Когда падают

3)
[Мать] Что-то странное происходит с нашей дочерью. Ты не замечал за ней в последнее время… ничего? Поговори с ней.
[Отец] Сама поговори.
[Мать] Ты можешь хоть иногда отрываться от своей работы? Твоя дочь на меня вчера наорала.
[Отец] Я зарабатываю деньги.
Послышался лязг дверного замка. Кейт поднялась на второй этаж, не заглянув в зал к родителям. И с ней поэтому никто и не поговорил сегодня. И точно не поговорит, потому что до середины ночи она не оторвется от подушки. Пошел второй месяц клубной жизни. Сентябрь.

***
«Меня зовут Кейт. Мне 19. И я еврейка…» Так начинался ее дневник. Пустых «разлинеечных» страниц там оставалась ровно половина, и по тому, когда была сделана первая запись, а когда оставлена последняя, можно сказать, что ей и до сих пор было 19.
Вчера она не сдержалась в разговоре с матерью. Пожалуй, сразу стоит назвать причины. Жизнь Кейт была полностью распланирована на 10 лет вперед (ну, вернее, почти: за исключением мелких жизненных ситуаций, которые никак собственно и не запланируешь и о которых она писала в своем дневнике). Дело всей жизни отец – банкир – определил для Кейт давным-давно. Университет был выбран недавно. Итак, Кейт предстояло стать экономистом. И не важно, что их в наше время пруд пруди. Не у всех отец – преуспевающий банкир. Не у всех отец – еврей-банкир, что некоторым образом могло бы послужить гарантией того, что семья их еще долго не будет знать нужды. Впрочем, это все предрассудки.
Так вот, с мнением самой дочери отец не считался. И постоянно твердил ей о том, что экономическое будущее непременно обеспечит ей неплохой доход и безбедную жизнь. Устроиться он, мол, обязательно поможет. Безбедно, безбедно и еще раз.. ну, в общем, вы поняли. И еще был один пунктик у ее отца. К 30 годам обязательно родить наследника. Звучит как-то уж больно пафосно, согласитесь. Но от Кейт требовали именно его – не внука, зачем? – а наследника. Твердили ей это постоянно. До университета, и сейчас – в процессе, так сказать. К тридцати! Обязательно к тридцати! Не позже тридцати! И возразить отцу она не смела. Мать же, впрочем, до вчерашнего дня и участия в этом «зудении» никак не принимала. Но вот почему-то именно вчера. И Кейт сорвалась…
Кто-то скажет, что лучше так, чем если бы до нее родителям совсем не было дела.
Да, может, и так. Но объясните это девятнадцатилетней Кейт. У которой и проблем-то до недавнего времени реальных не было.
Впрочем, если в тот момент её агрессию и можно хоть как-то оправдать, то в остальное время нападки на других людей и периодические эмоциональные всплески были вовсе беспричинны. Тем более, что вчерашние друзья и знакомые перестали обращать на нее внимание.  Это была не их вина, потому что первой начала сторониться их именно Кейт. Именно об этом мать пыталась поговорить с отцом (ей ведь даже звонили из университета). С мужем-то она вроде как обсудила, но до Кейт так и не дошли руки, потому как старание переложить этот разговор на другие плечи вовсе отбило охоту поговорить самой.
***

