Полюшко

Злая июльская жара врывается в распахнутые настежь окна. Прогорклая от дыма тлеющих подмосковных торфяников раскаленная воздушная среда сочится в полутемную комнату, огненным желе вплавливаясь в пересыщенное информационное пространство скудной человеческой памяти, деформируя и перемешивая данные.  Способность к анализу испаряется вместе с влагой. Глаза тупо уставились в расцвеченный экран, на котором и не думают логически устраиваться казенные фразы заявления.

«Прошу Департамент…» Как-то по-дурацки звучит… Как будто я стою перед белым лощеным зданием и кланяюсь, словно Гаев, дорогому и многоуважаемому шкафу… Впрочем, старинный шкаф, вероятно, был полон моли, а в только что отстроенном здании, среди новенькой мебели и компьютеров, суетится множество измученных жарой, раздраженных клерков.

Господи, как к ним теперь обращаться, к чиновничьему сословию? Господа? Уж слишком вычурно, напоминает безликий фрак с бабочкой… Отживший век… «Судари»? Еще хуже! Обезглавленное слово… «Су-у-ударь, суда-а-арыня!»  Напоминает румяную кустодиевскую купчиху с самоваром и сушками-баранками-бубликами.

«Милостивые государи» - как изящно пытался внедрить новое обращение Александр Невзоров в канун краха предыдущей формации… Пожалуй! Ведь МИЛОСТИ прошу,  иного нынешние законы не гарантируют…

А может быть сразу: «ГРАЖДАНЕ!»

Приосаниться! Марсельеза!

«У кого руки в порохе…» Не надо.

А собственно, почему я выступаю в роли просителя? Что такое, этот чиновничий класс? Очеловеченный ряд звеньев компьютерной программы, распределяющей блага между жителями.

Прищелкнуть пальцами: «Че-а-эк! А что у нас, милейший, сегодня на сладкое?» И вот – некто угодливо кружит вокруг тебя с сахарным полотенчиком…

Однако размечталась! Челобитную надо закончить… Всхлип! «Государи мои!» И лбом об пол!

А как иначе разъехаться из дома на снос в более-менее приемлемые условия? Семнадцать лет, проведенные в московской очереди на жилье – никого не волнуют…

Мозаика дежурных фраз явно не клеится. Формулировки не должны быть обтекаемыми – хищные ножницы бюрократической мафии немедленно произведут жестокое обрезание желаемого метража…

Мысли хаотично мечутся в раскаленной голове, причинно-следственные связи безнадежно нарушены и аура головы уже не умещается в объеме комнаты. Этаким гуманоидом-головастиком сижу, покручиваясь из стороны в сторону на компьютерном стуле под сводящее с ума монотонное гудение натянутых до предела нервных волокон усталого тела.

Пальцы машинально нажали кнопку музыкального центра, и комната зацвела старой доброй гармонией мелодий, к несчастью, безнадежно перекочевавших из модных шлягеров прошлых лет в стиль «ретро».

И вдруг я словно из далекого детства услышала звуки забытой песни. Начиналась она  одиноким сигналом трубы. Он звучал, будто из плотного тумана, постепенно переливаясь в мелодию песни. Затем в ее ритм включался отдаленный топот копыт и, наконец, приглушенный мужской хор.  В памяти всплывало старое детское воспоминание, навеянное бабушкиными рассказами: отряд красноармейцев показался вдали, из-за поля, покрытого белесым утренним туманом. Всадники не спеша направляются в мою сторону, усталые, промокшие, тихо напевая:
 
«По-о-люш-ко-по-о-ле-е, полюшко, широ-ко по-о-ле…
Е-хали по полю геро-о-о-и, эх, да Красной Армии геро-и-И»

Музыка становится все громче и увереннее, туман рассеивается, отряд приближается,  и вот уже отливает под восходящим солнцем гнедая, вороная, пегая шерсть разномастных скакунов, их мускулистые ноги гарцуют перед моими глазами, звонкими копытами задавая ритм. Сверху на меня смотрят из-под буденовок обветренные загорелые лица: покрытые сеткой морщин и шрамов серьезные лица бывалых воинов или еще мальчишески-безусые, сверкающие белозубыми улыбками.  Неоторые всадники задорно подмигивают мне и спешат вперед: конница, казавшаяся издали немногочисленным отрядом,  мощной лавиной идет мимо, песня оглушительно гремит,  с гиканьем и посвистом, под цокот копыт, а в хор уже вливаются сильные женские голоса, И полноводной рекой плещется-вскипает вокруг песня, застилая белый свет до радостно сияющих небес:

«Де-е-вуш-ки, гля-а-аньте, мы врага принять гото-вы,
На-аши кони быстроно-о-о-ги, эх, да наши танки быстроходны-ы-Ы!

В небе за ту-у-чей гроз-ны-е следят пило-о-ты,
Бы-ыстро плавают подло-о-од-ки, эх, да корабли стоят в дозоре-е-Э!

Пусть же в колхо-о-зе дружная кипит рабо-о-та»
«Мы- ы  до-зор-ны-е  сего-о-одня, эх, да мы сегодня – часовы-е!» - выводят снова только низкие мужские голоса, дозорная сила отправляется дальше, песня гаснет, растворяется вдали, и вот уже слышен лишь дальний настойчивый сигнал трубы…

Я сидела отрезвленная, словно сама только что прошла через туман, вернее, вышла из него.  Яркая, невероятно светлая сила влилась в меня, пропитывая и возрождая каждую клеточку, сводя на-нет убогую активность митохондрий. Желание жить нахлынуло, поднимая прежде обессиленное, разбитое тело с компьютерного стула.

Смело вперед!  Расчищать авгиевы конюшни, не кланяясь паразитам и их прихлебателям! И пусть светлая река моих помыслов и творений хлынет в жизнь, смывая по пути фальшь и грязь!

Душа, ты видишь, как впереди сияет, переливаясь тысячами лучей, твоя звезда? Ты чувствуешь нежное тепло ее материнского света? И есть единственный путь – прямой, словно ее луч, путь праведный. И чем сильнее и ярче льется этот свет, тем меньше преград сможет вырасти на его пути.

Так веди меня, светлая песня!