления женского любопытства.
-- Извините за бестактность, Виталий Поликарпович, а вы не женаты?
Он и бровью не повел:
-- А разве не достаточно в мире других способов приобретать седину?!
-- И никогда не были.
На этот раз его желваки чуть дрогнули:
-- Никогда.
Определенно, тема разговора ему не нравилась. Что ж, можно было  и сменить пластинку.
-- Нет, вы не подумайте, будто я лезу в вашу личную жизнь. Но мы стали партнерами, а я совершенно ничего не знаю о вас. Ну хотя бы кем вы работаете, кто по образованию.
-- Сейчас – никем, а раньше преподавал в школе.
-- Ах вот откуда знание истории! Вернее…
-- Вернее абсолютное не знание таковой, -- криво ухмыльнулся Скабриевский. – Думаю, у нас еще будет время обсудить перипетии моего киносценария.
-- Все-таки, не думала, что вы простой школьный учитель.
-- В далеком прошлом, не забудьте, -- ностальгически всхлипнул Виталий Поликарпович. – Тогда я еще умел радоваться людям. Но меня быстро отучили от этого безобразия и убрали.
-- То есть уволили? А почему, если не секрет?
– История скучнейшая, как борщ в пивной бутылке. Не за что было и по морде угоститься. Просто у каждого свои методы воспитания, а я видел главной задачей любого учителя довести смекалку учеников до уровня рефлекса.
– И каких же вы добились результатов?
– Они имели место быть. По количеству объективно уважительных причин мои ротозеи всегда держали пальму лидерства. Но, к сожалению, не всем такое грело сердце.
– Я это себе представляю!
И здесь заветная дверь распахнулась.
-- Вас ждут, -- коротко отрапортовал молодой человек с приятными миндалевидными глазами, указывая нам пройти внутрь.
Да, в таких апартаментах мне бывать пока не доводилось. Не то чтобы поражало великолепием убранство комнат – восхищал сам дизайн: минимум вещей, максимум удобств. И при этом все, от витиеватых кресел до розеток в стенах, так и дышало дороговизной. Впрочем, я прекрасно понимала, созерцать тут стоит не интерьер. Передо мной стоял настоящий, подлинный принц, будущий король! В нем не было ничего особенного: лицо ухоженное, но не молодое уже, да и вряд ли симпатичное, костюм, как костюм, галстук как галстук, хотя наверняка все от Прадо или Армани. Туфли, правда, вроде бы поблескивали пупырышками  страусиновой кожи, что мне повезло наблюдать впервые. Хотя, возможно я и ощиюлась насчет страусов, поскольку слышала, что богатым заказчикам обувь шьется из кожи нерожденных ягнят. Впрочем, так ли уж важно? Нет, гардероб не выделял его обладателя из числа простых смертных. Но сам факт -- передо мной будущий король Бельгии! Монарх! Черт, если бы сейчас мне позвонила Нинка. А я бы ей: «Ой, Нинуль, нынче не до тебя – у меня встреча с принцем Бельгии. Надеюсь, ты слушала о такой стране?»  Увы, «мисс Безвкусица» звонила в менее подходящие минуты. Ну и Бог с ней. На сцену вышла фигура посущественней.
Это был не пасынок монарха и уж тем более не пышногубая переводчица, которая горделиво стояла рядом и явно мнила себя Клеопатрой и Нифиртити в одном лице. Это был мой Виталий Поликарпович Скабриевский. Сгорбленный, седой, с расквашенной губой и синим ободом вокруг глаза, он держался, как раненый орел среди неповрежденных куропаток.
– Гуд монинг, май нэйм из Мэрлинэ, – гордо представился экс-педагог, пока принц поднимался из имитированного под ампир  кресла. – А зыз из Луиза, фэйс энд бюст нашей фирмы, а так же май переводчик и сикьюрити.
При слове «секьюрити» брови монаршей особы подпрыгнули.
– Хэлоу, – приветливо и без зазнайства сказал он.
– Господин принц хотел бы,.. – дерзнула встрять в разговор выдающихся переводчица, но Виталий Поликарпович бесцеремонно прервал ее болтовню резким поднятием ладони.
– Пользуясь случаем, – тактично выдал он, – я бы хотел извиниться за своих коллег.
Девица залилась багрянцем уязвленности, но перевела, и старый наглец продолжил:
– Журналисты – зачастую неудавшиеся писатели, и с воображением у многих все о’кей. Располагаем ли мы правом ставить им в вину, что, иногда,  под впечатлением минутного вдохновения, они ненароком выдают возможное за фактическое? Да, я действительно был кем-то избит, взгляните на следы шрамов, но кто именно меня обслужил, я представления не имею. Едва мы пришли в себя, как голодная стая нерадивых жрецов информации уже страстно трепыхала диктофонами. Эти назойливые переносчики слухов засыпали нас кучей вопросов и, конечно же, спросили, что мы там делали? Я ответил честно – мы там ждали вас. Вот вкратце и все.  Ну а в каком ракурсе представили случившееся мои  трудолюбивые коллеги вы, я думаю, имели несчастье прочесть.
Принц,  внимательно выслушав перевод и, оставшись очень довольным, бросил короткую фразу:
– Господин так и предполагал, – сказала пышногубая.
– Мы не сомневались в его мудрости, – брякнул Виталий Поликарпович и непринужденно добавил: – чего не скажешь о придворной тусовке.
Глаза принца задергались, а учитель в отставке безропотно гнул свое:
– Да–да, в поисках занимательных кроссвордов я тоже полистываю прессу да почитываю статейки о великосветских метаморфозах вообще и о вас в частности. И угадайте, что я там нахожу? А нахожу я там ингредиенты неприятные для вашей личности. Ибо рассматриваетесь вы всюду, как баловень судьбы, как избранник слепого случая, как тот, кто за сорок пять лет пребывания в мире вряд ли заработал право жить на городской свалке, а не то что во дворце. Вы не человек, а только титул. Так говорю не я, так болтает весь бомонд. Вот вы до сих пор не женаты. А почему? Нет достойных? Конечно же есть. Но кто из них видит в вас, простите, мужчину? Да, нормального такого мужика, который может подставить плечо и закрыть спиной от множества бедствий. Такого  истинного мужчину, которым бы женщина могла хвастать перед своими подругами. А мой то вон какой умный, ого до чего сильный и ни хрена себе что умеет! Увы, она располагает возможностью лишь хвастать вашим титулом, доставшимся не в результате кровопролитных сражений и гениальных стратегических маневров, а  лишь по праву родства. Вы даже не маменькин сыночек. Вы дитятко целой нации. Налогоплательщики кормят вас, одевают, выгуливают на лучших курортах, раздвигают ноги наиискуснейшим жрицам любви (здесь переводчица долго подбирала слова). И ради чего все? Ради того, что бы их принц хоть каким-то боком или пускай уже раком но подтвердил свое высокое положение. Принцесса Марокко поет песни для своего народа, принц Испании веселит нацию битвой с быками, а что делаете вы? Бездарно транжирите свою жизнь и деньги государства. Да знает ли Ваше Высочество, как отзываются о нем его ближайшие подданные? Я бы поделился с вами, не будь среди нас дам. Скажу кратко – скверно отзываются. Бельгийскому народу стыдно перед мировым сообществом, что у него такой никчемный принц. Да, да, стыдно. Любой иностранец, посетив  Бельгию, непременно замечает, до чего же румяны лица местных обитателей. Он полагает наивно, что причиной тому климат и близость моря, но мы то знаем – краснеют лица от стыда.
Честно говоря, после сцены у памятника Шевченко, я ожидала от Скабриевского любой авантюры. Но его монолог, это соло неслыханной дерзости, просто зашкаливал. Глядя в расширяющиеся глаза переводчицы, меня охватывало подозрение, а действительно ли она переводит, а не придумывает. Но прозондировав взглядом принца, я видела – сомнения напрасны. Его бледное лицо, то вспыхивало гвоздиками, то  зеленело, как недозрелый помидор.  Уверена, ничего подобного о себе будущий король еще не слышал. Даже мне, простому секретарю, полуразорившейся фирмы, и то вряд ли бы кто посмел высказать такие претензии, а уж ему! Скабриевский же не умолкал. Кипящим маслом лил он беспощадную правду матку в адрес бельгийского принца, а тот стоял что истукан, безропотно внимая каждому жалящему слову. Но, Виталий Поликарпович все-таки умел вовремя остановиться. Думаю, за миг до того, как  Его Высочество, решилось позвать охрану или по-простонародному дать в рыло, бывший педагог, сменил гнев на милость.
-- Но все это я говорил не для того, чтобы испортить вам аппетит на весь период поста. Я желал оказать вам посильную помощь. Ведь никто не требует от лекаря вкусных пилюль, каждый согласится глотать горькие таблетки, если они ведут к исцелению. Довольно плыть в ладье роскошной, веслом мозоль не натерев. Вы будущий король, и потому должны стать истинным примером для своих подданных. Стать гордостью нации не по преемственности крови, а по силе самостоятельно взращенного духа! Кто на берегах реки Лимпопо или в подножии Гималаев знает ваше лицо? Да никто, чтоб я лопнул вдоль и поперек. Никто! Они легко крикнут завидев хмурый взгляд Генри Форда, «Это Индиана Джонс», без раздумий скажут, глядя на Сталлоне, «Рембо», и в Киане Ривзе легко признают «Нео». А вот завидев ваш гордый, победоносный профиль, взгляд глубокий и мудрый, они замнутся и потеряются в догадках. Поняли, к чему я клоню? Да, именно, вам нужна роль, роль в кино.  Ведья же вижу ясно – вы в душе гениальный актер. Разве нет? Конечно – да! И не смейте  прятать от мира свой талант. Светская жизнь на вершине Олимпа вытесняет его из вас, но, если он истинный,  его так просто не погубить. В первую половину жизни вы презрели свое призвание и покатились по наклонной, однако теперь пора все исправить. Только вверх, туда где светят звезды, чтоб силою таланта затмить их всех. Вам самим трудно признаться себе в этом, но внутри вас живет актер с большой буквы. А что есть высшая цель для актера, в чем состоит апофеоз его творчества? Отпустите усы, намотайте и сбрейте: для восхождения на бессмертный Олимп кинематографического искусства необходимо воплотить на экране личность объединяющую в себе несгибаемую силу духа, калейдоскоп неистовых страстей и это все в контексте изменений быта. Улавливаете, каким путем я вас веду?  Вы должны сыграть историческую личность высокого полета – настоящего исполина, что в крепости плеча стального, что в силе безграничного ума, что в  жаре необузданных страстей. Неужели вы не сумели бы воплотить все это на экране? Скажите твердо – «Йес».
Потрясенный принц сдавленно кивнул:
– Yes.
– Ну конечно же, йес. Я легко читаю это в ваших глазах. Совсем не глупых глазах. Но где же, где же взять такую роль – спросите вы. Роль реально существовавшего исторического лица, объединяющего ваши имманентные черты: красоту тела, гибкость ума и гербарий чувств. Располагаете вы такой ролью, прельщенный иждивенец великих достижений предков? – Скабриевский почти грохотал, переводчица пресно елозила языком. – У вас нет этой роли! Нет! Вернее, не было. Однако Господь всевидящ, и он не зря привел бельгийского жеребца в украинское стойло. Вот она – материализованная мечта стремящегося в бессмертие! – Виталий Поликарпович триумфально поднял и потряс над будущим монархом кожаную папку. – Вот сценарий фильма, который подарит миру нового принца Бельгии, настоящей гордости своего народа. Не тратьте время на моргание, берите и читайте сей же миг. И как только вы наполнитесь пониманием, что сегодняшний день ознаменовал начало новой эпохи, зовите нас для обсуждения контракта.
Скабриевский выдохнул остаток энергии, подхватил чуть живую меня под руку и вывел из номера.
– По-моему, недурно отстрелялись, – снисходительно хмыкнул  он. -- Как полагаете, застенчивая орхидея?
Мне  было не до полаганий. Готовиться увидеть льстивое лобызание червя перед павлином, и вдруг... Червяк расправил крылья.
– Боже мой, что вы наделали. Я думаю, вас посадят. И меня заодно.
– Бросьте. Не тарабаньте слезы о бюстгальтер. Когда у человека есть деньги, он никогда не откажется от мысли, что на них можно купить все, даже репутацию для потомков. Неужто я мог себе позволить явиться сюда не просчитав всех последствий? О, вы не в курсе, у меня имелось масса времени для раздумий. Вот, князь Ярослав им увы не располагал. Оттого и торопился, потому и ошибался. Вы ведь читали, правда?
Правда.

Спальня Ярослава. Киевский князь в кровати. Рядом  за столом пишет Чурыня.
Я р о с л а в: Детские годы самые чудесные из всех, но память слишком жестока и потому именно те дни вспоминаются труднее всего. Неугомонные орды Чингисхана продолжали вести сражения и на юге, и на востоке, и в горах, и в пустыне. Я совсем не знал своего отца, потому что он не вернулся из одного такого похода, когда мне еще не исполнилось и трех лет. Но сейчас я не знаю, кем бы я стал, вернись он и воспитай меня. Быть может, никем. А сиротой я не рос. Меня вырастил сам Чингисхан! Он полностью заменил мне отца. Нет, правильнее будет сказать – он и старый оружейный мастер Ишхим. Тот  был тощ, сутул и неповоротлив, но видел бы ты, как он управлялся с мечом! Онажды Чингисхан привел меня к нему и сказал: «Видишь, это дед Ишхим. Я не припомню, чтобы он участвовал в какой-нибудь битве, но хотя бы один из трех убитых нами врагов мертв благодаря ему. Если Ишхим не сделает из тебя воина, значит, этого не сделает никто».

Смена кадра. Старый Ишхим, явно поддаваясь рубится на мечах с ребенком лет восьми, то есть с юным Бату.
И ш х и м: Давай, давай, а так, а сюда… Работай ногами.  Крепче меч. Забудь, что в твоей руке железо – это продолжение твоей руки. Будь начеку. Не расслабляйся! (И здесь Ишхим левой, невооруженной рукой, швыряет в лицо Бату пестрый платок и, отступив на шаг опускает меч) Все, ты убит.
Б а т у: Чем? Платком? Не дури.
И ш х и м: На месте платка мог быть кинжал или просто щепотка соли, от которой бы ты на мгновенье ослеп. Я же предупреждал тебя, жди нападения отовсюду.
Б а т у: Но так не честно!
И ш х и м: Сходи за гору Тихих Рыданий, там полно тех, кто выбирал честный бой. До второго они доживали редко. Запомни, маленький упрямец, честность должна быть в игре, но не в сражении. Когда ты бьешься в шеренге со своими товарищами, они ждут того, что ты не дрогнешь и победишь соперника. Им все равно как. Раз нечестно победить легче, значит и нужно так. Никто не простит тебя, если ради честного поединка ты подаришь врагу шанс на успех и подведешь своих. Сражаясь честно, ты всегда подвергаешь лишнему риску своих братьев по оружию. Честность в бою – это не больше, чем шалость. Если тебе надоело жить, ступай на вражеское войско в одиночку, но раз ты встал в шеренгу с другими, бейся, как учит старый Ишхим.
Го л о с  Я р о с л а в а: Он часто любил повторять «Без коварства лучшая армия  - всего лишь стадо баранов». Ишхим учил меня управляться со всеми видами оружия, но главное он учил меня принимать неординарные решения, он заставлял меня думать. «Нет оружия сильнее, чем мысль, -- наставлял старик. -- А она подобна удару мечом – если удар, точен, но слишком медлителен, противник отобьет его. Учись думать быстро». Как-то перед самым ужином, когда я уже умылся после долгих упражнений, Ишхим поставил на землю глиняный горшок с водой и бросил туда камень.
И ш х и м: В животе маленького хана урчат голодные щенки? Это хорошо, но прежде, чем проглотить пару лепешек, ты должен будешь вынуть камень из горшка. И при том так, чтобы не зацепить его краев и не намочить руки. Пользоваться какими-либо инструментами тоже нельзя. Все понял? Тогда за работу.
  Го л о с  Я р о с л а в а:  Я взглянул на сосуд, чуть призадумался и сразу понял, что сделать этого нельзя.
Б а т у: (усевшись перед горшком) Ишхим, но этого нельзя сделать!
И ш х и м: Маленький хан решает сдаться сразу? Хорош будет полководец, которого сажает в яму первая же задача. Ты пойдешь есть, когда ее решишь!
Бату начинает медленно засовывать руку в горшок. Ясно ничего не выходит. Он пробует действовать рукой со змеиной молниеносностью, но хотя и вынимает камень, с пальцев стекает вода. Ишхим, наблюдая за этим в тени дерева тихо посмеивается.
Го л о с  Я р о с л а в а:  Солнце спряталось за холмом, а я все продолжал пробовать вынуть камень, не замочив руки. Меня не оставляла мысль, что такая задача недостижима, но показать Ишхиму, как быстро иссякнет моя настойчивость я тоже не мог. К тому же, Ишхим никогда не задавал тех вопросов, на которые нельзя было найти ответ. Вдруг мне показалось, что это просто тренировка на выносливость. С каждым опусканием руки в горшок я вынимал оттуда несколько капель. Через какое-то время там совсем должна была закончиться вода. Возможно, в этом и есть решение? Я начал опускать руку так, чтобы по чуть-чуть вычерпывать воду ладонью, однако Ишхим заметил мою хитрость.
И ш х и м: Маленький хан лукавит? Что ж у старого Ишхима много воды, я буду ее подливать!
Б а т у: Ах так! (И Бату разбивает горшок ударом кулака) Смотри, я беру камень, и мои пальцы сухи! (Поднимает камень над головой).
И ш х и м:  Почему же ты все-таки решил разбить горшок?
Б а т у: Потому что я слишком голоден!
И ш х и м: Если только голод помогает тебе принимать решения, так я попрошу Чингисхана, чтоб он тебя кормил раз в неделю. Поздравляю, маленький хан, ты решил задачу и честно заработал сытный ужин. Только вот Александр Македонский разрубил гордиев узел куда быстрее.
Б а т у: А кто этот Александр Македонский?
И ш х и м: Он был настоящим полководцем, потому что  никогда не отказывался  от решения задачи. И как только видел, что честно ее не решить, поступал нечестно, а все равно решал. Я расскажу тебе о нем.
Го л о с  Я р о с л а в а:  И на долгие годы  македонский царь стал моим кумиром. Лишь много лет спустя  я понял, что Чингисхан превзошел его. Потому что, разрушая одно, созидал другое; Александр же только ломал, дерзко, целеустремленно, красиво, но только ломал!

Двери элитного номера отворились без скрипа. Переводчица с трудом скрывала непостижимость происходящего. Но работа обязывала работать:
– Его Высочество готов провести совещание в элитных кругах по поводу…
– Совещание в элитных кругах! – взорвался Виталий Поликарпович. -- Я пучу глаз от вашей простоты. С кем совещаться, с тупой придворной знатью, с  этими бездарными тунеядцами, у которых в мозгах завелась паутина?! (Брови женщины поползли на затылок). Целуйте меня в губы, не то я рассмеюсь! Зарубите себе на носу, в процессе обсуждения до сих пор не был создан ни один шедевр. Только единственно верное мнение и стремительная его реализация – вот блестящий путь к успеху.
-- Да но, любому школьнику известно, что Чингисхан не был братом Батухана – он его отец, который к тому же  никогда не захватывал Киевскую Русь.
 Скабриевский повернулся ко мне:
-- Лизочка, берегите своего шефа – только он принимает все на веру, и в этом бесконечно прав. А вот бельгийский бастион с наскока взять не удалось. Как выяснилось, путь к мозгу принца не столь краток, но и его нужно пройти. Ну что ж,  обсудим подетально.  Лизочка, ожидайте звонка.
Он бережно, словно капельку росы, поцеловал мою ручку и торжественно вошел в номер принца. Оставшись одна, я хотела было подслушать под дверьми, уже зная, насколько живо и громко умеет держать речь бывший педагог, но присутствие охраны в коридоре не позволяли утолить женское любопытство. И мне пришлось покинуть роскошные апартаменты.
Я шла по яростно освященной улице, но не замечала обычно ненавистной мне жары. Другие впечатления захватывали все естество. И это было даже не встреча с настоящим, не сказочным, принцем. Обычный школьный учитель в отставке затмил его легко и непринужденно. Мне ли жаловаться на недостаток общения с мужчинами, я ли не знаю их, как облупленных? Ха, я просчитывала их с полувздоха, легко разбивая на пять-шесть категорий, из которых секрета не представляла ни одна. А тут появился он. Выполз откуда-то из под пенька, неприглядный, сутулый, седой, в дурацких очках и скучной одежонке. А потом он принялся за воплощение своей идеи. Авантюрной, нереальной, безумной! Согласна, пока ничего существенного ему добиться не удалось, однако сам процесс!..
«Интересно, -- подумала я тогда, по привычке разглядывая в лотке глянцевые журналы, где минимум смысла и максимум гламура, -- они уже прошли  ту сцену, в которой Бату впервые увидел Тамару? Пронзительно описано, как по мне. Хотя по времени, наверное, обсуждают рыбалку. Точно, драматические  особенности древнерусской рыбалки.

Лежащий Ярослав и Чурыня с пером в руке.
Я р о с л а в: (откашлявшись) Знаешь, Чурыня, Чингисхан ведь от того же что и я мученья терпел. Крепко кашель донимал его и жар ночной. Только ближе к старости это началось, а в часы моего детства не видывал я здоровей да удалее вояки.

Смена кадра. Яркий полдень. Холмистая степь. Скачет до пятидесяти всадников. Впереди на рыжем коне Чингисхан. Возле него на белом – юноша лет девяти.
Ч и н г и с х а н:  (юноше) Ты славно обучился верховой езде, Бату. Я вижу, старый Ишким оправдал мои надежды. Он уже показывал тебе свои трюки с мечом?
Б а т у: Он сказал, что покажет их, когда я смогу одним ударом отсечь баранью голову.
Ч и н г и с х а н:  И ты этого до сих пор не можешь?
Б а т у: На мне словно какое-то проклятье: когда тренируюсь сам – голова летит, как тыква, а смотрит на меня Ишхим – и ничего не выходит.
Ч и н г и с х а н:  (смеется) Узнаю проделки хитрого старика – он подсовывает тебе самый тупой меч. Когда-то со мной он поступал так же.
Б а т у: (удивленно) И ты не наказал его?
Ч и н г и с х а н:  За что, за то что он учил меня ратному делу?
Б а т у: Он же обманывал тебя!
Ч и н г и с х а н:  Нет, Бату, он обманывал не меня, а мою лень. А это очень опасный враг – ему нельзя давать спуску.
Всадники останавливаются на краю утеса. Под ними течет река.
Ч и н г и с х а н:  Видишь реку, Бату? Здесь я одержал свою первую победу. Это случилось больше тридцати лет назад.
Б а т у: Наверное, твое войско было  тогда в десять раз меньше вражеской орды?
Ч и н г и с х а н:  Ха-ха! За мной тогда ни единого хазара не стояло. Мы с одним мальчишкой поймали здесь большую рыбу. И долго не могли ее поделить, ибо каждый считал ее своей. И я решил, что будет справедливым, если добычу заберет сильнейший. Мы подрались, и справедливость восторжествовала.
Б а т у: Я тоже хочу все делать как ты. Я бы тоже отвоевал свою рыбу. Только ее нужно сначала поймать, а мы не взяли с собой сетей. Прикажи – пусть нам привезут сети.
Ч и н г и с х а н:  Ха-ха-ха! Сначала пообедаем.
Он разворачивает коня, и все устремляются за ним.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Но к обеду мы не поспели, только к вечерне. А насытившись, царь не захотел возвращаться на реку. Я пробовал уговорить его, да он лишь смеялся. А вскоре наступила ночь, и мы отправились спать. Спать! Нет, я не мог уснуть. Неугомонные мысли снова и снова возвращали меня к  утесу на реке, и желание пройти путь старшего брата усиливалось с каждой минутой. В те годы я был попросту уверен: для того чтобы стать  владыкой столь же могущественным, как мой брат, необходимо в точности повторять все его поступки. И не успело выглянуть Солнце, я прокрался к лошадям, оседлал своего рысака и, незамеченный дружинниками, поскакал в сторону заветной реки. Сетей у меня, конечно, не было, удилища тоже, но я надеялся пронзить рыбу острым копьем. А потом уже до смерти защищать ее от любого, кто дерзнет покушаться на мою добычу. (Смена картинки. Раннее утро. Знакомый утес у реки. Юный Бату подъезжает к самому краю на коне и смотрит вниз, потом по сторонам.) Прибыв к реке, я огляделся, чтобы выбрать наиболее подходящее место для спуска, и неожиданно увидел простолюдина, который забрасывал в реку невод. Присмотревшись, я понял, что он один и к тому же совсем еще молод. «Главное не то, кто поймает рыбу,  главное – кто ею сможет овладеть!» – придумал я в тот момент и решил сейчас же сразиться с рыболовом. Да, он был шире меня в плечах и выше на голову, но я полагался на внезапность и, конечно же, на лучшее вооружение. К тому же, кто знает, вдруг он испугается и отдаст рыбу добровольно?! Обогнув утес, я направил коня на встречу незнакомцу. Каково же было мое удивление, когда вместо того, что бы, моля о пощаде, удирать от наследника Великого Чингиз-хана, это наглец бежал прямо на меня. (Все это демонстрируется. Крепкий парень лет двенадцати  в простой белой рубахе крестьянина, без оружия совсем, из последних сил мчится на встречу юному всаднику.) Но спустя миг причина его отваги становится мне предельно ясной. За ним гнался медведь. (Бурый медведь) Не знаю отчего, но я ринулся на выручку. Я, но не мой конь. Увидев страшного зверя, он встал на дыбы, и мне едва удалось сгруппироваться, дабы неизбежное падение не привело к ушибам или переломам конечностей. Я свалился как раз возле того парня. Он вначале пробежал мимо, но потом вернулся. Медведь был уже в нескольких шагах. Я вынул нож, а простолюдин подобрал выпавшее из моих рук копье. Мы встали плечом к плечу. Со страшным ревом медведь налетел на нас, как  большая гора. Мой новый друг вонзил в его лохматую грудь копье. Зверь дико взревел от боли, которая, однако, не убавила его сил, а лишь усугубила ярость. Медведь отбросил здорового парубка, словно щенка, и уже завис над ним огромной пастью. Но я успел всадить в горло хищника нож. Из раны хлынула кровь. Я замахнулся для повторного удара, но зверь оказался расторопнее – он лапой когтистой рубанул меня по плечу и выбил из рук оружие. Чудовищная боль и жуткий страх мешали мне размышлять, и все думы в голове свелись к одной: «Это конец». Тем более зверь, хрипя от ранения в глотку, встал уже на задние лапы, чтобы обрушиться на меня всей своей массой. И обрушился... Но мимо. Глядя на распростертое тело, я с удивлением заметил пучек стрел, торчащих из медвежьей спины, оглянулся в сторону крутого утеса – там стояли наши воины. Успели храбрецы. Пока они, спасители мои, спускались к нам, парень подошел ко мне и прикоснулся к поврежденному плечу.
П а р е н ь: (улыбаясь) Этот шрам похож на орла. И ты достоин его носить. Я хочу знать имя человека, которому обязан жизнью.
Б а т у: Я Бату, брат Великого Чингисхана.
П а р е н ь: Самого Царя? А что же ты тут делаешь?
Б а т у: Рыбу твою отнять хотел.
П а р е н ь: Сложно бы тебе пришлось – я невод с ночи держу, а не поймал ни одной.
Оба начинают смеяться. К ним подъезжают всадники, среди которых царь.
Ч и н г и с х а н:: (безуспешно пытаясь быть серьезным) Ну что, брат, ты смог отстоять рыбу?
Б а т у: Наверное, та, что ты поймал, была последней в этой реке.
Всеобщий смех.
Смена картинки. Слепой монах и лежащий старик.
Я р о с л а в: Из шкуры медвежьей хороший ковер вышел. Я часто вспоминаю о нем, Чурыня.
Ч у р ы н я: О ковре или о том рыбаке?
Я р о с л а в: О том случае, ведь через много лет он спас мне жизнь.
Ч у р ы н я: Когда ж это?
Я р о с л а в:  После дойдем.


Следующие несколько дней прошли в бесплодном ожидании звонка, но Виталий Поликарпович не напоминал о себе. Это слегка бесило. Его внезапные появления разбавляли мои серые будни, он сумел внести в повседневную суету совершенно новые штрихи. Нет, до влюбленности тут было как до Северного полюса, но сказать, что он не вызывал во мне никакого интереса тоже нельзя. Хотя, наверное, больше всего меня задевала та ситуация, которую  создал Скабриевский  своим появлением в фирме «Абсе».  Вначале я воспринимала его, как обычного мошенника-проходимца, цель которого тривиальна -- побольше денег выудить из богатеньких Буратин. Однако, эта позиция не вязалась с таким настойчивым желанием Скабриевского поймать в свои сети принца Бельгии. Конечно, последний очень обеспечен и в принципе мог бы оказать серьезную поддержку любому начинанию. Но зачем же иностранец, да еще высочайшего полета? Неужто нельзя было «обработать» кого-то из своих доморощенных миллионеров? Если допустить, что Виталий Поликарпович реально хочет снять фильм о Ярославе Мудром, то привлечение хоть и знатного, но совершенно непрофессионального актера на главную роль неминуемо приведет к общему краху кинопродукта. Понимал ли это Скабриевский? Ну должен был, обязан. Не дурак же, не псих!? Или все-таки псих, талантливый, целеустремленный псих, вроде того же Ван Гога, который ухо себе отрезал. Мнда, здесь было о чем поразмышлять.  Но разве ж дадут как следует раскинуть мозгами в дружном трудовом коллективе, который абсолютно не знает, чем занять время, если шеф элементарно пропал на две недели. Сегодня Ниночка героическими усилиями вонзила свою задницу в темно-зеленые джинсы.
-- Ох, Лизуня, что ты все трудишься, не расслабляешься. Я вчера передачу смотрела про Перис Хилтон. Вот где женщины живут. Деньги вообще не знают куда деть. Одеваются у Прадо, отдыхают на Сейшелах, носятся в лимузинах. Но что самое интересное, ты не поверишь, она пользуется косметикой «Орифлейм»! Вот честное слово, лично видела в ее руке брасматик из последнего каталога.
-- Ну да, у тебя заказала. Ты ей скидки, случайно, не делаешь?
-- Если бы у меня, -- Ниночка совсем не обиделась. – Хотя у меня ну точно, совершенно такой же. И не дорого – семьдесят две гривны. Ну как, не хочешь себя почувствовать настоящей принцессой.
-- Настоящей принцессой можно себя почувствовать только рядом с принцем.
-- Ох, ох, ох. Наша неприкосновенная заговорила о мужчинах. Кто же растопил твое сердечко? Уж не этот ли элегантный блондин, с которым вы встречались у памятника Шевченко.
Представляю, какое неподдельное изумление выразилось на моем лице. Я же никому и ничего не рассказывала.
-- Да, наша фирма уже в курсе, --  омерзительно съехидничала бухгалтерша.
-- У нас была чисто деловая встреча по прямому указанию Николая Лукича.
-- Я и не спорю, но будь  начеку. Вот лично я не доверяю мужчинам, которые бросают своих жен беременными, а потом через пятнадцать лет ищут своего ребенка.
-- Ты о чем.
-- А о том. Вспомнила, откуда я его знаю. В передаче «Жди меня» он участвовал. Сыночка своего искал. Уж не помню, как там они разбежались, но прямо кинулся на старости лет искать.   
-- И нашел?
-- Не помню, если честно. Хотя, сама посуди, ну если б не нашел, зачем бы его на передачу приглашали.
Резонно. Ниночка ушла, а меня все терзали мысли. Почему он ни разу не вспомнил о своем сыне? Что-то здесь не чисто. Правда, большинство разведенных мужчин предпочитают умалчивать о «хвостах». И удивляться,   скрытности Скабриевского вроде бы глупо. Но, но этот неизвестный драматург давно не ассоциировался для меня с большинством мужчин. Он выделялся. А оттого любая его странность выглядела  таинственностью в квадрате. Итак, что я о нем знаю. Что у него, скорее всего, есть  сын, опять же,  скорее всего, Скабриевский работал школьным учителем и… ему позарез нужен принц. Интересно, здесь имеется какая-то связь? Разум твердил мне – абсолютно никакой, но женская интуиция неопределенно «вертела динамо». И еще, я упустила какую-то неприметную, но важную деталь. Это как срез на мотке скотча, не видимый на глаз, за который если потянуть, можно размотать весь клубок. Я попыталась сосредоточиться, дабы понять, на что же конкретно я забыла обратить внимание. Костюмы, очки, разбитые губы, колкие упреки, пламенные речи… Воспоминания о бывшем педагоге наслаивались одно на другое, и я запутывалась в этом разношерстном калейдоскопе. Я искала и не могла четко осознать, что же именно следовало найти. Да и собственно – зачем? Кроме как от безделия и причин нет.  Или есть. Может, я все-таки влюбляюсь?  Ну вряд ли. Попадались нам самцы и более элитной породы. А вдруг я чего-то боюсь? Так неопределенно, где-то в глубине сердца, на уровне подсознания. Вполне логично бояться всего непонятного, не поддающегося осмыслению? Нет, вот для чего он так вцепился в принца?  Зачем вообще в кого-то вцепляются? Ради денег, ради славы, ради любви… Ух ты, а вдруг он «голубой»! Элитный гомосексуал со стажем. Мысль занятная, только… Только очень уж плотоядно смотрел он на мои ноги. Или мне так лишь померещилось? Допустим, но неужели бы он так пристально тогда рассматривал грудастую блондинку из журнала. Напомню, именно за этим занятием я застигла его в первую же минуту нашего знакомства. Да, он тогда изрядно смутился, прямо-таки «застуканный» школьник, испугался даже…  Стоп. А ведь это единственный пример, когда я видела Скабриевского испуганным или смущенным. Точно, во всех других ситуациях, и когда его били в лицо, и когда с ним говорил сам принц, этот мужчина являл пример безукоризненной невозмутимости и самообладания. И здесь мелькнула страшная догадка.
Я быстро открыла  ящик стола. Повезло: журнал «Мир криминала» я так и забыла вернуть. Быстро отыскав нужную страницу, я внимательно прочла название статьи.  «Живой товар» уходит на «ура». «Опять о проституции», -- сразу же определила я, и тема показалась мне исчерпанной. В самом деле, при чем здесь кино, киевский князь, бельгийский принц… Ну явно мимо. А тут сразу и музыка телефона заиграла..
 Голос Николая Лукича звенел оптимизмом:
-- Лиза, все в ажуре: мы ее почти захомутали, уже почти совсем!
-- Кого ее, Британскую королеву?
-- Причем тут королева? Нам, по правде сказать, и принц не нужен. Это Поликарпыч заладил – без принца никуда, на нем все сходится… Ну ладно, главное лошадей раздобыли. Матерые, гады, прямо кабаны! Сейчас перегоняем. Пошла, ретивая, пошла! Лиза, вы когда-нибудь видели меня на коне?
-- Увы,  не повезло!
-- Лиза, я Буденный! Нет, я этот, как его, Тамерлан! Да, йохо!!! – что наш шеф умел, так это ликовать по самому мелкому поводу. – Лиза, я лучший Тамерлан за всю историю Голливуда. Мне скорбно, что вы не видите этого…
-- У Скабриевского в сценарии Тамерлана нет, -- спокойно вставила я.
-- Нет? Как так, а кто же брат Бату?
-- Чингисхан.
-- Ах, ну конечно, разорвись моя селезенка! Лиза, я – Чингисхан! Ура, за Родину, за Русь!..
На этой оптимистической фразе связь с шефом пропала. Думаю, сам он рухнул с лошади, а мобильник нашел смерть под тяжелым копытом. Но это нюансы. Перманентным являлось другое – идея со съемками фильма жива и Скабриевский по прежнему добивается благосклонности бельгийского принца.  Что это кардинально меняло лично для меня? Абсолютно ничего – мне оставалось только ждать.  Чего? Ну хотя бы предложения сняться в кино. Все-таки, по словам Виталия Поликарповича, я приношу удачу. Ах, как бы я сыграла роль Тамары…
               

Полдень. Ярослав, Субудай и Никита медленно идут по живущему в покое и беззаботности городу. Встречающиеся жители отвешивают поклоны, при чем уважительные, а не пугливые.
Я р о с л а в: Легко живется, когда не знаешь, что недруг рядом ходит.
Н и к и т а: Твоя правда, княже, меньше знаешь – крепше спишь. (Зевает)
С у б у д а й: Что сонный такой, Никита, прямо медведь перед снегами?
Н и к и т а: Я ж в засаде по ночам сижу, как сова на выданьи. Глаз сомкнуть боюсь. Это ты со своей кралей перины давите. А мы защитники Руси…
Я р о с л а в: Кончай спор. Скажи лучше, молчунов много заприметили?
Н и к и т а: Да с дюжину пока. Половину я, правда, откинул – их с малых лет все немыми помнят, а те шестеро – как знать. Следят нынче за ними. Пока подозрений никаких.
С у б у д а й: Зря мы крышу водой полили. Лазутчики приметить могли, насторожиться.
Я р о с л а в: Насторожиться – это да. Но не уйдут они дело не закончив. Все крупные библиотеки на Руси  подожгли. Одна эта осталась – самая богатая на книги. Тридцать лет их собирал. Мне тут каждая страничка, что кожицы родной клочок. И те уроды про то ведает. И про засаду нашу проведали, небось.
С у б у д а й: Не могли они. Охранники сами толком не знают, что сторожат. Секретность, как на дне болот.
Я р о с л а в: На дне болот! Былины тебе б слагать, Субудай. Секретность… Это у Чурыни секретность. Хоть и слепой, а записи свои никому не доручает – сам отрокам передает. А ежели кто спрашивает, зачем это монах в темницу ходит, так он им – бесов изгонять. И верят. Как святому человеку не верить?!
С у б у д а й: Много писать-то ему осталось?
Я р о с л а в: Сколько мне жить, столько ему и писать (кашляет так сильно, что едва удерживается на ногах) Мало, стало быть.

Полумрак. Княжеская опочивальня. Ярослав и Чурыня.
Я р о с л а в: В первых боевых походах я начал участвовать с пятнадцати лет. Но серьезными эти сражения назвать было нельзя. К тому же воины, бьющиеся рядом со мной,  больше думали не о победе, а про то, как уберечь мою драгоценную жизнь. Впрочем, и в таких битвах можно было кое-чему научиться. Потом, я уже стал командовать сотней. И хотя основные боевые задачи мой брат ставил другим полководцам, перепадало и мне. Большей частью это были поручения по сбору дани с покоренных земель на содержание войска. Мы редко встречали отказ, жизнь становилась все спокойнее и скучнее. Мое молодое сердце стала посещать хандра. Я даже подумывал о том, чтобы ослушаться великого хана и самовольно отправиться в дальний завоевательный поход. Но случилась одно событие, которое заставило меня позабыть о битвах и отъезде из Каракорума.
 
Смена кадра.  Царские палаты, описанные выше, полны народом. Пир горой: льется мед с вином, танцуют скоморохи с красавицами восточными.  Чингисхан, постаревший лет на двадцать восседает за праздничным столом.  Вокруг него бояре с воеводами, а рядом и слева, и справа по одному месту свободно. В дверях показывается молодой воин, судя по яркой одежде и уверенному взгляду, представитель знатного рода.
Ч и н г и с х а н:  (ему радостно) Брат! Бату! Иди скорей, а то место твое занять охотников уйма. Чуял я, что ты успеешь с делами управиться. Чуял!
Б а т у: (подходит и слегка, но почтенно голову склоняет) Приветствую тебя, владыка мира.
Ч и н г и с х а н:  Брось, я для тебя брат старший и все. Понял? Садись, веселись: будь как у зазнобы на ложе.
Б а т у: Ох, до зазноб ли нынче. Ливонцы рать собирают, урусы меж собой грызню завели.
Ч и н г и с х а н: Эти завсегда в грызне – к чему тужить. Дань-то все прилежно платят, верно?
Б а т у: Все.
Ч и н г и с х а н:  (с хитрым лукавством веселым) Я слышал ты с иных князьков и поболее надлежащего взимаешь, а?
Б а т у: Водится за мной такое – не врут. Да только не на халаты парчовые с каменьями самоцветными деньгу трачу. А на доспехи воинские да рысаков арабских. Чтоб моя тьма сильней любой орды вражьей была.
Ч и н г и с х а н:  Знаю, брат, знаю. Не серчай, коли обидел: всяко на пьяну голову приходит. И хватит про битвы думать – пир у нас аль война!? Пейте, гости дорогие,  пляшите с кралями черноокими!
Б а т у: Ну а что ж ты  главную жемчужину в раковине держишь? Покажи нам цветок ганджийский.
Г о л о с а  в о к р у г: Покажи, хан, заждались! Любо на красу поглядеть.
Ч и н г и с х а н:  (бахвальски) Раньше на Солнце гляньте!
К т о – т о: Зачем?
Ч и н г и с х а н:  Чтоб глаз к сиянию привык, ни то и ослепнете все разом.
К т о – т о: А ради такого счастья и ослепнуть не грех.
Ч и н г и с х а н:  (поднимаясь) Звать царицу!
Все встают и поворачивают головы к выходу. Спустя миг в украшениях изысканных, сопровождаемая прислужницами, входит в палаты новая невеста царя. Девица красоты действительно редкой. Своими большими зелеными глазами водит она по восхищенным лицам собравшихся.
В о з г л а с ы: Ай да пава! Ну и краса!
Бату стоит в молчаливом потрясении. Лицо его преображено, рот приоткрыт. На несколько мгновений взгляды их встречаются, и царица чуть смущенно опускает глаза.
Ч и н г и с х а н:  (величественно) Имя ей Тамара.
Смена картинки. Полумрак. Лежащий старик. Слепой монах за столом.
Я р о с л а в: Пиши, Чурыня: «Ее звали Тамара»... Чурыня, если б ты видел ее глаза. Таких глаз нет ни у кого на свете. Будто Господь собрал всю красоту мира  в единый цветок и бережно посадил его между сверкающих крыльев ее ресниц.  О, что это были  за ресницы! С чем их можно сравнить? Чурыня, как-то я плыл на ладье вдоль берега Черного моря и видел удивительных рыб, сильных, больших, с черными спинами. Они легко взвивались выше волн и спины их сверкали на солнце.  Мне сказали, что имя тем рыбам – дельфины. И когда Тамара взмахивала своими  ресницами – это походило, как если бы множество дельфинов разом своей дельфиньей ратью выпрыгнули бы из морских пучин,  словно луки, прогнув черные блестящие спины.  Вот какие были ее ресницы, Чурыня! А глаза... Их цвет нельзя встретить в природе. Они напоминали серебро со множеством чуть заметных радуг, только живое серебро, живое, как цветок. И на теплом серебряном этом цветке, будто на мягкой подушечке, свернувшись калачиком, сидел маленький черный щенок, такой потешный, такой добрый. И когда Она улыбалась, он весело помахивал хвостиком, а если Она грустила, то он чуть заметно вытягивал мордочку и скулил.  Чурыня, будь Ее лицо сожжено в огне, но оставлены глаза, уже и тогда б Она казалась красавицей. Но Ее лицо не было сожжено в огне – оно было умыто Солнцем.

Виталий Поликарпович вышел на связь, когда я собиралась уснуть.
-- Надеюсь, вы одни? – спокойно спросил он без «извините» или «добрый вечер».
-- А  какое это имеет значение?
-- Мало значащее. Все лишь вопрос этикета. Согласитесь, неловко оставлять в постели неудовлетворенного мужчину.
-- Он самоудовлетворяется уже двенадцать лет.
-- Насколько много у нас общего. Но дальше от постелей, ближе к поездам.  Собирайтесь. Мы выезжаем через час. Поезд Симферополь-Варкута, вагон «9». Ваше присутствие обязательно. Все ясно?
-- А заранее предупредить нее могли?
-- Мог, но конспирация превыше  вежливости.  Эх, Лиза, да ведомо ли вам чего мне стоило вынудить принца ехать инкогнито без единого телохранителя. Ганнибалу легче было перевести слонов через Альпы.
-- Насколько я помню, вел он их напрасно: слоны не участвовали ни в одной битве.
-- Не скрою, потрясен. Однако принц не слон. Лизочка, я виноват и каюсь, но наш бельгийский капризник ни за что не хотел расставаться с переводчицей. А у меня от нее изжога и заворот кишок. Мне пришлось убедить его, что вы куда более квалифицированный и адаптированный переводчик.
Я чуть не взвыла:
-- Да мне что «фейс», что «тейбл». Виталий Поликарпович, это уже явный перебор.
-- Перебор?! Не вы в своем профанстве одиноки. Красавица вы наша, этот царский сынок хотел захватить с собой еще и личного повара. Думаете, легко было вбить ему в голову, что я  тридцать лет работал коком на самых престижных кораблях мира. Сложно. Короче, Симферополь-Варкута, вагон «9». Ждем без оркестра, зато с душевной теплотой.
Конечно, связь на этом оборвалась. Я хотела быстро перезвонить, но увидела на дисплее – номер абонента начинался с кода Запорожья. И значит, скорее всего, Скабриевский звонил из таксофона. Чертов конспиратор! От меня-то зачем прятаться? На тщательные сборы времени не осталось. Я схватила легкую куртку, швырнула в сумку пару колгот, косметичку и рыльно-мыльную дребедень. Все, в кроссовках и джинсовом наборе Лиза Мормышкина была готова к покорению мира. Ура, товарищи, ура! Или не совсем ура?
 Вновь словно кто-то невидимый одернул меня. А вдруг у Скабриевского имеются действительно серьезные причины не доверять мне? И не только мне. Чего он добивался целую неделю? Хотел убедить принца сняться в роли Ярослава Мудрого? Но тот практически дал согласие уже через несколько минут. Предположительно, вносили совместные изменения в сценарий. Но это вполне можно было делать и по ходу съемок. «Инкогнито» -- вот ключевое слово Скабриевского. Все свое красноречие и обаяние Виталий Поликарпович  применял исключительно для одного – заставить принца Бельгии ехать с ним без свидетелей. А я так, с боку припеку, практически не в счет. И в голове сразу всплыло название статьи --«Живой товар» уходит на «ура». Эх досада, ну почему я не прочла содержание целиком?! И журнал остался в приемной. А вдруг речь шла вовсе не о проституции? Скабриевский смел, отчаян, умен, изобретателен и скрытен, его не останавливает физическая боль, а врать ему, как мне чай пить.  И какой вырисовывается психопортрет? Очевидный – его перманентные качества характерны для идеального предводителя банды. Вот! Они похищают высокопоставленных лиц и требуют заоблачный выкуп. Бр-р-р… Нет, это чушь. Несуразица. Ну для чего ему тогда понадобился Николай Лукич с его сотней жеребцов? Просто для лучшей маскировки? Лиза, тебе срочно нужно завести мужика: одиночество способствует развитию фобий. В каждом встречном преступник мерещится! Я перевела дух  и помчалась на вокзал. 
Жизнь на окраине города предполагает значительную затрату времени на то, что бы попасть в центр. Не столько из реальных опасений, сколько из желания, чем-то заняться, пока маршрутка, останавливаясь у каждого столба, везла меня на вокзал, я набрала номер одного знакомого.
-- Вася, как там делишки, что детишки?
-- Все ништяк, Лизуня. Давно тебя не слышал. Замуж не вышла?
-- Еще не отошла от прошлой попытки.
-- Ясно. А с работой как, не поменяла? Слышал, твоя фирма еле на плаву.
-- То-то и оно, если уйду, моментально утонет. А ты все еще в милиции?
-- А куда ж нам грешным податься. Слушай, может я и зря звоню, но тут такая ситуация возникла. Только ты никому, хорошо? Я бы хотела навести справки об одном мужчине.
-- Ну выкладывай.
-- Скабриевский Виталий Поликарпович. На вид лет сорок пять. Худой, сутулый, близорукий, полностью седой, местами лысый. Возможно, раньше работал учителем в школе. Да, неплохо пишет киносценарии. Ну, пожалуй, все.
-- Хм, занятная просьба. Он тебе что-то сделал?
-- Пока только одно – пригласил меня прокатиться на поезде Симферополь-Варкута. Отбываем сегодня. И с нами, ты не поверишь, принц Бельгии.
-- Чего? А зачем ты едешь?
-- Ну это мой маленький секрет.
-- Ох  уж эти женские секреты. Убери их, так у нас и работы на порядок поубавится.
-- Вася, не дерзи – тебя тогда сократят.
-- Зато Ленка обрадуется. Привет тебе от нее.
-- Аналогично. Извини, мне выходить. Пока.
С Васей мы познакомились еще в школе. Пару раз он помог донести мой портфель, на чем, собственно, развитие отношений прекратилось. Но поскольку жил он неподалеку, мы частенько пересекались, делясь впечатлениями от жизни. Уж не помню, какую он там в милиции занимал должность, однако имел доступ к богатейшей базе данных. Благодаря его помощи, я однажды пресекла знакомство с известной мошенницей, которая уж очень настойчиво вклинивалась в мои подруги. Возможно, его помощь пригодится и теперь. Да, все-таки с появлением компьютеров и прочих новейших технологий, выявлять преступников стало куда легче. А на просторах Древней Руси с  этим обстояло тяжко.

