Ворота в Новое

Люди столпились около колодца канализационного в центре города. Головами качали, глазами мигали, как рекламная вывеска ночью. Толпа ширилась, распухала-разбухала поджаренной буханкой. Волны шляп качались наверху, головы вертелись и стремились перелезть через плечо впереди стоящего. Пальто и шарфы серомышиного цвета. Люди забыли о работе, ждущей где-то там, тюремных офисах, подстриженных ногтях и выглаженных рубашках. Люди вылезли из автомобилей, вожжи спрятав в карманы, бибикнув на прощание. Люди протирали очки, дышали на них горячим, стекла плакали запотением. Мимо проходящие мамаши с колясками и маленькими детьми подплывали, руками качая, дети хватались за подолы юбок и распахивали глазные ворота. Ресницы, как рожь. Сверху спустился вертолет с мигалкой, вылез оттуда кто-то важный, чернопиджачный и запоночный в окружении бритых дубов, пробился-растолкал.
Приехали телеканалы в своих ощетинившихся антеннами автомобилях, камеры вытащили здоровенные, началась охота - выхватывает видеоискатель людей, увеличивает мозолистые ментально лица, брови, носы мощные, щеки мозолистые.
Напирают задние. Передние крышку колодца поддели пальцами, ногти стирая, крышка покачнулась колоссом, глиняные ноги его треснули наконец.
Бухнула салютным заревом чугунная крышка. Там - сияющая чернота, яркость темноты и звездчатая пыльца, вылетающая из жерла и падающая на плечи, заперхотненные временем.
Глаза загорелись у людей яростным отважным последним светом, зрачки заплясали.
Пожилой клерк в толстых рябых очках трясущимися пальцами расстегнул пальто, и пыльца встрепенулась. Упало пальто подбитой чайкой на грязный асфальт, улеглось встревоженно. Свесил ноги клерк, пробуя черноту на вкус, как кто-нибудь пробует уксус, по чайной ложечке терпкую яблочную кислятину.
Вдохнул он воздух города в последний раз - горький бензиновый и пропахший ненавистью. Вдохнул - и ухнул в черноту. Звон струны падающего тела пролетел над площадью.
И тут пошли все... Наступая на пальто усталыми ботинками из бутиков, секонд-хендов, распродаж, носатыми утяточными ботинками, тупоносыми утконосами, металлическими рыцарями асфальта, сбрасывали одежду, горка ее понемногу высилась. Они садились на край колодца, смотрели на тоталитарные небоскребы, ломающие небо, трещины асфальтовой земли, автомобили, купленные в кредит, оформленное КАСКО и ОСАГО и прочие страшные аббревиатуры. Они смотрели вглубь, щурились от яркости черноты, и пыльца охватывала их. Они прыгали, и было непонятно: то ли сами они прыгнули, то ли их увлекла за собой узорчатая пыль? Или они сами дематериализовывались из этого мира?
Дедушки и бабушки, обнявшись седыми пальцами и сблизив губы в морщинистом поцелуе, прыгали в колодец, светлые, как маленькие старые звезды. Мамы обнимали детей, оставляли коляски на улице, модницы сбрасывали лаковые самодовольные сапожки, пьяницы оставляли недопитые бутылки; бутылки им больше были не нужны. Они прыгали с радостной улыбкой. Они прыгали в Новое, в обжигающую черность, которая потом слепила светом.
Операторы и журналисты, оставив включенные телекамеры, документальное свидетельство Нового, побросав микрофоны и бейджики, шли к колодцу. И их окружала пыльца света, и увлекала вниз.
Большой чернопиджачный важно подошел к колодцу, и на лице его усталом, похожем на вымя коровье, появились морщины улыбки. Зубы золотые сверкали маленькими Солнцами. Обхватил себя руками, как будто себя обнимал, и прыгнул.
Курганом высилась гора одежды, брошенными коровами стояли по площади автомобили.
Светофоры потерянно мигали и регулировали несуществующее движение. Небоскребы запыленными зубами все так же вгрызались в плоть неба.
Но уже одинокие...
Откровенно зияла чернота колодезного люка.
Ворота в Новое...