Энтони

      Изо всех моих приятелей, а их было у меня  бесчисленное множество, я больше всего люблю вспоминать Антона. И новые друзья сразу же подхватывают «А, это тот самый Антон, который сказал это и это?» «Да, это он».
     Антон  много раз мне говорил «чтобы заново родиться, надо миллион раз умереть…» и при этом на его лице было такое выражение, будто ему не девятнадцать, а все шестьдесят, и его бросали женщины, обворовывали в подмосковных электричках накаченные чёрти чем подонки, а собственные дети отказывали в помощи и годами не приезжали на дачу, чтобы помочь по хозяйству…Это было смешно, особенно учитывая, что я был старше его, носил очки в грубой оправе, никогда не нравился женщинам, но, тем не менее, позицию страдальца и философа, готового поделиться знанием, занимал именно он. Чаще всего Антон обращался со мной так, будто я обласканный жизнью и заигравшийся с игрушечным паровозиком сосунок, а он собирается на минуту отвлечь меня и передать бесценный опыт.  Во время наших разговоров, переходящих в крик, он то не во время спешил с выводами и нравоучениями, то не во время притормаживал. Иногда я боролся с желанием врезать ему и развернуться на все сто восемьдесят градусов, но мы всегда мирились и оставались приятелями. У меня было два высших и брошенная аспирантура - во время сообразил, дурачок, что эстетика ренессанса никому не пригодится. Антон с трудом закончил школу и его три раза «отчисляли-отчисляли, да не отчислили» из института, где он на третьем курсе сдавал зачеты за первый.

       «- Нет, ты пойми, что все - сплошная ложь, и не говори, будто нет объективной реальности…»- наскакивал на меня Антон. «- А тебе не кажется, что называем ли мы участников  войны «террористами» или «миротворцами», зависит от нашего взгляда на ее причину?- пытаюсь отмахиваться я. Он смотрит на меня, как на первокурсника, подкрепившегося с вечера парой старых учебников по социальной психологии, а сегодня смотрящего пустыми глазами вдаль.- Называем ли мы помощь, оказываемую государством, «социальным обеспечением» или «помощью нуждающимся», зависит от наших политических взглядов. Когда «они» восхваляют свою страну и свой народ - это национализм, но когда «мы» делаем то же самое - это патриотизм. От личных нравственных ценностей человека зависит, будет ли он считать связь на стороне «****ством» или «гражданским браком». «Промывание мозгов»  мы не одобряем. Извращения -  это сексуальные действия, которых мы не совершаем…»- пытаюсь я продолжить…  «- Знаешь, почему ты мне нравишься?- улыбается Антон,- ты всегда говоришь так, как оно и есть, и всегда тааааа-кие гадости! Как будто ты и не понимаешь, насколько это шокирует людей. Ведь ты не понимаешь?»- всматривается он в мои распахнутые глаза настолько пристально, что мне приходится отводить взгляд. «- Ты говоришь « я тебя хочу» или «сдохни мразь» с таким видом, будто картошку на кухне чистишь…Ты говоришь «зверьки», и улыбаешься. А ведь ты на четверть киргиз, значит, по твоей собственной теории, и ты «зверек»? Черные и азиаты - самые страшные фашисты и есть. Посмотри, они сделают все, чтобы спать с русскими. Они и врут, и уговаривают, и деньги суют, и выбирают самых нищих и страшных, но лишь бы проснуться с блондинкой, а нос ли у нее на боку, или три класса образования - дело десятое. Вот и выходит, что таджики и киргизы- сами с собой борются, но безуспешно, потому, что ребенок таджика и русской, все равно таджик, - он выдохнул, и закурил,- Ты не подумай, я никогда не был и не буду против живого существа, просто колибри и вол – должны оставаться на своих местах…»

      Когда волноваться было особенно не о чем, он выбивал такт сбитыми ботинками. В кафе ковырял в зубах зубочисткой и рассматривал официанток с ног до головы. Если они уносили его приборы не во время, он возмущался так, как будто это была его собственная прислуга. «- Нет, ну ты погляди, о чем она вообще думала?» - вздохнул он, глядя на оставшийся кусок недоеденной пиццы с размазанным кетчупом и раздавленным ломтиком помидора. В такие минуты меня почему-то пугало то, что он выйдет из себя. Но что может произойти? Или я больше боюсь собственной реакции, если я полезу выяснять отношения, и стукну кого-нибудь тарелкой по башке?
 
