На дне оврага

НА ДНЕ ОВРАГА
повесть

О, не вслушивайся! Болевого бреда
Ртуть. Ручьёвая речь.
Прав, что слепо берёшь. От такой победы
Руки могут – от плеч!
Ляг – лягу. И благо. О, всё на благо!
Как тела на войне – в лад и в ряд.
Говорят, что на дне оврага,
Может, неба на дне?
М. Цветаева

Пролог.
Пятнадцать лет спустя.
Она проснулась от странного ощущения. Веки были сомкнуты, солнечных пятен, разбросанных по стенам, она видеть не могла. Сон ещё не ушёл, и она чувствовала какое-то необъяснимое томление, словно предвкушение чего-то замечательного, что перевернёт вялое течение жизни, сделает её яркой и исполненной блаженства.
Такое бывает только в детстве, может быть, в ранней юности. Просыпаясь утром, ещё не открывая глаз, ты точно знаешь, что этот день принесёт счастье, радость новых открытий и обретений. Он будет долгожданно-весенним, обязательно с ярко-синим небом, по которому плывёт белая пена облаков, похожая на так любимое тобой пирожное безе. В этот день никто не взглянет на тебя косо, не усмехнётся вслед, не скажет грубого слова. Люди в ответ на твою счастливую улыбку тоже будут улыбаться, а не ворчать что-то мрачно. И мысли в этот день у всех будут светлыми, как у тебя сейчас, в эту короткую минуту перед окончательным пробуждением…
Но такого дня никогда не было. Ощущение счастья к вечеру таяло, уступая место тоске, даже в самые ранние годы. Но утром всё повторялось. И так день за днём, год за годом… Потом это чувство приходило всё реже, только во времена яркой и неистовой влюблённости. Тогда она сама излучала свет и бьющую через край энергию. Она сама делала новый день таким, каким видела его во сне, не замечая вокруг того, что помешало бы её счастью.
Но сегодня это опять пришло. Она наслаждалась почти забытым ощущением и не хотела просыпаться. Это день счастья не принесёт. Он родился для другого. И она цеплялась за ускользающие обрывки сна, словно они могли помочь ей и спасти.
Сегодня она уедет и во второй раз расстанется с человеком, который так ей нужен, и без которого она совсем не знает, как жить. И непонятно, когда эта мысль доставляла больше боли – тогда или сейчас. Наверное, сейчас. Когда они впервые перестали быть вместе, она совершенно не понимала, что произошло. Чувствовала себя маленьким, несмышлёным ребёнком, которого бросили посреди оживлённой, людной улицы. Только что её вели за руку, помогали преодолеть опасности дороги, заботливо опекали и вдруг бросили. И она, растерянно оглядываясь, стояла посреди этого шума и гама, бросалась то к одному, то к другому, но люди сновали вокруг, и никому не было дела до того, что она, полностью потерявшая ориентацию в происходящем, так нуждалась в помощи.
Потом пришла боль. Вязкая, глухая, она обволакивала, душила, не давала вздохнуть и расслабиться. Но что было бы с ними, если бы они остались вместе? Наверное, это были бы не они. Два таких независимых гордеца никогда не уступили бы и пяди своей свободы, даже если бы на неё никто не покушался.
Год за годом она привыкала жить без него. Она уехала навсегда в другой город. Это было горько, но легче – видеть его, пусть даже раз в месяц было бы невыносимо. И вот когда она уже почти смирилась с тем, что, возможно, не увидит его никогда, он появился. Услышав его голос в трубке, она поняла, что всё это время обманывала себя. Ей уже не хотелось думать ни о чём и ни о ком. Она забыла всё и, глядя ему в глаза, всем своим существом ощущала силу, которую он, казалось, излучал и которой ей так не доставало все эти годы.
Сон ушёл. Она открыла глаза и увидела серое небо. Солнечных пятен не было. Из набрякших, словно влажная губка, облаков сочился дождь. Вдруг пошёл снег, и весь город бешено закружился в буране. “Ну и ну… Похоже, посижу я сегодня в аэропорту…”
Так и случилось. Рейс всё откладывали и откладывали. Объявляли и объявляли, но другие, даже на Одессу. “В который раз лечу Москва-Одесса…” - грустно напевала. Погода словно с ума сошла.
Она подходила к огромному окну аэровокзала и смотрела сверху вниз на людей, поднявших воротники и уворачивающихся от ветра, носящего колкие суматошные буруны снега. Не вытирала слёз, которых не замечала вовсе и думала: “Интересно, кто больше не хочет лётной погоды… Я уже хочу уехать. Мне так трудно справляться с этой болью и со слезами. Я так давно не плакала, я так не хочу плакать, слишком много вокруг людей. Как мучительно сознавать, что он недалеко, что можно снять трубку таксофона и, позвонив, услышать его голос. Как трудно справляться с этим соблазном. Но я сильная. Я не буду плакать. Я уже умею справляться с болью и смятением. Мне так тяжело без тебя… Но всё-таки отпусти меня…”
Пятнадцать лет назад.
В умывалке было холодно, пусто и неуютно. Мрачно поблёскивал кафель, дробя в изломах неяркий свет ламп. Из форточки тянуло сквозняком. Поёживаясь, она включила кран и подставила руку под струю воды. Та оказалась неожиданно ледяной, и рука сразу замёрзла. Но, не обращая на холод внимания, она смотрела, как разбивается струйка о покрасневшие пальцы, а капли ползут по коже и медленно стекают вниз. О чём она думала? Что знала? Знала всё. Чувствовала, что скоро в её жизни случится то, чего боялась, чего ждала, загоняя в самую глубь подсознания. Что будет любовь – яркая, как взрыв, как столб пламени, освещающий всё вокруг переливами света и греющий лицо и руки теплом огня. Что будет боль – невыносимо жгучая, затопляющая, подавляющая все чувства – от ожогов, возникающих при приближении к пламени. Знала и не хотела ничего менять. Но она не могла даже предположить, что и через десять и через пятнадцать лет, вспоминая события той зимы, она будет тяжело переживать дни и часы, подарившие ей эту любовь и жестоко отнявшие, что только в мечтах на грани яви и сна к ней будет приходить тот, кого давно потеряла, но так никогда и не смирилась с этой потерей…