1) Damn it. Как я устала. Все эти жуткие разговоры о детях. Бесит. Снова началось. И мать туда же… Почему-то нарушился цикл. Хм. Еще что-то… Вспомнила. Странный какой был сон. Будто меня засасывали желтые зыбучие пески. Медленно. И надо мной было темно-синее ночное небо. И я почему-то не делала никаких попыток выбраться, не сопротивлялась. И даже не кричала, не звала на помощь, словно понимала, что никто не придет. И не потому, что никого вокруг не было на многие мили, скорее потому, что никто не способен был помочь. Или же потому, что я была парализована. И меня почти всю уже затащило, я смотрела вверх на то самое темно-синее ночное небо, вернее на свои руки, тянущиеся к этому небу, а если быть еще точнее – на красные ногти. Какой странный сон: мне никогда раньше не снились цветные сны.
И потом я оказалась в темноте в своей комнате, сидящей на полу. Я ничего не различала, нос был заложен и отказывал в восприятии, как и глаза. Не знаю как, но я точно знала, что это именно моя комната. Но я была в ней не одна. Кто-то еще был здесь. Я слышала ровное дыхание из дальнего угла. Там по идее должен находиться шкаф. Наверное, пришелец спрятался именно там. Человек явно спокоен. Не думает же он, что это его комната. Хотя. Может, я на самом деле оказалась в чужой… Совладав с собой, я решила пойти к шкафу. Но едва я поднялась, дыхание стихло. Я подошла. И в том месте действительно оказался шкаф. Но в нем никого не было.
А прошлой ночью в клубе… Прошлой ночью я танцевала с каким-то незнакомым парнем, потом с какой-то девчонкой. Было очень близко. И снова накатило это чувство. Эта тревога. Она всегда приходит подобно волне: поднимаясь над всеми остальными чувствами. Как же хотелось от нее избавиться, выпрыгнуть из этих волн. Я заказала мартини. В мгновение влила его в себя. Пошла в женский туалет. Там сидел и курил «Spice» незнакомец. Выбила пару тяжек. Вообще, сигареты я не курю, ненавижу запах табака. Но «Спайс» - это же не сигареты. После этого, я зашла, ничуть не смущаясь в кабинку. После того, как «космическая энергия» начинает проникать в тебя, если так можно выразиться, тебе уже наплевать на смущения. И «космос» все проникал. И это ощущение времени. Тогда я сидела и думала о времени. Думала о том, что когда зашла в кабинку, было без четверти два. Казалось, что прошла вечность. Но стрелка сдвинулась лишь на минуту. Казалось, что скоро рассвет, и уж больно долго я сижу в кабинке. Но прошло лишь десять секунд. Я вышла. И вдруг осознала – я еще была способна осознавать – что тревога отступила. На побережье отлив. Новолуние. По-моему, я забыла спустить воду.
Но в следующую секунду я уже была за дверью туалета. Мужского туалета. Странным мне это не показалось. И я продолжила свое движение к стойке. После «Спайса» хотелось пить. На этот раз я взяла «Спрайт».
Наверное, мне тогда стоило уйти из клуба. Правда, ехать домой – за город – было настоящим сумасшествием. Я же не сумасшедшая. На выезд на дорогах пусто, да и состояние мое – в общем, перед отцом не показываться. Вариант был – идти ночевать к  знакомой. Но я не пошла. Час прошел. Танцы – бар – танцы. И снова танцы. Какое-то забытье. Провал. Ничего не помню.
Начало отпускать. Я вскочила с кресла. И тогда. Тогда словно луна взбесилась и проскочила пару фаз. Полнолуние. Прилив. И вслед за волнами тревоги на этот раз  пришел страх. Такой, что кажется – да теперь я поняла, что именно кажется – будто затягивают внутрь себя зыбучие пески.
У меня что-то на спине. Нет, на ней нет ничего. Это снова, это снова чей-то взгляд. Тот самый. Я не знаю, как я это поняла, как я отличию ЭТОТ взгляд от всех других. Не знаю! Правда, не знаю. Но только я абсолютно уверена. Уже второй месяц. Я преодолеваю себя и оборачиваюсь всего на пару секунд, силюсь разглядеть того, кто следит за мной. Но он как всегда недосягаем, он сливается с танцующими, с сидящими на диванах, курящими кальян, спящими. Вот  только он не спит. Следит. Страшно. Нужно было идти к подруге. Я постоянно хочу уйти к ней, но не иду. Потому что боюсь. Боюсь, что этот взгляд будет преследовать меня и на улице. Может, это мой бывший? Тот, который старше на 10 лет? Но все же, наверное, он не стал бы.
Сегодня что-то изменилось. Раньше окружающих людей я воспринимала все же в большей степени как фактор, способный помочь мне, если что. Поэтому и ходила уже второй месяц в клуб. Но не сегодня. Этой ночью я ощущала смутную ненависть ко всем. Смутную – потому что не могла понять из чего она исходит и почему поднялась во мне именно сейчас.
И заиграло что-то из конца 80-х…
«Meeting you, with a view to a kill…Face to face in secret places, feel the chill. Night fall covers me, but you know the plans I'm making…»

***
Кейт, конечно же, не разговаривала сама с собой вслух. Она не имела такой привычки ни после «отсыпания», ни в любых других случаях. Все это пронеслось в ее голове с примечанием: нужно обязательно позвонить однокурснице-подруге – к которой она, кстати, могла пойти ночью, могла пойти во все прошлые ночи – и рассказать.
***