      Но была  у него и другая сторона. Когда он забывал о том, что для того, чтобы казаться старше и серьезнее, нужно всем рассказывать о своих опытах с таблетками и галлюциногенными грибами,  о том, какая это невероятная тяжесть, когда тебя не понимают, и все, что приносит облегчение, это хорошая, непременно последняя в пачке, сигарета, выкуренная на ветру под дождем,- он и на самом деле становился очень взрослым. При этом определенную роль играла собака, единственное трезвое существо неопределенной породы, которая, помочившись под деревом, смотрела, думая «глупая ты кочерыжка, ну а теперь-то что мы здесь торчим?»
       Неожиданно перестав ссориться с родителями, или, как все студенты, сдав необходимые курсовые и зачеты, он превращался в «Энтони». Это был доброжелательный, но уже не такой легкий на подъем человек, как в те минуты, когда он был готов уехать на УАЗике в Питер, лишь бы быть подальше от института, как здания, как символа несвободы, напоминающего о  том, что он должен сдать сначала определенную программу, а потом и кандидатский минимум, как его брат. Большое количество самых разных вещей доставляли ему удовольствие - ролики, на которых он не умел кататься, старая музыка, вроде «Дэд о элайф», незатейливое общение. Впервые «Энтони» назвал его ударник несуществующей группы, Алексей. Они репетировали много раз, но это были не репетиции ради музыки, а  репетиции ради самих репетиций. « - Это именно так. Нужно признаться себе в этом - говорил Антон. – Как и признаться в том, что все эти душещипательные истории о любви, когда Она заболевает и ей нужна пересадка сердца, и она в беспамятстве лежит в больнице, а потом выходит, и, добравшись домой, находит записку о том, что Он всегда будет с ней, так как, оказывается, его сердце теперь бьется в ее груди,- невероятная лажа» «- Какая пошлятина» не выдерживаю я. «- Ну а  некоторым это кажется прекрасной романтической историей о любви». «- Если большинство людей не делает чего-то, из этого вовсе не следует, что их поведение «неправильное». И наоборот, если большинство что-то делает, это совсем не значит, что подобное поведение правильно. Всякий раз, переходя от утверждений об объективных фактах к предписывающим утверждениям относительно того, что должно быть, мы добавляем свои ценности. Разве заблуждение не становится истиной оттого, что многие его разделяют?» «- Это точно. Вот книги Быкова издаются и покупаются, но кого ни спроси - никто не читал его стихов. Означает ли это, что объективно он малоизвестен и не интересен? ».
«- Только не начинай про это - отбиваюсь я». «- Ты чего-то боишься? А чего? Того, что люди, с которыми ты читал стихи и прозу на одной сцене в убогом клубе для нищих интеллектуалов уже издали кучу книг, своих и чужих? Об этом тебе так не хочется думать? Это ты заколачиваешь в глубины своего мозга молотком, чтобы уже никогда не достать, не ранить себя любимого? Ах ты, бедный, слабенький, не понятый неразвитыми сволочами мальчик! Конечно, они оказались со связями, или нашли с кем переспать, а у тебя с этим  незаладилось. Ты только посмотри, как жесток этот гребаный мир, а? » «- А ты всем доволен, Энтони?» «- Всем и нечем. Я ведь в таком возрасте, когда можно выжить и в тюрьме, и еще цикл поэм об этом написать, а потом спродюсировать мюзикл.…Но я-то ныть не стану, в отличие от вас, гребаных умников…Ты догадываешься, что литература- это то, ради чего можно пойти на преступление? Даже вся жизнь- сплошная профанация по сравнению с ней. Иногда кажется, что все судьбы мира это только генеральная репетиция для пары хороших рассказов..."      
        В этот момент Антон напоминал мне, знаете кого? Алекса из «Заводного Апельсина»… Это его красивое лицо и очень тонкое, почти лишенное мускулов, но удивительно пропорциональное тело… Он подтрунивал над всеми нами, но не согласиться  с тем, что он говорит, было не возможно. И почти невозможно было не завидовать его уверенности, его светлым, почти белым волосам и светло-серым глазам. Хотелось бы увидеть, так же уверенно и нагло он вел бы себя лет через пятнадцать, когда бы облысел? Чего стоит философ с уродливым брюшком и плохой кожей?  Но его природные черты лица все равно были бы безупречны, он бы стал красивой развалиной, как итальянский памятник, как фонтанчик на площади, у которого фотографируются и хохочут самые соблазнительные молодые туристки. У него была своя теория насчет женщин, он даже вел «дневник соблазнителя» и мне всегда хотелось поговорить с ним об этом, но что-то меня сдерживало. Я вечно откладывал напотом. «- Сексисты, извращенцы и идиоты,- клемил он весь наш мужской пол,- вы только посмотрите, во что превратили они женщин во всех исламских странах, это же птицефермы. Им загружают в кормушки корм, а они несутся. Они даже не догадываются, что происходит за пределами этих кормушек.…А все эти пожилые женишки, которые жалуются, что все женщины одинаковые – «им нужны только шубы и бриллианты, и они готовы сбежать».…А что еще кроме бриллиантов может дать муж, который вдвое тебя старше? Может ли здоровый человек испытывать влечение к тому, кого не добивался и не хотел изначально, это же так просто? А американцы еще вопят о падении нравов и соблазнении учительницами маленьких мальчиков. В России в жизни почти каждого мужчины была «мама друга», «пионервожатая», «учительница» и это предмет гордости, может быть посадим половину страны в тюрьму? А заодно и всех, кто занимался сексом вне брака? Только почему же жена лет на пять-десять моложе,- это норма, а если муж моложе хотя бы на год- это ситуация из ряда вон, а?» «-  Да я особо и не задумывался…- сокрушенно пробормотал я, почесывая нос. «- Врешь. Опять ты врешь самому себе. Просто многие из нас настолько слабые, что и с собой быть честными не в состоянии». Я вздохнул и отвернулся к окну. Антон  поменял позу. «- Вот ты, к примеру, некрасивый. У тебя проблемы со здоровьем, волосы, как щетка для чистки обуви, очки на пол лица. Ты, по сути, слепой. Если эти очки с тебя снять, ты и не поймешь, с кем в кино пришел.…Поэтому, ты более лоялен и готов встречаться с женщиной, которая старше тебя, при условии, что она здорова и красива. У каждого из нас есть цена, и если люди имеют совершенно разную, несопоставимую ценность в обществе, то они не будут вместе». «- Это еще что за цена?» «- Если бы ты был писаным красавцем, то возраст женщин имел бы для тебя значение, и ты бы уже побрезговал тратить время на тех, кто необразован или старше тебя». «- То есть ты утверждаешь, что легко можно высчитать и назвать цену каждого?»- не унимался я. «-  Господи, да это старо, как белый свет! Кроме того, бывают и уценки и распродажи». «- Это еще как?»- мои глаза вспыхнули от ярости и удивления. «- Ну, смотри. Не плохая во всех отношениях, приятная девушка наткнулась на тварь, подонка. Подвозил до дома на роскошной машине, рассказывая о том, что в этом мире можно все легко купить, завез в чащу и чуть не изнасиловал. При этом  тряс «платиновой» кредиткой, своим вонючим членом и всячески запугивал. После этого злополучного вечера, выслеживал у дома, донимал звонками т.д.»  « - Омерзительно!»- выдохнул я. «- Да дело не в этом». «- А в чем? Может быть, она сама виновата в том, что села в его машину и была доверчивой, возможно, она не на личность обращала внимание, а на машину и связи, и поплатилась». «- Вот! А теперь станет на личности внимание обращать. После этого, у бедноватого, нерасторопного парня появится шанс…» «- То есть, на красивую, популярную куколку произойдет скидка? Она станет более доступной для простых парней?» «- Да. Это так».

