Мякишин

      Симпатичный, улыбчивый и добрый парень по фамилии Мякишин с малых лет был огражден от влияния улицы. Он знал только свою Маму. Она заменяла ему весь окружающий мир. Ее слово было для него священно, ничего и никогда он не делал без ее разрешения. Куда ходить, с кем дружить, что читать, все решала горячо любимая Мама. Мама и только Мама, потому что Папа давным-давно куда-то испарился. Мальчик рос и впитывал в себя исключительно женскую психологию поведения. Трудно сказать, как у него складывались при таком воспитании взаимоотношения с мальчишками в школе. Скорее всего, никак, потому что в школу и из школы он ходил, наверно, каждый день с Мамой, вплоть до ее окончания.
        Но вот отзвенел последний школьный звонок, получен аттестат зрелости, сданы вступительные экзамены в институт и Мякишин очутился в мужском студенческом коллективе. Здесь в институте я с ним и познакомился.
       Сразу скажу, что знакомство с ним произвело на меня самое благоприятное впечатление. Юноша смотрел на мир чистыми, ясными, как у младенца глазами. Это подкупало. Он совершенно не знал изнанку жизни. Каждого считал добрым, не способным обидеть мухи, человеком. И эта вера, какие бы не происходили с ним неприятности, никогда не угасала. Он просто огорчался, когда окружающие оскорбляли, издевались, надсмеивались  или обманывали его. В этом была его трагедия, трагедия мужчины с женским восприятием окружающего мира.
       Мне не часто приходилось с ним встречаться, мы учились на разных факультетах, но по разговорам студентов знал, что для многих из них он являлся объектом насмешек. При встречах я не раз советовал ему вести себя иначе, уметь дать словесный, а если нужно то и физический отпор. Но мои рекомендации слишком запоздали во времени. Мякишин не менялся, только взгляд его уже не был таким лучистым как прежде, теперь он излучал какую-то душевную тоску.
       Как-то после сдачи выпускных государственных экзаменов я в компании двух ребят повстречал случайно Мякишина возле института. В голове мелькнула мысль, хорошо бы показать ему, как надо себя вести в мужском коллективе. Дать наглядный урок, как отвечать тем негодяям, которые захотят над ним покуражиться.
       - Вот что Мякишин, - сказал я ему, - институт позади, ты теперь совершенно взрослый человек, давай пойдем, обмоем вступление в новую жизнь.
       - Я не могу, я должен у Мамы разрешения попросить.
       - Какая Мама, Мякишин. Ты же совершенно взрослый, сам должен решать, куда пойти и что делать. Так что не ерепенься. Докажи, что ты самостоятельный мужчина, а то все Мама, Мама. В общем, ничего не хочу слышать про Маму, идешь с нами и все.
         Мякишин, нехотя понуро поплелся. В столовой мы заказали что-то из съестного и  разлили по стаканам на четверых бутылку водки.
        - Я не пью водку, - сказал Мякишин, - Мне Мама разрешает только шампанское, и то чуть, чуть по праздникам.
        - Шампанское оставим дамам, не будем отнимать их хлеб, - сказал я. Настоящие мужчины пьют водку, виски, ром, коньяк и другую гремучую смесь. Поэтому, ты как мужчина должен хлопнуть с нами свои законные 125 граммов. А после этого дашь под нашим наблюдением кому-нибудь из твоих насмешников по морде.
         Мякишин выпил. А в моей, слегка хмельной голове, разыгралась безудержная фантазия.
        - Вот что Мякишин, - сказал я ему. Ты скоро по морде будешь давать не только тем, которые заслужили, но и тем, которые не заслужили. Мы сделаем из тебя настоящего короля улицы. Сейчас узнаешь главное, зачем пригласили тебя сюда. Думаешь, потому что закончили институт. Абсолютно нет. Ты Мякишин попал в банду. Моя кликуха Мах, у парня справа - Граф, а слева - Герцог. Забудь наши прежние имена и обращайся к нам теперь только по этим кликухам. Тебе я даю кликуху - Кривой. С этого дня будешь откликаться только на это погоняло. Кликухи нужны для конспирации. Сегодня мы пойдем на дело, брать одного инкассатора. И ты нам в этом поможешь. Почему мы тебя выбрали? Потому, что на тебя никто не подумает, ты чистенький, не замаранный. А за нами уже пригляд идет. Вон видишь, за тем столом мужик с газетой сидит. Газету он для понта, для отмастки держит, а сам из под газеты за нами зырит. Отпетый тихушник. Мы его тоже давно пасем, не одного нашего гад, под монастырь подвел. Но думаю, с твоей помощью мы его скоро угрохаем. И, вот что еще. Не вздумай дернуть от нас. Один пытался драпануть, так мы его быстро успокоили. Как говорится, навечно. А чтоб ты не заложил нас ментам, мы сейчас пойдем в общежитие, и ты напишешь расписку, что сам добровольно и сознательно вступил в банду. Это нужно для профилактики, в интересах твоей и нашей безопасности.