 Полдень. Ярослав, Субудай и Никита медленно идут по живущему в покое и беззаботности городу. Встречающиеся жители отвешивают поклоны, при чем уважительные, а не пугливые.
Я р о с л а в: Легко живется, когда не знаешь, что недруг рядом ходит.
Н и к и т а: Твоя правда, княже, меньше знаешь – крепше спишь. (Зевает)
С у б у д а й: Что сонный такой, Никита, прямо медведь перед снегами?
Н и к и т а: Я ж в засаде по ночам сижу, как сова на выданьи. Глаз сомкнуть боюсь. Это ты со своей кралей перины давите. А мы защитники Руси…
Я р о с л а в: Кончай спор. Скажи лучше, молчунов много заприметили?
Н и к и т а: Да с дюжину пока. Половину я, правда, откинул – их с малых лет все немыми помнят, а те шестеро – как знать. Следят нынче за ними. Пока подозрений никаких.
С у б у д а й: Зря мы крышу водой полили. Лазутчики приметить могли, насторожиться.
Я р о с л а в: Насторожиться – это да. Но не уйдут они дело не закончив. Все крупные библиотеки на Руси  подожгли. Одна эта осталась – самая богатая на книги. Тридцать лет их собирал. Мне тут каждая страничка, что кожицы родной клочок. И те уроды про то ведает. И про засаду нашу проведали, небось.
С у б у д а й: Не могли они. Охранники сами толком не знают, что сторожат. Секретность, как на дне болот.
Я р о с л а в: На дне болот! Былины тебе б слагать, Субудай. Секретность… Это у Чурыни секретность. Хоть и слепой, а записи свои никому не доручает – сам отрокам передает. А ежели кто спрашивает, зачем это монах в темницу ходит, так он им – бесов изгонять. И верят. Как святому человеку не верить?!
С у б у д а й: Много писать-то ему осталось?
Я р о с л а в: Сколько мне жить, столько ему и писать (кашляет так сильно, что едва удерживается на ногах) Мало, стало быть. А твое здоровьечко, гляжу, в порядке.
С у б у д а й: Не жалуюсь.
Н и к и т а: Значит, с Ладушкой своей все путем?
С у б у д а й: Путем, да не шибко до нее сейчас. Киев защитить надобно.
Я р о с л а в: Если Киев только мечом защищать, скоро и подхватить его некому будет. У такого батыра, как ты должны родиться могучие воины. А тебе все не до того и не до того.
С у б у д а й: ну не совсем уж не до того.

  Субудай и Лада забавляются в кровати.
Л а д а: А ты сегодня уже расслаблен. Что, ушли проблемы с Руси Татарской?
С у б у д а й: Не знаю. Больно уж долго никаких вестей о пожарах да убийствах грамотеев. Может, и не осталось больше этих смуглокожих. Вдруг в Муроме последних порешили?
Л а д а: А отчего б и нет? Разве могло их быть много таких, кому охота свой язык под нож подставлять?
С у б у д а й: Верно говоришь, Ладушка, много таких не сыщется.
Л а д а: Вот и славно. (заигрывая) А давай тогда на радостях еще разочек?
С у б у д а й: Ух ты какая ненасытная!
Л а д а: Уж какая есть.
С у б у д а й: Вам-то бабам по этому делу легко, а вот нам… Ну он же у меня не стальной!  Его беречь надо. Меч булатный и то в ножны прячут.
Л а д а: А хочешь я тебе для него ножны пошью, а? Ни у кого, кроме тебя не будет! Все воеводы от зависти предохнут! Ха-ха!
С у б у д а й: Ну ты и придумала. Хоть знаешь, у одного из смуглокожих, которых в Муроме убили, представь себе, так и было.
Л а д а: Как?
С у б у д а й: Да так – хозяйство мужское тряпкой перемотано.
Л а д а: (заметно испугавшись) Т-т-тряпкой?
С у б у д а й: Ну да. Ты расстроилась. В чем дело? Что с тобой?
Л а д а: (с жуткой тревогой поднимается и всматривается в темное окно) Не спрашивай, пока я не закончу – лучше слушай. Их называли ассасинами. Они редко покидают высокие стены  замка, стоящего на горе Аламут.  Но если  выходят, то лишь на смертельную охоту. Их армия не так велика. Почти у всякого правителя южных гор и горячих песков имеется в десятки раз больше воинов, и все же никто не хочет захватить замок, низвергающий смерть. Султаны, падишахи, короли – все они дрожать при мысли об ответном ударе людей в белых халатах. Именно белый цвет избрали ассасины для себя. Цвет света и обгоревших черепов. Они проповедают ислам, но когда это угодно их господину, легко нарушают запреты корана. Двое из них как-то были посланы убить западного короля. Тот узнал, что его подстерегает беда. Окружив себя многочисленной охраной, правитель почти не покидал пределов дворца. Но ассасины знали, что, как всякий монарх, он хоть иногда должен посещать святую церковь. И они добровольно приняли христианство, исправно посещали все службы, безропотно следовали всем постам и обрядам. И ждали, ждали, когда же появится король. Прошел не один день, прежде чем государь посетил церковь. Заслужив доверие всей паствы, ассасины были вне подозрений. Они подошли к королю и пронзили его спрятанными ножами. Одного убила охрана. Другой вырвался и мог бы затеряться в толпе, но, узнав, что король еще дышит, он  вернулся и добил короля. Его пытали, а он смеялся. Ассасин достиг своего и верил – его примут в раю.
С у б у д а й: Откуда он знал это?
Л а д а: Так ему внушил его правитель Мухаммед. Для ассасин он был почти богом. Его предшественник Хасан Ненавистный так себя и называл.  Мухаммед счел это лишним, оставив за собой право зваться единственным наместником Аллаха на земле. За большие деньги он мог послать своих слуг убить кого угодно, и они всегда убивали. Никто не мог скрыться от людей в белом. Они готовы были искать и выжидать годами, лишь бы исполнить волю своего государя. Потому что именно так  им якобы светило попасть в рай. А другой цели жить ассасины не имели.
С у б у д а й: Нет, таки не пойму, отчего, какого лешего, они так сильно верили в свой рай? Каждому воину в любой державе обещано попасть туда, но все ли верят в такое счастье? Э нет, далеко не все. И я не верю, и Никита, да и многие.
Л а д а: Трудно верить в то, что никогда не видел. А они видели. Ассасины – это люди, которым показывали рай, которым дозволяли побыть в нем час или два, которые успели вкусить его сладость.
С у б у д а й: (не веря) Как?
Л а д а: Очень просто. Впервые такое придумал первый повелитель горы Аламут могучейший и хитрейший Хасан ибн ас-Саббах. Воинов, особенно отличившихся в служении ему, приглашали в тайную комнату господина. Там их ждала изысканнейшая пища и превосходное вино. Сразу они боялись прикоснуться к питью, ведь это запрещал закон Аллаха, однако Хасан раскрывал им секрет – каран бывает для простых людей и для лучших. Вторые могут себе позволить больше других. И вот, одурманенные вином и куревом, избранные засыпали. Когда же они раскрывали глаза, то находили себя в дивном по красоте саду. С деревьев свисали громадные абрикосы и миндаль, большие клубничные ягоды сверкали под кустами смородины. Здесь был аромат, какого они не встречали нигде. «Можно ли это есть?» – думали они. – «Конечно, ведь все плоды и ягоды только для вас». Это говорили, появившиеся из зарослей, прекрасные девицы. Златовласые и темнокудрие, высокие и крохотные – женщины на любой вкус. Их число было семьдесят. Каждая из них соблазнительно танцевала, выставляла все сокровенные места на показ, и открыто манила к себе. Ошалевшие слуги Хасана, обнимали их, целовали,  раздевали, утопая в девичьих ласках и новых чарках вина. Они успевали даже убедиться, что перед ними сплошь нетронутые девственницы, но одурманенные  сладким ароматом засыпали вновь. Очнуться им суждено было  там, где сидел их правитель. «Вы были в раю, – говорил он. – Хотите ли вы вернуться туда?» Еще бы не хотеть! «Что ж, вы туда попадете снова, но только после смерти. Однако смерть ваша должна быть заработана честно.»  «Как же заработать ее? – спрашивали слуги. – Мы согласны на все!» «Хорошо, – держал ответ господин. – Вам надлежит выполнить мой приказ». И он приказывал, зная, что те пойдут и уничтожат любого, при этом не только смерти не испугавшись, но даже ища встречи с ней.
С у б у д а й: Вот почему они не убегали, дерясь за свой огонь!? Безумцы! Их просто обманули.
Л а д а: Да, но ты никогда не сможешь переубедить ассасина. Ведь ты не видел рай, а он там был. Своим глазам человек будет верить больше, чем словам чужого. Разве нет?
С у б у д а й: Ты права, ты права, Лада… Но откуда ты все знаешь?
Л а д а: Мне… я… У меня была подруга, одна девушка из гарема. До этого она жила в замке Аламут. Потом…
С у б у д а й: (подходит к Ладе и нежно обнимает ее) Неужели ты думаешь, будто я перестану тебя любить? Ладушка, милая, драгоценная, тебе я прощу все. И  незачем скрывать свое прошлое. Я убью любого, кто хоть ухмыльнется в твою сторону!  Зачем же ты оскорбляешь своего мужа враньем!? Тот, кто хотел тебя убить в день нашей встречи, не думал о своей жизни. А значит, он был ассасин.
Лада падает лицом на плечо мужа и закатывается рыданием. Рыжий кот пытается ее успокоить, вылизывая руку.
Л а д а: Да, я была там. В этом страшном саду, за который люди с радостью шли умирать. Одна из семидесяти девственниц райского сада… Они так жаждали нас, так хотели!
С у б у д а й: (как бы шутливо, что бы чуть развеселить жену) Я их очень понимаю. Да ради тебя и я бы поверил в рай!
Л а д а: Дурак. Мы были рабынями! Ты знаешь, как это? Знаешь? Нет, нет, ты этого не знаешь.
С у б у д а й: И тебе ни к чему вспоминать. Успокойся, моя Ладушка. Вон и рыжий тебя просит. Скажи лучше, зачем они свое борохло тряпкой перематывали?
Л а д а: Так ясно же! Они берегли свои мужские зерна для семидесяти девственниц. Они терпели и сдерживали себя, ради будущих удовольствий!
С у б у д а й: Но те двое так не делали.
Л а д а: Это не входило в приказы Мухаммеда. Кто хотел, тот и перематывал.
С у б у д а й: Ясно. Да, ты говорила, что раньше они только убивали.
Л а д а: Раньше они и языки себе не резали. Их правители даже не просили их скрывать своего господина. Мухаммеду было выгодно, чтобы мир дрожал при его имени. Дрожал и преклонялся. Знаешь, он писал стихи, а потом заставлял всех своих воинов учить их наизусть. И они учили, со счастьем в глазах, учили. Ведь в отличие от всех других слуг на свете, они не боялись своего хозяина, они его любили. До слез, как дети! Каждая строчка, выдуманная Мухаммедом, казалась им верхом совершенства. И случись кому-то заявить, будто его рифма слаба, ассасины разрезали такого на куски. Правда, они почти никогда не выходили за ворота замка, а, выйдя, уже не возвращались. Наверное, нету больше другого места, где бы все живые так сильно завидовали, идущим на смерть. Мухаммед был для них всем. И отцом, и матерью, и богом на земле. Они учились грамоте лишь для того, чтоб прочесть и переписать как можно больше стихов Мухаммеда. Потом он заставлял отдавать эти записи чужеземным купцам, что б весь мир вздыхал над творением повелителя Аламута. Смотри! (Лада встает с кровате и приниматеся рыться в своих вещах) Вот. (подает Субудаю скомканный клочок оленьей кожи) Каран  запрещает изображать людей и животных. Но для Мухаммеда и Аллах не  закон.  Главный ассасин хотел, чтоб в мире знали, как выглядит лучший из поэтов.

На перроне меня уже заждались. Виталий Поликарпович был, как обычно,  в нудном костюмчике и дурацких очках, а принц Бельгии оделся подстать своему  провожатому – неброские туфли, скучнейшего покроя свитер и джинсы, которые легко меняют цвет при каждой стирке. Ох уж конспираторы- маскировщики!  На фоне их серого наряда выделялся довольно помпезный букет алых роз. С выхолощенной улыбкой принц галантно преподнес их мне, произнеся краткую и, разумеется, непонятную речь. Впрочем, смутиться и сказать: «Сенкь ю»  не составило труда даже для троешницы.. Виталий Поликарпович сразу же пристроился рядом и тихо промычал в мое ухо:
-- Я поведал ему, что вы серьезно обожгли язык, и потому большинство английских звуков временно вам не доступны. Цените смекалку.
-- Ценю без мер.
-- Ну-с, -- подхватил меня под руку бывший педагог. – Плиз ин ауэ апартамент-с.
-- Особенно – «с», -- поддернула я Скабриевского, поднимаясь в вагон.
 Слава богу,  желание Скабриевского достичь максимальной конспирации, не швырнули нас до уровня плацкарта. Все же в купейном номере я чувствовала себя более комфортно. Хотя одна полка была уже занята тучной женщиной лет сорока в сине-зеленом спортивном костюме. Мы поздоровались и уселись. Подозрительно долгое  молчание прервал вошедший проводник. Он проверил билеты,  бегло просмотрел только мой паспорт, из чего я сделала вывод, у остальных уже проверили, и  ушел,  пожелав счастливого пути.
-- Меня Зоя Петровна зовут, -- сразу же перешла к знакомству наша соседка. – Я до конца еду. А вы?
Вот именно – а куда едем мы? Я бросила пытливый взгляд на Скабриевского.
-- А мы не совсем, -- мало что прояснил бывший педагог.
-- Так вы вместе, да? – смекнула женщина.  – Вот ведь удача. Я тоже не одна – в соседнем вагоне трое наших. И мешки там.
-- Для трупов? -- пошутил Виталий Поликарпович. Нехорошо пошутил – лишний повод мне насторожиться.
-- Избави боже, -- всплеснула руками Зоя Петровна, тут же рассмеявшись. – А вы, понятно, из веселых, да? У меня муж веселый был. Как напьется, давай хороводы водить. Всему селу потеха, а мне слезы. Да. А в мешках орехи у нас битые. Знаете по чем они нынче в Воркуте? (Мы, как ни странно, не знали.) А, то-то. Я сама не знаю. Но думаю, дорого. Подозрения такие основательные. Потому что Люська Звягина говорила, вот сделаю последнюю ходку, и на операцию ляжу. Грыжа у нее, вроде. И что – легла? Ага, жди божью благодать! Только вернулась, бегом затарилась и опять на поезд. Ну каково, а? И надорваться баба не боится. Ну мы смекнули – значит, в цене орех-то. А ведь иначе и быть не могло: зимой почти весь подобрали, теперь только у самых запасливых и остался. Да, орехи на севере любят… Я про то давно выведала, еще когда к первому своему на свиданку ездила в Магадан.
«То есть в тюрьму? – моментально поняла я и перевела взгляд на Виталия Поликарповича. Интересно, как он отреагирует на тему тюремной прозы? Нет, мой боевой товарищ, и бровью не повел. То ли предмет разговора действительно его не задевал, то ли нервы крепче камня. Впрочем, у Скабриевского обычно глаза выглядели так, что становилось ясно, лишь частично присутствует он здесь. Мысли же его витают где-то далеко. А Зоя Петровна не унималась:
-- Вообще толковые люди советовали в Эстонию ездить. Но то ж чужая страна. По нашему ж не бельмеса не понимают, верно говорю? Как с ними торговаться, на пальцах что ли?
Мне было смешно, что обращалась она преимущественно к принцу Бельгии. Тот, ясно, понимал, не больше эстонцев, но не снимал дежурной улыбки, плюс одобрительно кивал. Виталий Поликарпович словно вышел в астрал. Я впервые видела его настолько безучастным к происходящему, а когда он не проявляет себя во всей красе, то способен вызвать лишь жалость. Правда, я тоже большей частью молчала, ведь разговоры о продаже орехов, веников и сала меня интересовали даже меньше, чем косметика фирмы «Орифлейм».  Да и усталость брала свое – находись я дома, уже давно бы видела десятый сон.  Любопытно, о чем сейчас размышляет сын короля? Наверное, он впервые оказался в столь неаристократической компании, а потому с трудом давит в себе чувство брезгливости и желание сбежать. Хотя с другой стороны все наше путешествие для него суперэкстрим. Еще бы, обычная торгашка беседует с ним на равных без придворного лобызания, без скрытого намерения заполучить благосклонность. Нет, возможно, ему сейчас и не плохо. Я далека от светских раутов, как папуас от пейджера, но принц Бельгии наверняка в них не только вхож, но и весьма популярен. Он знаменитость. А подлинным знаменитостям не позавидуешь – вся жизнь под колпаком. Иногда, конечно, выпадает шанс удрать на дикое побережье Индийского океана и, смакуя эксклюзивные мгновения одиночества, нырнуть  в теплые воды, но, заприметив хвост акулы, едва успеешь достичь берега, как тут же оказываешься на привычной мушке сотни фотообъективов. И вот уже к тебе несется страждущая толпа поклонников. У каждого в руке клочок твоей же любимой футболки, которую ты оставил на берегу, и на ее останках они жаждят увидеть твой автограф. Ну прямо таки жестокая классика жизни – меж двух голодных монстров. И ничего не поделаешь – косвенный налог со всемирной славы. А уклониться от него так хлопотно, что даже институт государственной законности не изобрел на этот счет никаких карательных мер. Естественно, бремя популярности надоедает каждому. Но, к счастью, и говорить с молчунами тоже иногда надоедает.
-- Ох, чую утомила я вас. Эх, пойду-ка своих навещу. Я хоть и не пьющая, но за успешную торговлю надо грамм сто. Вы спать ложитесь, если надо. Я ж говорю, не пьющая я – буянить не стану. Это второй мой хороводы любил водить…
-- Мы запомнили, -- кратко огрызнулся Виталий Поликарпович. – Передайте всем привет.
-- Без этого никак. Обязательно передам.
Когда Зоя Петровна, наконец, вышла, создалось впечатление, что из купе убрали целую роту солдат.
-- Знойная женщина – мечта поэта, -- не знаю насколько уместно процитировала я Ильфа и Петрова.
-- А знаете почему? – заинтриговал Виталий Поликарпович. – Потому что наличие подобных жен служит прекрасным оправданием бездарным поэтам. Как с такой можно явить миру великие стихи?! -- в горе воскликнут они, прячась от справедливых нападок критиков. – Ведь я женат на антимузе!
-- Пожалуй, вы правы, -- согласилась я. -- Истинную поэзию могут вызвать лишь женщины исключительно красивые, страстные, смелые и, наверняка, эгоистичные. Короче, роковые. Ну вот как царица Тамара, описанная вами.
-- А разве она обладает всем вышеперечисленным?
-- Ну автору виднее.
-- Возможно. Знаете, Лиза, не важно, какой она была, главное – что из этого вышло.

Сумрак ночи. Спальне, в которой лежит Ярослав и ведет записи Чурыня.
Я р о с л а в: Рассудок мой помутился. Ни к одной женщине на свете не тянуло меня так неистово. Ревность к Чингисхану разжигала мое сердце, когда он обнимал ее при мне. Я испытывал чудовищную боль, случись видеть их вместе. Радостью могло служить лишь одно, я был уверен – великий хан ей не люб! Да  и не могло быть иначе: он изрядно постарел, кашель иссушил его тело. И мне было жаль, да, жаль Тамару, что ей приходится спать с такой рухлядью. И еще я видел, как смотрела она на меня. Так смотрят нищенки на богатое убранство, которое нет возможности купить. Сердце боролось во мне с разумом, их сеча была страшна! Разум говорил мне, забудь ее, она жена твоего брата, она жена самого Царя, твоя связь с ней – угроза не только ваших никчемных жизней, это угроза раскола величайшей империи на свете! Но сердце рвалось из груди, крича нестерпимо: «Хочу!», и оно победило. Когда Чингисхан отлучился на несколько дней, я ослушался его приказа ехать незамедлительно гасить бунт в хазарской деревне, и пришел к ее шатру.
Смена кадра. Почти темно. Бату и Тамара внутри шатра смотрят друг на друга: она с любовью и страстью, он – с возбуждением и страхом. Грудь Тамары вздымается сильнее. Она льнет к Бату.
Б а т у: (нерешительно отстраняясь) Нет, не надо, нет...
Т а м а р а: (со жгучей обидой) Почему, Бату, зачем ты причиняешь мне боль? Разве я не нравлюсь тебе? Прикоснись ко мне, потрогай – твои руки еще не знали такого тела.
Бату медленно протягивает к ней руки, но, теряя самообладание, страстно обхватывает ее всю, загребает в безудержные объятия, всасывается в губы. Но вдруг резко отскакивает.
Б а т у: Нет, нельзя. Ты чужая женщина. Ты жена моего брата! Его единственная жена?
Т а м а р а: Не считая сотни наложниц!
Б а т у: Не сравнивай траву с деревом. Звезд на небе может быть тысячи, а Солнце всего одно. И только  тебя назвал он своей женой. Только ты можешь родить будущего правителя. В моих глазах ты затмеваешь собою весь мир, но ты не моя – ты Его.
Т а м а р а: Забудь. Я ничья, я сама по себе, я сама для себя. Но сейчас я хочу быть твоей. Хотя бы чуть-чуть, мой Бату...
Б а т у: А если он узнает? Он же убьет нас!
Т а м а р а: Так в тебе говорит не благородство, а трусость? Это ли слова доблестного Бату-хана, перед которым ропщут самые отважные батыры Великой Татарии? Неужели они боятся труса?
Б а т у: (раздраженно) Что!? (Опять припадает к ее устам, ласкает смоляные волосы, однако вновь отводит голову) Ты не понимаешь, чем рискуешь. Если он узнает, то отрубит тебе голову и бросит ее на съедение диким псам. Я не хочу подставлять твою шею под секиру палача. Я не хочу этого!
Т а м а р а: (засыпая его лицо поцелуями) Нет, Бату, нет – ты не подставляешь ее, а спасаешь. Сколько жен было у твоего брата и все они мертвы, потому что не смогли родить ему сына. Вокруг спешили говорить, что они были бесплодны, а скорее – бесплоден он. И тогда я тоже не осчастливлю царя. И значит, он меня как других. Помоги мне, Бату, спаси! Я хочу, чтобы у моего ребенка были твои глаза.
Дыхание Бату сильно учащается. Он подхватывает царицу на руки.
Смена кадра. Бату выходит из шатра.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Когда я встал с ложа, пот ливнем катился по моей спине. И шел он не от телесной усталости, а скорее от ужаса содеянного. В миг моя жизнь переменилась и не столько от прихода любви, сколько от другого – впервые у меня появилась тайна, о которой не должен был знать никто. Страшная тайна! За ее раскрытием свищет косою смерть. «Может обойдется, может никто не узнает?» - трусливо думал я, покидая шатер. И тут сразу же встретился глазами с молодым стражником, охраняющим сон ханской жены.
Стражник опускает глаза, но не делает вида, будто не знает ничего. Бату с досадой и злостью, взглянув на него, молча проходит мимо.
С т р а ж н и к: (в спину Бату) Плохо такое, хан. Совсем плохо.
Б а т у: (оборачивается и шепотом) Заткнись! Кого учить вздумал, холоп смердячий!
С т р а ж н и к:  ( с достоинством) Я не холоп – я воин.
Б а т у: Воин? Тогда дело твое защищать сон госпожи остреем копья, а не трусливой болтовней.
С т р а ж н и к:  Трус бы все сказал Чингисхану. А я говорю тебе.
Б а т у: Сразу мне, а после и ему? Дурак, подумай, кому он поверит, своему брату и второму человеку в Татарии, или  простолюдину, которого не берут даже в разбойничьи набеги?
С т р а ж н и к:  Если б я боялся смерти, ты бы, хан, меня сегодня не встретил. А в походы меня брали. Под твоим началом я дважды ходил. И видел я там, не прячешься ты за других, не  щадишь ты жизнь свою за Родину нашу. Будь иначе, я б не сдал тебя Чингисхану, зато б дрался с тобою сам.
Б а т у: Что? Что ты несешь? Воин, идущий супротив командира – есть враг!
С т р а ж н и к:  Я служу не тебе, хан, я служу Руси. Сегодня ночью – ты пробил дыру в ее ладье. Хочешь убить меня, убивай, я все равно ничего не расскажу. И знаешь почему? Нет, не из страху перед Бату-ханом, нет. Просто не та весть сильнее врагов обрадует, что  в Каракоруме стало одним  ратником меньше, а другая – что кто-то позарился на жену самого Чингисхана.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Убери он тогда свои глаза, спрячь лицо, я бы его прирезал на месте. Но он глядел прямо, и я отступил. Грозный Бату-хан ушел, не найдя, чем ответить.

Мы улеглись довольно скоро. Съев по нескольку вафель, заботливо положенными на столик проводниками, выпив по стакану ароматнейшего чая и пожелав друг другу спокойной ночи, каждый сладко умостился под своим одеялком. Конечно, не уступить даме нижнюю полку истинный джентльмен позволить себе не мог, и я с удовольствием размышляла, случалось ли в жизни  принца когда-либо еще путешествовать в столь опасной позиции. Вряд ли. Полагаю, он впервые пользуется обычным купе, а не СВ. Жаль, меня не будет рядом, когда он торжественно расскажет в кругу царской семьи о своем неимоверном дискомфорте и лишениях, которые он героически перенес на территории Украины. Вот уж я бы тогда хохотала. Никакие рамки приличия не остановили бы. Господи, до чего изнежилась нынешняя знать?! По сути, наш драгоценный принц едет сейчас играть представителя своей собственной профессии, своего титула, короче, тоже принца. Но чего натерпелся тот принц и, какие горечи успели выпасть на долю этого?!  Эх, Виталий Поликарпович  зря вы не пригласили обычного актера. Любопытно, этот будущий король хотя бы лошадью управлять умеет? Наверное, все-таки умеет – не верю, чтобы проныра Скабриевский забыл выяснить столь щекотливый вопрос.  Хм, а забавно будут они смотреться в дуэте с Николаем Лукичом на вороных жеребцах. Правда, моему шефу роль, кажется, никто не предлагал. С другой стороны, неужто его за особые заслуги перед будущим фильмом не возьмут хотя бы в массовку?! Обязательно возьмут, если он пока себе хребет не сломал. Почему-то предположительное падение Николая Лукича с лошади я считала фактом установленным. С такими мыслями я и встретила сон, в котором кружились очертания боевых коней, сверкали мечи, метались люди, а потом все смешалось в один  монотонный стук колес.

Сумрак спальни Ярослава. Князь тяжело дышит, лежа в кровати. Над ним согнулись слуги, кладя на лоб компрессы и подавая ложку с лекарством. В стороне с мокрыми глазами стоит Ингигерда. В дальнем углу – Чурыня. В приступе кашля князь выбивает из руки слуги ложку и срывает платок со лба.
Я р о с л а в: (яростно) Прочь, пошли все прочь! Мне нужен только Чурыня! Ты здесь, монах?
Ч у р ы н я: Здесь.
Я р о с л а в: Гони их, гони их, всех до последнего! От них нет проку Руси!
И н г и г е р д а: (переходя на рылдание) Ярославушка! Тебе нужно спасать себя!
Я р о с л а в: Да, да, спасать себя. Ты верно сказала, Ингигерда, верно. Спасать себя… Лучше не скажешь. (злобно) Но разве ты когда-нибудь знала, чувствовала, где я? И что я такое есть? Разве тебя волновало, чем дышит княжеское сердце? (Кашель гасит гнев) Ты мне родила много детей. Спасибо, Ингигерда, спасибо за это. Но больше уже не родишь. Гони всех и уходи сама.
И н г и г е р д а: (жалобно) Ярослав!..
Я р о с л а в: Разве я не говорил, что буду зарывать в могилу всякого, кто мешает величию Руси? Сейчас мешаешь ты. Нам с Чурыней надо успеть. Надо успеть. (Все уходят, кроме монаха) Садись,  Чурыня, будем писать.
Ч у р ы н я: Я готов, князь.
Я р о с л а в: Хорошо, монах. Пиши. Это не могло продолжаться вечно. Когда-нибудь наша связь должна была раскрыться. Я понимал, что необходимо ее бросить, что нужно самому обзаводиться женой. Но не мог, не в силах был страсть безумную превозмочь. Видно завсегда уму в дураках у сердца пребывать суждено. И мы, поглощенные влечением сатанинским, ничего не меняли. Да и надежда была глубоко в душе припрятанная – что царь скоро умрет. Хворь-то  не отступала и на шаг, донимала его все сильнее с каждым днем. (Тяжелый вздох) Это случилось, когда нашему сыну исполнилось полгода. Брат позвал меня.
Смена картинки. Царская опочивальня. Осунувшийся царь полулежит в просторном ложе. По краям два раба отгоняют мух. Чуть в стороне царица Тамара качает в люльке спящего сына. Заходит Бату.
Ч и н г и с х а н:  Проходи, Бату, (кашляет) садись. (кашляет)  Вишь, как хворь надо мной измывается – палачи самые искусные так не сумеют.
Б а т у: Крепись, хан, болезни отступают перед великими.
Ч и н г и с х а н:  Я тебя не лестные речи говорить позвал, а слушать. Сказывают люди мои, есть воды целительные в горах Араратских. Попьешь их сколько-то – и как заново родишься. Может, врут, а может, нет – то проверить надобно. Думаю, трон на тебя пока оставить, а самому к водице той чудодейственной отправиться. Так что береги брат сына моего, как своего родного.
Б а т у: (бросив взгляд на сияющую Тамару) В том не сомневайся.
Ч и н г и с х а н:  И послов да гонцов принимать не ленись, а всякому честь надлежащую оказывай.
Б а т у: (глядя на Тамару) Все как при тебе будет.
Ч и н г и с х а н:  (откашливается и гневно) А Тамару тронешь – удавлю.
Смена картинки. Царские палаты. В роскошном кресле около трона сидит Бату-хан.
Г о л о с  Я р о с л а в а:  Минуло четыре недели с часа  отъезда хана в Арарартские горы. Жизнь шла своим чередом, правда, я начал постепенно избегать встреч с Тамарой. Благо этому способствовала моя занятость политическими делами Татарии. Контролировать такую огромную державу было не просто. На окраинах частенько вспыхивали бунты. Властолюбивые князьки грызлись меж собою, не боясь гнева господнего, измывались над холопами. Те пытались помститься. Русь находилась в состоянии скрытой войны.
О п о в е с т и т е л ь (в дверях): Гонец из Киева-града!
В палаты вбегает человек, по одежде не знатного рода, и падает перед ханом на колени.
Г о н е ц: О великий владыка наш, большая смута в Киеве творится. После смерти князя Владимира нету жития простому люду. Сыновья его власти не поделят и друг другу глотки грызут. Святослав с Ярославом поубивали братьев своих невинных Глеба да Бориса и меж собой власть поделить не могут. То Святополк на стол Киева сядет, то Ярослав дружину соберет и его изгоняет. И при смене каждой кровушка народная льется. Думали, покой в Киев придет, когда стало ясно, что Ярослав обратно Святославом побежденный, не собирает более войска, а удрал к норманам и про княжение забыл.
Б а т у: Ну и что ж не по нраву люду киевскому? Князя они получили, и свергать его вроде некому. Пущай за ярлыком едет, да правит себе, как водится.
Г о н е ц: Так-то оно так, да не сам Святослав на столе сидит, а вместе с поляком Болеславом Хоробрым. Под нагайку своего князя мы спины подставлять привыкшие. А за какие ж грехи должно людям киевским чужеземный кнут терпеть? Он не кожу сдирает, он сердце русича хлыщет! Помоги, хан, изгони Болеслава! Не гоже нам под всякими поляками ходить. Не оставь детей своих!
Б а т у: Понял, гонец, я нужду твою. Иди отдохни – после решу, как быть с делами киевскими.
Г о н е ц: Час каждый дорог...
Б а т у: (сердито) Я сказал – ступай! (Громко) Звать следующего.
Г о н е ц: Прости, владыка, мы люди темные...(Отвешивая поклон, удаляется)
О п о в е с т и т е л ь: Гонец от царя всея Татарии Великой!
Б а т у: (взволнованно) Уж не Синод ли?
Входит гонец.
Б а т у: (Идет ему навстречу) Синод! Что же ты в дверях ждал?! Сказывай скорее, какие вести принес.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Синод был моим человеком и даже другом. Никому не доверял я так, как ему. И знал, что на смерть пойдет он не за царя своего, а за меня.
С и н о д: (чуть склонив голову) Бату-хан, речь свою государь наш великий лишь для твоих ушей передать велел.
Б а т у: (властно) Слышали? Оставьте нас!
С и н о д: (когда все уходят) Беда, хан, большая беда к тебе мчится!
Б а т у: Говори.
С и н о д: Прибыл царь на воды чудодейственные, пить их начал. И вроде как лицом посвежел да статью поокреп. Только донесли ему, что живет неподалеку чародей один: всякого человека насквозь видит, любую судьбу наперед знает. Приказал царь доставить его себе. «Златом обсыплю, – ему говорит, – коли правду скажешь, волкам вскормлю, ежели язык твой ложью порастет». И ответствовал колдун: «Вижу, все вижу. Многим Бог тебя наградил: и отвагой, и силой, и властью безмерною. Одно лишь забрал – детей иметь ты не можешь». «Врешь! – тут хан воскликнул. – Есть сын у меня!» А чародей не отступается: «Нету, не твой он. Обманула тебя жена, от другого родила». Побагровел царь наш, схватил колдуна за бороду: «Все говори!». А колдун ему: «Говорить не буду, а показать могу». И прикоснулся пальцем к челу цареву. Затрясся тотчас же государь, глаза кровью налились и крикнул: «Я убью тебя, Бату!» И коней приказал седлать незамедлительно.  Да сердце его, видать, не приспособилось к ране такой – стало ему плохо, и решили с отъездом повременить. А я сразу к тебе. Четырех коней насмерть загнал. Только вряд ли чтоб оторвался на много.  Ни сегодня – завтра прискачет братец твой, и тогда, Бату-хан... Сам ведаешь. Нельзя ждать его здесь!
Б а т у: (покачиваясь возвращается к скамье и садится) Бежать предлагаешь?
С и н о д: Не бежать, но биться.
Б ат у:  (вспыльчиво) Биться? За мной лишь тьма моя стоит, за ним – вся орда.
С и н о д: Твоя правда, хан, да не отнялся ли разум у хозяина моего? Если очутится царь в Каракоруме – не будет у тебя шансов, то верно. А только надобно со своими воинами навстречу ему выступить. Охрана при царе не так уж и велика – твоя рать посильнее будет. Не медли, хан, вели войско собирать! Нету выбора у тебя: или на трон взойдешь, или на кол сядешь.
Б а т у: Никогда злого я против брата не желал.
С и н о д: Про то все ведают. Да сама жизнь так склалася, что нет выхода у правителей, акромя братоубийства. Вели, Бату-хан, войску коней седлать. Не медли!
Б а т у: Смерти я не боюсь и зла на брата не держу. Но знаю как страшен гнев его: не пощадит он ни сына, ни Тамару.
С и н о д: Решайся, время не ждет!
Б а т у: (тихо) Собирай войско. (Синод уже повернулся, чтоб бежать) И так сделай...
С и н о д: Что, хан?
Б а т у: Чтоб Тамару я до отбытия не видел.
Синод молча выбегает.
Б а т у: (оставшись один) Стерву ганджийскую...

Мы легли спать в Украине, а проснулись в России. Пересечение государственной границы прошло для нас абсолютно незаметно. В принципе, это меня мало удивило. Скорее всего, проводники взяли немного чаевых с таких, как Зоя Петровна, за перевоз каких-нибудь мешков, и не преминули поделиться дополнительным заработком с таможенниками. Вполне допускаю, что и Виталий Поликарпович отстегнул энную сумму, только бы документы принца Бельгии не стали предметом тщательного изучения.  Кстати, наш иностранный друг сидел у меня в ногах, уже гладко выбритым и свежее причесанным. Вот оно – царское воспитание. Истинный джентельмен! Скабриевский, впрочем, тоже успел проснуться и, наверняка, сейчас дожидался своей очереди в туалет. Лишь Зоя Петровна, свесив могучую руку, по-прежнему сладко спала, не подавая ни малейших намеков на пробуждение. Сиплое дыхание матерой торгашки наполняло купе дивным букетом запахов. Тут чувствовалась и водочка, и колбаса, и селедка.  Хотелось верить, принц обладал менее чувствительным обонянием, чем я. По его глянцевому лицу невозможно было разобрать уровень дискомфорта. Увидев же, что я открыла глаза, он учтиво улыбнулся, произнеся с чудовищным акцентом и крайне тихо: «Доброе утро». Я ответила тем же, сразу же обидевшись на саму себя: ну хотя бы «Гуд монинг» уж могла бы выдавить!?  Затем вдоволь наулыбавшись другу другу, мы не нашли лучшего занятия кроме, как тупо уставиться в окно, с наслаждением изучая бескрайние просторы российского пейзажа. Я редко чувствовала себя настолько не в своей тарелке. Наверное, будущий монарх пребывал в немыслимом восторге от новой переводчицы: за всю дорогу она не произнесла ни единого лишнего слова. «Да, в навязчивости он меня точно не обвинит», -- размышляла я в те минуты, боясь пошевелиться и тем самым ненароком вызвать из принца пару инородных фраз. Пожалуй, никогда еще я так не хотела видеть Виталия Поликарповича. Бывший педагог точно сумел бы взвалить часть моей неловкости на свои узкие плечи. «Ну где его носит! – мысленно взрывалась я. – Как мне объяснить принцу, что не дурно бы выйти, пока я не переоденусь.» Что самое забавное, поинтересуйся Его Величество, а не желаю ли я остаться одна, мне пришлось бы долго думать над вразумительным ответом. Старый очкарик! Подставил меня, как лоха, и смылся. Ну где он, где?
-- А вот и я, -- лучезарно улыбаясь в дверях показался Скабриевский. – Хэлоу, май ворес фрэндс.
-- Какие «фрэндс»? – не удержалась переспросить я.
-- Литзочка, мне хотелось сказать: «мои боевые товарищи».
-- А-а, -- с пониманием затянула я, глупо уставившись на принца.
Тот сразу поднялся, быстро и не разборчиво затараторил, в явно извинительном тоне, и поспешил выйти. Прежде последовать за бельгийцем, Виталий Поликарпович успел больно хлестнуть меня слова: «Чему вас только в школе учили». Да, упрек всегда обидней, если справедлив. И все же, в присутствии Скабриевского я чувствовала в себе несоизмеримо больше уверенности. Подумать только,  мне столько раз в детских грезах мечталось остаться наедине с настоящим принцем. И вот, когда это, стало возможным, я мышью серой прячусь за спину другого мужчины, причем безродного, некрасивого и, чего там греха таить, для меня старого. Правда, этот второй обладает колоссальной сметливостью, а первый, хоть принц и настоящий, зато явно не прекрасный.
Умывание и наведение марафета прошло без эксцессов. Но, к сожалению, уход за своей внешностью для женщины является качеством не единственно важным. Не дурно было бы перекусить. Понятно, с собой мы ничегошеньки не взяли. Поэтому прямая всем дорога в ресторан. Удивлюсь неслыханно, если принц откажется угостить свою спутницу самыми лучшими блюдами. Но, что бы при этом Его Величество блеснуло тактом не произнести ни одного слова… Ох, Лизуня, ты и влипла. Вся надежда вновь сосредоточилась на сутулой фигуре отставного учителя. Должна заметить, он вновь не подкачал. На секунду, выскочив из купе, седой проныра ткнул мне пятьдесят долларов, чмокнул в щеку и распорядился:
-- Здесь существует услуга – доставка пищи прямо в купе. Принц согласен, ибо чтит меры конспирации, как  законы инаугурации.  Наймете доставщика, но предварительно, не забудьте перекусить на месте. Ну все, галопом за едой. 
Я так распереживалась, что умяла миску борща и двойную порцию ячневой каши с капустой. Да, бесхитростно, зато калорийно. Мужчинам мне пришло в голову заказать тот же борщ, (других первых не имелось) котлеты по-киевски, жареного хека, оливье, для экзотики немножко лягушиных лапок (никогда не пробовала и не буду – вид мерзкий) и натуральный сок трех видов (может, хотя бы какой-то устроит). Все это учтивый официант доставил, пока я мило жевала за обе щеки. Любопытно, как же Виталий Поликарпович объяснял мое возмутительное нежелание отобедать в столь знатной компании? Не сомневаюсь, он придумал нечто оригинальное. Допустим, я с его легкой руки являлась закореневшей приверженкой ислама, где женщинам нельзя садиться за один стол с мужчинами. В общем, объяснение нормальное, если принца только не удивит, почему столь ревностная мусульманка не стесняется в нанесении на свою мордашку трехъярусной косметики. А, будь что будет, не зацикливайся, Лизуня, на мелочах, жуй за обе щеки, пользуйся случаем: в такой стрессовой обстановке калории на талии не оседают. Насытившись, отдохнув и сняв часть напряжения последних суток, я еще долго не хотела возвращаться в пучину человеческого общения на чужом языке. Вот что ярче всего возвышает выдающихся личностей над заурядными обывателя, к которым вынуждена отнести себя и я, так это умение выкрутиться из самых немыслимых ситуаций. Я тут языка не знаю и вся «поплыла», как разбитая люстра, а хан Батый, не только от справедливой мести ушел, но  даже, образно выражаясь, в должности вырос.

