На реке, на Бобре...

Впервые опубликовано здесь:
http://ounce.su/na-reke-na-bobre.html

В студенческом отряде я была всего один раз – после второго курса это в родном Полиграфическом (он же Порнографический, он же Полигамический, он же Московский Питомник Идиотов, ныне – Университет Печати) было обязаловкой. И мне посчастливилось пропасть не в стройотряд, а провести почти два незабываемых месяца в Енотаевском районе Астраханской губернии на сборе яблок, помидоров и арбузов. Чудесные места, хоть сначала нам, городским девочкам и мальчикам, так не показалось.

Узрев лагерь, состоящий из двух щелястых бараков с земляным полом и нарами, столовой под навесом, кухни и пары сортиров, скромно прячущихся за деревьями, народ впал в тихую панику. Особо впечатлительные барышни паниковали в голос, не желая слушать о том, что этот лагерь – самый комфортабельный в области. Другие стоят посреди степи, и воду туда привозят в бочках. Наш же располагался прямо на берегу реки Бобёр, правого рукава матушки-Волги. Вокруг – обширный запущенный сад, в котором росли яблони и шелковицы. Тут же, рядышком, длинная песчаная коса, а в паре километров – деревня с поэтическим названием Пришиб, и сельпо в ней функционирует исправно: «Бильмицин» с «Кальвадосом» не переводятся.

Обжившись, мы по достоинству оценили перечисленные удобства. Всё оказалось не так уж плохо. Всё, кроме комаров. Тамошние комары – это чудовища, способные прокусить кед вкупе с шерстяным носком. Свирепствовали кровопийцы, как им и положено, от заката до рассвета, добросовестно затрудняя нам личную жизнь. А недостатка оной никто не испытывал, несмотря на то, что девчонок в отряде было на порядок больше, чем ребят. Нас навещали кавалеры из Пришиба, как на подбор – высокие плечистые блондины. Наносил визиты доброй воли отряд из какого-то Астраханского ВУЗа, в котором, наоборот, были одни парни всех мастей вплоть до африканцев. Сезонники какие-то наведывались, браконьеры с острова, который отделяет реку Бобёр от Волги…

Впрочем, для браконьеров личная жизнь как таковая не была самоцелью, им просто требовалось общество. Эти два мужика, живя на острове, валили лес и попутно ставили перемёты на осетров. Одному было порядка тридцати лет, другому – слегка за сорок, и дружили они не со всеми подряд, а лишь с теми, кого спасли, то есть, с самыми безбашенными.

Я и Наташка с этими благодетелями познакомились в результате заплыва с косы на остров. Разумеется, плавать туда запрещалось, так как река широкая, метров двести, а течение очень сильное. Зайдешь по пояс, и стоять уже невозможно – сносит. Но плескаться возле берега скучно, и мы поплыли, стараясь загребать против течения, чтобы хоть до самого Каспия не унесло. Где-то посередине я почувствовала себя Чапаевым, а Наталью потеряла из вида: эта умница явилась на пляж с накрашенными глазами, от волны отворачивалась, и смогла выползти на берег гораздо ниже по течению. Ну, доплыли кое-как. А глубина там приличная: только вцепившись в траву на берегу, я смогла нащупать ногами дно.

И вот сидим мы, две непуганые русалки, и прикидываем, сколько придётся топать вдоль берега вверх по течению, чтобы на обратном пути не просквозить мимо родной косы. И подходит дяденька.

- Из лагеря? – спрашивает.

- Ага, - отвечаем мы обречённо.

- Ну, пошли, - посадил нас в моторку и отвёз на косу, попутно рассказав, что мы – далеко не первые пловцы в этом сезоне.

Браконьеры приезжали к нам вечерами, один - два раза в неделю. Вместе, но каждый на своей лодке, такие оба серьёзные и почти чистые. Специально никого не звали, но «спасенцы», свободные на тот момент от личной жизни и других важных дел, охотно рассаживались по моторкам, стараясь не наступать на живого осетра, свернутого колесом, чтоб не бился.