2) Что я делаю в этой дыре? Что я забыл в подобном месте? В который раз я – тридцатилетний мужик – оказываюсь в этом клубе. Но я не могу не идти сюда. Отчасти я в этом сам виноват. Когда же уже я прекращу это. Я ненавижу ее. Да, да, да! ДА! Ненавижу! Возможно, беспричинно. Пожалуй. ДА! Я осознаю, что моя злоба именно к ней, а не к кому-то другому такому же как она человеку большей частью беспричинна, мало чем мотивирована. Но оттого, я лишь еще больше ненавижу ее. Мне следует разобраться с этим раз и навсегда. И я не могу не преследовать ее. Значит… Значит, выход у нас только один.
И вот я сижу все еще тут. Без денег, без работы, все потому что забросил учебу десять лет назад. Без детей. Делаю все на зло.
Вокруг все так неестественно прокурено кальяном. Это раздражает. И сигарет при себе нет. Не удивительно. В который раз я прихожу в этот клуб без курева на руках. Ну ничего, в баре обязательно найдутся.
 - Пачку «Дьябло нэро» пожалуйста.
 - Может быть, еще мартини?
 - К черту мартини.
Теперь придется выкуривать за раз всю пачку. Почему я вынужден делать это? И вот я уже кручусь на кресле за стойкой, жду, пока бармен разольет всем напитки и соизволит бросить мне пачку.
 - Не угостить сигаретой?
(Какой-то парень. Ненависть!)
 - Прости, мальчики не в моем вкусе.
О, как же удивленно он посмотрел на меня. Его лицо стоило видеть. Неужели здесь все такие? Наконец-то я получил свои сигареты.
Damn it. Пока меня не было, кто-то уже занял мое кресло. Уселся в свободное. Отсюда хуже вид, но, впрочем, ничего. Может, оно и к лучшему. Я тут незаметнее.
Черт. Раньше во время всех этих бездарно, бесполезно проведенных ночей, люди вокруг помогали мне скрывать свое присутствие. Но сегодня они лишь раздражают меня…

3) [Мать] Вчера, когда она прошла мимо нас, от нее разило табаком. Она что начала курить? Может быть, ты хотя бы сейчас поговоришь с ней? Перестань уже читать газету.
[Отец] Вряд ли. Вряд ли начала. Она же снова была в клубе. Там вечно прокурено.  Ты как будто в первый раз почувствовала запах. Ты же знаешь, Кейт не курит.
[Мать] Просто я волнуюсь.
[Отец] Зря. Хватит уже. Но ты права. С ней нужно поговорить. Сегодня она посмела на меня накричать. Она впервые повысила голос на меня.
[Отец] Представь, она ни с того, ни с сего заявила, что бросает учебу. Это же в высшей степени не логично! Что за бред! Я, естественно, сказал Кейт, что если она посмеет прервать свое образование, то лет через десять останется без гроша. Я сделал бы все, чтобы она на собственной шкуре испытала, каково это – откладывать каждую копейку. И ты знаешь, в тот момент, когда она странно ухмылялась мне, когда она заявила, что мы, поди, все переживем ее, в меня будто бес вселился. Я не хотел тебе говорить. Но…
[Отец] Обязательно поговорим, когда она придет из университета.

***
Отец Кейт так и не выяснил у нее, в чем же причина столь безрассудного решения, неожиданно принятого его дочерью. Если говорить о том, почему же он этого не сделал, ведь вопрос этот напрашивался, то объяснить это в принципе не составит труда. 45-летнему еврею просто отказала логика. Отказала ввиду захлестнувших его эмоций. Он впервые в жизни поднял руку на свою дочь. И даже спустя день, когда он уже остыл и разговаривал с женой, когда что-то себе запланировал помимо обычного разговора с дочерью, даже тогда он не понимал, что же все-таки остановило его руку от удара.
***