Утро. Ярослав полусидит на кровати, а Чурыня ведет запись.
Я р о с л а в: Я рос неблагодарным сыном. Я мало уделял внимания ей, а она все реже и реже вставала с перин.
Смена кадра. Бату заходит в шатер, где лежит старая женщина. Рядом с ней сидит служанка, но, завидев гостя, он сразу же уходит. Бату с болью смотрит на свою мать, подходит к ней и, став на колени, роняет голову рядом с женским лицом. Так они лежат молча несколько секунд. По материнским щекам текут слезы. Тут раздаются шаги,  занавеска шатра одергивается и показывается голова Синода.
С и н о д:  Орда выстроилась. Воины ждут.
Бату поднимает голову. Глаза его в слезах. Он вытирает лицо рукавом и встает.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Я знал – мы больше не увидимся. Мне хотелось ей сказать так много, и сделать для нее все на свете. Да не сделал ничего и сказал одно только.
Б а т у: Прости.
Бату быстро выходит на улицу.
Смена кадра. Перед выстроившимися всадниками на конях Бату и Синод.
Б а т у: Как ты объяснил им сбор?
С и н о д: Как твою волю.
Б а т у: Значит, цель наша им неясна?
С и н о д: Иногда и у стен есть уши. Но не беспокойся, хан, эти люди нам преданны и готовы ради тебя уничтожить любого, даже царя.
Бату ведет взглядом по лицам своих воинов. Те мрачны.
С и н о д: Не медли, хан.
Б а т у: (с горечью) Ты прав, Синод, сейчас со мной больше воинов, чем у брата, но я не вижу в их глазах огня. (Вынимает меч и поднимает его над головой. Громко) Храбрые воины мои, дошел до меня слух, будто для того я вас под меч призвал, чтобы идти  войной на царя нашего – Великого Чингизида, на брата моего старшего, брата по крови. (Оглядывается назад и среди провожающего люда замечает гонца из Киева) Так говорю я вам, братья по оружию, оттого империя наша непобедима, потому не совладать с ней никакому врагу, что нет и не будет у нас братоубийственной войны!  А кто подталкивает меня к тому, пусть и другом я его считал, не уйдет от справедливой кары! (Взмахивает мечом и рубит голову Синоду) Некогда разбирательств меж собой чинить, когда вражий пес империю татарскую с краев кусает. Други, мы идем на Киев освобождать град славный от польской нечести! Ура!
В о и н ы: (в неимоверном возбуждении) Ура!!!
Б а т у: Вперед, защитники Руси!
И конница поднимает столб пыли. Когда она чуть рассеивается, становится видно – Батый не ускакал. Он подгоняет коня к  знакомому дереву, где в тени сидит, скрестив ноги,  старый Ишхим.
Б а т у:  Я бегу, как трусливая лань, и моя вина перед Чингисханом останется не искупленной. Но перед Русью, перед Русью я буду искупать ее каждый день оставшийся мне. Помоги сделать это, Ишхим, будь со мной.
И ш х и м: Я уже стар. Молодому ростку легче прижиться на новом месте, а старое дерево умрет.
Б а т у: Жаль, Ишхим, твои советы всегда пригодились бы мне для умножения величия  Руси.
И ш х и м: Что я мог сказать, то сказал, чему мог научить – научил.
      Б а т у: Я этого не забуду. Ты был лучшим из всех учителей.
   И ш х и м: Но, к счастью, ты не был моим лучшим учеником.
      Б а т у: К счастью?
И ш х и м: Да, Батый, к счастью. К счастью, потому что всякий владыка нуждается в преданном друге. И есть юноша, который крепок плечом, молниеносен рукой и главное – голова его никогда не станет на побегушках у сердца. Боги наказали его лишь одним горем – он слишком прям на язык. Лучшей опоры в твоих делах  не сыскать.
Б а т у: Что ж, похоже, ты говоришь о том, кто мне нужен. Где же он?
И ш х и м: У шатра. Его зовут Субудай.
Б а т у: (Оглянувшись и увидев знакомое лицо стражника, охранявшего царицу в ту роковую ночь). Это и есть твой лучший ученик? Хм. Ну, если в бою он выказывает хоть половину той дерзости, что в разговоре с государем, тогда…
И ш х и м: Возьми его с собой, и когда вдруг  увидишь, что старый Ишхим не прав – пришли гонца с веревкой: я сам вздернусь на этом суку.
Б а т у: Ты уже знаешь – я могу и прислать.
Бату разворачивает коня и направляется к Субудаю, взгляд которого источает презрение.
Б а т у: Ты можешь гордиться, Субудай, за тебя ручается сам Ишхим. Что же ты молчишь?
С у б у д а й: Но ведь не было вопроса.
Б а т у: Зато будет предложение. Как ты видел, подле моей правой руки освободилось место. Не хочешь ли ты занять его?
С у б у д а й: Тебе удобнее рубить голову, когда человек сидит рядом и не ждет удара?
Б а т у: Я ошибся в Синоде. Он был предан мне, как раб, всегда готовый угодить своему хозяину, но судьба Руси, могучее единство Великой Татарии его не беспокоило никогда. Он служил мне, но не служил своей державе. Ты же так горячо говорил, о любви к Родине,  и мне захотелось это увидеть в деле. Я уезжаю отсюда, чтобы избежать резни меж своими. Ты молчишь, но я вижу в твоих глазах осуждение. Оно справедливо, как и справедлива та кара, которую готовит мне Чингисхан, только Руси надобно иное, Руси надо, чтоб я жил. А когда ты усомнишься в том, бери меч и руби мою голову, ибо я колебаться не стану, если окажется, что старый Ишхим  тебя слишком высоко ценил. Повелевать не буду, ждать – тем более. Решишься – догонишь.
И Бату мчит скакуна вслед за своим войском.

Смена кадра. Большая конница мчится по полю. Скачет и Бату. С ним поравнялся  гонец из Киева.
Г о н е ц: Благодарствую, хан, от всей громады киевской и от себя. Должник я твой. Вели что надобно – все исполню.
Б а т у: (замедляя ход) Все, говоришь? (Вынимает из кармана несколько монет) Держи. (Гонец берет удивленно) Будет у меня поручение важное. Не щадя коня своего скачи  вперед к граду Киеву и неси каждому весть такую: рыщет по Руси, по Орде Белой, страшный хан Батый. Войску его конца не видно. И в селении всяком, что не подобающе его встречает, смерть вершит лютую, не токмо средь мужиков, а среди баб и детишек также. Никого не щадит зверюка такая!   Понял наказ мой?
Гонец в потрясении молчит.
Б а т у: (грозно) Али не понял?
Г о н е ц: Понял, хан.
Б а т у: И рубаху кровью замарай – изрубленному больше веры.
Смена картинки. Полумрак. Лежащий старик и слепой монах Чурыня.
Ч у р ы н я: Внял я тебе, княже:  не хотел ты зазря терять людей своих верных  и думал, что Болеслав, испугавшись дурной молвы, сдаст Киев без боя.
С т а р и к: Так, Чурыня, и не токмо.  Два пути есть государю власть над толпою держать, когда в силе свей он не уверен: через любовь народную да через страх. И ежели выбирать из двух, то страх любви краше. Ибо приходит он в миг, а уходит помалу. Что ж до любви простолюдной, то ее наскоком не добьешься, зато пропасть она в раз может. И тогда будь здоров готовить голову под топор. Оттого-то я, Чурыня, и повелел небылицы про свои жестокости по всем волостям разносить, на бересте  начертать да покрепче в память всадить людскую.
Ч у р ы н я:  А кабы не поверил честной люд небылицам про тебя страшным?
С т а р и к: (подумав) Я в мир вошел властвовать.

Смена кадра. Большие деревянные ворота – центральные ворота в Киев. Они отворены. Несколько всадников Бату-хана въезжают  в них и расступаются, чтобы пропустить своего атамана. Величественно восседая на черном жеребце, Бату неспешно въезжает в Киев и останавливается перед жителями, встречающими его. Их около сотни, в основном бедного сословия. Лица хмуры и напуганы. Впереди всех несколько мужиков, согнувшихся в глубоком поклоне, также человек, знакомый как гонец и хрупкая девушка, в руках вытянутых держащая рушник с караваем хлеба и наполненной солонкой. Все выжидательно молчат.
Б а т у: Стало быть, убежали князьки ваши незаконные, что на стол сесть посмели, ярлыка не получив?
Г о н е ц: Убегли, великий хан Батый, аки зайцы трусливые убегли.
Б  а т у: Славно это, да токмо где ж ты здесь хана Батыя увидал?
Г о н е ц: (в недоумении) Так а ты?..
Б а т у: (малость отъехав) Слухи, знаю, ходили, будто бежал князь Ярослав Владимирович к поганым норманам и, будто отказался от вас до конца дней своих. Таковой молва была, вопрошаю?
Г о н е ц: Истинно таковой.
Б а т у: Вранье это, нечестивым Болеславом придуманное! Срамно должно вам быть, что поляку доверились. Не бросил киян Владимирович Ярослав. Не к норманам торопился он, а к царю за ярлыком на княжение. (Вынимает грамоту и потрясает ее в воздухе) Вот оно дозволение великого Чингиз-хана! Зрите, народ киевский: вот ярлык, а вот я, князь ваш законный – Ярослав!
Немой взрыв недоумения, как среди киевлян, так и среди воинов Бату. В толпе суета обозначилась, но без шепота даже, а лишь поворотами голов. Ничего людям не понятно.
Б а т у: (грозно) Али не признаете во мне Ярослава? (Спрыгивает с коня, уверенно подходит к первому ряду толпы и хватает за бороду ближайшего мужика.) Ну что, пахарь сиволапый, онемел что ли ты, али не признаешь во мне князя Ярослава Владимировича?
М у ж и к: (перепугано) Признаю, князь, признаю.
Б а т у: (отпуская первого и хватая рядом стоящего) А ты чего в землю око встромил? Признаешь, Ярослава во мне?
М у ж и к:   Ды как уж тут не признать!?
Б а т у: Ишь, лукавец каков. (Хватает за шкирку следующего, в котором легко узнать еще не старого Никиту) Ну а ты, чай много повидал, признаешь ли во мне Ярослава? Ну чего молчишь, как без языка родился?
Н и к и т а: (смотря на Бату хоть и со страхом, но и с гордостью) Приглядываюсь я.
Б а т у: К чему ж ты приглядываешься?
Н и к и т а: Ярослав-то хромец был.
Б а т у: (с уважением глядит) На какую ж ногу он хромал?
Н и к и т а: На левую, знамо.
В воротах Киева показывается фигура Субудая, но Бату его пока не замечает. Он  выхватывает кинжал и заносит  над Никитой. Тот взгляда не щурит и не отводит, а в толпе визг бабий слышится. И здесь неожиданно Бату полощет кинжалом себе по левой ноге чуть выше колена.
Б а т у: (отходя прихрамывая) Хотите князя своего хромцом видать – будь по-вашему. (К Никите) Ну как, присмотрелся теперь?
Н и к и т а: (глазами воспылав) Пригляделся: ты это, княже!
Б а т у: (растирая кровь по штанине) Ишь как приглядываться мастак! Небось на бабах нафехтовался, а?
Н и к и т а:  В таком ремесле мы щи лаптем не хлебаем, то правда.
Б а т у: А имя твое?
Н и к и т а: Никита, сын Тура.
Б а т у: Ну раз так, назначаю тебя, Никита, сын Тура, сватом своим.
Всеобщий сдержанный смех.
Н и к и т а: (удивленно) А до кого ж свататься то?
Б а т у: Ну ты ж мой сват – тебе и выискивать. Да такую, чтоб всем князьям и султанам на зависть! Понятно ли говорю?
Н и к и т а:  А то как же.
Смена кадра. Полумрак. Лежащий Ярослав и слепой монах Чурыня.
Я р о с л а в: Не подвел же меня  сват трухлявый: такую лебедушку подыскал, что в сказке только привидится. Звали ее Ингигердой, и была она шведских кровей. Роду, конечно, не царского, но мы по всему свету распустили слух, будто это шведская принцесса. Все и поверили; как тут не поверить: краса – нету слов! (Помолчав хмуро) Не Тамара, конечно, да оно и к лучшему –  пережил я страсть в безумие приводящую, отстрадался уж, и не желал повторения. Не хотелось боле разрываться меж телом девичьим да верховодством державным. Воистину многое мужик свершить может, дабы покорить сердце милой, да токмо еще больше упустить рискует.
 Ч у р ы н я: И так бывает, что одно другому не помеха. Иной князь с того править берется, что неугодных себе казнит, а ты власть свою со свадьбы начал.
Я р о с л а в: Да, Чурыня, со свадьбы. А неугодных казнить… Для того у меня Субудай объявился.
Прежняя обстановка, где Бату с окровавленной ногой стоит перед народом. К нему на коне подъезжает Субудай. Бату оборачивается.
С у б у д а й: (соскочив на землю) Ярослав, значит?
Б а т у:  Ярослав.
С у б у д а й: (глядя на сочащуюся кровь) Вижу. (громко) На колени перед князем киевским Ярославом! (И сам первым преклоняет колено).

Возвращаясь в купе, я планировала мгновенно сослаться на сильную головную боль и тут же, рухнув на свое место, зарыться в одеяло с головой. Не ясно почему, но переводчица Лиза Мормышкина как могла старательно оттягивала миг разоблачения. Вряд ли в глазах принца  я стояла особенно высоко, но падать с этой даже незначительной планки все равно не хотелось. Приятно же осознавать, что кто-то, причем из небожителей, искренне присваивает тебе те способности, которыми не обладает сам.  Я никогда не испытывала дефицита во внимании мужского пола, многие откровенно сохли по моему расположению. Но я с сожалением чувствовала: все они – как тянущие в постель, так и зовущие под венец, видели во мне исключительно гармоничное соединение влекущих впадин и манящих выпуклостей.  Я никогда не относила себя к дурнушкам, но кроме природных заделов, я не обзавелась никакими редкими умениями, которые бы вызывали восторг и уважение окружающих. Типичная представительница серой массы, чуть выделяющаяся за счет внешности. Хотя внешность, она тоже на любителя. Одним подавай тощих и длинноносых, другим -- пышных и озорных, ну вроде нашей соседки по купе Зои Петровны. Ее трескотня, временами сбивающаяся на смех, была слышна еще в коридоре. Я открыла дверь и застала пассажиров за игрой в дурака. Вроде бы удивительного в этом мало, но в карты резались только Виталий Поликарпович и Зоя Петровна. Принц Бельгии в позе спартанца без движений лежал на верхней полке. Острое сочувствие пронзило мое сердце по отношению к царской особе. Эти двое разошлись настолько, что будущему монарху оставалось просто забиться в дальний угол.
-- А, Лизуня, -- оживленно приветствовал Скабриевский, смачно плюхая на стол червовую восьмерку. – Получите, барышня, по полной! Кстати, спасибо громадное за пищу. Завтрак прошел  в мире и согласии.
-- А я вольтом. Вольтов то у тебя нетути -- в отбое все, -- ответила ходом матерая торгашка. – Теперь моя возьмет!
«Оставила их на часик, -- мелькнуло у меня, -- так они уже на «ты» перешли».
-- Не бывать врагу на святой Руси, -- торжественно изрек Виталий Поликарпович, подкидывая карту.
-- Козырем атакуешь?! – изумилась соперница. – Ну, ну и ладно, ну и возьмем прозапас.
-- А прозапас! – Виталий Поликарпович в предвкушении победы, заерзал на простыне. -- Запас -- дело верное, да не у нас. Все перевороты на Руси случались аккурат потому, что кто-то ушлый откладывал запас на черный день. Вот черный день и наступал. Извольте получить два короля. Берите, перед смертью все сгодится.
-- Типунь тебе…
-- Еще тут у меня имеется тузец. И две шестерки, наконец.
Зоя Петровна гневно отбросила карты:
-- Ну точно первый мой. Тот карты насквозь видал. Оно и не мудрено – чем в тюрьме-то заниматься?!
Виталий Поликарпович уже изящно тусовал колоду:
-- Лиза, не желаете сообразить на троих? Игра удачливых и хитрых, как и другие, любит красоту.
-- Извините, я плохо смыслю в картах. А в роли «дурочки» чувствую себя не уютно.
-- Напрасно. В срезе высоких достижений проигравшие находятся все-таки на ступеньку выше тех, кто вообще не играл.
Зоя Петровна с трудом выгнула хребет и приподнялась, поправляя грудь:
-- А я, пожалуй, тоже не буду. Схожу к своим, наведаюсь.
-- Контроль превыше всего, -- произнес Виталий Поликарпович, разминая лопатки. – Одобряю и уважаю. Предавайте пламенный привет.
Лишь только наша соседка удалилась, я сразу же выказала нетерпение:
-- А что с принцем?
-- Не стоит волноваться – бельгийский трон не опустеет, -- Скабриевский, словно фокусник, мастерски разложил карты веером. – Знаете, я решил крепкий, здоровый сон пойдет ему только на пользу. У меня завалялось пару таблеток снотворного, а срок их хранения вскоре мог истечь.
-- Вы его усыпили? – подобная дерзость повергла меня в шок.
-- Ничего страшного. Я бы и сам не прочь выспаться, но кто бы тогда составил вам компанию? Насколько вижу, Зоя Петровна пельмень не из вашей тарелки.
Худые мысли, уже полностью забытые, опять возвратились и надавили с удвоенной силой. Сначала Скабриевский уговорил принца остаться без охраны, затем вообще лишил его возможности передвигаться. Здесь и менее смышленая голова заподозрила бы неладное. К тому же, откуда школьный учитель столь мастерски владеет карточными играми? Чаще всего такому обучаются на зоне…
Виталий Поликарпович, очевидно, заметил тень испуга на моем лице.
-- Лиза, вы слишком близко принимаете к сердцу наше скучное путешествие. Я старался для вашего же блага. Меня посетило неприятное чувство сопереживания, когда я видел, до чего вам трудно общаться с Его Величеством. Лучше присядьте и скажите старику «спасибо».
-- Спасибо, -- не выходя из напряжения произнесла я. – Но… У меня возникли различные вопросы.
-- И на какую тему?
Сощуренные глаза Скабриевского словно схватили меня. Они словно проникли в мое сердце и, пробив его, выползли с другой стороны. Но страх еще не подчинил меня целиком.
-- Я давно хотела поговорить о вашем сценарии…
Из готового к прыжку тигра Скабриевский мигом превратился в изнеженного старого кота.
-- Мнда, эта дискуссия, признаться, успела мне наскучить еще за время длительных встреч с принцем, однако отказать в любезности прекрасной даме выше моих сил. Преимущественно всех интересует, а куда же подевался настоящий князь Ярослав?
-- Ну да, куда?
-- История умалчивает о столь незначительных особах. Как сказано, его приютили норманны. Однако вряд ли бы они посмотрели на княжеское происхождение человека, если он не проявил ума и храбрости в деле. Его или убили, или устроили на работу пастухом. Смерть под козлиными копытами, удирающей от волков отары, едва ли не вершина его карьеры. Я хотел поначалу включить подобный эпизод в сценарий, но не рискнул затягивать сюжет.
– Вы считаете, все прочее описанное вами не нуждается в комментариях, -- мои нервы постепенно приходили в порядок. -- Нет, нет, я, конечно, не возражаю, что  в художественных произведениях допустимы некоторые вольности и где-то даже минимальные отступления от исторических реалий. Это я понимаю, искусство – немножко от слова искусственный. Да, но у вас же – не отступления, у вас – абсурд.  Если бы вы писали в юмористическом ключе, в стиле гротеск, тогда куда ни шло, однако вы свое подаете на уровне действительности,  вполне серьезно, с таким, знаете ли, подтекстом, будто бы произведение  строится на подлинных документах истории.
– А с чего вы решили, что я поступил иначе?
– Так это же очевидно! Вы втиснули в один разрез истории людей, живущих в совершенно разные эпохи. Ярослав, Батый, Чингисхан – они жили в разное время. Это же известно практически всем.
– А в десятом веке практически всем было известно, что Земля плоская, как животик гимнастки.
– Простите, но такое сравнение не уместно. В то время человечество, не обладало научно-технической базой, позволяющей людям проникать в тайны природы глубже, чем это возможно при созерцании мира невооруженным глазом. Их зрение позволяло видеть Землю только плоской, и они, разумеется, искренне считали ее таковой. Но в нашем случае...
– В нашем случае, – бесцеремонно перебил Скабриевский, – все абсолютно идентично. Только современное поколение уже перестало доверять своим глазам и всему верит на слух. По крайней мере, так происходит с историей.  Другого от людей, впрочем, ждать и не приходится: поиск истины до того нудное и трудоемкое занятие, что, конечно, лучше слепо доверять ученым, тем более, что они почти не противоречат друг другу.  Но вот вопрос – а почему они в большей массе своей мыслят одинаково? А ответ в самом слове: «одинаково» происходит от понятия «один». Иначе говоря, роются в древних текстах, рыскают по местам раскопок, анализируют и делают заключения единицы, а прочая армия историков только выбирает, кому из тех одиночек глубокомысленно поддакивать. И, разумеется, поддакивать целесообразнее тому, чью интерпритацию событий признало большинство. У победителя куча родственников, у сильного много защитников. Так легче и удобнее во всем. И что могло заставить историю человечества стать исключением из правил?  Да ничего. К тому же, история не относится к точным наукам – это типичный гуманитарный представитель. Но, если в литературе, к примеру, мы часто наблюдаем ссылки на того-то да другого, то в истории этого нет. История тем и уникальна, что мнение одного со временем стало единственным, а все единственное постепенно воспринимается как истина. Скажите, разве цепь моих рассуждений лишена логики?
– Нет, но...
– Нет, но тем не менее, – ухмыльнулся Виталий Поликарпович. – Вам вдруг понадобились доказательства. Что ж, давайте начнем с начала истории. Итак, первым было слово. То есть кто-то когда-то сказал, именно сказал, что в то время когда ни мы, ни он не родился, происходило то-то и то-то. Верно? Откуда он это знает, спрашивается? Чаще всего из бумаг предшественника, который тоже не жил в описываемое им время, но слыхал от одного человека про те знаменательные события, в которых тот вполне мог участвовать, родись он чуть раньше. Ну как, ощущаете присутствие эффекта испорченного телефона? Один сказал правду на 90%, другой повторил ее, но уже процентов на 70, остальные тридцать додумав, то есть соврав, а третий, не ведая, что ложь, а что не очень, решил взять 50 на 50 и  от себя кое-что присовокупил. Он же личность, как-никак, и посему имеет право. Так вот все и шло, кружилось, без полной ясности, но в пределах одной страны достаточно приемлемо. Хуже стало, когда историки вышли на международную арену. Здесь сразу же бросились в глаза чудовищные несоответствия. Да ведь иначе и быть не могло, – воскликнули все историки разом, – потому что каждое государство ведет свое летоисчисление, независимое от других. А в чем выход? Разумеется, в приведении хронологического порядка к общему знаменателю. О, но это же очень сложно, – схватились за головы ученые, но ленивые мужи и, уподобясь своим неученым, но столь же ленивым современникам, принялись искать козла отпущения, который выполнил бы один работу за всех. Мы тебе и славу на века, и поддержку  во всем, ты только сделай, а!? И такой человек нашелся, даже не один, а с товарищем: Иосиф Скалигер и Дионисий Петавиус. Именно их по праву считают «основоположниками современной хронологии как науки». Вообще-то в конце XVI века хронологических версий хватало и без них, но только они докумекали применить астрономический метод для подтверждения своей хронологии древности. Думаю, вы слышали на чем он зиждется?
– Да, я что-то такое читала, – не соврала я. – Там берутся этапы истории, которые возникали в моменты появления комет или солнечных затмений, а потом составляется график амплитуды этих астрономических событий и точно исчисляется дата конкретного исторического описания. Если учесть, что астрономия наука довольно точная, то и дата событий отражается верно.
– Совершено верно с точки зрения дочери двадцатого века. Но мы говорим о наблюдателях прошлых столетий, красавица вы наша. А это были в основном люди суеверные, набожные и  понятия не имеющие, что там за дрянь светящаяся по небу летает. Ну не существовало в их языке слова «комета», очень уж редко она летала для ее детального описания. Вот и получалось, что один летописец называет ее дьявольской стрелой, другой – факелом Гермеса, третий – огненной ведьмой на метле. А ведьмой без метлы и без огня можно назвать фактическое затмение Солнца. Потом через триста лет заурядный историк возьмет непонятное сочетание букв составляющее «ведьма» и по описанию выдвинет гипотезу, что это – есть комета. Вероятно, вы слышали о древнем астрологическом календаре Китая, но вряд ли ознакомлены с трудами русских ученых Носовского и Фоменко. Так вот эти ушлые ребята проанализировав поверхностно китайский документик, дополнили его обобщающей строчкой «Итого». Итого у них получилось: в третьем веке нашей эры невооруженным взглядом можно было наблюдать 35 комет. Это в среднем по три кометы за год. Вам сколько лет?
– У женщин не принято...
– Пускай – двадцать. Значит, в своей жизни вы должны были наблюдать семьдесят комет. А сколько видели вы? Не  напрягайте память: максимум одну. Из этого разумно сделать вывод, что самый точный перечень появления комет малость перенасыщен. Так это в Китае, государстве, которое не слишком-то контактировало с миром Запада. Привязывая к историческим событиям в Европе конкретные даты, историки руководствовались отнюдь не китайскими астрономическими сведениями, а, само собой, европейскими. Но что же мы находим в европейском списке. Цифры таковы: европейцы невооруженным взглядом видели в 1533 году – 5 комет,  а в 1556 – 8 комет, и наконец, в 1577 – целых девять комет!  И получилось, что за весь шестнадцатый век  среднестатистический европеец без подзорной тубы, которую изобрели только в XVII веке, прекрасно созерцал 145 комет! Выдающийся русский ученый-энциклопедист Морозов делает вывод – здесь мы часто имеем дело с различными сообщениями об одной той же комете, воспринятые впоследствии, как записи о разных кометах. То есть исторические события происшедшие в интервале всего двух лет, руководствуясь астрономическим методом хронологи вполне могли разбросать на века. Короче говоря, Лиза, древние списки появления комет практически ни черта нам не дают. Точно так же, как и археологический метод датировок Ибо он основывается не  на попытке извлечь истину, а на желании  подтвердить прошлое заблуждение.
– Но я слышал, что самым совершенным считается другой метод – радиоуглеродный.
Такого неподдельным уважения во взгляде Скабриевского я не испытывала никогда:
– У вас что, дедушка историк? Признаюсь честно, чуточку сражен. Однако и радиоуглеродный метод никуда не свистит. Первым с критикой на него обрушился некто Милойчич. Он буквально подвергнул  осмеянию сами теоретические предпосылки физического метода. Свое возмущение ученый обуславливает серией блестящих парадоксов. Так раковина американского малюска, живущего во здравии и ныне, согласно радиоуглеродным измерениям отпраздновала свою 1200-летнюю годовщину. А австралийский эвкалипт с радиоактивностью 16,31 вообще пока не существует. И якобы появится он на свет аж через 6 веков. Здорово, правда? А вспомните, какой резонанс получило сообщение о найденной в 1988 году Туринской плащанице. Знаменитая святыня, хранящая на себе следы тела распятого Христа по радиоуглеродному методу датируется XI – XIII веками нашей эры. Но Иисус по скалигеровской версии жил в первом веке. Что же за дела? Одно из трех: либо Туринская плащаница – фальсификат, либо ошибки радиоуглеродного датирования могут достигать сотен и даже тысяч лет, либо Иисус и впрямь родился на десяток веков попозже, нежели мы предполагаем. Вот так, прекрасная Луиза, человечество расщепило атом, вышло в открытый космос, изобрело компьютеры, лазеры, пылесос и куклу Барби, но мы не в состоянии верно указать время возникновения той или иной вещицы. Таким образом, лишний раз убедившись, что традиционные методы датирования слишком падки на просчеты, все те же Фоменко и Носовский математическим путем вывели новый хронологический порядок. У вас по математике сколько было?
– Да так себе, – уклончиво ответила я.
– Ясно: математическими уравнениями апеллировать ни к чему. Ну и  хорошо: я сам  не очень-то в них разбираюсь. Оглашу только выводы почтенных слуг науки. По их мнению, реальная история человечества куда короче, нежели мы привыкли знать. И расцвет древнего Рима на стыке двух эр практически сразу же знаменуется приходом эпохи Возрождения.  Что, не втискивается ни в какие представления о современной интерпретации прошедших событий? А вы рассуждайте чистой логикой. Ну с какой, скажите, стати человечество активно развивало научно-техническую мысль до первого-второго века, а потом впало в творческую дремоту и вышла из нее лишь в X – XII веках? Вы хотя бы по именам поглядите: Евклид, Пифагор, Аристотель, Гиппократ, Архимед, затем длиннющий пробел, и пошли: Леонардо, Ньютон, Паскаль, Парацельс. А что, между этими двумя списками за тысячу с хвостиком лет не родился ни единый мало-мальски значительный ученый? Выходит, не родился. А почему? А потому что промежуточек между двумя перечнями не в тысячу лет, а в сто или пятьдесят. Впрочем, кажется это вам не интересно?
– Ну почему же. Только я бы хотела больше побеседовать о вашем киносценарии. Даже, если допустить все эти новые хронологии и всякие сжатия исторических рамок, тем не менее, ну это же чушь! – аж подпрыгнул на качественных пружинах кресла Сафьянов. – У вас Батый  и Ярослав Мудрый одно и тоже лицо! Но если Батый получается киевским князем, то кто же тогда завоевывал Русь, Чингис-хан?
– А с чего вы взяли что Русь вообще кто-то завоевывал?
Два целенаправленных взгляда врезались в точке «Х». Заблудшая овечка и свихнувшийся верблюд.
– То есть что значит, кто завоевывал!? А монголо-татарское иго, а Золотая Орда? Или этого всего по-вашему не было?
– Орда, конечно же была, а иго – выдумка. Погодите так рьяно удивляться, а то у вас лопнут глазные яблоки, и мне пришьют членовредительство. Лучше давайте постепенно. Я опять же буду ссылаться на Глеба Носовского и Анатолия Фоменко. Так вот, если касаться   истории, то когда мы говорим, что в одиннадцатом веке произошло некое событие, это означает, что мы всего лишь где-то об этом прочли.  Тут в нас будто бы вселяется бес неподражаемой способности свято верить. Я заметил, этот бес прочно обжил душу вашего шефа.
-- Полностью солидарна, -- согласилась я, слегка развеселившись.
-- Подумать только, -- между тем продолжил Скабриевский, -- мы абсолютно перестали доверять современным газетам и журналам, потому что они уж очень часто врут, но безраздельно доверяем летописям наших предков, будто у тех причины для клеветы полностью отсутствовали. А причины-то существовали всегда. И здесь, Лизочка, очень важно выделить долю правды из вороха лжи. Как же это сделать? Во-первых, нужно собрать и проанализировать максимально возможное количество первоисточников. Раз мы заинтересовались монголо-татарским игом, значит, берем первоисточники XI – XIV веков. Господи, – схватятся за голову многие, – это ж сколько всего необходимо прочесть: горы книг и лесостепи свитков! А вот и не угадали. Первоисточников до нас практически не дошло никаких, а если они и есть, то в жутко усовершенствованной форме. Возьмем прославленную Радзивиловскую летопись, которая считается древнейшим документом, охватывающим историю Руси по тринадцатый век включительно. Практически вся «Повесть временных лет» списана с Радзивиловской летописи. Наверное, думаете вы, такой бесценный документ строго хранился в личном сейфе царской династии, бережно передаваясь от одного самодержца к другому, пока не достался нам из рук матроса Ваньки, грабившего Зимний. Ерунда. Впервые Радзивиловская летопись всплыла только при Петре І. Еще Ключевский озабоченно свидетельствует: в XVII царь Алексей Михайлович  в Москве запросил сыскать первоисточники по древней Руси, но ни в царской, ни в патриаршей библиотеке ничего найдено не было. Тоже самое наблюдается и в XVIII веке. Однако вернемся к Радзивиловской летописи, либо же списку. Впервые этот документ всплывает при Петре Великом, когда тот проездом навещал Кенигсберг. Царь жутко обрадовался, что в мире существует хоть одна древняя летопись и повелел беспромедлительно ее издать. Первым над изданием трудиться выпадает честь немцу Шлецеру, который сначала зачем-то переводит рукопись на немецкий язык, потом снова на русский, но так и не издает ни на каком. Выражаясь фигурально, все наблюдали, как варился борщ, но сытыми от этого не стали. Затем летопись попадает в руки тайного советника Муравьева, а по его кончине к известному археографу Оленину. В конце концов, древнейший документ истории Руси таки оказывается в Академии Наук, не известно как, но оказывается. Ну и на том спасибочки с поклоном. Только вот еще один маленький вопросик: а в первоначальном ли виде Академия заполучает Радзивиловский список, не имеются ли следы поправок? Ответ: имеются да еще и какие!  Начнем с того, что рукопись пронумерована сначала латинскими буквами, а потом арабскими цифрами. А для XV века это очень и очень странно. Ведь до середины XVII столетия в русских летописях и книгах употребляли исключительно только церковно-славянскую нумерацию. На этом странности не исчерпываются. Дело в том, что по многим данным два листа рукописи были утеряны, однако нумерация совершенно не нарушилась. Почему? Да потому что и латинские буквы, и арабские цифры были проставлены в рукописи аж в восемнадцатом веке, тогда же, когда и был изготовлен переплет. Любопытна и другая деталь, за время работы над изданием, по крайней мере, один лист рукописи как-то так ненароком потерялся и вдруг спустя много лет благополучно нашелся. Во, блин, повезло, да? Особенно если учесть, какая информация находилась на этом листе.   А изложено на нем, ни много ни мало, как судьбоносное призвание варягов на Русь. То есть – основа знаменитой  Норманской теории!  Если  же  убрать  этот лист из рукописи,  то не остается никакого подтверждения тому, что династия Романовых обладает законным правом властвовать на Руси. А такое подтверждение для Романовых было очень желательным, Луиза, очень желательным. Вот и появился  свежий, но якобы жутко древний документ о призвании князей с северо-запада, именно оттуда, откуда  и происходила Романовская династия.
– Но причем здесь монголо-татары?
       – Погодите,  сейчас и до монголов доберемся, – Виталий Поликарпович артистично встал и ловко забросил повисшую руку принца на грудь. – Итак, в результате великой смуты на Руси (ну вы помните Бориса Годунова с ватагой Лже-Дмитриев) к власти приходит прозападническая династия  Романовых. Естественно, трон им достается не в результате демократических выборов, и Романовым необходимо в рамках закона толково обосновать свой приход к власти, ибо в противном случае народ с воодушевлением поддержит некоего нового Лже-царя. Короче, нужен поток неопровержимых доказательств. Это при демократии легко себя узаконить: только захватил власть – сразу проводи «открытые» выборы; кого там реально выберет народ – это не существенно, главное – кого ты сам объявишь победителем, само собой, от лица народа. Но не было тогда на Руси демократии, а монархия – штука ой какая щепетильная. И Романовы  в угоду прежде всего себе, а также Западной Европы, ставленниками которой они по существу и являлись, начинают переделывать историю Руси в глобальных масштабах. Вот вам тонкий политико-психологический вопрос: каким, с точки зрения оккупантов должен быть завоеванный ими народ, чтобы его максимально легко было удержать в подчинении? Пожалуйста, молчите – я вижу в ваших глазках чушь. А правильный ответ: народ должен быть избыдленным! Слышали такое словечко? Конечно, не слышали – я сам его только что придумал. А суть в следующем: нужно заставить народ думать, будто он ни на что не годен, будто в своем развитии он безнадежно отстал от того же Запада и что ни он сам, ни его предки не могли навести в своей среде порядок без привлечения иностранных правителей. А стоило тем правителям только чуть ослабить стремена, в которые народ загнал себя добровольно, исключительно добровольно, как он тут же был покорен узкоглазыми дикарями с востока. И Романовых не интересовала реальная история Руси, они жаждали всадить в головы простолюдинов именно такую, подходящую для них историю, под кодовым названием: «Холопство в массы». Я понимаю, Лиза, вы начнете щупать пульс и требовать доказательств. Извольте кушать. Итак, факт первый, сразу же кинувшийся в глаза историкам да так явно, что они, бедолаги еле от него отмахались: основоположниками истории Руси почему-то сплошь являлись иностранцы. А если точнее, то немцы: Шлецер, Байер и Миллер. Последний, к слову сказать, настолько глубоко изучил наше наследие, что не чурался иногда путать название города с именем летописца. Ну слава богу, хоть не с породой собак или типом бюстгалтера. В общем,  становится на редкость подозрительно, что люди, до этого никогда прежде не интересующиеся историей Руси так воодушевленно берутся за титанический труд. С чего бы вдруг? Да все с того же: кто платит – для того и пляшут. А платили, разумеется, Романовы. И платили за конкретно поставленную задачу, за подходящий взгляд на историю, за психологический штурм в общественный рассудок. И важнейшее идеологическое задание немцы состряпали  отменно. С приходом династии Романовых Русь получила новую историю, до того убедительно обоснованную, что мы с ней не в силах расстаться до сих пор. Ликовало, наверное, тогда царское правительство: «Во мы какие молодцы – из захватчиков превратились в спасателей! Жаль только слишком уж много по Руси документов разбросано, где о другом говориться. Ну да ничего – это мы как-нибудь изживем». И начинается глобальное повсеместное изживление неугодного Романовым  исторического мусора. Древние летописи бросают в огонь, как перечащие православной вере, надписи на саркофагах князей сбиваются, как, один черт, никому не нужные, фрески в церквях реставрируются, а на самом деле полностью переписываются. И вот год за годом, поколение за поколением, подлинная история Руси полностью выветривается из сознания народа. Уже даже ученые принимают на веру новое толкование древности и радостно хлопают в ладоши, когда случайно находят ему подтверждения.  Практически все начинает работать на Романовых, и лишь единицы упорно продолжают искать истину. Одним из таких несогласных служителей правды является Морозов. Изучая монголо-татарские завоевания, он обнаруживает  ряд странностей. Ну во-первых, нигде, то есть абсолютно нигде, не указано о столкновении  татар с казаками, жившими как на западных границах  Руси, так и в низовьях Дона и Волги. То есть именно  там, где и должны были проскакать коротконогие кони агрессоров.   Конечно, в школьных  курсах  украинской  истории  нас  усиленно убеждают, что казачьи войска возникли будто бы лишь в XVII  веке, якобы вследствие того, что холопы бежали от власти  помещиков  на  Дон. Однако известно, – хотя в учебниках об этом обычно не упоминают, – что, например, Донское казачье государство существовало  еще в XVI веке, имело  свои законы и свою историю.   Более того, как доказал Сухоруков, начало истории казачества относится к XII-XIII векам. Следовательно, иноземные захватчики, монголо-татары или кто-то другой, откуда бы они не двигались обязательно должны были вступить в военный контакт с казачьими областями. Но в исторических документах это не отражено. Почему? Объяснений заковыристых, витиеватых и фантасмогорических  напридумать можно целое изобилие, но в каждом из них полно темных пятен. В каждом кроме одного, самого простого – монголо-татарского завоевания Руси никогда не было.
– Как не было!? – Новое утверждение настолько шокировало меня, что я напрочь забыла о всех своих подозрениях. – А что ж тогда все это время было?
         – Солнце, которое светило. Ну ладно, лирику оставим для возгласов на дыбе. Итак, почему же казаки не воевали с Ордой? Видный историк Гордеев полагал, потому что казаки являлись составной частью Орды. И он очень убедительно отстаивает свою позицию. Однако из документов истории нельзя выбросить и ту настойчивую мысль, что казацкие войска находились на службе русских царей. Кажущееся противоречие разрешают наши уважаемые Носовский с Фоменко. Их гипотеза такова: казацкие войска не только составляли часть Орды – они являлись регулярной армией русской державы. И Орда – есть ни что иное как обычное регулярное русское войско. Кстати, пресловутые термины «войско» и «воин» не являлись старо-русскими терминами. Они вошли в постоянное употребление лишь в XVII веке. А прежде на Руси  существовали другие термины: Орда, казак, хан. И даже в XIX столетии слова «царь» и «хан» употреблялись на равных, считаясь вполне взаимозаменяемыми. На Дону до сих пор стоит небольшой городок Семикаракорум, а на Кубани – станица Ханская. Если вы забыли, Каракорум считается столицей Чингис-хана. Вроде бы названия идентичны, однако упертые последователи романовской версии    истории
настойчиво ищут этот городишко где-то на Востоке, и, разумеется, найти ничего не могут. Ну еще бы, они же руководствуются  фантазией немецкой троицы, а Носовского с Фоменко ни в грош не ставят. И я горд тем, что являюсь первым, кто создал киносценарий на историческую тематику, взяв за основу не германских писак, а русских исследователей. Конечно, и Фоменко с Носовским не святые – им тоже свойственно ошибаться. Но я полагаю – ошибаются они в мелочах, а вот основные их положения превосходно аргументируются. Дабы не утомлять вас, я выскажу  фундаментальную версию нашей истории    по Носовскому и Фоменко  сразу   же. Итак, 1)Никакого завоевания Киевской Руси чужеземцами в природе не существовало, а пресловутое монголо-татарское иго было периодом военного управления Русским государством. Нечто схожее наблюдалось в Египте при мамлюках или в Османской империи при янычарах. 2) Верховным правителем Руси являлся хан или царь, что одно и то же, а в городах сидели его наместники – князья. Это наподобие римских прокураторов. Помните, Понтия Пилата? 3) Многострадальная дань Золотой Орде есть простой государственный налог на содержание регулярного войска. 4)Таким образом, древнерусское государство представляется единой империей, которая включала в себя постоянное войско (Орду) и гражданское поселение, лишенное вооруженных формирований, поскольку те уже входили в состав Орды. Кстати, западноевропейские армии в древних хрониках так же иногда называют Ордой. Идем дальше: 5) Эта Русско-Ордынская Империя просуществовала до конца XVI века. Ее история трагически завершилась печально известной смутой, а точнее гражданской войной. Как В США Север воевал с Югом, так у нас окрепший Запад противостоял Ослабленному Востоку. Правление ордынских царей закончилось убийством Бориса Годунова. И власть на Руси захватила новая про-западная политическая партия под названием «Династия Романовых». Вот на этих данных я и построил сюжет будущего фильма.
– Все это, конечно, интересно, но где доказательства верности ваших слов?
        – Опять же – в исследовательских работах Носовского и Фоменко под зычным названием «Империя». Доказательств там в достатке, я уж все не припомню, но некоторые могу привести. Начнем с начала. Кто такие монголо-татары? Объединившаяся армия монголов и татар? Пойдите, попробуйте их объединить, а я погляжу. Если у вас это получится, мне останется лишь создать нанайско-литовское княжество. Но ни черта у вас не выйдет – менталитет у них слишком разный, да и само устройство быта не тяготеет к большим союзам. Давайте лучше прислушаемся к Морозову. Он утверждает следующее: само слово «Монголия» имеет явно греческое    происхождение, и означает – «Великий». Если вас в детстве не роняли с каруселей под трактор, вы должно быть помните, что восточную часть России до сих пор называют Великороссией. Поэтому монгольская империя просто – «Великая империя». Собственно именно так и называли Русь в Европе. Короче, монголо-татарская Орда – иностранное название Русской империи. Кстати, даже после романовской чистки исторических документов на военно-морских картах восемнадцатого века наше государство значилось... Угадайте как? Великая Татария! Да-да, вот так – мы все потомки татар. Или хазар, вернее хазаров, а точнее казаков. Улавливаете созвучие? А как же его не уловить, если все это одно и то же. Но если-таки медведь пробежался по вашим ушам, то доверьтесь тем же картам. Изучая их, можно обнаружить любопытные названия. Так, на одной из них по территории Крымского полуострова идет вполне обычная для нас надпись «Крымские татары», а на другой – поверх того же полуострова значится «Крымские казаки». И это не на единственной карте, а на многих. Конечно, Романовы постарались уничтожить следы подлинного происхождения своих подданных, но кое-что все же уцелело. Возьмем хотя бы знаменитых скифских баб. Помните, сколько их досталось нам от скифов – самих скифов столько, вроде бы, не жило на свете. И главное, куда эти бабы применялись? У сторонников романовского или немецкого толкования истории на сей счет, как водится, целый букет различнейших версий. То скифские бабы служат богинями плодородия – чем гуще ими огород заставишь, тем лучше урожай соберешь; то по ним отмечают границы земельных наделов – это ж проще, чем палку воткнуть; то они защитники семейного очага – так мы уже говорили, что семей столько не было. В общем, вариантов хватает.  А что по этому поводу мыслят сторонники забытой исторической версии? Наверное, тоже плещутся в разноцветном конфети плюрализма мнений? Отнюдь – у них только одна версия: скифские бабы, а вместе с ними и половецкие, являются надгробными памятниками на могилах умерших. Просто и убедительно.
– Как же убедительно? – возразила я. -- Скифские бабы – они ж все бабы, ну то есть женского рода. Это что ж выходит: женщина умрет – ей памятник, а мужик загинет – и креста с него хватит? Так что ли?
– Ни капли не так, – вздохнул Виталий Поликарпович , с типичной жалостью к дегенерату взглянув на меня. – Если бы вы досконально изучили скифских баб – а это не слишком трудно, поскольку их так много, что они не умещаются в примузейных парках, то, наверняка, заметили бы – у половины из них повреждены как раз лица. Обычное дело, скажете вы – естественное разрушение скульптур под воздействием природных стихий и времени. Но почему же тогда прочие детали этих истуканов сохранились довольно хорошо? Предвижу ваш ответ: а мало ли?! Верно, Лизочка? Ну, конечно же, верно, ибо вы, как и большинство археологов, не имеете возможности путешествовать по азиатским странам, где, пусть и не в таком изобилии, но тоже попадаются скифские бабы. Точно такие же, только с двумя существенными отличиями: они мало повреждены и сплошь мужского пола, о чем красноречиво говорят длинные усы и роскошный чуб на лысине. Угадываете традиционный образ казака? Теперь делаем заключение на базе полученных данных. Скифские бабы являются надгробными памятниками, как мужчин, так и женщин. Однако в результате идеологической войны с реальной русской историей Романовыми был отдан приказ уничтожить на каменных изваяниях любой намек на казачество. Потому-то все мужские лица, исполненные характерными чертами казака, были изуродованы, а женские, то есть нейтрального содержания, нетронуты. Присутствие же скифских баб исключительно мужского обличия в чужих землях подкрепляют эту теорию. Ведь в завоевательные походы казаки своих жен не брали. Ну что, я не посеял в вас сомнения?
– Ну я не знаю...
– А вот вам еще один убедительный пример на поприще нумизматизма. Видный историк XIX века Чертков пишет удивительные вещи. Оказывается до сих пор не найдено ни единой монеты, инкрустированной только татарским текстом. Всюду на монетах татаро-монгольского периода  русские названия присутствуют наравне с татарскими. Частенько так же встречаются и арабские тексты. Особенно любопытна надпись на монетах Дмитрия Донского. Из нее следует, что и самого Дмитрия, и его сына Василия по-арабски называли «Султан Токтамыш Хан». Приверженцы романовского варианта истории придумали потрясающее объяснение такого феномена. По их мнению, завоеватели требовали от русских вассалов, что бы те ставили ханское клеймо на своих денежных знаках. Но тут не вяжутся следующие факты. Татарский хан Егидей писал князю литовскому Витовту: «Плати дань и изобрази на монетах своих печать мою». Но прежде к историкам попал другой документ, в котором уже сам Витовт требует того же от хана Тимур Кутлука! Во дела-а! В дно и тоже время и ханы требует от князей ставить ханские печати  княжеских деньгах, и князья выставляют ханам аналогичные требования. Прямо эпизод из «Чапаева»: «Ну хто ты такой?» – «А ты хто такой?». Романовские историки интерпретируют  этот нонсенс очень просто – один из документов лжет. С таким универсальным подходом к истории можно, что хочешь истолковать. Но куда правдоподобнее звучит разъяснение Фоменко и Носовского: вышеописанная странность вполне укладывается в их реконструкцию истории, согласно которой Ханы и князья по сути являются одним и тем же. И печать является ханско-княжеской. Ну так что, имеет право мой киносценарий считаться художественным отражением реальных исторических событий?
– Не знаю, – упорствовала я. – Может быть, оно все и вправду было, как вы говорите: и Орда – это русское войско, и ханы – те же князья. Но как Батый мог стать Ярославом Мудрым, если они жили в разные столетия?
– Вы забыли добавить – согласно скалигеро-петавиусской хронологии, – лукаво подмигнул бывший педагог. – А я руководствовался хронологией Фоменко и Носовского, которые куда глубже прозондировали мировую историю. Так, значит, Батый, вы полагаете, жил много позже Ярослава? Что ж, давайте рассмотрим эту почти аксиому с позиции тех же древних монет. Итак, наберите побольше воздуха в легкие – мы окунаемся в историю русской монетной чеканки. Традиционно принято считать, что чеканка монет на Руси началась в X веке. Но уже с наступлением XII века она прекратилась, и затем  возобновляется со второй половины XIV столетия. Отсюда выходит, что более двухсот лет Русь якобы вообще не производила собственные монеты. А некоторые известные историки говорят о перерыве в триста пятьдесят лет! Любопытное дело, не правда ли, прочеканила Русь монеты один век, так сказать, научилась их ваять, а потом бац – и забросила это никому не нужное занятие. Современные историки так прямо и пишут: на три столетия Русь добровольно отказалась от денежных знаков. Ну не прижились монеты у русских людей. Таскай их, считай – одна морока. При натуральном обмене куда проще жить: коня поменял на шкурки соболя, шкурки соболя -- на меч, меч -- на седло для коня, которого уже нет, с горя выменял браги за бублик и напился счастливо-пресчастливо. Красота! Но и сами авторы данной идеи понимали всю ее несостоятельность. Загадочный провал в истории монетной Руси стал наиболее обсуждаемой проблемой в исторических кругах. Нигде в мире не существовало столь длительного периода безденежья. Конечно, были попытки сослаться на тех же монголо-татар (как же все-таки выгодно для историков их пресловутое иго – ну что хошь на него свалить можно), однако нашествие кочевников началось лишь в 1223 году, а монеты перестали чеканить на сотню лет раньше. Вот черт, накладочка вышла. Как же быть? А никак, – говорят современные историки, – обычная странность. Действительно, мало ли у них подобных странностей!? Но разобраться-то нужно. И гражданка Сотникова принялась дотошно изучать вопрос по существу. Оказывается, на сегодняшний день известно 340 экземпляров русских монет X–XI веков. Преимущественно это монеты князей Владимира Святославовича, Святополка Ярополковича, Ярослава Владимировича. Любопытно, что чеканенные тысячу лет назад они только 200 лет известны науке и прошло лишь сто лет, как ученые вроде бы неопровержимо доказали их русское происхождение. А какими же методами пользовались ученые мужи, дабы убедительно заключить – монеты изготовлены в X–XI веках? Да все теми же, интуитивными – типа, снял пробу зубом и все понял, да радиоуглеродными – амплитуда ошибок в которых варьируется веками. В общем, датировка монет вряд ли является стопроцентно верной. Теперь дальше по книге Сотниковой. Если историки правы, и чеканка, не успев толком начаться тут же прекратилась, целиком логично будет предположить, что  и чеканка эта была примитивнее песочных часов. Оттого, мол, и пришлось от нее, чеканки, отказаться, что монеты удавались жутко нестандартные, грубоватые, какие любой кузнец подделать способен. Тогда бы и проблема разрешилась. Но что же мы видим на монетах X–XI веков? Замечательно исполненная чеканка, правильные формы, великолепная прорисовка деталей. Один ученый потрясенно воскликнул даже не без гордости: «В монетном производстве всей Европы XI столетия сребреники Ярослава представляют своего рода феномен по мастерству исполнения монетного штемпеля». Вот какие молодцы наши русичи – без подготовки, с первого же захода научились производить монеты так искусно, как европейцы научатся лишь спустя века путем длительных поисков и практической деятельности! Вы верите в такое? Я нет: высокому уровню всегда должны предшествовать примитивные успехи. Но, как не верти, а грубого исполнения монет на Руси X века попросту не существует. Искусство русской чеканки возникает не последовательно, а как вспышка – моментально. А потом после краткого замечательного взлета на недосягаемую другими странами высоту, внезапно – полная катастрофа. Чеканка резко прекращается. Население отказывается от денег, ему вдруг захотелось вернуться в славные времена первобытно-общинного строя. «Даешь натуральный обмен!» – кричит Русское государство устами современных историков. Странно? Не то слово! Но давайте на мгновение доверимся историкам и двинемся вверх по хронологической шкале Скалигера. И вот мы в XIV веке, когда чеканка монет возобновляется вновь. Знаменитый специалист по нумизматике Спасский сообщает: «Во второй половине четырнадцатого века в ряде русских княжеств опять начинается чеканка собственной монеты. В Москве это воскрешение забытого ремесла осуществляется при Дмитрие Донском». Взглянем теперь на внешний вид этих денежных знаков. Грубые, неотесанные монетки, так называемые клепанки, неправильной формы, с перекошенными штампами, неразличимыми надписями. Это действительно походит на первые результаты  совершенно нового для Руси чеканного ремесла. И лишь постепенно из поколения в поколение монетное искусство совершенствуется. Среди монет царя Алексея Михайловича – а это XVII век, между прочим, – появляются довольно приличные экземпляры. Но и здесь неуклюжих клепанок пока хватает. Носовский и Фоменко делают логичный вывод: реальное начало монетной чеканки на Руси датируется XIV веком, раннее этого времени, если русские княжества и чеканили монеты, то очень примитивной формы. Кстати, в Европе чеканка монет получила развитие в тот же период. И сохранившиеся до наших дней монеты XIV–XVIII веков замечательно демонстрируют естественный эволюционный путь монет от примитивных до высококачественных, что мы и наблюдаем на примере денег Петра Первого. И если удивительный вплеск добротной золото-серебряной руской чеканки X–XI веков не слишком укладывается в скалигеровскую хронологию, то новая концепция истории все растолковывает предельно ясно. Роскошные монеты Ярослава были изготовлены где-то в промежутке от XIV  до  XVII века. В эпоху же X-XI веков их отбросила  неправильная  хронология русской  истории, выдуманная, иначе и не скажешь, придворными   историками   времен Романовых. Таким образом, если учесть вопиющую неправильность хронологических событий, разбросавших Ярослава и Батыя в разные эпохи становится абсолютно ясным, что эти две исторические личности вполне могли пересекаться. И это не голое предположение. На лицо имеется документ Плано Карпини, посла от папы Римского, который оставил немало интересных материалов о своем путешествии по Руси. В частности он упоминает один забавный момент. Попав на выборы верховного хана в городе Каракорум, Карпино удивился тому абстоятельству, что вместо ожидаемого Батыя в  ставку прибыл Ярослав. Но еще больше изумился Карпини тому, что никто, из присутствовавших на выборах, не нашел в этой замене ничего странного. Вот вам и документальное подтверждение моей художественной находке: Ярослав Мудрый и хан Батый – одно и то же лицо. Кстати даже историки скалигеровской закваски утверждают, что сын Ярослава Александр Невский был так же и приемным сыном Бату-хана. Но приемным ли – вот в чем вопрос? Тут еще надо разобраться. Но я пока отложил эту занимательную историческую тайну  для другого киносценария. А по первому, кажется, вопросов более не предвидится.
– Почему же?! – разошлась вдруг я. – У меня вопросов целый список. Ну хорошо, пускай с исторической точкой зрения на монголо-татарское иго мы разобрались, однако сам узел сюжета несколько надуман. Вот возьмите этого Чингиз-хана, который у вас просто-напросто царь. Я не знаю, был он бесплоден или не был, но что ему мусульманину такой высоты стоило бы завести себе ни одну жену, а, как это у них принято, целый гарем. У Батыя, мне доводилось читать, было 26 жен. А Чингиз-хан-то покруче будет!
– Послушайте, а с чего вы взяли, что Чингиз-хан  являлся мусульманином, вы что с ним на Рамадане гуляли?
– То есть,.. Нет, вы правильно подметили, он не являлся мусульманином в современном понимании, но все же древняя религия кочевников была ближе к мусульманству, а не к христианству. Об  это же везде говорится.
– Что везде – то вранье, – отрубил Виталий Поликарпович. – Для уяснения той простой истины, что Чингиз-хан не являлся приверженцем ислама не нужно даже кашлять пылью древних документах и до сыта кормить москитов на раскопках. Вы просто назовите мне хоть одну мечеть, хоть один минарет воздвигнутый Чингизидами на территории якобы завоеванных народов. Что же вы не хватаете меня за шкирку и не тащите на минарет в откресностях Тамбова? Я хочу спрыгнуть с него и разбиться в лепешку. Доставьте бывшему наставнику будущих кретинов радость суицида. А-а, проблематично? Разумеется, потому что  ничего такого в стиле исламского зодчества  здесь нет. Напротив, с приходом к власти, Чингиз-хан разворачивает масштабное строительство православных церквей и храмов. Многие из них дошли до наших дней. И с таким видимым фактом не поспоришь. Чингиз-хану, как и любому другому верховному русскому князю полагалось иметь в одночасье не более одной жены. А сколько там насчитывалось жен у Батыя – 26? Ну подумай, а – до чего высоких половых достижений мужчина был! Искренне восхищаюсь, безраздельно. Вот непонятно только, как он их всех ублажал при его чахоточном здоровье, о котором упоминается сплошь и всюду? Абсурд. Еще один абсурд в пассив традиционных взглядов. Я же рассказывал вам о том, как пишутся исторические материалы, дошедшие до нас. Пишутся они на основе уже написанного с привлечением личных выводов и домыслов. Давайте глубже проникнем своими рыльцами в этот занимательный процесс. Итак, историк решил осветить некое событие двухсотлетней давности, о котором ему ничего не известно. Что же он делает? Бежит перекапывать землю в поисках первоисточников? Ну нет: он персона интеллигентная, в него сноровка землепашца не заложена, и где вообще гарантия, что получится вырыть необходимые сведения? Увы, но в земляной коре гарантий никаких.  Зато они есть в библиотеках. И наш ученый муж торопится туда. Роет там. И находит там. Что же он находит? Труд своего предшественника, который сотню лет назад тоже предпочел рыться в библиотеке, а не в земле. Историк берет эту перепись с переписи и еще раз добротно ее переписывает. Но закончив работу и держа готовое детище свое в неизмозоленных руках, он чувствует себя не ученым-первооткрывателем, а ксероксом, не больше. Потому как, ничего нового в науку он лично не привнес, хотя так же этого хочется, что терпеть нету сил! И тогда он берет копию рукописи предшественника и начинает ее корректировать. «Так, так, так, значит Батый был женат. Очень интересно, очень. А сколько у него было жен? Ага, об этом здесь ни слова. Упущеньице, коллега, допустили – нехорошо. Ну да не беда, сейчас мы все исправим. Итак, жены, жены, прокажены мои жены. Сколько же вас было?  Может пять? Нет, пять для покорителя Руси маловато. Добавим-ка еще пять. Пятью пять – двадцать пять. Прелестно. Двадцать пять хорошеньких жен. По-моему вполне достаточно для счастливой ханской жизни. Или не достаточно? А, что мне жалко, еще одну про запас напишу». Вот так и создается исторический факт о 26-ти супругах Батыя. А предыдущий переписчик якобы достоверных источников обогатил историю другим ценнейшим фактом, что, к примеру, Батый был родным внуком Чингиз-хана. Ну а кем же еще, не дочкой же, в самом деле?! А  совсем древний летописец вывел собственное мнение о захвате русской земли кочевыми племенами. Он, этого, конечно, не видел, но его бабушку лично изнасиловали какие-то узкоглазики на коренастых кобылах. Это установлено со снайперской точностью, потому что она сама вспоминала то злополучное нападение на ее деревню. И почему бы ни предположить, что за этим набегом кучки грязных мужиков не скрывалось масштабное завоевание всей Руси. Бабушка-то свидетель надежный – лично пострадала. Так что, летописец ничего не придумал – он со слов очевидца излагал. Правильно? Абсолютно. Только вы сами попытайтесь написать, ну скажем, историю жизни и смерти товарища Кирова со слов своей бабушки. А что, по-моему она вполне может считаться надежным источником – ведь в одно время с ним жила да и не в разных странах. К тому же она имела доступ к газетам, к радиосообщениям. Уж, конечно, про смерть Кирова ей должно быть известно в сотню раз больше, чем обычной крестьянке тринадцатого века о жизни князя Даниила. Вопрос, надеюсь, исчерпан?
– Да, то есть – нет. Я, говоря откровенно, в истории не очень, но если бы  где-то кто-то утверждал о том, что когда-то русское войско покоряло практически всю Европу, я бы, наверное, услышала. А я не слышала . И не встречала тех, кто слышал. И нигде в исторических справочниках об этом не говорится.
– Вы правы, именно не говорится. А знаете, почему? Потому что, как сказал итальянский исследователь Мавро Орбини, одни воюют и побеждают, а другие пишут историю.  Вы, конечно, не слышали об этом принципиальном итальянце, который занимал крупный церковный пост, а напрасно. Подняв архивные материалы, он откопал удивительнейшие документы, по которым издал книгу о славных деяниях царства славянского. Книга Орбини написана  в 1609 году, но до того ясна и содержательна, что в дополнительных комментариях не нуждается. Итак, что же вкратце излагает Орбини. Всего лишь ту историю, которую всеми силами пытались забыть в Западной Европе, и которой бы так никто и не узнал, поскольку труды Орбини быстренько изымались да предавались огню, если бы не Петр І. Яростно пылая жаждой возродить былое величие Руси, он приказал незамедлительно перевести драгоценную книгу на русский язык. И что же, вы думаете, Орбини пишет? Приблизительно следующее: славянский народ силой оружия своего покорил чуть ли не все державы мира. В числе стран поверженных им значатся: Персия, Греция, Македония, Иллирическая земля, Моравия,  Чехия, Польша. Длительное время славяне бились и с Римом. Победу праздновали то одни, то другие, но в итоге наши предки покорили многие провинции римской империи, вторглись в сам Рим и основательно разорили его. Во владения славян попали так же Франция, Испания и Англия. Я понимаю, сейчас это воспринимается на уровне фантастики, но в те времена все выглядело вполне естественным. Орбини приводит список из почти сотни авторов, (сотни!) у которых он почерпнул информацию. Любопытно, что практически ни один труд этих историков до наших дней не сохранился. И еще в XVIII–XIX веках целый ряд знаменитых ученых частично разделяли точку зрения Орбини.  Вообразите себе, Лизочка…
И здесь маэстро замолчал. Я сразу не поняла в чем дело, но до моего слуха донеслось слабое пиликание мобильного телефона.
-- Я сейчас, -- бросил мне Скабриевский, буквально выскакивая в коридор.
Внезапный звонок вызвал мое неподдельное изумление и возродил былой страх. Я не подозревала, что у этого авнтюриста имелся личный телефон. Конечно, вроде бы что тут такого – в наше время к сотовой связи подключен чуть ли не каждый, но отчего Виталий Поликарпович скрывал от меня свой номер. Ведь мне он звонил с городского, что, кстати, по деньгам ему выходило дороже. Трепеща всем телом, я прижалась к двери, пытаясь уловить нить разговора. Стук колес встал на пути женского любопытства, однако несколько фраз расслышать удалось.
-- Не волнуйся, я уже везу его… Да, да… Самый настоящий. Да, и на белом коне. Ждите, мы близко.
И, кажется, в конце он сказал: «Сынок», хотя не уверенна. Разговор был закончен, и мне следовало скорее занять прежнее место.
Вернувшись, Виталий Поликарпович старательно изображал прежнюю беззаботность, однако безукоризненно это не выходило. Зрачки его нервно метались, будто не зная куда спрятаться, чтобы утаить некую тайну. Тон голоса, впрочем, оставался уравновешенно спокойным.
-- Итак, Лиза, мы говорили о славянских завоеваниях. Почему же славянские завоевания так слабо отражены в мировой истории? Этому удивляется и сам Орбини. Я уже вспоминал о нем, да? Так вот, удивляться-то особенно нечему. Взахлеб читая сегодня исторические хроники, мы неизбежно оказываемся под  влиянием  национально-субъективного  взгляда  летописца   на происходящее. Каждый  хронист  естественно  старался  представить свой народ в наиболее выгодном свете. Битвы, где  побеждали  его соплеменники, – даже совсем незначительные, – он  описывал особенно ярко. Другие сражения, может быть гораздо более важные и решающие, но где его народ проигрывал, хронист излагал либо скупо, либо вообще никак. Это естественно. И всем понятно. Об этом нужно  постоянно помнить  при чтении старых хроник. Орбини замечает, что наличие в государстве исторической школы, труды которой дошли до нас, и военные  победы  этого государства, как правило, две вещи, друг с другом не связанные. Порой те, кто не мог победить на поле боя одерживали блестящие победы на бумаге. Особенно часто практиковалось это в средние века, когда число грамотных людей было ничтожным, а исторические школы вообще являлись раритетом. Ну хорошо, ляпнете вы, а что же мешало русичам  вести летописи своих славных побед, они что такие скромняги? Да нет, дело не в скромности, а скорее в пренебрежении к идеологическому институту. Возможно, славяне простодушно мнили себя до того главенствующей нацией, что не считали нужным воспитывать своих потомков в духе победоносных баталий, мол, это и так у них будет в крови. А вот и просчитались. Да, русско-украинские предки наши могли задать жару любому противнику на поле боя, но на поприще политической рекламы они проиграли под чистую. По существу такого понятия на Руси вообще не существовало. О покорении Царь-града князем Игорем нам больше известно из византийских хроник, нежели из своих исконных. А на западе важность рекламно-политического давления поняли и оценили очень рано, возможно этому способствовало то обстоятельство, что Европа не имела других аргументов против тогда еще очень сильного Татарского Царства. Отставание же Киевской Руси  в саморекламе проявляется даже в наши дни. Может у нас менталитет просто такой – нехвастливый. Но это уже другая история, не относящаяся к моему киносценарию.
– Послушайте,  вы так усердно ругаете своих предков, за то, что они привили нам  идеологию какой-то неполноценности и второсортности, но сами продолжаете внедрять то же самое.    
 – Интересно, где вы это увидели?
– Да возьмите хотя бы своего главного героя – Батыя-Ярослава. Он у вас почему-то постоянно от кого-то убегает: от Чингиз-хана бежит, от Мстислава бежит.
– Вот потому-то Ярослава и прозвали «Мудрым», что он знал, как вовремя скрыться. А лезь он в самое пекло битвы, тогда б его «Храбрым» прозвали, ну и угрохали б скоренько. Поймите, Ярослав должен был уберечь себя для Руси, сохранить свою уникальную голову. И в этом как раз проявляется его наибольшая мудрость – постичь при жизни свое высокое место в истории. Вот вы, например, понимаете, какое место в истории ваше?
– Не очень.
– Это и хорошо, – поддержал бывший педагог. – Вам лучше о нем не думать, потому что в здании Истории ваше место у параши. Да не переживайте так нервно, Лизочка. У Истории параша колоссальных размеров – там будет находиться большинство ныне здравствующих субъектов. А вот Ярослав понимал: его место не там. И поэтому...
-- Настоящие мужчины ведут себя с женщинами более сдержанно, -- произнесла я максимально уверенным тоном, лишь бы под предлогом обиды выйти из купе.
Ход выявился не самым удачным. Виталий Поликарпович тут же вскочил, принялся извиняться, сказал, что он долго жил бабылем и отвык от общения с женщинами, предложил выпить на брудешафт и непроизвольно преградил мне путь к двери. Долго подогреваемые опасения, быстро перерастали в дикий страх. Я осталась лицом к лицу с возможным бандитом, профессиональным похитителем людей и бессердечным вымогателем. Слушая и не слыша виноватые разглагольствования Скабриевского, я окинула взглядом принца. Тот спал, как младенец. От него пахло дорогим одеколоном и котлетами по-киевски, но никак не помощью.   
-- Пустите, мне нужно в туалет, -- сказала я.
-- Ах да, -- смутился Виталий Поликарпович, освобождая проход. – Мой рассказ оказался слишком затяжным. Но  ведь мудрейшая из прекрасных не в обиде на седого мечтателя?
-- Отнюдь, вы пробудили во мне интерес к правде.
Я вышла и поняла, что действительно хочу в туалет.