         У Мякишина отвисла челюсть.  Мне показалось, что он ушел в глубокую прострацию и с трудом понимал, о чем идет речь. Губы его безмолвно шевелились в попытке что-то произнести, кончики пальцев дрожали, лицо посерело.   
      - Не пантуйся, - сказал я ему, - многие так начинали. Сначала вроде страшно, а потом ничего. Зато, жизнь какая Мякишин, из ресторанов вылазить не будешь, девки все твои будут, хочешь купай их в шампанском, хочешь в молоке купай.
        Двое моих товарищей хорошо знали глубину моей фантазии. Каждый из них скривил, насколько мог, зверскую рожу.   
     - Ты Мякишин, - сказал Граф, теперь по другой, по нашей конституции жить будешь. Прежнюю забудь. И Маме своей о том, что вступил в банду, ни звука. В момент замочим. У Герцога давно руки чешутся кого-нибудь замочить. Я правильно говорю, Герцог.
    - Я последний сука буду, последний бармалей буду, если не причешу гада, - ответил выпучив глаза Герцог. Вот этими самыми руками любого задавлю, в бараний рог согну, из задницы кишки выпущу. Одно слово Маха, и тебя ждет плаха.
    - Слушай Мякишин, - сказал я. Мы тебя еще не проверили в деле. Поэтому иди и дай вон тому с газетой в морду. Если он кинется после этого на тебя, мы его быстро укоротим.
      К Мякишину наконец вернулся дар речи. – Я не могу, - произнес он,  я никогда ни с кем не дрался. Почему я должен ему дать по морде. Меня же сразу арестуют. В тюрьму посадят. Моя Мама этого не вынесет. Пустите меня, пожалуйста, к моей Маме.
    - Ну ладно, - сказал я, еще много представится случаев дать кому-нибудь по морде. В нашей компании быстро верхушек наберешься. Про Маму больше не заикайся. Возьмем инкассатора, потом пойдешь к Маме. И не просто пойдешь, а пойдешь с хорошими деньгами. Мы тебе отстегнем кое-что от нашей добычи. А сейчас в общежитие. Будешь нам расписку писать.
      В общежитии под мою диктовку Мякишин покорно написал на тетрадном листке следующую ахинею.
Расписка
       Я Мякишин, …. года рождения, настоящим клятвенно подтверждаю, что добровольно подписался под блатную конституцию, поскольку давно наплевал на гражданскую вонючую идеологию. Я вообще давно на многое наплевал. Все эти поганые недоноски-фраера, теперь регулярно будут получать у меня по морде. Я им устрою Варфоломеевскую ночь. Я их всех к ядреной матери урою. Именно поэтому я в полном уме и здравии вступаю в банду головорезов и отныне под кликухой «Кривой» обязуюсь строго соблюдать все воровские понятия, традиции и обычаи. Я также обязуюсь всеми возможными средствами пополнять воровской общак и для этого по первому зову братвы идти на любое дело, мочить, душить, крушить и потрошить. Если же я нарушу хоть на самую малость эти обязательства, то, как последний гад, собственными зубами устрою себе жестокое харакири.  Расписку писал собственноручно, в чем после трехкратного произнесения клятвы «Век свободы не видать» расписываюсь.
Мякишин по кликухе Кривой
        -Ну вот, - сказал я, расписка будет лежать у нас в надежном месте. Так что в случае чего не отвертишься. А теперь слушай план операции по ограблению инкассатора.
        В микрорайоне «N» рядом с шахматно-шашечным клубом находится магазин женской одежды. Ровно в пять вечера из магазина с портфелем выходит инкассатор. В портфеле, сам понимаешь, большие деньги, примерно 120 тысяч. Ты подходишь к инкассатору, просишь закурить. Он отвечает - «Я не курю». Ты говоришь, - а почему не куришь, по глазам вижу, что куришь. Если не куришь, то почему табаком воняешь, ну и так далее, короче отвлекаешь его. В этот момент сзади незаметно подходит Граф и кирпичом по голове валит инкассатора с ног. Герцог ударом ноги вышибает у него портфель. Ты хватаешь этот портфель и бежишь с ним на улицу. Там в синем Москвиче с фальшивыми номерами 74 – 56  тебя будет ждать наш кореш по кликухе «Фонарь». Фонарь, потому, что многим фонари на морде понаставил. Ты садишься в Москвич и едешь с портфелем до конечной остановки десятого троллейбуса. Затем пересаживаешься из Москвича в этот троллейбус и едешь с портфелем назад к нам в общежитие. Короче, это называется – заметать следы. Привозишь к нам портфель и получаешь наши поздравления с первым участием в грабеже. Деньги делим по-честному. Тебе от навара пять процентов, мне пятьдесят, остальное - братве.
      После этого ты называешь адрес какого-нибудь обидевшего тебя фраера, и мы дружно идем к нему. Ни слова не говоря ты награждаешь его кулаком в челюсть, закуриваешь и гасишь свой окурок о его морду. Потом плюешь ему в харю и бомбишь такими словами: «Ты, козел вонючий, гымыр-быдыр, если завтра увижу твою козлиную рожу на расстоянии ближе, чем пять метров, гымыр-быдыр, тогда…..». После «тогда» выдай серию нечленораздельных звуков, чтобы фраер не хрена не понял, что ему светит за запретное расстояние. Люди больше всего боятся неизвестности. Поэтому мели «сохум, тохум, грмрдрбр шертель шахуба  гамбару куик санава дурмурлей патимар туру».   