Глава первая.
“Начальнику Центрального РОВД
майору милиции Ларионову
от гр. Шингареевой В.Е.
Заявление.
Прошу привлечь к уголовной ответственности Алиева Марата…”
- Ну что, писать дальше?
Иринка подняла глаза от листа бумаги. Лерка уже не пыталась сдерживать слёз, они катились по лицу, и все предметы в комнате принимали неясные, расплывчатые очертания. В голове совершалась мучительная работа, словно в ускоренной видеозаписи мелькали неясные картины прошлого, мысли наскакивали одна на другую. Надо было решать. На Лерку выжидающе смотрели три пары глаз, и от этого ей становилось ещё тяжелее, голова сама собой клонилась ниже и ниже.
- Я боюсь! Девчонки,  если бы вы знали, как я боюсь!
- Лерка, ты же понимаешь, что только это может нас сейчас спасти.
Нужно было решиться и сказать одно слово: короткое “да” или чуть длиннее – “нет”. Лерка подняла глаза и дрожащим голосом сказала, почти прошептала: “Пишите…” Иринка опустила голову, на лист стали ложиться неровные строчки. А Лерка, словно погрузившись в давно ожидаемый, тяжёлый сон, отгородилась им от всего происходящего…
Отношения с Лёшкой, комиссаром стройотряда, зашли в тупик. Они продолжали встречаться по инерции, от случая к случаю. И каждый раз обнаруживали, что кроме привычки находиться вместе, их абсолютно ничего не связывает. От жуткого, сосущего чувства одиночества некуда было бежать, негде было спрятаться. И редкие, безрадостные встречи от него не спасали. Уткнувшись лицом в пахнущую пылью подушку, Лерка снова и снова с болью и страхом думала о том, что будет завтра… Хотелось перемен, чего-то нового и неизведанного, всё было слишком привычно и скучно, а от того неуютно.
Ноябрь наступил холодный, мрачный, с пронзительным ветром и снегом, который всё падал и падал, как будто от этого зависело нечто важное и так необходимое, а земля принимала и принимала на себя эти крупные хлопья и держала их крепко, не отпуская…
Все студенты, живущие недалеко, разъехались по домам. В общежитии стало тихо, в комнатах просторно, не тесно и уютно. Лерка с Иринкой часами просиживали в курилке, болтали, читали стихи, наизусть, кто больше – чередуя Цветаеву, Ахматову, Берггольц и Гулрухсор Сафиеву, а потом возвращались в пустую комнату и пили чай.
Лерка зашла к Алексею. Они лениво поговорили о чём-то, а потом как-то в раз замолчали. Ощущение ненужности и неуместности кольнуло остро и больно. Лерка встала и молча вышла. А в их комнате уже было веселее – пришли Вера и Марина.
В комнату вошёл Ромка Широков. Невысокий, коренастый, с лицом, напоминающим идола с острова Пасхи – словно грубо вырубленным из камня. Глаза смотрели холодно и остро.
- А что это вы, девушки, 7 ноября грустные сидите? Праздник как-никак.
Лерка вяло махнула рукой. Девчонки как-то лениво двигались по комнате, она лежала на кровати. Её меланхолия уже стала привычной и никого не настораживала. Он присел на край кровати рядом с ней.
- Лерка, мне нужно с тобой поговорить.
- Поговори.
- Это не для всех. Пойдём, выйдем.
Они вышли в коридор.
- Лерка, нужно обезвредить одного мужика, чтобы он часа два не появлялся рядом со своей квартирой.
Она молча смотрела на него, ждала, что скажет дальше. Он принял её молчание за согласие и продолжал:
- Мы берём машину, едем до универсама, там я тебе его покажу. Ты с ним заговоришь и пригласишь к себе в гости. Постарайся его удержать.
Лерка покачала головой. Из комнаты вышла Вера и остановилась рядом, прислушиваясь к разговору. По выражению её лица было трудно понять, как она относится к происходящему. Странно, смотрит вроде по-дружески, ни разу не дала повода упрекнуть себя в неискренности или недружелюбии, а Леркина душа к ней не лежит, всё кажется, что Вера что-то замышляет или думает совсем не то, что говорит…
- Нет, не поеду.
Ромка долго её уговаривал. Она согласилась только после того, как Вера Дорогина вызвалась поехать вместе с ними.
Всё это напоминало смотрины. Лерку не покидало чувство, что за ней наблюдают. И в универсаме, и на улице она физически ощущала на себе чей-то внимательный, изучающий взгляд. Никакого мужчины они не встретили. Лерка смотрела на витрины, скользила взглядом по рядам консервных банок и винных бутылок. Постояли на ярко освещённом пятачке возле универсама, глядя на летящий с неба снег. Ещё немного походив по магазину, вышли на морозную улицу и вернулись в общежитие. Словно по какому-то немому уговору, никто из них больше никогда не вспоминал об этом.
… Мерно стучали колёса поезда. В матовое, заледеневшее стекло глядела темнота. Прижавшись к шершавому холодному окну пылающим лбом, Лерка пыталась разглядеть, что там, за стеклом. Сигарета почти догорела, и Лерка машинально прикурила новую. События последних дней вновь и вновь заставляли их обдумывать. Ссора с соседками по комнате, глупая, бессмысленная, словно спровоцированная кем-то неведомым, сильным и беспощадным, вызывала в душе странные ассоциации. Росло убеждение, что вот-вот произойдёт нечто, могущее повернуть жизнь на 180 градусов. Смутное беспокойство переполняло разум, заставляло болезненно оглядываться по сторонам и ждать. Через несколько часов её встретит серый вокзал города, который в этом году приносил только горе и боль. Ноябрьская тьма обнимала, давила, порождая странные картины, сродни фильмам ужасов.
Грохнула дверь тамбура, шум усилился, из шаткого перехода в тамбур прыгнул высокий черноволосый мужчина. Он бросил на пол окурок и посмотрел на Лерку.
- Лерка! Ты откуда здесь?
- Марат… - удивлённо протянула она. – Вот уж кого не ожидала здесь встретить. От родственников еду, развеяться захотелось.
- Слушай, я тебя сто лет не видел, пойдём, побазарим, тем более, есть о чём. Я в соседнем вагоне проводником еду.
Лерка вспомнила – несколько месяцев назад Марат при встрече сказал, что работает в резерве проводников. Познакомились они давно, когда-то он учился в их институте, был отчислен за академическую неуспеваемость, но в студгородке появлялся часто. Однажды Лерка видела, как он, морщась, делал себе укол. Это было удивительно – о наркоманах тогда не говорили, пожалуй, только на занятиях по военно-медицинской подготовке. Официально считалось, что в нашей стране их просто нет. Через много лет она узнает, что он, выдохшийся, одинокий, исчерпавший жизнь до дна, накинет себе на шею петлю. Это случится в бараке маленького сибирского городка, где Марат будет жить после того, как закончится срок его заключения – за кражу, наркотики и хулиганство. Но сейчас он стоял перед ней, высокий, черноволосый, улыбающийся, во всей своей азиатской красоте. В прошлом году она часто видела его у своих подруг – у Марины Полонской и Веры Дорогиной. Помнится, у Марины с ним была совершенно жуткая любовь, дня друг без друга прожить не могли.
В служебном купе сидел симпатичный паренёк, который оглядел Лерку с ног до головы и слегка усмехнулся.
- Посмотри, Андрюха, какую “машку” я тебе привёл! Ничего, да? Моя старая подружка, даже в гости ко мне ездила.
Лерку слегка покоробило от такой рекомендации, но она постаралась сделать вид, что пропустила это мимо ушей. На столике стоял новенький никелированный “Панасоник”, который голосом Макаревича негромко пел: “Ах, варьете, варьете, шум в голове, мы, кажется, встречались где-то, наверняка…”
Завязался разговор. Болтали обо всём и ни о чём. Марат расспрашивал о Вере и Марине, Лерка отвечала, слушая музыку и рассеянно поглядывая по сторонам.
Купе постепенно наполнялось проводниками. Большинство из них были молодые парни, симпатичные, броско и дорого одетые. Марат вышел. Лерка в разговоры не вступала, слушала магнитофон и ловила на себе взгляды, словно раздевающие её догола. Когда ей уже всё порядком надоело, в дверях возник Марат и пальцем поманил к себе. В тамбуре он тихо спросил её: “Хочешь двести рублей?” Краска бросилась в лицо и от страха и удивления она не могла вымолвить ни слова.
- Понимаешь, надо пойти с одним лохом в ресторан, напоить его, бросит незаметно в стакан вот эту таблетку, потом уложить спать и две сотни твои. Нра?
У Марата была давняя привычка не договаривать слова. Лерка словно потеряла дар речи, язык не слушался, она не могла вымолвить ни слова. Марат внимательно посмотрел на неё, усмехнулся и извиняющимся тоном начал уговаривать.
- Лерка, да ты что, я же пошутил, я же тебя не первый год знаю, не бледней ты так.
И, чуть посерьёзнев, добавил: “Смотри, ни о чём, что ты здесь слышала, никому ни слова. Как-нибудь в гости приеду. Иди, собирайся, скоро на месте будем”.
Приехав в общежитие, Лерка почти забыла об этом разговоре, переоделась и поехала на занятия. От бессонной ночи кружилась голова, не слушались ноги. Махнув рукой на всё, Лерка поехала домой, буквально провалилась в тяжёлый, зыбкий сон.
Проснулась от громкого голоса Марата.
- Лерка, вставай, поехали к нам в гости. С мужиком познакомлю – класс! Самый крутой в нашей компании. Я ему про тебя рассказывал, он очень заинтересовался. Давай, собирайся, поехали.
Сонная, всё ещё не понимающая, в чём дело, Лерка пошла за шкаф переодеваться. Комната у них маленькая. Пять кроватей по стенам, пять тумбочек, в середине комнаты – стол и пять стульев, а входная дверь от остальной части комнаты отделена шкафом, чтобы создать иллюзию прихожей, здесь же переодевались. Тесно, шумно… Вся жизнь на виду. Тяжело!.. Ни спрятаться, ни в одиночестве побыть, ничего нельзя.
Марат шутил с девчонками, вспоминал старые встречи, тем более, вспомнить было что, особенно поездку к нему в гости в Ревск. Тогда они: Лерка, Ольга и Марина Полонская вечером от скуки сорвались из общежития и на такси укатили в Ревск. Стоило им это больше тридцати рублей, почти целая стипендия, а сколько воспоминаний! Машина летела сквозь темноту, а сидящая на заднем сидении Марина ударяла по струнам, и в ночи громко раздавалось: “Извозчик, отвези меня, родной…”
В такси Марат без перерыва о чём-то говорил, что-то вспоминал, а Лерка, не отвечая, смотрела в окно. Вечерний город казался ей совсем другим – праздничным, украшенным, как новогодняя ёлка, разноцветными огнями и рекламами; добавляли праздничности и людская суета на улицах, визг тормозов, грохот трамваев. Лерка почувствовала вдруг, что она глубоко, до самозабвения любит этот город, ведь даже короткие разлуки с ним доставляют ей огорчение, и так тянет обратно. Старинные, начала 19 века здания вдоль улицы напоминали театральную декорацию, на фоне которой разыгрывается опереточное действо. Но это только прелюдия. Первый акт ещё не начался.
Ехали долго. С центральных улиц сворачивали на какие-то окраинные, почти не освещённые, где всё меньше попадалось встречных машин и спешащих по тротуарам людей. Дома здесь были деревянные, одноэтажные, редко двух- или трёх, старые. Всё это совсем не походило на находящийся в десяти минутах езды шумный, яркий центр. Наконец, такси остановилось у ветхого трёхэтажного деревянного дома, видимо, предназначенного для сноса – таким древним, обшарпанным и заброшенным он выглядел. Выйдя из такси, Марат предупредил: “По лестнице иди тихо, молчи”. Вслед за ним Лерка поднялась по широкой скрипучей лестнице, остановилась перед дверью, обитой чёрным дерматином. Марат щёлкнул в замке ключом, толкнув рукой, открыл дверь, и Лерка вошла в прихожую. Квартира была большая, явно запущенная. Лерка взглядом окинула комнату. Печка, заваленная стаканами, банками, крышками, вдоль стены выстроилась батарея пустых бутылок. Посреди комнаты стоял стол, на котором возвышалась бутылка коньяка, стояло несколько стаканов, пепельница с горой окурков, валялась какая-то растрёпанная книжка. Под потолком, как на чердаке, было открыто окно, под ним стояла кровать, застеленная покрывалом. На полу надрывался старый знакомый “Панасоник”. И снова: “Ах, варьете, варьете, шум в голове…” А на кровати сидел молодой мужчина и очень внимательно рассматривал Лерку. Ей вдруг стало страшно. Мелкая дрожь прошла по всему телу, и она нерешительно посмотрела на Марата. Тот подмигнул ей, прошептал: “Не мохай”, - и посадил на стул. Всё ещё не овладевшая собой Лерка присела на краешек стула, машинально взяла протянутую ей сигарету и подняла глаза. Лерка хоть и была общительным человеком, с людьми сходилась долго и трудно, редко обманывало её первое впечатление о человеке.
Его звали Владимиром. Он чем-то сразу не понравился Лерке – то ли изучающим взглядом исподлобья, то ли какими-то непонятными фразами, которыми он обменивался с Маратом. Лерка в свою очередь, тоже стала разглядывать его. Чёрная косая чёлка разрывала лоб и спадала на синие глаза. Ухоженные усы окаймляли чуть полноватые губы. На подбородке и шее пробивалась чёрная щетина. Каким-то внутренним чутьём Лерка поняла, что с этим человеком она увидится ещё не раз и не два, и их будут связывать очень близкие отношения. Тогда она ещё не знала, сколько боли и страха принесёт ей эта любовь. Сколько блаженства и горя узнает она от этого человека. И какой мучительный и жестокий экзамен устроит ей жизнь. Тогда она была полна романтических, возвышенных чувств, верила в бескорыстную и всё побеждающую любовь. Она ждала его, своего принца. Он ведь есть где-то, живёт, не зная о Лерке, но сувствует тоже, что она есть, он должен дать о себе знать. Она ведь сразу поймёт, что это ОН!
Но в тот вечер она смеялась над шутками Владимира, говорила какие-то слова, что-то рассказывала.
- Какое у тебя интересное имя. Лер-ка, - произнёс он по слогам, - что-то необычное и экзотическое.
Марат вышел в другую комнату и не появлялся, видимо, лёг спать. Пачка сигарет опустела, говорить, казалось, было уже не о чем. В комнате вдруг стало душно, духота была плотная, физически ощутимая. Владимир стянул пуловер и остался в одних джинсах. С хрустом потянулся, расправил плечи, прошёлся по комнате. Лерка с молчаливой насторожённостью следила за его движениями. Он подошёл к ней сзади и положил руки на плечи. Лерка вздрогнула и резко повернула голову. В её глазах плавал страх. Он же смотрел прямо, жёстко, не улыбаясь. Его руки заскользили ниже, дотянулись до пояса кофточки, преодолевая слабое сопротивление, он стянул её и поцеловал обнажённое плечо.
А из динамика магнитофона доносилось, чуть слышно: “А она улыбается всем, нет, только тебе. Но как-то не взаправду и словно издалека…” Но вскоре и он отключился, и в комнате наступила тишина.
… Потом Лерка долго и неподвижно лежала на кровати, не утирая слёз, сбегающих по щекам. Он целовал её лицо, плечи, руки, шептал: “Ты чудесная женщина, с тебя скульптуры лепить можно. Ты просто цены себе не знаешь”. Лерка молчала. Слова будто растворялись в тишине комнаты. За окном было темно. Из форточки веяло прохладой, а плечо жгла батарея. Она взглянула на часы: шесть.
- Я пойду, мне пора.
- Куда ты сейчас пойдёшь, спи, утром я тебя сам в общежитие отвезу.
- Я пойду, мне надо.
- Слинять хочешь? Ладно, беги, всё равно вычислю. Теперь ты никуда от меня не денешься.
Лерка оделась и вышла из дома. Навстречу шли редкие прохожие, занималось серое субботнее утро. Не хотелось думать ни о чём, мысли путались, в голове билось одно: спать, спать, спать…
В ответ на расспросы девчонок улыбалась, говорила что всё прекрасно… И только на вопрос лучшей подруги Ольги неопределённо пожала плечами и тихонько сказала: “Да так, ничего…”
Несколько дней прошло в постоянном страхе. Лерка не хотела этой встречи, боялась её. Наконец успокоилась. Но однажды во время пятиминутного перерыва она опустила голову на скрещённые руки. Страшно хотелось спать – ночью опять с девчонками проболтали допоздна. В аудитории стоял несмолкаемый шум. Он не мешал ей дремать. Вдруг какая-то сила подняла её отяжелевшую голову. В дверях стоял Марат. Он повёл головой в сторону коридора. Лерка обречённо поднялась и вышла. В дверях её отшатнуло назад: прямо перед ней стоял Владимир в чёрном кожаном плаще и синей спортивной шапочке. Лерка подошла ближе. Навстречу пахнуло перегаром. Она поморщилась и отвернулась. Владимир широко улыбался:
- Что, спишь, как мамонт?
Лерка молчала. На вопросы отвечала только короткими “да” и “нет” или движениями головы и плеч. Смотрела по сторонам, стараясь не встречаться взглядом с Володей. В аудиторию вошёл преподаватель. Лерка воспользовалась этим и, не прощаясь, прошмыгнула за ним. Сосредоточиться сил уже не было. Мысли мешались. Выходя из аудитории после звонка, огляделась вокруг. Никого. Облегчённо вздохнула и поехала в общежитие. А вечером дверь в комнату распахнулась, и ввалился Марат. Следом за ним вошёл Владимир. Лерка оцепенела.
- Лерка, собирайся, поехали.
- Я никуда не поеду, мне некогда.
- Ну вот, началось…
Тогда Марат вызвал её в коридор и начал уговаривать:
- Лерка, парень не на шутку влюбился. Не отказывайся, он только о тебе и говорит. Лерка, ты же с ним королевой будешь.
Вскоре вслед за ними вышел Владимир и взглядом отослал Марата в комнату. Она усмехнулась и горько подумала: “Это называется – подруга атамана”.
- Ты пойми, я просто так ничего не делаю, и без тебя я не уеду.
- Я никуда не поеду.
- Нет, поедешь, ты теперь моя.
Лерка удивлённо вскинула брови.
- Не удивляйся, моя. И вообще, ты будешь жить на той квартире.
- Я не буду там жить.
Будешь, куда ты денешься. Каждое утро у подъезда тебя будет ждать такси, оно тебя будет довозить до института.
Этот бессодержательный разговор продолжался долго. Лерка ухватилась рукой за трубу отопления. Владимир мягко высвободил её руку и заглянул в глаза.
- Всё, мне надоело. Одевайся, поехали.
В коридор вышел Марат и сообщил, что Ольга согласилась поехать с ними. Только тогда Лерка сдалась. Та же вечерняя проездка по городу. Такси ловили долго. Володя всё старался встать впереди таких же «ловцов», курсируя туда-сюда по обочине дороги. «А ну-ка, перекроем им кислород», -смеясь, говорил он, пытаясь встать впереди таких же страждущих такси. Открыл заднюю дверцу, посадил Лерку и Ольгу. Сам сел впереди.
- И запомните, впереди сидит только тот, кто платит.
В знакомой уже квартире было тепло, прибрано. Они выпили, поболтали. Вдруг раздался стук в дверь. Володя и Марат обменялись встревоженными взглядами. Марат подошёл к двери и спросил:
- Кто?
- Свои, - раздался знакомый голос.
Лерка с Ольгой с удивлением узнали в пришедшем Ромку Широкова. Того самого Ромку, который совсем недавно учился на их факультете и вдруг перестал ходить на занятия. “Так, - с сарказмом подумала Лерка, - поступил на воспитание”. Всё просчитывалось довольно просто – Ромку с Маринкой Полонской связывала давняя дружба. Итак, цепочка замыкалась: Ромка – Марина – Марат - Ромка.
- Да, что-то уж больно мир тесен и совсем не интересен, глубокомысленно изрекла Ольга.
Ромка принёс бутылку водки.
- Маловато что-то, - меланхолично протянул Владимир.
- Сколько нашел, - начал оправдываться Ромка.
Повелительным жестом Владимир показал Марату на свой кожаный плащ. Марат достал из внутреннего кармана пузырёк с таблетками. Они бросили по таблетке в водку и выпили. Девчонки смотрели на них во все глаза.
- “Паркопан”, - снисходительно пояснил Владимир. Они с Маратом стали яростно спорить, какое он оказывает действие. Единственное, что поняла из этого разговора Лерка, что не приведи Господь ощутить на себе действие этого препарата.
Подвыпившему Марату захотелось поговорить с Леркой о Вере. Он долго изливал ей душу. Говорил, что не любит жену, но живёт с ней ради сына. А Вера – это женщина для души, что только рядом с ней он чувствует себя человеком. Лерке надоело слушать пьяную болтовню, и она вышла в большую комнату. Владимира не было, Ромка возился с кипятильником, а Ольга, держа дрожащими руками сигарету, смотрела на Лерку широко раскрытыми глазами, в которых метались страх и отчаяние. Лерка подошла поближе и шёпотом спросила:
- Что случилось?
- Понимаешь, Ромка меня спрашивает: “Зачем вы сюда ввязались?” Я говорю: “А в чём, собственно, дело?” Он: “Ну что, придётся с кем-то спать”. Я: “Марат обещал, что ничего подобного не будет”. А он так цинично усмехается, ножом поигрывает и говорит: “А здесь либо спать, либо контузия”. Я ему: “Рома, если что, ты за меня заступишься?” А он: “Ну, если тебе мало покажется, приходи, я добавлю”.
Ольга судорожно вцепилась в Леркин рукав. Та огляделась вокруг. Ромка всё ещё налаживал кипятильник, Володя менял в магнитофоне кассету.
- Подожди, Оль, не суетись. Возьми себя в руки, постарайся не показывать страха. Всё будет хорошо. Сейчас я с Маратом поговорю, он всё уладит.
Лерка вышла в соседнюю комнату и рассказала Марату об этом разговоре.
- Ну и дурак, - усмехнувшись, сказал Марат. – Ладно, пошли, успокоим её.
В комнату ввалился Владимир, держа в руках подушку и плащ.
- Марат, я уже начинаю тебя ревновать. Всё, иди спать.
- Подожди, надо Ольгу успокоить, Ромка её чем-то напугал.
- Сам иди, успокаивай, а Лерку оставь, пожалуйста, мне. Да поскорей.
… Рано утром Лерка и Ольга возвращались домой на трамвае.
- Лерка, будь поосторожней, это же воровская “малина”. Марат мне столько порассказал. Они же в поездах грабят, в карты на деньги играют.
Лерка не слушала, слова Ольги до неё не доходили, в ушах звучало совсем другое.
- Кошечка моя желтоглазая. Ты понимаешь, что я для тебя всё могу сделать? Хочешь, куда-нибудь поедем? Куда захочешь, когда захочешь…
- Я никуда не поеду, мне и здесь хорошо.
- Ладно. Подойдёт и наш скромный город. Я считаю, что красивым женщинам вообще ни учиться, ни работать не надо. Мужик должен деньги делать, а женщина – за собой следить, по гостям ходить, по магазинам.
Лерка молча слушала, таяла и верила. Ей хотелось верить, что он действительно любит и готов ради неё на всё. Шептала тихонько:
Ещё не такие песни
Я слышала ночью тёмной
(Откуда такая нежность?)
На самой груди певца.
Откуда такая нежность?
И что с нею делать, отрок
Лукавый, певец захожий
С ресницами нет длинней?
- Это Цветаева?
- А ты знаешь?
- Да.
И она перебирала его волосы, целовала лицо, длинные ресницы, и сама таяла от поцелуев, покрывающих её лицо, руки…
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской:
… Бывают дни, когда я её просто ненавижу. Сегодня именно такой день. Мне кажется, она сходит с ума. Разговоры – только о нём.
- Ирка, знаешь, как он меня называет? “Кошечка моя желтоглазая…”
И сама потягивается, как кошка. А видеть не хочет, как прищуривает глаза Дорогина, как усмехается Полонская. Они-то знают цену его увлечению. Хотя, наверное, в него можно влюбиться. Чувствуется в нём что-то такое, мужское, сила какая-то, а лет ему, вроде, немного – двадцать пять… И добивался он её – вечерами от двери не отходил. Лерка даже в соседнее общежитие от него прятаться убегала. А Дорогина ей как-то и говорит: “Ты моего любимого мужика не трогай, я за него кому хочешь глотку перегрызу…” Интересное всё-таки кино, только чем оно кончится… Курсовую надо писать, мне завкафедрой большое будущее предсказывает. Но эта-то дурочка какова, совсем ничего не делает, на лекции если ходит, то сидит с отрешённым лицом, как будто кроме её Вовочки в жизни уже ничего не осталось…