Солнце заливает   комнату.  Ярослав и Чурыня сидят за столом. Но князь ест, а Чурыня пишет.
Я р о с л а в: Ингигерда была славной девкой. И собой хороша, и на язык покладиста, и страсти пустой во мне разжечь не могла. Я думал про нее лишь ночью, перед сном. В остальное время голова жила делами Киева. Я начал создавать свод законов, назвав их «Русская правда».  Про справедливость я не шибко там пекся. Главное в другом было: как мощь державную укрепить, как крестьян лучше пахать заставить, а воинов доблестнее сражаться. И еще как наполнить разграбленную казну.  Оттого всякое нарушение, убийство даже решил я не петлей, не батогами, не ямой волчьей наказывать, а штрафами денежными. Малочисленна была дружина киевская, и не мог я себе позволить сокращать ее, устраняя насильников да воров. Грянет час битвы, и этим тоже воевать придется. Так лучше для Киева будет, ежели послужат они ему и рукой вооруженной, и кошельком не самым тощим. Коней нам ведь никто за так не даст, и кольчуг не накует. А сражения уж были не за горами. Чингисхан не тот царь, кто миловать любит. Нет, он должен был, если и не сам орду повести, так другого натравить. Я ждал, что это будет Угедей, первый полководец Татарии, чья жестокость не знала краев, да тут Ганджа разбунтовалась после расправы царской над принцессой их – Тамарой. Пришлось Чингизиду силы свои главные туда отослать, чтоб град мятежный проучить. А на меня царь Мстислава натравил, князя Тьмутаракани. Обещался владыка престол ему киевский отдать, коли меня карой удосужит лютой. 
Смена кадра. Хмурые тучи давят на бескрайнюю степь. Молния сверкает еще не близко, но сильный ветер гонит грозу именно туда, куда медленно с разных сторон подходят две крупных армии. Впереди одной из них на конях Ярослав с Никитой, по левую руку, и Субудаем по правую. Во главе другой  армии  широкоплечий, но невысокий князь Мстислав.
Г о л о с  Я р о с л а в а:  Это был храбрый малый. Никогда раньше я его не видел, но про доблесть слышали все.
Армии останавливаются, сократив расстояние между собой до выстрела  из лука. Начинается сильный дождь. Мстислав чуть выезжает вперед.
М с т и с л а в: Эй, самозванец. Говорят, ты, не получивши ярлыка, вздумал на стол киевский влезть? Чингисхан шлет тебе большой привет с улыбкой черепа. Готовь голову под этот меч. Он знает, как отрывать ее от шеи.
Я р о с л а в: Никто не сделал для Руси больше Чингисхана, да и он не вечен. Прояви мудрость Мстислав. К чему нам гробить своих воинов, али не осталось больше иноземных врагов? Мы ослабим свою рать, а они придут добивать оставшихся.
М с т и с л а в: Ну раз ты так бережешь своих людей, давай все решим меж собой. Вынимай меч и готовься к поединку.
Ярослав выхватывает меч и хочет ринуться вперед, но Субудай сдерживает его.
С у б у д а й: Твоя нога, князь, еще не зажила. А Мстислав знатный рубака. Дозволь лучше мне.
Я р о с л а в: (поразмыслив) Мстислав, и твои, и мои ратники давали клятву верности. Но за кого они будут драться, если убьем друг друга. Пускай это будет рукопашный бой, и пусть сразятся наши лучшие кулачники. Моего зовут Субудай.
М с т и с л а в: Я знал, что твое место кусты. Но будь, как ты сказал. Над кулачными бойцами тоже летает птица Славы. Говоришь, твоего зовут Субудай? Хорошо. А я за чужие спины не прячусь. (Спрыгивает с коня) Подходи, Субудай, Мстислав свернет тебе шею.
Субудай спрыгивает с коня и снимает доспехи.
Я р о с л а в: Будь осторожен. Я слышал он боролся на равных с Редедой из Касогов княжем-батыром, а потом и победил, неожиданно выхватив припрятанный нож.
С у б у д а й: Не переживай. Меня ведь учил старый Ишхим. (Идет навстречу Мстиславу)
Н и к и т а: (Ярославу) Ну а когда кто-то победит, что потом?
Я р о с л а в: То же самое. Такие схватки один на один уже давно ничего не решают. Просто победитель обзаведется большим авторитетом у войска. Вот и все. А битвы  не миновать.
Субудай и Мстислав начинают бороться, не брезгуя ударить друг друга кулаком или ногой. Постепенно вырисовывается преимущество Субудая. Это вполне логично. Субудай на голову выше и пуда на полтора тяжелее.  Хотя и Мстислав знает толк в кулачном бою. Раза два он крепко прикладывается к челюсти противника. Но вот Субудай трижды к ряду ложит Мстислава на землю. И наверняка проделал бы то же в четвертый, не выхвати Мстислав ножа.
М с т и с л а в: Что, не ждал, дубовый желудь – пища для свиней. А получи! (старается резануть Субудая. Пока безуспешно.) Ага, отступаешь? А мы так! И так! И этак.
Когда он все же задевает Субудая острием, Ярослав не выдерживает.
Я р о с л а в: Вы, видели воины, кто забыл о чести? Вперед. Ура!!!
И две армии с одинаковым криком «Ура!» бросаются друг на друга. Завязывается кровавая битва. Мстислав уже с мечом на коне.
М с т и с л а в: Эгей, Ярославушка, братец родненький, я иду к тебе! (С редким умением фехтовальщика прорубывает он дорогу.) Я уже близко, трусливый самозванец! (Отрубывая чью-то голову) И ты получи, смердовское отродье. Эгей, Ярослав липовый, не прячься! Вот он я – смертушка твоя!
Преимущество мстиславцев становится очевидным. Киевляне отступают. Бату сражается на коне. Рядом с ним усатый дружинник.
Д р у ж и н н и к: Бежать, княже, надо. Проиграли мы. Бежать! Людей спасай пока не поздно. А!.. (падает, пронзенный копьем)
Б а т у: (глядя на мчащегося к нему Мстислава) Поздно. (Разворачивает коня и бросается наутек, но конь упирается в живую стену из бьющихся людей, и Бату вынужден сражаться  с князем Мстиславом)
М с т и с л а в: (Батыю) Куда ж это, самозванец, деру дать нацелился? А сказывают – в ратном деле ты искусник редкий? (Уже рубится с ним) Пощупаем, потискаем!
Мстислав явно сильнее физически. И вот он выбивает меч у Бату. Но тот, не растерявшись, прыгает на Мстислава, и оба они падают на землю. При падении Мстислав тоже оказывается без меча. Противники начинают бороться, и Мстислав кладет Бату на лопатки. Тот упирается из последних сил, но все напрасно. Мстислав огромным кулаком бьет Бату в лицо.
М с т и с л а в: Ну как тебе такое угощеньице, Ярослав? (Приподнимает за ворот кольчуги поникшего Бату и наносит очередной удар, такой силы, что кольчуга трещит) Ух, смачно! Ну-ка это кушанье отведай. (Замахивается и замирает в потрясении) Что за чертовщина! (Пристально всматривается в открытое плечо врага, туда, где виден старый шрам, напоминающий летящего орла) Вот те раз без прикрас. (Бережно встряхивает полукантуженного Бату) Очнись, слышишь, очнись незнакомец! А может и не из быдла ты, может – брат самого царя?
Б а т у: Что ж теперь с того.
М с т и с л а в: Значит, правда. А помнишь ли ты медведя на реке?
Б а т у: Медведя? Это когда мальцом еще...
М с т и с л а в: Точно!
Б а т у: Кто ты?
М с т и с л а в: (улыбка до ушей) Так я ж тот самый хлопец, у кого ты рыбу стянуть хотел. Вот так встреча! Эй, горнист! Горнист!!! Труби перемирие!

 Смена картинки Яросла в и Чурыня.
Я р о с л а в: Да, Чурыня, просто повезло мне. Князь Тьмутаракани отказался тем самым хлопцем с реки, который, кабы ни я, очутился б непременно в пасти звериной. И теперь Мстислав сполна вернул мне свой долг. Он отпустил моих людей, отказался от Киева, но предупредил, чтоб не ступала нога моя на левый берег.
Ч у р ы н я: А что ж Чингисхан не наказал его за ослушание?
Я р о с л а в: Истина к царю не враз дошла. А когда добралась таки, сильно уж разум Чингисхана тогда хворью поражен был. А вскорости он и скончался.
Ч у р ы н я:  Но ведь не мог опустеть престол на долго?
Я р о с л а в: Верховным ханом стал Угедей. Он знал толк в управлении  армией, но мало смыслил в политике. Его стихия – боевой поход.  Было ясно, такой не долго станет упиваться беззаботным покоем державного главы, он обязательно захочет проучить дерзкого Ярослава. И я решил не ждать. Взяв с собой самых надежных воинов, мы пероделись простолюдинами и подобрались к шатру Угедея. Он не был силен в постельных лобызаньях, и жутко  боялся, что про его слабость расползутся слухи по орде. Потому хитрый Угедей при всех волок очередную девицу в свой шатер и просто заваливался спать. А дабы воины не заподозрили его  немощь, он разгонял их от шатра подальше. Пробравшись ночью в Каракорум, я знал точно, шатер Угедея без охраны.
Смена кадра. В темноте слышен мужской храп  и женское сопение. Тускло поблескивает лезвие ножа. Кто-то медленно тянет его вдоль одеяла и останавливается у заросшей мужской шеи. Угедей просыпается. И тут же чья-то рука закрывает ему рот.
Б а т у: Тише, Угедей, не то этот крик станет последним для твоей глотки. Я пришел говорить, а не убивать.
У г е д е й: Бату? Да как ты…
Б а т у:  Не надо шуметь. Нас много, ты один. У тебя нет шансов выжить. Лучше слушай. (Проснувшейся женщине сразу же затыкают  рот) Дураку ясно, что ты хочешь идти на мой Киев. Но не глуп ли такой шаг? Твоя орда не больше моей, и не сильнее.
У г е д е й:  Врешь, Бату. Твоя дружина слаба и труслива. Даже Мстислав разбил тебя.
Б а т у: Я думал, ты достаточно умен, чтобы не верить слухам болтливых скоморохов. Мстислав не разбил меня. Мы и впрямь начали, было биться, но потом взялись за ум и заключили союз.
У г е д е й:  Какой союз во время резни?! Ты лукавишь, Бату, как вонючая лисица.
Б а т у: Взгляни на этот перстень с печатью князя Тьмутаракани. Как бы я снял его с пальца Мстислава, не подари он мне его самолично. (Угедей с недоумением рассматривает печать) Надеюсь, глазам ты еще не разучился верить? Вот что, Угедей. Не ходи на Киев. Ты погубишь много татар и Русичей, а потом найдешь смерть сам. Моя дружина крепка и закалена в настоящих битвах. Число воинов так велико, что все не смогли уместиться в Киеве. А станет трудно, Мстислав быстро придет на помощь. То же обещали и новгородцы. Земля велика. Еще никто не находил ее краев. Ни единого края! К нему вели свои орды Цезарь, Александр, Чингисхан и много других. Даже они не дошли. Может это сможешь сделать ты? Послушай, Угедей, зачем зря гнать орду на Восток, если есть запад и юг?! Я не претендую на земли, где правит жаркое солнце, а туда, где зной сменяет холод и долго лежат снега вообще идти не стоит. Там и до нас все разграбили и всех перебили длиннобородые норманы. Подумай, крепко подумай, Угедей. На юге тебя ждут легкие битвы и бессмертная слава, плодородные земли и неисчислимые сокровища. Восток встретит холодным дождем, градом стрел и частоколом копий. Никто не преодолеет этого. А если ты настолько талантлив, что сможешь, тогда быстро поймешь, насколько же глуп. Там ты найдешь опустошение и нищету. После воров воровать уже нечего.  Ты никогда не был моим врагом. И я верю, не станешь. Ищи свою славу в другой стороне. Будет трудно, зови на помощь. Мы оба татарские дети, нам нечего делить. И еще, кто бы не спросил меня нынче и впредь, я всегда скажу: «Царя на Татарии Великой зовут Угедей. А я только князь». Все. Я закончил. Киев рад увидеть тебя за своим братским столом, если ты придешь с добрым сердцем. Прощай, Угедей.
Г о л о с  Я р о с л а в а: Угедей был честолюбив, но и рассудителен. Приди мы и скажи такое при его воинах, он бы наверняка вскипел и навалился бы всей своей ратью на обидчика, вздумавшего ставить условия. А так хан всея Татарии Великой просто зарезал единственного свидетеля, кралю перепуганную, и отправился покорять горячие степи юга. До того он, правда, слегка прощупал нашу силу, натравил дохлое войско печенегов, но убедившись в легкости нашей победы, впредь решил не беспокоить. Больше мы не виделись.

Открытое в тамбуре окно жадно хватало потоки свежего сладкого воздуха. Словно гостеприимный хозяин, щедро угощал им хвойный лес мчащийся поезд. Несколько глотков этой забытой городом роскоши быстро внесли покой в мою растревоженную душу. По сути, все подозрительные действия Виталия Поликарповича легко находили самые безобидные объяснения. Для меня и впрямь было бы удобнее поменьше общаться с принцем, и его намеренное усыпление вполне сходило за деликатную услугу. Подслушенный разговор вообще не содержал ни единой загадочной фразы. («На белом коне» -- всего лишь модный фразеологизм, употребляемый для красоты словца). Что там осталось – мастерское владение карточной колодой? Ну и почему бывший педагог должен был научиться этому исключительно в тюремных застенках. Да потому, что у тебя, Лизуня, чересчур бурное воображение и слишком предвзятый взгляд на мужской пол: в каждом то наркоман, то маньяк мерещится. Нет, нужно срочно пройти курс психотерапии. Вот, Нинка насколько дерганая ходила, а после курсов – сама безмятежность. Ума, правда, не добавилось, ну здесь уж медицина бессильна.
Обретя душевное равновесие, я решила вернуться в купе. Моя рука уже отворяла заветную дверь, как вдруг из сумочки, весящей на плече, раздался телефонный звонок. Я посмотрела на дисплей, и тревога возвратилась: на связь вышел мой старый приятель Вася, не последний человек в правоохранительных органах.
-- Да-а, -- мелодично затянула я.
-- Привет, Лиза. Скажу сразу, ты умеешь влипать. Я по поводу твоей просьбы. Ты сейчас не рядом с ним?
-- Нет.
-- Хорошо. Тебе нужно в подробностях или своими словами?
-- Лучше своими, -- поджилки начали дрожать.
-- Есть такой – Скабриевский Виталий Поликарпович. Уроженец города Каменки-Днепровской, Запорожской области. Действительно до 88-го года работал в городе Пологах школьным учителем. Затем был арестован по обвинению в убийстве несовершеннолетней гражданки Грачевой. В ходе предварительного следствия вину свою он полностью признал, однако на самом суде пошел в отказку. Впрочем, это не помогло. Был приговорен к смертной казни, которую потом заменили на пожизненное. Два года назад, ты, наверное, слышала,  поймали известного маньяка Треховича, известного под прозвищем «Пологовский душитель». Следствие установило, что в числе его многочисленных жертв находилась и та самая гражданка Грачева. Короче, твоего Скабриевского полностью реабилитировали и выпустили на свободу.
-- Значит, он не виновен? – с надеждой спросила я и непроизвольно отворила дверь.
-- Ну как сказать? Согласно судебному заключению, невиновен, а следаки, которые вели то дело, до сих пор уверены, что именно он задушил ту девчонку. Слишком уж много улик собрать удалось. Короче, я сообщил, ты – анализируй. Но, знаешь, виноват он или нет – не суть важно. Поверь моему опыту, пятнадцать лет за решеткой никого лучше не сделают. Держись, подружка, от него подальше. Алло, ты слушаешь?
Первое что бросилось в глаза – страшный сверкающий нож в жилистой руке Скабриевского.
-- Да, спасибо, Вася, -- как в прострации произнесла я, нажав отбой.
-- Лиза, вас  не укачало? – спросил Скабриевский. – Такая бледность к лицу только гейшам.
Он повернулся ко мне, и лезвие ножа сверкнуло особенно зловеще. Это потом я поняла, что ножом Виталий Поликарпович всего лишь резал колбасу. А сейчас ноги уже несли меня прочь. Я споткнулась, выронила телефон, испуганно взвизгнула, нервно поднялась. Я только секунду искала глазами помощь – в коридоре ни души, -- а потом быстро заскочила в тамбур. Дверь почему-то не закрывалась. Я истерически дергала ее сильнее и сильнее, но бестолку. Сосредоточившись на замке, я слишком поздно посмотрела вниз: двери мешал закрыться обычный веник, случайно сваленный мною.  Я хотела уже нагнуться, убрать препятствие, как взгляд наткнулся на неухоженный черный ботинок…
-- Лизочка, я не понимая ничего, -- произнес Виталий Поликарпович. Голос его звучал не издевательски, не кровожадно, а скорее расстроено.
-- Не подходи ко мне! -- завизжала я, как полная дура.
-- Хорошо, не буду, -- он действительно отступил на шаг.
И я увидела в его руке нож. Этого хватило.  Способность здраво мыслить исчезла в один момент. Только инстинкт самосохранения овладел моим сознанием и телом. Заставь меня повторить второй раз, и я не соглашусь под страхом смерти. Хотя вру, под страхом смерти у меня как раз и получилось. Оглянувшись, я за долю секунды оценила обстановку: окно было открыто достаточно сильно, чтобы туда пролез обычный человек, а поезд, совершая довольно крутой  поворот, ехал медленнее обычного. Глубокий вздох, рывок, переворот и… начинающий каскадер Лиза Мормышкина, повисла на вагоне с внешней стороны. Только теперь я поняла, насколько легко можно свернуть себе шею. Но не возвращаться же назад!? Пальцы соскользнули, и я кубарем покатилась по насыпанной щебенке. При этом из груди моей вырвался пронзительный крик, бесславно утонувший в грохоте металлических колес.  Я так и не уяснила, от удара ли, от стресса или без видимых причин, однако за секунду до потери сознания, мною овладела мысль, что я его вот-вот потеряю. Сила внушения не подвела…

Светает. Деревянное строение почти сгорело. На остатки бревен лениво льют воду. Субудай и Никита выглядят удрученно.
Н и к и т а: Ну мы и лопухнулись, а? Всю ночь без сна, и проку дыра в штанах.
С у б у д а й: Не зли, без тебя тошно. Ладно, кончилась комедия Эзопа. Замануха сорвалась. пошли князю доложим. (громко) Спасибо за спектаклю! Хлопайте себе сами.

Княжеские хоромы. Ярослав через силу пьет настойку, которую принесла Ингигерда
И н г и г е р д а: Пей, Славушка, мой, пей. Женьшень тибетский да зверобой карпатский любого подымут. Звенигор как маялся кашлем, а попил настоечки месяц-другой, и нынче свежее клубничной ягоды.
Я р о с л а в: (прокашлявшись) Мне б лучше желудем стать. Чтоб гнить дольше.
И н г и г е р д а: Бога не гневи…
Входят Субудай и Никита. Лица перекошены досадой.
Я р о с л а в:  Оправдываться лишнее. Руси результат важен. И терем, небось, зря сожгли?
С у б у д а й: Не повезло… Думали, как-то спровоцируем их, а оно ничего.
Я р о с л а в: Дурная та стратегия боевая, которой везенье шибко надо. Выносите книги в погреб.
С у б у д а й: Так если сегодня не вышло…
Я р о с л а в: (злобно) Выносите, я сказал! (захлебывается от кашля. Ингигерда не в силах сдержать слез) Выносите, и быстро! Чтоб успели книги вынести до того, как вынесут меня.
Н и к и т а: (подбадривая) Князь, да ты еще…
Я р о с л а в: (яростно) Исполнять приказ князя!
С у б у д а й: Исполним.
Никита и Субудай кланяются и выходят.
Вот они возле библиотеки. Рядом прохаживаются жители Киева. Два стражника  вразвалочку стоят у дверей. К библиотеке подводят телегу.
Н и к и т а: (Субудаю) Заложил нас кто-то.
С у б у д а й: Может и так. Хотя ведь и знали немногие. Про весь план, считай, вовсе никто.
Н и к и т а: Стало быть, непруха.
С у б у д а й: Да… (громко) Ну, какого телетесь? Давайте грузите да вывозите пошустрому, змеи на льдинах! Отворяйте двери!
Большие двери библиотеки открываются и внутрь входят несколько человек.
Н и к и т а: Пронумеровать бы каждую Князь, хоть и не сказывал, да спросит, я его знаю. 
С у б у д а й: Гляди-ка, а этот почто мокрый такой?
Он указывает на медленно подъехавшего на лошади простолюдина.
Н и к и т а: А я его не помню. Точно не из моих. Эй, ты кто?
Но тот не отвечает. Вся одежда его покрыта какой-то вязкой жидкостью, а на глазах у лошади повязка. Незнакомец поправляет два мешка, свисающих по краям седла и что-то ковыряет в руках.
С у б у д а й: Языка проглотил, али как?
Н и к и т а: А чего он там делает?
Субудай и Никита подходят ближе.
Н и к и т а: Эй, мокрая рубаха, к тебе обращаются… (Внезапно глаза Никиты наполняет ужас) У него пламя!
И действительно. Чиркнув несколько раз двумя кремнями, незнакомец добывает огонь.
С у б у д а й: Взять его! Это ассасин!
Однако на призыв откликнуться не успевает никто. К тому же следующее событие буквально парализует всех. Мокрая одежда незнакомца вспыхивает ярким пламенем. Он мгновенно превращается в живой факел. Но не смотря на жуткую боль, ассасин успевает направить  ослепленную лошадь прямо в открытые двери библиотеки. По пути в него вонзается две стрелы, но позно. Пылающий человек проникает внутрь. И почти сразу там раздается оглушающий взрыв. Крыша проламливается и падает внутрь, а наружу выплескивается алое пламя.
С у б у д а й: Тушите, тушите, гады! Скорей!!!
Начинается бешенная суета. Одни пытаются засыпать огонь песком, другие волокут ведра с водой. Никита и Субудай работают наравне со всеми, но уже совершенно ясно – большая часть книг погибнет.