      Летом я с невероятным огорчением и ужасом заметил, что у меня очень сильно выпадают волосы в районе лба. Когда я зачесывал челку назад, я уже видел свою светящуюся черепушку. Это было настоящей трагедией. На кого бы я не смотрел, я видел только волосы, плохие или хорошие. По вечерам я не мог уснуть, украдкой смотря в зеркало. Проснувшись посреди ночи или утром, я бежал к зеркалу или в ужасе ощупывал свою голову - остались ли там хоть какие-то волосы?

      Иногда  я почти  жалел, что рядом со мной нет женщины, пусть даже некрасивой и неверной, но все же принадлежащей мне в той или иной мере, чтобы я мог с ухмылкой и вскользь говорить о своей проблеме, а она бы стала меня уверять, что это чепуха и она любит меня и таким, но если взглянуть с другой стороны, то когда болеешь или чувствуешь себя распоследним неудачником, легче быть одному.
      Когда Энтони заметил мою проблему, он издал резкий пронзительный визг: «- Ха! Смотрите, Саня - лысеет!» «- Спасибо, что заметил - ответил я,-  и толстею». «- А что, нужно было посочувствовать? От того, что я буду несчастным, тебе легче не станет.…Хотя может быть ты из тех, кто пока не перескажет во всех деталях, где у него свербит, не отстанет, а?» Это был один из моментов, когда мне захотелось его ударить, но, почему-то буквально через пару минут, какое-то равнодушие и удивительное спокойствие окатило меня с ног до головы. «- Энтони, давай лучше репетировать, оставь ты его,- вмешался Алексей,- а потом можем все вместе поехать на реку, раз такая жара…».
      Эта река, мелкая, полная скользкой ряски и кувшинок, хотя сам Антон говорил, что это не кувшинки вовсе, а  «для настоящих кувшинок нужна проточная вода», и стала однажды причиной того, что мы больше никогда не увидимся. Во время одной из наших поездок на реку с ночевкой, он просто нырнул в воду, и не вынырнул.… На работе его не хватились, так как работы у него не было. Жил он с бабкой, а мать, кажется, была где-то очень далеко отсюда и  имела новую счастливую семью и детей. Тогда его исчезновение наделало в нашем городке очень много шуму. Искали его две  или даже три недели, с баграми и аквалангами. Это было странно и бессмысленно, так как река была неглубокой, все камни и коряги было видно, но только ни Антона, ни его вещей нигде не было. Через месяц все стали понемногу забывать о том, что произошло.
      У меня возникло странное чувство, будто перекладину, о которую я долгие годы бился головой, кто-то поднял еще выше, но теперь она не только не мешает, а я мог бы еще через нее перепрыгнуть.
Об Антоне у меня остались самые лучшие воспоминания, и теперь я часто говорю о нем с приятелями, стараясь быть предельно честным во всем. Ведь никто из этих людей, которые ни об одной вещи на свете не скажут напрямик, не назовет парня, который говорит о друге «очень красивый» и «необычный» - педиком и занудой, если его друг умер или исчез?