      Ты все понял, Мякишин. Теперь повтори, все, что я сказал.
      Все попытки Мякишина, пересказать суть предстоящей операции оказались неудачными. Особенно трудно ему было запомнить диалог с инкассатором и произнести нечленораздельные звуки.
Ну ладно, Мякишин – сказал я ему. Там по ходу разберемся. Едем. Пора брать инкассатора за задницу.
Возле шахматно-шашечного клуба я, наконец, растолковал Мякишину, что никакие мы не бандюки, а нормальные порядочные ребята. Порвал в клочья и выбросил в урну его расписку. Объяснил, что разыграли перед ним спектакль. И все это сделали для того, чтобы он, Мякишин, понял – нельзя быть таким бессловесным, таким безвольным, что в жизни много встретится негодяев и нужно уметь им дать должный отпор.
       - Ну, почему, ты всех нас не послал к такой-то матери. Ходил с нами хрен знает куда. Писал расписку, верил во всю эту галиматью. Ты что не знал нас раньше. Мы разве тебя  когда-нибудь обижали. Говорим тебе для твоей же пользы, веди себя в жизни по-другому, проявляй независимость, не делай того, что противно твоей воле. На все имей свое мнение и делай только то, что считаешь нужным.
        -  А зачем Вы все это устроили, не надо было так, - ответил Мякишин.
Возможно, он был прав. Действительно, зачем мы все это устроили, тем более что, наш урок оказался для Мякишина совершенно бесполезным и ничему его не научил. Он так и остался безвольным и бессловесным. Я это понял после нескольких случайных с ним встреч.
Во время одной из них, он грустно поведал, что жена выгнала его из квартиры и теперь он живет в общежитии.
        - Но ведь Вы с матерью проживали в своей двухкомнатной квартире. Как она могла выгнать тебя из твоей собственной квартиры.
- Я женился на ней, когда умерла моя Мама. У жены не было своей квартиры, и я прописал ее у себя. Потом она стала вести нехорошо себя. Кричала, что убьет меня, если не выпишусь из квартиры. Я стал бояться ее, она каждый день обзывалась и швыряла в меня разные вещи. Поэтому я  выписался и теперь живу в общежитии.
        - А ты не мог как-то образумить ее с помощью родственников, друзей, органов власти.
        - Не мог, я боялся вообще против нее что-то сказать. Она угрожала сдать меня в психушку. Говорила, что у ней кругом свои люди. Это на самом деле так. Я сам видел, как ее домой милиционер провожал. Она старше меня на пятнадцать лет и поэтому ей поверят, а мне нет.
        - Значит, возрастной ценз сыграл свою роковую роль.
        - Сыграл, вздохнул Мякишин.
        Была еще одна встреча. Я летел в областной город в командировку. По чистой случайности в соседнем кресле оказался Мякишин. Он тоже летел в командировку по каким-то экономическим вопросам.
После обмена несколькими дежурными фразами, я поинтересовался, в какой гостинице он хочет остановиться.
        - Пока не знаю, - ответил Мякишин, - трудно устраиваться в гостиницах.
        - Ну, тогда, не дрейфь. Возьмем двухместный номер. У меня все заметано.
         Через несколько дней, за утренним чаем, я спросил у Мякишина.
         - А ты где работаешь, чем занимаешься.
         - Я в банке экономистом работаю.
         Черт дернул меня тогда, произнести следующее:
         - Значит, хорошо знаешь, как отключить охранную сигнализацию. Подробную схему можешь начертить. Где, что лежит на бумаге расписать.
         - А зачем это, - со страхом произнес Мякишин.
         - Не будь ребенком, такие вопросы просто так не задаются. Ну, так что, начертишь схему. Мы в обиде не оставим. Получишь с навара столько, сколько за всю жизнь не заработаешь.
Поскольку Мякишин находился в самом неопределенном состоянии, я поспешил успокоить его.
         - Ладно Мякишин, неужели не видишь, что это шутка. Давно пора за столько лет чему-нибудь научиться. 
         - Да я понял, что шутка, но Вы как-то серьезно вопросы задавали. И так серьезно на меня смотрели. Мне действительно немного не по себе стало.
Это была последняя с ним  встреча. Где сейчас Мякишин и как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю.
          В нашем жестоком мире нелегко приходится таким, как Мякишин. Изуродованные слепой материнской любовью бредут они по жизни, словно гонимые осенним ветром листья. И нет никому до них дела. Безвольные, обиженные судьбой, не ждут они ни от кого, ни сострадания, ни милосердия. Более того, давно смирились со своим положением. Безропотно и покорно, как должное, воспринимают насмешки, издевательства и унижения. Есть у них и руки, и ноги, нет никаких физических увечий, и, тем не менее, это калеки. Вернее сказать - духовные калеки, обреченные всю жизнь опираться на незримые костыли чужой, и зачастую злой воли.