Сознание постепенно возвращалось ко мне. Вначале я увидела чистое безоблачное небо, затем верхушки деревьев. Они кружились вокруг меня, лишая взгляд возможности сфокусироваться на чем-то конкретном. В размытом хороводе хвойного леса вдруг возникло неясное очертание человеческой головы. Я сделал усилие остановить это вращение и постепенно достигла желаемого. Хотя радости не появилась: передо мной сидел на корточках Виталий Поликарпович собственной персоной. Я хотела немедленно броситься наутек, однако ноги не слушались, да и боль в голове мешала действовать адекватно. Все на что хватало сейчас моих сил, так на заурядное созерцание. Бывший учитель, то смотрел на меня печальными глазами, то подбрасывал ветки в небольшой горящий костер. Из одежды на нем была только легкая рубашка и брюки. Его изношенный пиджак согревал мои ноги.
-- Вашу бы энергию да на благо Родины, -- ухмыльнувшись сказал Скабриевский.  – Ну как мозги пришли в рабочее состояние.
-- Не знаю, -- проблеяла я, натягивая пиджак под самые ноздри.
-- Итак, вы решили собрать обо мне всю допустимую информацию.
-- Откуда вы знаете?
-- Телефон. Вы уронили его, а я подобрал. На нем последним звонившим значился некто «Вася-мент». Дальше и слону стало бы понятны причины вашего скоропостижного бегства.  Значит, Вася сообщил вам о моей судимости за преднамеренное убийство. А он не соблаговолил добавить, что суд меня полностью оправдал?
-- Да, он говорил это.
-- Говорил… И наверное, прибавил, как между прочим, «зэк остается зэком всегда».
-- Нет, вы не угадали. Правда, он не был уверен в вашей непричастности к смерти той девочки, -- я виновато уставилась в грустные, измученные глаза Виталия Поликарповича. Почему-то сейчас они внушали бесконечное доверие. – Но вы ведь не причем, да?
-- Я не убивал ее. Конечно, нет… Но не встреть она меня тогда, и осталась бы жива. Наверное, уже вышла бы замуж, родила двоих детей, повела их в школу… Мы вместе ехали на электричке. У нее было такое светлое лицо и милые кудряшки, от которых большинство девушек старается избавиться, строя из себя взрослых дам. А глаза у нее сквозили внутренней чистотой и застенчивостью. Но все-таки она ответила на мою бессмысленную болтовню о смысле жизни. Постепенно мы разговорились. Я узнал, что ее зовут Таня. Ее родители довольно обеспеченные люди, и, разумеется, как и все другие, желали своей дочурке успешного карьерного роста. Она еще не закончила девятый класс, а они уже видели в ней будущего юриста, наняли трех репетиторов, закупили горы учебников по правоведению.  Плюс, если собственных знаний оказалось бы недостаточным заделом для поступления на юрфак, папа обещался пустить в ход все свои связи. Фундамент в будущее Тани был заложен основательно и прочно. Проблема состояла лишь в одном – девочка обладала врожденным даром живописца. Ее полотна завоевывали первые места на районных детских конкурсах, о ней пару раз написали в газете. Но не успехи влекли ее в мир искусства, она чувствовала себя счастливой лишь когда умелой рукой переносила дивную красоту природы на белый податливый лист. Она чувствовала, что родилась для воплощения прекрасного на холсте. Но вы сами знаете, до чего ничтожен процент успеха в художественной деятельности, особенно финансового успеха. Единицы из тысяч удачно выстраивают свою карьеру при помощи красок и кисти. Большинство же обрекает себя на жалкое существование. Родители Тани превосходно понимали это, и всячески мешали развитию таланта в любимом ребенке. Нет, им приятно было, когда знакомые искренне восхищались работами Тани, но представить свою дочь в роли профессионального художника они попросту боялись. Видя, что она безответственно губит будущую жизнь, просиживая часами за мольбертом, они загрузили ее дополнительной учебой, и перестали давать деньги на краски, бумагу, угли… Желая добра, они по максимуму ограничили ее доступ к счастью. Но все-таки не полностью. В деревне жила бабушка, которая потакала внучке во всех ее капризах. Разумеется, Таня старалась все выходные проводить у нее, там, где никто не запрещал писать картины. И вот, Лиза, я настолько проникся историей девочки, что захотел как-то помочь ей, непременно, сразу же, вот сейчас и все!
«Досадно, что у тебя нет с собой красок и  мольберта, -- сказал тогда я. – Буквально через остановку располагается чудеснейший вид на реку». «Но у меня все с собой, -- с энтузиазмом откликнулась она. – И ДВП, и краски». «Значит, решено – мы выходим на 110-м километре». Еще мальчишкой я ездил сюда с друзьями на пикник, и знал наверняка – это настоящий Клондайк для подлинного художника. Вначале Таня не разделяла мой восторг, но когда мы достигли вершины холма, ее невинные глазенки вспыхнули ярче Солнца. В сотне метре от нас открывался удивительный вид на небольшую речушку. Грациозно изогнувшись, она тихо скользила, под нежно склонившимися ивами, которые словно гладили ее живую спинку.  Совсем рядом к реке поставил свою широкую ногу старый могучий дуб. И в размашистой кроне его какие-то птицы свили тяжелые гнезда. Таня нетерпеливо вытащила из сумки все художественные принадлежности, и с детской непосредственностью села прямо на траву. Помню, засмеявшись, я предложил ей вместо стула, свой полиэтиленовый пакет. Она умастилась на нем поудобнее и без промедления начала разводить краски. Это процесс Таня явно затягивала, бросая неопределенные взгляды в мою сторону, пока я не догадался в чем дело. Интимная связь художника с его будущим творением не терпит присутствия постороннего лица. Я ласково потрепал ее кудри, пожелал творческих успехов и просто-напросто ушел, с приятным ощущением после искренней помощи хорошему человеку. Больше увидеть Таню живой мне не довелось.
Глаза бывшего учителя с трудом сдерживали сочащуюся влагу. Стесняясь чувств, он отвернулся и с хрипом проглотил ком волнения. Но Скабриевский быстро взял себя в руки.
-- Потом я видел только ее фотографии, -- продолжал он, нервно ковыряясь палкой в костре. – О том, что она убита, я узнал через неделю от участкового.  Кажется, он опрашивал всех, кто в то время мог ехать с ней в электричке. Молодой лейтенант и не представлял, насколько полезным окажется его визит к школьному учителю. Я рассказал ему все, как было в общих чертах, он сначала взялся составлять протокол, потом куда-то заторопился и прибыл вновь через час, но уже не один. Я оказался первым и единственным подозреваемым. Щуплый, но наглый следователь, практически сразу дал мне понять, кто я для них такой.
-- Татьяна Грачева была вашей первой жертвой? – злорадно спросил он. – Или вы уже вкусили запах крови.
-- Какой крови, о чем вы!? – вспылил я, чем только порадовал следака.
-- Ну вот вы и прокололись. Конечно, крови там не было ни капельки. Вы ее просто задушили пакетом, -- и он предъявил мне тот самый пакет, который я подарил Тане. – Отпираться бессмысленно: здесь сохранились ваши отпечатки пальцев. И не только здесь. Когда вы хватали ее за волосы, то случайно дотронулись до заколки.
-- Нет, я просто дружески потрепал ее,..
-- Это называется, дружески? У вас явно извращенный взгляд на человеческие взаимоотношения. Может быть вы псих? Знаете, это бы объяснило тот странный факт, что вы ее не изнасиловали. Хотя, мне думается, вам что-то или кто-то помешал. Ну, говори, я прав? Говори, козел!
Дальнейшее расследование убийства проходило в том же ключе. Никто не пытался даже усомниться в моей невиновности. Зачем, к чему напрягаться – сущий зверь Скабриевский подходит как нельзя лучше. Отпечатки моих пальцев уже достаточные улики, а еще нашлось трое свидетелей, видевших, как я с Таней поднимались на холм. Кто-то заметил и мое возвращение с холма, естественно, в полном одиночестве, запыхавшегося и с перекошенным от гнева лицом. А сидевшая рядом с нами в электричке старушка, Богом поклялась, что видела, как я щупал девочку за коленки. У следствия накопился такой боевой запас данных против меня, что мои собственные показания вызывали смех. Потом, правда, смех заменился яростью. Видимо, следаку, намекнули, что без чистосердечного признания, меня, конечно, посадят, но звездочку он не получит. И капитан Сысоев стал работать усерднее. Знаете, Лиза, меня раньше удивляло, как это некоторые бойцы Великой Красной Армии, не могли устоять перед пытками, выдавали своих товарищей, переходили на сторону врага… Через три дня пыток электрошоком, я поражался другому откуда у человека вообще находились силы противостоять этой чудовищной боли, когда она разрывает тебя и снаружи и изнутри, когда ты орешь так, что желудок выворачивается наружу! В общем, хватило меня не на долго. Я все подписал. Через месяц состоялся суд. Там я было поерепенился, заявил, что оговорил себя, причем дважды – забыл сказать: на меня еще одно убийство повесили… Но лучше бы я молчал. Единственное смягчающее обстоятельство -- искреннее раскаяние в совершенных преступлениях, так и не было зафиксировано в протоколе. А потому вместо ожидаемых пятнадцати лет строгого – «вышка». Да, Лиза, если бы не мораторий на смертную казнь, вы бы меня уже не встретили. А так, благодаря, стремлению Украины попасть в Евросоюз, смертную казнь заменили мне на пожизненное.
-- И через пятнадцать лет случайно поймали настоящего убийцу, -- трагически произнесла я.
-- Через четырнадцать, Лиза, через четырнадцать… Бюрократия так просто не сдается. Между пониманием того, что я не виновен и освобождением невиновного иногда проходит побольше года. Считайте, мне повезло. Посадить невиновного у нас умеют быстро, ведь это поощряется премиями и званиями, орденами даже иногда. Ну а что можно заработать, освободив того самого невиновного, то есть признав свою ошибку или ошибку своей службы, так сказать, семьи? Ничего, максимум – «спасибо».
-- Да, наверное самое страшное в жизни – это несправедливость, -- сказала я, чувствуя, как сердце наполняется обидой на саму себя: ну как я могла его подозревать, как?
-- Нет, Лиза, -- твердо и угрюмо возразил невинно пострадавший. – Самое страшное в жизни то, что она справедлива.

Полдень. Библиотека потушена, однако книги большей частью не спасены. Народ продолжает лить воду. Субудай и Никита с отчаяньем смотрят на тлеющие стены.
С у б у д а й: Я говорил, тот воин сотни стоит, кому дело важнее жизни.
Н и к и т а: За шесть десятков своих я столько смертей видывал, что и трети не упомню, а такой не доводилось. Чем он измазан был? И как гром такой стался?
С у б у д а й: Маслом каким-то или смолой. А рвануло – то порох. Узкоглазые с реки Ганг давно им орудуют. Мы и сами опробовали да проку мало нашли – своих можно больше, чем недругов похоронить.
Н и к и т а: Да, но коли про себя не думать, штука аховая. А ведь вот что, Субудай, знал сей факел живой, точно знал и про засаду нашу, и про комедию с пожаром и про то еще, что будем книги сегодня вывозить. Стуканул ему кто-то. И кто-то близкий к нам, ушастый страсть, а скорей всего и не токмо ушастый, но и языкастый.
С у б у д а й: На примете кого держишь?
Н и к и т а: Не знаю, да только все мы делали с одной подсказки.
С у б у д а й: Куда клонишь, Никита? Уж не под мой ли шелом?
Н и к и т а: Нет, под твое одеяло. Ответь мне, Субудай, без обиды, а как так вышло удрать Ладе из темницы замка Аламут?
С у б у д а й: Уж вышло. (внезапно осознав весь смысл вопроса) Ты что, Никита?
Н и к и т а: А ты не горячись, ты головой мысли. Все беды к нам тогда пришли, когда в Киев она прибыла.
С у б у д а й: Тебя жить наскучило, старый боров?
Н и к и т а: Думай, Субудай, крепко думай! Не могли ассасины, безъязыкие да нашей речи не постигшие, без руководства сработать. Есть лазутчик ихний, который и в суть всего посвящен, и при нужде подсказочку даст, и которого заподозрить нельзя.
С у б у д а й: ( разжигая с гневе) Высох ум твой, Никита. Ведь она сама нам про ассасин рассказала!
Н и к и т а: Да, рассказала, не спорю, и про ассасин, и про идейку хитрую с пожаром. Про все, что мы использовать никак не смогли. На кой же ей ассасин скрывать, если она сама глаголила, выгодно их Мухаммеду, чтоб молва о нем гремела на весь свет! И огнем на меня глядеть лишнее. Покажи  лучше глупому старику, такого раба, какой бы из полона убегая, рисунок с мордой своего господина вынес. И берег его после, аки сокровище. Покажи мне другого, хоть еще одного, кроме Лады! Удиви!
Субудай не выдерживает и набрасывается на Никиту с кулаками. Он сбивает его на землю с третьего удара.
Н и к и т а: (лежа) Совсем твой разум бабскими прелестями вылизался? Зачем ей выпытывать у мужа все тонкости, все тайны державные? Зачем?
С у б у д а й: Заткнись, собака! Не верю я, не верю! (Продолжает бить Никиту ногами) Не могла она, ты ее не знаешь! (Подбежавшие воины решаются оттянуть Субудая, иначе пришибить мог Никиту окончательно)
Н и к и т а: (с трудом вставая на ноги) Не веришь? Не верь, я и сам утверждать наверняка не возьмусь, а что нам проверить мешает. Пошли к ней, потолкуем, как оно вышло-то – из полона бежать?
С у б у д а й: Ты ж сам видел, как ее ассасин убить хотел. Он же стрелял в нее!
Н и к и т а: Мавр тот чумной? Извиняй, мне довелось видеть, как он в лошадь стрелял. А что жизнь свою отдал, так мы все теперь знаем – это ему, что нам сморконуться.  Пошли к Ладе, а? Убеди меня, будто дубина я трухлявая. Пойдем, а?

Виатлий Поликарпович похоже высказал все, что хотел. Он сидел ко мне полубоком, уперев локти в колени и воткнувшись лбом в скрещенные пальцы. Потрясенная его рассказом я тоже молчала. Кажется, впервые Скабриевский приподнял с души забрало циничного авантюриста, и показал свою вторую сущность, униженную и оскорбленную. Я не раз убеждалась в его талантливом, почти гипнотическом даре, навязывать собственное мнение окружающим. Без видимых усилий, он заставлял других верить любому его бреду, но сейчас я не сомневалась ничуть – осужденный на смерть говорил правду. И предъяви мне тысячи доводов против, я все равно поверила бы ему, а не им. Когда человек вот так изливает перед тобой всю свою душу, невольно хочется обхватить его за плечи, и крепко прижать к груди, надеясь, что хоть частичка его боли перейдет к тебе, и ему станет капельку легче.  Но я не поддалась минутному порыву, не бросилась к нему, осталась лежать, и сочувствие к чужой боли стихло, словно пламя спички, не нашедшее подкрепления своих сил. Я  осмотрелась, наконец, по сторонам.
Мы находились между железной дорогой и нетронутым сосновым лесом. Впрочем, это могли быть и лиственницы – в ботанике я разбиралась не лучше, чем в иностранных языках. Замечу лишь, что плотные ряды деревьев уходили за горизонт, потрясая и пугая своей бесконечностью. Насколько хватала силы видеть, нигде не ощущалось присутствия цивилизации. В бурное и древнее творение природы человек вмешался только двумя железнодорожными ветками. Откровенно говоря, чувство сострадания к другому несчастному быстро сменилось страхом за саму себя любимую. Господи, а как мы отсюда выберемся? Несколько минут назад я хотела спросить у Скабриевского, хорошо ли встретили его родные, нашел ли он сына, не возникло ли у него желание мстить… Теперь куда более актуальным выглядел другой вопрос:
-- А мобильный тут работает вообще?
Виталий Поликарпович улыбнулся одними губами:
-- В тайге антенны большая редкость,  и следовало это учитывать прежде, чем прыгать в окно.
-- То есть нет!? – Я вскочила, почувствовав боль в ноге. Впрочем, не особенно жгучую: максимум растяжение. – Но что же нам теперь делать? Я так понимаю, принц будет спать до самой ночи?
-- Я надеюсь, даже до утра.
-- Спасибо за поддержку.  И никто не видел, как мы выпрыгнули?
-- По крайней мере, дурной пример заразил только меня, -- прежняя невозмутимость вернулась к Скабриевскому. – Самое разумное в создавшейся обстановке, двигаться в заданном направлении.
-- Блестящая идея. А позвольте узнать, сколько нам осталось, километров тысяча, да?
-- Полагаю, семьсот, -- бывший учитель, помог мне надеть его пиджак. – Один из тех, кто захватил самолет в 89-м, прошел по тайге 800 км, имея вместо ноги протез. Представляете, какое у нас преимущество. Вы даже в кроссовках, как в воду глядели. Хвалю!  Вперед, нам еще нужно вспыхнуть на теле истории чудесным синим волдырем.
-- А куда мы, собственно, направляемся? – поинтересовалась я, уже еле поспевая за широко шагающим нахалом.
-- Деревня Шапиторовка, последний памятник древнеславянского зодчества. В эту дыру даже огонь добраться не сумел.
-- И что мы там забыли?
-- Бешенные гонорары, отлучение от церкви, проклятия на Родине, короче все, из чего состоит обычная человеческая слава. Если, конечно, мы поторопимся и успеем до съемок фильма.
«Тут бы не окочуриться хотя бы, а он про кино думает», -- мысленно огрызнулась я, вслух сказав:
-- Послушайте, но ведь здесь проезжают и другие поезда.
-- Не слишком рассчитывайте на их остановку. Путешествие автостопом в тайге крайне утомительное занятие. Хотя пробовать стоит. И потому мы пойдем не напрямик, а по рельсам. Помните бессмертные слова крокодила Гены: «Если идешь по рельсам – никогда не заблудишься». Пусть напутствие зеленой рептилии вселит в нас оптимизм.
-- Вы забыли добавить, по сюжета мультика они с Чебурашкой попали в тупик. И ваш пример не избавляет меня от здорового пессимизма.
-- Ну и хорошо, с оптимистами общаться гораздо сложнее.
-- Почему?
-- Потому что для меня оптимист – это человек искренне верящий, что черный цвет состоит преимущественно из белого.
-- Кто же тогда пессимист?
-- Тот, кто воспринимает мир буквально, не подключая воображения.
-- К вам этого не отнесешь. Какого черта ехать в такую даль, чтобы снять фильм о Киеве? Он же был у нас перед носом со всеми своими Лаврами, Золотыми воротами, саркофагами...
-- Ларчик открывается просто: я нигде не видел подходящей архитектуры, нигде, кроме той деревни. Знаете, многочисленные войны, стихийные бедствия и произвол инопланетян каким-то чудом обошли Шапиторовку стороной. Полагаю, Господь, сохранил деревню для чего-нибудь очень важного. И я решил, отчего это не может быть наше кино?!
-- Там люди-то живут?
-- Около сотни старообрядцев. Половина из них до сих пор не наблюдали пылесоса и телевизора. Думаю, вид мобильного телефона лишит их чувств.
-- Кошмар. А вы-то как их нашли?
Виталий Поликарпович на мгновение задумался, словно взвешивая необходимость соврать.
-- Да так, повезло.
-- Ясно, -- конечно ничего мне ясно не было.
Какое-то время мы шли молча, каждый погруженный в свои думы. Не знаю, какие мысли роились под седой шевелюрой, а под моей трижды перекрашенной – сплошное самобичевание. Ну дура и все! Идиотка! Во-первых, поехала неизвестно с кем, неизвестно куда; во-вторых, выпрыгнула из окна поезда посреди тайги; в-третьих, почему я стала полностью доверять Скабриевскому?! Допустим, он отсидел ни за хвост собачий, но отсидел-то с кем! Воры, насильники, убийцы – стандартный набор для убедительной переоценки нравственных норм. Как говорится, с волками жить по-волчьи выть. Я так и не спросила уи него, зачем понадобился принц Бельгии, чтоб она утонула! Если человек попадает в тюрьму безвинным, это ни капельки не означает, будто и выйдет он из нее святым.
-- А у вас остались связи в преступном мире? – довольно смело спросила я, храбро заглянув в глаза Скабриевского.
-- Вряд ли бы они нам сейчас помогли, -- хихикнул он. – Знаете, такой вопрос мог задать лишь человек далекий от тюремной лирики.
-- Почему?
-- Потому что вместо «пятнашки» мне влепили пожизненное. Объясняю, для особо сообразительных. Те, кто сидит до победного конца, содержатся отдельно от остальных. Из четырнадцати лет, в общей камере я простоял всего месяц…
-- «Простоял» -- это как? – да мне объяснять и объяснять.
-- По стойке вольно. Видите ли, тюремные застенки не в состоянии вместить всех желающих. Тем более, что в СИЗО находятся не только осужденные, но и просто задержанные, иногда, прихоти ради. Нар на всех никак не хватает,  и многие вынуждены большую часть суток стоять в проходах.
-- С трудом представляю, но это чудовищно…
-- Бросьте. Я одного безглазого помню, так он и дискомфорта не ощущал. До этого ему посчастливилось посидеть в китайском изоляторе – вот где реально ощущаешь локоть товарища. Ну вы же ездили в трамваях, когда один рейс в час? Тоже самое, только не трясет, и остановки раз в полгода. Все-таки наши тюрьмы удобнее, можно гордиться. Хотя и там, мне кое-кто завидовал, когда я получил «пожизненное». Да, Лиза, не удивляйтесь, завидовали. Они неделями в ужасном зловонии, без нормальной возможности помыться, да еще и пешочком. А мы, «пожизненные», в камерах по двое, с телевизором, библиотекой и массой свободного времени.
-- А кто был второй, тоже ни за что?
-- Нет, он реальный убийца. Хотя человек вполне обычный. Возможно, когда-нибудь о нем снимут фильм. Типичная ситуация. Жил себе парень, жил, а счастья в жизни не видел. Попробовал выучиться на сварщика, но понял -- не его. И бросил. Устроился работать продавцом -- тоже счастья не много. И это оставил. Решил разводить фазанов. Интерес вызывали не больше трех дней – продал. В общем, перепробовал массу занятий, а радости-то никакой! Вот и решил еще одно попробовать – соседа грохнуть. Ну вредный тот был по жизни, стукач и жлоб.  Меткий удар топориком,  и старичку кранты. Жаль одна женщина мимо проходила. Ну мой искатель счастья и ее догнал. Кстати, старался напрасно, чувство всепоглащающего счастья испытать не удалось. Знаете, он не отчаялся, рискнул устроиться воспитателем в детский сад. И его взяли, но не к детям, а к взрослым, и не воспитателем, а зэком. Банальная трагедия скромного ловца птицы счастья. Кстати, за решеткой он не стушевался, найдя себе занятие редкое по кропотливости и сложности. Целыми днями на пролет он вырезал из стержня карандаша  натуральную цепь. Ножа ему иметь не позволялось и вообразите, чем он догадался царапать!? Не тужте мозг – напрасный труд. Он снимал коронку с зуба и орудовал ее тонюсеньким заостренным краешком.  Воистину, в человеке невозможно погубить стремление к прекрасному.
-- Мне сложно представить, как это вырезать цепочку из стержня карандаша. Что вы имеете ввиду?
-- Обычная цепочка из цельно соединенных колец. У меня осталось три звена.
-- А остальные?
-- Глупый охранник раздавил их во время обыска. Наверное, случайно, -- Виталий Поликарпович хотел что-то добавить, но лишь протяжно вздохнул и вспомнил о начале разговора. – То есть у меня не имелось возможностей завести дружеские отношения с признанными рецидивистами. А торговля принцами в одиночку -- миссия настолько хлопотная, что даже не стоит пробовать.
Мое сердце забилось в два раза сильнее:
-- А с чего вы взяли…
-- Ну а что же еще могло прийти вам в голову, перед тем, как позвонить знакомому менту?
-- Но мы просто в хороших отношениях, -- зачем-то слукавила я.
-- Настолько в хороших, что не звонили ему, по крайней мере, два месяца.
-- Это дурной тон – рыться в чужих телефонах.
-- А перекапывать прошлую  жизнь человека -- более деликатное занятие, по-вашему? Впрочем, я благодарен, что вы поступили именно так.
-- Не вполне понимаю, куда вы клоните?
-- Никто не станет искать обычных женщину и мужчину, которые внезапно покинули поезд. Сумасбродства романтических приключений все еще в моде. А вот бывшего маньяка и его потенциальную жертву непременно захотят найти. Здесь, я позволю себе повториться, ароматно пахнет карьерным ростом. Так что, Лиза, не сомневайтесь: нас уже ищут.

Полдень. Изможденный болезнью Ярослав  лежит в кровати, закрыв глаза. Рядом сидит монах Чурыня.
Я р о с л а в: После того как Угедей повел свои полчища на юг, Великая Татария окунулась в спокойную безмятежную жизнь. Севшая на престол старуха Туракина была довольна тем, что заполучила и не жаждала большего. Напуганные нашей силищей, чужеземцы не искали стычек с русичами. Пришло то время, про которое мечтали многие. Многие, но не все. Кое-кто слишком привык жить в состоянии непрекращающихся битв. Потеряв возможность воевать с врагами, они не могли сдержать свою прыть и начали грызню меж собой. Разбойничьи банды росли скорее грибов при ливнях. Ничтожные князьки стали нападать с дружинами друг на дружку. Единство между татарами и русскими таяло быстрей первого снега. Это детишки могут дружить с кем-то, а крупные скопления наций могут дружить лишь против кого-то. И вот когда этот третий прекратил быть угрозой, расползлись по Руси Татарской гадюки распрей. И посетило меня понимание страшное, если не дать этой державе большую войну, ей будет суждено погибнуть от сотен мелких, рождающихся внутри. Но прежней армии у нас не осталось. Главные войска повел Угедей. При мне было в достатке воинов, чтоб дать отпор любому, но идти с таким числом в дальние земли было слишком рискованно. И я стал накапливать силы. Во-первых, под копье согнали ближних и дальних крестьян, во-вторых я выдал своих дочерей в замужество к западным владыкам, истребовав с них калым не златом и мехами редкими, а простыми людишками. Нашими людишками, которые умудрились попасть в плен да стать холопами. Чингисхан презирал таких и не пробовал высвободить. Но я рассудил иначе. Кто плена жестокого натерпелся, кто за корку хлеба от зори до зори пахал, заживо в грязи сгнивая, тот в бою страшном за троих рубиться будет. Ибо не сравнима ярость на колена поставленного, со злобой вечно свободного. А девок моих с радостью брали. Кому не в охотку породниться с князем Киевской Руси несокрушимой!?  Всякому думалось, будто обезопасил он себя на веки. Думал, не пойдет на них Ярослав, ежели знает – дочку его родную тут же на суку вздернут. Думали, не в силах человек перебороть в себе отца, когда речь про державность ведется.  Да, Чурыня, многие так мыслили. И польский король Казимир, и серб Хортович, и даже наш герой Субудай. Только я мыслил иначе.
Княжеские хоромы. Слуг нет. Есть лишь Субудай и Бату.
Б а т у: (проникновенно глядя в глаза Субудая) Ответь мне, как первый полководец, как тот, кто не про доблесть свою печется, а про Величие всей Руси, готовы ли мы идти на Европу?
С у б у д а й: Смотря на кого именно.
Б а т у: На того, кто и армию сильную имеет, и удара не ждет. Я говорю про Казимира.
С у б у д а й: Не по чести это. Поляки ведь договор с нами заключили.
Б а т у: Договор в делах политики - пустой мешок, в который можно, что хошь запхнуть. Я тебе так скажу даже, договоры тогда лишь заключают, когда доверия друг к другу нет и когда бдительность приспать хотят. И ежели я так мыслю, отчего б Казимиру думать иначе будет? Или тебе нравится больше все по чести: объявить войну, дать приготовиться, а после уж действовать. Князь один киевский Святослав так делал. У многих уваженье снискал.
С у б у д а й: И надобно так. Верно делал.
Б а т у: Верно? Странные речи толкуешь, Субудай. За такие речи  в изменники зачисляют.
С у б у д а й: Про что хулу несешь, князь?
Б а т у: А про то, Субудай, что Святослав твой расчудесный, ради того лишь, чтоб благородством блеснуть  вражьему войску помощь давал, а своим воинам смерть! Ведь приготовившийся противник всегда у нас больше жизней отнимет, чем тот, кто прозевал  вторжение. Разве я не прав?
С у б у д а й: Прав, конечно, хотя красивше б…
Б а т у: Красоты жаждешь – иди в живописцы. А взялся ордой управлять, так побеждай! И чем усилиями меньшими, тем лучше. Такова моя стратегия. И у Александра Великого другой не было, иначе б не покорил он пол света!

День. Ярослав лежит на кровате, а Чурыня пишет.
Я р о с л а в: Король Польши раскусил мою хитрость и успел созвать крупное войско. Были там и сербы, и чехи, и болгары, и финны, и ятвяги. Но не было средь них германцев. Заранее побеспокоился я женить своих сыновей на их кралях, вот немецкий король и не решился.
Смена кадра. По ржавой степной траве медленно движется войско князя Ярослава. Впереди виднеется стоящее наизготове другое войско. Русский князь дает знак остановиться. Рядом с ним Субудай и Никита.
От польского войска отделяется фигура настоящего богатыря. Он кричит что-то не по-русски.
Б а т у: Чего ему?
Н и к и т а: Ясно чего, на поединок лучшего вызывает.
С у б у д а й: Ну, князь, пора начинать. (Выезжает вперед)
Н и к и т а: Я его помню. Кажись Дражеком кличат. Знатный вояка. Один на один любого валил. Не проиграл ни разу. Может, зря Субудая отпустили?
Б а т у: Говоришь, не проигрывал ни разу? Стало быть, я могу оказать ему услугу. (громко) Катапульта, россыпью, готовсь!
Сзади воины заряжают кучами камней большую катапульту.
Н и к и т а: Что ты задумал?
Б а т у: Я решил, этому поляку  будет приятно умереть непобежденным. (громко) Целить в  поединщика!
Н и к и т а: (потрясенно) Но по традициям старины…
Б а т у: Традиции выдумали нерадивые отцы, которым боязно, что их сыновья смогут добиться в жизни большего. Кабы кто-то решительный из народа не поднялся над традициями своих предков, мы бы до сих пор жрали сырое мясо и прятались в пещерах от волков.  (громко) Давай!
И целая горсть камней летит в сторону польского воина. От некоторых он укрывается щитом, но один попадает в лоб лошади, а когда та валится, перепадает и всаднику. Субудай с недоумением смотрит на поверженного бойца и быстро разворачивает коня.
С у б у д а й: (подъехав к своим) Князь! (В голосе лютое осуждение) Ты нарушил правила войны!
Б а т у: (спокойно) У войны нет правил. А если и есть, только одно – используй для победы все, что имеешь. Кроме того, я не мог себе позволить рисковать жизнью моего лучшего воеводы.
С у б у д а й: Это было не честно. Ты забыл о гордости!
Б а т у:  Если я чего-то и достиг, Субудуй, так именно потому, что плевал на гордость, коли шла она вразрез со здравым рассудком. (Громко) Конные лучники, к бою!
Вперед выскакивает легкая конница.
Б а т у: Воины Великой Татарии Русской, пройдут годы и родятся дети. И придут они и спросят: а где край земли нашей, где чужое? И ответ ваш будет зависеть от сегодняшнего дня, от этой битвы. Так что ж, мы скажем им? Ступай, сынок,  осторожно, не то за границу зайдешь. Или: скачи во все стороны, не бойся, так велика отчизна, что и краев не сыщешь! Глядите, вон заходит Солнце. Оно убегает от нас и прячется за спинами той орды. Сегодня мы не догоним небесный свет, но приблизимся к нему, и увеличится наш день! Вперед, за Русь!
И вслед за конницей в атаку бросаются пешие. Крик «Ура!» взрывает тишину.

Мы прошли не меньше десяти километров -- для моих ног это было чересчур. Суставы заныли, мышцы начала подергивать судорога. Виталий Поликарпович  тоже оказался не марафонцем. Его тяжелое дыхание стало хорошо слышно на фоне крика птиц и мягкого шума деревьев. Но вот раздался новый, долгожданный звук. Вдогонку нам приближался поезд.
-- Свалить дерево не успеем, -- сказал Виталий Поликарпович. – Придется брать на сочувствие.
Стальная гигантская гусеница с грохотом приближалась. Мы пронзительно закричали, идя ей навстречу. Я усердно махала пиджаком. За сто метров до поезда меня посетил вполне логичный страх – никаких признаков замедления хода. Я отскочила в сторону, крикнув Скабриевскому: «Они нас не видят! Уходи!» Виталий Поликарпович не уходил, размахивая руками, он шел напролом, как натуральный самоубийца. Всего за несколько метров до состава, бывший учитель нырнул между рельсов.
-- Придурок, -- только и смогла произнести я.
Мне было хорошо видно, что металлические колеса не задели Скабриевского, но все равно! Я и представить себе не могла, что станет с его слухом в эпицентре свирепого грохота. Очумевшим взглядом проводив товарный состав, я медленно приблизилась к лежащему человеку. Больше всего я боялась увидеть, как из его ушей стекают струйки крови. Однако ничего подобного. Виталий Поликарпович встретил меня лежа на спине подкупающей улыбкой малолетнего сорванца.
-- Лиза, я мечтал об этом с первого класса. Не забываемое ощущение. Я словно побывал в самом сердце грома. Мне показалось, даже мои потресканные пятки услышали этот звук. В следующий раз прыгнем вместе, договорились? Ну должен же я вас куда-то пригласить: мы столько времени знакомы!?
-- Вы сымасшедший, -- только и смогла произнести я.
-- Сумасшедший? Лизочка, вы мне льстите. Настоящий мудрец способен достичь границ возможного, но сотворить нечто невероятное под силу лишь сумасшедшему, -- Виталий Поликарпович поднялся, как ни в чем не бывало, отряхнулся и побрел вперед: -- Не отставайте, мы и так потеряли много времени.
Выбирать мне не приходилось. Господи, из какого замеса создал ты эту личность!? Хотя, что такое пролежать под несущимся поездом для того, кто пятнадцать лет просидел вместо другого.
-- Отдаю вам должное, -- сказала я, поравнявшись со Скабриевским. – Своего главного героя вы писали не с самого себя. Вы даже похрабрее или побезрассуднее…
-- Мы ведь уже касались этой темы…
-- Да, припоминаю, вы говорили, в громадном здании истории мое место у параши.
-- Я погорячился. К тому же главное было не это.
-- А что же?
-- Главное – чем трус отличается от мудреца.
-- И чем же?
– Тем же, чем и гений отличается от безумца,– ухмылка расцвела на поморщившейся физиономии, – успехом, Лиза, только успехом. Вот вы прыгнули в окно, и, наверное, сейчас люто корите себя за это . Но если в будущем, вам суждено будет взобраться на вершину богатства, славы и прочего, найдутся многие, которые скажут – не прыгни она тогда, и ничего бы не достигла.
-- А вы не убили в себе учителя. По-прежнему пытаетесь выглядеть наставником.
-- Правда? Не задумывался, но со стороны, конечно, виднее. Кстати, обратили внимание, Солнце опять садится красным...
-- Только не нужно расшифровывать, я помню ваш киносценарий.

День. Ярослав сидит в кровати, рядом Чурыня.
Я р о с л а в: Основу победе дали лучники и катапульты. Камни разбили их строй и вынудили держать щиты над головами. Лучники же в это время получили шанс разить в живот и ниже. Конница довершила начатое. Всадники легко догоняли убегавших, и вскоре от тел павших не стало видно травы. Стервятники не знали большей удачи.
Смена кадра. Поле усыпано телами мертвых. Русичи спокойно ходят по нему, собирая оружие. Между погибшими прохаживается Бату и Субудай. На пригорке стоит Никита. Их лица направлены в сторону багрового заката.
Б а т у: Вот, Субудай лежат воины. Чужие и наши. Все они достойны уважения в равной степени, но наших мне жаль в двойне.
С у б у д а й: Потому что они – наши…
Б а т у: Не только. Эти бились за свою Родину и погибая знали, что они погибают за свою родину, им было ниспослано это счастье – умереть за Родину. А наши сражались ради славы победителей, и пав замертво, они так и не постигли радости победы, им даже не ведомо, на чьей стороне оказалась победа. В миг, когда смерть склонилась над ними для безгубого поцелуя, их должен был терзать страх, что они сражались напрасно.
С у б у д а й: Ты мудр князь, аки философы Аттики, а не понимаешь самого простого: если ты сражаешься, то это никогда не бывает напрасно. Не думай о мертвых, думай о живых. Всякий мальчишка вырастет в настоящего воина, если будет знать, что его отец погиб с мечом в руке.
Б а т у: Я бы поспорил с тобой, Субудай, но сначала дождусь, когда ты будешь не прав. А что наш Никита столбом застыл? Айда к нему.
И Субудай с Бату подходят к Никите, который стоит на пригорке и смотрит в сторону багрового заката.
Б а т у: Кого там высмотрел, Никита, уж не деву ли Марию?
Н и к и т а: Старые сказывают, что если Солнце заходит красным, значит где-то пролилась кровь невинных и богам стыдно за прошлый день. А когда насилия не свершится, солнце взойдет чистым и невинным, как само небо.
Б а т у: По-моему, такого дня еще и не случалось. Солнце всегда садится на верхушки сосен, поливая их кровью. Впрочем, пропади смертоубийство и мы вовсе не увидим его.
С у б у д а й: Кого?
Б а т у:  Солнца. Оно ведь будет чистым, как само небо. А на голубом голубого не увидишь. (Громко) Эй, воины, хотите ли вы завтра не увидеть Солнца?
В о и н ы: Нет, не хотим, князь!
Б а т у: Слыхал, Никита, они слишком  жаждят видеть его всегда, и потому не будет конца войне.
С у б у д а й: То любому детенку на Руси ясно.
Б а т у:  Да, Субудай, война не может закончиться. Но закончиться могут победы. А им иссякнуть не долго – стоит лишь дать остыть мечу.
С у б у д а й: (одобрительно) Значит, мы пойдем дальше.
Б а т у: Только так, Субудай, только вперед. Лишь тогда нам некого будет бояться, когда края наших владений упрутся в большой океан.
С у б у д а й: Я всегда знал, что служу мудрому князю.
Б а т у:  Каждый считает мудрецом того, кто разделяет его мысли.
Н и к и т а:  Ха-ха-ха. Я подкину эту идею одному баснописцу.
С у б у д а й: Жалко воинов сколько полегло, а нам еще идти да идти.
Б а т у:  И потому мы вернемся, дабы набраться сил.
С у б у д а й: Назад? Не ты ли, князь, говорил нынче, что дорога наша к морю-океану идет?
Б а т у: Так и есть. Да сначала приготовиться к тому надобно. Это была не война, это была разведка. Настоящие битвы впереди. Но половину дела мы сделали.
С у б у д а й: Уже и половину?
Б а т у: Мы решились, Субудай, мы начали. А главный наставник Александра Великого по имени Аристотель говорил: начало – половина всего!

Солнце робко дотронулось до макушек деревьев, когда навстречу нам выскочил второй поезд. Я было  замахала руками, но Виталий Поликарпович спокойно посоветовал мне угомониться. 
-- Этот поезд способен увезти вас в прежнюю жизнь, -- беспечно обронил он. -- А разве интересно жить прошлым?
-- Иногда, чтобы сделать три шага вперед, следует отойти на шаг назад, -- возразила я, неожиданно видя, что машинист притормаживает.
-- Что случилось? – крикнул он, высунувшись из окна. – Вы что, отстали? Ну, говори, уже!
-- Да мы это,.. – внезапно я не нашлась как себя вести.
Конечно, рассыпаясь в самых пламенных благодарностях перед машинистом. следовало немедленно забраться в поезд,. Но Виталий Поликарпович не собирался отступать от намеченного курса.  Он лишь сочувствующе повернулся ко мне и сказал:
-- Надумаете умчаться назад, хотя бы оставьте пиджак. Не хочу войти в кинематограф с дрожью по всему телу.
-- Вам что, делать нечего?! – ожесточился машинист. – Эй, старый, до ночи поездов не будет – уж мне известно.

А ему было по барабану. Медленно, но верно двигался он к намеченной цели, и посторонние мнения отторгались им как чужеродные телалишь мешающие жить свободному организму. И глядя на его тощую, кривую фигуру я вдруг поймала себя на мысли, что вот этот один представитель человеческих масс сейчас для меня гораздо интереснее всего прочего общества, где бы я так хотела занять солидное положение. Я знала многих. Большинство из них приспосабливались к миру людей, некоторые взбирались на его верхние этажи. Но среди моих знакомых никто не ставил перед собой заоблачных целей, никто не вырывался за пределы занятой ниши, никто не осмеливался рискнуть накопленным богатством, даже если оно выглядело жалким. Они тоже мечтали, упоительно, самозабвенно. Мечтали, что когда-нибудь оторвут задницу от дивана и сделают нечто грандиозное. Но по ходу жизни, мода, семья, знакомые настоятельно требовали от них усилий для приобретения всяких мелочей вроде банковского счета, трудового стажа, уважения сослуживцев. Играя по заданным правилам, они погрязли в приобретениях автомобилей, телевизоров, мобилок и всякой другой мишуры, которая невидимой сетью прижимала их к земле и не давала вспорхнуть свободной птицей куда-то ввысь. Редкие из них, такие как мой шеф Николай Лукич, пытались изредка взмахивать крыльями, но помимо решительности, необходимо так же обладать умением. Вот тут-то сын муниципала и попадал впросак. Как-то я анализировала, кто из моего круга, способен вырваться к звездам? Из сотни знакомых шансы я отдавала только трем. Я выделила их не из-за таланта или прочной финансовой базы. А потому что они шли своей дорогой, не обращая внимание на мнение других. Так как это сейчас делал Виталий Поликарпович. Только у него  был один плюс: он пережил в прошлом столько плохого, что впереди не могло быть хуже. Тяжелый груз минувших невзгод побелил ему голову, согнул спину, однако дух напротив закалил. Я догнала его, несмотря на усталость, и, заглянув в бесконечно глубокие глаза, произнесла:
-- Если вас найдут без меня, то сразу же посадят. Будем держаться рядом. Вот так.
А сзади из кабины машиниста донеслось хриплое:
-- Идиоты!
-- Он прав и мы правы, -- спокойно отреагировал Виталий Поликарпович. -- Каждый по своему. Поэтому лучше нам не пересекаться.
Я помахала на прощание уходящему поезду, и он унесся вдаль могучей зеленой змеей.
-- Кстати, -- вспомнила я. – Тогда, еще в кабине шефа, вы называли какую-то странную религию.. Кажется, змея на рельсах…
-- Это не религия, это божество.
-- Ну это практически то же самое.
-- Позволю не согласиться. Божество – это предмет поклонения, которое человек избирает для себя сам. А религия -- это система навязывания человеку мнения о существовании невидимого контроля над всеми без исключения его действиями. Почувствуйте разницу.
-- Почувствовала, но вы не ответили.
-- Хм, а что вам напоминает символ, изображающий американский доллар?
-- Мне? – и тут я догадалась. – Само собой, змею на рельсах.
-- Именно. Зеленая, страшная гадина, которая гипнотически заманивает к себе в глотку любую жабу. Но только вот незадача: она лежит на рельсах. А раз есть рельсы, значит когда-нибудь по ним проедет поезд.
-- И доллару непоздоровится, -- подытожила я.
-- А отсюда вывод – нужно торопиться, – Виталий Поликарпович запрокинул голову, высматривая что-то в небе. -- Кстати, вы слышите шум?
-- Нет. Хотя да.
Это гудел воздух в лопастях вертолета. Железная птица очертила в небе круг, явно выбирая место для посадки.
-- Глаз даю, -- сказал Скабриевский. – Зоя Петровна не вынесла одиночества и разбудила нашего принца.
Через несколько минут я убедилась в потрясающей прозорливости бывшего учителя. Из опустившегося не в далеке вертолета выпрыгнуло несколько человек. Последними бренная земля российской тайги приняла неуклюжие ноги  Его Высочества.
-- Вероятно, путешествие инкогнито ему наскучило, -- с досадой отозвался Виталий Поликарпович. – Но будем верить, желанье стать актером в нем живет, как прежде.
К счастью, Скабриевский вновь не ошибся.

Субудай и Никита, в сопровождении нескольких воинов, подходят к терему Субудая.
С у б у д а й: Лада, Лада! Радость моя, где ты?
Все проходят внутрь. На встречу выскакивает служанка.
С л у ж а н к а: Здравствуйте, гости дорогие и…
С у б у д а й: (нетерпеливо) Где Лада?
С л у ж а н к а: А разве не с вами она?
Н и к и т а: Слыхал, Субудай?
С у б у д а й: Не секи вороного, Никита! (служанке) Ты ее с утра видела?
С л у ж а н к а:  Нет, не видала. Я звать есть пришла, а в комнате пусто. Я и решила, что ушла со своим мужем. Пирог уж остыл, может, отведаете?
Субудай быстро проходит в спальню. В маленькое окошко с трудом проникает свет, но ее достаточно, чтоб определить – комната пуста. Субудай осматривает кровать. Та заправлена, хотя и не слишком аккуратно.
Н и к и т а: Что, приумолк первый воевода?
С у б у д а й: ( агрессивно) Не верю! Не она это! Постой… (наклоняется и проводит пальцем по полу. С ужасом глядит на руку) Кровь! Это кровь!
Субудай стремительно отодвигает кровать, и все отчетливо видят страшную картину. С остекленевшими глазами на полу лежит Лада. Грудь ее и плечи, и руки в многочисленных ножевых порезах. Все нижнее белье в крови. Рядом, раскинув лапы, лежит мертвый такой же окровавленный кот.
С у б у д а й: Лада!!! (припадает к ее телу) А-а-а!!! Я убью их, всех, всех! Ладушка, милая, добрая!!!
Все потрясенно смотрят на чудовищную картину. Очень робко Никита прикасается к плечу Субудая.
Н и к и т а: Прости, друг…
Субудай в гневе яростном швыряет Никиту в угол.
С у б у д а й: (рыдая) Лада!..
Н и к и т а: (поднимаясь) Не троньте тут   ничего. Надо следы какие сыскать…

Зоя Петровна изнывала от одиночества не больше получаса. Пробуждением принца она занялась робко, и неконструктивно, путем тактичного покашливания. Лишь убедившись, что потенциального собеседника налегке не заполучишь, женщина решилась ткнуть пальцем в тело. Эффект оказался настолько слабым, что сердобольной пришло в голову забить тревогу.
-- Эй! – пронзительно возвестила она окружающий мир. – Да у нас тут, как бы ни помер кто!
На призыв стремительно выскочил только один пассажир. При чем с пистолетом наготове.
Это оказался секретарь Его Величества, исполняющий так же и обязанности личного телохранителя.  Как выяснилось позже, все-таки принц не выказал безграничного доверия к Скабриевскому, и втайне потащил за собой главного специалиста по личной безопасности.  Тот был молод, крепок, скрытен и самое главное – недурно изъяснялся на русском языке.  Звали этого зеленоглазого шатена Боб, о чем он не забыл упомянуть по ходу своего рассказа, уже сидя рядом с нами в вертолете.  Восхитительная картина медного бархата весенней тайги завораживающе расстелилась под нашими уставшими ногами, и убаюканные этим бесконечным великолепием мы кротко внимали корявым словам секретаря.
Оказалось, настойчивость Виталия Поликарповича вызвала подозрения не только у меня. Принц по своим каналам так же не побрезговал навести справке о безвестном драматурге.  Однако, на основе аналогичных данных, в интерполе сделали совершенно другие выводы, чем наши местные служители закона.  Там рассудили так, раз Скабриевский четырнадцать лет был огражден от внешнего мира, значит, и контактов с преступной средой иметь не мог.  Под вопросом оставалось  только его психическое состояние. Но тут уж наследник трона действовал на свой собственный риск, то есть подстраховался всего одним телохранителем. Боб его и разбудил, как следует потряся за грудки. Дальше действовали элементарно. Опрос пассажиров по горячим следам дал основание считать, что из туалета ни я, ни Скабриевский никогда не выходили.  Секретарь не без зазрения совести признался, что, когда они просили у местных властей вертолет, скорее всего ожидали найти мой труп и ничего более. Стоит ли говорить, какое облегчение испытали все пассажиры вертолета, когда увидели нас не только живыми, но и шагающими под руку друг с другом.
-- Так вы просто вышли воздухом подышать?! -- широко улыбался секретарь. – А мы авиацию на уши поставили! – Затем черты его лица заострились. – Так, все-таки, как вы оказались за поездом?
-- Превратности судьбы, обычные до скуки, -- уклончиво ответил Виталий Поликарпович, ядовитым тоном однозначно  давая понять, что большего от нас не дождешься.
Полагаю, и я на своем лице смогла изобразить  железобетонную неприступность, за которой, правда, вряд ли надежно укрылся стыд.  Помимо основной причины его проявления, была и другая, чисто женская: на фоне превосходно выхолощенных мужчин, господина принца и секретаря Боба, моя взлохмаченная шевелюра и грязные джинсы выглядели просто непристойно. Впрочем, это не слишком-то волновало высоких господ. Их интерес состоял в другом.
-- Его Величество предлагает слетать на базу, -- голос Боба стал по деловому серьезным.  – Там вы сможете перекусить и отдохнуть. А уже затем…
-- Вы не сказали – заправиться, -- сухо перебил Виталий Поликарпович. – Значит, у нас хватит топлива до Шапиторовки?
-- Думаем, хватит.
-- Тогда летим без остановок. Киношедевра жаждет мир.
Боб и принц переглянулись. Кажется, боевой задор пришелся им по душе.
-- Но среди нас есть дама, -- напомнил секретарь,  вежливо улыбнувшись. – Она проделала трудный путь, и хотя бы ради нее стоит седлать остановку.
-- Нет, нет, -- сразу же залепетала я. – Мне приятно ваше повышенное внимание к моей персоне, однако время дороже. Таежный воздух  не дает развиться  усталости, а что касается пропущенного обеда, так столь дивный вид из окна заменит самые изысканные блюда.
Ощутить на себе благодарно-одобрительный взгляд Виталия Поликарповича было  послаще апельсина.
-- Оккей, -- подвел итог переговорам наследник трона. – Летим!
И железный птеродактиль помчал нас к заветной мечте, нарушая тишину весеннего леса. Боже, до чего прекрасна тайга с высоты птичьего полета! Я позабыла обо всем на свете, и только любовалась, любовалась, любовалась…

Дождливый день. По главной киевской улице идет похоронная процессия. Впереди венки, за ними шесть крепких мужчин несут гроб. В нем – Лада. Сразу следом за ней идет почерневший от горя Субудай. Слышен женский плач. Даже на лице Никиты навернулись слезы. Процессия проходит мимо княжеского терема. Все слуги в трауре низко склонили головы. На крыльце показались Ярослав и Чурыня. Князь стал совсем худым и слабым. Если бы не плечо монаха, еще не ясно хватило б у него сил стоять. Вот взгляды Ярослава и Субудая встречаются, и оба опускают глаза. 
Я р о с л а в: (Чурыне) Не верил я, что кто-нибудь опередит меня на этом пути. А про Ладу и подавно не думал.
Ч у р ы н я: В такие часы я рад слепости своей.
Я р о с л а в: А убийца ее жив. Да может и глядит нынче на нас. И в душе его пир, и на устах радуга в реке! И пробирает меня бессилье, Чурыня. Ну да ничего, есть Бог на свете, он умеет карать. А нам другое нужно. Идем напишем правду, Чурыня, пока я меж кашлем слова успеваю вставлять.
И окинув напоследок  больным взглядом траурный ход, Ярослав, сопровождаемый монахом, возвращается в свои покои.
Процессия движется мимо собора святой Софии. Все останавливаются и, кланяясь, осеняют себя крестным знамением. Только Субудай просто стоит и смотрит на уходящий в небо купол. Митрополит подходит к гробу и неясно произнося слова, начинает читать молитву.
Вечереет. Княжеская спальня. Вновь Ярослав и Чурыня.
Я р о с л а в: Армия крепла и умножалась числом. Почитай все сильные князья Руси прислали дружинников. Помимо того, за деньги к нам примкнули Чорные Клобуки, Берендеи и Торки.. Обновленная держава истосковалась по большой войне, да прежде все надо было просчитать, а не рваться в бой сломя голову. Мои сыновья никогда не вызывали у меня чувство гордости за них. Избалованные матерью, они не желали учиться грамоте, а войну воспринимали, как потеху.  Главная задержка перед вторжением в европейские державы состояла в том, что я решил перенять опыт Александра. Отправляясь в дальние походы, македонский царь провизию вез не всюду на обозах, а когда то позволяла местность, грузил все на корабли. Так ускорялся путь войска, и высвобождалось много лошадей. Большие и малые лодки да ладьи строились, как можно быстрей, но терпение Владимира лопнуло раньше. Он без моего ведома взял лучшие корабли, да  попер  бездумно на Грецию. Врага он себе выбрал не случайно. Я часто ставил ему в пример греческую культуру и былые военные достижения. Владимира так то бзбесило, что при первом же случае, он решил показать, как далеко грекам до нас, а вернее до него! Пустомеля. Неподготовленный флот император Константин разбил, что горсть воробьиных яиц. Погиб наш славный воевода Вышата и лишь чудом Владимиру повезло бежать.  Ох и смеялась же над нами тогда Европа! Дабы хоть чем-то скрасить поражение пришлось поженить моего Всеволода с их принцессой. Глупая свадьба – зряшный союз для Руси. Верно говорят, один дурак столько бед натворит, десять мудрецов не расхлебают. То хорошее только Владимир и сделал, что помер молодым. Но этот горький опыт не был напрасным. Я понял, что на своих сыновей в сурьезных битвах рассчитывать не могу, и потому насильно повелел им оставаться на своей земле. Всеволод получил для присмотра Переяслав с Ростовом, Игорю достался Владимир, Вячеславу – Смоленск. Великая орда Руси выступила в поход без моих детей, и про то я никогда не сожалел. Ежели отец для сыновей не авторитет, нельзя им быть вместе.
Князя начинает разрывать кашель. В комнату вбегает его жена.
И н г и г е р д а: Славушка, ну прошу тебя, молю, лечись!
Я р о с л а в: (откашлявшись) Поздно, совсем поздно. Спасти себя я уже не могу, а Русь для потомков надо успеть. Не мешай, женщина. Не перечь наказу княжескому, иди.
И н г и г е р д а:  Прими снадобье, прошу тебя! Всеволод из Переяславля прислал.
Я р о с л а в: Наберись ума, княжна, от сыночков наших только яда можно дождаться.
И н г и г е р д а:  Не говори так. Любят они тебя, помочь хотят, исцелить!
Я р о с л а в: Прочь сказал, уйди! Не будет мне исцеления! Ибо не хворь то у меня, а кара божья за грехи великие. Неужто не поймете вы! Поди вон!
И вся в слезах Ингигерда уходит.
Я р о с л а в: ...Говорят – могуч я.  Сказывают – нету мне равных по мудрости. А ведь сколько дел я наделал, за которые гореть буду в огне адском, и по праву гореть, по справедливости.
Ч у р ы н я: Об чем ты, княже?
Я р о с л а в: О многом, Чурыня, о многом. И Святослава в темнице не по что сгноил, и Чингисхана предал, и  сына родного кинул. Но пуще всего за другое душа стонет.
Ч у р ы н я: За что же?
Я р о с л а в: За «Черную рать»...