Глава вторая.
Следующие встречи походили одна на другую. Вечерний визит в общежитие, дежурная фраза: “Одевайся, собирайся, поехали”. И Лерка вставала, одевалась, садилась в машину вновь и вновь смотрела на пестрящие огнями улицы, определяя лишь по ним, куда её везут на этот раз. К тому времени она верила каждому слову Владимира, каждому его жесту. Закрывала глаза на карты и водку, пропускала мимо ушей любимые этой компанией разговоры о статьях Уголовного Кодекса. Но тучи сгущались и над её головой.
В соседней комнате играли в карты. Звенели стаканы, кто-то произносил очередной тост. Лерка сидела в темноте на кровати, обхватив руками колени. За окном билась о стекло ветка, в открытую форточку ветер заносил сухие крупинки снега. От шума, громкой музыки, дурацких разговоров и сигаретного дыма болела голова. Не хотелось никого видеть.
В комнату вошёл Володя, сел рядом. Взлохматил на её голове волосы.
- Что случилось, почему уединяемся?
- Голова болит. Да и уединишься здесь, пожалуй. Хоть через окно вылезай и беги. В дверь-то ведь не выпустите?
- Верно говоришь, не выпустим. Пойдём, там посидим.
В комнату вошёл Женька Векшин по кличке Джон, который давно подозрительно косился на Лерку. Он махнул рукой, и в ладонь мягко легла рукоятка остро отточенной финки. Джон воткнул её в косяк, прислонился к стене.
- Слушай, Лерка, если ты хоть кому-нибудь будешь передавать базары, что здесь услышишь, можешь лишиться языка.
С усилием потянул финку из двери, и ни слова больше не говоря, вышел. Лерка испуганно взглянула на Володю.
- Почему он мне так говорит?
- Раз говорит, значит, надо.
Голос его был жёстким, тон – не принимающим возражений.
… Как-то раз Володя привёз её в ресторан. Там их уже ждали Ромка, Джон, Сашка и какая-то девушка по имени Рита, которая, как поняла Лерка, была когда-то подругой Володи. Лерка ни разу не встречала в этой компании девушек больше одного раза. За людей их здесь не считали. Как-то раз при ней двум подсыпали в водку “Паркопан”. Лерка сидела в кресле и нервно курила, наблюдая, как те, качаясь, роняя стаканы и рассыпая спички, ходили по квартире, садились на колени ко всем подряд. Парни хохотали, сбрасывали их на пол. А в Лерке всё кипело от собственного бессилия. Она ничем не могла помочь им и со страхом смотрела на Володю, который, развалившись в кресле и довольно усмехаясь, обозревал всю эту картину и иногда как-то непонятно посматривал на Лерку…
Володя заказал “Шампанского”, закуски, бросил на стол пачку “Космоса”. Лерка села в кресло у стены. Она любила оставаться в тени и наблюдать за окружающими. Варьете ей не понравилось: танцы были затасканными, словно идеи режиссёра этого представления внезапно истощились, и он бросался от одного к другому. Танцовщицы тоже были не высшего класса – вульгарные и какие-то словно полинявшие. Но присутствующим здесь до режиссуры дела не было. Сюда приходили выпить, поглазеть на обнажённые плечи и ноги танцовщиц. Лерка не очень любила пьяный шум ресторанов, сизую завесу дыма над столиками, громкие крики и пляски до упаду.
Всё шло своим чередом. Кто-то кого-то приглашал, кто-то отказывался, кто-то, качаясь, бросал музыкантам купюру, и те повторяли песни, под которые резвились нетрезвые люди. Их сейчас не интересовало ничего.
Володя громко сказал что-то неприличное. Лерка дёрнула его за рукав: “Что ты, ведь люди кругом”.
- Да разве это люди? Это так, шелупонь местная.
Лерка опустила голову. Ей было мучительно стыдно. Чем он выше и лучше всех остальных? У него много денег? Но ведь это нечистые деньги. У него много женщин? Ну и что? Может ли он сказать, что хоть одну из них уважает? Но она молчала и только темнела лицом, когда вся компания, включая и его, хором подпевала магнитофону: “Держи, держи вора, поймать его пора, но всем известно, что не пойманный  - не вор…”
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
… Стоял декабрь. На Урале была настоящая зима: и смеркалось рано, и морозы “припекали” не на шутку. Лерка из ресторана не вернулась… Третий день начинался с вопроса: “Лерка не приехала?” Вопрос этот звучал с уст и светился в глазах, а ответ не приходил. Я услышала в коридоре знакомые шаги и голос. Отскочила от плиты и выбежала из кухни.
- Лерка!
- Ой, - Лерка пулей влетела в комнату и оттуда жалобно запричитала, - Ну, Калужская, ну не бей меня…
- Нужна ты мне, ещё кулаки о тебя гробить, - заворчала я, - пойдём в курилку, расскажешь жизнь свою…