На острове, на высоком берегу, ждал костер, уха с оковалками парной осетрины, солидная миска икры, которую смешно было мазать на хлеб, и потому ели столовыми ложками. А также – трёп, смех и песни почти до утра. Деревья вокруг стояли тихо-тихо, а искры от костра взлетали к самому небу и смешивались там с баснословно крупными звёздами. Иногда казалось, что со стороны лагеря доносится зубовный скрежет тех, кому не дают почивать отголоски нашего веселья.

Под утро нас привозили обратно, а в шесть часов подъём – и на работу. Один раз, правда, пришлось самим грести, потому что некие туристы купили у наших браконьеров осетра, расплатившись парой бутылок, отчего тех сморил беспробудный сон. Нам же мотор завести не удалось. Вот и гребли по очереди против течения, остервенело распевая «Мы на лодочке катались…» Поспели в лагерь аккурат за полчаса до побудки, но выжили, поскольку в тот раз с нами ездил Никита – студент-медик, изображавший отрядного врача. Широко перекрестив честную компанию, он объявил, что на сегодня все от работы освобождены, и уполз в мужской барак.

Вот как-то не особенно запомнилась сама работа… А ведь была, и довольно тяжелая. Сначала пропалывали помидоры – огромное поле, грядки в бесконечность уходят. Сорняки крепкие такие, колючие. То и дело с разных концов поля доносится визг: это кто-то из девчонок змею увидел. Поначалу обмороки от жары случались, но это быстро прошло. С поля тащились полусогнутыми, на подкашивающихся ногах. К жизни нас возвращали туристы, разбившие лагерь чуть ниже по течению. Ведро компота и ящик вареных раков для бедных студентов у них всегда находился. В те места приезжали семьями - на машинах, с палатками, с надувными лодками. Всё, как теперь говорят, в шаговой доступности: река, поле, сад. Только на бахчу ехать надо, но – не слишком далеко.

На сборе яблок стало полегче. Там можно было посидеть на дереве, поваляться на штабеле ящиков. И яблоки вкусные, опять же. Неудобство доставляли колючки. Уж не знаю, что за трава там растет, но мелкие колючки потом приходилось сбривать с одежды ножом, иначе – никак. Затем помидоры поспели. Мясистые, сахарные. В августе нас начали возить на бахчу. Наш бригадир, студент экономического факультета, подсчитал, что каждый «боец» отряда за день уничтожал, в среднем, семь арбузов. Вполне достоверная цифра. За неимением ножей арбузы разбивали об дорогу. В розовых мыли руки, красные поедали. Очень скоро, зажравшись, стали выедать только середину. А однажды я застала одну подругу, Верунчика, за чудовищным извращением: она сидела на корточках над расколотым арбузом и, брезгливо расковыривая мякоть, выбирала семечки.

Да, почки мы себе прополоскали тогда капитально. Серьёзной проблемой была необходимость постоянно бегать за горизонт, поскольку вокруг – степь да степь, и укрыться решительно негде. Шары перекати-поля в силу своей прозрачности на роль кустов никак не годились. Ребятам было проще: отошел на несколько шагов, отвернулся от общества… А нам, бедняжкам, приходилось регулярно наведываться в канаву, которой была окопана бахча по периметру – чтобы прямо на машинах воровать не заезжали.

Как-то, в дождливый день, ребята уговорили Никиту поделиться запасом спирта и шприцом закачали огненную воду в арбуз. Думали, крюшон будет, а получилась редкостная, абсолютно несъедобная пакость. Никита так и не простил инициаторов этого безобразия.

Загорели мы там все буквально до черноты, ведь целыми днями были одеты по-пляжному. Вернувшись домой, я едва не осиротела по этой причине. Я приехала поздно ночью, дома все спали, свет в подъезде не горел, а ключей не было. Звонила долго. Наконец, матушка открыла и, переменившись в лице, медленно осела на галошницу. Как выяснилось, увидела она лишь зубы и светлую ветровку, поскольку всё остальное было под цвет тёмно-коричневых вельветовых брюк.

То дивное лето давно затерялось среди других, но не забылось, не потускнело. Как жаль, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку… Всё бы, кажется, отдала за шанс вновь окунуться в прохладную реку Бобёр. Вновь увидеть неправдоподобно огромную луну, почувствовать себя молодой, бесшабашной и абсолютно уверенной в том, что ничего дурного со мной случиться не может. Попробовать разве? Вдруг получится?