В Шапиторовку мы прибыли ночью. Десятка четыре деревянных изб выглядели совершенно заброшенными. У меня создалось впечатление, будто их соорудили где-то далеко, затем увидели просторную опушку леса и не бережно принесли, а грубо швырнули их сюда, как горсть камней. Объяснить общее состояние кособокости и хаотичного расположения домов как-то иначе не представлялось возможным. Хотя Виталий Поликарпович не поскупился поделиться с нами экскурсом в историю деревни. Оказалось, избы строились не профессиональными зодчими, а беглыми каторжниками. Первые из них появились тут еще в позапрошлом веке. Основанная при Александре 1-м Гампировская каторга, имела надежное охранение с трех сторон, а вот с четвертой  миссию собак и военных исправно выполняло непроходимое болото гигантских размеров. В нем нашли свою смерть сотни беглецов, но непосильный  труд, жестокое обращение и жажда свободы толкала все новых залюченных испытать злосчастную судьбу. Трясина забрала почти всех, но кто-то и выбрался. Единицы, чудом преодолевших смертоносную топь, обретя свободу не стали возвращаться в цивилизованный мир, где им грозило новое заключение. Найдя подходящее место, они решили строить жизнь тут, среди бескрайней тайги.  Постепенно, за счет новых беглецов и людей случайных, селение разрослось до двадцати человек. Неизвестно откуда, но среди них были женщины, а значит, появились и дети.  Жили они в основном охотой и рыбалкой. Но нехватка патронов, одежды, соли, спичек и прочего вынудили поселенцев искать контакты с внешним миром. Вначале робко, а постепенно и вполне открыто, они начали сбывать в ближайших городках соболиные и лисьи шкурки, барсучий жир и оленье мясо. Как говорил, товарищ Сталин, жить стало лучше, жить стало веселее. О затерянном поселении пошли различные слухи. Многие отчаявшиеся выжить в государственном устройстве, находили приют в этом крохотном уголочке безмятежного равноправия и взаимовыручки. Поселенцы проводили будни в труде и молитвах, не признавая ни царя, ни чиновников. Грянувшая где-то революция нашла понимание в сердцах некоторых из них. Самые энергичные отправились выяснить, что к чему в идеологии коммунистов, и вернулись преображенными ярыми большевиками в кожаных куртках с черными маузерами в деревянной кобуре.  Их пламенная агитация за победу коммунистической идеи вызвал довольно слабый интерес в рядах односельчан. Сообщество поселенцев без того жившее единой коммуной, не могло смекнуть, зачем и против кого им бороться. Потом, когда их организовали в колхоз, они столь же мало соображали, какого черта нужно сдавать скромные доходы в государственную казну. Появились первые несогласные, последовали первые аресты. К началу Второй Мировой в деревне Шапиторовка (почему новая власть избрала ей именно это название – тайна из тайн) остались только старики… Спустя несколько лет на вполне достоянные жилища натолкнулись несколько семей старообрядцев, которых изгнали по религиозным причинам из их родной деревни на произвол судьбы. И вот сейчас мы прибыли в гости к предкам этих людей.
По наивности душевной я ожидала, что наше появление, да еще и на громыхающем вертолете, вызовет в деревне настоящий фурор. Ведь, исходя из рассказа бывшего учителя, мы для них являлись людьми абсолютно другого мира, ну как испанские конкистадоры для индейских племен. Однако ничего такого. Мощные фары вертолета практически впустую буравили деревенскую ночь. Всего две тощие, заспанные физиономии лениво выползли из дряхлых избушек. Одна из старых женщин, прислонила руку ко лбу, привычно перекрестилась и вернулась к себе. Другая, в черном поношенном платке -- таки засеменила в нашу сторону.
-- Здравствуйте, -- сухо приветствовала она нас. – Ваши спят в последней избе. Вы бы заглушили свою тварюку, люди же спят.
Я хотела спросить, что значит, наши, но Виталий Поликарпович положил мне руку на плечо:
-- У вас довольно реактивный шеф, -- с пониманием сказал он. – Надеюсь, он сообразил приготовить для нас настоящую баньку. Идем.
Я мельком взглянула на принца. Ощущение праздника от начала съемочного процесса и близко не играло на его осунувшемся лице. Он перекинулся несколькими фразами с таким же недовольным  Бобом.
-- Простите, -- обратился секретарь к Скабриевскому. – Вы реально считаете, что эта местность достаточно полно отображает Древний Киев?
-- Я считаю, в этой местности нам не помешают показать древний Киев таким, каким мы его захотим показать, -- твердо ответил Виталий Поликарпович, к чему-то явно прислушиваясь. – Ого, Николай Лукич сделал свое дело – я слышу ржание боевых коней.
И мы покорно двинулись вслед бывшему зэку. Доммики старообрядцев хранили мертвое молчание, и только писклявый лай проснувшейся дворняги уныло обозначил присутствие жизни.
Последняя изба деревеньки выглядела и покрупнее и поровнее остальных. Рядом с ней стояло несколько грузовиков и непонятный для меня большой металлический ящик, от которого к жилищу тянулись толстые провода. Вдруг в одном кошке загорелся свет. Еще несколько секунд и дверь со страшным скрипом распахнулась.
-- О Господи, -- вырвалось у меня, хотя на пороге возникла фигура далеко не божественная.
Тщательно всматриваясь в ночь, и щупая что-то на косяке двери, на встречу нам вышел Николай Лукич Попалкин собственной персоной. Его непередаваемо желтые трусы и белая майка как нельзя лучше подходили для торжественного приема высокой особы в лице бельгийского принца. Мой шеф не долго искал заветный выключатель. Яркий свет прожектора мягко лег на измученные лица будущих кинематографистов.
-- Это вы? – несказанно обрадовался Николай Лукич. – Виталий Поликарпович, душа мояи счастье, Элизабет, вернейшая из всех, кто носит бюст! Разорвись моя селезенка, я ждал вас, как манну небесную. А это, это?.. – уж конечно, взгляд его не мог обойти бельгийских гостей. – Черт, я полный болван и невежда. Один секунда…
Николай Лукич унесся в комнату, где судя по  невообразимому переполоху и грохоту, пытался вонзить себя в подходящий костюм и разбудить кого-то еще.
-- Наверняка, там есть и Козырь, -- произнес Виталий Поликарпович.
-- Козырь?
-- Это наш режиссер. До сих пор он снимал своеобразное кино, однако я предложил перейти на другой уровень, и он не отказался.
-- Интересно, -- вкрадчиво произнесла я. – А что понимается под своеобразным кино? Уж не порно ли?
Виталий Поликарпович картинно сощурился:
-- Только не нужно блистать своей догадливостью перед нашими заграничными друзьями. Вдруг, они из пуритан.
А Николай Лукич, уже облаченный в зеленый пиджак и темные брюки, спрыгнул к нам со ступенек:
-- Я вам так рад, как вы себе не представите никогда! – произнес он, запутываясь в пламенных рукопожатиях. – Тут дыра дырой, этого не отнять. Но воздух, сам воздух!.. Чувствуете, насколько легко дышится? Я в Запорожье через улицу перейду – и одышка, а тут по пять километров трусцой! Еще и с сигарой во рту, вы не поверите.  Да, заметили, да, здесь же электричества не было, так мы мотопомповый генератор завезли. На масле пашет. Так что снимать можно и ночью и днем, и всегда. Как сказал наш режиссер Паша, Европу без ошеломления не оставим. Вот так, разорвись моя селезенка! Ну просим, просим, гости дорогие! – и шепотом ко мне: -- А кто из них принц?
-- Который постарше.
-- Ваше ж бельгийское Высочество, ну какой же вы молодец!
Николай Лукич буквально заволок нас внутрь помещения, где все мы непроизвольно переглянулись. Все-таки, когда в доме живут без присмотра два мужика,  порядка не жди. Вещи были разбросаны в самых неимоверных композициях. Свитера, джинсы, носки лежали прямо на полу, рыжая ветровка висела на штативе кинокамеры, а измятая военная панама  заняла место крышки на кастрюле. Николай Лукич быстро сообразил конфуз ситуации, принявшись в процессе болтовни распихивать вещи по шкафам и сундукам.
-- Ах, надо же, как вы не вовремя! Мы уже с утра планировали заняться уборкой. Думали, наведем марафет к приезду высоких гостей, повесим шторы, прибьем вешалку, а тут вы… Ну да ничего мы скоренько.
Однако Паша, длинноволосый парень с огромным кольцом в ухе, что называется, никак не мог не «отдуплиться». Он медленно умылся под ржавым рукомойником, кисло произнес «хэллоу» и плюхнулся в кресло-качалку, где, судя по махровому одеялу и пустой бутылке коньяка, провел последние несколько часов.
-- Паша у нас гений, -- поддержал товарища мой шеф. – Поглощен творческим процессом до самого кобчика.  Вчера пожевал чуток грибочков и полез на сосну выискивать наилучший ракурс для съемок. Это вам, говорит, не слону в хобот дуть, тут все чики-пики нужно. Да, образованная личность -- из трех институтов выгоняли, а он все равно режиссером стал. Ну, господа, что же вы стоите!? Просим к столу. Здесь у нас кухонька, здесь.
В кухоньке имелся широкий стол с горой использованной одноразовой посуды. Николай Лукич действовал молниеносно. В течение одной секунды он подтянул к столу  широкий бочонок и ловко сгреб туда весь пластмассовый хлам.
-- Вы, думаете, мы только супчиком из пакетиков питаемся? – заигрывающее сказал он. – Э нет, мы еще и уху сварили, и щи, и дичь! Ну, кто что будет? Предлагаю, начать с  ухи. Я для такого случая фарфоровые тарелки припас и настоящие деревянные ложки.
Все, описанное им, тут же было выхвачено из большой картонной коробки и разложено по кругу стола.
-- Так, Элизабет, -- продолжал суетиться мой начальник. – Займитесь хлебом и салфетками. Все в том сундуке. Я пойду разогрею уху.
-- Может, имеется пища поскромнее, -- вставил фразу Скабриевский. – Боюсь, нам нелегко будет дождаться, когда вы разведете костер.
-- Костер? За кого вы нас тут держите! Я микроволновку приволок. Пять минут -- и жри от пуза!
Когда Николай Лукич удалился, Виталий Поликарпович тихо заключил:
-- С его энергией и коммунизм построить не проблема.
-- Но только не с его умом, -- еще тише ответила я.
Уха действительно не заставила себя ждать. Наверное, в другой обстановке я бы нашла ее  излишне жирной и слегка недосоленной, однако не в эту удивительную ночь. Голод лучшая приправа. Потому ели мы все с преогромнейшим аппетитом. Мои опасения по поводу невосприятия бесхитростной пищи Его Высочеством абсолютно не подтвердились. Он уминал с аристократическим лоском, и простонародным прожерством. Набирал мало, да часто. При этом не чурался одобрительно кивать и чудаковато закатывать глазки. Кажется, принц начинал опробовать азы актерского ремесла.
Но, конечно, за столом сидят не только затем, чтобы поесть.  Мы поочередно задавали друг другу вопросы и выслушивали ответы. Думаю, не стоит упоминать весь ход разговора, главное сообщить, что мы узнали нового от клокочущего вулкана Николая Лукича и болотной сонливости режиссера Паши, которого с моим шефом Скабриевский свел еще до нашего появления у принца.
Неукротимый пыл и деловая хватка бывшего председателя колхоза наконец-то принесли ему нешуточные дивиденды. Во-первых, это три десятка вполне нормальных лошадей. Их Николай Лукич выкупил на скотобойне. За какие-то семьсот баксов старый ветеринар согласился определить им неизлечимую болезнь, и работники живодерного цеха воспылали искренней радостью, когда Николай Лукич предложил взаимовыгодную сделку. Товар добрался своим ходом, благодаря двум случайным азейбаржанцам, которым мой шеф клятвенно пообещал ключевые роли в будущем кинофильме. Во-вторых, Николаю Лукичу удалось договориться с небольшой воинской частью, находящейся неподалеку о выделении «пушечного мяса» для ярких батальных сцен. В-третьих, за остаток средств, сын муниципала взял в аренду военно-походную кухню и электрогенератор, работающий на мазуте. Последнее, он выудил у небольшой бригады спасателей, глубоко пустивших корни возле невысоких скалистых гор.
-- Они там даунов караулят, -- объяснил нам Николай Лукич. – Представьте себе, десяток недоумков добровольно покинули интернат. Их  там кормили, поили, обхаживали, даже деньги на сигареты давали. А они шасть – и в пещеру.
-- В какую пещеру? – заинтересовался Виталий Поликарпович.
-- А-а, не знаю точно. Есть там одна. То ли природа постаралась, то ли древние подземные ходы недорыли. Короче, затаились они там, плитой громадной вход закрыли и сидят.
-- Так если они добровольно, -- пыталась разобраться я, -- зачем спасателей вызвали?
-- Я же говорил, ненормальные они! Не могут адекватно воспринимать жизнь. Мало ли, как там у них в голове все переваривается. И еще забыл сказать, они вроде одну из таких же своих прихватили. Только девчонка эта она без сознания была. То есть можно расценивать ситуацию, как захват заложников. Правда, требований ноль. Ни денег не просят, ни варенья с печеньем? Ждем, говорят, и все. А чего конкретно – молчок.
-- Как говорят у вас, -- подал голос Боб, -- без ста грамм не разберешься.
-- Ну и я про то, -- согласился Николай Лукич. – Здесь, бывает, нормального человека фиг поймешь, а те с рождения без башни. Уж с ними и так, и этак… Не выходят, и все тут, от разговора и то увиливают. Хотели уже газом их усыпить, но при его применении возможны жертвы. Спасателям тоже, не охота, грех на душу взять. Вот и кукукуют там. Ну через щель воду передают, пищу там всякую. 
-- Постойте, а та девушка? – охватило меня беспокойство. – Ей же помощь врачей нужна.
-- Нужна, разумеется. Но они видеть никого не хотят. Но самое забавное, хоть эти и дураки, а прихватили с собой какие-то шприцы, капельницы, и все такое. Им поначалу, говорят, одна медсестра помогала, вполне нормального соображения, само собой. Но потом ей законный муж позвонил и поставил вопрос ребром: или он – или недоумки эти. Короче, долго наша Даша Севастопольская не размышляла и пчелой метнулась спасать семью. А девченку, значит, бросила, как пить дать. Оно и верно свой мужик поважнее чужой девченки, тем более, больной и вечно спящей. Спасатели говорили, к ней один из даунов сильно не ровно дышал. Постоянно сбегал из интерната проведывать. Цветы возле койки не переводились.
-- А что у нее за болезнь?
-- А я доктор? Вроде бы головой ударилась и сознание потеряла.
-- Знакомая ситуация, -- чуть-чуть приоткрыла я свою тайну, искоса взглянув на Виталия Поликарповича.   
Хладнокровный и циничный, сейчас он был явно взволнован, хотя и старательно это скрывал. Ни брови, ни пальцы, ни губы не обозначили нервного трепета, но вены на лбу стали рельефнее, глаза вонзились в одну точку. И чем я должна была насторожиться давно, а заметила только теперь – он молчал. За все время беседы о  даунах, бывший педагог не произнес ни слова.
-- С вами все хорошо? – спросила я.
-- Со мной? -- голос его звучал мрачновато. --  Извините, мне нужно подышать воздухом.
-- Совершенно толковая идея, --  радостно одобрил Николай Лукич. – Воздух здесь просто сказочный!
Скабриевский вышел. Мне хотелось броситься за ним, но остаться выглядело более естественным, и я осталась.
Разговор плавно перешел на тему богатства местной фауны, однако поддерживать его я не могла. Мысли отскакивали от всяких там вепрей, рысей, лосей и возвращались к нему. Что же так растревожило Скабриевского? Или он, в самом деле, почувствовал недомогание в желудке. Тем более, у меня внутри тоже что-то забурлило.   Нет, Виталий Поликарпович не выглядел  больным. Его грызло что-то в душе, возможно чувство бессилия, жалости к самому себе, или, или  совесть. У каждого есть своя «Черная рать»…

Смена картинки. На конях по людной улице Киева медленно едут Бату, Субудай и с ними еще несколько воинов.
В конце улицы, на подступах к рынку несколько человек забрасывают камнями одного. Тот ловко защищается двумя щитами. При виде подъезжающего князя народ прекращает осаждать несчастного.
Б а т у: Отчего произвол чините? (медленно направляется к обороняющемуся)
К р и к  и з  т о п ы: (предостерегающе) Не подходь к нему, князь – чумной он!
Б а т у: Чумной?
И з  т о л п ы: Так и есть – чумной. Из того хутора он пришел, что вымер весь от чумы.
Б а т у: А как же он тогда живой остался?
И з  т о л п ы: Пути Господни неисповедимы, а сатанинские и того пуще. Продал душу дьяволу – вот и живой остался.
Б а т у: (отъехав на достаточное расстояние) А сам-то зачем молчишь, али нем, али правду народ говорит?
Ч у м н о й: В том правда, что из чумного я хутора, да только душу свою никому я не продал и продавать не стану! А живой почему – сам не ведаю. Хворь меня, как и других прихватила, уж все думал – хана тебе, Пантелей Герасимыч, ан нет: отпустила чума из лап своих, не удержала. Всю семью похоронил, а сам живехонек. Видать, не весь я путь свой прошел предначертанный.
Б а т у: И что ж, один ты в том хуторе такой живучий выискался?
Ч у м н о й: Двое нас. Я – Пантелей, да кум мой – Огулич, кузнец знатный на всю Русь. Вона сколько щитов да мечей наковал (Показывает на телегу, заваленную боевым снаряжением). Думали, торганем да волов прикупим.
Б а т у: Гусак тоже думал, пока  в суп не попал. Нет у меня гнева на тебя, Пантелей, а токмо призван я про люд Киевский печься. (Разворачивает коня и Субудаю) Пристрелите издали да сожгите до тла.
С у б у д а й:  Ясно. А ну, хлопцы, давайте-ка разом.
Воины дружно натягивают луки. Пантелей прячется за щиты, так что виден лишь взгляд его суровый да седых волос копна. Воины пускают стрелы – все они приходятся в щиты.
С у б у д а й: Э, да мы так до ночи его убивать будем. Огня сюда!
Бату, уже было уезжающий прочь, резко разворачивает коня.
Б а т у: Погоди, Субудай! Мысль в голову пришла. Эй, Пантелей, а после того, как здоровье твое укрепилось, умер ли еще кто в хуторе?
Ч у м н о й: Так почитай все.
Б а т у: Значит, не брала тебя чума больше?
Ч у м н о й: Не брала.
Б а т у: И никогда уже не возьмет?
Ч у м н о й: Может, и никогда.
Б а т у: Значит, будет у меня дело к тебе...
Смена картинки. Лежащий Ярослав и слепой монах.
С т а р и к: И дал я наказ тайный Пантелею идти по тем селениям, где чума прошлась, да искать там людишек выживших, да боевому делу их учить. И собралась дружина особая, чумы не боявшаяся. Завсегда шла она позади основной орды на расстоянии немалом, чтобы случаем никого не заразить..  И страшней того войска до селе мир не знал..
Ч у р ы н я:  «Черная рать»…
Смена картинки. Русские воины безуспешно штурмуют высокие стены. Тяжко приходится русичам.  Осажденные льют на них горящую смолу, забрасывают камнями, легко сталкивают лестницы, метко разят стрелами. Метательные орудия штурмующих не в состоянии разбить массивных стен. За всем этим с холма наблюдает Бату. Лицо его нахмурено. К нему подъезжает задыхающийся Субудай.
С у б у да й: Прикажи, перенести штурм на ночь, княже, иначе тысяч недосчитаемся. Метко стреляют черти!
Б а т у: Вижу. Труби отступление.
Раздается  гул боевой трубы.
С у б у д а й: Ничего, как стемнеет мы их дожмем. Попомнят остроту наших мечей да крепость секир!
Б а т у: Нет, Субудай, пускай лучше попомнят хитрость наших умов и жестокость наших сердец. Давай сигнал «Черной рати».
Смена картинки. Военачальники защитников крепости наблюдают из укрытия на стене за действиями  Батыевой рати.
П е р в ы й: Смотрите, татары отступают! Мы победили – они уходят. (Войско действительно отходит в сторону)
В т о р о й: Но зачем они подожгли сено? (Сложенная в большой стог трава неистово пылает). И почему оставили катапульты?
Т р е т и й: Татарва так просто не уйдет – они что-то затеяли.
В т о р о й: Смотрите-смотрите, их резервный отряд идет сюда. 
Дружина человек в пятьдесят, толкая перед собой тяжелые телеги, подходит к машинам и начинает их заряжать увесистыми деревянными бочками. Ярослав и Субудай наблюдают за ними, отойдя метров на сто. Лица обоих исполнено печали..
          С у б у д а й:  Прибаутку вчера слыхал о тебе, князь. Хочешь, расскажу?
 Б а т у: Давай.
 С у б у д а й:  Двое меж собой треп ведут . «А знаешь, отчего у нашего князя такое светлое лицо?» – «Оттого, видать, что хворает шибко». – «Нет, потому это, что не попадает на его кожу свет солнышка. Никак княже из тени выйти не может. Только выглянет на двор, а над ним тут же воронье со стервятниками  слетается, ибо знает гиблая птица: там, где князь наш, завсегда мертвичины хоть ужрись!»
Б а т у: (заметно помрачнев) Ты б меня с автором познакомил. Вдруг он еще  какие забавы расскажет.
С у б у д а й: Поздно, князь, без головы он вряд ли чего нового придумает.
Б а т у: Порешил, значит, сказителя народного. А ведь сам на его стороне. Верно говорю, Субудай?
С у б у д а й: Шибко ты, князь, про размеры Отчизны печешься, а про славу ее не думаешь.
Б а т у: Я дал им  выбрать свою участь. Они выбрали.
С у б у д а й: Пройдут годы, люди не забудут тебя и прозвищем громким наградят. Может Великим нарекать станут, может Мудрым, или Хитрым, или Непобедимым, но не Благородным!
Б а т у: А сам-то далеко ушел на пути духовности примерной? Евпатия Коловрата, помнится, не с мечом в руках одолел, а булыжниками издалека. Не так разве?
С у б у д а й: То дело внутрешнее. Он дань платить не хотел. А дань на его ж защиту шла.
Б а т у:  Героем ты его сделал. Вот как. А я этих героями делаю. Пущая спасибо говорят.
Смена кадра. Защитники крепости наблюдают со стен, как русичи заряжают катапульты.
Т р е т и й: Что они ложат?
П е р в ы й: Не ясно пока. Похоже на...
Русские производят первый запуск, и бочка, ударившись о башню, разлетается вдребезги, а в нескольких метрах от военачальников на зубец стены мягко нанизывается  тело мертвой собаки.
П е р в ы й: Что это?
В т о р о й: Это же... (Еще один труп пролетает над ними)
О т  о в с ю д у:  (со страшным испугом) Чума!!!
Смена картинки. Лежащий Ярослав  и слепой монах Чурыня.
Я р о с л а в: Так, если не помогал нам булатный меч, то брали мы крепости хворью страшной.
Ч у р ы н я: Но ведь и сами-то в покоренный град вступить тогда не могли, пока болезнь вся не выдохлась.
Я р о с л а в: Верно, Чурыня, и потому редко мы к такой крайности прибегали. А если уж доводилось, то пуще всего пеклись, чтоб никто из крепости зараженной живым в другие земли не выскользнул, чуму за собою неся. Для того и лучники наши.  Да только раз не удержали мы поток обезумевших от страху, и ринулись они в Европу. И стался там такой мор, какого и в древних преданиях не сыскать.  И чтоб самим не сгинуть в трясине чумы, пришлось нам возвратиться.
Ч у р ы н я: Выходит, сам ты обрубил себе путь к большому морю-океяну?
С т а р и к: Выходит – так. 

Дикая усталость и плотный ужин – лучшие товарищи сну.  Мы еле дотянули ноги до соседней избы, где хлебосольный Николай Лукич подготовил весьма достойные апартаменты, и буквально свалились на  скрипучие односпальные кровати, с которых ушли на дембель десятка два счастливых солдат. 
– Я их на самогон выменял, – признался мой шеф. – Правда, сказали, если проверка в часть нагрянет, сразу заберут. Так что спите продуктивно – час за два, как на севере.
Трудно сказать, насколько продуктивно протекал сон господина принца, но лично я вырубилась моментально. Что мне только не снилось: и летающие слоны, и море цветов, и мыши бегающие по потолку, даже какие-то страшилища выползающие из валенок.  Обычно кошмары заставляли меня тотчас проснуться и включить свет, но не сейчас. Как бы ни так, уровень измора достиг того состояния, что я предпочла спать, шарахаясь от кошмаров, чем не спать вовсе. И даже когда в разнообразии сна возник черный нинзя, протыкающий меня сверкающим мечом я очнулась не сразу.
Пробуждение быстро превратило нинзю в Николая Лукича, который  коротким лохматым пальчиком робко, но настойчиво толкал в мое плечо.
– Лизочка, дорогуша, вставайте, – голос его звучал празднично. – Мы только что разбили бутылку шампанского.
– Зачем?
– Ну это же красиво! И к тому же традиция такая – прежде чем отправить корабль в дальнее плавание, о его борт нужно разбить бутылку.  И тогда ему никакой айсберг не страшен.
– Думаете, об «Титаник» не разбивали?
– Думаю, не красиво разбивали.
– А красиво, оно как?
– Так чтоб мир вздрогнул! Ну скорее, вы скорее! Съемки ждать не будут.
Николай Лукич настолько торопился, что даже помог мне натянуть кроссовки.
– А мы уже начали снимать? – изумилась я.
– Почти. Сейчас подгоняют доспехи для принца, седлают лошадей и большой привет Голливуду!
– Надо же. А умяться, причесаться… Мы что возрождаем стахановское движение? Куда коней гнать?!
– Я то по чем знаю! – взорвался Николай Лукич. – Сегодня под утро явился Скабриевский. Глаза горят, весь в начесе. Все, говорит, срочно снимаем первую сцену. Если не сейчас, то никогда. Мы с Пашей, чисто, почему так сразу, давай наработаем образы, опробуем актерский ансамбль. Ну чтобы потом не переделывать. А он кулаки сжал, да как загнет! Вы что, закричал, вообще в астрологию не верите? Вам на кой этот самый, извиняюсь, звезды в небе повесили? Короче, сказал расклад следующий. Сегодня последний день, когда Луна торчит в Близнецах, а Венера чего-то такое или обмишурилась или обмеркурилась. В общем, деталей я не помню, а суть такая – если сегодня не начнем съемок, звезды отвернутся от нашего гиблого дела, тобишь,  кина. Вот.
– По-моему, гиблое дело и звезды не спасут.
– Лиза, попрошу без возражений! Сказано сегодня, значит – сегодня! – и Николай Лукич в молебном порыве сложил руки на груди. – Видит Бог, я ждал этого момента всю жизнь. Ну сколько можно телиться, искусство ждать не может.
– А я слышала другое: служенье муз не терпит суеты.
– Тот, кто это сказал, наверняка, давно в могиле. А живые говорят: ползком к звезде не доберешься – ее коснешься лишь в прыжке!
– Сами придумали?
– Скабриевский.
–  Не сомневалась.
Мы вышли на улицу.  В свежем дыхании туманного утра чувствовался необыкновенный лесной аромат. Отдавшись удовольствию вдохнуть его, я непроизвольно сощурила глаза, прислушиваясь к заливному пению птиц. Наверное, так легко дышалось только в райском саду. Но радость от дыханья омрачилась криком.
– Разорвись моя селезенка! – с остервенением испугал тайгу Николай Лкич. – Они уже уехали! Они уехали без нас. Лиза, когда-нибудь я вас зарежу вилкой!



Да, уж что умеет каждый начальник, так это испортить настроение.
-- Николай Лукич, -- успокаивающе сказала я. – нервные клетки не восстанавливаются.
-- О чем вы!? Какие к черту клетки! Они уехали, понятно вам, уехали! Вот здесь стояла «газель» с прожекторами. А возле того куста «фиат» с костюмами. Видите, их  нет. А Скабриевский, а Паша, а принц с пажом…
-- Ну все-таки секретарь не вполне паж…
-- Какая разница, кем он был, если его уже нет! – яростно крикнул Николай Лукич, вынудив испуганно перекреститься нескольких местных оборванцев, которые протяжно зевали, стоя у своих кособоких домишек.
Таким раздраженным я видела своего шефа довольно часто. Как только он понимал, что его снова «кинули», в отчаянии отрывал верхнюю пуговицу, сдерживающую, видимо, всплеск эмоций, запрокидывал руки на затылок, делал лицо шарпеем, и завывал коронную фразу: «Господи, за что, за что? Я просто хочу жить, как все, только богато». Впрочем, сейчас его не «кинули», не «развели», не «подставили», а всего лишь забыли. Потому шапиторовские староверцы не были удостоены слышать коронную фразу Николая Лукича. Не время было нюни распускать – сын муниципала решил действовать.
-- Лиза, ответьте мне, и обнадежьте, -- твердо и сурово обратился он, -- вам  приходилось ездить в седле?
-- В седле «Харлея» или «Верховины»?
-- В седле мустанга-иноходца, что б я лопнул. Лиза, мы догоним их на коне. Ждите меня здесь. Через минуту вы увидите последнего печенега в действии.
-- Вы в своем уме!? – вспрыснула я.
Но Николай Лукич уже бежал  в другую сторону села. Признаться, мне трудно было представить своего шефа верхом на коне, но себя – тем более. И черт бы их всех побрал, почему никто и никогда не интересуется моим мнением!? Меня ставят в известность и все, и будь готов – всегда готов! Я даже не знала, куда нам предстоит ехать. Впрочем, куда не сунься выглядеть с иголочки нужно везде. Я быстро вернулась к своей кровати, наспех заправила ее, и присела навести, вернее, набросать легкий макияж. Обычно, перед выходом в свет для придания себе более-менее товарного вида мне требовалось минут двадцать-тридцать,. Но сейчас я едва успела наляпать ресницы. Свирепое «Лиза!»  и  пронзительное лошадиное ржание вынудили принести красоту в жертву погони. Я схватила косметичку и выбежала на улицу. Торжественно необычный вид моего шефа на черном вонючем жеребце изрядно впечатлял.
-- Лиза, скорее, -- нетерпеливо позвал он меня, смещаясь в переднюю часть седла. – Мы должны их догнать. История не переносит отстающих.  – Ну же, суйте ножку в стремя, суйте. (Я неуклюже попала в стремя, кажется, тихо выругавшись). – А теперь забрасывайте вторую. Отлично – вы просто амазонка.
-- Черт, почему так неудобно? – возмутилась я, обхватив толстый корпус шефа. – Да у меня ноги почти в шпагат выгнулись.
-- Ничего скоро привыкнете. – подбодрил сын муниципала. – Я в первый раз когда влез на лошадь, вообще штаны порвал. А если скажу, где потом натер мазоль, у…  Итак, держитесь крепче.
-- Боженьки мои, кажется,  я начинаю завидовать кривоногим.
-- Лучше завидуете крепкоруким. Ну что, держитесь?
-- Вроде бы. Только, я не поняла, куда мы едем?
-- Как куда, разве я вам не рассказывал про пещеру, где дауны спрятались?
-- А при чем тут киносъемки!
-- Виталий Поликарпович, матерый жук! Он вчера ночью договорился с ними, чтобы они пустили нас к себе  сыграть одну сцену.
-- Это там, где Чингисхан разговаривает с араратским целителем?
-- Не-ет, это где Батыю снится, как он приходит к мертвой Тамаре.
-- Постойте, но ведь, по сценарию, она должна лежать в большом роскошном шатре.
-- Должна. Только что стоит для настоящего драматурга изменить несколько строк!? Ну, вперед, рысак, не подведи!
Наездник засвистел, конь помчался, а я прониклась редким уважением к самосвалу, который только что перестала считать самым неудобным видом транспорта. 

Полумрак. Ярослав, терзаемый недугом, тяжело дышит в кровате. Чурыня сидит рядом.
Я р о с л а в: Я встретился со многими князьями. Все они дали согласие помочь воинами да оружием. Но у нас почти не было осадных машин, а строительство их заняло много времени. Я понимал, что Европа тоже зря его не тратит и сурьезно готовится к вторжению татар. Это не могло меня тешить.  Я назначил мастеров и повелел им работать денно и ночно. Каждый день задержки в такой ситуации был хуже смерти. Но некоторым торопливость моя виделась в другом свете.
Смена кадра. По оживленной, бурлящей трудами, улице едут Ярослав и Субудай.
С у б у д а й: Люди не успевают спать, князь. Они пашут так, словно вражьи тьмы штурмуют киевские стены. А враг сам замуровывается от нас. На кой загоняешь коней, князь? Народ перестанет тебя любить и понимать.
Б а т у: (жутко недовольно) Я разъяснял тебе то десять раз. Или твои уши забиты навозом?
С у б у д а й: Когда-то давно ты сказал, что нуждаешься не в слуге преданном и льстивом, а в друге прямом и бесстрашном.
Б а т у:  Начал говорить,  не останавливайся.
С у б у д а й:  Молва среди войсковых летает: странно ведет себя наш князь. То в покое болотном дела державные держит, то вдруг во всю прыть гнать принимается.  Да так гнать, будто уползают куда-то земли западные.
Б а т у: (напрягаясь лицом) Ты вокруг чего паутину плетешь?
С у б у д а й:  А вот к чему. Кто не слеп, тот видит –  к любому князьку  ты в гости наведаться не прочь – поглядеть как на столе ему сидится да справедливо ли правит. Ото всякого града приглашение ты принимаешь, ото всякого, кроме одного. (Бату останавливает коня и со смесью гнева и страха заглядывает в глаза Субудаю) Потому армия твоя тебе предана как отцу с матерью, что пример ты для каждого воина, что любо им за могучим князем на смерть идти. Но за трусливым князем армия не пойдет, а ежели и пойдет, так при первом же отпоре вражеском бежать пустится. Покуда шепотом говорят, а скоро и кричать на базарах станут – боится князь наш непобедимый бабы! Потому и на Европу идти торопится!
Б а т у: Врешь, собака!
С у б у д а й: Вранье б тебя в бешенство такое не привело б. Укроти гнев – будь я врагом тебе, не затевал бы разговоров таких. По всякому пересуды ведут, отчего ты с ханшей Туракиной встретиться пужаешься – то не мое дело, то не дело державы нашей.  Токмо из-за страсти твоей давнешней по всей Руси разлад начаться может.  Не мне тебе говорить, сколько врагов у нас и как рыщут они, как сети плетут, чтоб князей наших всех перессорить. И стань им ведомо, что в Каракорум ты не ездок, что есть град в Татарии, готовый с Киевом биться...
Б а т у: Нету  у  нее сил со мной биться! Куропатка на орла не попрет.
С у б у д а й: Нынче куропатка, а завтра уже и пустельга. Не всем власть твоя по нраву на Руси, не всем в радость, что Киев главней Каракорума стал. И страшнее то, что сомнение по войску бродит: из доблести великой ли да интересов державных князь Ярослав на Европу с мечом скачет, или то просто удирает он от гнева ханши Туракины, которую многие считают полноправной владычицей всей Татарии? Забудь про любовь, что была – не простой ты ратник. Государь ты, и мыслить тебе надлежит, не как из человека идет, а как из самой державы. Есть в Каракоруме люди мне верные, надежные.  Донесли они, что отправляется сейчас Туракина в Самару. И охрана при ней  числом мала. Это ли ни шанс благостный?
Б а т у: Убить советуешь?
С у б у д а й: Не я советую, а разум твой.
Б а т у:  Да я тебя скорей убью. Был у меня друг один. Верней, считал я его другом, пока он мне меч на брата поднять не посоветовал. Вот этой рукой и зарубил его.
С у б у д а й:  Кабы я живота берег, сидел бы смирно. И не жалко мне принять смерть, ибо смерть сия за Русь, и обидно мне, что Русь моя из-за бабы загинуть может. Решайся, княже, решайся, пока в дороге она, пока нападение наше на разбойников списать можно. Не меня слушай, ежели речь моя тебе кисла – ты голову свою послушай! (Батый угрюмо молчит) Не будет Туракины, не станет и размолвок в державе. И трусом тебя никто больше назвать не посмеет. Решайся, княже.
Б а т у: (опустив голову) Две их было в моей жизни: одну звали Тамара, но другую – Русь. (Поднимает ладонь и смотрит на дрожащие пальцы) Видишь, Субудай, как пальцы дрожат? Сколько помню, так сызмала повелось: когда страшно – пальцы трясутся. Но потому я жив до сих пор, и потому в государях, что знал всегда: трясущиеся пальцы удобнее всего в кулак прятать. (Сжимает кулак) Да и откуда ведомо, что она – Тамара?
Смена картинки. Бату в сопровождении Субудая и около пятидесяти всадников мчатся по дикому полю. Все в темных, рваных плащах, но когда ветер вздымает их вверх, то становятся виден блеск металлических доспехов. Лицо Бату преисполнено внутренней болью. С небольшого холма хорошо виден караван из дюжины повозок. Бату опускает руку, и вся его дружина, за  исключени ем Субудая, стремительно несется на караван. Вот уже                завязывается бой. Но Бату по прежнему не поднимает глаз. В его памяти  всплывает   образ красавицы                Тамары. Бату   поднимает голову,  в  глазах   слезы.    С  Криком  «Нет!!» он бросается         в  сторону   боя,   но,                как   срубленный   падает    с коня. Это, стоящий сзади,   Субудай ловко набрасывает на Бату аркан. Князь в    ярости                разрезает канат, гневно смотрит на   Субудая, потом на место боя. Но  бой  окончен.      Вся   охрана   перебита. Один из  воинов-победителей    в   высоко    поднятой   руке держит что-то    вроде      лохматого  арбуза. Бату присматривается   и понимает, –  это голова старой женщины.