2) Вы пробовали когда-нибудь идти след в след за человеком и пребывать в его тени? Близко. Позволяешь себе такую роскошь. И знаешь, что человек не обернется, потому что боится. Удовольствие прямо скажем из приятных. Я не понимаю тех, кто хочет всегда быть на виду, освященный известностью и популярностью. На мне эти лучи оставили бы только шрамы и волдыри, бесконечно лопающиеся и выплескивающие гниль. Всех этих любимчиков окружающих, людей, за которыми идут молча сверстники – ненавижу их всех. Такие не знают, что значит бережно хранить тайну, такие сторонятся молчаливых людей. За мной никто никогда не шел. Это к лучшему. Ведь теперь я могу идти за ней. Идти не так, как идут все остальные. Даже не так, как идут другие мужские особи. Я особенный. Я очень люблю тень. Очень люблю ее тень. Какое удовольствие это – преследовать, наступать ногами на увеличивающуюся за ее спиной тень.
К слову, я никогда не оборачиваюсь и не смотрю на свою тень. Когда та падает вперед – дело другое. Я НИКОГДА не оборачиваюсь. Смотрю только вперед. И сейчас – на нее.
Что же в ней привлекло меня? Не знаю, вряд ли что-то конкретное. Кейт моего роста, без 30 сантиметров два метра. Одежда – мелочь, но я все же отмечаю ее вкус. Темно-синие джинсы и простая светло-коричневая кожаная куртка. Воротник она не подняла. Куртка на толстом шерстяном свитере с «бадлонным» воротником. Белокожа. Я бы назвал ее сейчас «Спящей Белоснежкой». Черные длинные волосы. Глаза подведены синим. Губы – бесцветным блеском с ароматом персика. Третий размер.
Кейт идет после учебы. Я в каком-то смысле присматриваю за ней. Я иногда даю ей передышку на время занятий, до и после них. Эта передышка нужна и мне. Потому что после того, как я начинаю идти за ней в эти часы, она непременно забирается в клуб. Но  сегодня я не даю ей передышки. Все потому что так близок тот день. Интересно, что она чувствует сейчас? Ну же, обернись. Но она не поворачивается. Все также, боится наверное. Да…
Или же… Черт. Чертов плеер! Она же в наушниках! Она же, наверное, даже и не воспринимает сейчас ничего! Как я ненавижу этот чертов «Айпод»!

1) Я почему-то ушла раньше с пары на полчаса. И я не помню, как уходила.  Кажется, я заснула во время пары, вовремя “Страус Джон читает сорочьи «Ведомости»”. Логика. И теперь я тут – иду по улице. До этого я не замечала за собой хождений во сне. Раньше я многого за собой не замечала. Что ж. Нужно поднять воротник куртки повыше. Может, он меня не заметит. Может, он сегодня не придет. Ведь обычно он дает мне несколько дней передышки, словно щадит меня. Дает успокоиться. Он ведь знает, где меня искать. Но на всякий случай, подниму воротник. Нужно уходить из университета. О, у меня и «Айпод» играет. Но странно, я никогда не скачивала ничего подобного. Tomasz Stanko «Crash song». Надо остановить. Странно: у «Айпода» разбит монитор. Черт. Надо менять. Когда я умудрилась разить экран?
Но что это я слышу? Как будто биение своего сердца. Он все-таки не дал мне передышки. И как же давят эти стоящие встык «высотки» по обе стороны улицы.
Я снова чувствую его взгляд. Он словно раздевает меня. Хорошо, что не расчленяет. Что же делать? Звонить снова подруге – глупо, она не может толком мне ничего посоветовать. Предложила поговорить с родителями, но я отказалась. Тогда она сказала, что сама поговорит. И я бросила трубку.
Нужно убираться с этой пустынной улицы, с этой «пустыни», где ненароком можно угодить в зыбучие пески. И тогда уже останется только одно – безвольно смотреть на воздетые к небу руки.
Дважды повернув направо и единожды налево и проскочив короткие стометровые подворотни, я вышла на оживленный проспект. Но и здесь, среди обилия возможной помощи мне не было спокойно. Я все шла вперед. Да, здесь я не боялась угодить в зыбучие пески, но здесь меня закручивал водоворот из огней и звуков. Все такое яркое. Я закрывала глаза, и темнота не хотела поглощать меня. Разноцветные спирали и полосы будто впечатались в мои веки.
Но что это? Тревога отступила. Неожиданно, также как и появилась. Может, он все-таки решил оставить меня в покое. Стоп. Что это? Спина как будто поймала чей-то новый взгляд. За эти два месяца у меня появились глаза на спине. Кто-то смотрит пристально, но не враждебно. И я больше не слышу биения своего сердца.  Но зато слышу нагоняющий топот ног. Кто-то с новым взглядом перешел на бег и приближался ко мне. Частое дыхание за спиной. Я была готова отдаться этому человеку, кем бы он ни был. Шаг замедлился. Я остановилась, и, похоже, за эти два месяца я отвыкла оборачиваться…
Это был бывший! От него я узнала, что после нашего разрыва он нашел себе новую пассию, если так можно выразиться, постарше меня. У них все хорошо, даже подумывают о детях. Смешно. Правда, смешно. На мой быстрый, отдающий, даже сочащийся нервозностью вопрос о том, кто шел у меня за спиной, он долго и непонимающе смотрел. Потом сказал, что никого за моей спиной не было. Он уже пару перекрестков назад заметил меня, но не был до конца уверен из-за поднятого воротника, а потому не окликнул. Я прочитала в его взгляде, что он что-то недоговаривает. Но смолчала сама.
Мы еще несколько высоток – они больше не давили – шли молча вместе, как вдруг неожиданно он – выдохнув и приняв какое-то решение – заговорил. И начал он с самого глупого. Спросил, как же у меня дела. Как же у меня дела, дьявол?!  Тогда что я сделала? Я рассмеялась и убежала, оставив его в тупике.
Но за этим смехом я скрыла тревогу. Преследующего все мое Я (в основном спина) не чувствовало. Но я же скрыла тревогу: значит, это не бывший…