Потом Лерка часто думала: где та грань между ненавистью и любовью? Когда она сделала этот неосторожный шаг и с головой провалилась в омут, который прежде пугал её своей чернотой, а теперь всё глубже засасывал в свою бездну?
В институте всё шло по-прежнему. Никто и не подозревал о той, второй жизни Лерки. Она ровно училась, выполняла всю общественную работу. На факультете её все знали, уважали, прислушивались к её мнению. Она делала всё – участвовала в вечерах, пела, танцевала, играла в спектаклях. Пропуски, конечно, случались. И довольно часто. Но Лерка отговаривалась то болезнью, то каким-то делом в бюро факультета. И на это никто не обращал никакого внимания. Лишь близкие люди замечали, как день от дня менялось выражение её глаз. Там появлялось что-то новое, быть может, безразличие? Внутри неё что-то ломалось и коробилось. Двойная жизнь сначала затягивала, казалось какой-то необычайно интересной, но подспудно вырастала мысль, что она всё глубже погружается в какую-то историю, и выбраться оттуда ей будет очень и очень трудно. Но Володя… Он ежеминутно стоял перед глазами. Их отношения оставались прежними. Прошло чуть больше месяца, а казалось, что пролетел уже не один. Жизнь в разъездах и метаниях подтачивала изнутри, всё чаще она срывалась по любому поводу. Гитара в её руках пела только грустные песни, но и она всё больше забытой висела на стене. Лерка смотрела на неё равнодушно и проходила мимо. В холл общежития на “спевки” она больше не выходила. Вечера проводила в напряжённом ожидании стука в дверь. Из окон холла была видна улица, и Лерка часами стояла и смотрела вниз. Стоило какой-то машине вывернуть из-за угла, как Лерка бежала в комнату, и ожидание продолжалось.
Часто в разговорах Володи, Марата и Ромки мелькала фамилия Синицын. Лерка никогда не задавала вопросов, не расспрашивала о подробностях. Если подвыпивший Марат пытался ей что-то объяснить, она говорила: “Не надо, Марат, у меня есть глаза и уши. Я всё вижу и слышу, а большего мне не надо”. Марат странно смотрел на неё и замолкал.
Слава Синицын работал в уголовном розыске. Володя часто не выходил на работу, пускаясь в очередную авантюру, и Слава по дружбе исправно выписывал ему повестки. Зарплата от этого не страдала, да собственно, она и не была определяющим фактором. Главное – где-то числиться.
Как-то раз во время шумного разгула Володя зашёл в соседнюю комнату, где Лерка сидела, пытаясь сосредоточиться на книге, присел на корточки у кресла: “Поедем к Славке, надоела вся эта кутерьма”. Лерка молча кивнула. Они быстро собрались, Славка прихватил с собой какую-то девушку, и они вчетвером вышли на ночную улицу. Было темно и пусто. Вдалеке мелькнул зелёный огонёк такси. И вновь кружение по ночному городу, гулкие тёмные улицы, чёрные высокие дома с провалами окон. “Три часа ночи,” – с тоской подумала Лерка. Она так устала… Эти бесконечные перемены квартир, эти люди, с которыми нужно было знакомиться, точно зная, что видит их в первый и в последний раз. А Володины глаза… Она иногда не могла уловить их настроения, внутри них что-то скользило, менялось и смеялось, и никогда нельзя угадать, что в них вспыхнет через минуту.
… Магнитофон голосом Шуфутинского с плотской яростью пел: “Сингарелла, Сингарелла, как глаза твои сверкают…” Компания была слишком многочисленной, чтобы быть монолитной – кто-то шептался, кто-то подпевал, кто-то вёл серьёзные разговоры. Звонок в дверь никого от дел не оторвал.
- Ритка! – все повскакивали с мест.
Лерка её узнала – та самая, что была в ресторане. Все заговорили едва не в голос. Лерка не прислушивалась к разговору – в этом обмене информацией она почти ничего не понимала, вроде, все по-русски говорят, а поди ж ты, практически не уловить смысла… Однако фразу: “Вовчик, подари своей девушке платье, не очень дорого, всего сто пятьдесят,” – услышала.
Рита протянула Володе пакет. В его руках развернулось серебристое платье. Огоньки цветомузыки разбивались и переливались на чешуйчатой поверхности. Володины глаза весело и испытующе смотрели на Лерку. Она почувствовала, как напряглись все женщины компании. Господи, как ей хотелось иметь хотя бы одно вечернее платье! Особенно такое – лёгкое, почти невесомое, переливающееся! Она представила себя с красивой причёской, такую лёгкую, стройную, всю светящуюся и переливающуюся в этом платье, в туфлях на высоком каблуке. Она не идёт, а словно парит, несёт себя и опирается на Володину руку… Это было так реально и ощутимо, что она почувствовала физическую боль, когда наваждение разбилось о насмешливый голос.
- Лерка, хочешь такое?
- Нет, - это прозвучало, наверное, очень резко.
Рита озадаченно повернулась в её сторону. Все молчали. На Володином лице было написано недоумение. Как может женщина отказаться от такого подарка?
- Ну, Лерка, - протянул он. – Ты что?
- Гордая слишком, - проговорила Рита, - забирая у Володи платье и складывая его в пакет. – Мы пить сегодня будем или обсудим, что случилось?
Лерка молча вышла на кухню. Володя встал и пошёл за ней следом.
-  Что с тобой? - погладив её по волосам, спросил он.
Лерка молчала. Где-то у самого горла стояли слёзы.
- И правда. Они, конечно, те ещё шалавы, - он качнул головой в сторону комнаты, - но нельзя же так. Зачем заставлять их ненавидеть себя? Ничего хорошего из этого не выйдет, это я тебе точно говорю.
- А зачем ты с ними?
- Я – совсем другое дело, это моя жизнь, и менять её я не собираюсь. Я уже обречён на эту жизнь. А ты – словно глоток чистого воздуха. Мне плохо без тебя. И зачем ты появилась? Мне трудно разорваться между тобой и ними, чем-то придётся пожертвовать.
Он обнял её и долго не отпускал. Сквозь закрытые двери пробивались звуки музыки. За окном стыла ночь. Город, такой предновогодний, пушистый от инея и переливающийся в свете фонарей, засыпать словно и не собирался. Шумели машины, звенели трамваи, на здании напротив, словно ёлочные гирлянды, вспыхивали, горели и гасли слова: “Летайте самолётами Аэрофлота”…
Однажды он не пришёл. Не приходил неделю. Внутри Лерки словно что-то оборвалось. В глазах погас огонёк, который всегда отличал её от других, пропал всякий интерес к делам и к учёбе. Часами лежала она на кровати и смотрела в потолок. Безразлично перенесла воспаление лёгких, задыхаясь от мучительного кашля, забывала пить таблетки и курила, курила, курила…
Ночи проходили в бессонных метаниях. Лерка часто вставала и медленно шла по коридору общежития. Одинокие шаги гулко отдавались в тёмном безлюдье. Длинный-длинный коридор, двери, двери, двери, а вдали на окне – решётка. Тюрьма… Хотелось биться головой о стену, кричать, впиваться ногтями в тонкую кожу рук, сдерживая рвущийся из груди стон. Хоть как-то заглушить не проходящую, ноющую боль где-то там, внутри.
Часто подходила она к телефону-автомату и набирала шесть цифр. Когда раздавались длинные гудки, торопливо нажимала на рычаг, а сама в уме всё проигрывала разговор: “Здравствуй. Не узнал? Как жизнь?”
Каждый вечер она замирала от любого шороха, мужского голоса в коридоре. Как-то незаметно пролетела сессия. Зачёты и экзамены “спихивала” на “тройки” и “четвёрки”. Сны снились яркие, чувственные, необычайно похожие на явь. Лерка ощущала дыхание Володи, прикосновение его рук.
Родители встретили Лерку с радостью – единственная дочь на каникулы приехала. Домашняя обстановка облегчения не принесла. Лерка гуляла по знакомым с детства улицам города, общалась с одноклассниками, читала Льва Толстого. История Катюши Масловой произвела взрывное впечатление. На что только не идут женщины из-за любви! Последние дни каникул доживала с трудом. И её не покидало мучительное предчувствие чего-то страшного, чего ещё никогда с ней не случалось.
К началу занятий Лерка опоздала на неделю. Самолёт, путь на такси до общежития напомнили прежнюю жизнь. До Володи. Та жизнь была беззаботной и весёлой. И горько было думать, что она никогда уже не повторится. Но Лерка держалась, стараясь не порвать эту туго натянутую, звенящую струну, соединяющую её с прежней жизнью.
Рано утром Лерка распахнула дверь в комнату. Все спали. Иринка подняла голову от подушки и радостно произнесла:
- Лерка приехала!
Долго обменивались впечатлениями от каникул. Лерка слушала и чувствовала, что Иринка чего-то не договаривает, но спрашивать не хотела, как будто боясь, что услышит нечто страшное для себя. Но вечером на вопросительный и ждущий чего-то взгляд Ольга тихо сказала: “Вовка был…” Лерка молча выслушала, а потом, словно что-то выплеснулось наружу, она, схватив Ольгу за руку, заглянула в глаза. А рассказ был коротким.
… В комнате они были вдвоём – Ольга и Ирина. Общежитие было пустым и тихим – с каникул ещё вернулись не все.
 - Пойдём, кино посмотрим, фильм по телевизору обалденный идёт – “Любовь земная”, - сказала Ирина.
Они поднялись на третий этаж к знакомым, у которых был телевизор. А когда под впечатлением от увиденного спускались к себе, от комнаты удалялись две мужские фигуры. А на Леркиной кровати лежал Володя, взгромоздив ноги в ботинках на стоящий рядом стул.
- Лерки нет. Уходи отсюда.
Иринка говорила жёстко. Она вообще была человеком прямым, бесстрашным, не признающим компромиссов. Взгляд её мог перенести не всякий.
Володя поднял на них мутные глаза.
- Включите свет. Он мне мешает спать.
- Убирайся отсюда, нечего тебе здесь делать.
- Выключите свет.
Голос его ожесточался с каждой минутой. Неизвестно, сколько бы всё это продолжалось, если бы Иринка не повысила голос. Володя сел на кровати, опустил ноги на пол и, подняв стул, швырнул его в лампочку. На пол посыпались осколки плафона, стул ударился о шкаф, жалобно зазвенев, лопнули струны на гитаре. Гриф треснул, по деке расползлась кривая трещина. Над Леркиной кроватью качался на одной кнопке портрет капитана Блада, а перо на кивере (реквизит из спектакля) печально обвисло. В это время мимо комнаты проходил Ромка Широков. Он влетел в комнату и, подойдя к Володе, шепнул ему что-то на ухо. Володя ещё раз окинул комнату бешеным взглядом и молча вышел…
Лерка опустила голову, медленно сползла по стенке и, сидя на корточках, сжала пальцами виски. Подняла полные слёз глаза.
- Зачем он приходил? Зачем? Я уже потихоньку всё забывать начала. А он… Да что ему нужно?
- Тебя, - жёстко проговорила Ирина. А Ольга мягко, с жалостью в голосе, сказала:
- Лерка, теперь он от тебя просто так не отстанет. Знаю я таких людей, постоянно ходить будет.
- Да что я ему, игрушка? Поигрался, надоело. Потом опять вспомнил, что где-то есть такая и пришёл?
- Видимо, так.
Наступило долгое, тягостное молчание.
А Лерка словно проснулась. Снова куча дел, какие-то заседания, концерты, практика в школе… Она постоянно с кем-то общалась, с кем-то советовалась, кому-то приказывала, что-то обсуждала.
- Что-то я не на шутку в общественную работу ударилась, - сказала она как-то, смеясь.
- Активность твоя до первого визита, - грустно проговорила Иринка, - смотри, явится скоро.
Лерка посерьёзнела, сплюнула через левое плечо и постучала по дереву подоконника. А как ей признаться, что всё это время она только и ждёт этой встречи. “Никогда я не поумнею, видимо, - думала она, - ведь всё уже, а я жду чего-то…”
Время в общежитии бежит быстро. Пройдёшься по комнатам, поговоришь с одним, другим, просто походишь по коридору – вот и ночь наступила.
Ирина с Ольгой спать легли рано. Лерке не спалось. Она зашла к однокурсницам, долго обсуждала предстоящий на курсе праздник. Только в первом часу попыталась она заснуть. Сон не шёл. Перед глазами мелькали неясные картины, Володино лицо. Лерка смотрела в темноту и пыталась применить аутотренинг. Она шёпотом повторяла: “Я спокойна, я совершенно спокойна. Мышцы ног расслаблены, мышцы лица расслаблены. Веки тяжёлые. Я очень хочу спать…”
Слабый, зыбкий сон нехотя обволакивал её. Вдруг Лерка вздрогнула от тихого стука в дверь. Чья-то рука нашарила выключатель, и Лерка зажмурила глаза от ярко вспыхнувшего света. А когда она их открыла, в дверях стоял Володя. Лерка сидела на кровати и молчала. “Ты мне снишься?” – тихо спросила она, наконец.
Его широкая улыбка показалась Лерке дороже всего на свете. Он присел рядом с ней и сказал:
- Лерка, если бы ты знала, как я по тебе соскучился!
Она усмехнулась.
- Не веришь? А ты мне, между прочим, три ночи снилась. На четвёртую, думаю, всё, надо ехать. Лерка, поехали к Сашке, у него мать в отпуск уехала.
- Ты что, с ума сошёл? Второй час ночи. Никуда я не поеду.
- Я понимаю, что тебе не хочется вставать из тёплой постельки, но ты пойми, я же по тебе так соскучился!
Он обнял Лерку и поцеловал в шею. Она отстранилась и заглянула в его глаза. Они были полны нежности и какой-то тоски. Он поднял её на руки и поставил на пол, слегка подтолкнул к шкафу. И Лерка (сколько потом она проклинала себя за это!) пошла одеваться. Володя осматривал комнату.
- Ты ведь только что спать легла. Чего не спала так долго?
- Мечтала.
- Обо мне, небось?
- Ну конечно, у меня ведь только один предмет для мечтаний – ты.
- Хм, а я думал, обо мне.
На улице их ждало такси. В человеке, сидящем на переднем сиденье, Лерка с удивлением узнала Васю Николаева. Он тоже был бывшим студентом их института, впрочем, как и Володя.
Вася обернулся к Володе, язык у него ощутимо заплетался.
- Ну что, доволен?
Володя усмехнулся.
- Её ведь Леркой зовут? Вот она какая, твоя любимая женщина. Лерка, а ты меня знаешь?
- Ещё бы, кто же Васю Николаева не знает. Кроме меня, ты, по-моему, у всего студгородка деньги занимал или пытался это делать.
Вася захохотал и о чём-то заговорил с водителем. Володя не выпускал Леркиных рук из своих. А она думала совсем о другом: “Ещё одну “шестёрку” нашли. Ромку воспитали, уже проводником работает, теперь за этого взялись. Тоже мне, смена поколений. Ладно, Вася, всегда подонком был. А Ромка-то….”
Квартира, куда они приехали, особым шиком не отличалась. Обыкновенная, среднестатическая, где живут люди без больших доходов. А за месяц компания создала здесь такой уют, что неприятно было переступать порог.
Вновь прибывших у дверей встречали Марат и Сашка. Сашка сразу полез обниматься.
- Лерка, малышка, здравствуй, зайчик!
- Сколько раз я просила не называть меня так. Ненавижу! – раздражённо прервала его Лерка. Володя мягко отстранил Марата и Сашку, повесил на вешалку шубу, положил сверху шапку.
В большой комнате стоял накрытый стол, весь заваленный окурками, объедками, тут же лежали пустые бутылки, стаканы, ободранные оранжевые упаковки из-под таблеток. На тахте, застеленной одеялом, сидела растрёпанная девица и громко смеялась. Облокотившись на стол, другая пела “Мурку”. Володя взял Лерку за руку, увёл в соседнюю комнату. В дверном проёме оглянулся и крикнул:
- Не мешайте нам, слышите, вы, уроды!
Лерка опустилась на стул, взяла сигарету. Володя сидел напротив и внимательно смотрел на неё.
- Я так давно тебя не видел, кажется, уже начал забывать твоё лицо. Ты подстриглась, похорошела. Выпей.
Он протянул ей стакан, в котором плескалась водка. Лерка отодвинула его руку и отрицательно покачала головой.
- Я не хочу.
- Ты не думай, я вовсе не хочу тебя спаивать. Просто так, за встречу, мы ведь так давно не виделись. Ты знаешь, я часто думал о тебе. Даже не знал, что в моей душе может что-то так перевернуться. А может, я правда люблю тебя?
Лерка молчала, только смотрела на него и… Ни о чём она не думала, просто не могла в этот момент. Что-то вязкое, глухое – то ли тоска, то ли счастье, то ли всё вместе, поднималось изнутри, переполняло, бросалось слезами в глаза. Непонятно, какими – горечи, радости, боли?..
А потом она прошептала в темноту:
- Мне кажется, что возвращается начало декабря.
- Нет уж, пусть лучше это будет весна, - сказал он.
Это будет весна! Всё в Лерке пело от его слов, и какое-то нервное возбуждение не давало ей уснуть. В седьмом часу утра она осторожно высвободилась из его рук, и, поцеловав его, спящего, в крепко сжатые губы, оделась и вышла на улицу.
А там разыгралась самая настоящая пурга. Жестокий, пронизывающий ветер толкал Лерку в спину, и она под его напором добежала до автобусной остановки. Автобус шёл медленно, словно сам замёрз, но был слишком ленивым, чтобы попробовать согреться. А ей хотелось подтолкнуть его, закричать водителю: “Ну что же ты, неужели не видишь, что вот-вот наступит весна!” Но кроме неё вряд ли кто-то видел признаки весны и солнечные лучи сквозь покрытые толстой коркой инея окна.
Девчонки спали. Лерка скинула шубу и продрогшая, в каком-то неистовом восторге, начала танцевать по комнате под слышную ей одной музыку. Иринка подняла голову, с трудом разлепила глааза Ольга.
- Что случилось?
- Девчонки, он приходил! Я была у него! Он меня любит! Девчонки, я самый счастливый на свете человек!
Ни одна не проронила ни слова. Только тихонько вздыхала Иринка, а Ольга смотрела с жалостью.
Бессонная ночь скоро дала себя знать. Все четыре пары Леркина голова клонилась вниз. Она с трудом сдерживалась, чтобы не уснуть. Вера Дорогина осторожно спросила:
- Чего это ты спишь?
- Вовка приходил.
- А, ясно. Я же говорила, что придёт.
Лерка, не замечая ни сарказма в улыбке Веры, ни усмешки Марины, ни того, как непонятно они переглядывались, взахлёб рассказывала о встрече с Володей. Глаза блестели, в них горел какой-то свет, бросавший отсвет на бледное от бессонной ночи лицо.
Душевного и физического подъёма Лерке хватило только до пяти вечера. Махнула рукой на коллоквиум по английскому, поехала домой. В общежитии просто свалилась в постель.
Проснулась от громкого голоса Марата.
- Лерка, быстро одевайся, на улице “мотор” ждёт. Там Вовка об стенку головой бьётся, тебя зовёт.
Не проснувшаяся ещё Лерка ничего не соображала, видела только, что Марат едва стоит на ногах, слышала, как где-то громко матерится Сашка.
- А ну, быстро одевайся! Ещё немного и по морде получишь!
Лерка присела на краешек кроватии огляделась. В комнате были Ольга и Марина Полонская, оказывается, они с Верой Дорогиной остались у них сегодня ночевать.
Лерка тихо проговорила:
- Что делать?
Марина, не отрывая глаз от вязания, сказала совершенно спокойно:
- Иди, спрячься где-нибудь.
Лерка, не обращая внимания на крики Сашки, сказала:
- Я что, при тебе одеваться буду? Выйди.
Выждав чуть-чуть, она выскочила из комнаты и по чёрной лестнице взлетела на третий этаж. Светка, четвёртая их подруга, встретила её встревоженным взглядом.
- Марат, - прошептала Лерка.
Светка поняла, усадила на кровать и накрыла пледом. На экране телевизора что-то мелькало, раздавались какие-то жизнерадостные песни. Лерку трясло мелкой дрожью, она мало что понимала.
В комнату вбежала Ольга.
- Лерка, уходи скорее отсюда. Марат по второму этажу устроил тотальную проверку, он заходит во все комнаты. Маршрут такой: под кровать, в шкаф, потом в следующую: под кровать, в шкаф. Говорит, в триста девятнадцатую ещё надо зайти, наверняка, там. Здесь тебя найдут.
Лерка молча, непонимающе смотрела на Ольгу. Отрешённый, пустой взгляд напугал подругу, и она взяла Лерку за руку и отвела на четвёртый этаж к знакомым математичкам. Ушла и вернулась через час.
- Пойдём, они ушли, - чуть подумав, добавила, - Не завидую я тебе, Лерка, они на тебя в карты играли.
Лерке показалось, что она провалилась в темноту, вязкую, глухую. Она ничего не видела, перед глазами вспыхивали какие-то разноцветные блики, взрывались снопы света и плавились, стекали вниз, превращаясь в кипящую лаву. Она шла туда, куда её вели. Машинально прикурив сигарету, встретилась с насмешливым взглядом Веры.
- Ну, давай, рассказывай всё.
Та оглянулась на Ольгу. Ольга смотрела в пол, потом подняла испуганные, наполненные болью глаза. Не проронив ни слова. Не проронив ни слова, она решительно кивнула.
- Понимаешь, Вовка проиграл в карты 800 рублей. Теперь они очень сильно пьют и за этот проигрыш, и за приближающееся 23 февраля. А твой благоверный наглотался таблеток. Дело дошло до психиатра. Свозили его туда, привезли обратно. А он всё кричит: “Лерку, Лерку…” Тогда ему предложили резонный вариант: давай, сыграем в карты, кто проиграет, тот и поедет. Вот и поехал Марат. И вообще, твой непорядочный возлюбленный сказал, что у вас заключён какой-то союз. Его слова: “Мы всем даём время отдохнуть, но потом мы возвращаемся”.
- Что это ещё за “Союз меча и Орала”? – мрачно изрекла Лерка.
- Не знаю, но то, что они сегодня вернутся – это точно, - усмехнулась Вера.
- Что, “мир блатной совсем забыла и перо за это получай”? – краем губ улыбнулась Лерка.
- А ты сомневалась? – Вера растянула в усмешке тонкогубый рот.
Лерка низко опустила голову. Мысли мешались, были неподвластны даже простые формулировки.
- Надо сказать Ирке, когда придёт, чтобы дверь на замок закрыла.
В их общежитии двери на замок закрывали, только если уходили надолго.
И всё-таки, она была уверена – он не сделает ей ничего плохого. Ведь после всего, что было между ними, он не посмеет, не посмеет! Хотя, мог же он надолго забыть о ней… Но эту мысль она гнала, этой мысли быть не должно.
Неверной походкой дошла она до комнаты, достала из тумбочки димедрол, выпила таблетку и, не раздеваясь, повалилась на постель. Сон был неглубокий, чёрный, в голове метался, бился какой-то неясный страх. И ожидание чего-то худшего, страшного. Было ясно, что просто так день не кончится.

