Знай себе терпи, не плачь!

О книге Вадимира Трусова «Автопортрет углем»

В 2010 году в Мурманске вышла первая книга поэта из Мончегорска Вадимира Трусова «Автопортрет углем». Книга первая, но автор ее – не новичок в поэзии и человек, уже приобретший жизненный опыт. Этот опыт, зачастую, очевидно, давшийся нелегко, ложится в основу его стихотворений. Лирический герой Трусова привлекает своей неординарностью, острым неприятием несправедливости мира. Возникает ощущение, что он стоит на краю пропасти. Еще не научившись принимать этот мир, согласовывать свои представления об идеале с реальностью, он либо сумеет это сделать, либо окажется раздавленным скорее собственным недовольством собой, нежели жестокими обстоятельствами.
Об этом лирическом герое и хочется поговорить, поскольку в нем собраны типичные черты многих современников, несмотря на постоянное подчеркивание одиночества.
Герой Вадимира Трусова живет словно с обнаженными нервами. Наверное, он пытался научиться жить иначе. Воспринимая мир как противника, он счел, что выжить в нем можно лишь соблюдая волчьи правила. Но…

… Увы, по-волчьи я жить не смог,
И нынче не стану, нет
Я лишь о честности речь веду…
Да много ли проку в том?

Герой чувствует себя чужим в мире, отсюда постоянное деление на «я» и «они», на черное и белое. Возможно, и заглавие книги – «Автопортрет углем» - подчеркивает это разделение, исключающее иные цвета. При этом герой чувствует себя словно под прицелом, его поведение обсуждается и осуждается.

Маленький город,
Стеклянный насквозь,
Общий дверной глазок.
Ежели кто забивает гвоздь
Или чихнет разок,
Где эта улица, где этот дом,
Сразу любой поймет.

Поймет, и не смолчит:

У меня на кухне гроза.
Не поверят, кому рассказать.
Только фыркнут: «Допился, жлоб!
Это просто течет потолок,
И розетки искрят потому.
Так что радость твоя – ни к чему.
Вот же, дурень, нашел чудеса.
Ты нас, бешеный не покусай
Ненароком. Уймись поскорей,
Алкоголик. Гроза в январе!»

В окружающих герой Трусова видит тупых сплетников, «крепких, современных человеков», «деловье», «непонятных существ, зовущихся людьми», «пассажиров черных машин» и т.д.

Да я их с детства видеть не могу!
Да я бы с ними рядом не присел!

Потому и о мире у него соответствующие представления: «Наш собачий век», «Нас одноглазое лихо/ Тащит в обнимку с собой».
Герой не прощает слабостей окружающим, но не потому, что сам хорош. Он идеалист, сформировавший в своем сознании идеал человека, не достижимый в принципе. Он видит, что другие не соответствуют идеалу, но также с болью понимает, что и сам не соответствует ему. И этого несоответствия он не прощает и себе.
Ему хочется «голосить бы о Прекрасной Даме,/ Да служить бы в рыцарских войсках», а на деле приходится признать: «Я труслив, жесток, сентиментален,/ И собой торгую много лет». Его не назовут «успешным» человеком в том смысле, который сейчас вкладывают в это слово.

Утомилась ругать меня
Своевременными получками
Необласканная родня.

Или:

я порою жалок, смешон – порой,
тут суди и ряди, как хошь,
и ни в малой степени не герой,
то есть изредка с вами схож.

В этом самобичевании нет кокетства, нет ожидания того, что мир, неприемлемый героем, снисходительно похлопает его по плечу, мол, что ты, ты не так уж плох! Он не жаждет принятия, похвалы, прощения от этого мира, поскольку сам не прощает ни мир, ни себя. Очень экспрессивное, надрывное стихотворение

Не прощай нам, Господи, ничего!
И когда десятком на одного,
И когда один супротив толпы,
И когда кривые плодят слепых

Завершается словами:

И любовь скребла прошлогодний снег,
Вычисляя рта онемевший ноль.
Колосились мертвые за спиной.
Заварило солнышко инван-чай.
Ничего мне, Господи, не прощай!

В таких отношениях с миром он просто не может не ощущать одиночества: «Лишь одиночества вдоволь,/ и пустоты через край», «В сущности, одинокие одинаково». Он не может выступать революционером, осознавая свое несовершенство, не видит за собой такого права. Но и молчать не может, а потому натягивает на себя маску скомороха, шута: «…я, кривлявшийся перед вами». Ему еще хватает сил говорить, хотя бы правду о себе: «В общем: шестиструнное «корыто»/ Я покуда все-таки держу,/ Лишь во имя самоочищенья». Но этих сил остается все меньше, все увеличивается пропасть, разделяющая героя с миром, все слабее голос, все безнадежнее настроение:

Скоморохи постарели.
Разбрелися по округе.
На полатях кости греют.
Съели праздничную ругань
Отскандалившие бубны.
Колокольчик желторотый
Пересмешничать не будет.
Разве что царапнет робко
Безголосая жалейка –
Надоевшая отрада,
Духоту набитой клети
Заливая мутной брагой.

У героя одна невеселая перспектива – «греть кости на полатях», но он такого будущего не приемлет, мечтая «взять бы тачку, да покруче», чтобы

И лететь как угорелый,
Это время проскочив,
Где тихонько я старею
И выслуживаю чин,
Что считается удачей.

Но это лишь мечты, герой и сам не верит в их осуществление. И потому на самом деле видит для себя возможность или необходимость другого ухода – ухода из жизни.

И я, несклонный к птичьим трелям,
В напрасно начатом бою
С самим собой, уже застрелен.

Он описывает собственные похороны как освобождение:

Заодно с толпой покуражусь я.
Невесом, невидим, неутолим
Оттого, что ловко от всех свалил.

Это мироощущение свойственно сейчас многим. Многие умные, честные, высоконравственные люди потеряли себя в новой жизни. «Тридцать шесть с половиною лет в живых,/ неизвестно пока зачем», - пишет Вадимир Трусов. Да, мы два десятилетия прожили в условиях иного социального строя, иных взаимоотношений, нам активно навязывают иные идеалы, но забыть время, в которое мы были воспитаны, взращены нельзя. Винить кого либо, окружающих ли, мир ли, в том, что так много достойных людей не сумели врасти в новые условия, смысла нет. Можно только скорбеть, видя на могильных плитах даты коротких жизней.
Многие люди не видят выхода, их души поражены безверием. Об этом немало строк у Вадимира Трусова: «В кашу пережевана молитва,/ лишь березы шепчут на юру», «Только знай – кромсай!/ Нет на нас креста!/ Толку что в кресте?».
Люди без веры, без души – люди ли?

Скверно, мой мальчик,
Если у Гуинплена
Душу – не тело, не кости –
Взяли компрачикосы.

И все же Вадимир Трусов завершает книгу не этими безысходными строками. Он говорит:

Прикуси губу, счастливчик,
Знай себе терпи, не плачь.

И если есть терпение, если есть еще силы для этого, то остается и надежда.