3) [Отец] Итак…
[Врач] У вашей дочери галлюцинаторно-бредовый синдром. Она подозревает, что ее преследуют. Но она ни разу не видела человека, похожего на преследователя. К тому же «шуба» происходит слишком часто. Все это происходит волнообразно. И обострение – «шуба» - проявляется у Кейт чересчур часто. Может даже стоит задуматься об электрошоке.
Она говорила, что вы очень печетесь о ее образовании. Сразу скажу, что на интеллект мания не оказывает никакого влияния.
Кстати, Кейт рассказала, что ее подруга звонила вам. Я удивлен, что вы не пришли раньше, если знали обо всем.
[Мать] Какая подруга? Мы ни о чем не знали. У Кейт нет подруг. Она уже два месяца ни с кем не общается. Мне звонили преподаватели из университета. За глаза однокурсники называют Кейт «хикки». Вы же знаете, что это значит. Как мне объяснили…
И еще. В университете ее постоянно преследуют запахи. Она просила преподавателей закрывать сумки с едой, но те никаких продуктов в аудиторию не приносили.
[Врач] Ясно. Ну да, это типично. Когда пахнет – пахнет шизофренией.

1) Стало спокойнее. Всё стало спокойнее. Такое ощущение, что я слишком долго ни с кем не разговаривала. Родители остались у доктора. Отец сказал заказывать такси до дома и ни в коем случае не ехать в метро.
 - Пять-пять-ноль---- (Руки сами набирают номер, не весть откуда взявшийся в моей голове, а губы проговаривают номер вслух). Будьте добры, такси на улицу… Нас будет двое. Я в светло-коричневой кожаной куртке. Он… Простите. Конечно же, буду только я.
И вот я уже еду домой. За окном городской пейзаж меняется на пригородный. Только что мы проехали двух гуляющих с чау-чау девушек на инвалидных колясках.
Мне и правда, спокойно. Все потому, что он не может меня здесь преследовать. Здесь же только я и… водитель! А ведь он на дорогу не смотрит! Все поглядывает через зеркало.
Нет. Просто я слишком долго находилась в подвешенном состоянии. Моя спина ничего не чувствует.
 - Почему у вас здесь рыбой пахнет?
 - Какой рыбой? Ничего такого нет.
Покрутила ручку и открыла окно. Ветер сразу же растрепал волосы.
Падала звезда. И я, не думая ни о чем, ни заботясь о том, каким бы показался мой поступок стороннему наблюдателю, высунула руку из окна, протянула ее вверх ладонью, силясь поймать падающую эту звезду.
Сонно…

Мы въехали в первый городок.
И вдруг я поняла, что у меня работает плеер. Tomasz Stanko «Crash song». И вдруг! Вдруг начался шторм! Шторм тревоги и страха! Я попросила немедленно остановить. Но водитель как будто не услышал. Я снова потребовала. И тогда послышался, наконец, визг тормозов. Я выскочила. И побежала. Влетела в первый ближайший подъезд первой «высотки», что мне встретилась. И буквально взлетела на крышу. Мне казалось, что именно там я обрету спасение…
В следующий момент я поняла, что стою на краю. Я боялась обернуться. Я знала, что он стоит за моей спиной в мягких кожаных коричневых перчатках.
В небе парил салатовый воздушный шар. Необычно. Как  бы мне хотелось, вот также как он…
В следующий момент я поняла, что лечу вниз. Лечу спиной вниз. Поэтому я могла, наконец, увидеть, что же было у меня за спиной. Все так туманно. И в ту же секунду туман растворяется сам собой. Вот он – мой преследователь. На краю крыши стоял… Нет, не так. Там стояла я. Кто-то с моим лицом. В моей одежде. Я подняла вверх к темно-синему небу руки. Но на пальцах не было красных ногтей. На руках были мягкие кожаные коричневые перчатки.
У лежащего на земле тела валялся разбитый плеер. И продолжал играть. Полу разбитый экран «Айпода» не помешал разглядеть название. Tomasz Stanko «Hope song».