Глава третья.
Лерка проснулась, как от толчка. В комнате горел свет. Над ней возвышался Марат, в его руке дрожала вилка. Чёрные усы гневно топорщились, а бешеные глаза словно застыли.
- А ну, вставай, сука! Я что, пацан тебе, прятаться от меня вздумала?
Лерка, сидя на кровати, тёрла воспалённые глаза. Страха не было. Он пришёл позже, когда у своего бока она ощутила сквозь тонкое полотно рубашки холодное прикосновение металлических зубчиков вилки. Вот тогда на неё накатил мучительный приступ ужаса и отчаяния. Повинуясь ему, она бессознательным движением откинула одеяло, встала и, чуть пошатываясь, неверными шагами направилась к шкафу. Марат, что-то крича, шёл следом, не отставая от неё ни на шаг.
Прямо на трико натянула она джинсы и сняла со стула пуловер. Дверь распахнулась от мощного толчка ногой, больно ударив Лерку по плечу. Чуть сморщив переносицу, она потёрла ушибленное место и с каким-то тупым безразличием смотрела, как в комнату вваливается Вася. Он едва стоял на ногах.
- Ну что, птичка, поняла, что от нас не спрячешься? Быстро! – рванул с вешалки шубу. – Там “мотор” на дыбы встаёт!
Лерка медленно натягивала шубу и молча осматривала комнату, словно видела её в последний раз.
На кровати присела Вера. Марат, будто опомнившись, упал рядом с ней. Та улыбалась совсем не сонными глазами. Ольга шарила рукой по стулу, пытаясь найти халат. Иринка лежала неподвижно.
Выражение лица Марата менялось мгновенно, когда он переводил взгляд с Веры на Лерку. Для Лерки у него доброго взгляда не было. “А ведь у нас имена похожи”, - промелькнуло у Лерки в голове.
Марат встал, пересел к Марине, склонился к ней:
- Полонская, как я тебя любил.
И тут напряжённую тишину комнаты прорезал резкий крик Васи:
- Да быстрей же! Я три дня в уголовке работаю, не дай бог, меня кто тут пьяным увидит, сразу полечу белым лебедем! – повернулся к Лерке, нахлобучил ей на голову шапку, - А Сибирцева там нет, поняла?
Вера взяла её за локоть и прошептала: “Есть, есть, не бойся”.
Лерка, одетая, стояла, прислонившись к шкафу, когда Вася заметил Ольгу. Знали они друг друга давно, и стойкая ненависть существовала между ними. Он присел рядом с ней.
- Здорово, Ольга!
- Пошёл ты, - спихнула она его с кровати.
Дальнейшие события происходили, как в замедленной съёмке. Взгляд Васи упал на воздушный шарик, висевший над Ольгиной кроватью.
- А сейчас будет цирк, - он бросился к кухонному столу и, схватив нож, бросил его в шарик, нож пролетел мимо, отрикошетил от стены и плашмя упал на Ольгу, спрятавшуюся под одеялом.
Долго ещё она ощущала на себе падающие ножи и вилки. Было страшно. Случай – он всегда нелепый, и глупо, ой как глупо и больно было ощутить, как острая сталь ножа с размаха разрывает кожу, и по краям пореза выступают капельки крови, незаметно, но быстро превращаясь в яркий горячий ручеёк.
В комнате бились стаканы, заварочные чайники, падали стулья, раздавались громкие крики Марата и Васи.
Лерка вышла в холл и остановилась у окна. Машины внизу не было, из комнаты доносились крики, а где-то в конце коридора раздавался звонкий смех, который, как колючей проволокой хлестал Лерку по лицу. Общежитие было невозмутимо – оно привыкло ко всему. Оно и не подозревало, что в комнате номер двести пять кто-то такой дорогой ценой платит за нелепую авантюру и слепую любовь. Позже Лерка никак не могла понять, почему она не спустилась на первый этаж и не набрала 02. Было ли это безразличием, странная заторможенность, страх или осознание того, что всё равно не спрячешься и нужно теперь идти до конца на свою Голгофу? Но был ещё и Володя. “Расплата за ошибки, ведь это тоже труд, хватило бы улыбки, когда под рёбра бьют…” И даже после всего, что случилось за сегодняшний день, она хотела быть рядом с ним. Она знала, что пойдёт.
Лерка стояла у окна и судорожно затягивалась сигаретным дымом. Подошла Ольга, тронула её за плечо.
- Лерка…
Лерка молчала. Слёз не было, глаза словно застыли. Ольга посидела возле неё на подоконнике и ушла обратно в комнату. Вдруг там с резким звоном посыпалось на пол стекло, и послышалась возня. Лерка метнулась в комнату. У стола, довольно улыбаясь, стоял Марат, а Вася глотал, захлёбываясь, из тёмно-зелёной “бомбы”. Произошло, как оказалось, следующее: Вася, разбив стекло, пытался выбросить в окно Ольгу. По комнате металась Марина, хватала Васю за руки, срывающимся голосом кричала: “Вася, что ты делаешь, остановись!”
Лерка, прислонившись к шкафу, наблюдала. Не было сил ни двигаться, ни говорить. Вера сидела на кровати и заговорщически переглядывалась с Маратом. Вася присел на стул, внимательно взглянул на Марата, словно опомнившись, сказал: “Может, не стоит ей ехать? Дела там нынче крутые будут”.
Что-то человеческое мелькнуло в этот момент в его остекленевших глазах. Лерка расстегнула верхнюю пуговицу шубы, потянулась к сумке.
- Куда? – преградил ей путь Марат.
- Сигареты-то взять можно?
Вася потянулся, одёрнул полушубок и спросил спокойно, не повышая голоса:
- Может, ей врезать, как следует?
- Не надо, пора.
Лерка с ужасом глянула на Веру. Та ободряюще улыбнулась и прошептала: “Езжай, Вовка там. Там ты будешь неприкосновенна”. Она долго говорила её что-то, внушала, что Володя в любом случае заступится за неё.
Схватив Лерку за руку, Вася выволок её из комнаты. Она прислонилась к стене, покрашенной синей масляной краской. “За что? – мысленно кричала, - Какое они имеют право?” Марат выбросил из комнаты шапку и шарф, Вася повёл её за руку вниз. На вахте сидел студент, он молча проводил их глазами.
На улице дул пронизывающий ветер. Лерка сунула ладони в рукава, пытаясь хоть чуть-чуть согреть их. Тихо в городе, пусто… В соседнем доме светилось окно. И чего люди по своей воле не спят?
Марата всё не было. Вася грозно приказал: “Стой здесь, с места сдвинешься – всё равно найду и задушу”. Ушёл. Лерка притопывала ногами, но тепла это не приносило. “А любовь-то не греет”, - как-то безразлично подумала она. Вышел Вася.
- У Марата крыша съехала. Бегает с ножом, все телефонные провода перерезал. Кажись, Дорогину зарезал. Да не трясись, сейчас придёт.
Минут через семь из дверей общежития вывалился Марат и, махнув рукой, направился к повороту дороги.
- Чёрт, денег с собой нет. Ладно, слушай, - обратился он к Лерке, - Ты садишься в “мотор” с краю. Не вмешивайся ни во что. Сама понимаешь, худо будет, если сунешься.
Такси подкатило к знакомому подъезду. Дверь Сашкиной квартиры Марат открыл пинком и пропел: “Гоп-стоп, мы подошли из-за угла. Гоп-стоп, ты много на себя взяла…”
В квартире творилось что-то невообразимое. Поломанные стулья, скомканные одеяла, сапоги, шапки, шарфы – всё это было разбросано по прихожей, занавески на застеклённой двери болтались на одной нитке. В комнате горел свет, а на диване лежали Слава Синицын и какой-то незнакомый черноволосый мужчина.
Марат расстегнул плащ (Лерка узнала его ещё в общежитии – это был Володин плащ)  и величественным жестом протянул руку по направлению к маленькой комнате.
- Туда! И не высовывайся!
Лерка шагнула к двери и отпрянула – на кровати кто-то лежал.
- Там кто-то спит, - сдавленно произнесла она.
Марат крикнул:
- Васька, Салман, сюда!
Все вместе они выволокли из комнаты Сашку и Володю. Володя спал. Галантным жестом Вася снял с Лерки шубу, бросил на пол шапку. Салман, ощерившись золотыми зубами, поманил Лерку к себе.
- Иди сюда, девочка, я тебе сейчас всё объясню.
Взял за руку, провёл в комнату. Ноги Лерки не слушались. Салман закрыл двери на шпингалет. В трико и белой футболке забрался под одеяло, сказал ласково:
- Иди, ложись. Да не бойся, нужна ты мне сто лет.
Он говорил с акцентом, но слова выговаривал правильно. Лерка стояла посреди комнаты. Не было ничего, кроме страха. Тогда он приказал:
- Ложись. Только слёз не надо. Как зовут?
- Лерка… - выдавила она.
- С кем из них была? Я тебя сейчас обнимать буду, а ничего про тебя не знаю. Только слёз не надо, навидался. Знала, куда ехала. Спать хочешь?
- Нет… - на большее сил не хватало.
Салман методично разделся, сложил одежду на стул.
- Раздевайся.
Лерка словно окаменела. Судорожными, бессознательными движениями она отталкивала его руки, чужие, грубые, ощупывающие её тело…
Когда он вышел из комнаты, она метнулась за сигаретами. Присела на край кровати. В соседней комнате играл магнитофон: “Ах, варьете, варьете, шум в голове. Мы, кажется, встречались где-то, наверняка…” Оцепенело и равнодушно дослушала она песню до конца.
- Мужики, я чай сварил, - раздался голос Васи. – У меня ещё в кармане, оказывается, ещё “Сонапакс” остался.
В комнате упал стул.
- Я её хочу! – крик Марата.
- Стой! Не ходи туда! – Вася загородил ему дорогу.
- А где девочки? – Лерка услышала знакомый голос.
- Там.
Покачиваясь, Володя вошёл в комнату и повалился на кровать рядом с Леркой. Отобрал сигарету.
- Ты давно здесь?
- Только что приехала.
- С кем?
- С Маратом.
Разговор прервался, и наступило долгое, гнетущее молчание. Лерка смотрела в окно и чёрной завистью завидовала людям, которые сейчас спокойно спят в своих квартирах. В дверях возник Вася.
- У вас что, скандал?
- Да нет, – с трудом проговорил Володя и упал лицом на подушку. Оттолкнув Васю, вошёл Сашка и упал рядом. На столике мерно тикал будильник. Эти звуки были настолько мирными, настолько чужими здесь, в этой комнате. Они раздражали и вызывали головную боль.
- Пошли спать, - сказал Вася.
- Я здесь посижу.
- Ты будешь мешать мужикам.
- Я не хочу спать, и мешать я им не буду.
Вася взял её за руку, вывел в соседнюю комнату. На полу, захлёбываясь в собственной рвоте, лежал Марат. На диване спали Слава и Салман.
- Свет уберите, - промычал Салсман сквозь сон.
- Где тебе постелить? – спросил Вася.
Он уже стоял у стола с двумя шубами в руках. Подошёл к двери. Щёлкнул шпинагалет.
- Нигде. Я спать не хочу.
Вася бросил шубы на пол, сверху кинул одеяло. Лерка присела, прислонилась к табурету и медленно прикрыла глаза.
- Тебе же неудобно.
- Нет, мне хорошо.
Вася улёгся рядом, взял её за руку. “Чтоб не убежала,” – мелькнуло  в голове. Сна не было. Не было ничего, кроме тупого безразличия…
Минуты тянулись медленно…
Вася захрапел. Лерка приподнялась, высвободила руку, осторожно вытянула из-под Васиной головы шубу. Ноги не слушались, дрожали колени, путь до двери показался вечностью. Долго шарила по стеклянной двери в поисках шпингалета. Он нашёлся на самом верху.
Что делать? Сапоги нашла, а шапки и шарфа не было. Включить свет? А вдруг кто проснётся? Об этом даже думать было страшно. Из-под неплотно закрытой двери ванной комнаты просочился лучик света. Шапка лежала у самого выхода.
Защёлка дверного замка подалась сразу. Вдруг из комнаты раздался чей-то голос.
Как Лерка бежала по лестнице, чёрной пустой улице, она не помнила. Перед глазами мелькали дома, ноги проваливались в сугробы. На перекрёстках вспыхивали огни светофоров.
- Господи, да есть ли ты? Хоть бы одна машина!
В первый раз за этот вечер судьба смилостивилась над ней. Вдали мелькнул зелёный огонёк такси. Лерка выбежала на середину улицы и стала отчаянно махать руками. Машина остановилась. Лерка упала на переднее сиденье и назвала адрес.
- Я вообще-то на заправку еду, - сказал таксист.
Лерка никак не отреагировала на его слова, молча смотрела вперёд. Таксист покосился на неё, тронул машину с места.
Дверь в общежитие была открыта. Вахтёр спокойно спал. В комнате уже был порядок. Разбитое окно завешено одеялом, а Вера с Мариной собирались пить чай, выбирая в шкафу варенье.
- Ну, что они с тобой сделали?
- Ничего, - Лерка выдавила улыбку, упала на постель и закрыла глаза…