Смена картинки. Лежащий Ярослав и Чурыня.
Я р о с л а в: Я так и не знаю точно, была ли она той самой Тамарой, но после мне часто снился один сон. Будто иду я по темному длинному коридору и попадаю в просторный роскошный шатер, где тысячи свечей освещают  царское ложе. Я подхожу к нему, и отскакиваю в сторону: там лежит, с закрытыми глазами моя Тамара. Я склоняюсь к ней и нежно целую в губы, слыша, что ее мягкие теплые руки обвивают мою шею. Но вдруг нежность уступает холодной черствости, я открываю глаза и вижу: в постели -- скелет. И он смеется…

До сих пор я всего два раза сидела в седле. И оба случая произошли в парке развлечений, где меня медленно возили на полусонной лошадке в бантиках. При таком унылом покачивании, о выработке адреналина речи не шло. Другое дело теперь – меня трясло и подбрасывало, а руки непривычно ныли, оттого, что я слишком много тратила сил на мертвую хватку вокруг талии шефа. Но все-таки это было настолько романтично и удивительно, что возмущаться мне и в голову не приходило. В какие-то мгновения, меня посещали тревожные мысли, что это не Николай Лукич управляет «Вепрем», а конь сам несет нас по своему усмотрению, однако задорные выкрики шефа вселяли спокойствие.
-- Ну что, -- кричал он мне сквозь глухой стук копыт. – Вы почувствовали в себе амазонку?
-- Немножко, -- призналась я и тут неожиданно клюнула губами в пухлую спину шефа.  Пурпурный отпечаток помады  контрастно выделился на светло-зеленом пиджаке.
-- Уже подъезжаем, -- возвестил он. – Видите горку – они там.
Я посмотрела в указанном направлении. Небольшая возвышенность, пряталась за поредевшими шеренгами сосен. Еще несколько секунд и они расступились, показав нам несколько хаотично расставленных автомобилей, вокруг которых тоскливо сновали десятка два человек, преимущественно в камуфляже. «Черт, -- выругалась я. – Представляю, какая у меня сейчас лепешка на лице. Нечего сказать, прибыла красотка с бадуна». И мой закомплексованном рассудок родил самую дурацкую мысль на свете. Я решила на полном скаку посмотреться в зеркальце. Женщина остается женщиной всегда. И попадая под прицелы мужских взглядов, она будет больше беспокоиться по поводу своего внешнего вида, чем личной безопасности. Но следовало так же учесть и психологию мужчин, этих чванливых хвастунов, к которым относился и мой шеф. Когда, я доставала из косметички зеркальце, он помпезно вздернул жеребца на дыбы.
«Вепрь» оторвал передние копыта всего на миг, но его вполне хватило для облегчения поклажи. Я с глупым писком свалилась на землю, почувствовав острую боль в левой руке. Вокруг меня тут же собралась мужская компания. Каждый старался приподнять меня, отрехнуть, за одно, конечно же, полапать. Больше других старался главный виновник.
-- Лизочка, золотце, вы не ушиблись, нет? Вот засада, ну как же так. Простите старого идиота, я хотел вам показать высший пилотаж.
-- Кретин! Самовлюбленный остолоп! – резко бросила я в сторону виноватых глазенок Николая Лукича. – Черт, рука…  Да это же перелом!
-- Нет, нет, что вы, легкий ушиб.
-- А ведь действительно похоже на перелом, -- со знанием дела заключил один усатый в камуфляже. – Так больно?
-- Еще и как! – меня словно током ударили.
-- Ясно. Давайте носилки сюда, и кость зафиксировать нужно, -- усатый явно был тут главным из команды спасателей.
Два парня побежали в сторону расположенной поблизости палатки. Другие разматывали жгут. В их действиях чувствовался богатый опыт и отменная выучка.
-- Лизочка, ничего не бойтесь, -- подбадривал Николай Лукич. – Они настоящие специалисты. Корифеи чрезвычайных ситуаций. А вот и носилочки. Прилягте, прилягте.
Однако лечь я не успела. Последующие события затмили инцидент с падением  бестолковой наездницы. Я забыла упомянуть, что вся мужская тусовка, состоявшая преимущественно из бригады спасателей, околачивалась возле входа в пещеру. Темная дыра проема зловеще зияла на фоне светлых камней. И вот, когда мне на руку аккуратно накладывали повязку, из пещеры показались до боли знакомые лица. Первым в своем привычном костюме вышел секретарь Боб, вслед за ним его патрон. Даже в состоянии жгучей боли, я немало изумилась маскарадному убранству Его Высочества. Худощавая фигура пряталась в сверкающий бордобый плащ расшитый золотом. Красные сверкающие сапоги прекрасно сочетались с широким расписным поясом и огромной серебряной пряжкой в форме прыгающего льва. Но самым удивительным были темная с проседью борода и шикарные густые волосы – мастерская работа гримеров.  Все красноречиво говорило, что перед нами настоящий воин и великий князь. Все, кроме его потухших, где-то даже раздавленных глаз.  Он посмотрел на меня и забыл улыбнуться. Впрочем, кто я и кто он… Куда больше удивило полнейшее равнодушие к моей особе со стороны Виталия Поликарповича. Бывший учитель вышел из пещеры третьим. Лицо его было мертвецки бледным, в каждом неуверенном движении чувствовалось полное опустошение и бессилие. С таким лицом идут под гильотину.
-- Ну что там? – сразу спросил усач. – Как они?
Эпицентр всеобщего внимания перекинулся на тройку бравых мужиков.  Ответа ждали прежде всего от Скабриевского. Но он молчал, подавленно, молчал.
-- Да говорите же, в чем дело?
-- Все нормально, -- ответил Боб. – Все целы и невредимы.
-- Да у вас, как дом сгорел…
-- У нас нет, -- спокойно произнес Боб и кивнул в сторону бывшего зэка. – У него… И не дом, а надежда.
-- Вы по-русски объяснить можете?
-- Долго это, -- махнул рукой секретарь принца, усаживаясь на широкий камень. – Потом при случае расскажем.
И тут из пещеры выбежал молодой парень. Черты его лица не оставляли сомнений – это был один из тех семерых даунов, которые похитили спящую девушку. Я знала несколько детей с таким страшным диагнозом. Всех их отличали маленькие безумные глаза, посаженные слишком широко,  и вытянутый на затылке череп.
-- Папа, ты обманул меня, -- неимоверно скривив губы в спазмах рыдания, закричал юноша, глядя на Скабриевского. – Мы сделали все, как надо. Мы принесли ее в пещеру! Он ее поцеловал. Но она не встает, она лежит, она не встает, не встает… Это не настоящий принц, я знаю, не настоящий… -- Слезы выступили из наивных детских глаз. – Ты обманул меня, папа, опять обманул!
-- Нет, он настоящий, -- сдерживая плач сказал Виталий Поликарпович. – Сынок, Дима, в жизни не всегда получается, как в сказке…
-- Нет, ты обманул меня, обманул… Не подходи, я не хочу быть с тобой, -- парнишка, пугливо отпрыгнул в сторону. -- Я буду с ней и все. Ты бросил нас  тогда с мамой, бросил!..
-- Нет, я не знал…
-- Ты все знал, все! Ты такой же, как они… Вы умнее нас, но вы злые,.. -- поток слез уже капал с круглого подбородка. – А она, она, как я! Слышишь, уходите от нас…
-- Димочка, -- Виталий Поликарпович сделал шаг вперед. – Ты должен доверять мне. Я же твой отец…
«Ничего себе, развязочка сюжета», -- подумала я и вдруг увидела в руке  несчастного юноши кухонный нож.
-- Нет! – мой истерический крик заставил мужчин вздрогнуть.
Но было поздно. Обиженный юноша с лицом ребенка хоть и неумело, но сильно вонзил нож в бок своего отца. Виталий Поликарпович, только всхлипнул и медленно опустился на одно колено.
-- Это ничего не исправит, -- сдавленно произнес он, печально  глядя, как его сына скручивают несколько бойцов-спасателей.
 Сквозь стон, рыдание и безумное ржание «Вепря», раздался громкий командный голос командира бригады:
-- В пещеру быстро! Вяжи этих недоумков!
Стремительный штурм, и спасатели без труда вывели всех шестерых обитателей пещеры, необыкновенно похожих друг на друга. В их лицах и фигурах имелись индивидуальные особенности, но  впечатление производили как раз сходные черты. Каждый обладал  наивно глуповатым выражением лица, которое, однако, невероятным образом располагало к себе. В их болезненно  нервно моргающих глазах сквозило не способность или не желание  совершать зло -- только добро, пусть бессмысленное, неуместное, но именно добро. С переломанной рукой, стоя возле раненного  мужчины, к которому питала  явную симпатию, я лишь сейчас  поймала себя на мысли, что по настоящему бесконечно добрыми глазами на этот мир способны глядеть лишь откровенные безумцы. Наше общество вешает им ярлык неполноценных оттого,  что они  беспомощны перед суровыми законами нашей среды, оттого    что они не в состоянии хитрить, юлить, приспосабливаться, обманывать и  адекватно реагировать на проявление жестокости.
    – Ну и рожи, – блеснул  типичным солдафонским уважение командир бригады. – Вы хоть говорить можете?
– Можем, мы умеем, – робко ответил один со странно выгнутой шеей.
– Тем более – бараны, – беспечно бросил он и склонился над ВП, которого только что погрузили в носилки. – А твой сынок не совсем уж и дебил.  Вон как папашу вспорол.
– Это не он, – ответил Скабриевский. – Это я сам, нечаянно…
– Ах сам! Ну-ну, тебе, старый, виднее,.. – ухмыльнулся главный спасатель. – Ты, кажись, тоже с головой не в ладах. Или святой, походу? Его живьем режут, а он терпит, как Исус, да еще и выгораживает.
Бывший учитель, слегка приподнялся и схватил спасателя за  воротник окровавленной рукой:
– А у тебя, капитан, дети есть?
– Ты меня не лапай, старый, – усач легко, с отвращением каким-то, вырвался. – У меня их трое. Иной раз тоже хотят на шею влезть, да ножки свесить. Но со мной такие номера не проходят, – развернулся и властно крикну: – Василюк!  давай, раненного в «газель»,  (бросил циничный взгляд в мою сторону) и раненную тоже. Остальные и в грузовике не сдохнут. Только следить, чтоб не разбежались.
О чем он? Или  привык видеть в каждом если и не врага, так уж точно потенциальный источник проблемы. Разбежались!..  Страх и бессилие настолько четко запечатлелись на лицах несчастных, что в их безропотности не стоило сомневаться. Словно маленькие несмышленые утята прижимались они друг к дружке,  ища и не находя элементарного сопереживания. Тот, единственный, кто видимо, являлся их лидером и покровителем, сейчас лежал животом на траве, с грубо заломанными руками.  Один из спасателей  со слабым интересом вертел в руке тот самый нож, орудие преступления.  Затем, пнув Диму ногой, с досадой выдал:
– Нет, придурок, таким хлипким лезвием только поцарапать можно. И чему вас бестолочей в школе учат? Пфу, ты ж в школу не ходил!
Он примерился нанести еще один удар, но бросив беглый взгляд в сторону совершенно очумевшего принца, передумал.
«И это наши доблестные спасатели? – с ужасом промелькнуло в моей голове.  – Просто бесчувственные механизмы, исправно выполняющие свою работу. То есть люди, как люди.» Нет, обычный человек в подобных ситуациях ведет себя гораздо более эмоционально. Наглядным примером тому являлся Николай Лукич:
– Ребята, да что ж это, да не то все, – невнятно тараторил он, ища глазами понимание и ответы, хоть у кого-нибудь. – Лиза, черт, что здесь происходит? Мы же хотели снимать кино, всего лишь кино.
Что я могла сказать?
Он видел – ничего, и подбежал вк Виталию Поликарповичу, которого аккуратно заталкивали в машину.
– Ну а вы, как вы? Он же вас не сильно, правда? Черт, разорвись моя селезенка!
– Ничего, – хладнокровие возвращалось к  раненному. – Шрамы украшают мужчин. К тому же помните, как там в сценарии Батый говорил: «Изрубленному больше верят.» А  нашей команде необходима вера, согласитесь.
– Да, нашей команде,.. – судорожно закивал  мой шеф и вдруг, что-то вспомнив, резко оглянулся: – А где наш режиссер? Эй, где он? –  сына муниципала явно охватил жуткий страх. – Паша! Родной, ты где? Скоты! они его тоже, тоже!
Николай Лукич бросился ко входу в пещеру, но двое спасателей преградили путь.
– Не беспокойтесь вы. Все с ним нормально. Ему в суматохе камеру выбили. Запчасти собирает.  Или с девчонкой помогает…
– С какой девчонкой?
– Так вот несут уже.
Из пещеры необыкновенно бережно двое спасателей  вынесли плетеное из лозы кресло, в котором, неестественно опустив голову, сидела  на редкость некрасивая девушка. Слишком пухлые губы и вздернутый крохотный носик придавали ее комическому лицу печать острой неудовлетворенности.  Словно получив отказ в чем-то значительном, она сердито  насупилась на весь мир, да так и уснула.  Шагающий  рядом режиссер,  трепетно укутывал милое создание махровым пледом.
– Жива? – поинтересовался командир.
– Дышит, – ответил подчиненный.
Николай Лукич подбежал к режиссеру и энергично потряс его за плечо:
– Ты хоть цел, Паша, говори?
– А что, уже имеются жертвы? – флегматично отозвался тот.
– Есть…
– Значит, наше кино, Колян, в натуре, искусство.
– То есть…
– Разве ты не в курсе – искусство требует жертв, – печально произнес наш режиссер и, заметив меня, отвесил легкий поклон.
– Ну теперь все в зборе? – раздался грозный голос капитана. – Тогда по машинам, и валим отсюда к едрени батону.
 Помимо раненного Виталия Поликарповича и меня, в машине сидело трое спасателей. Быть может наличие лишних ушей,  мешало нам со Скабриевским нормально поговорить, хотя, останься мы тет-а-тет, он бы и тогда промолчал всю дорогу, остекленевшим взглядом уставившись в потолок. И я бы не посмела прервать это тяжелое безмолвие. Не знаю, каково это, когда твой собственный сын протыкает тебя ножом, но догадаться не сложно – чудовищно. Наверное, не хочется  и выжить. Только в самом конце пути, бывший учитель вышел из оцепенения, криво усмехнулся и со свойственной ему иронией сказал:
-- Вы легко отделались: обычно те, кто связывается со мной – погибают.

Ночь. В кровате, обливаясь потом, лежит Ярослав. Рядом сидит Чурыня.
Я р о с л а в: Знаешь, Чурыня, я видел многих королей знатных и ученых достойнейших, и героев настоящих. А вот засел в памяти один, которого и вспоминать не стоит, а он вцепился в меня и не уходит в забвенье.  К тому часу мы вернулись домой. С победой вернулись, с такой победой, что ясно стало – никто не дерзнет напасть на Русь в ближние годы. Оттого решил я обустройством заняться. Саму Византию сразить красотой Киева.
Бату в сопровождении Субудая  медленной трусцой на конях проезжают окрестности Киева и направляются туда, куда мужики  волоком катят бревна и камни. Вот и место главного строительства. Оно только начато, но уже ясно, что ставиться будут большие городские ворота. Трудятся здесь человек до сотни: тачки с землей катают, бревна вбивают, тросы натягивают.
Б а т у:  Эгей, мужики, так стройте, чтоб  крепостью, как скала были, а красой дивной – чистая икона. Уразумели?
М у ж и к и: Уразумели, княже!
Б а т у: Уж постарайтеся для града своего!
М у ж и к и: Постараемся!
Б а т у: (воеводе) Попомни слово мое, Субудай, через десяток лет  не Индию люди будут ездить на диковинные замки любоваться, а в Киев-град. В наш град, Субудай.
С у б у д а й: (радостно) А чем мы хуже?!
К Бату вплотную приближается  юродивый.
С у б у д а й: (грозно) Пшел отсюда! Ух, я тебе!.. (замахивается нагайкой)
Б а т у: Остынь, Субудай:  убогих гнать – последнее дело. Такое у народа не в чести, а у князей тем больше. (Юродивому) Держи, судьбой покаранный. (Бросает на землю монету)
Ю р о д и в ы й: (ловко схватив монету) Благодарствую, князь. Велика щедрость твоя, и  труды твои велики, чтоб Русь укрепить да счастье людишкам воздать. Благое ты дело затеял, то истина, да тольки не выйдет у тебя ничего, ничегошеньки не получится. 
Б а т у: Отчего ж не получится?
Ю р о д и в ы й: Оттого, что проклята земля наша волхвами на тыщу лет наперед! И поделом проклята, ибо предали забвению вы богов своих и под чужим богом  Русь укреплять вознамерились. А кто под богом чужой верой  державу строит, тот не для себя ее строит, а для чужаков!
Б а т у: Врешь, собака! (Замахивается нагайкой) Не успел Дугай Русь проклять!
Ю р о д и в ы й: Успел, князь, успел! И будет земля ваша кровью тыщу лет обливаться, и не станет ей покоя никогда!
Б а т у: (начиная безжалостно сечь юродивого) Врешь! Врешь! Врешь!
Ю р о д и в ы й: (катаясь по земле от боли) Бей, князь, бей. За правду бить надо.
Б а т у: За клевету, а не за правду!
Ю р о д и в ы й: Нет, князь, проклята земля русская, и ежели ты того не увидишь, то дети твои на шкуре своей почуют!..
Смена кадра. Полумрак. Лежащий Ярослав и  Чурыня.
Я р о с л а в: Засекли мы юродивого под смерть. А пощады все одно просить он не стал. Видывал я героев лихих, что не щадя себя по меч кидались. Но не так же просто, а за детишек малых, за жен любимых, за державу свою. А этот за что? За клевету? Долго во снах он являлся мне с глазами своими красными, да устами погаными  глаголил без перерву: «Проклята земля твоя, проклята!» Страшно тогда становилося. Боюсь, Чурыня, мертвецов я во снах приходящих. Потому боюсь, что уже их не убьешь больше. А этого пуще всех боялся. И ведь известна быль мне та: когда взобрался на сноп жертвенный верховный волхв древлян, что б по язычески  проклять землю русскую. Так не проклял же он ее – всякому ведано – успели лучники князя Владимира стрелой сердце его продырявить. Не пойму, отчего ж лють в меня такая вселилась на юродивого, совсем не пойму?..
Ч у р ы н я: Оттого что, не соврал  юродивый.
С т а р и к: Как?
Ч у р ы н я: Не всегда я в монахах слепых значился, княже. Был у меня глаз острее соколиного. И рука была крепче ствола дубового.  Семнадцатый годок мне пошел, а среди лучников князя Владимира я в первых состоял. И где какая напасть случалася – меня князь туда сразу. Ибо знал он, что на Чурыню завсегда положиться можно. Вот и в день тот окаянный с важным приказом ко мне он обратился: воспрепятствовать головному волхву древлян обряд проклятия свершить.

Нас доставили в районную больницу, где мне наложили гипс и оказали  психологическую помощь в виде дешевых транквилизаторов. Похоже, местные врачи свято верили, чем сонливее и  бездумнее будет их пациент, тем крепче станет его здоровье. Индивидуальные особенности организма к восприятию  успокоительного  здесь никто в расчет не принимал. Трое суток я провела словно в тумане, перед глазами все плыло, события пятиминутной давности память выуживала с тем же усилием, как и бледные впечатления детской поры. Но и в том полудреме, долгие бесседы с Николаем Лукичем и особенно секретарем принца прояснили для меня, что же конкретно произошло в первый злополучный день киносъемочного процесса.   Как уже говорилось выше, Виталий Поликарпович накануне ночью, покинув ужин, отбыл в неизвестном направлении. Оказалось, он проделал длинный путь к пещере, где спрятались несколько умственно неадекватных инвалидов детства. Никому не известно, как именно прошла их встреча, но можно утверждать совершенно точно – лысый авнтюрист выяснил, что промедление смерти подобно. Без минутной передышки он возвратился в Шапиторовку и поднял всех, кто ему был нужен. Я, судя по всему, в их число не входила. Сборы были не долги. Кое-как экипировавшись, господин принц, его правая рука Боб, похмелившийся режиссер Паша, по совместительству оператор, и собственно Виталий Поликарпович стремительно понеслись вершить киношедевр. Чрезвычайная поспешность вызывала подозрения и у принца, и у режиссера, но обеим страшно хотелось начать съемки, а Скабриевский обещал потрясающий суперход. Он вроде бы договорился с недавними пациентами психбольницы, чтобы те разрешили заснять их единственную спящую девушку в роли мертвой возлюбленной Бату-хана. Принц поначалу отверг эту бредовую затею, считая недостойным и возмутительным использование для своих целей несчастное существо, балансирующее между жизнью и смертью. Но здесь включился Паша. «Это подарок судьбы, это кредит доверия самого Бога!» -- вдохновенно кричал он, явно примеряя на себе лавровый веночек истинного новатора киноискусства. Вдвоем они быстро переубедили начинающего актера, и бельгийский наследник трона отдал себя в ловкие руки гримеров.
Бригада спасателей, которая, в принципе, могла воспрепятствовать, как раз, наоборот, с энтузиазмом поддержала. Выйдет у киношников задуманное, сорвется – то не суть важно. Главное – вход в пещеру будет открыт, и здесь уж можно действовать поэнергичнее.  Бесплодное ожидание неизвестно чего им явно затошнило. И вот все приготовления были позади, камера настроена, осветительные приборы подключены, принц преобразован в князя. По сюжету, Ярослава при входе в пещеру охватывал сильнейший страх, кисти рук нервно дрожали. Все это проблематично сыграть плохому профессиональному  актеру, но вот стопроцентному дебютанту – ничуть. Его Высочество не играл испуг, он безропотно отдался в его власть целиком. Тяжелая каменная плита с хрипом отодвинулась, и в слабо освещенном проеме на миг мелькнуло настороженное лицо юноши. «Входите, она ждет», -- взволнованно прозвучал его голос. Без общепринятых щелканий, и деловитых возвещений, типа, «Сцена первая, дубль один», режиссер включил камеру. В тревожной тишине князь Ярослав трусливо шагнул на встречу с неизвестностью. Боб, Паша и Виталий Поликарпович тихо крались следом. Спасатели остались снаружи, но в позах возведенных курков. Пещера не была слишком длинной. Уже через несколько метров четверо рисковых заметили очертания семерых молодых парней, обступивших  плетеное кресло, в котором полусидела-полулежала уснувшая девушка. Непривычный угол освещения, ниспосланный стоящими внизу свечами, предавал ее лицу странную глумливость. Впрочем, беспокойство принца вызвало другое – почему она не в постели? Но Виталий Поликарпович скупо отмахнулся: «Естественность важнее деталей». А, вкусивший прелести создания шедевра, режиссер тихо обронил: «Потом подрисуем, потом…» и нетерпеливо показал всем выйти из кадра. Полумрак, разумеется, не давал снять качественную картинку, но сейчас режиссеру это  представлялось сущим пустяком. «Ну, ну, -- подтрунивал он принца, -- давайте, смелее… Хотя, нет, робость тут не помешает». Актер брезгливо склонился над  спящей девушкой. «Ну же!» – потребовал Паша. Напряжение охватило каждого, но больше других -- одного яркого юношу, как потом выяснилось, по имени Дима. Глаза его широко раскрылись, словно желая вырваться, челюсть отвисла, губы задрожали. Он боялся пропустить чудо, главное и единственное в его скучной жизни. Сильное волнение легко читалось и на строгом лице Скабриевского. Только глаза он закрыл. Бывший учитель и зэк ждал не чуда, а болезненного подтверждения того, что чудес не бывает. «Целуйте, -- распорядился режиссер, и актеру пришлось подчиниться. Нежного поцелуя Бату откровенно  не вышло. Превозмогая неприязнь, принц Бельгии  прикоснулся черствыми губами к мягким устам больной незнакомки. Кажется, ему это не доставило ни малейшего удовольствия: актер выпрямился слишком быстро. «Плохо, не верю! – тихо вскипел режиссер. – Немедленно повторите!» В интеллигентных глазах принца вспыхнуло недовольство, однако он заставил себя проглотить обиду и повторно поцеловал бедную девушку. Теперь это получилось хотя бы отчасти. Паша бессильно опустил камеру: «Да, походу, наскоком Олимп не возьмешь, нужно подготовиться основательнее и потом…» Договорить ему не удалось: бесцеремонно оттолкнув принца, к спящей кинулся Дима. «Юля, Юлечка! Дорогая, очнись, очнись! – с чудовищной страстью он обхватил ее и начал трясти, не уставая повторять, как робот: -- Очнись, очнись, очнись!» Наконец, осознав бесплодность своих усилий, он зарылся лицом в ее одеяло, и спина его задергалась в спазмах беззвучного рыдания. «Не надо, -- глухо сказал Виталий Поликарпович, неловко обнимая сына за плечи. – Мы попробуем еще, ты же слышал». Дима рывком повернулся к отцу. Жалкому огню свечей не хватило сил передать всю боль молодого мужчины.  «Почему, почему она не проснулась, почему? -- его голос ревел, как у раненного зверя.  – Почему? Мы сделали все правильно, все правильно, все! Почему, почему?» «Я не знаю», -- буквально простонал Виталий Поликарпович. «Не знаешь, не знаешь? Ты же умный. Ты же не такой. Ты должен знать,..» -- чудовищно искажая выражение лица, говорил Дима, непроизвольно выгибая шею и плечи. «Хорошо, успокойся, я подумаю», -- старался сохранять спокойствие Скабриевский. «Ты должен знать! – остервенело закричал юноша. – Вы все должны знать. Вы же умные, вы же умные! Уходите, уходите все!» Виталий Поликарпович только и смог произнести участливое «сынок»…  В образовавшуюся паузу раздался непонимающий голос режиссера: «Мне кто-нибудь растолкует суть дела, а?»   «Потом», -- отрезал Скабриевский. – Нам лучше выйти.»
Дальнейшие события уже были описаны. Я упала с коня и сломала руку, Виталий Поликарпович получил удар ножом от своего сына. Попав в больницу, мы долго не пересекались. Обыкновенный вроде бы перелом вызвал повышенную температуру тела, которую не могли сбить больше недели. У Скабриевского рана хоть и оказалась пустяковой, однако наложенные швы обязывали воздерживаться от движений. Представляю, какой это ужас для деятельной натуры бывшего учителя. Впрочем, пережитое потрясение, заметно пригасило костер его бурной  энергии. Медсестры говорили, что он словно выключился из жизни, скупо отвечает на вопросы врачей, не поддерживает беседы на отвлеченные темы, избегает встреч с режиссером Пашей и Николаем Лукичем, часами тупо смотрит в окно. Я несколько раз порывалась зайти к нему, но всякий раз что-то мешало. А если честно, я просто не знала, как себя теперь с ним вести. Кроме тривиальных фраз, вроде, «Здрасьте» и «Как здоровьечко» в голову ничего не приходило, кроме колючих вопросов, которые бы на его месте не желал услышать никто. Иногда мне казалось, что я начинаю влюбляться в этого удивительного лысовато-седоватого очкарика, совершенно невзрачной внешности. Но теперь понимала: меня интересовал не сам человек, а тот сверкающий фонтан событий, который он сделал из ничего, щедро делясь им со всеми и в том числе со мной. Мне искренне и по настоящему нравился Скабриевский. Но Скабриевский до страшного удара ножом, Скабриевский – хитрец-интриган,   неукротимый авантюрист, способный изящно распахивать двери в совершенно другую жизнь, зазывая туда всякого, кто не трусит. А теперь я  боялась увидеть другого Скабриевского – вялого старика флегму, прячущегося от мира под застиранным больничным одеялом.
И все-таки наша встреча состоялась. По мерзко пахнущим коридорам клиники пронеслась молва: куда-то запропастился обитатель 17 палаты хирургического отделения. Именно там лежал Виталий Поликарпович. Персонал уныло изображал поиски больного, заглядывая в другие палаты. Увы результаты не перевалили за ноль. И здесь абсолютно неожиданно я встретилась с ним взглядом. Скабриевский спокойно  смотрел на меня, через окно, сидя в позе Роденовского «Мыслителя» на козырьке крыши соседнего отделения. Поняв, что и я вижу его, бывший учитель не изменился в лице.  Ничего, кроме полной апатии оно не выражало. Но интуиция подсказывала – он ждет меня. Сердце забилось сильнее, и я отбросила колебания.
Мне хотелось взойти к нему на крышу, как Солнце восходит на гору – освещая и демонстрируя миру красоту последней, в придачу вынуждая мир оказаться в тени этой горы. Конечно, у меня так не получилось – так могло получиться только у него. Но он не шел, не двигался, сидел. Внезапно, мне почудилось, будто я уже видела где-то нечто похожее и  вспомнила картину безвестного художника «Кролик, воющий на луну».
На мне был белоснежный халат, подаренный моим шефом, на крыше – запыленная плесень, но я не сомневаясь присела рядом с ним.
– А что же вы тут делаете? – спросила я, чувствуя глупость поставленного вопроса.
– Представьте себе огромное крыло пеликана, -- не повернувшись ко мне, произнес Виталий Поликарпович, -- такое большое, что в его власти заслонить все. А теперь вообразите, сидящего на нем, на крыле, крохотного лягушонка.  Вы видите это – малютку лягушонка на огромном крыле пеликана?
– Да.
– Значит, вы представили не достаточно большое крыло. На достаточно большом что-то малое незаметно. Хотя оно все равно есть. Вот небо, Луиза. Что таит оно в себе? Материалист заявит: сгусток газовых испарений? А какой-нибудь романтик,  объяснит иначе. Он взволновано скажет, что это окутавший всю планету гигантский свиток пергамента, на котором мелкими буковками записаны человеческие судьбы. Судьбы каждого человека, ваша и моя.  К сожалению или к счастью, мы не в состоянии увидеть малое на большом, и не можем прочесть свою судьбу. Но для каждого человека в небе существует крохотная звездочка и если ее попросить, она пробежится по строкам твоей предназначености и передаст азбукой мерцания основной текст. Беда в том лишь, что мы не знаем, какая из множества звездочек светит именно для нас. Мы привыкли не замечать самые преданные нам существа. И вот я здесь, и жду, появления на небе первой звезды, потому что первой – появится  моя. Иначе не бывает. Она непременно почувствует, в какой глухой я пребываю нынче тоске, и подмигнет мне раньше других.
-- Возможно, она уже появилась, но вы смотрите не в том направлении, -- довольно откровенно возвестила я, подумав: «Ого, чуть ли не признание в любви».
Он не отвернул головы от неба, чистого, живого, левитанского неба:
– Бегающий за женщинами всегда проигрывает тому, за ком женщины бегают сами. Но их обоих побеждает третий, тот, который вообще не нуждается в слабом поле.
– Вы из тех, для кого женщина не человек?
– Нет, я из тех, для кого человек всего лишь человек.
– Я не очень понимаю.
– Потому что вы меня не очень слушали.
-- Неправда.
-- Правда.
-- И что же тогда самое страшное в жизни?
Я вспомнила его слова, произнесенные в тайге, у горящего костра.
-- Самое страшное, -- ответила я, -- что жизнь справедлива.
Он впервые повернулся ко мне. Вовсе не болезненное отчаяние, не глухая тоска поселились на его лице, а торжествующая улыбка тренера, ученик которого победил.
-- Жаль, мы не встретились при других обстоятельствах.
-- Взаимно, -- честно призналась я.
        -- Я не убивал той девочки, -- начал свой долгий рассказ Виталий Поликарпович. – Но мне вряд ли стоит сердиться на несправедливость вынесенного приговора. Помните, этот пресловутый перечень грехов, которые нельзя делать? Их так много, а я избежал всего лишь один, самый простительный. Я так и не убил человека. Не убил напрямую. Хотя сколько раз поучаствовал в убийстве косвенно.  Мне было пятнадцать лет, когда я бодро шагал на свое первое свидание с букетиком дешевых тюльпанов. В предвкушении радостных минут, я вдруг увидел прямо перед собой, как трое пьяных пацанов, сорвали старую шапку с дряхлого деда, который прихрамывая плелся по мерзкой погоде с молочным бидоном. Эти отморозки элементарно развлекались, и больше ничего. Весело зареготав, один из подлецов бросил шапку прямо в лужу, а другой – лихо выбил ногой бидон, расплескав молоко по всему тротуару.  Старик растерялся, съежился и даже и долго не мог выронить и слова. Наконец, придя в себя, он что-то крикнул в сторону подростков. Я не расслышал, что именно, да и не столь важно. Это были всего лишь слова униженного человека, причем старого и слабого. Однако юной мерзости достаточно любого повода. Они бросились на него все трое. Каждый бил, как умел – и ногами, и руками, не постеснялись ударить по голове тем же бидоном. А я, оцепенев от ужаса, наблюдал за всем этим кошмаром в каких-нибудь двадцати метрах. Наблюдал и не предпринимал ничего. Потом, как ни в чем ни бывало. развернулся и пошел другой дорогой.  Через несколько дней, в местной газете напечатали обращение правоохранительных органов: «Если вам что-либо известно по факту убийства пенсионера М. на улице Рыжиков, убедительная просьба обратиться в районное УМВД», -- Скабриевский, передернув желваками, выдержал томительную паузу. – Конечно, я не обратился. Ведь это же проще, не так ли, удобнее. Да, мои показания могли помочь следствию поймать преступников, но сколько раз на меня взглянули бы, как на труса? Кто бы вообще захотел водиться с таким слюнтяем? И я молчал, молчал всю жизнь, молчал и надеялся, что когда-нибудь забуду. Ведь смог же я почти совсем забыть другую историю. Сидя в каком-то, спрятанном в глубине парка, крохотном «Кафе», я подслушал разговор двух завсегдатаев  следственных изоляторов. Пестрые татуировки на руках прекрасно гармонировали с черствыми  харями. И о чем же говорили  они? О женских прелестях молоденькой смазливой официантки, которая здесь работала почему-то совершенно одна. Тот, что выглядел постарше и покрепче, устал попусту восторгаться ее шикарной грудью. Он не предложил, а  приказал своему  не столь опытному товарищу, дождаться, когда кафе опустеет, запереть дверь изнутри и  в спокойной обстановке, как следует «отыметь» молодое создание. «Главное, -- со знанием дела предупредил он. – выждать, когда сиколка из-за стойки выйдет, а то мало ли, вдруг у нее там кнопка.» Что произошло затем, я не знаю до сих пор. Мой поезд уезжал через час, и предотвратить возможное насилие, у меня совсем не осталось времени. Допив кофе, я вышел, успокаивая себя тем, что двое не больше чем болтали на темы сексуальных фантазий. Нет, попадись по дороге сотрудник милиции, я бы как примерный гражданин доложил о подслушанном в наиподробнейших деталях. Но никто не встретился мне. Я сел на поезд и постарался забыть то неуютное кафе. Что, Лиза, вам не противно сидеть рядом с такой бессердечной слякотью.
-- Наверное, у многих было подобное, -- примирительно сказала я, хотя, конечно, Виталий Поликарпович, мягко говоря, не вырастал в моих глазах.
-- Это наша любимая фраза. Кто не без греха, верно? Есть еще одна, более приятная слуху -- всем не поможешь. Правда же, всем не поможешь?
-- Правда.
-- Замечательно. Только в этом мы свято держимся норм высшей справедливости. Раз не поможешь всем, тогда будет несправедливо помочь хоть кому-то.
-- Я не сильна в философии, -- отсекла я, давая понять -- разговор перешел в неудобное для меня русло.
А Скабриевский продолжал снимать камни с души.
-- Вы уже знаете, Дима мой сын. Внебрачный сын. Не только внебрачный, но и чисто случайный, где-то нелепый. Семнадцать лет назад  лет я съездил на юбилей к школьному приятелю.  Он жил в обычной советской общаге, с  одной кухней на тридцать человек. У нас подобралась чисто мужская компания, в которой можно легко расслабиться, оттянуться по полной. Мы пили, ели, травили анекдоты, затем решили сыграть в картишки. Само собой, игра шла на интерес, точнее на исполнение желаний. Сразу это были безобидные шалости, вроде, прокукарекать «Марсельезу», целиком съесть ложку соли, пробежаться на четвереньках по коридору. Но аппетиты возрастали. Следующим  испытанием проигравшему назначили поцеловать Сонечку из 16-й комнаты. Подвох заключался в том, что двадцати трехлетняя Сонечка с рождения страдала синдромом Дауна.  Девушка не представляла угрозы для общества, она просто развивалась в десять раз медленнее нормальных людей. Разумеется, жила она не одна, с матерью, которая, именно сейчас  в качестве подработки, мыла полы в ближайшей столовой. «А она дверь хоть откроет?» -- попытался выкрутиться я, после того, как, под бурный хохот, получил шестерки на погоны. «Без проблем», -- живо откликнулся хозяин торжества. – У них телефона нет. Я скажу, будто ей мать звонит».  Мне очень уж не нравилась эта затея: «Все-таки последнее дело – на душевнобольных кидаться, у них восприимчивость слишком повышена». «Не дрейфь, Виталя, я слышал, мать ее сама хочет для дочурки кабеля найти. Да-да, старуха, видать, тоже не в себе. Недавно, узнала, что у даунов могут родиться вполне нормальные дети, теперь мечется, внуками бредит. Я тебе отвечаю, она уже долговязого к ней приводила. Короче, не ты первый, не ты последний. А главное, возражения тут вообще не уместны, ибо карточный долг – есть долг чести!».  В общем, я принял для храбрости и пошел.  Наверное, нахрюкаться меня угораздило изрядно, поскольку я совершенно не мог вспомнить, каким образом очутился в постеле бедной девушки. Я даже не могу сказать с уверенностью, была ли она привлекательна. Хмель размыл черты ее лица и контуры фигуры. Кажется, я наобещал ей миллион алых роз и собачку Тяпу в придачу, выдумал какой-то обычай, согласно которому нельзя отказывать в поцелуе, да мало ли, какая чушь взбредет на пьяную голову. Поцелуй у меня вышел, как ни странно, чуствительно-страстный. Я ощутил возбужденное дыхание девушки, томный сексуальный вздох, и нормы морали дрогнули перед натиском похотливых инстинктов.
Дальше было, что было. Как долго, не знаю, чем закончилось -- не помню. Проснулся я уже в комнате своего приятеля. Голова ужасно болела, душа требовала опохмелиться, донимал сушняк. «Ну ты жигало! – завистливо произнес именинник. – Вытье стояло на весь этаж. Хорошо, мать вас не застала. Успели тебя сонного вытянуть. Ну а вообще, как, понравилось? Эксклюзив, однако!» Где там, понравилось: я сидел с оплывшим лицом, и чувствовал такие угрызения совести, что не нашел  ничего лучшего, как схватить остатки спиртного, залпом влить их в себя и снова отключиться. Проснувшись во второй раз, я застал своего дружка спящим, но не стал его будить, а тихо убрался восвояси.  Больше я не видел, ни его, ни Сонечки. Однако мы с корешком периодически перезванивались, и через год он между делом сообщил, что Соня родила сыночка. Я не бросился, наводить справки, мой ли это ребенок или нет, хотя сроки совпадали идеально. Я опять, в свойственной себе манере, постарался все забыть. Правда, случалось в моменты дикой тоски накатывало желание вернуться в тот далекий город, чтобы увидеть возможно своего единственного  сына. Думаю, это бы непременно произошло, если бы меня не закрыли.
Виталий Поликарпович сгорбился сильнее обычного, обхватил голову руками, и почудилось – заплакал. Однако стоило мне участливо дотронуться до его острого плеча, как он с прежним спокойствием продолжил рассказ.
-- В тюрьме хватало времени осмыслить всю свою жизнь. Я признал ее жалкой и никчемной. Скучное течение реки медленно несло меня куда-то без рискованных приключений и ярких впечатлений, а когда судьба посылала мне хотя бы намек на испытания, я или прятался, или находил окольные пути. Короче говоря, всегда предпочитал двигаться по пути наименьшего сопротивления. И вот, получив долгожданную свободу, я решил заставить себя наверстать упущенное. Мне захотелось прожить остаток дней ярко и плодотворно. К счастью, вместе с тюремной баландой я практически полностью сожрал и свой природный страх, который помогает сохраниться мелкой душонке, одновременно мешая развиться ей в большую светлую душу. За четырнадцать лет, страна, что и говорить, изменилась. В ней трудно было устроиться на работу даже со свежим высшим образованием, где уж тут после отсидки! Но я не унывал. Сразу пошел в грузчики, потом пристроился сторожем, где долгими нудными ночами  попробовал писать киносценарии. Наконец, скопив какие-то деньги. я решил найти своего сына. Это оказалось куда сложнее, чем думал. Тот дружок мой свалил на заработки в Грецию, а Соня со своей матерью отбыли вообще неизвестно куда. Поиски зашли в тупик, но здесь мне абсолютно неожиданно помогли на телевидении. Вы видели передачу «Жди меня»?
-- Да, конечно.
-- Я обратился туда без особого энтузиазма. Однако телевизионщики меня приятно удивили. Через две недели я уже ехал на встречу со своим сыном. Жизнь потопталась по нему тяжелыми грубыми копытами. Его мать умерла от сахарного диабета, когда ему исполнилось четыре года. К тому времени все знали, что розовые надежды бабушки не оправдались: Дима родился, имея на одну хромосому меньше, чем положено обычному человеку. То есть он тоже страдал синдромом дауна. Нет, Лиза, он был вполне таким же ребенком, как и все другие, только познание мира давалось ему гораздо труднее. Это как играть в футбол с профессионалами, когда у тебя нет к футболу ни малейших склонностей. В принципе всего можешь достичь, но с каким же трудом! Диме не повезло с наследственностью, но явно повезло с бабушкой. Она заменила ему и мать, и отца, и воспитателей. Лишь благодаря неимоверным усилиям бабушки, отставание Димы от своих сверстников не было таким уж разительным. Да, они уже читали, а он едва выучил все буквы, они научились умножать, а он с трудом прибавлял три к пяти, они смеялись над взрослыми анекдотами, а ему приходилось мучиться в догадках, что же здесь веселого.  Это страшно, очень страшно, когда ты понимаешь, что глупее остальных. Но уступая в одном обязательно должен выигрывать в другом. Нехватку интеллекта Дима компенсировал неограниченной добротой. Его рассудок одинаково не мог понять, как можно вычислять суффикс и осознанно причинить боль живому существу. Он был приветлив и отзывчив абсолютно со всеми, наивно считая каждого человека венцом порядочности и совершенства. Настойчивые занятия и бабушкины молитвы привели к тому, что к двенадцати годам Дима самостоятельно мог прибрать в комнату, сходить за хлебом, выгулять щенка. Бабушку тревожила лишь его детская наивность, неискоренимая вера в чудо и безусловную победу добра. Разубеждать в этих трогательных заблуждениях Диму она так и не захотела. Но, когда я нашел его, он все-таки успел познать и другую сторону мира – черствую, жестокую, беспощадную. Бабушка умерла. Дальние родственники не взяли на себя ответственность приютить  неполноценного сироту. Так Дима оказался в интернате для умственно отсталых.  Здесь он впервые почувствовал холодную стену отчуждения между нормальными людьми и такими же несчастными, как он. Персонал пансионата проявлял заботу о своих пациентах аккурат в рамках номинальной зарплаты. Детей кормили, поили, слегка обучали, но церемониться с недоумками практически никто не собирался. За малейшее нарушение дисциплины могло последовать наказание в виде серьезной порки, а за особые проступки сажали в некое подобие карцера. Надо ли говорить, что у привыкшего жить свободно Димы хватало причин сидеть в темной, холодной одиночке. К тому же он выделялся на бледном фоне других ребятишек, своими знаниями, любопытством и жаждой справедливости.  Другие безропотно сносили издевательства санитаров, а мог и ответить, и сбежать. Его быстро ловили, возвращали, наказывали, но проходило время и все повторялось. Повторялось до тех пор, пока парень не влюбился. Ее звали Юля. Она так же имела синдром Дауна и вроде бы ничем не выделялась. Но это для других, обычных сонных и черствых душонок. А его романтическое, светлое, доброе и наивное сердце  прониклось к ней тем самым чувством, что люди называют просто – настоящая любовь. Они могли подолгу говорить о чем-то своем, прогуливаться взявшись за руки, в больничном парке, просто сидеть на лавочке и с упоением любоваться каждой черточкой друг друга.  Серые стены интерната  уже не вмещали фейерверк их чувств. Дима хотел сделать для Юли какой-то праздник и предложил ей сбежать полюбоваться на прекрасных белоснежных лебедей, которых они с бабушкой иногда ходили кормить на городской пруд. По периметру интернат ограждал высокий бетонный забор. Натренированный Дима легко преодолел его, но Юля не обладала проворством  обычных сверстниц. Она не удержалась и рухнула вниз, неудачно стукнувшись затылком о  кирпичный бордюр.  Многим тогда показалось, что девушка мертва. Однако нет, ее сердце все еще продолжало биться. Врачи оказали ей квалифицированную и своевременную помощь, но Юля никак не могла прийти в себя. Медицина не в первый раз сталкивалась с подобным случаем: видимые повреждения практически отсутствуют, но пациент не приходит в себя. Он словно зависает между жизнью и смертью. Верующие говорят, высший совет архангелов не может окончательно решить полностью ли выполнил человек свою миссию в нашем мире, либо ему стоит пожить еще. Пока приговор не вынесен, остается одно – ждать.  Вы наверное и без меня слышали о том, что такое кома. Вот в этой самой коме и пребывала  любимая и единственная девушка моего сына, когда я впервые встретился с ним. Он преданно дежурил возле ее кровати, прилежно обучаясь выполнять те нехитрые процедуры, в которых нуждалась больная. Вообще-то его обязаны были выгнать, но негасимая жажда помочь предмету своего обожания растопила сердца медиков. Они прониклись пониманием особого случая и разрешили беспрепятственно приходить к Юле. Я долго мучился -- с чего начать разговор? А потом дождался, когда он все-таки оторвет печальный взгляд от девушки, с надеждой взглянет на меня, и спокойно сказал: «Здравствуй, Дима, я твой отец». «Правда?» -- переспросил он, уже поверив, безоговорочно поверив. «Правда», -- ответил я и обнял его. А он меня. Наверное, никогда раньше я не испытывал такого волнения. За много лет я дал волю слезам. И сам даже не знаю от счастья или просто растрогавшись, но я плакал, сквозь всхлипы повторяя самые приятные и нежные слова, на которые только был способен. Я извинялся перед ним, обещал все исправить, стать ему настоящим другом, помочь в любой беде… А он молча слушал, слушал и вдруг с озарившись новой надеждой промолвил: «А ты можешь сделать так, чтобы она стала живой?»  Я ответил, не задумываясь, понимая, что, скорее всего, нагло вру, но эта ложь во благо и все такое: «Смогу». И он, моментально поверив, буквально засветился от счастья в неописуемо красивой улыбке. Вы, конечно, слышали, избитую до нокаута фразу «наглость -- второе счастья». Меня с детства беспокоил вопрос – а в чем состоит первое счастье? Теперь я знал -- в наивности. И я еще не представлял, как, но дал себе клятву, что лопну, а сделаю, все возможное, лишь бы только возвратить девушку сына к жизни. Консультации с врачами повергли меня в глухое уныние. Все они разводили руками и говорили: медицина бессильна, остается лишь уповать на собственные силы организма да еще на Господа Бога. То же самое, слышал от них и мой сын. Его не устраивали такие ответы, потому что своим умом он никак не  представлял, что есть Бог. Многие пытались ему объяснить, но безрезультатно. Да и поди ты объясни то, с чем никогда сам не сталкивался! «Папа, но что же это – Бог? Что?» «Бог -- это чудо», -- выбрал я простейший, на мой взгляд, вариант ответа. «Чудо? – задумался Дима. – Я слышал про чудо. Чудо всегда бывает в сказках.  Мне бабушка часто читала сказки, в которых было чудо». «Да-да, -- поддержал я. – Конечно, его всегда можно встретить в сказках».  И здесь он произнес с очень серьезным выражением лица: «Но в сказках чудо делает не Бог» -- «А кто же?» -- «Всякие разные. Каждый делает свое чудо. Фея делает чудо из тыквы; и это становится каретой. Чудо делает золотая рыбка; и у старухи появляется новый дом. Чудо делает гриб. Его кусает Алиса; и вырастает большой пребольшой…» Помню, я  сильно изумился, что бабушка читала ему настолько серьезные сказки, которые считают сложными для понимания и вполне нормальные люди. Я  не нашелся, чем ему возразить, а он продолжал. «Я спрашивал у бабушки, а как чудовище превратилось в прекрасного принца? И она мне говорила – это чудо. Вот. Но Бога в сказках не было. Были Буратино, Чиполлино, Колобок»… Дима перечислял долго и вдумчиво, пока  я не перебил его, заметив жестко, но объективно: «Да, но все они живут только в сказках. Мы их не можем вырвать оттуда. В реальном мире нет ни джинов, ни фей, ни добрых гномов». Тогда мои слова расстроили его до глубины души. Мы расстались на ночь с тяжелыми сердцами. Зато, когда я пришел к нему на следующий день, захватив апельсины, конфеты, игрушку, он даже не взглянул на все это. Его лицо излучало радость от решенной вдруг задачи. «Я говорил с другими, -- нетерпеливо сказал он. – Говорил про сказки. Про то, что никого из сказок не бывает. А тетя Лена сказала – некоторые бывают. Например, бывают настоящие принцы». – «Бывают, -- согласился я. – Ну и что?»  Он аж подпрыгнул от переизбытка чувств: «Как что!? Папа, есть сказка, в которой принц целует свою невесту. Он ее целует и она оживает! Нам нужно просто найти принца. Ты ведь найдешь его, найдешь?»  И я, глядя в его сияющие счастьем глаза, не смог возразить: «Попробую».  «Нужно найти, он есть. Нужно его только найти. Нужно все сделать, как в сказке. И Юля оживет». Ну разве мог отказать в такой мелочи своему сыну? Подумаешь,  принц. Я, конечно же, и минуты не сомневался, что ни настоящий, ни сказочный принц не смогут вернуть девушке сознание. Однако разом убивать детскую надежду я попросту не мог. Мой план был такой, сколько хватит сил изображать поиски принца, потом, когда терпение мое или Димы иссякнет окончательно, пригласить кого угодно, выдать его за принца, и пускай уже поцелует… А вдруг сработает. Нет, бред полнейший, как это, почему? Зачем зря пыхтеть? И вот честное слово, не находил я в себе силы обмануть этого добрейшего, безгранично верящего мне человека. Сам не зная, как быть дальше, я брел по узкой безлюдной улице, где разбушевавшийся сильный ветер внезапно сорвал шляпу с моей головы. Она полетела, затем покатилась, не давая мне догнать ее. Ветер словно издевался, то затихая и подпуская меня к шляпе, то вновь усиливаясь гнал мою пропажу дальше. Наконец, он пришвартовал ее к грязному мусорному баку, где валялась куча хлама. Боясь упустить момент, я резко схватил свой головной убор и заметил, что помимо шляпы в руке оказался зажатым клочок журнальной страницы. Я хотел уже выбросить ее, но тут в глаза врезались первые несколько строк. «Принц Бельгии Штефан на днях намерен посетить украинский город Запорожье. Цель его приезда пока неизвестна. Есть несколько предположений…» Дальше я не читал. Меня обдало жаром. Случайность или подсказка судьбы? Я застыл в томительном размышлении, а потом заметил – ветер практически совсем пропал. Мистика, и все тут. Создавалось впечатление, будто высшие силы послали на город ураган лишь для того, чтобы он привел меня к подсказке следующего шага. Так  и не иначе объяснил я события последних минут. Я не отличался особым суеверием, но сейчас почему-то принял  подсказку ветра, как руководство к действию. Ведь и у Пушкина королевич Елисей находит свою красавицу исключительно благодаря подсказке ветра. Вот и вся история Лиза. Дальше вы знаете. Сценарий у меня был написан давно. И я рассылал его на различные литературные конкурсы. Толку никакого, разумеется. Но быть может, мою писанину не продвигали дальше как раз потому, что высшим силам было угодно не просто создать по ней кинофильм, но еще и использовать ее в качестве эффективной приманки для настоящего принца.  Вот и ответ на ваш не прозвучавший вопрос. Принц нужен был не для спонсорской помощи, тем более не для ведущей актерской работы. Его задача состояла в одном поцелуе, который должен был превратиться в чудо. Настоящее чудо от настоящего принца. Однако вы все знаете, чуда не произошло. Принц поцеловал спящую красавицу, но та не проснулась.  В тот провальный момент истины даже мое  циничное сердце буквально рассыпалось на куски. А что говорить о Диме, который вложил столько усилий, столько надежд в единственный и, увы, бесполезный поцелуй. Ведь, за всю историю интерната, мой сын впервые организовал  побег сразу семерых пациентов. Я сразу не понял, зачем ему понадобилось уговаривать так много сверстников? Мне вообще не пришло в голову прятать девушку в пещере. Но заваривая кашу с оживлением сказки, я следовал лишь своему обещанию, не веря в конечный успех. А он верил,  свято верил, что его Юлечка непременно очнется, если сделать в точности все, как написано в сказке, в сказке Пушкина о семи богатырях. Поэтому, не без помощи растрогавшейся медсестры, наивные дети отвезли спящую девушку  в ближайшую пещеру, где подобно богатырям несли неусыпную вахту, терпеливо дожидаясь настоящего принца. К счастью уход за девушкой не составлял особого труда и не требовал медицинских навыков – кормить больную через трубочку Дима научился давно. Впрочем, зачем вспоминать о пройденном пути, если он никуда не привел.
Тяжелый вздох вырвался из легких Скабриевского. И в тон ему из меня.
-- Как странно, -- первой нарушила тишину я. – Вы врали всем и каждому в самых ничтожных мелочах, но никто не возмутился, никому и в голову не пришло хотя бы ответить вам резко. А единственный, кого вы не обманули, с кем вы были честными, невзирая ни на что, ударил вас ножом.
-- Да, Лиза, да. Я врал практически всем. Но своей ложью я не отнимал, а напротив -- дарил им надежду. Ту надежду, которую я отнял у своего сына. Вчера приходил следователь. Просил выдвинуть свою версию случившегося, а я ответил: она в стадии разработки. Знаете, следователь оказался славным парнем. Тут же встал и ушел.
-- Его не должны посадить, он ведь не вменяемый, -- поддержала я.
-- Был невменяемый. Но теперь-то я показал ему, что чудес не бывает. -- иронично, где-то даже отвратительно цинично, произнес Виталий Поликарпович и непринужденно продолжил: -- Впрочем, хватит о нем. Я старательно проделал нехилый путь, но карта с натуральным принцем не сыграла. Что ж, одна из стрел промчалась мимо. Да ведь колчан пока не пуст. Скажите, Лиза, а кино снимается?
-- Да. Николай Лукич постоянно звонит мне, делится впечатлениями. По-моему он впал в детство и ходит вверх ногами, как только режиссер объявляет съемку. Откровенно говоря, вначале этот Паша произвел на меня гнетущее впечатление: типичный забулдыга-неудачник, который напьется и будет орать, насколько он талантлив и не понят окружающими. Но, по словам моего шефа, Паша абсолютно трезв и целиком поглощен работой. Вчера опять перелопатили с принцем весь сценарий. Хотели найти моменты подходящие для съемок в Шапиторовке. Кроме обзорной панорамы дикого леса ничего не нарыскали. Но Его Высочество несказанно впечатлили местные болота. Паша в этом восторге был целиком солидарен. Ни взять ни прибавить – натуральная трясина средневековья. И тогда приняли решение готовить декорацию для сцены с проклятием Руси. Помните, у вас там верховного волхва из луков обстреливают, когда он лезет на горящий стог хвороста? Местность подходит идеально, даже преобразовывать  не нужно. Сейчас машину за хворостом послали, типа, для алтаря. В общем, работа кипит ог-го-го. Народ из соседних сел в массовку просится. Девки аж визжат и табуном за принцем носятся, когда он на боевом коне  гарцует в сверкающих доспехах. Тут молва недавно пронеслась, будто в городе нынче цирк гастролирует. Цирк, оно конечно, громко сказано – так, бродячая ватага неудавшихся артистов. Но парочку ассистентов с Бобом во главе мигом туда командировали, потому как там у них в арсенале имеется живой дрессированный медведь. Вы ж помните, у вас по сценарию тоже медведь.
 – Помню, -- кивнул Виталий Поликарпович, энергично поднявшись и до скрипа прогнув  спину. – Помню и всецело поддерживаю. Только вот что…
– Что? – приятно заитриговалась я. Таким уверенным, неунывающим Скабриевский нравился мне куда больше.
– Раз уж зверя играет зверь, давайте будем последовательны до конца, -- козырная ухмылка красиво изморщинила его лицо.
– То есть?
Он выдержал будоражащую паузу, грациозно совершил три шага по самому краешку крыши, словно, давая понять, в какой он идеальной форме, и, обернувшись, заключил:
– Верховного волхва играть намерен я.
– Вы? Так вы ж болеете.
– Он тоже не был здоров, -- резонно подметил бывший учитель.
– Простите, но я здесь ничего не решаю.
-- Лиза, я у вас ничего не и не прошу. Я просто ставлю вас в известность.