Глава четвёртая.
Страх. Страх. Страх… Он был повсюду: выглядывал из-за шкафа, пронизывал холодным ветром из разбитого окна, входил в шипящие двери трамваев, говорил в коридоре мужскими голосами. От него невозможно было укрыться, он преследовал везде, заглядывая даже в замочную скважину…
Девчонки боялись всего. На минуту выходя из комнаты, поворачивали на два оборота ключ. Вера с Мариной наведывались каждый день. Присматриваясь к порядку в комнате, прислушиваясь к разговорам и смеху, туманно намекали на какие-то грядущие события или говорили, усмехаясь:
- Ждите гостей…
Каждый день на занятиях Лерку, Ольгу и Ирину встречал вопрос: “Что, гоп-компания ещё не приходила?” Как-то раз, в курилке, Вера, откинувшись на спинку стула, проговорила: “Мне кажется, что за мной постоянно кто-то следит. Сегодня в автобусе всю дорогу ощущала на себе чей-то взгляд. Стою и думаю: “Кто мог знать, что мы сегодня соберёмся на физкультуру ехать?”
Этого было достаточно, чтобы Лерка стала оглядываться и искать незнакомых и следящих за ней людей даже в аудитории, заполненной однокурсниками.
Пружина натягивалась. Стоило только прикрыть глаза, как перед ней возникали стеклянные глаза Володи, горящее ненавистью лицо Салмана, и явственно слышалась гулкая тишина ночной улицы.
- Всё, девчонки, - сказала Ольга через неделю, - так жить больше нельзя. Надо идти в профком.
Лерка молчала. Если идти в профком, говорить об окне, всплывёт история с плафоном, дело дойдёт до милиции, а там надо говорить всё-всё… Она цеплялась за острый край ломающейся льдины надежды: может, всё пройдёт мимо, успокоится.
В профком всё-таки пошли. Проректор по воспитательной работе каждый день приходил к ним в комнату, допытывался о подробностях, уговаривал писать заявление в милицию. Они кивали, соглашались, но в милицию не шли.
Прошла ещё неделя. Лерка худела на глазах. Держать всё в себе больше не было сил. Держать всё в себе больше не было сил. Внутри неё сломался какой-то стержень, который держал и не позволял расклеиваться. Внешне она была всё той же весёлой, энергичной Леркой, которая заливалась хохотом над любой шуткой, а наедине с собой мучительно решала один и тот же вопрос: быть или не быть? Наверное, у каждого в жизни бывает этот экзамен, но не всем выпадает такой мучительный и жестокий.
Что творилось с Леркой, замечали немногие. Это был портрет контраста – самая точная характеристика её лица в те дни. Сочетание ровного, морозного румянца с тёмными кругами под глазами. Какой-то бесовский взгляд этих на вид спокойных глаз. Впрочем, если присмотреться повнимательней, увидишь обморочную серость, проникающую сквозь румянец. На самом дне зрачков решимость, боязнь и отчаяние.
Иногда Лерка спала днём – ночью не получалось. Как-то вечером в комнату вошла однокурсница. Посмотрела на спящую и вышла. Утром сказала как-то виновато: “Я вчера к тебе заходила, ты спала. У тебя что-то случилось?” Лерка криво улыбнулась и махнула рукой. А та продолжила: “У тебя такое лицо было измученное…”
Девчонки наблюдала за Леркой слегка виновато и страдали вместе с ней. Они видели, понимали, что с ней что-то происходит, но спрашивать боялись. Быть может, ждали, но не хотели услышать того, что она скажет, боялись вызвать не слёзы, что было бы самым лёгким, а что-то серьёзнее и страшнее.
Не в силах больше носить этого в себе, Лерка взяла Ольгу за рукав.
- Оль, я потом тебе что-то расскажу.
- Давай сейчас.
- Не могу.
- Сейчас давай, потом хуже будет.
Лерка опустила глаза, села у стола и, обводя пальцем квадраты на скатерти, начала, с трудом выговаривая слова… Ольга вся обмякла, тяжело опустила веки и проговорила: “Какие гниды… подонки…” Конец разговора застала Иринка, влетевшая в комнату с чайником. Словно застыв посреди комнаты, слушала. Ольга медленно подняла голову и проговорила:
- Пошли в милицию.
- Девчонки, я боюсь! Я же жить хочу! Они меня убьют!
У Лерки начиналась истерика. Прижав руку к левой стороне груди, Иринка наливала в стакан пустырник.
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской. …Мы шли по коридору. Я полушутя, но серьёзным тоном что-то сказала Лерке. В Лерке вдруг что-то оборвалось. Она бросила мне в лицо пачку сигарет, развернулась и убежала. Я вернулась в комнату и упала на кровать. В голове была одна мысль: “Какая же я дура!” Вдруг стало отчётливо, до боли ясно, что пружина терпения в Лерке была закручена до предела, настолько, что хватило лёгкого взмаха шали, и от этого сотрясения механизм сработал, и всё развернулось стремительно. Я потеряла Лерку за доли секунды. Проклятые нервы, сдали в самый неподходящий момент, а думалось, что они из бронированной стали. Сколько прошло времени? Пять минут? Пять часов? Дверь распахнулась резко, рывком: “Ирка, прости, сорвалась…”
- Лерочка… - вот тогда хлынули слёзы…

Отделение милиции находилось на соседней улице. Долго искали участкового.
- Вы по какому вопросу? – осведомился он.
Все трое замялись. В сумочке у Лерки лежало три заявления о происшедшем 21 февраля в общежитии. О дальнейшем не было ни слова. У Лерки в голове мелькала Ольгина фраза: “Если мы всё расскажем, эта дама тут закопанной останется”.
Три часа, проведённые в отделении, словно подкосили Лерку. Она едва передвигала ноги. Бесконечная процедура объяснений и встречных вопросов вызывала нестерпимую головную боль. Вновь они повторяли заученные уже фразы о том, как хватали за волосы, пытались душить и кидались ножами. Последовал вопрос: “А как они ушли?” Девчонки опустили головы. Ушли как-то. Всё пытались вернуться, кричали, но потом ушли…”
На улице крупными хлопьями падал снег, искрился в свете фонарей. Сугробы росли на глазах. Но красота зимнего вечера не радовала, а угнетала.
- Лерка! Надо сказать всё, ты понимаешь? Это же подонки, их убивать надо! – Ольга стояла на тротуаре, загородив дорогу Лерке.
- Нет! Я боюсь!
- Ну, так вот тебе за это!
Ольга толкнула Лерку в сугроб. Мягкий, пушистый снег засыпал лицо. Лерка, смеясь, потянула Олгу за собой, за ними прыгнула Иринка, и скоро все трое, белые, как снеговики, хохотали, словно дети и кидались друг в друга снежками.
А потом был мучительный разговор с Иринкой.
- Он же тебя за человека не считает. Так, поигрался и всё.
- …
- Ладно бы просто бросил, ногой ведь наступил, в самую грязь втоптал.
- Но за что? За что?
Подошла Ольга, легонько тронула за плечо.
- Лерка, успокойся. Оглянись, люди ведь вокруг. Эти подонки, они только перед слабыми короли, а чуть припрёт – сразу шёлковые становятся. Не бойся, мы с тобой. Но завтра ты должна сказать. Сейчас это главное для тебя. Ты должна выдержать, выстоять.
Лерка уже улыбалась сквозь слёзы.
- Ладно, я скажу, я их всех посажу – и Васю, и Марата, и гада этого!
- Пойдёмте спать, - Ольга взяла её за руку.
Ночью разговор продолжался.
- Ты что, всё ещё его любишь?
- Да.
- О, Господи!
Лицо в подушке, дыхание перехватывает, ноет сердце.
 - Лерочка, миленький, но ведь это безумие. После всего, что было – это настоящее сумасшествие. Ты ему – любовь, а он тебя в карты проигрывает.
Жестокие слова не хотели произноситься, но Ирина знала, сейчас она должна говорить именно это и даже ещё жёстче, и чем больнее будет сейчас Лерке, тем лучше. Да, тем лучше, потому что эти слова она услышит сначала из уст подруги, а уж потом ей пусть повторит это хоть миллион – самое горькое будет позади.
Лерку душили слёзы. Она смотрела невидящими глазами в темноту и ощущала какое-то мерное кружение в голове. Вдруг вспомнился разговор. Они сидели втроём: она, Ольга и Света. Вопрос стоял прямо и жёстко – идти в милицию или нет. Света убеждала, что надо. Вдруг Ольга резко повернулась к ней.
- А если бы тебя коснулось так близко?
- Я бы всё рассказала, а на себя бы плюнула.
- Нет, Света, не плюнула бы…
Лерка словно задохнулась. Плюнуть на себя? А жить как? Ведь жить же хочется! Снегопаду радоваться, капели весенней, каждое утро просыпаться с улыбкой от того, что предстоит долгий, может быть, трудный день, в конце которого свалишься без ног. Но всё равно ощущаешь радость пребывания в этом жестоком, но таком прекрасном мире.
Плевать на себя она не будет. Просто как-нибудь выкарабкается, выберется из этой грязи, а потом будет зализывать раны и забывать, забывать… Но эта мысль: она больше никогда не увидит Володю…
Вдруг в темноте возник голос Ольги:
- Девчонки, а ведь правду говорят, что за всё в жизни надо платить…
Ей ответила тишина. Какое-то тихое спокойствие сошло на Лерку, и в нём растворились печальные мысли. А во сне она видела тихий вечер, один из тех редких вечеров, когда, казалось, на свете не было никого, кроме них двоих. Мягкий свет настольной лампы, тишина. Нет водки, музыки, пьяных выкриков, карт.
- Лерка, почитай вслух, - подал книгу.
- Что это?
- Сэлленджер. Там рассказ прямо про тебя. “И эти губы и глаза зелёные…”
Она читала. Он слушал. Никого и ничего, кроме них двоих и снегопада за окном. Он внимательно смотрел на неё. О чём он думал тогда? О чём думает сейчас? Каким проснулся в то страшное для неё утро? Что-то умерло в душе? Или появилось? Вспоминал ли она своего любимого Гребенщикова:
А наутро мне скажет повешенный раб:
- Ты не прав, господин.
И я вспомню твой взгляд.
И скажу ему: “Ты перепутал, мой брат.
В этой жизни я не ошибаюсь.

Глава пятая.
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
… Состояние её в те дни было нормально-стрессовым. Мне было страшно за неё. Она была одновременно хорошей гитарой и капризным гитаристом.  Спокойные переборы по струнам мужества, мрачной иронии: “Я их всех посажу”, – сменялись лихорадочным боем отчаяния и страха. Слёзы постоянно были рядом. До них было не просто полшага – одна секунда. Вдруг наваливалась беспредельная усталость, взгляд уходил куда-то вглубь, хотелось схватить её за руки и тащить из самой преисподней…

Странно, но ей никогда не хотелось наложить на себя рук, даже в момент беспросветной тоски и отчаяния. Ведь он будет жить дальше. А её не будет?
Перед вторым визитом в милицию она долго стояла в курилке. Смотрела на такой знакомый пейзаж. Почерневший от тепла снег, с тёмными пятнами осыпавшейся штукатурки стена дома напротив, голые ветки деревьев. Потом слушала магнитофон, как будто Розенбаум мог помочь и спасти:
Поймите нас,
Поймите лучше нас,
И ради Бога, не прищуривайте глаз…
Мы все повязаны одним узлом,
Да что нам в том,
Когда мы ходим с чёрной лестницы
В свой дом.

Девчонки торопили, а она вяло отмахивалась:
- Подождите, дайте морально настроиться.
Смеялась, а у самого горла стояли слёзы.
Следователь был занят. Из его кабинета раздавался стук пишущей машинки. Девчонки сидели, болтали о всякой ерунде, смеялись, а смех срывался. Наконец, дверь приоткрылась.
- Пожалуйста.
Девчонки переглянулись, но Лерка решительно встала и направилась к кабинету.
- Сидите, сейчас будет моё соло.
Переступила порог, и дверь захлопнулась за ней на пять часов.
Присела на стул. Посмотрела на следователя. Невысокий мужчина с усталыми голубыми глазами. Он взглянул на неё, достал из ящика стола лист бумаги.
- Фамилия, имя, отчество.
- Шингареева Валерия Евгеньевна.
  Ещё несколько вопросов, и началось самое главное. Лерка рассказывала (уже в который раз!) о том, что произошло в общежитии. Потом вдруг замолчала и, решившись, отчаянно сказала:
- Нет, подождите, давайте, я буду вам рассказывать всё с самого начала.
Рассказ был длинным. Глаза Андрея Михайловича становились всё шире, а ручка всё быстрее бегала по бумаге. Дверь открылась, и в кабинет вошёл высокий обаятельный мужчина. Сел за спиной Лерки, послушал. Потом сказал:
- Вы меня не бойтесь, я зональный оперуполномоченный, занимаюсь делом Ваших друзей.
Голова Лерки дёрнулась, плечи вздрогнули, но от прикосновения его руки обмякли.
- Ничего, ничего, продолжайте.
Андрей Михайлович, часто прерывал поток её слов вопросом:
- Ты правду говоришь?
- Теперь правду, - тихо проговорила она.
- А почему сразу всё не рассказала?
- Боялась.
От возмущения он бросил ручку на стол и почти закричал:
- Боялась! Правильно, поездила по всяким хатам, послушала, чего не надо, а теперь боится. Ведь видела же, что они чем-то противоправным занимаются, а молчала.
 Лерка подняла на него полные слёз глаза. Как объяснить этому усталому человеку, повидавшему много за годы работы в милиции, что никто и ничто, происходившее рядом, её не интересовало, что всё это было фоном, пусть не самым хорошим, что она ничего знать не хотела, если это не касалось её отношений с Володей. Её интересовал только он.
Она почти простонала:
- Я же ему верила, понимаете, верила!
- Хм, верила она ему. Тебе же при нём угрожали, ножом поигрывали, а она верила. Добегалась, добоялась.
Следователь закурил, затянулся так, что на скулах заходили желваки, снова взялся за ручку. Оперуполномоченный встал, подошёл к Лерке:
- Ты только своим знакомым не говори о том, что здесь рассказала, а то не поздоровится. Мы ими займёмся.
Лерка молча кивнула. Услышала нервный смех в коридоре. Вскоре Андрей Михайлович пригласил Ирину и Ольгу в кабинет, а Лерку попросил подождать в коридоре. Она вышла на лестничную площадку, облокотилась о перила. Внизу шла вечерняя поверка. Лерке вдруг стало легко-легко от того, что она всё сказала, словно сбросила с души камень. Видно есть что-то сильнее страха и боязни удара из-за угла.
Вышли девчонки. Они улыбались. И Лерка вдруг так спокойно и счастливо улыбнулась, как не улыбалась уже давно.
- Ну, ты даёшь, - сказала Ольга. – Я за эти пять часов успела два раза книги в библиотеке поменять, хорошо, она рядом, всё прочитать, выспаться и с оперуполномоченным поговорить. Правда, обаяшка?
- Правда, - сказала Лерка и замолчала.
- Всё рассказала? – оглянулась шедшая впереди Ольга.
- Всё.
- А я тебя даже зауважала, - серьёзно сказала Ольга.
Лерка молча шла, время от времени пиная смёрзшиеся комки снега.
… Нервы сдавали. Лерка заводилась с полуоборота, начинали дрожать руки. А, увидев Веру, она наливалась чёрной, злобной ненавистью.
- Своими руками задушила бы, - шептала Лерка.
- Тихо, Лерка, успокойся, веди себя, как прежде, - успокаивали её.
Все давно уже поняли, что Вера выполняет в компании роль агента, и каждое слово, сказанное о ком-нибудь из друзей, становилось известным там. На своём импровизированном совете девчонки договорились, что ни словом, ни полусловом не обмолвятся, ни о профкоме, ни о милиции, а вести себя при встречах с Верой и Мариной будут, как прежде. Лерка вновь и вновь надевала маску наивной, ни о чём не подозревающей глупышки, болтала о всяких пустяках. А сама, потихоньку вытирая глаза, говорила: “Советский театр в моём лице потерял вторую Веру Комиссаржевскую…”
Невропатолог, внимательно осмотрев Лерку, выписал лекарства. Лерка внимательно рассматривала яркие импортные упаковки: “Рудотель”, “Радедорм”. Поможет ли?
Однажды, во время приёма лекарства, в комнате оказалась Вера. Она внимательно следила за Леркой, а потом осторожно сказала: “Пойдём, покурим.” Лерка пошла. Коридор медленно плыл перед глазами, качались двери, всё расплывалось и медленно таяло. Собрав в кулак остатки сил, мужества и внимания, Лерка присела на корточки. Вера удобно устроилась у подоконника и спросила осторожно:
- Что, уже начинает действовать?
- А что, заметно?
- Заметно, глаза шальные.
- Да крыша едет, плывёт всё кругом, взгляд никак в одной точке не останавливается.
Лерка говорила медленно, тщательно подбирая слова. И тут Вера начала свой допрос.
- На Алиева уголовное дело завели. Он скрылся, его везде ищут. Кто-то стукнул. Вы никому не говорили?
- Нет, - Лерка поднялась с корточек.
- Если начнут копать, тряхнут всю эту весёлую компанию, до вас дело дойдёт. Смотрите, вам это может повредить.
Было понятно, что кому-то очень хочется, чтобы они и дальше сидели в страхе под замком, никуда не высовывались и не смели жаловаться. Что ж, они с успехом справлялись. Но какая радость от этого успеха, если после каждого разговора дрожали руки, валилась из книга, трудно было сосредоточиться. Слишком дорого стоила эта игра.
- Хватит терпеть, надо пойти в милицию и рассказать про Дорогину и Полонскую, - решительно нахмурив брови, сказала Ольга. – Почему, собственно, мы должны одни страдать, тихо сами с собою? Они что-то слишком часть здесь появляться стали. Помните, раньше попросишь остаться, они сразу: надо идти, хозяйка с квартиры выгонит.
- А чем они платят за квартиру? – размышляя, произнесла Ирина, - родители их не больно-то переводами балуют.
Лерка молчала, переводя взгляд с одной на другую. Потом вдруг прошептала:
- Значит, они с этого что-то имеют?
- Конечно, имеют, - сказала Ольга. И, словно ободрённая какой-то неожиданной мыслью, произнесла:
- А что, если она всё это время с Вовкой общалась и сообщала ему обо всём, что ты делаешь? Ведь с Маратом у Веры такая любовь была. Может, вот откуда эти угрозы?
Леркины пальцы медленно задрожали. Она переодела с одного на другой кольцо. Эта мысль показалась ей настолько дикой, что она не сразу пришла в себя.
- Он же о ней ни одного слова доброго не сказал, - как будто размышляла вслух, - коровой называл. А сам постоянно якобы мучился мыслью: откуда она его знает, говорил, что слышит это имя в первый раз. Значит, притворялся? – шёпот срывался на крик. – Значит, знал?
- Выходит, так, - Ольга била по самому больному…