Смена кадра. Болотистая местность. Деревья. По пояс в трясине с луками в поднятых руках пробираются человек десять.
Ч у р ы н я (голос за кадром): Стало нам ведомо, что истые приверженцы языческих богов намерились обряд свой  делать у самого лешего во владениях, куда из людей и тропы никто почитай не найдет. Да был средь нас один – знал тропиночку верную. Вот и добрались мы почти. Уже курган из хвороста видеть могли. (Вдалеке возвышается своеобразная пирамида из ветвей древесных размером вверх метров шесть-семь. Вокруг с факелами в белых длинных рубахах несколько стариков стоят и явно чего-то ждут) И волхвов с палицами горящими могли видеть. Лиц разобрать только пока не выходило – далековато. Мы приблизились на несколько шагов и увидели, как приставили к кургану лесенку и встал перед нею мужик один. (С очень длинной бородой причем, хотя Чурыне с такого расстояния это могло быть незаметно) Враз я понял – Дугай! За веру праотцов своих решился он в жертву огню себя принести. Сумневаться тут не приходилось: сказывали нам про тот обряд. Чтоб сбылось все как им надобно, должен волхв на священный курган взойти да руки к небу поднявши, проклятие громко возвестить. А когда он только наверху очутится  прочие волхвы хворост подожгут. И ежели не спрыгнет Дугай, волхв верховный, от огня спасаясь, а будет в пламени стоять проклятие повторяя до самой смерти своей – то сбудется оно! И поняли мы, что опоздать можем, коли скорости ногам не добавить. И уже не за провожатым стопа в стопу пошли, а кто как. (Несколько человек из десятки вырываются вперед и почти бегут по болоту. Но вот засасывает одного, за ним другого) И увидал я – тонут люди наши, двое покуда. А страшное самое, что и третий оступился в трясину голодную. А третий – проводник наш. Попоробовали вытянуть его, спасти – не вышло. А Дугай-то уж  по лесенке карабкаться начал! И стало ясно, что один есть выход у нас – отсель метить по старцу ужасному. Далече было, а попасть все ж могли. (Семеро в болоте, кто по пояс, кто по колено, прицелившись, пускают стрелы.. Дугай кряхтя, взбирается на стог из хвороста. Рядом с ним вонзаются стрелы. Одна пробивает  кисть его руки, приколачивая ту к ступеньке лестницы. Но Дугай, взвизгнув, переламывает стрелу, высвобождает кровоточащую руку и ползет вверх. Другие волхвы, перебегают на противоположную сторону искусственного кургана, чтоб стрелы никак не могли их достать) Я пустил уже четвертую стрелу, а товарищи мои поболее, Дугай, словно заговоренный, все еще жил и вверх лез. Одна стрела пробила ему ногу, но волхв, будто не заметил. Он уже встал  на кургане во весь рост и руки ввысь поднял. За ним взвился белый дым – это другие волхвы подожгли хворост. Я понял, что Дугай не испужается пламени, он будет проклятие глаголить, покуда не сгорит заживо, и лишь одно ему помешать могло – стрелы наши. Я прицелился – теперь попасть стало легче: Дугай стоял без движения и ветви дерев нам обзор не загораживали. Я прицелился и пустил стрелу.
Д у г а й: (с простертыми вверх руками) Не плечом люди сильны, и не разумом большим, но верою своей! И отступившимся от нее пощады не видать. О Даждьбог, к тебе взывает слуга твой верный! (Стрела вонзается в плечо. Дугай опускает руку, но вновь усилием воли приподнимает ее) Прими душу мою и тело мое, возьми меня через муки огненные, но исполни проклятие сее! (Еще одна стрела вонзается в живот) Дугай падает на колени. Пламя почти добралось до его ног, но и с двумя ранами он не опускает рук) Да пусть будет проклята земля, от Богов своих отказавшаяся, на сорок поколений! (Очередная стрела пробивает грудь, и Дугай падает на плечо. Огонь хватает его за рубаху и за бороду, но Дугай, умирая, изо рта окрытого  пуская кровь, успевает произнести) Да будет так... (И еще три стрелы пробивают его тело, охваченное огнем).
Смена кадра. Полумрак. Ярослав и Чурыня.
Ч у р ы н я. Из болота нас вышло только трое – четверо утопли. Мы договорились меж собой, сказать князю, что успели убить Дугая, что не дали ему Русь проклять. Двое те так и молвили, а я в последний миг не смог  соврать своему князю, рассказал, как все было. И Владимир разгневанный, приказал товарищам моим вырвать их языки лживые да очи косые. Меня же за правдивость языка он не лишил, а токмо глаз – потому как не влучно целился я ими. То было, князь, над Русью раздалось проклятье!


Николай Лукич, видите ли, очень беспокоился о моем здоровье и, посоветовавшись с врачами, решил не брать меня на грандиозные съемки проклятия Руси. Наивный глупец --  неужели я могла пропустить такое событие!? Такси  доставило меня в Шапиторовку  как раз вовремя.  Наверное,  девушка с загипсованной рукой довольно глупо смотрелась на фоне грандиозной подготовки к съемкам. Но мне было плевать. Я приехала сюда не затем, чтобы произвести ошеломляющее впечатление безукоризненным внешним видом; я оказалась тут, чтобы хоть в качестве заурядного зеваки, но все же прикоснуться к важнейшему из всех искусств.
Погода выдалась на славу. Белоснежные кудри облаков торжественной короной застыли над зеленью вечной тайги. Даже тягучая, бледная масса бескрайних болот сегодня выглядела привлекательнее иных курортов. На подступах к смертельно опасной трясине, организаторы съемок, числом не менее тридцати человек, аккуратно выстроили высокую пирамиду из хвороста. В этой постройке все было продумано. С южной стороны поставили деревянную лестницу, по которой должен был вскарабкиваться верховный волхв, а с северной, незаметной для кинокамеры, -- разместилась скользкая металлическая дорожка, чтобы актер смог быстро и безопасно  слинять с горящего стога. Я заворожено следила за последними приготовлениями, то и дело замечая среди неторопливо работающих людей знакомые лица. Вот вельможной походкой прошаркал принц Бельгии. Он довольно смешно выглядел в камуфляжном плаще, видимо, дружеском подарке командования воинскойчасти. Секретарь Боб в это время, присев на корточки, с интересом изучал огнетушитель. Режиссер Паша, к которому здесь вежливо обращались, Павел Иванович, вскарабкался с рупором на невысокую стремянку и деловито кричал всевозможные указания. Жаль, нигде не было видно моего бравого шефа и будущего исполнителя роли верховного волхва Виталия Поликарповича. Хотя, последний, наверняка, сейчас пребывал в гримерской палатке, откуда только что вышел один кособокий актер, экипированный под средневекового оборванца.
-- Что с освещением? – раздался искаженный динамиком голос режиссера.
-- Полный порядок, -- громко выкрикнули два оператора, один с металлической вышки, другой – с обычной сосны.
-- А волхвы где? Все на выход, шагом марш!
Человек пять в лохмотьях и приклеенных бородах заняли свои позиции вокруг кучи хвороста. Двое в руках держали пылающие факелы.
-- А верховному что, особое приглашение нужно? Где Дугай?
-- Здесь я! – раздался чуть заносчивый голос Скабриевского.
Как по мне, гримеры перестарались. Виталий Поликарпович превратился не в главного жреца Руси, а в первого бомжа СССР. Хотя, кто его знает, как тогда реально выглядели служители  дохристианских богов. Возможно именно так: грязно-медный отлив кожи, седой парик напоминающий листья папоротника и  выленевшая бутафорская борода, точная копия плакучей ивы. Песочного цвета рубаха верховного волхва Дугая красноречиво свидетельствовала о финансовых негораздах в среде многобожников. Дыры зияли повсеместно, даже там, где протереть их в естественных возможностях было лишь у индийского йога. 
-- Ну, все готовы? – строго спросил режиссер.
И отовсюду раздалось «готовы».
Я огляделась – кажется не соврали. Зорко бдили пожарные. Огромный вентилятор создавал ураганные порывы, операторы, энергично жестикулируя, показывали, куда посылать дополнительный свет, актеры с луками в руках, вынули из колчана стрелы. Когда каждый обернул лицо к режиссеру, вперед выдвинулась изящная девушка в миниюбке и канареечных колготках. Ее хрупкие пальчики держали небольшую черную доску с неразборчивой надписью мелом.
Верховный волхв занял исходную позицию и кому-то многозначительно подмигнул. Кому именно – непонятно. Затем он без команды направился к жертвенному стогу. Его поступь источала таинственную важность. Каждый шаг впечатывался в мокрую землю с непостижимой внутренней силой. Ему что-то кричали в рупор, но он не слушал. Для него все стало посторонним. Лишь в двух метрах от лестницы он замер, словно раздумывая, не вернуться ли назад (впрочем, я искренне верила, что его терзало желание взглянуть на меня), затем кивнул головой, сделал три медленных шага, исполненных мистицизма,  и обхватил  кривое древко лестницы. За его спиной прозвучал щелчок, ехидное вяканье: «Дубль первый», хрипящий крик: «Мотор» и дикий гул вентилятора. Верховный волхв древлян полез проклинать Русь.
Как я выяснила позже, съемочная бригада максимально побеспокоилась о безопасности героя эпизода. Виталию Поликарповичу не угрожало ровным счетом ничего. Стрелы, якобы свистящие у него над головой, в действительности должны были пролететь не ближе как в двух метрах. Для выполнения этого правила были задействованы три мастера спорта по стрельбе из лука. Что же касается, тех стел, что пронзали тело Дугая, то их наметили выпустить потом, с расстояния вытянутой руки в те участки туловища, где под рубахой актера будут находиться специальные защитные средства и маленькие мешочки с кровью.  Относительно же пламени, в котором, кажется, вполне можно сгореть заживо, то и тут создатели спецэффектов проявили предусмотрительную изобретательность. Во-первых, как уже говорилось, с тыльной стороны пирамида хвороста имела скользкую металлическую дорожку, с которой скатиться было сущим пустяком; а во-вторых, вершина алтаря была привязана прочными тросами к двум заведенным грузовикам,  и если бы что-то случилось невообразимое – ну к примеру,  потеря сознания актером – верхний пласт хворостовой кучи мгновенно слетел бы в сторону, захватив с собой неповрежденное человеческое тело.
То есть риск свелся к ничтожности: опасаться за здоровье или тем более жизнь Виталия Поликарповича не имелось ни малейших оснований. Но меня почему-то резко затрясло, как только бывший педагог достиг вершины. Разумеется, женское волнение легко объяснялось – едва Дугай оторвал ногу от последней ступеньки лестницы, как подсобные волхвы тут же подожгли хворост. Нижнюю часть церемониальной пирамиды предварительно спрыснули соляркой, и запылала она очень хорошо. Языки пламени подпрыгивали ввысь, но падали на бок и пропадали в прозрачном воздухе весны. Мощные лопасти вентилятора подкармливая огонь кислородом, одновременно мешали ему жить по вертикали.  Пламя не дотягивалось до голых пяток старого авантюриста,  едкий дым покорно стлался по земле, мастера спорта метали стрелы черт знает куда. Нет, Виталий Поликарпович явно пребывал в безопасности. Но меня колотила необъяснимая тревога. «Чего я, дура, боюсь? Нужно успокоиться».
Но не выходило. Противоречащий разуму, ничем  не обоснованный страх, не отступал. Такое гнетущее чувство уже посещало мою  жизнь – когда  было ясно, что бояться нечего, а все равно сердце учащало бой. Мне  тогда не исполнилось и шести. С мамой мы ютились в типичной коммуналке. И среди прочих соседей, там жил слепой старик. Потерявший способность видеть, он лишился и зависимости от дня или ночи. Ему было все равно, когда бродить по коридору. Но чтоб не мешать остальным, чтобы не раздражать их своей ущербностью и ненужностью, слепой выходил на прогулку только в глухую ночь, заботливо выждав, когда соседская суета окончательно смолкнет. Хорошо изучив содержимое коридора, он и без палочки мог уверенно шагать, не натыкаясь ни на какие предметы. Единственное, что не получалось у него, так  это двигаться без сопроводительного скрипа старых половых досок. Его шаг был медлен, их скрип – надрывисто протяжен. И когда я, не заснувшая вовремя, слышала это,  мне мерещились всякие чудовища. Меня охватывал ужас, хотя я прекрасно знала истинную природу шума и часто говорила себе: «Дура, чего я боюсь?»
А Скабриевский, тем временем уже выпрямился во весь рост на вершине пылающего жертвенника, и дырявая рубаха, срываемая ветром, подчеркнула жалкую тщедушность его фигуры. Дугай поднял руки ввысь и начал чревовещать.
– Не плечом люди сильны, и не разумом большим, но верою своей! – сказал он, прерываясь, для того чтобы выплюнуть изо рта клочок бороды, надутый туда силой вентилятора. – И отступившимся от нее пощады не видать.
И здесь одна из летящих стрел неожиданно вонзилась в щуплое плечо актера. Паша мгновенно подпрыгнул с режиссерского кресла и посмотрел на профессиональных лучников. Те недоуменно разявились глазом и ртом.
– О Даждьбог, к тебе взывает слуга твой верный! – как ни в чем ни бывало, продолжал перекрикивать гул вентилятора Виталий Поликарпович . – Прими душу мою и тело мое, возьми меня через муки огненные, но исполни проклятие сие!
И новая стрела угодила бывшему учителю в район живота, заставив яркую личность скрючившись, рухнуть на колени.
– Нет! – надрывисто закричала я, бросаясь к ревущему пламени. – Остановите их!
– Стоп, стоп! – завопил в рупор и режиссер. – Всем отбой!
А Виталий Поликарпович, скрючившись от боли, как горящее гусиное перо, не прекратил играть свою роль.
– Да пусть земля, от Богов своих отказавшаяся, будет проклята на сорок поколений! – скрипящим голосом завершал он монолог эпохи, стискивая худосочными пальцами древко торчащей в нем стрелы.
И здесь киношники очнулись. Они поняли, что случилась чудовищная  накладка, что живой человек находится под реальным обстрелом, и  кинулись спасать положение. Опережая последнюю летящую в экс-педагога стрелу,  страхующие грузовики сорвали «шапку» горящего алтаря и швырнули вспоротое тело Виталия Поликарповича  под загородительный поток рыжего дыма. Массовое оцепенение спало. Вслед за падением драматурга в дым ринулись чуть ли не все. Я была в числе первых.
– Что это? Как? Почему? Не умирайте!
– Врача, врача сюда! – рвал глотку кто-то другой. – Быстрей, сволочи!
– Не надо врача, – тихо сказал Виталий Поликарпович, глядя в мои слезящиеся глаза. – Пусть жатва продолжается, – через силу приподнял трясущуюся кисть руки и щелбаном сбил с моего подбородка янтарь слезинки. – Не вмешивайтесь в правосудие, лучше погладьте крохотного щенка под мышками – это успокаивает.
– Что ты говоришь?! – меня почти били конвульсии. – Молчи! Помогите же ему! Вырвите ее, вырвите!
Я имела в виду стрелу, по-прежнему торчащую в животе Виталия Поликарповича.
– Нет, – задыхаясь, выдавил он. – Не надо. Помощь ее не просящему – есть насилие.
Больше мир не услышал от него ни слова. Тонкая красная струйка вытекла из его рта, голова бессильно повисла. Это конец. И я без стеснения громко рыдала, над безжизненным телом, того, кто показал мне дорогу в другую несопоставимо более увлекательную почти сказочную жизнь. Судьба вынудила его долгое время провести в заточении, где он не имел возможности в полной мере проявить свои способности, таланты, реализовать безумные идеи. Но зато, когда он вышел на свободу, то бросил все накопленные силы не на удовлетворение низменных страстей, не на приобретение социальных благ, не на обустройство бытового комфорта вокруг себя. Нет, он искал не денег, не славы, не власти. Он просто попытался оживить сказку. Просто оживить сказку, в которую так самозабвенно и трогательно верил его сын. И вот когда тот перестал верить, Виталий Поликарпович  понял, что ему незачем дальше жить. 
Увы, я попыталась, но так и не стала для него важнее сказки.

День. Княжеские хоромы. За столом сидят Ярослав, Никита и Субудай. Настроение у всех вконец плохое.
Я р о с л а в: Ну как поиски идут ассасин этих клятых, с успехом?
С у б у д а й: Не шибко. Понять мы их, князь, не можем.. У нас таких воинов нет.
 Я р о с л а в: Каких таких?
С у б у д а й: А таких преданных. Да покажи мне, князь, кого другого, из наших другого, кому б хозяин язык отрезал, а потом наказал бы жизнью за него рисковать, и тот бы не воспротивился? Нету таких воинов больше, нету!
Я р о с л а в: Отчего ж нету. Вот хоть Чурыню взять.
Н и к и т а: (с особым интересом) Чурыню?
С у б у д а й: ( с тем же ощущением) Чурыню?
Н и к и т а: А Чурыня то ведь вместе с ними появился.
Я р о с л а в: Постой, Никита, ты уж вовсе…
С у б у д а й:  (пронзительно) Кот!
Я р о с л а в: Какой кот?
С у б у д а й: Вместе с Ладой был зарезан кот. Мы решили, что его убили, дабы он не вопил зря, но тогда…
Н и к и т а: Тогда б легче было бы ему шею перерезать, а он в бок проткнутый был.
С у б у д а й: Верно мыслишь, Никита. Лада любила носить кота у себя на груди. И убийца, целясь ей в грудь, мог не  заметить зверя лишь в одном разе.
Н и к и т а: Он был слепой!
Я р о с л а в: Но Чурыня первый сообщил нам, для чего сжигаются книги, он первым рассказал, что по Руси убивают мудрых писарей.
С у б у д а й: Ты умен, князь, да перестал верить в свой ум. Неужто нам понадобилось бы много часу, дабы постичь все самим?
Я р о с л а в: (кашляет, настолько сильно, что забрызгивает стол кровью) Да, Субудай, да, Никита, мы ошиблись в самом главном. Мы решили, будто все делается из любви к одному могущественному господину, а все шло от ненависти. И никто так не может ненавидеть Русь, как русский!
Н и к и т а: А ты читал, князь, что он пишет?
Я р о с л а в: Глаза у меня слабы стали…
Н и к и т а: Так идем поглядим.
Субудай первым направляется к выходу, но Ярослав гневно окликает его.
Я р о с л а в: Субудай, в твоем сердце слишком много злобы, лучше останься. Он мне нужен живым!
С у б у д а й: Не беспокойся, князь, я умею держать себя в кулаках.

В освещенной множеством свечей комнате сидят за партами десятка три юношей. Все они усердно пишут. Все кроме одного. Тот на коленях стоит в углу. Рядом с ним стоит Чурыня.
Ч у р ы н я: Жаль увидеть не могу твою харю упрямую.
Н а д с м о т р щ и к: (собирая с парт написанные страницы) Рыжий он, прямо леопард. А спина, как у тигра вся в полосках от плети.
Ч у р ы н я: Ему повезло еще, что князь ничего не ведает, не то б задал.
В комнату неожиданно входят Ярослав, Субудай и Никита.
Я р о с л а в: Ты ошибся, Чурыня, князь все ведает.
Все испуганно оборачивают головы. А стоящий в углу юноша подбегает к Ярославу.
Ю н о ш а: Князь, не верю, будто так и надобно писать! Зачем клеветы столько?
Ч у р ы н я: Молчи, погань! Цыц! Дурное он дите, князь, не слушай его.
Я р о с л а в: Нет, Чурыня, похоже это мы все тут дети дурные. Так об чем пишете вы, хлопцы?
Ю н о ш а: Да ерунду пишем. Вроде и про Русь нашу, а только не то совсем. Про то пишем, как хан Батый пришел и Киев захватил. Как всех рабами сделал, и как мы, русичи вольные, на татар пашем. А они с нас посмеиваются, от того, что слабы мы и трусливы. И если воюем так только между собой. А вылезем куда, нас по башке враз, и мы бежим. Ведь не было такого, не было ж ведь? Мы ж с татарами дружим. А других всех разом одолеваем. И нету сильнее нас! Ведь правда это, княже, правда?
Я р о с л а в: Правда.
Чурыня хватает юношу за волос.
Ч у р ы н я: И ты веришь такому сосунку?
С у б у д а й:(подходя к Чурыне) А ответь-ка, монах, почему ряса на тебе новая?
Ч у р ы н я: (понимая свой провал, но не испугавшись) А загрязнилась старая, говорят. Я то сам не вижу.
С у б у д а й: (едва сдерживая агрессию)А во что загрязнилась, уж не в кровь ли?
Ч у р ы н я: Кто знает, может, и в кровь. (Выхватывает нож и приставляет к горлу юноши) Я не вижу тебя Субудай, но ухо мое востро. Оно ловит твое дыхание. Если сделаешь еще шаг, тебе  тоже придется заказывать новую одежду, а ему – новый гроб! Стоять всем! Ну что поймали ассасина? (Начинает едко смеяться и отпускает юношу, приставив нож к своему горлу) Иди, рыжий, ты тут самый умный оказался. Ты один из них всех  старался отстоять русскую землю. А эти безголовые выродки, из кожи вон лезли, что б помочь мне ее осрамить. (Ярослав кашляет) О, самый сладкий звук Руси! Ха-ха-ха! А я и не рассчитывал, что ко мне в холопы запишется сам  Ярослав, Великий и Мудрый  князь всея Руси. Знаешь, что мне далось с наибольшим трудом? Я думал сложней за все будет не накинуться на тебя с ножом, когда мы останемся одни. Но я ошибся. У меня пропало это желание, как только я услышал твой мерзкий кашель. Ха-ха-ха! Самое трудное для меня было не смеяться, когда ты задыхался  и заставлял гнить одеяла от своего тошного пота. В такой час мне приходилось прятать за руками улыбку  полнейшего довольства. Твой чахоточный кашель, кстати, спас тебе жизнь. Пойми я, что она тебе в радость, и ты бы разделил судьбу Лады, но разве такая жизнь бывает в радость? Ха-ха-ха! Я боялся, ты начнешь контролировать меня, станешь читать, что я там написал и грамотно ли переписывает это местная детвора. Но нет, князь вполне доверяет первому встречному! И мир восхищается его мудрости! Ха-ха-ха! Когда у меня еще были глаза, я видел медвежонка, воющего от голода, но исправно танцующего под дудку за кусок хлеба. Князь, я тебе даже и крошки не дал, а ты выплясывал для меня куда старательнее того зверька. Я думал, ну как же уговорить его засадить отроков в темницу, чтоб они и не вылизали из нее, чтоб и обмолвится ни с кем не могли. Ну как же его уговорить? А он без уговора. Бери, Чурыня, делай с нами, что хошь, появятся проблемы – решим. Казалось бы уже и повезло вам неимоверно: Лада про ассасин все рассказала, так нет, они пожар выдумали. Ха-ха-ха! Эх, до чего ж приятно  повелевать ими было. Жаль кончились быстро -- в рай все убегли. Счастливые, такие, наивные. Ничего лишнего в голове: только и ждут, когда ж их на погибель пошлю. Этот последний прямо руку поцеловал, как велел ему себя поджечь. Еще бы! Так красиво в рай никто из его дружков не запрыгивал! Но самое приятное то, конечно, что мне и врать не пришлось. Все вам сразу выдал: и для чего библиотеки жгутся, и какие книги потом будут писаться, забыл, правда, указать, кто ж именно писать их станет. Но разве ж вам оно надо? Князь у нас и без того мудрый, зачем же думать!?
Я р о с л а в: (убито спокойным голосом) Для чего это все тебе, Чурыня?
Ч у р ы н я: Для чего? (дикая, почти сумасшедшая злоба перекашивает лицо монаха) А ты в мою кожу влезь! Побудь в ней хоть денек, а лучше два. Про три не прошу – издохнешь! Верой и правдой служил я князю Владимиру и земле русской. Без отдыха в ратном искусстве тренировал тело, грамоту изучал, чтоб главные военные тактики лучших армий знать. Не было в Киеве никого равного мне, ибо и головою не дурак я вышел, и выдержкой ледяной, и рукой уверенной. А меня за один лишь промах…. И не поглядел князь Владимир на службу мою прилежную самую, на отвагу мою,  на талан военный! Он не глаза мои вырвал, он вырвал у меня будущее. Когда, после западных скитаний вернулся я в Киев, да нашел тебя Ярослав рухлядью чахоточной, так пуще всего Субудая порешить хотел. Ибо встретил я в нем самую великую несправедливость. Уродившись от простой крестьянки, князем я все одно б не стал, но первым полководцем – мог. И глаза имей, стал бы непременно.
С у б у д а й: Так, значит, Ладу, ты из простой зависти…
Ч у р ы н я: Не только. После того, как сгорел последний ассасин, мне надо было дать вам понять, что не все они мертвы. Что рыщут, следят, крадутся к отрокам вот этим! Не убей я Лады, и вы могли секретность загубить, могли дать встретиться детишкам с мамками их. А тогда б скоро явью стало, какие книжицы слепой монах им таскает. А книжицы-то я давно писать начал. Уж несколько годков прошло. Думаете, если пылает ненависть в груди, так и терпение там сгорит? Э нет, братцы-кролики, Чурыня месть готовил основательно. И потому состоялась она, на славу состоялась!
С у б у д а й: Не вся, змей безглазый, не вся…
Ч у р ы н я: Отчего ж не вся? И книги ваши ранние сгорели, и новые уж написаны.
С у б у д а й: Новые лучше старых сгорят.
Ч у р ы н я: Эти разве только. А ведь отроки успели с полсотни написать.
Я р о с л а в: ( в ужасе) Как с полсотни?
Ч у р ы н я: А вот так. Им же не через два кашля на третий диктовалось, они с готового перекатывали. И те полсотни я уже в Европу переслал, а куда точно, про то вы не дознаетесь. Но сообщу такое. В Европе их не три дюжины мальцов нерадивых переписывать будут, а тысяча охочих сыщется. Да уже сыскалось немало, уже! (Сильный кашель начинает бить Ярослава..) Что, князь, хорошая новость и здоровье укрепляет? Ха-ха-ха! Стоять, Субудай! У вас один шанс узнать, куда я книги передал. И знаете, в чем он кроется? Во мне! Это если я так сильно тебя, Субудаюшка, пришить возжелаю, что и на пытки ради такого счастья пойду! А, князь, почуял я мыслишку твою! Хочешь ты, чтоб я на Субудая кинулся? Э нет, и рад бы, да уж знаю, раз девицу с первого удара не убил, где там супротив него. К тому ж точно ведаю, не усидит он на месте, поскачет мстить самолюбивому старцу с горы. И будут сдыхать ваши воины под выцветшими, как мертвые кости, высокими стенами Аламута. И свернешь ты там себе голову, Субудай! Свернешь! Иного и быть не может, ибо выучил я их стиль ассасинский. Они воюют не против орды, они воюют против человека. И обязательно изловчатся убить главного. А теперь я ухожу. Напоследок же замечу две примечательных вещицы. Первая: книгу твою, Ярослав, я не сжег, но спрятал. Ищи! И второе: а шибко ли могуча ваша Русь, ежели всю ее облапошил один слепой монах!?
И Чурыня резким движением перерезает себе горло. Забрызганный кровью Субудай пытается перекрыть рану, старается спасти монаха. Но все понимают – поздно. Сильный приступ кашля валит Ярослава на парту. И крик непереносимого отчаяния вырывается из груди Субудая.
Я р о с л а в: (кашляет настолько сильно, что забрызгивает столь кровью) Мы ошиблись в главном. Мы искали врага среди чужих, а он оказался свой. Я  начал и вправду выживать из ума если не понял самого простого: все это мог провернуть только тот кто дышит одним чувством – ненавистью к Руси. А кто может еще так ненавидеть Русь, как тот, кто ею одной и жил, кто любил ее преданно и свято… Да только до той поры, пока она не отвергла его любовь. Никто и никогда не причинит нам столько горя, как мы сами.


Да, многих заинтересует вопрос, а как же быть с моим доверчивым шефом, который собственно и убил Скабриевского при помощи стрел и лука, точнее арбалета. Сейчас всем известно, Николай Лукич использовал арбалет новейшей конфигурации, с особо точным прицельным устройством. А что тут сказать? Сын муниципала стал последней жертвой ловкого розыгрыша Виталия Поликарповича.
Я не присутствовала при том роковом разговоре двух закоренелых авантюристов, один из которых явно не мог тягаться по уровню сообразительности с другим, но искренне считаю, к показаниям Николая Лукича добавить нечего. Вот выдержка из протокола, которой мне хочется закончить свое повествование.
«Скабриевский предложил мне прогуляться по лесу. Я согласился. Мы отошли подальше от всех, и он как-то пристально уж очень посмотрел мне в глаза. Может быть даже, гипноз применил.
 – Я бы внес предложение  об эффективности натуральных съемок, -- сказал он, а глаза не отрывает.
-- Это как то есть? – спросил я.
-- Элементарно и элегантно. Режиссер не хочет, чтобы во время съемок в меня попала хоть одна самая тупая стрела.
-- Понятно, не хочет, -- говорю я.
А он как возьмет меня в оборот, и давай по ушам ездить. Да что ж за дешевку мы снимем, да это ж нас весь мир на смех поднимет, да откуда ж тут появиться реалистичности. И тэдэ, и тэпэ… В общем гнул свое, гнул, а потом, как, в лоб ударил:
-- А мы перехитрим их всех. Мы будем стрелять в верховного волхва по-настоящему.
-- Кто это мы? -- опять же я мало что понимал. – Вы ж и есть верховный волхв.
-- Разумеется, -- согласился он. – Поэтому сам в себя я стрелять не могу. Но зато в моих силах  помочь выстрелить вам.
-- Да упаси бог! – испугался я только при одной мысли.
А он не отступает:
-- Я обо всем побеспокоился. Риска никакого. Вот взгляните сюда. – И он, раздвинув кусты, , достал  такой расчудесный арбалет, что я аж облизнулся.
-- Откуда? – спрашиваю, значит.
-- Неважно, -- отмахнулся только и дальше про свое: -- Взберетесь на эту сосну. Я там все приготовил. Арбалет идеально ляжет в прикрученный желоб. И вам останется чуть-чуть навести на цель.
– Да вы что, я со страху, куда попало стрельну!
Ага, жди, отцепится он как же.
– Не брюзжите, -- говорит. -- Инертная слякоть современности не к лицу тому, в ком бурлит горячая кровь храброго кочевника. Чего вы боитесь?
– Как это чего? Я же могу вас убить!
– Не забывайте, на мне будет бронежилет, -- а глазами так и сверлит, так и сверлит.
– Но я же могу попасть в голову или руку, -- сопротивлялся я до конца.
– Полнейшая чушь. Если стрела будет лететь мне в лоб, я легко успею пригнуться,  насчет конечностей вообще молчу. И, главное, разве вы ни достаточно крепки рукой и зорки глазом, чтобы суметь попасть в такую громадную мишень с тридцати метров? У вас же врожденный талант лучника Робин-Гудовской банды, а стрелять из арбалета проще во сто крат. Ну же, решайтесь! От вас зависит – станет ли наш фильм реликвией исторического кино или пополнит список дешевого ширпотреба. Вот моя рука. Тисните ее и говорите: «Мы их вздрючим».
– Кого? – спрашиваю, а рука сама тянется, ну точно лягушка к удаву.
– Бездушные козни обстоятельств и тюремные рамки условностей, -- уверенно говорит он и хвать мою руку.
– Ну... – ну, думаю, попал…
– Что ну?
– Вздрючим, – согласился я, теперь и сам удивляюсь, с какого перепоя.
Вот так он меня и вынудил стрелять. Может, и впрямь, загипнотизировал, не уверен уже ни в чем. Только когда влез я на сосенку эту проклятую, да попробовал, как оно из арбалета стрелы метать, так и сомнению конец. Ну идеально в яблочко три кряду!
А Скабриевский мне тогда слезть помог, еще раз руку пожал и твердо так заявил:
-- Мы еще вспыхнем на мозолистом теле истории чудесным синим волдырем! Не при жизни, так после смерти.
Тогда мне глаза его, острые обычно, дерзкие, показались какими-то потухшими. И вроде бы я уже такие раньше видел, но не мог вспомнить где. А потом, когда в Скабриевского две стрелы всадил, и третью взял, вспомнил вдруг. В армии еще было. Точно такие же остывшие, не верящие больше в хорошее, я видел на смуглом лице парнишки, который стоял дневальным. Я прошел мимо него в туалет, еще вроде «смирно» ляпнул для прикола. А ночью он вскрыл себе вены.

Зима. Мокрый снег падает на неприкрытые головы идущих. Это движется похоронная процессия. В гробу лежит князь Ярослав. Шествие приближается к церковным воротам. Вот уже они внутри здания. Тело Ярослава опускают в мраморный саркофаг. Закрывается крышка. Рядом стоят несколько человек боярского и княжеского сословий, а также Митрополит Илларион. Субудай непонимающим взглядом смотрит на длинную надпись, выгравированную на крышке саркофага.
С у б у д а й: Не коротко писано. Что начертали вы тут?
М и т р о п о л и т: (Читает) «Здесь покоится прах раба божьего, что родился ханом Батыем, прожил Ярославом Мудрым и умер Иваном Калитой».
С у б у д а й: Так и было. Истину положили на камень. Да поймут ли наши предки имя тройное? С одним именем яснее было б.
Н и к и т а: Втрое больше всех князей да ханов он для земли русской совершил. Три имени ему и носить в памяти людской.
М и т р о п о л и т:  Правду говоришь: все содеянное им, в одну человеческую жизнь не укладывается. Кто знает, может, пройдут века и усомнятся люди, что в способностях одного правителя было все это свершить. И разбросают его деяния на разных князей?
С у б у д а й:  Правда – не мертвец – она всегда на поверхность всплывет, сколь бы преград ей не строилось.

Г о л о с  з а  к а д р о м. Со смертью Ярослава Великая Держава Киевская Русь Татарская распалась на небольшие княжества. И ею покоренные западные государства вскоре легко обрели прежнюю независимость. Тот недолгий период нахождения в составе Руси они постарались забыть, и категорично вычеркнули этот унизительный для себя факт из всех исторических документов. Они не опровергают единственное – татарские орды под командованием Субудая разрушили замок Аламут и уничтожили почти всех ассасин. В этом походе погиб и сам Субудай, а потому слава  победителя досталась его помощнику воеводе Хулагу.


               
               
Эпилог.
Смерть Скабриевского  вызвала шок не только у меня. И Николай Лукич и режиссер Паша и бельгийский принц еще долго пребывали в глубоком потрясении, так толком и не зная, стоит ли продолжать работу над фильмом, съемки которого начались настолько трагическим образом. Ко всему прочему, в Шапиторовку прибыло сразу несколько бригад, расследующих убийство безвестного драматурга. Участие в киносъемках столь знатной особы, каковым являлся будущий король Бельгии,  привлекло самое пристальное внимание как ФСБ с Интерполом, так и телевидение с газетчиками. О том, чтобы в такой обстановке повышенного контроля создать нечто выдающееся не могло быть и речи. К тому же Николая Лукича вскоре задержали по подозрению в убийстве, а Его Высочество, быстро утомившийся от вопросов следствия, отбыл в неизвестном направлении. Поговаривали, что он дал слово не возвращаться в Бельгию, пока не добьется чего-нибудь существенного на поприще актерского мастерства. Однако, отсутствие исполнителя главной роли и потенциального спонсора практически похоронили будущие съемки. Я не стала ждать, чем все закончится, тем более что смерть Скабриевского и арест шефа явно охладили мой интерес к возможности выбраться на вершину Олимпа.  С гипсом на руке и горечью в сердце я вернулась на родину, к своим ленивым подружкам и прижимистым поклонникам. Николай Лукич, разумеется, позволил мне уйти на больничный, и, кажется, это был последний официальный документ, который был оформлен в легендарной фирме «Геус». Вскоре за многочисленные невыплаты по кредитам на все ее имущество наложили арест. Я вернулась к тому, с чего начинала, впервые вырвавшись из провинциального в городка в областной центр – ни работы, ни перспектив. Да плюс ко всему перелом руки. Однако я напрасно дулась на судьбу. Не успела я получить первое пособие, как раздался телефонный звонок, и забытый интеллигентный голос Боба  вернул меня  к оптимизму.
-- Его Высочество не намерен сдавать позиции, -- обнадеживающе сказал секретарь принца. – Сами понимаете, сейчас нам не дадут развернуть нормальный съемочный процесс в Росси, особенно, когда журналисты разнюхали, какую неожиданную трактовку истории намерены мы показать. Режиссер не возражает против идеи господина принца пригласить вас с собой в Македонию, где мы планируем снять большую часть фильма. Вы согласны?
-- Скорее, да, чем нет, -- уклончиво ответила я. – Но вы должны понять, смерть Виталия Поликарповича явилась для меня… Короче, мне будет очень больно играть в его фильме, тем более, что я не знаю, как бы он сам отнесся к этой идеи.
-- Да, я вас понимаю. Но лично мне кажется, для Скабриевского сам будущий фильм был не настолько важен. Ему просто хотелось помочь своему сыну. Как мы все видели, безрезультатно. Виталий Поликарпович был безусловно выдающимся человеком, однако не стоит брать с него пример и кончать жизнь при первой же неудачи. Да, девушка не пришла в себя, но она по-прежнему жива. И быть может, совместными усилиями мы сумеем завершить то, что начал отец Димы. Знаете, наш принц не такой уж бессердечный циник. Скажу вам по секрету, позавчера он навещал ту больную девушку, а потом зашел и к ее страстному поклоннику. Не могу вам передать всего их разговора, но суть такова.  Его Высочество просил прощения у мальчика, за то, что не смог помочь его возлюбленной. «Сказки не врут, -- сказал он. – Если бы принц поцелова  красавицу она непременно бы ожила. Тому, что этого не случилось есть лишь одно объяснение -- я не настоящий принц. Нет, я из царской семьи, в моих жилах королевская кровь. Но чтобы считать себя настоящим принцем этого мало. Настоящий принц не тот, кто живет в роскошном дворце, носит изысканейшие наряды и сорит деньгами на закрытых приемах. Настоящий принц должен день и ночь заботиться о своем народе, помогать обездоленным и с мечом в руке защищать слабых. Увы, ничего подобного я не делал. И я благодарен тебе, за то, что ты нашел способ показать мне всю мою несостоятельность, как будущего главы государства. Я дожил до седых волос, но не могу вспомнить, когда же поступал так, как подобает настоящему мужчине. Поверь, мне стыдно за свою прошлую жизнь, но я клянусь – свое будущее я сделаю другим, более достойным высокого статуса принца. Я начну трудиться не покладая рук на благо простому народу, и сделаю все возможное, чтобы завоевать право называться настоящим принцем. И тогда я вернусь сюда и поцелую твою девушку. И не сомневайся -- она оживет».