На следующий день Лерка вышла от следователя совсем больной. Сказала Иринке, ждавшей её в коридоре: “Пойдём в сквер, посидим”. Нервное возбуждение не спадало, она с трудом подбирала слова. Выдохнула сигаретный дым и сказала:
- Ирка, пойдём звонить Соловьёвой. Пусть мне хоть экзамен перенесут. Я больше не могу.
- Пойдём. - Иринка бросила сигарету в сугроб, нашла в кармане “двушку”, и они пошли к телефону-автомату.
Татьяна Сергеевна Соловьёва была секретарём партбюро факультета. Не раз ей приходилось класть на стол свой партбилет, ручаясь за кого-то.
- Да, - выдохнула она, выслушав. – Я чувствовала, что без выговора мне с должности не уйти. Ну и в историю ты попала, хорошая моя. Ну да ничего, держись. Мы тебя в обиду не дадим. Самое главное – держи себя в руках. Говори следователю всё. Сейчас садись, пиши заявление декану об отсрочке экзамена. Ну, а потом подумаем. Ничего, успокойся. Но Дорогина с Полонской… И почему мы их осенью не отчислили… А я думаю, почему это, когда Полонская мне осенью экзамен сдавала, говорит: “Меня, в принципе, стипендия не интересует…” Вот, значит, какая у них стипендия. Ну ладно.
Лерке стало спокойнее от размеренного тона Соловьёвой. Она не знала  тогда, что этот разговор ещё принесёт свои плоды и очень повредит ей, что из советчика и помощника Татьяна Сергеевна вдруг превратится в яростного обвинителя. Если она становилась врагом, то непримиримым. И Лерка ей никогда не простит, не поймёт этой перемены, как не понимала никогда разнообразных закулисных интриг. Но другие времена ещё придут и принесут ей некоторый реванш. Только от этого ей легче не станет, ведь свои письмом в областной обком партии Татьяна Сергеевна сделает много для  того, чтобы затормозить карьеру Лерки. А тогда она спокойно сидела в кресле, и ей думалось, что безвыходных ситуаций не бывает. Когда-то Вера сказала ей: “Ты человек на горе, тебе и хорошо, и плохо, ты всем видна”. Но теперь Лерка знала, что можно твёрдо стоять на ногах и улыбаться, когда в лицо тебе летят и осклизло расползаются по нему комки грязи. И от осознания этого хотелось жить и чувствовать себя мужественной и взрослой. Наивное заблуждение!
… Довольно пустынной была эта улица. С одной её стороны длинное многоэтажное здание, у подъезда которого выстроилась целая шеренга разномастных легковушек, напротив – деревянный дом, а чуть в глубине, у самого оврага – аляповатое двухэтажное здание, у крыльца которого притулилась “скорая”.
Лерка отчаянно взглянула на Иринку. Та ободряюще улыбнулась, сжала ей локоть и чуть подтолкнула к двери. В регистратуре завели карточку и назвали номер кабинета, где принимал психоневролог. Лерка прошла по странно пустому коридору, скинула пальто, причесалась, одёрнула пуловер и вошла. Пальцы нервно комкали носовой платок, а глаза снова были на мокром месте.
Женщина в белом халате строгими глазами внимательно изучала направление невропатолога.
- Что вас беспокоит?
- Я всё время чего-то боюсь, мне кажется, за мной следят.
- Голоса какие-нибудь слышите?
- Мне кажется, что в коридоре кто-то угрожающе говорит обо мне. Потом, постоянная раздражительность, головная боль. Пустырник не помогает.
- Спите как?
- Никак.
Врач изучающе раглядывала Лерку. Долго что-то писала. Потом, прикрыв глаза рукой, спросила:
- Ну, а причина-то всего этого какая?
И тут Лерка разрыдалась. Врач опустила руки и продолжала смотреть на неё.
- Давайте, я Вас госпитализирую, полежите немного в больнице, отдохнёте.
Не дожидаясь ответа, она кивнула медсестре и сказала Лерке:
- Сейчас посидите в коридоре на диванчике, а мы всё оформим.
Лерка вышла, взяла пальто, недоумевающе взглянула на Иринку.
- Что, уже? – нахмурила та брови.
Лерка молча пожала плечами и, автоматически передвигая ноги, направилась дальше по коридору. Медленно тянулись минуты. Вдруг в тишине пустого коридора прогремели шаги, и возле Лерки остановились два санитара.
- Ты, что ли, Шингареева?
Лерка кивнула.
- Вставай, пошли. Драгоценности есть? Отдавай подруге, пусть забирает.
Лерка механически отстегнула серёжки, сняла кольцо, часы, отдала вместе с сумкой Иринке. Та стояла, как оглушённая.
В салоне “скорой” их было трое: она и два санитара. Один невысокий, чернявенький, всё время сочувствующе поглядывал на Лерку, словно хотел взглядом спросить: “За что тебя туда, девочка?” А Лерка приникла к окну, стараясь разглядеть улицы, по которым её везли. Но то ли от испуга, то ли от какой-то тяжести, сковавшей её, она не узнавала ничего. Глаза отказывались видеть правду.
Наконец, машина остановилась у серого трёхэтажного здания. “Приёмное отделение”, - прочитала Лерка на вывеске.
- Ну, давай, Валерия Евгеньевна, выходи, - сказал один из санитаров и взял её за локоть. Она не сопротивлялась, поняв интуитивно, что не стоит. Ей было всё равно, где она и куда её ведут.
- Что, первый раз у нас? – поинтересовался он.
- Надеюсь, что в последний, - с мрачной иронией проговорила Лерка.
Оказывается, она ещё была на это способна. Она отвечала на вопросы врача, смотрела в окно. Там было уже темно. Когда успело стемнеть? Не было ничего, кроме сугробов, заборов, высоких деревьев и темноты.
Когда её привели в отделение, там было тоже темно и тихо. В ординаторской Лерке долго объясняли, что она находится в областной психиатрической больнице. Она кивала головой и ничего не говорила, лишь слышала, как сёстры обменивались за её спиной фразами:
- В спокойное отделение?
- Конечно, в спокойное. Ты на неё посмотри, вроде, девка нормальная.
Потом у неё забрали всю одежду и выдали больничный халат, тапочки, отвели в палату. И только когда она присела на краешек застеленной кровати, она поняла, где находится. Лерка повалилась на подушку и зашлась, залилась душащими, горячими слезами, которые, казалось, никогда не кончатся…

Глава шестая.
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
Здесь тихо-тихо. Летают какие-то птицы, каких я ещё не видела. По белым снеговым дорожкам гуляют совершенно дикие кошки: на “кис-кис” не откликаются, а подойдёшь – убегают. Вкрадчиво шумят сосны. Красные кирпичные здания за забором кажутся владениями старого графа. Всё было бы ещё великолепней, если бы не эта доска у ворот: “Областная психиатрическая больница”. Я медленно шла по дорожке. И мысли были какие-то медленные, неспорые. Сейчас я увижу Лерку и скажу ей всё-всё. Скажу, что совсем не понимаю этой безумной любви, не понимаю того, что она переложила свои дела на плечи других. Что она эгоистка, потому что своё горе кажется ей центром мироздания, а то, что при этом страдают другие, её не волнует…
Через стеклянную дверь отделения она увидела Лерку и поняла, что не скажет ничего. В больничном халате та казалась хрупкой и маленькой, нахохленной, как воробушек. Но вид уже не такой измученный, как пару дней назад. И глаза лучатся, они весёлые и с хитринкой. Губы к замочной скважине: “Как дела?”
Весь первый день Лерке не хотелось ничего. Она чувствовала себя насильно вырванной из своей среды обитания и брошенной в пустыне. По отделению ходила, как робот, бесстрастно озираясь вокруг. Все люди казались на одно лицо. Есть не хотелось. Было одно желание: уткнуться в подушку и плакать, плакать… Выплакать всё, что скопилось в душе, отдать подушке боль, отчаяние, всё, что окружало её в последние дни и давило…
Лечащим врачом оказалась молодая симпатичная женщина со строго поджатыми губами. Беседа была короткой. Опять тот же набор вопросов: “Что чувствуете? Что беспокоит? Как аппетит? Почему никакого? Надо есть, надо приходить в себя.” И тут же обрадовала: “Минимум месяц длится обследование.”
Месяц здесь? Лерку оглушило. Целый месяц изо дня в день видеть этот коридор, остановившиеся на без двадцати два часы над входной дверью, плакаты на стенах: “Грипп”, “Дифтерия”, “Пищевые токсикоинфекции”? Каждый день видеть бессмысленные глаза больных из острого отделения, слышать их крики?
Выдача лекарств была для Лерки мучением. Подходя к столику, за которым сидела медсестра, она снова и снова читала названия: “Паркопан”, “Сонапакс”, “Галоперидол”, “Цикладол”… Они насильно возвращали воспоминания, от которых она всеми силами пыталась избавиться. Мыслям в голове было тесно. И лишь одна, постоянная, навязчивая: “Где Володя, что с ним?”
Несколько лет спустя, они случайно встретятся на шумной, людной улице и разом почувствуют, как рушатся все преграды, которые они воздвигали между собой. Эти преграды окажутся искусственными и хрупкими, они исчезнут, как только их взгляды соприкоснутся. Они сделают шаг навстречу. Им станет ясно, что они нужны друг другу до боли, до зубовного скрежета, и даже если не суждено быть вместе, они всё равно останутся двумя половинками того целого, неделимого… Они до утра проговорят на кухне его холостяцкой квартиры, а потом разойдутся, унося в душах боль. Жизнь разведёт их по разные стороны, но будет часто напоминать. Они будут вздрагивать от произнесённого кем-то имени, от случайного поворота головы незнакомца. Узнают, как горько бывает обознаться в толпе, потянувшись, чтобы снова встретиться глазами…
В первый вечер Лерка решила выпить все таблетки, выданные медсестрой. «Что это?» - спросила она, разглядывая крупную голубую таблетку и маленькую белую. «Маленькая – «Фенобарбитал», а большая, - мадсестра замялась, - витамины». Лерка пожала плечами и проглотила обе. Через некоторое время всё поплыло перед глазами, ноги ослабели. По стеночке, хватаясь руками за всё, что могло удержать её в вертикальном положении. На следующий день Таня, соседка по палате, вместе с заходящей к ним Галей из «острого» отделения, весёлой любительницей матерных частушек и скабрёзных анекдотов, учили её: «Ты что, сумасшедшая? (ха-ха-ха, какая ирония!) Разве можно пить все таблетки, которые дают? Берёшь их в рот, незаметно проталкивая под язык, запиваешь киселём и показываешь чистый язык. А потом бежишь в туалет и осторожно выплёвываешь в унитаз…» Мелочи, мелочи жизни, которые спасают её и здоровье.
Иринка приходила каждый день. Лерка видела, что ей трудно – дорога до больницы занимала не менее сорока минут. Плюс лекции, плюс семинары, плюс курсовая, плюс ещё что-то… Глазами обведены тёмными кругами, усталые, тяжёлые. Но она приходила. “Мне так спокойней”, - отвечала она на слабые попытки Лерки хоть как-то пожалеть её.
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
Вечерами я чувствовала – пора. Шёл четвёртый день пребывания Лерки в больнице, но кажется, это был сто четвёртый день. Медленно поднималась волна тоски, она заливала с головой, погружала в свой омут, цепко хватая каждую мысль и возвращая её к одному предмету. Я знала, нужно чем-то заняться, но сил не было, всё высосала тоска. Тогда начиналась революция. Остатки всех чувств восставали, и тоска загонялась глубоко в сердце, в самый дальний его уголок и тихо ныла там. Пустырник эту боль лечить не хотел.
А Лерка ждала её приходов, она жила от одной встречи до другой. Дни ползли медленно. Безропотно подставляла руку, не вздрагивала от проникновения в вену холодной и острой иглы. Шла к окулисту, терапевту. Отвечала на тесты патопсихолога. И это всё для того, чтобы доказать, что она психически нормальна, может давать показания, для того, чтобы доказать, что Володя виновен, виновен, виновен...
Иногда с Иринкой приходили Ольга и Светка. Лерка от души смеялась самым незатейливым шуткам, утыкаясь носом в мелкую решётку на окне. Её первым вопросом всегда было: “Новости есть? Вас вызывали?” Отрицательное покачивание головой…
Наконец дождалась.
- Ты знаешь, следователь поставил под сомнение наш моральный облик, - говорила, смеясь, Светка. – Мы сегодня там были, я рассказывала про случай с плафоном.
- А они… где? – голос срывался.
- Куда-то исчезли, их ищут, - мгновенно посерьёзнев, сказала Ольга.
… Лерка курила, уставившись в зарешеченное окно. Темнота. До жути всё надоело. Хочется в общагу, к девчонкам, поболтать, похохотать. И эта неотвязная мысль - где Володя, что с ним…
По утрам все ждали врачебного обхода. Лерка причёсывалась, брызгалась духами и усаживалась с книжкой на стул. Они входили в палату, шурша белыми отглаженными халатами, подозрительно вглядываясь в глаза.
- Ну, как ваше самочувствие?
- Хорошо.
Улыбка, прядь волос за ухо.
- Так, хорошо, наверное, на неделе выпишем.
Но проходила неделя, другая, третья. А на обходе всё тот же диалог. Иринка приходила, приносила сок, яблоки, груши. И где брала всё это в апреле? Лерка спрашивала – не отвечает. Взахлёб:
- Ну, какие новости?
- Да ничего. Сегодня была у следователя – опять нового назначили. Заглядываю в кабинет, а там до боли знакомая спина.
Рывок головой вверх.
- ?..
- Он. Долго сидел. Выходит, посмотрел, взгляд такой насмешливый. Мол, сидишь, ну сиди, сиди. Чего высидишь только. Приходил брать справку, что пятнадцать суток сидел.
- Пятнадцать суток?
- Ну да, за плафон.
Лерка расхохоталась.
- По этому делу он свидетель.
А на улице весна. Солнышко вовсю светит. Воздух такой сосново-терпкий. Но в этой весне места для них двоих нет.
Лерка спала после обеда. Иринка уже была, ждать больше некого. Теперь только до завтрашнего обхода.
- Шингареева, к тебе пришли.
- Ко мне?..
Недоумённо терла кулаками глаза. В вестибюле стоял Иса Мамедов, он учился на два курса старше. Удивлению Лерки не было предела. С Исой они и трёх слов друг другу не сказали, она знала о нём только, что он из Грозного.
- Привет, Лерка.
- Здравствуй.
- Ты чего это здесь? Я как узнал, что тебя сюда увезли, думаю, надо ехать. Без Шингареевой грустно стало. Никто песен не поёт, праздников на факультете не устраивает.
Лерка отвечала односложно, всё удивлялась. И вот, наконец, шёпотом:
- Ты знаешь, что обидела одного человека моей национальности?
Вот оно что – Салман… Больно сдавило виски, в голове зашумело.
- Ты должна написать заявление, что отказываешься от того заявления. Он же следователь. Его отстранили от работы, забрали оружие. Замполит ему говорит: «Решай скорее этот вопрос, а то судить будут».
Ушёл. Металась по отделению, тихо плакала ночью у зарешеченного окна. В голове стучали слова Исы: «Зачем тебе лишние неприятности? Если ты с этим свяжешься, тебе же хуже будет. Напиши заявление – и всё. Напиши заявление». Срок был назначен на завтра, на 2 часа дня.
Назавтра, ровно в два часа Лерку вызвали в холл. Она вышла с ручкой и листом бумаги.
- Диктуй.
Иса начал диктовать. «Хм, подготовился, даже фамилию начальника выучил…» «Начальнику Центрального РОВД майору милиции Романову. Прошу не принимать во внимание моё заявление…»
Ушёл, оставив сумку с зеленью, огромными яблоками, гранатами и банкой компота. «Дёшево купил…» А по лицу бежали слёзы. В этот же день она отдала сумку Ирке.
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
- Ирка! – Лерка летела по аллее, и было трудно понять, что давало ей такие силы. Отчаяние? Но оно, кажется, всё вылилось в этом крике.
- Ирка!
- Ну, не лети, не лети, - я, по привычке, заворчала.
Ну вот, а говорит, что до неё никому нет дела… Это, конечно, было не отчаяние. Это была сумасшедшая надежда, что дело всё-таки кому-то есть. Опять шестое чувство? Или десятое? Но что-то заставило меня тогда переставлять ноги медленно-медленно, как во сне. Это меня-то, вечно летящую на Бог знает, какой скорости. И что-то подсказало Лерке, что я ещё здесь. Она пошла звонить? Но бежать бегом на почту, а тем более, заказывать переговоры за двое суток вперёд? Очень сомнительно. Зато очевидно другое – мы друг друга поняли. Без слов. А всё, что было сказано, было уже “иллюстрированным приложением”.
- Ирка!.. – этот крик будет меня преследовать всю жизнь Отчаяние, надежда и вера одновременно. Этот крик был полнее всех слов и клятв, и заверений, произнесённых и до и после…
А в это время к девчонкам в общежитие всё приходила и приходила мать Марата, приносила конфеты, фрукты. Спрашивала об учёбе, здоровье, самочувствии Лерки…
Однажды, когда Лерка уже перестала мучительно ждать выписки, смирилась, заведующая сказала на обходе:
- А мы Вас обрадуем, завтра выпишем.
Лерка не поверила своим ушам. Застыла в недоумении. А потом бросилась собирать вещи. Но ещё целые сутки, как их пережить!
… Лерка поставила сумку на землю и посмотрела на небо. Оно было такое голубое, чистое, а воздух – свежий, терпкий, ветер тёплый, приятно обвевающий лицо.
- Ирка, это правда? Я на свободе?
- Правда, правда, - Иринка улыбалась.
Лерка с наслаждением вдыхала тёплый, с примесью пыли воздух свободы. Всё! А что всё? Кто знает, что там впереди? Но об этом пока думать не хотелось.

Глава седьмая.
В общежитие Лерка входила с какой-то опаской. Коридор показался тёмным, мрачным и гулким, а комната маленькой, но она была залита солнцем, и ничто в ней не напоминало о холодном зимнем ветре из разбитого окна. Вошли Ольга со Светкой. Лерка, смеясь, сказала:
- Девчонки, мне так и хочется у кого-то попросить разрешения погулять.
Ольга ответила совершенно серьёзно:
- Будешь спрашивать у нас. Одна никуда не пойдёшь – ни близко, ни далеко.
- Это что, мне теперь всегда под надзором быть?
- По крайней мере, до суда.
Лерка махнула рукой. И отправилась гулять – очень хотелось побыть в одиночестве, без постоянного надзора, наблюдающих за тобой глаз и вынужденного заточения.
На следующее утро Лерка входила в уже ставшее таким знакомым отделение милиции. Она принарядилась и, хотя здорово похудела и была несколько бледноватой, выглядела прекрасно. Пальто, шляпа, густо накрашенные ресницы. Кабинет. Две женщины за столами.
- Здравствуйте. Где мне найти следователя Гордееву?
- Я слушаю Вас, - подняла голову одна из них, брюнетка. Усталый взгляд.
- Моя фамилия Шингареева.
- О-о-о… Проходи, садись
И опят всё сначала. Те же вопросы, те же ответы.
- Что, мальчикам и девочкам захотелось красивой жизни? Машины, рестораны…
Лерка подняла глаза на Гордееву. Та смотрит с иронией.
- Вы, конечно, можете думать обо мне всё, что угодно, но меня это абсолютно не интересовало – мне хотелось просто быть рядом с Сибирцевым.
- Да, да, он парень обаятельный, я с ним беседовала. Ладно, заканчиваем. Через две недели суд. На суде про те деньги, проигрыш, ничего не говори.
Она опустила голову под пристальным взглядом Лерки. Попрощалась.
«Чёрт, опять два часа просидела. Успела устать, да ещё две пары пропустила…» – раздражённо думала Лерка, глядя в окно троллейбуса. – «Через две недели…»
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
Так и пытается куда-то убежать… Посмотрит исподлобья, скажет: “Прости, Ирка, я хочу побыть одна.” Бродит по улицам, дурочка, в надежде, что встретит его случайно. Мне хочется быть рядом, помочь ей, поддержать, а она, как угорь выскальзывает. А по ночам или уходит куда-нибудь в холл или лежит, ворочается, плачет. И смеётся как-то грустно, даже нервно. Я ничего не могу сделать, она меня не слушает. Сидим часами в курилке, стихи читаем. Лерка словно в них растворяется, всё на себя примеряет. Говорит: "Скорей бы суд, наконец-то всё кончится». Не этого она ждёт, не окончания. Ей не хочется, чтобы всё кончалось, ей нужно совсем другое, она с ним встретиться хочет… А тепло как на улице, совсем уже лето…
Ночь обнимала город. Тёплая, концентрированная масса темноты заполняла пустоты улиц, словно губка, поглощала звуки, даже стук каблуков по асфальту, гас, едва родившись.
Лерка стояла у окна и пыталась рассмотреть очертания зданий. За спиной смеялись и разговаривали – делали факультетскую газету к сессии. Это был целый ритуал. Сборная бригада со всех курсов оставалась на ночь в самой большой аудитории и со смехом, с чаем и бутербродами редактировали заметки, перепечатывали их на старенькой, разбитой машинке “Москва” – в основном, “давили клопов” – на филологическом факультете машинописи не учили. Бывало, приходил сторож с пятого этажа с намерением разогнать всех по домам, но оставался пить чай и просиживал часами, слушая весёлую болтовню.
Но сегодня Лерка почти не принимала участия в этом ритуале. Ей вдруг стало скучно и неинтересно. Она стояла у окна и бездумно смотрела в темноту, представляя, что происходит за её спиной. Капли клея расплывались по бумаге, и Лерка словно видела, как кто-то, размазывая пальцем студенистую жидкость, перемешивает её жизнь, заставляя поступать так, а не иначе.
А за окном было черно. Лерка представила, как кто-то идёт по чёрной, скудно освещённой улице, и взгляд его невольно останавливается на светящемся окне. Что он чувствует сейчас? Что там, за светящимся окном? Поддержка, спасение в плотной массе враждебной темноты? И она чувствовала себя этим одиноким путником, пытающемся найти в огоньке поддержку и помощь.
… С самого утра Лерку трясло. Проглотила таблетку. Ирка утюжила юбку и наблюдала за ней. Ольга была спокойна, молча красилась, на её невозмутимом лице не отражалось ни одной эмоции. Она изредка обрывала Лерку, когда та чересчур заводилась. Таблетка, наконец, подействовала. Лерка встала с постели, достала лучший костюм, косметику. Одевшись и накрасившись, кинула взгляд в зеркало – хороша, только бледновата, ну да ладно, аристократизма придаёт. Она знала, почему ей так хочется быть сегодня красивой – совсем скоро она увидит Володю. Все эти месяцы, глядя по ночам в тёмный потолок, она мечтала о встрече, хоть какой, пусть даже в зале суда. А во снах он приходил такой близкий, ласковый и понятный. И тут же, как удар током – остекленевшие глаза, упавшая на лицо чёлка, безвольные движения рук. И она твердила: «Нет, это был не он, он другой. Я могу сделать его другим, я могу… Боже, что я могу?» И верила, и не верила своим мыслям.
В трамвае встретились с однокурсником. Лерка всё приставала к нему: “Стас, ну развесели, расскажи анекдот…” Он смотрел на неё, видел, как дрожат губы, и терялся, не зная, что сказать.
В узком, тёмном коридоре суда народу было много. Лерка не различала лиц. Простучала каблуками по коридору, опустилась на скамью, раскрыла книгу. Ирка села рядом, Ольга со Светой стояли.
- Чего читаешь? - это наклонилась к Лерке Ольга.
Лерка показала обложку: “Зарубежный детектив”. Нервный смех:
- Как раз для случая.
Руки дрожали, строчки прыгали перед глазами. Шёпотом:
- Кто там сидит?
- Да все – Ромка, Сашка…
- А…
- Там, успокойся
Хотелось поднять голову и посмотреть, но страшно…
Пригласили в зал. Их троих – Ольгу, Ирину и Лерку посадили, как потерпевших на переднюю скамью. Зал был маленький, прямо перед глазами – судьи и трибуна для показаний. Слева – скамья подсудимых, на которую посадили Марата и Васю. А сзади перешёптывались Вера, Марина, Ромка и Саша. Володиного голоса слышно не было.
Лерка сидела, нервно выпрямившись, спиной ощущая недоброжелательные взгляды. Голова вдруг сильно закружилась, тело обмякло. Лерка попыталась поймать ускользающее сознание. Что-то серое, мягкое, обволакивало её, и было так приятно проваливаться туда.
- Лерка, ты здесь? – услышала она голос Ирины как через вату. Усилием воли вернула себя обратно.
- Здесь.
- Возьми.
Иринка протянула таблетку. Лерка глотнула и подняла глаза. Суд начался.
- Потерпевшая Шингареева, встаньте.
Обносило голову. Путались слова, ей не хотелось говорить, но она говорила, часто взглядывая в окно. Там виднелась стена соседнего дома. Старая, грязная, с выщербленными кирпичами.
- А почему Вы всё-таки поехали? Вы могли вызвать милицию?
- Но ведь…
 Она замолчала.
- Говорите же, Шингареева.
Она повернулась к судье и посмотрела ему в глаза.
- Я… Я люблю его.
Тишина в зале. Судья молчал. Потом, словно опомнившись, проговорил:
- Шингареева, какого наказания Вы требуете для подсудимых?
- Но… Ведь это решает суд?
- Ваше желание учитывается. Вы требуете более сурового или помягче?
И опять тишина. Она не знала, что сказать, мучительный мыслительный процесс, шквал эмоций. Что сказать? Чего потребовать?
- Пусть будет помягче. Я не вижу необходимости сурового наказания. Думаю, они всё осознали.
Наконец её отпустили, она села на место и опять опустила голову. Иринка взяла её за руку, но Лерка высвободила её. Допрашивали свидетелей. Она не слушала, потеряв к происходящему всяческий интерес. Вызвали Володю. Лерка напряглась, глядя на его спину. Мурашки по коже, слёзы закипают в глазах. “Милый мой, как же я люблю тебя, ну услышь меня, как я смотрю на тебя, почувствуй, как я хочу быть рядом с тобой…”
- Сибирцев, какие отношения у Вас были с Шингареевой?
- Я… Я не буду отвечать на этот вопрос.
- Вы находитесь в зале суда и обязаны отвечать на все вопросы.
- Я не буду отвечать на этот вопрос.
Судья начинал нервничать. Произнося следующую фразу, он уже почти кричал:
- Сибирцев, говорите!
- Я уже сказал, что не буду отвечать на этот вопрос.
- Хам, а Вас ещё любят. Выйдите из зала.
Володя повернулся и вышел. Лерка смотрела ему вслед. Больше она уже не слышала ничего.
Пройдёт много лет, а она будет мучиться вопросом, но так никогда и не поймёт значения этой сцены. Что это было? Он не хотел обидеть её своим признанием или наоборот, не хотел сказать, что чувствовал в этот момент и вообще к ней? Как ей хотелось, чтобы это означало его признание в любви.
Суд кончился, все вышли из зала. Марат с Васей получили по четыре года.
Шли дни… Ничего не кончилось. Наоборот, боль становилась всё сильнее. Потускневший взгляд, бледность и полное безразличие ко всему. Она справится со всем, но на это уйдут годы. Но боль останется, останется страх, что уже никогда рядом не будет человека, способного внушить чувство сильнее этого, и что этот человек сможет быть рядом с ней. Проходили годы, она его теряла, боялась этого, но никого не удерживала.
Страницы ненаписанного дневника Ирины Калужской.
Мне кажется, я её теряю. Она всё отдаляется от меня, словно прокажённая, ей кажется, что своим присутствием она доставляет другим боль. Отговариваю, как могу, но Лерка по характеру – птица, которая слишком самодостаточна, чтобы быть рядом с кем-то или вместе. Вот и теперь она уходит в себя. Мне её не удержать. Я не знаю, что с ней будет дальше. Но, похоже, что скоро я не захочу этого знать. Я чувствую, что её не будет рядом со мной. Что ж, лети, Лерка, уходи, дай тебе Бог счастья. Но не отпугивай ты никого своим жутким стремлением к высоте. Прощай.